Диверсант из рода Нетшиных

Глава 14

в которой наконец-то кончается хитрым и неожиданным образом жизнь Пелюши, «герцога литовского», а в Кенигсбергском замке происходит короткая кровавая развязка

Вот и настал для истомившегося в неволе Пелюши последний день жизни, впрочем, сам «герцог литовский» о том пока не ведал. Надо сказать, что содержали его после захвата и пленения, которых князек не помнил совершенно, как ни бейся, в условиях, пожалуй что и получше Вайвиных. Местом пребывания для него был выбран один из стоящих поблизости от Полоцка монастырей, а в сторожа определена тройка-троица выделенных епископом Симеоном иноков. Были они со Сквайбутисом строги, но претензий на них узник высказывать и не думал: во-первых, некому, во-вторых... Хватало, впрочем, и пункта предыдущего, первого.

Сейчас Пелюша трясся на санях в ближайших окрестностях Кенигсбергского замка, этими местами он уже ранее проезжал. С трех сторон от князька сидели молчаливые фигуры в черных рясах, между ними от самого Полоцка стоял непривычного вида — благодаря незнакомым завязкам — мешок, который при отъезде княжич запретил трогать, тем более перевертывать, ронять или бросать категорически.

Андрей перед тем в очередной раз послушалпредложения Данилы и решил поступить по-своему. Он уготовил князьку последнюю в его беспутной и нелепой в общем жизни шутку — должен был стать Пелюша своеобразным ключом-отмычкой для Орденской твердыни. Ради такого Внуков вспомнил как давно вызубренные пособия по минно-взрывному делу, так и гулявшую когда-то по Интернету «Поваренную книгу анархиста», где при общей одиозности встречались отдельные очень даже полезные страницы.

Приготовить взрывчатый состав из природных компонентов даже в малознакомой местности в силах любой подготовленный диверсант. Андрей был прошлой жизнью не просто подготовлен, он был Мастером. Оттого и появилось на свет после двух дней поисков по окрестным болотам и по дворам полоцких обитателей вполне оригинальное взрывное устройство, за которое сам Внуков, если б принимал экзамен, поставил бы твердую пятерку с маленьким минусом; минус конкретно за то, что не понадобилось сочинять из подручных материалов также и пригодный для специфической придумки запал.

Просто когда Андрей переодевался впервые в действительно княжичью одежду на могиле только что схороненного настоящего Федора, то нашел, опустошая свои вполне бездонные карманы, кармашки и тайнички, достойную пару из миниатюрных передатчика и приемника, что мог послужить и нужным в моменте детонатором, завалившуюся туда — ну кто уже усмехается с ироничным видом? совершенно, конечно, случайно, никаких вам тут роялей в кустах, — кто бы сомневался!

Теперь задуманное оставалось только достойно исполнить. О том, что замок возьмут, в принципе, легко — не переживал нисколько, благо еще до похода к Юрьеву начал готовить особо по своей методике и составленным — пусть и на коленке в буквальном смысле — крокам внутреннего устройства твердыни Тевтонского Ордена три десятка отобранных по понятным только ему критериям молодых парней, отсеяв их от остальной рати.

Отдельная роль отводилась в плане Андрея Товтивилу, который собрал в условленном месте обещанную из Литовского края подмогу, способную в нужное Внукову время выполнить свое основное предназначение — рассеять внимание противника и отвлечь его от вероятного направления действительно главного удара...

...Пелюша не верил своему счастью, когда — свободный, абсолютно свободный, если не считать объемистого свертка, засунутому ему княжичем за пазуху в последний момент, послание, мол, комтуру! — стучал в окно будки караульной стражи возле закрытых по поводу известий о приближении враждебных ратей и хорошо знакомых ему по прошлым визитам въездных ворот в Кенингсбергский замок. Ну, Федор Константинович, ну удивил! Век бы с такими тетехами воевал-не нарадовался!

Выглянувший, наконец, орденский служака не удивился немногозатрапезному виду требовальщика (хоть и прихорашивал Андрей Пелюшу в последний раз почти как родного), отвык удивляться за двадцать лет службы, и потянул за шнур, ведущий в комнату дежурного офицера. Задребезжал колоколец.

Тот даже и не спал после бессонной ночи, согретой молодой повторной женой лавочника из зеленного ряда, который в те же поры отдыхал в холодной возле кордегардии по случаю слишком буйного накануне в местном трактире поведения — перебрал недавно справивший новую свадьбу пожилой мужчина и ранее вдовец, было что и кем праздновать до вчерашнего вечера.

Офицер подтянулся, оправился, вернул на положенное местороденских цветов перевязь и пошел разбираться с припоздавшим в замок гостем. Впрочем, как раз «герцога литовского» и оказанный ему Мейсенским прием он запомнил, так что почти запертые на ночь ворота приоткрылись буквальнопервоначально на толщину Пелюшиной фигуры, затем щель — из-за инерции тяжелых створок — начала медленно, но неотвратимо расти.

