Диверсант из рода Нетшиных

Глава 13

ИНТЕРЛЮДИЯ 4 Перун сумел найти в Ничто два соразмерных камня — бог все-таки! — и стдел сейчас на одном из них, используя второй как подставку для могучих ног. Если бы сюда, в Нигде, мог был пробраться неведомым образом сторонний наблюдатель, то он мог бы сказать себе, что Перун явно недоволен и собой, и происходящим вокруг.Лохматые кустистый брови Громовержца были сердито сдвинуты к переносице, в полуприкрытых глазах бурлила ярость. Наконец, он заговорил, но смысл слов его казался не конца понятен. Собеседники — а как их иначе назвать? — внимали.— Когда-то земля была пустынна и нага, и ничто живое не осверняло ее — тому вас учили, Братья, не так ли? Мне, по крайней мере, рассказывали именно это. Да, я принимал услышанное за непреложную истину, ведь учитель не может обманывать — этому нас всех учили тоже, и особо...Перун вздохнул, и где-то в глубинах Пустоны колыхнулось едва слышное эхо, отдаленно напоминающее сдавленный женский плач.— Еще нас учили, что мы — боги. И что мы вправе поступать так, как нам заблагорассудится, исходя только из наших мыслей и устремлений. И что должны быть мы строги в деяниях своих, но равнодушны к тем, кого они коснутся, — пусть даже и принесет содеянное нами им лишь пепел и разрушения. Главное — учили нас — чтобы не множилось зло. Замысел должен быть основан исключительно на созидании.Перун переменил позу и помассировал шею открытой ладонью. Вслушался.— Это плачет Лайма, Братья. Ваша и моя Сестра не забыла и не забудет нанесенную ей обиду, и никогда — странно, что я говорю об этом именно здесь, правда? — слышите и слушайте: никогда не простит вам ее.Оккас намеревался что-то сказать, но Громовержец остановил его властным жестом:— Мне ведомы твои слова, Брат. Мне вообще многое ведомо, и как уверяли нас учителя, когда0нибудь мы познаем все. Но они ошибались.В легком тумане, который начинал периодически — надо было бы сказать «время от времени», но что такое время для Пустоты? — сгущался вокруг, произошло робкое движение, словно мимолетная рябь пробежала.— Даже нам, богам, Братья, не дано во всей полноте ведать все. И в людском мире, в Яви, мы могучи, но не всесильны. Да, мы можем в определенный момент подтолкнуть событие — или человека — в ту или иную сторону, чуть направить его, но как развернется и сложится впоследствии грядущее, предугадать нам не суждено. Вот в этом и заключается подлинное развлечение, Братья. А то, чем вы тут...И Перун очень по-человечески смачно харкнул куда-то в туман.

Они кричат, они грозятся:«Вот к стенке мы славян прижмём!»Ну, как бы им не оборватьсяВ задорном натиске своем!

Да, стенка есть — стена большая,-И вас не трудно к ней прижать.Да польза-то для них какая?Вот, вот что трудно угадать.

