Дикое желание любви

Глава 15

Во время поездки домой Рафаэль скакал возле дверцы экипажа, держа руку на эфесе шпаги. Им необязательно было ехать через болото ночью. Фанни просила их остаться, и Кэтрин предпочла бы так и поступить, но Рафаэль настоял.

Впрочем, она вынуждена была признать, что остаться было бы не лучшим решением. Несколько гостей и так уже решили ночевать у Бартонов, и Фанни считала их на пальцах. Кэтрин подозревала, что Рафаэль отказался из-за перспективы провести остаток ночи в комнате, где храпели другие мужчины, если только это не было ради Соланж. Девушке не стало лучше. Сама мысль о том, чтобы задержаться там, вызвала у нее истерику.

Фонари почти не требовались. Светила полная луна, превращая свисающий с деревьев испанский мох в серебряное и золотое оперение. В свете месяца Рафаэль выглядел как какой-то мифический всадник, вылитый из металла, приговоренный вечно скакать верхом в ночи. В этой залитой лунным светом тишине все замерло. Ветер не колыхал ветви деревьев, тени под ними были темными и неподвижными. Ни одно из бродящих по ночам животных не перебежало им дорогу. Подавленный тишиной кучер вел лошадей без окриков, только экипаж неестественно громко тарахтел.

Внутри чувствовался запах пыли и примятой колесами травы, а также что-то еще — кисло-сладкий аромат жимолости, терпкий и тошнотворный, как на кладбищенской ограде.

Затем послышался крик совы, долгий, словно потусторонний. Кэтрин ощутила, как напряжение понемногу спадает, но Соланж вдруг села прямо, и ее округлившиеся глаза блеснули в темноте.

— Сова. Ночной крик совы означает смерть до наступления утра.

Мадам Тиби сидела, как истукан, глядя в проем между занавесками, словно она этого не слышала.

— Не глупи, — бодро сказала Кэтрин. — Совы — ночные птицы. Когда еще их можно услышать?

— Я всю жизнь знала об этой примете.

— Суеверие, ничего более.

— Суеверия откуда-то берутся. Ночные создания знают тайны, неизвестные дневным. Они чувствуют приближение смерти.

Кэтрин постаралась произнести следующие слова как можно тише и спокойнее:

— Не расстраивайся, Соланж. Мы скоро будем дома.

Девушка взглянула на нее, затем медленно улеглась. Кэтрин не могла расслабиться, пока не увидела очертания Альгамбры и блеск реки перед ней.

Когда кучер остановился, Али спрыгнул вниз, опустил ступеньку и открыл дверь. Первой вышла мадам Тиби. Она подождала, пока сойдет Соланж, затем начала подниматься по лестнице.

Рафаэль спешился и привязал поводья к экипажу. Он остановился на секунду, чтобы поручить кучеру позаботиться о его лошади, и двинулся следом за Кэтрин и Али.

В доме было темно, но Кэтрин ничего другого и не ожидала при такой неорганизованности слуг. Еще накануне она на всякий случай оставила на столе в коридоре свечи и коробку трута и едва открыла рот, чтобы позвать с лестницы мадам Тиби и сказать ей об этом, как входная дверь резко распахнулась. Сверкнула огромная оранжевая вспышка, раздался оглушительный хлопок — и компаньонку отбросило назад, на Соланж, после чего они вместе скатились по ступенькам.

«Пистолет», — остановившись, вне себя от изумления подумала Кэтрин. Затем крепкие руки потянули ее вниз.

— Останься здесь, — шепнул Рафаэль, но его слова растворились в воздухе, потому что Али рядом заряжал охотничье ружье.

Она стояла одна, пока двое мужчин взбегали вверх по лестнице и Рафаэль на ходу вынимал из ножен шпагу.

Ночь наполнилась страшными криками, коричневые фигуры стояли рядом с белыми, подоспевшими из дома. Вооруженные палками и топорами, тяпками и граблями, они образовали кольцо вокруг Рафаэля на расстоянии его шпаги. Выпад, возглас — и кто-то упал, а лезвие окрасилось в красный цвет. Рука раба с тяпкой была отрублена у кисти, и Рафаэль пронзил его шпагой, когда тот перестал сжимать обрубок. Откуда ни возьмись появился Али, держа в руке нож с выгнутым в виде полумесяца лезвием. Он бросил свое бесполезное тяжелое ружье. В воздухе ощущался запах крови. Страшный крик ужаса раздался и стих, когда Али своим жутким ножом убил нападавшего.

Этот крик прекратил наступление. Двое стоявших в стороне мужчин спрыгнули с высокого крыльца. Еще один с широко раскрытыми глазами сбежал вниз по лестнице мимо Кэтрин так, словно не видел ее. Друг за другом дерущиеся отступали, из полудюжины ран текла кровь, оставляя скользкий след, по которому Рафаэль и Али безжалостно преследовали их, переступая через тела убитых.

