Глава 6

в которой Пелюша в необычной компании останавливается по дороге в Кенигсбергский замок на постоялом дворе, а Вайва придумывает имя для сына

Вайва выходила из муторного забытья долго. Очень долго и трудно. Сначала ей мерещилось, что любый Федор, что был так ласков и нежен с ней прошлым уже вечером, вдруг превратился в какое-то злобное чудовище с головой крысы, что вдруг подхватило молодую женщину на передние лапы и начало неравномерно — то голова выше, то ноги, — подбрасывать ее перед собой в воздух.

Но багровых оттенков пелена постепенно исчезла, и Вайва обнаружила себя лежащей на животе поперек чужого седла со спеленутыми тугой веревкой руками и ногами за спиной какого-то всадника. А помстившееся в слепом мороке подбрасывание — то лошадь переступала несколько неровно, словно слетела у нее с одного из копыт подкова, оттого так и потряхивало.

Впрочем, трясло ее не только оттого! Вайва внезапно вспомнила все-все, что произошло намедни, завершившееся внезапным ударом и полной чернотой. Чуть повернув тяжелую голову, вчерашняя — явно занималось утро, ночь миновала, — невеста вдруг уперлась взглядом в невидящий уже ничего чужой зрачок, испуганно постаралась отодвинуться дальше и разглядела, что прямо перед ней неровно колышется в такт движениям лошади абсолютно мертвое лицо ее дальнего родственника, Вебры Клаусгайлы.

— И что ты там ерзаешь? — раздавшийся хрипловатый мужской голос вряд ли мог в таких обстоятельствах принадлежать другу, и Вайва уже была готова ответить стремительно и дерзко, но обнаружила, что рот у нее заткнут какой-то видавшей виды тряпкой. — Лежи спокойно... Не то сверзишься, подымай тебя потом, отряхивай, чтобы не замараться. Часа через два будет постоялый двор, вот там развяжем тебя, да потолкуем про будущее.

«Будущее? А таким ли виделось мне оно вчера? Что встречу утро после свадьбы, лежа поперек конской спины лицом к лицу с отрезанной родичской головой? — горько подумала про себя Вайва. — Впрочем, что сейчас гадать, кто были эти поганые налетчики, ясно же, что не простые разбойники, тати — то и по оружью было видимо, и по тому, как себя вели». Из вроде бы начальников бывшая невеста разглядела разве что того разодетого в пестрое, а не в черное всадника, что дерзнул с дрянными словами обратиться к ее мужу. И судя по всему, тряслась сейчас от ужаса и от неровной конской походки Вайва именно на его седле.

Наконец, небольшая процессия — судя по звукам конского топота, лошадей было две, да кто-то один идущий рядом время от времени шаркал по дороге подошвой сапога, или чего там у него на ноги надето было, — остановилась, второй конь всхрапнул и тихо заржал. Звук чуть визгливого женского голоса оказался для Вайвы полной неожиданностью, как и несколько развязный тон заговорившей:

— Пелюша, надеюсь, мы здесь только позавтракаем и тут же отправимся дальше в сторону замка? Мне не хотелось бы задерживаться в этом вонючем сарае!

— Юманте, я не давал тебе права называть меня в дороге по имени, в пути зови меня просто «господин герцог», — князек заметно нервничал, гадая, видимо, как поведет себя освобожденная от пут Вайва.

— Простите, господин герцог! Не изволите ли отдать своим слугам необходимые распоряжения, в которых ваши слуги, господин герцог, так нуждаются?! — голос женщины звучал с явно заметной издевкой и в то же время так стервозно, что Вайва даже готова была зачислить его хозяйку в свои подруги, даже еще ее не увидев — просто за именно такое отношение к своему пленителю.

— Дражайшая моя Юманте, — мужчина явно попытался передразнить интонацию собеседницы. — Позволь заметить тебе, что в слугах ты у меня не состоишь, ты моя спутница в этом, с позволения сказать, путешествии — будь оно клято трижды! А мой слуга Янек достаточно хорошо знает все мои требования к постоялым дворам. Кстати, Янек, где ты там? Сразу же после того, как нам подадут завтрак, найди кузнеца — моего клятого коня надо перековать. Даже не так, отправляйся тотчас, с хозяином я сам объяснюсь.

