Дипломатическая тайна

ВЕСТИ ИЗ КЕРМАНА

Три тысячи верст, изгибаясь зигзагами по плоскогорьям в двенадцать тысяч футов над уровнем моря и снова обрываясь в долину, пересекаемую великой рекой Оксусом, дальше и дальше на восток к “Крыше мира” убегает пограничная линия между Республикой Советов и государствами Центральной Азии. В глиняных поселках, в палатках, сжигаемые малярийным жаром, опаленные горячим ветром пустыни, в горах и долинах, в камышах и диком кустарнике, на три тысячи верст держат границу тамбовские и калужские крестьяне, питерские и московские рабочие, туркмены и сарты — все в защитных, конусообразных шлемах с красной звездой.

Вечные, великие караванные пути и горные проходы нужно охранять от кочевников и охотников, которые тиграм и барсам предпочитают чужих курдючных овец, но за вечными путями — по обе стороны горные цепи или солончаки и пустыня, где не растет даже колючий саксаул. Какой караван свернет с пути, которым шел Искандер и Тимур, и углубится в мертвую пустыню? Какой караван свернет с знакомой вьючной тропы и двинется ущельями, поднимаясь к ледникам, где за лето только две недели оттаивают от снега горные проходы?

Этой тропой, ступая по мягкому, отливающему синим снегу, идут одиннадцать верблюдов и пятнадцать коней. Далеко впереди движется цепь проводников.

Всадники едут с зажмуренными глазами; над ними синее небо, желтый отчетливый круг солнца, под ногами сияющий, режущий глаз снег. Путается, кружит за ними в снегу след, подымаясь на склоны, обходя провалы, забирая выше и выше к великому перевалу. Кони, верблюды и люди дышат быстро и неровно; тихо ржут кони, и еле слышны голоса перекликающихся погонщиков.

Уже восьмой переход делают они, стремясь к раздвоенной вершине, которая виднеется впереди в голубом небе. Восемь дней ползут они, и вершина растет, медленно приближается, уходит то вправо, то влево, и только десятый переход приводит их к ущелью с почти отвесными стенами. Они идут по узкой, выступающей вдоль отвеса снежной ленточке, внизу, под ними, голубые льдины и еле слышное журчанье мощного горного потока. Проводники кое-где рубят топориками лед, и по этим ступеням в мерзлом снегу движется караван к перевалу. Наконец вечером, после того как один всадник, словно видение, исчезает, свалившись в поток, они останавливаются на перевале и совершают вечерний намаз меж двух как бы рассеченных вершин.

Перед ними уходят вниз горные цепи; в снегу, прямо под ними красно-коричневые, дальше желтые горы, обратившиеся в огромные бугры; еще дальше, где-то в сплошной неразличаемой синеве, переходящее в равнину плоскогорье.

Они перешли границу.

Еще шестнадцать дней пути, и с плоскогорья они видят позади над собой раздвоенную снежную вершину, и людям кажется чудом вечер, который уже в прошлом, когда верблюды остановились на перевале в этой рассеченной двуголовой горе.

В ложбине, в роще, где верблюды и кони давят на земле желтые, перезрелые абрикосы, спрятан кишлак — глиняная деревня в низкой ограде. Навстречу каравану выходят трое в выцветших от солнца халатах и чалмах и низко кланяются всаднику впереди каравана, чернобородому, в халате с золотой вышивкой и в зеленой чалме.

— Салям алейкюм, Хаджи-Зиа.

— Алейкюм салям.

Всадник сходит с лошади, обнимает встретивших его, и они трижды касаются друг друга жесткими черными бородами.

Погонщики хлопочут у каравана; тяжело падают по обе стороны устало-покорных верблюдов вьюки.

Хаджи-Зиа и трое встретивших его пьют зеленый чай в саду, поджав ноги на ковре. На вышитой золотом бархатной скатерти красный чайник с розанами в медальоне.

Пока они говорят о погоде, о ценах на шерсть и на пшеницу, душная теплая ночь сползает в ложбину, вызывая испарину на худом, выжженном теле погонщиков.

Но они должны работать. Они переносят двадцать два вьюка во двор мечети, в ограду кишлака и тщательно развязывают вьюки.

Они раскатывают вьюки, и внутри скатанных в трубку керманских ковров в каждом вьюке десять одиннадцатизарядных английских магазинных винтовок — итого двести винтовок и десять тысяч патронов к ним.