Неожиданно все закончилось. На другом конце лестницы произошла дикая схватка. Кэтрин на секунду показалось, что Рафаэль хотел бежать туда, но потом он опустил острие шпаги и повернул в сторону.

Медленно поднявшись на ноги, Кэтрин бросила взгляд на растянувшуюся на лестнице мадам Тиби. В ее груди зияла огромная дыра с уже запекшейся кровью, глаза с застывшим удивленным выражением были широко открыты и смотрели в пустоту. Под ней лежала Соланж, ее грудь поднималась и опускалась, но глаза были закрыты: к счастью, она потеряла сознание.

Кэтрин посмотрела вверх, чтобы сообщить об этом Рафаэлю, но тут ее внимание привлекло движение у открытой двери. Блеснуло занесенное лезвие ножа, и какая-то фигура набросилась на ее мужа.

— Рафаэль! Сзади! — крикнула Кэтрин.

Направляясь бегом к ней и Соланж, он перебросил шпагу в левую руку. В этот миг Али стремительно повернулся и подставил под нож предплечье, одновременно поднимая свой собственный нож и взмахивая им.

Вдруг он замер. Нападавшая, потеряв равновесие, запутавшись во множестве юбок, тяжело упала на залитый кровью пол галереи. Кэтрин, не в силах здраво мыслить, бросилась вверх по лестнице и протянула руку, чтобы задержать удар Рафаэля.

— Индия, — выдохнула она, не сводя взгляда с разъяренных, безумных черных глаз женщины, вырывающейся из рук Али. — Ох, Индия…

Кэтрин вскочила, когда в кабинет вошел Рафаэль. Его лицо при виде ее напряглось, затем он плотно закрыл за собой дверь и прошел в комнату.

— Ты что-то хотела, chérie? — любезно спросил он, бросая на стол лошадиный кнут и садясь.

Когда она заговорила, ее голос был тверд.

— Я только что спускалась к хижинам.

— Понимаю.

— Не сомневаюсь в этом. Они устанавливали колы, четыре кола, и делали углубление…

— Кэтрин…

— Углубление для живота Индии, Рафаэль. И четыре кола, чтобы привязать ее руки и ноги.

— Она должна быть наказана. А в таком положении ей будет нанесено меньше вреда.

— Ты убьешь ее! Это бесчеловечно! Даже если она выдержит порку, то не переживет унижения! Привязывать женщину, находящуюся на последних месяцах беременности, и бить ее — я не могу это стерпеть. Я не стану это терпеть! — Ее тело задрожало от такого сильного отвращения, что она отвернулась, обхватив себя покрытыми мурашками руками.

— Кэтрин, послушай меня, — сказал Рафаэль, подойдя к ней и остановившись у нее за спиной. — Индия — мятежница. Она позвала этих людей — мужчин, с которыми она общалась в лесу. Она помогла им достать оружие и впустила в дом, чтобы они нас убили. У любого другого хозяина в наказание за подобное преступление ее бы забили до смерти, после чего отрезали бы голову и повесили на столб как предупреждение. И никого не волновал бы ребенок, которого она носит. По сравнению с этим пятьдесят ударов плетью — двадцать пять сегодня и двадцать пять через неделю — гораздо гуманнее.

— Она потеряет ребенка.

— Может быть да, а может быть нет.

— А ты не мог бы подождать?

— Два месяца? И поощрить остальных мятежников из хижин присоединиться к группе на болоте? Это невозможно.

— Почему? — строго спросила она, поворачивая к нему лицо, и ее янтарные глаза потемнели от отчаяния. — Ты настолько не ценишь жизнь? Неужели ребенок Али для тебя ничего не значит?

Его лицо стало суровым, а голос серьезным, когда он ответил:

— Ты считаешь, я должен пощадить твою Индию, дочь человека, убившего моего отца, женщину, на чьей совести смерть другой женщины? Или ты забыла о мадам Тиби сразу после ее похорон? Удобно, но это не свидетельствует о твоей собственной гуманности, Кэтрин.

— Ты… ты знал об Индии, о ее отце? Тогда… почему ты разрешил ей здесь находиться?

На его лице появилась суровая улыбка.

— Ты так сильно умоляла, ma chérie.

Она была вынуждена, ради Али. Он так восторженно отзывался о ней — поначалу. Затем изменился. Неужели он узнал тайну Индии и понял, насколько опасно ее присутствие в доме? В конце концов, ничего этого могло не произойти, если бы не вмешательство Соланж и мадам Тиби.

— Тогда я еще не знала, — сказала она, беспомощно махнув рукой. — Я выяснила это только вчера, перед тем как мы выехали в Кипарисовую Рощу.

— И я, конечно, должен поверить этому?

Кэтрин испуганно посмотрела в его черные глаза.

— Это правда.