— И раз, и два, и три, и четыре, — вслух отсчитал следивший за князьком метров с тридцати из канавы Андрей — только бы не заторопился бегом к комтуру засланец, датолько бы прошел сквозь толщу камня нужный сигнал к детектору! — и крепко выжал кнопку передатчика. Отечественная техника не подвела.

За воротами в глубине ведущего внутрь прохода негромко, казалось, громыхнуло, но обрадованный кажущимся освобождением Сквайбутис услышать этого звука точноуже не мог, так как в виде вырвавшегося наружу огненного шара принялся пожирать и ворота, и спешащих рядом с ним орденских...

Внуков воздел вверх правую руку, и ко входу в замок метнулись с десяток поджарых молодых фигур. Словно не заметив пытавшегося что-то в отчаянии крикнуть караульного, просто пройдя сквозь него, — будто слабый хриплый клекот, вырывавшийся из его сожженной раскаленными парами взрыва гортани мог оказаться громче других сразу обрушенных со всех, казалось, сторон на замок звуков.

Справараздался мощный взрыв и тут же запели горны Товтивилова войска, слева тоже громыхнуло, там сработал второй заложенный Андреем загодя в просмоленной бочке припас со взрывателем замедленно-натяжного действия. О плане штурма стоит сказать несколько слов, поскольку Внуков хорошо помнил и рассказы очевидцев и непосредственных участников, и специализированную литературу почитывал, и потому четко представлял себе, с какими трудностями столкнулись весной 1945 года советские войска при взятии фортов и укреплений Кенигсберга.

Конечно, не та эпоха, здесь и стены пониже, и оборонительные возможности защитников пониже, но Андрей не собирался гнобить свое войско в зубодробительном натиске по приставным лестницам под градом стрел и разного припаса, на стенах для атакующих уготовленного. Потому в замок он решил входить строго по земле и с трех направлений практически одновременно.

Для этой цели кроме мощного заряда за пазуху Пелюше были изготовлены еще два. Первый должен был сработать, брешируя стену насквозь прямо напротив Товтивиловой рати, которой отводилась роль основной — для обороняющих твердыню, в прочности которой следовало сильно усомниться. Потому вдоль каменной преграды еще днем была отправлена телега со сгруженным на нее каким-то торговым припасом.

Напротив нужного места у повозки отлетело колесо, хозяин не спеша выпряг коня и отправился, ведя того в поводу искать кузнеца для починки. Для срабатывания заряда Внуков изготовил простейший шнур типа бикфордова, тот в точно назначенное время подпалили прямо под стеной, и теперь вдоль нее бежал, весело попыхивая, неяркий огонек, сверху из бойниц абсолютно никем не увиденный.

С противоположной же стороны должен был вступить в дело Данило Терентьевич, возглавивший, как женихов дружка, отряд из не назначенных на главные ворота «ударников», как решил называть обученных им бойцов Андрей. Здесь припас был попроще. Пользуясь тем, что о минно-взрывном деле здесь не знали толком даже и понаслышке, заряд упаковали в бочку, предыдущей ночью закатили ее в определенное место и замаскировали. Теперь буквально пара ударов по кремню — и понесласьсразу с трех концовбуйная скоротечная, но оттого не менее кровавая потеха.

Застигнутые врасплох защитники замка пытались оказывать сопротивление, но боеваянаука, преподанная два раза не получившим звание Героя России майором молодым полочанам, оказалась на практике реально убийственно-смертоносной. Внуков воспитал за полтора месяца подготовки из пятнадцати-шестнадцатилетних парней почти идеальных для такого случая исполнителей — знающих, в какие места бить пусть даже и одоспешенных противников, и не ведающих к ним ни малейшей жалости, не вспоминая даже про какое-то там сочувствие.Да и литвины прекрасно знали, с какой стороны браться за меч.

Всего лишь спустя четверть часа можно было уверенно говорить, что атакующие взяли орденскую твердыню под первоначальный контроль — «Не бывает неприступных укреплений, бывает лишь никудышный план штурма», эти слова своего первого преподавателя по тактике Внуков помнил, — добивая последние очаги кое-где продолжающегося пока сопротивления, но никто из плененных так и не мог с достаточно точностью указать, где находится в данный момент сам господин Альбрехт Мейсенский. Андрей, опросив коротко, но эффективно начальника замковой стражи, ринулся внутрь, следом неслышными тенями поспешали прорвавшиеся к нему с разных сторон Товтивил и Данило Терентьевич.

Выскочив во внутренний двор твердыни, Внуков огляделся. Так — вот, кажется именно тот вход на ярус, где содержится его жена, именно через эту дверь выводили ее на короткие прогулки. Вот она распахивается и...