Вайва только усмехнулась про себя: ее утренняя догадка полностью подтвердилась. Горькой, конечно, была та усмешка — не в ее положении теперь шутки шутить. Только вот услышанные речи были темны и непонятны. Что за герцог литовский? — родившаяся в семье деревенского старшины девушка никогда о таком не слышала, да и про какой замок толковала спутница этого... Пелюши, кажется... боги, какая же тяжелая у меня голова!

Пора была ранняя, день вроде как воскресный. И другими мимохожими и мимоезжими путниками тракт совсем не изобиловал, некому было броситься на выручку плененной дочке деревенского старосты, а теперь уже фактически и мужней княжне. Но Вайва нисколько не унывала, даже зарделась слегка и глаза прикрыла вновь, вспоминая вчерашний жаркий вечер и крепкие объятия Федора — нет, придет он, обязательно придет и найдет ее любый, освободит из позорного полона, а заодно и примерно покарает Вайвиных обидчиков! — не могла не верить в такую судьбу свою юная женщина. Потому что — как же может иначе быть? Нет, никак не может быть иначе, крепко решила она и окончательно успокоилась.

Из мира сладких грез Вайву внезапно вырвали другие мужские руки, снявшие ее с седла и поставившие оземь. Пелюша оказался примерно одного с ней роста, то есть невысок, довольно статен. О пригожести лица почти княжна своих выводов делать не стала — просто потому, что не пристало замужней серьезной женщине рассматривать пристально каких-то там сторонних мужчин, баловство это стыдное, бесовским отродьем навеянное.

— Ну что, оклемалась слегка, девка? Если рот освобожу, крик-вой поднимать не станешь? Ты уж извини, что приложить тебя намедни пришлось, так мешочек мой заветный с речным чистым песком был, а не с каменным крошевом и не со свинцовой гирькой, таковым и убить бы мог невзначай, — «герцог литовский» просто болтал первое, что на ум приходило, а сам, развязывая полонянке руки, кивнул Янеку на ноги — сними, мол, петлю, недосуг господину твоему еще и мелкой придорожной пыли кланяться.

Вайва кивнула согласно в ответ, Пелюша аккуратно вытащил кляп и бросил тряпку своему слуге. А жемайтка, растирая занемевшие под веревкой запястья, принялась разглядывать слышанную уже ранее попутчицу, звали которую, как слышала Вайва, не иначе как Юманте. Поймав взгляд, та хмыкнула недовольно и отвернулась.

Внутрь постоялого двора так и зашли втроем, привязав обоих коней у длинной коновязи видимо, совсем не опасался Сквайбутис какого-либо скандала. Скорее всего придумал изворотливый князек сто и одну причину объяснить вздорное — буде такое случится — поведение пленницы. Но Вайва буквально излучала смирение и покорность и Пелюша вдруг по-настоящему залюбовался ее чистым и юным лицом, но которое природа вернула полагающиеся возрасту естественные краски, но тут же получил от бортниковой дочки неожиданный и крайне чувствительный щипок, чуть не подпрыгнул от него.

— Хозяин, что есть готового из еды, давай на стол сразу, да и в дорогу на четверых с собой собери. Пошли кого-нибудь задать коням травы или сена, если овса не найдешь, тотчас после завтра мы уезжаем. Подай еще кувшин хорошего вина и два кувшина холодной воды. Не стой столбом, давай пошевеливайся! — князек распоряжался громко и уверенно, словно и впрямь ощутил себя после вчерашней разбойной победы не иначе, как владетельным герцогом литовским.

На длинном дубовом столе, обнесенном не менее крепкими на вид лавками, первыми появились кувшины с питьем и почти целый, зажаренный накануне холодный поросенок, у которого были откромсаны ножом только задние ноги. Хозяин принес на чистом полотенце и краюху только что испеченного горячего хлеба, небрежно порубленную на устрашающего размера ломти. Вайва тут же принялась восстанавливать в памяти вчерашних куропаток — а есть после двух голодных дней хотелось очень, сама удивилась своему голоду жемайтка. Юманте же попыталась сразу облапить кувшин с вином и знатно к нему присосаться.