Рафаэль ничего не сказал, глядя ей прямо в глаза. Она не должна первой отводить взгляд. Пауза затянулась, затем он развернулся.

— Прошу меня простить, — отрывисто произнес он.

— Рафаэль… Раф, пожалуйста…

Он стоял к ней спиной, но она продолжила:

— Не мог бы ты освободить Индию и позволить ей уехать с Али, далеко, возможно, вернуться в пустыню?

Он молчал так долго, что у Кэтрин появилась надежда, но в конце концов покачал головой.

— Если бы дело было только во мне, я бы подумал. Но это не так. Жизнь каждого мужчины, женщины и ребенка вдоль реки, каждого, кто живет с рабами, может зависеть от этого решения. Мы постоянно находимся на волоске от резни и восстания. По сравнению с тем, что могло произойти, вчерашний случай был не более чем перепалкой.

— Убийство Индии предотвратит это?

— Мне кажется, Кэтрин, что ты намеренно отказываешься понимать. Тебе не приходило в голову, что тебя тоже могли убить или покалечить — Индия об этом подумала? Еще несколько минут — и мы, если бы компаньонка Соланж в коридоре не вышла вперед, попали бы в мышеловку, как крысы. И что потом? Кипарисовая Роща, дом Трепаньеров, всеобщее восстание? Все это вполне вероятно.

— Этого не произошло, — сказала она. Ее лицо побледнело, но губы по-прежнему были упрямо сжаты.

— И не произойдет, если я смогу это предотвратить.

Что она могла возразить против столь жестокого намерения? Он был уверен в своей правоте, и ей пришлось признать, что у него имелись для этого основания. Но она никак не могла избавиться от дикого ужаса перед тем, что должно было произойти сегодня на закате.

Возможно, благодаря ее присутствию наказание будет менее безжалостным. Именно с этой мыслью она в назначенное время отправилась на площадку в конце ряда хижин.

Солнце село за деревья, хижины отбрасывали на дорогу темные тени. Из-за предстоящего сечения рабов пригнали с полей вместе с мулами и волами. В воздухе ощущался запах пыли и лошадиного помета, а также резкий запах жимолости. Было нежарко, по крайней мере терпимо. Летали тучи москитов, а желтые бабочки неуверенно исследовали верхушки стеблей крапивы. То, что еще прошлой ночью им грозила опасность быть убитыми, казалось Кэтрин невозможным кошмарным сном, пока она не увидела похожие на коричневые маски пустые лица рабов.

Они стояли с невозмутимым видом, скрестив расслабленные руки, и терпеливо ждали, когда начнется редкое представление, которое им велели смотреть. Отчасти они относились к происходящему с мрачным фатализмом, но было что-то еще, большее, оставшееся неразгаданным. Они смотрели сквозь Кэтрин. Она заговаривала с некоторыми из них, подавала какие-то знаки в надежде увидеть в их лицах отклик, но потом поняла, что внимание людей было сосредоточено на чем-то позади нее.

Повернувшись, она увидела Индию со связанными за спиной руками, которую вели два крепких раба. Она держалась гордо, с чувством собственного достоинства, ее лицо не выражало ничего, кроме презрения. За ней следовали Али и Рафаэль, последний верхом на лошади. Муж Кэтрин ехал как обычно легко, но она чувствовала его настороженность; кроме того, непривычно было видеть его средь бела дня с пристегнутой к ремню шпагой.

Однако дольше всего ее взгляд задержался на свисавшем с плеча Али кнуте. Не собирался же он им воспользоваться? Рафаэль не мог оказаться столь бесчувственным, чтобы отдать такой приказ, да и его лакей не мог бы согласиться на это. Затем, когда Али заметил ее в толпе и она увидела на его лице выражение неимоверного страдания, Кэтрин поняла, что не ошиблась.

Индию поставили на колени, перевязав веревками лодыжки. Ее лицо конвульсивно передернулось, но она не протестовала, когда ее растянули над ямой в земле, а кисти рук привязали к двум другим колам. Какая-то женщина с ножом сделала шаг вперед и разрезала платье на ее спине. По телу Кэтрин пробежала дрожь при мысли об ударах по этой голой спине с медным оттенком, хотя она знала, что лучше, если ткань не врезается в кожу.

Посмотрев вдаль и подняв подбородок, Али развернул длинный кожаный кнут. Два раба отступили назад. Рафаэль поднял руку. Когда в толпе наступила полнейшая тишина, он опустил ее.

Медленно, словно делая над собой усилие, Али занес руку назад. Он глубоко вздохнул, и кнут опустился. Мышцы на спине Индии вздрогнули, руки сжались в кулаки, но она не издала ни звука. Хлыст щелкал снова и снова, но удары не приходились на одно и то же место. На пятом ударе Индия закрыла глаза и выгнулась, натянув веревки, на седьмом она стиснула зубы от ужасной боли, на двенадцатом вдруг обомлела и потеряла сознание.