...Комтур злобно ощерился и двинулся, поднимая меч в боевую позицию, влево от вайделотки. Взмах холодно блеснувшего лезвия, Бируте инстинктивно заслонилась рукой, и клинок пропел — коротко и чуть изменил в последний момент направление удара, — намеренно или нет, кто знает, — Мейсенский. Бесшумно практически и как-то очень медленно упала на камни отсеченная ровно по локоть часть руки Бируте. Жемайтка бросилась было к подруге, чтобы помочь, но зацепилась за что-то и рухнула совсем рядом с истекающей кровью конечностью.

Словно во сне увидела Вайва, как вновь поднимается меч и свернулась калачиком, сжалась в комочек, стараясь стать такой же маленькой-маленькой, как увиденный ею в далеком детстве на жертвоприношении вынутый из женского живота нерожденный ребеночек. Закрыла глаза и подумала, как жаль, что не увидит она больше любого своего Федора, что не родит ему обещанного в первый их брачный вечер сына!

Не случилось тогда меж ними никакого разговора про сына — совсем не до того было в те счастливые и такие короткие до малости минутки двум молодым и любящим искренне друг друга, но готова была Вайва в эту секунду сочинить себе сколь угодно не правдивую сказку, лишь бы протянуть последнее мгновение дольше и дольше.

Услышала непонятного происхождения грохот, приоткрыла наполовину один глаз — прямо перед ней лежал комтур Мейсенский, а над ним, держась за глиняную ручку — и это все, что осталось от ночного горшка, — стояла с полубезумным взглядом Магда. Когда она успела проскользнуть в дверь и опустить на голову соплеменнику почти полный нечистот сосуд, жемайтка не понимала.

Вдвоем с немкой начавшая приходить в себя Вайва — одна под руку, забросив себе на шею, вторая просто ухватив где-то подмышкой — подхватили полубесчувственную Бируте и поволокли прочь из комнаты, подальше от распластавшегося на холодном каменном полу в луже нечистот Альбрехта. Выскочив во внутренний дворик, троица остановилась, не зная пока, куда бежать дальше.

Вдруг жемайтка увидела у противоположной внутренней стены замка смотрящего ей прямо в лицо Федора. Задохнулась от счастья, выпустила остаток левой руки Бируте — именно она подхватила ее, оказывается, с пораженной стороны — и полетела, словно крылья расправив, прямо к мужу. Дальнейшее каждый из участников событий видел, наверное, как в замедленной рапидной съемке...

...Для Андрея это мгновение замерло и потянулось, отсчитывая доли свои в звенящей, казалось, тишине одним долгим слитным видением — он буквально тонул медленно в распахнутых навстречу ярко-зеленых глазах, полных любви и какой-то прорвавшейся вдруг женской яростной нежности; устремленную ему навстречу Вайву при этом видел одновременно целиком.

Боковым зрением уловил, как стоявший справа вверху на третьем ярусе стены орденский стрелок медленно поднял лук и начал тянуть к себе тетиву. Попытался что-то крикнуть, предостеречь любимую и — никак не успевал.

Видел в следующие секунды, как сошла стрела с тетивы, как летела она, чуть покачивая длинным жутким стальным жалом и поворачиваясь вокруг оси, даже звук шелестящего оперения слышал, даже цвет запомнить успел — белый. Как возобновился вдруг привычный бег времени, что-то цветастое тенью мелькнуло позади жены, услышал глухой стон, успел заметить, как позади лучника выросла знакомая фигура Товтивила и...

Гаревой беговой дорожкой ускользнуло куда-то время, упорхнув неслышно прямо не за привычного кирпичного цвета, а за кроваво-красную черту безумного финишного коридора. Упала Вайва прямо ему в руки. Одновременно услышал он звук падения еще трех, как минимум, тел. Огляделся. Увидел.

...На пути стрелы к телу жемайтки лежала Магда, успевшая все-таки каким-то образом пересечь траекторию выстрела и поймать смертоносный подарок своей давно не целованной постаревшей грудью.

Шагах в трех от нее упала брошенная обеими женщинами Бируте, прижимавшая к себе искалеченную и обильно росящую красным руку.

А наверху Товтивил поднял приветственно вверх окровавленный короткий нож и пинком отправил вниз тело убитого им орденского стрелка.

Вайва обернулась, расширенными глазами увидела сразу все, выскользнула вперед из объятий мужа. Склонилась над немкой и успела услышать, как прошептали последние слова мертвеющие губы:

— Ганс, Иоганн, Берта, дети мои... Дитрих, муж мой... Я Магда, мать и жена ваша... Я Магда, я иду к вам... Я уже ясно различаю ваши лица, Берта, девочка моя...