Но Пелюша этим утром был беспощаден. Он отобрал у дочки бортника емкость, напомнил на треть кубки и долил до верха водой. Юманте выглядела кошкой, которую в последний момент лишили жирной, только что сбитой сметаны, но Сквайбутис мгновенно пресек устремившийся к завтраку раздор и объявил, что до самого Кенигсберга пить — именно ради пьянства и веселия! — они не будут. Вот отчитается сиятельный «герцог литовский» Пелюша о делах своих перед не менее сиятельным вроде как другом-комтуром, а уж там и погулять можно, самый срок.

Вайва засмотрелась было на серую пушистую кошку, что, осторожно ступая на мягких лапах, аккуратно перемещалась мимо их лавки в направлении темного дальнего угла трапезной, где остроухой, видимо, сблазнился какой-то неведомый тайный дух. Кошке не было ровным счетом никакого дела до окружавших ее людишек, ее мир был вполне самодостаточен и по-своему совершенен — кто сказал, что это тварный мир?

Раздосадованная внезапной трезвостью Юманте проследила направление взгляда княжичской жены, осторожно и почти неслышно подобрала вечно хрустящую в других обстоятельствах юбку и — подцепила животное носком ботинка прямо под стелющееся по-над полом брюхо. Перехватив кошку под передние лапы руками, она глянула прямо в немигающие ошарашенные от неожиданности зеленые глаза, переместила остроухую себе на колени и начала почесывать за ушами. Почти тут же послышалось довольное урчание.

— Что, девочка, хочешь ее на руки потетешкаться? — словно завороженная происходящим Вайва не вдруг поняла, что эти слова обращены именно к ней. — Своих-то теперь долго нянчить, видать, не придется. Если только не обрюхатит новый хозяин, — чем-то очень гадким и одновременно беспощадным повеяло в сумрачном зале от последнего произнесенного слова, равно как и от короткого взгляда, который Юманте исподтишка бросила на Пелюшу.

Вайва молча приняла протянутую ей кошку и постаралась как можно уютнее устроить ее у себя на коленях. Медленно поглаживая животное по спине, она вдруг как бы со стороны увидела — нет, не себя, а точно так же сидящую на лавке начавшую чуть седеть маму. Сжалось сердечко у тринадцатилетней жены полоцкого княжича, испуганно забилось в груди от недобрых слов вынужденной попутчицы.

Сквайбутис с усмешкой наблюдал за происходим на женской части стола. После того, как кошка переселилась от Юманте к Вайве на руки, князек отхлебнул из стоящего перед ним кубка, отломил приличный кус холодной поросятины, зажевал его с хлебом, вытер тыльной стороной ладони рот, прокашлялся и негромко спросил:

— Так ты и есть та, что Вайвой прозывают?

Молодая женщина молча кивнула и опустила глаза на кошку. Именно та занимала сейчас все внимание Вайвы, а робкие растерянные мысли метались, сталкиваясь друг с другом внутри головы, и словно стремились вырваться на волю. «С чего Эта, — полоцкая княжна (а можно ее теперь так величать, пусть и не случилось — пока! — обещанного церковного венчания в стольном граде, но по жемайтской традиции она полноправная жена Федору Константиновичу!) почему-то решила для себя впредь именовать Юманте безликим именем „Эта“, — решила, что у меня не скоро будут дети?»

Вайва знала доподлинно — и матушка ее в том уверяла, что понести она должна сразу же с первой брачной ночи. И пусть не ночь то была у нее с Федором, а короткий и так страшно завершившийся вечер, но много успели за это время молодые, не одними лишь разговорами да страстными объятиями обошлись. Рассталась Вайва с девичеством и по любви, как виделось, великой, и как-то совсем не так больно и стыдно, как нашептывали ей вечерами перед свадьбой у нее дома более старшие и опытные подруги.