Но удары все равно продолжались. Лоб Али покрылся потом, который стекал ему в глаза и, смешиваясь с солеными слезами, спускался вниз по лицу. Мужчина прикусил губу и тяжело дышал.

Из некоторых ран тонкими струйками начала сочиться кровь. Кэтрин сглотнула, чувствуя тошноту, и продолжила безмолвно считать. «Двадцать один. Двадцать два. Господи, — шептала она. — Прошу тебя, Господи».

— Достаточно, — тихо сказал Рафаэль.

Это слово вызвало всеобщий вздох — вся толпа стояла затаив дыхание. Кэтрин бросила взгляд на мужа, безучастно отметив, как побледнело его бронзовое лицо.

— Нет, нет!

Это закричала Соланж, которая незаметно пробралась вперед. Подбежав к Али, она выхватила из его рук кнут и начала неуклюже стегать Индию.

— Убей ее! Я хочу, чтобы она умерла! Она убила мадам Ти. Она убила мою мадам Ти!

Рафаэль слез с лошади. В один шаг он оказался рядом с сестрой, развернул ее и выхватил из руки хлыст.

Медленно разжав пальцы, Соланж пристально глядела на брата.

— Она убила мою мадам Ти, — прошептала она и бросилась в его объятия.

Затем Соланж Наварро разрыдалась. Поверх ее головы Рафаэль пристально посмотрел на Кэтрин, после чего повернулся и повел девушку в дом.

Кэтрин в смятении смотрела ему в след. Индианка начала стонать.

— Освободите ее, — резко приказала она, повернувшись. — И кто-нибудь, принесите одеяло.

Они вернули Индию в тюрьму. Казалось, больше ничего сделать было нельзя и некуда было ее забрать; по крайней мере, там было чисто. Последнее оказалось очень важным, потому что не успели они добраться до небольшого здания, как Индия начала вертеть головой из стороны в сторону и Кэтрин заметила сокращение мышц ее живота, предвещающее схватки.

Пока они укладывали ее на узкую койку, служившую кроватью, Кэтрин почувствовала рядом чье-то присутствие. Это был Али, протянувший руку, чтобы положить под бок Индии свернутое одеяло — только так ей было не больно лежать.

— Скажи, чтобы все разошлись, — тихо попросила Кэтрин. Лакей Рафаэля повиновался.

Когда все ушли, они вдвоем осмотрели красные полосы, рубцы и порезы на спине Индии.

— Почему, Али? — прошептала Кэтрин. — Почему?

Он почти сразу понял ее.

— Почему я взял хлыст? Кто сделает это лучше, мадам? Никто не сделал бы это так осторожно.

— То есть ты хочешь сказать, что это была твоя идея? Ох, Али.

— Предназначение любви, мадам, — сказал он с грустной улыбкой, — отдать боль — и разделить ее.

Они протерли спину Индии, наложили успокаивающую мазь и замотали бинтом. Она лежала неподвижно, позволив им себя лечить. Когда они закончили, она немного повернулась, открыла глаза и с безразличием посмотрела на них. Опустившись на колени рядом с ней, Али взял ее за руку. Она не стала возражать, но никак не отреагировала на его присутствие. Ее уже не искаженное болью лицо было удивительно красиво — черты, гладкость кожи, — словно она была не женщиной, а высеченным из камня идолом с пустым взглядом.

Внезапно с ее лица исчезла маска и рука конвульсивно сжалась. Индия скрутилась на кровати, но из ее уст не вылетело ни единого звука.

— Ребенок… — прошептал Али. Кэтрин лишь кивнула.

Наступила ночь, но люди вокруг не спали, поскольку знали, что происходит внутри. Принесли фонарь на китовом масле, одежду, горячую и холодную воду, еду, питье.

От горящего фонаря в маленькой комнате вскоре стало душно. Порывы прохладного ночного воздуха, проникающие в высокое окно, только раздражали своей дразнящей свежестью. Их одежда пропиталась потом, волосы стали влажными, пока они занимались Индией, держа ее руки, пытаясь унять ее метания по кровати, чтобы она не навредила себе. У нее начинался жар. Кэтрин смочила тряпку в холодной воде, положила на ее лоб и продолжила снова и снова обтирать ее тело.

Когда стеклянные глаза Индии закатились назад, Кэтрин подумала, что лучше бы она кричала, ругалась, вопила — все что угодно, лишь бы прекратить это жуткое молчание. Однако она не закричала. Ее губы напухли, из них сочилась кровь, ногти врезались в ладони, но она не издала ни звука. И даже не помогала себе. Она не обращала внимания на наставления Кэтрин, молча перенося боль.

