Укатанное шоссе от летней резиденции повелителя Гюлистана ведет к кварталу иностранных миссий. От летнего дворца до квартала миссий — двенадцать километров. Европейцы называют шоссе кипарисовой аллеей и знают по фотографиям широкую, укатанную ленту шоссе в восемьсот кипарисов — стройную, единственную в мире колоннаду. Когда повелитель Гюлистана живет в летней резиденции, по шоссе с утра до ночи скачут всадники, катятся тяжелые придворные кареты и автомобили.
Летний дворец — в горах над городом; от дворца к долине идет заметное понижение пути. Автомобили, выехав из дворцовых ворот, выключив мотор, бесшумно, пролетают между кипарисов двенадцать километров.
Уже восемь месяцев повелитель Гюлистана лечится в Европе от одышки, и кипарисовая аллея забыта иностранцами и чиновниками. Выставка кровных лошадей, автомобилей и карет перенесена в город, в квартал миссий и министерств.
Теперь по вечерам в аллее только скромные пешеходы — студенты высшей школы Мирата, рабочие казенного оружейного завода — все те, кто не испытывает большого удовольствия от запаха бензина и облаков пыли в квартале миссий.
Так, в этот вечер идут вдоль аллеи двое хорошо знакомых Мирату людей — депутат законодательного собрания Омар эль Афгани и председатель рабочего союза, которого знают под кличкой “американец”.
— Кого ты подозреваешь?…
— Подожди! Уйдем с дороги. Здесь много встречных.
Они спускаются вниз с насыпи и идут рядом с аллеей. Остроугольные, длинные тени кипарисов падают от аллеи на поля.
— Нас пять человек. Трое, кроме тебя и меня. Кого из них ты подозреваешь? Османа — восемнадцать лет в тюрьме, бывший изгнанник?
— Нет! Это не он!
— Тогда Меджид — два сына казнены за мятеж, старый и верный товарищ. Нет? Тогда Абасс… Честнейший и искреннейший, самый смелый из всех нас…
Они идут долго, то скрываясь в тени кипарисов, то выходя на лунный свет.
— И однако, каждый шаг известен Роберту Кетлю. Предатель есть — это ясно! Почему в караван-сарае шпион ждал Акбера, почему у него похитили письмо Абду-Рахима к француженке? Они искали документ и знали, что мы его ждем. Если бы не прихоть Абду-Рахима, документ уже был бы в руках Мирзы-Али-Мухамеда, и мы были бы одурачены. Кто-то нас предает.
— Что же ты предлагаешь?…
— Я предлагаю… Молчи!
“Американец” сжал руку Омара.
Рядом с ними по аллее медленно ехал всадник. Лошадь хромала, тяжело ступая на переднюю ногу.
— Пропусти его.
Они слегка отстали. Но всадник остановил коня и ждал.
— Следит, — сказал “американец” сквозь зубы, опуская руку в карман, — слишком много людей, а то…
— Смотри, он опять рядом!
Вдруг всадник погнал коня и поехал к мосту. Здесь он съехал по тропинке вниз к мелкой речонке.
— Идем!
Они подошли к мосту ленивой и медленной походкой отдыхающих в вечерней прохладе. Всадник поил коня, подобрал поводья и повернул к ним запыленное, юношеское, но изможденное лицо.
— Омар эль Афгани?
— Да. А кто ты?
— Я Ахмед, сын Акбера. Я из Нового Ферраха.
— Абду-Рахим.
— Он умер?
— Да, но он…
— Молчи! Поезжай на старое кладбище к мечети Али. Мы придем.