«Знаю, что сын у меня будет первым! — решила твердо княжна Варвара (это имя, пока другим, кроме Федора, не ведомое, употребим разок) — А вот как назвать его? — задумалась. Потом резко тряхнула головой, так что волосы взлетели и опали медленно, чем изумила сотрапезников, подумала секунду-другую и незаметно улыбнулась. — Помню, любый рассказывал мне как-то про новогородского князя Александра, который недавно, еще до татар каких-то шведов да немцев знатно побил. Не станет Феденька спорить о таком же имени сыну».

Так решила, бережно отпустила кошку на земляной пол, повернулась к столу и принялась за еду. Судя по поведению Пелюши, «герцога литовского», задерживаться на этом постоялом дворе они не будут...

в которой Андрей Александрович постепенно начинает «превращаться» в Федора Константиновича и встречается-таки с Товтивилом

Нельзя сказать, что Андрею Александровичу легко далось понимание, что вот именно сейчас и именно он сам стал одним из тех пресловутых «попаданцев», которых так любил ранее высмеивать в частных разговорах. А тут вот как оно: одно дело в книжках про них читать и ерничать, а другое — вокруг тебя самого неизвестная и мало тебе понятная пока эпоха, даже год очень приблизительно из беседы с Лукоте определить не выходило. «Вот тебе и получение первичной разведывательной информации путем опроса местного населения», — поиронизировал над собой в очередной раз майор.

Оставалась надежда еще и на ошалевшего от неожиданности и разговорчивого оттого до невозможности «друга-боярина», благо событийный ряд тех лет по материалам военной истории Внуков помнил изрядно. К примеру, раз жив пока Миндовг и владеет он все еще Литовским краем, так значит, это точно ранее 1270-х годов, но по крайней мере, точно вторая половина злого для Русской земли XIII века.

Теперь нужно как-то ненавязчиво вызнать у «наперсника с детства», «компаньона» по всем заметным делам последних лет о некоторых последних событиях Полоцкой земли. Впрочем, уже полученных сведений для начального анализа набиралось и так вроде бы вполне достаточно, можно было приступать.

Вопреки ожиданием, каких-либо особых проблем не возникло и с языком, как любил приговаривать когда-то дед Андрея Ярослав Олегович, «межчеловеческого общения». Все эти «паки», «зело», «вельми понеже», памятные, в частности, благодаря любимой многим кинокомедии «Иван Васильевич меняет профессию», были, во-первых, совершенно из других времен, а во-вторых, употреблялись чаще и больше все-таки в обороте, куда более близком к официальному. Простой же люд изъяснялся заметно проще и понятнее даже отдаленному, так сказать, потомку.

Другое дело, что как выяснилось, погибший на полевом стане княжич Федор Константинович, потрясающее сходство с которым и стало причиной того, что Данило Терентьевич принял за него Андрея, так вот именно этот полоцкий княжич должен был стать отцом Александра Нетши, от которого впоследствии весь род Нетшиных (а также природных рюриковичей Мамоновых, Дмитриевых, Даниловых, как и самих Внуковых) и произошел. То есть, теперь Андрею-Федору, буде его таковым и остальные признают, предстояло, получается, ни много ни мало, а стать основателем собственной родовой линии? Парадокс, да и только!

Конечно, эту, как и ряд других проблем, проще всего было бы поручить всегда находившимся в подчинении и полном распоряжении военной разведки специальным научным подразделениям, а по некоторым вопросам даже и целым исследовательским институтам. Но не существовало сейчас у Внукова такой простой, казалось бы, возможности — обратиться по инстанции, а там начальство, мол, все успешно и главное результативно порешает.

Одновременно вспомнил Андрей, что практиковались изредка пятничные «чайные посиделки» со стариками-ветеранами службы, вот там, конечно, примечательные рассказы лились иногда рекой. Майор предельно скептично воспринимал их якобы достоверность — откровенной ненаучной совсем фантастикой от многих из них попахивало, — но вот красотой изложения и замечательным языком рассказчиков восхищался неприкрыто.