Над верхушками деревьев взошла луна, когда ребенок Индии появился на свет. Это был мальчик, крошечный прекрасный мужчина. На долю секунды, пока она прочищала ему горло от слизи, Кэтрин показалось, что он не сможет дышать, затем тяжелую тишину пронзил его крик. Он был мокрым от ее слез, пока она очищала его лицо, заматывала в пеленку и передавала Али. Он осторожно принял его, неловко, как все мужчины берут на руки своих первенцев.

— Индия, — нежно произнес он, опускаясь на колени возле кровати. — Возьми нашего сына.

Ее веки задрожали, потом медленно приоткрылись. На губах появилось подобие улыбки.

— Твой сын, Али, — вздохнула она и отвернулась.

Али бросил быстрый взгляд на Кэтрин, стоявшую у кровати и теперь занимавшуюся последом. Она покачала головой.

— Она теряет кровь, слишком много крови, и ей все равно.

— Индия, — быстро произнес он, положив черноглазого малыша ей на руку и прижимая ее вторую руку к его слабо двигающимся ножкам. — Почувствуй своего ребенка, такого теплого и приятного. Ты должна бороться за свою жизнь ради него. Это пройдет. Снова появится радость и любовь. Вся любовь, которую я хочу выразить.

Ее голос был подобен шелесту сухих листьев на осеннем ветру:

— Этого было бы достаточно… если бы мой ребенок не был рабом… А ты был бы меньше слуга… в своем сердце.

Али поменялся в лице — так ранили эти слова его душу. Конечно, она была права. Ребенок, согласно «Черному кодексу» Бенвиля[88], становился таким же, как его мать. Но мужчина, выросший в пустыне, не стал показывать Индии свою озабоченность.

— В этом мире, моя Индия, есть вещи более важные, чем свобода или кровавое восстание.

— Неужели? — устало и недоверчиво спросила она.

— Да. Например, преданность, любовь, принадлежность друг другу…

— Слова. Только слова.

Али наклонился к ней ближе, чтобы расслышать ее шепот.

— Величайшее из них — любовь, — ответил он.

Его глаза горели, но были влажными, когда он смотрел на ее бледное, ничего не выражающее лицо.

Индия не ответила.

Яркое радостное летнее утро было в самом разгаре, когда Кэтрин вернулась в дом. Взошедшее солнце блестело на росе. Птицы перелетали с дерева на дерево, в траве трещали сверчки. Но она всего этого не замечала из-за невероятной усталости и уныния.

Она увидела Рафаэля, стоявшего в дальней галерее с чашкой кофе в руке, словно он только что вышел из-за стола после завтрака. Он казался таким отдохнувшим и свежим; даже его панталоны были аккуратно выглажены по сравнению с ее помятой испачканной одеждой, и это ее бесило.

— Доброе утро, — бросила она и прошла мимо.

— Хочешь кофе? Судя по твоему виду, он тебе просто необходим.

— Правда? — резко спросила она. — Неудивительно, учитывая, что я всю ночь присутствовала при родах… и смерти.

Он сжал губы, и ей показалось, что его задели ее слова.

— Мне остается только предположить, судя по твоему поведению, что Индия родила ребенка.

— Именно — и умерла при этом.

— Это плохо, — после паузы произнес он.

Кэтрин понимала, что сейчас не время это обсуждать, потому что она устала и была подавлена и переутомлена из-за всего произошедшего, но она не смогла сдержать слова, слетевшие с губ:

— Плохо? Это все, что ты можешь сказать? Так мало для тебя все это значит?

Рафаэль вылил остатки кофе через перила; сжимавшие чашку пальцы стали белыми, когда он ставил ее на узкую железную планку, чтобы ее забрали слуги.

— Я не лицемер, Кэтрин. Эта женщина пыталась всех нас убить. Что бы сделала ты? Простила?

— На твоем месте вместо этой холодной маски справедливости я бы проявила больше сострадания, как цивилизованный человек. Даже в упадочной Европе беременные женщины освобождаются от наказания ради спасения невинного ребенка. Я считаю твой поступок невежественным и бесчувственным. И не думаю, что когда-нибудь смогу забыть его!

— Кэтрин, у тебя начинается истерика. Мне кажется…

— Если благодаря истерике открывается правда, то пусть ее будет больше. Ты уверен, что твое поведение не лицемерно? Ты уверен, что не испытываешь радости из-за смерти Индии? Она была дочерью человека, убившего твоего отца. Твоя жажда мести наконец удовлетворена? Если нет, то насколько далеко тебе нужно зайти, прежде чем ты сможешь осознать, что был рад, когда убили твоего отца?

При этих вырвавшихся у нее словах лицо Рафаэля медленно побледнело. Однако он не предпринял попытки оправдаться. Наступила мертвая тишина, затем он заговорил:

— Ты не можешь сгладить грехи этого мира, chérie.

— Я была убеждена, что одна из моих обязанностей в качестве хозяйки Альгамбры — представлять богиню милосердия для твоих людей.