Ужасно та стена упруга,Хоть и гранитная скала,-Шестую часть земного кругаОна давно уж обошла...Её не раз и штурмовали —Кой-где сорвали камня три,Но напоследок отступалиС разбитым лбом богатыри... Стоит она, как и стояла,Твердыней смотрит боевой:Она не то чтоб угрожала,Но... каждый камень в ней живой.Так пусть же бешеным напоромТеснят вас немцы и прижмутК её бойницам и затворам,-Посмотрим, что они возьмут!Как ни бесись вражда слепая,Как ни грози вам буйство их,-Не выдаст вас стена родная,Не оттолкнёт она своих.Она расступится пред вамиИ, как живой для вас оплот,Меж вами станет и врагамиИ к ним поближе подойдет.______________________________* Славян должно прижать к стене (нем.) Федор Тютчев, «Славянам ( Они кричат, они грозятся )». в которой в Кенигсберг приходят вести о событиях под Юрьевом, а надсмотрщица Магда меняет свое отношение к Вайве на почти прямо противоположное В Кенигсбергском замке о случившемся в Дорпате (он же Юрьев-Дерпт) узнали, надо же было так совпасть, на девятый день. О поступившем комтуру неприятном известии Вайва догадалась, как случалось и ранее, по внезапно усилившимся и прямо-таки раздраженным хлопкам дверей внутри крепости, по заметно изменившимся в тоне разговорам слуг, да по странным намекам Магды. Та ближе к вечеру вдруг заговорила про Федора, про прошедший слух о его чудесном во всех отношениях якобы воскрешении. Жемайтка навострила было уши, но надзирательница внезапно оборвала столь интересующую пленницу беседу, отговорившись занятостью, и деланно поспешила на кухню.Спустя каких-то пару часов, хотя бег время ощутимо замедлился, Вайву пригласил к себе — ну как пригласил, правильнее было бы сказать, вызвал, — комтур Мейсенский. По невыразительному и так лицу Альбрехта прочитать что-то тайное и сокрытое нельзя было никак, потому княжна просто тихо вошла и стала ждать, что ей скажут. А Альбрехт молчал, и было в той долгой паузе нечто пугающее и одновременно завораживающее.Наконец комендант замка сделал вид, что только что углядел вошедшую, дернул краешком рта и начал свою речь наставительным, почти отеческим тоном:— Смотри же, гостья моя, — от звуков этого фальшиво-медового немецкого голоса Вайву всегда мучительно передергивало, трудно было скрывать это ощущение, комтуру не хватало для вящей полноты впечатлений, пожалуй, только обращения «дочь моя» с обязательным добавлением прилагательного «заблудшая», — что сообщают нам из Восточных земель нашего Ордена! Некто, именующий себя княжичем полоцким Федором, во главе многочисленной и непривычно для нашего братства обученной рати напал на столицу Дерптского епископата город Дорпат.Вайва постаралась опустить свои ясные зеленые глаза как можно ниже, чтобы тюремщик не заметил мелькнувшей в них радости, сердечко готово было выскочить из груди. А тот, не подавая вида, что что-то переменилось между ними, продолжил:— Меж тем, по полученному ранее донесению члена нашего Ордена, досточтимого и уважаемого брата Конрада, подтвержденного также и свидетельствами братьев Вальтера и Гельмута Магдебургского, означенный княжич был убит в славном поединке, состоявшемся сразу твоей свадьбы с ним, — Вайва вздрогнула, об этом она слышала впервые — какой там поединок, когда против ее любого, она сама видела, встали, как минимум, семь или восемь, а то и больше немцев! И муж попытался дать ей шанс убежать, да только... У жемайтки вдруг тянуче заныл на голове, казалось, давно заживленный вроде бы ушиб от удара Пелюши тяжелым мешочком с просеянным речным песком.А Мейсенский тем временем повысил голос. — Доподлинно установлено, что Федор погиб от меча брата Гельмута...Вайва машинально запомнила про себя имя вроде как убийцы мужа, отчего-то вдруг воскрешенного... Кем?! Вот для чего — понятно, ее спасти, конечно! Но кто же из богов Литовского края, в которых жемайтка продолжала истово верить — ну, ведь не совершено же еще святое православное крещение, правда, девочка? — дерзнул вмешаться в ткань судьбы княжича Полоцкого? Кто?! Неужто сам Перкунас?!