Вот лишь один из примеров: дескать, автомат Калашникова родился вовсе не благодаря неожиданно проявленной чудовищной пробивной мощи гениального на самом деле, но не знакомого никому из серьезных конструкторов-оружейников сержанта, а просто потому, что военной разведке понадобились вдруг две каких-то совершенно особенных и немыслимых свойств гайки, вот и создали под это дело узкоспециализированный НИИ, который в процессе работы над заказом ГРУ неожиданно выдал в качестве побочного, так сказать, продукта первый известный АК-47. Ну не бред ли?! Хотя кто знает, что затаилось там, в неведомых тайных закромах Родины., какие еще невиданные открытия...

Главной же виделась в текущий момент Внукову следующая проблема: он ровно ничего или крайне мало знал как о биографии и делах самого княжича, о его пристрастиях и антипатиях, так и о привычках, языковых особенностях и многих других мелочах, касающихся единственной и неповторимой личности убиенного Федора. И как добиться максимального соответствия, понимал пока не очень.

Телосложением «подменыш» очень походил на оригинал, а вот что касалось шрамов, так их хватало и у Андрея, и до ближайшей бани (хотя искупаться хотя бы в неприметном лесном озерке совсем не помешало бы уже сейчас) объяснение «переползания» некоторых из заработанных покойным княжичем на новые неожиданные места можно было успеть хорошенько продумать. О вопросах же, скажем так, сексуального характера Внуков думать просто себе запретил — до времени. «Проинтуичу что-нибудь», — решил он.

Имитировать человека в состоянии амнезии майор умел. Но в данном конкретном случае этот вариант не виделся Андрею возможным к применению: да, понятно, княжич каким-то неведомым образом якобы спасся от неминучей гибели, и случилось это, видимо, — тут Внуков уже проигрывал ситуацию за Данилу — в таких обстоятельствах и таким чудесным образом, что как бы Федор пережил колоссальное потрясение, что неизбежно должно было сказаться («И непременно скажется, да еще как скажется! Ужо я вам!», — злорадно подумал про себя майор) и на поведении, и на психике настоящего княжича, буде такое с ним произошло бы на самом деле. «В принципе, карты сданы, играем!» — решил Андрей, за всю свою предыдущую жизнь разложивший едва ли пару простеньких пасьянсов, и тут же мысленно отругал себя за ненужную и абсолютно излишнюю браваду.

Задача была предельно проста, так это виделось на первый и даже на второй взгляд. Что поделаешь, придется подменять собой погибшего совсем рядом княжича. И нет рядом Станиславского — другие люди и совершенно другими, куда более варварскими способами будут в случае чего объяснять Андрею, что они ему не верят. Так что надо сделать так, чтобы этот случай не наступал как можно дольше, а в идеале — и вовсе не наступил.

Потому что это не маленькая роль-однодневка из разряда одной реплики «Чего изволите?» в глубоко провинциальном любительском театре. И даже не главная — с большой афишей и громкими именами партнеров по сцене — в столичном, допустим, МХАТе, раз про режиссера-основателя метода вспомнилось. Это реальная жизнь.

«И прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно», — в нужном месте оборвал знакомую с детства цитату Внуков. К смерти, как и большинство коллег-военных, он относился, скажем так, философски. Но как хороший разведчик — а таковой всегда неплохо знаком с азами, как минимум, психологии — знал, что любой живой организм в окружающей природе всегда максимально старается продлить свое существование, пусть даже, как у тараканов, и такое же тварное. «А я, наверное, все же поумнее таракана буду», — окончательно решил Андрей и постановил единоличным голосованием перейти уже к делам насущным.

Основным из них виделось и легкое вроде, и одновременно очень сложное — тело настоящего Федора должно было бесследно и незаметно для окружающих исчезнуть с холма. А вот его воинский доспех, по крайней мере, в части сохранившейся, должен был оказаться у «подменыша» на руках как можно скорее. Свидетелей у такой операции не могло быть по определению, вот и первая проверка — насколько будет Андрей убедителен перед Данилой, что тот не будет перечить распоряжениям якобы выжившего княжича?

— Терентьевич! — негромко молвил Внуков, и боярин тут же вырос перед ним, словно из-под земли выскочил. То, что настоящий Федор обращался, и часто, к наперснику именно так, Андрей вычислил легко и достаточно быстро — в именовании близких ровно ничего за века не поменялось. Но вот та легкость и отсутствие малейшего шума, с которыми Данило перемещался по лесу, несколько смущала, впрочем, «подменыш» не сомневался, что сумеет сбросить и такой умелый, а главное, безмерно преданный «хвост».