— Тогда все остальное оставь хозяину — разве только ты не жалеешь, что вышла за меня, и так сильно сокрушаешься по поводу моего поступка, что не…

Неужели это правда? Сейчас она не могла трезво мыслить. Его слова просто вынуждали ее дать ответ. Посмотрев ему прямо в глаза, она проговорила:

— А разве может быть по-другому?

В его глазах промелькнул гнев — или боль? Он сжал кулаки, и Кэтрин невольно сделала шаг назад. Выражение его глаз сложно было определить из-за опущенных ресниц.

— В таком случае, — медленно произнес он, — тебя, наверное, заинтересует пришедшее вчера вечером письмо. Оно лежит на твоем секретере в гостиной.

Когда он ушел, Кэтрин почувствовала тяжесть в груди. Глаза обжигали слезы, не имеющие ничего общего со злостью. Она испытывала странную боль, словно поранилась.

На письменном столе лежала записка, белый квадратик, скрепленный синей печатью Фицджеральдов. У Рафаэля даже сомнений не могло возникнуть, от кого было это письмо. Не означали ли его загадочные слова то, что он догадывался о мотивах приезда Маркуса в эти места?

Потерев рукой глаза, Кэтрин сорвала печать и принялась разбирать витиеватый почерк Маркуса.

«Я только что с ужасом узнал о последних событиях в Альгамбре. Благодарю Бога, что ты избежала несчастья — это чудо, но я все равно переживаю. Страх за твою безопасность не дает мне уснуть.

Я очень надеюсь, что ты пересмотришь мое предложение и позволишь увезти тебя из этого опасного места. Если же нет, то, умоляю, разреши хотя бы отвезти тебя домой к маме в Новый Орлеан.

Я и мой экипаж в твоем распоряжении. Завтра утром с десяти до одиннадцати часов ты можешь найти меня на обычном месте наших встреч. Тебе нужно только появиться, и я тебе помогу.

Всегда твой самый преданный и покорный слуга,

Маркус».

Завтра с десяти до одиннадцати. Значит, сегодня утром, ведь Рафаэль сказал, что письмо было доставлено вчера вечером.

Догадался ли ее муж о его содержании? Маловероятно. Если только ему не было известно об их с Маркусом встречах. Они были вполне невинны, эти встречи, но Рафаэль вряд ли поверил бы этому.

Она так устала. После всего случившегося ей была противна сама мысль о том, чтобы встречаться с Рафаэлем. Воспоминание же о ее комнате с узкой кроватью в новоорлеанском доме было как бальзам на душу. Там царили покой и свобода, и не нужно было опасаться, что их нарушат. Она сможет собраться с мыслями и спокойно обдумать события последних дней. Ей это было просто необходимо. Ребенок Индии, несмотря на то, что был недоношенным и слабым, будет жить. Она подыскала ему подходящую няню, и на этом ее обязательства перед ним заканчивались. Рафаэль, сообщая ей о записке, дал понять, что ему все равно. Почему бы на время не вернуться в Новый Орлеан? Почему бы не согласиться на просьбу Маркуса отвезти ее? Если уж на то пошло, почему бы не принять его предложение?

Мрачно улыбнувшись, она покачала головой. Она не настолько утратила чувство меры. Кроме того, она не собиралась плыть с ним по реке одна. С ней должна отправиться Паулина. Глупая девушка-служанка будет в восторге от такой перспективы. Ее сложно было назвать строгой компаньонкой, но это лучше, чем ничего.

Сундук Кэтрин был наполовину заполнен, сорочки, туфли и шляпки валялись на полу и на кровати, когда в дверь ее спальни постучали.

— Да?

— Вас хочет видеть какая-то дама, мадам, — сказала Паулина.

Прежде чем Кэтрин успела ответить, в комнату ворвалась Фанни.

— Прости за бесцеремонность, дорогая. Я не могла ждать в гостиной ни минуты. Я хотела приехать, как только услышала о вашей беде, но вынуждена была проводить задержавшихся после бала гостей…

— Это все, Паулина, — сказала Кэтрин, знаком показывая девушке закрыть дверь.

Фанни поцеловала Кэтрин в щеку, сняла ридикюль и бросила его на туалетный столик.

— Ты должна рассказать мне, что именно произошло той ночью… — Заметив сундук, она не закончила фразу. — Уезжаете, Кэтрин? А Рафаэль? Не похоже, чтобы он собирался.

— Рафаэль не едет.

— Он отправляет тебя одну? В Альгамбре так же небезопасно, как и на реке? Я удивлена вашим решением.

— Да? — тихо спросила Кэтрин. Назойливые комментарии девушки в любое другое время не вызвали бы у нее столь негативной реакции, но сейчас они ее раздражали.

— Я бы не оставила Джилса одного в подобной ситуации. Да и он не позволил бы мне пуститься в путь по реке без личного сопровождения.