Пленница совсем теперь не слушала Альбрехта, тем более что комтур пустился далее в какие-то совершенно непонятные ей теософские рассуждения, пробуя и так и эдак на язык различные эпизоды из священной книги христиан — Библии. А Вайва вроде как бы и делала вид, что внимательно слушает его, но вовсе не слышала, вновь отдавшись мечтам о лютом к врагам муже-освободителе. Грезы жемайтки прервал прямой вопрос немца, заданный не в пример предыдущим словам много более жестким тоном:— Слушала ли ли ты, что я только что говорил тебе? А-а, что взять с обрюхаченной этой русичской сволочью малолетней литовской девки... Ступай к себе в комнату и смотри...За чем смотреть, опрометью выскочившая вон жемайтка так и не узнала, бросилась в сторону своей комнаты, не обращая внимания на сердито пыхтящего позади слугу — поскорее надо бы обсудить услышанное от Мейсенского с Бируте, может, та что дополнительно выведает, поскольку больше у нее в замке свободы?...После того, как молодая вайделотка подтвердила, что Вайва действительно тяжела от княжича Федора (а от кого же еще?), жемайтка каждое утро, когда Магда выходила на замковую кухню, быстренько выскакивала из платья и тщательно осматривала себя в зеркале, фиксируя любые видимые ей изменения. Сначала Вайва заметила, что постепенно начала полнеть в талии, примерно в это же время и даже, наверное, раньше стали увеличиваться в размерах и становиться более тугими груди, коричневые пятнышки вокруг сосков тоже принялись расползаться в стороны.«Стану скоро как бочка без обручей железных, — подумала про себя она и мысленно тихо посмеялась, представив себе воочию такой образ. — А что? Низенькая — так так и есть. А то что стану в ширину такая, что даже широкие объятия любого не охватят, так...» — пригорюнилась. И еще Вайва частенько стала ловить себя на ощущении, что ей слишком часто хочется есть, чего раньше точно не было.Рвоты и других неприятных состояний, которые иногда наблюдаются у беременных, как рассказывала вайделотка, ставшая теперь ежедневной гостьей в комнате пленницы — на этом настояла сама мужняя княжна — Вайва счастливым образом пока избегала, что совсем не говорило о том, что такового не может случиться впредь. С Бируте они теперь частенько вели продолжительные беседы обо всем и ни о чем одновременно, сидя на лежанке и взявшись за руки. Стоит заметить, что изменилось и отношение к поднадзорной также и со стороны надзирающей за пленницей Магды.Любившая ранее побрюзжать как по любому значимому хоть сколько-нибудь поводу, так и при полном отсутствии оного, немка вдруг подобрела и временами выглядела в своем поведении с Вайвой, можно сказать, даже предупредительной, что ли. Секрет неожиданно легко раскрыла Бируте, которой как-то крепко нагрузившая под вечер дармовой выпивкой Магда рассказала недлинную в общем-то историю своей жизни. Оказалось, что когда-то у нее было трое детей, и все они погибли в малолетстве от набега какой-то пришлой польской разбойной шайки — обитала немка тогда с семьей где-то под Краковом.Магде тогда стукнуло только-только двадцать годков, муж тоже был убит, безуспешно защищая дом, жену и детей; сейчас она даже лица его вспомнить не могла. С той поры пристрастилась к спиртному, заново замуж так и не вышла — сначала сама от мужчин шарахалась, потом уже и не брал никто. Хорошо, хоть умом не тронулась.На ее счастье, встретил ее как-то в дороге на одном из постоялых дворов уэе в низовьях Лабы — пришлось Магде по разным краям десять лет попутешествовать, — где мыла она за еду и кров посуду, господин Альбрехт, тогда еще далеко не комтур, и проникшись постигшей одноплеменницу бедой, взял ее к себе в услужение. С тех пор и были они, как иголка с ниткой — куда Мейсенский, туда и Магда.После того разговора и Вайва заметно смягчилась в чувствах к своей надзирательнице, но ни в присутствии других слуг, ни, тем более, при господине комтуре, старалась, как, впрочем, и немка, видимых перемен не показывать...Вихрем ворвавшись в свою комнатушку, взволнованная полученными новостями жемайтка с размаху бросилась на свою ставшую уже привычной лежанку. Мысли роились в головке, поверх других постоянно пыталась выбиться какая-то одна, считавшая себя самой важной. Вайва вслушалась в себя — там заполошно заверещало: надо же срочно что-то делать, немедленно! Невесело усмехнулась: а то я этого не знаю... Внезапно успокоилась, села на заметно округлившейся попе ровно.