— Мне нужно туда, наверх, — перстом указующим обозначил примерное направление.

— Наверное, нам нужно, так, княжич? — мгновенно подхватился молодой боярин.

— Нет, ты останешься здесь с зинисом, — на секунду лицо Данилы омрачилось гримасой непонимания, но потом сообразил-таки, что «зинис» — жрец это, значит, который на свадьбе швальгоном был. Да еще удивиться успел боярин, что насколько толкова жена Федора, раз умудрилась за короткое время любовных утех еще и некоторым жмудским словам Федора выучить! — Я пойду один. Бояться уже некого, иначе что мертвяков. Волки отсюда разве что в дне хорошего конного хода. Да и ты же помнишь, я и раньше на границе в трудные места один хаживал?

Вот здесь Андрей «интуичил», что называется, в черную, но угадал. Данило усмехнулся солнечно, тронул пальцем роскошные усы и кивнул согласно.

— Через сколько ждать, княже?

Андрей изумился несколько такой вольности, но практически машинально — и похвалив себя за скорость реакции, — поправил, видя, как с радостной готовностью кивает ему согласно боярин:

— Княжич пока еще, Терентьич, княжич. Жив отец, дай бог ему жизни долгой. А вернусь... — глянул на безоблачное теперь, полное крупных летних звезд небо. — Вернусь за час до рассвета, пожалуй.

Три часа короткой ночи определил себе Андрей на непростую, надо сказать работу. Похоронить, во-первых, настоящего Федора так, чтоб ни одна живая душа не смогла хотя бы года два сыскать той могилы — а там поди разберись, кто в нее положен; но и так, чтобы не стыдиться, что бросил, мол в болото, в котором сам чуть не утоп, мертвое тело далекого пращура. Во-вторых, снять все, что может пригодиться в дальнейшем, не забыть про доспех, оставшийся в доме — черные оружные, как видели разведчик со жрецом, туда не заглядывали.

...С первой задачей получилось справиться достаточно быстро — обнаружился неподалеку от дома небольшой буерак, края которого густо поросле высоким бурьяном. Андрей аккуратно уместил там Федора, машинально перекрестился, притоптал землю на могиле, чтоб до весны не провалилась, сапожком, снятым с мертвой ноги. Потому что к тому времени Внуков и вторую задачу успешно решил и был переодет теперь в княжичье, разве что длинную пропоротую на груди и спине рубаху оставил — не нагишом же хоронить покойника? Себе выбрал в доме другую, но примерно той же расцветки и фасона. Уложил на место снятую загодя ножом дернину, подровнял руками. Поднялся, огляделся — тихо, в заутренней предрассветной заре едва начинает пробиваться сияние грозящего буйствовать днем солнца.

И приметное обручное кольцо красовалось теперь у Андрея-Федора на пальце — радовался, что ни зинис, ни боярин его отсутствия не заметили. Свою же неброскую одежу прикопал рядом с могилой, авось, да пригодится по какому случаю. Глянул на часы, что переместил удобно за пояс, хмыкнул — до срока, назначенного Даниле, оставалось еще почти час. Перехватил чуть удобнее вздетый на левую руку щит, взял в правую руку котоку с нехитрым скарбом и крадучись двинулся в сторону с памятным вовек болотцем, решив, что выйдет к месту встречи с другой стороны и немного на своих спутников посмотрит и послушает, что говорят.

Вот уже и первые деревья позади остались, как почувствовал Внуков слева впереди кого-то чужого. Остановился. Шепнул так, чтоб звук только в одну сторону шел, к укрывшемуся:

— Кто там есть? Выходи!

Навстречу шагнул среднего роста крепкий воин. Вгляделся и — распахнул объятья:

— Ну, здрав буди, Федор, не чаял тебя живым увидеть! Вижу, не признаешь меня после двух лет разлуки. Я князь Товтивил, тот, кто твою свадьбу с Вайвой-Радугой сговорил. Опоздал я и здесь, как вижу...

Загрузка...