Голос Кэтрин был мягок.

— Но у тебя другая ситуация, правда? В любом случае я еду не одна.

— Лодочники не в счет. Им нельзя доверять…

— Я доверяю им так же, как и некоторым джентльменам моего круга, — сухо сказала Кэтрин. — Тем не менее Маркус Фицджеральд предложил мне свою… протекцию.

Двусмысленность этого слова не ускользнула от Фанни. Она неожиданно села на стоявшую рядом кушетку.

— Кэтрин, — прошептала она. — Ты не можешь.

— Не могу? — переспросила Кэтрин, не глядя на Фанни.

— Это немыслимо. Только не говори, что ты предпочла его Рафаэлю.

— Хорошо, — согласилась Кэтрин, — не скажу.

Фанни нахмурила брови над серьезными серыми глазами.

— Позапрошлая ночь была настолько ужасной?

— Не самой приятной. — Кэтрин позволила себе натянутую улыбку.

— Джилс говорит, что сбежавших рабов уже несколько десятков и через некоторое время они могут напасть снова. Теперь мужчины знают, что они на болоте, и примут меры для их поимки.

— Очень обнадеживающе, но я все равно возвращаюсь в Новый Орлеан.

— Ты совершаешь ошибку, Кэтрин.

После этого наставнического, осуждающего тона желание быть мягкой и довериться Фанни прошло. Кэтрин не обратила внимания на звук открывшейся двери в спальню.

— Вполне возможно, — ответила она, — но это моя ошибка.

Времени совсем не осталось. Она склонилась над сундуком. Пытаясь разглядеть лицо Кэтрин, Фанни спросила:

— Рафаэль знает, что ты уезжаешь?

Кэтрин стало неловко, но она решила не увиливать.

— А похоже на то, что я сказала ему?

— Нет, — странным тоном ответила Фанни. — Думаю, это было бы не очень мудро.

В скором времени Фанни ушла. Кэтрин, стоя у двери, наблюдала, как она садится в фаэтон брата и кучер взбирается на свое место. Девушка несколько секунд сидела неподвижно, словно собираясь с мыслями, затем резко дала знак трогаться. Кэтрин смотрела ей вслед, пока пыль от их экипажа не развеялась в листве.

Сундук был тяжелее, чем предполагала Кэтрин. Они с Паулиной смогли пронести его только по тропинке в лесу, да и то часто останавливаясь. Кожаные ремни впивались им в руки, а из-за длинных юбок они не видели, куда ступают, им мешали корни деревьев и лоза. Всякий раз, когда Кэтрин оступалась, Паулина хихикала, и этот неприятный звук вызывал желание ее отшлепать.

Устав от тяжелых мыслей, она стала сомневаться в разумности принятого решения. Но это ее не остановило. Она не могла и не будет больше ни секунды терпеть эту ситуацию.

Ее глаза горели из-за собравшихся у ресниц соленых невыплаканных слез. Как давно она спала? Не прошлой ночью, не позапрошлой. За прошедшие сорок восемь часов она присутствовала при двух смертях и одном рождении. А сколько времени прошло с тех пор, как она спокойно отдыхала? Казалось, месяцы, годы, вечность.

Ожидавший ее экипаж был новым ландо Трепаньеров: блестящий, черный с серебряными и голубыми вставками. Как мило с их стороны предложить его. Маркус оперся о него и лениво бил кнутом по ботинку или обмахивался им от жужжащих вокруг мух. Заметив с трудом идущую в его сторону пару женщин, он швырнул кнут на землю и подошел, чтобы освободить их от ноши.

— Спасибо, — сказала Кэтрин, едва дыша и пытаясь улыбнуться.

Маркус, делая вид, что ему не тяжело, отнес сундук к задней стенке экипажа и поднял в багажный отсек, а лениво спустившийся кучер принялся его привязывать.

— Кэтрин, — сказал Маркус, беря ее руку и поднося к своим губам. — Я не могу передать…

— Я тоже — как я благодарна за твое предложение отвезти меня домой к маме, — быстро произнесла она. — Я в неоплатном долгу перед тобой.

По его лицу пробежала тень, а в уголках губ залегли упрямые складки. Он бросил понимающий взгляд на служанку, но едва начал говорить, как послышался душераздирающий крик:

— Маркус!

Соланж, волосы которой беспорядочно развивались вокруг лица, а глаза были дикими и красными от рыданий, внезапно выбежала из тени деревьев. Кэтрин с изумлением оглядела ее странную фигуру.

Подойдя ближе к Кэтрин, Маркус закрыл ее от Соланж.

— Ты не можешь так уехать, не можешь! Я потеряла мадам Ти, я не могу потерять еще и тебя. Не так, не с ней. Мне стало плохо, когда я узнала, что ты собираешься уезжать, но когда я услышала, как она сказала, что едет с тобой, я думала, умру. Пожалуйста, Маркус, возьми меня. Возьми меня — умоляю!