«Наверное, надо бежать туда, навстречу Федору, — подумала сразу, потом начала перебирать все те сумасшедшие до безумия планы побега, что успели по они на пару с Бируте за прошедшие два месяца — все те два или даже три десятка. — Но куда „туда“, как я определю за стенами, в каком направлении это „навстречу Федору“? Не отправит же на самом деле этот Мейсенский из замка куда-то, куда он послал через неделю после свадьбы, — крепко зажмурилась, вспоминая ужанское окончание того счастливого вечера, — этих Вальтера с Гельмутом! А раз так, надо сидеть здесь и ждать, когда придет любый мой и вызволит из плена!».Итак, решено, и быть по сему. Вайва села на лежанке поровнее, выправила спину, коснулась рукой волос — не растрепались ли в суматохе? И принялась ждать мужа уже вот прямо сейчас, немного удивляясь, что же он так долго? Мог бы уже и придти, ведь она — да вот, сидит, как послушная жена, и ждет-пождет. Вдруг подхватилась — надо бы что-то вкусненькое к появлению Федора сготовить, побаловать любого! И вот уже на этой мысли пришла в себя. Тихонько ойкнула, засмеялась — хорошо, мол, Бируте всех этих ее метаний не видела, а то стыда потом не оберешься — запела тихонько песенку, что разучивалакогда-то так давно с мамой...Магда появилась уже почти в сумерки. И была она на удивление кристально трезва. Поставила рядом с лежанкой тяжелую корзину со съестным — брала с кухни еду на двоих, а то и почитай, на троих, если считатьвместе с приходящей регулярно Бируте, сразу на день, — затеплила свечу, глянула молча на ожидавшую ее в темноте Вайву. И — а может, только померещилось это утомленной неволей, да еще в неверных сумрачных тенях жемайтке? — вроде бы полузаметно подмигнула весело: мол, не бойся, скоро все кончится!Жемайтка оторвалась от работы, поскольку заниматься ей при свете свечи было непросто. Узнав, что тяжела, Вайва немного загодя привычно занялась рукодельем, именно в нем практически полностью прошли последние два года ее жизни, пока она строила приданое к свадьбе с Федором. Только вот совсем не пригодилось оно, осталось на полевом стане в виде части разграбленного и оскверненного налетчиками поезда невесты.Теперь забота была о другом — нужно было начинать заботиться и о том, во что поначалу положить и завернуть, а потом и приодеть, чтобы и красиво, и нестыдно было, маленького Александра — княжна окончательно уверила себя, что обязательно родит сына. Поэтому один угол комнатушки был отведен исключительно под летское, каждодневной обновы, конечно, не получалось, но Вайва упорно трудилась посветлу, чтобы успеть сделать побольше. За дверь она и раньше практически почти не выходила — не пускали особо, так что на недостаток времени на работу жаловаться было грех.Внешне же ничего, казалось бы, не поменялось в ее жизни и вокруг нее после того разговора у Альбрехта. Все так жезанимали в положенный час своипосты на стенах замка и у ворот хмурые орденские воины, по ночам перекрикивались между собой вглядывавшиеся в непроглядную темень часовые. Внадлежащее время открывался доступ внутрь, приходили и уходили обозы, появлялись и пропадали торговые и мастеровые люди, понемного теряющее летний жар солнце тоже, по примеру остальных, вело себя совсем, как обычно, — то есть всходило каждый день и заходило.Так и текла бы и дальше — долго ли, коротко? — в каменной твердыне размеренная, устоявшаяся, казалось, за последний век жизнь. Как вдруг еще через седьмицупосле мрачныъ дорпатских известий запели тревожно на стенах Кенигсбергского замка немецкие трубы: княжич Полоцкий Федор с ратью за женой Вайвой явился...Мог бы предметно поговорить Внуков с разносчиками таких слухов о чистоте родного языка: любому военному с курсантских времен, так как он человек здравомыслящий и мыслящий строго научно — то есть по уставу, строго известно: являются только черти. А вот военнослужащие — таковым себя Андрей считал по-прежнему, просто обстоятельства несколько изменились у его командировки — так вот военнослужащие являются .К чертям же майор явно точно не относился, хотя и готовился явиться в Кенигсбергский замок в дыму и пламени...