— Соланж, моя дорогая девочка, — неловко начал он.

— Я люблю тебя, Маркус, — страдальческим голосом сказала она, когда прочла на его лице отказ. — Не поступай так со мной.

Вместо ответа Маркус открыл дверь экипажа и затолкал Кэтрин внутрь.

— Эй! Трогай! Быстро! — раздраженно крикнул он кучеру.

Соланж со слезами на глазах подалась вперед и ухватилась за его рукав.

— Маркус, выслушай меня… Пожалуйста…

Но мужчина оттолкнул ее, нетерпеливо ождая, пока Кэтрин, спотыкаясь, переступала через коробки и его дорожные сумки, лежавшие на полу экипажа.

— Я люблю тебя, люблю! Я покончу с собой, если ты оставишь меня ради нее. Я это сделаю. Я убью себя!

— Глупая, ненормальная, маленькая идиотка. Отстань от меня, — раздраженно произнес Маркус.

Соланж вцепилась в его руку, и он отпрянул от ее, из-за чего она упала на колени прямо на гнилые листья.

Скорчившись, словно в предсмертной агонии, девушка издала пронзительный крик, разорвавший окружающую тишину, а потом начала рыдать. Маркус бессильно повернулся к ней, словно собирался успокоить.

В этом не было необходимости. Она подняла глаза, полные мучительного недоверия.

— Я хочу умереть, — прошептала она дрожащими губами. — Я хочу умереть.

Маркус с отвращением отвернулся. Он подошел к двери экипажа, и его взгляд упал на бритвенную коробку. Понадобилась всего секунда, чтобы развязать кожаный ремень и вытащить острую бритву. Взмах руки — и коробочка из слоновой кости, в которой она лежала, приземлилась на колени Соланж.

— Нет, постой, — сказала Кэтрин, наклоняясь через него к окну.

— Не переживай, — сказал ей Маркус. — Соланж слишком труслива, чтобы навредить кому-либо, особенно себе.

Кэтрин почти не слышала его. Сквозь пыль, летящую из-под колес, она заметила бегущую за экипажем Паулину. Далеко за ней сидела Соланж с серебряной бритвой в руке. Кэтрин удалось разглядеть, как она глубоко вздохнула и начала резать левое запястье.

— Стой! — крикнула Кэтрин, увидев стекающую с руки Соланж темно-красную кровь. — Останови кучера!

Маркус не собирался выполнять ее просьбу. Он даже не оглянулся.

— Она убивает себя, глупец! — воскликнула Кэтрин, не сводя янтарных глаз с сидевшего рядом с ней мужчины.

Прошло несколько секунд, однако он не шелохнулся. За этот короткий промежуток времени Кэтрин поняла, что он не предпримет попытки помочь Соланж. Ему было наплевать на ее поступок.

Повернувшись, она ударила кулаком по крыше ландо.

— Остановитесь! Сейчас же! — крикнула она, потянувшись к двери.

Но ее руку вдруг одернули, а ее саму усадили на место. Маркус возвышался над ней и недобро улыбался. Он занес руку, и удар пришелся ей в висок. Сцена перед ее глазами разбилась на тысячи серых фрагментов, и больше она ничего не видела.

Пламенный оранжевый свет, бьющий в глаза Кэтрин, привел ее в чувство. Это были последние лучи заходящего солнца, пробивавшиеся сквозь окно экипажа и освещавшие пыльный интерьер. Она отвернула голову от света, затем простонала от сильной боли в голове. Через некоторое время пульсирующая боль вновь затихла. Ей нужно было немного расслабиться, хотя громыхающий экипаж и постоянно подгоняемая кучером лошадь не давали этого сделать.

…Закат. Когда они с Паулиной выходили из дома, была первая половина дня. Куда промелькнули эти несколько часов? Где Паулина? Осталась в прошлом — вот где. Осталась в прошлом, вместе с Соланж.

От неописуемого ужаса она почувствовала горечь во рту. Кэтрин медленно закрыла глаза. Соланж. Бедная Соланж. Слишком поздно. Кровь, которую она пролила на сырую землю леса, к этому времени уже застыла и почернела. Слишком поздно. Какое бы, пусть легкое, эгоистичное чувство и желание ни испытывал к ней Рафаэль, теперь оно сгорит в огне его ненависти.

Такое ужасное предательство нельзя ни забыть, ни простить. У нее нет никакого права ожидать этого — тем более желать этого. Слишком поздно.

Она была обречена. Обречена на непонятное будущее. Согласна Кэтрин или нет, но теперь она была связана с человеком, который со своего места напротив так жадно смотрел на нее в тусклом свете.

Она уже никогда не сможет вернуться в Альгамбру. Не сможет вернуться назад. Никогда.