...Суд над комтуром вершили в комнатке, где обитала практически полгода Вайва. Жена Фелора лежала сейчас на своем привычном месте и крепко спала, зябко временами вздрагивая и ничего вокруг не слыша. Внуков бережно держал ее за руку и глядел на ее спокойное и такое родное лицо, пытался понять, чему улыбаются тонкие губы. И слушал одновременно своих соратников.

Товтивил предлагал затравить Мейсенского собаками. Данило, конечно же, настаивал на своем любимом варианте с двумя березами. Рождались и тут же выносились на окончательную волю княжича и другие, не менее любопытные решения. «Все это не то, не так, и вообще мы поступим по-иному. Главное, получается неожиданно, узнают все и уж точно все надолго запомнят», — наконец-то решился Внуков.

Андрей отпустил руку ены, неспешно повернулся и посмотрел в упор на стоявшего перед ним с понурой головой Альбрехта. И несмотря на то, что от немца до сих пор заметно пованивало, видно был, что внутри он уже приготовился к любой, самой страшной для себя участи, и был готов принять ее легко и не споря.

— Выбросьте это обгаженное животное за ворота, — приказал коротко и вновь повернулся к жене — его ли?! Безусловно и исключительно — его, и только его...

в которой рассказывается об обстановке в краях, где и развиваются события, а молодые супруги укрываются от постороннего внимания в лесной избушке

Тревога бродила с началом нового года по всему южному берегу Варяжского моря и далее вглубь среди пришлых сюда относительно недавно — с целью и новые земли под свою руку повоевать и единственно правильную власть папы Римского на них тут же распространить навечно, крестив местные племена по католическому обряду, — и немцев, и датчан. Распространившиеся со скоростью лесного пожара известия о том, что вроде бы убитый насмерть на своей свадьбе княжич Полоцкий Федор в срок менее трех недель взял на копье свое сразу две твердыни, пугали всерьез.

Просто слишком много сложного и непонятного в тех известиях было. Начать с того, что действительно мертвый — по крепкому свидетельству многих, ранее лжой не отмеченных — Константинович внезапно обнаружился живым-живехоньким не просто в Полоцке, где сидел бы сиднем и после пережитого высунулся бы лишь спросить у комтура Кенигсбергского замка, какой величины выкуп нести ему за украденную прямо с торжества молодую жену-жемайтку.

Так нет, замечен был княжич после своей смерти вполне живым и здоровым впервые только уже под Дорпатом, недавно доведенной по уровню обороны первоклассной крепостицей. И просто взял, да и не заметил этой обороны, удалившись оттуда, правда, вроде как и в видимом налегке, зато с очень дорогим прибытком и заработанным этим боем прозвищем Чудской.

Но этого скоротечного и довольно громкого, надо признать, успеха воскресшему непонятным образом Федору показалось маловато, и не менее стремительным броском, как на Дорпат-Юрьев (как-то сразу все в округе вспомнили старое, русичское наименование города!), он уже оказался перед великолепно укрепленным Кенигсбергским замком.

Здесь показания очевидцев расходились, но несущественно: одни утверждали, что навесь штурм у русичей с литвой ушло полтора часа, другие готовы были поклясться илипобожиться — кто во что верил, — мол, уже через полчаса над донжоном развевался стяг Товтивила, и тут выступившего сторонником и союзником обезумевшего к врагам от своей украденной любви полочанина.

Как бы то ни было, но если вид отпущенного Федором на все четыре стороны облитого собственной прислугой в бою нечистотами комтура Кенигсбергской, как считалось, твердыни Альбрехта Мейсенского мог вызвать поначалу улыбку, то сменялась она немедленно и неотвратимо каким-то иррациональным по своей природе страхом. Ну не может так вроде бы везти обычному человеку, не бывает столько подряд удачи за удивительно короткое время. И тут же заползала в сознание обсуждавших новая гаденькая мыслишка — а кто сказал, что этот Чудской обычный человек?

Все обстоятельства, начиная с вечера веселой свадьбы на полевом стане, которую наведенные из обиды неким мелким князьком (Пелюше и после пусть даже и впечатляющей, в огне и дыму смерти нечем было гордиться — никто толком не запомнил и имени «герцога литовского» на час!) немцы из Тевтонского Ордена превратили за считанные минуты в кровавую кашу, рекли обратное.

Нет, совсем не может быть Федор обычным, от мира сего, коли вернул кто-то его, пустив только заглянуть чуть за край небытия, и вот этот кто-то человеком явно быть не мог, что называется, по определению. Конечно, католические попы уже радостно потирали руки и почесывали висевшие у поясов кошели, представляя ошеломительный успех своих проповедей на соответствующие темы среди своей немалой числом паствы, но это были так, мелкие радости. А вот хлопоты за последними событиями вокруг внезапно возвысившейся фигуры Чудского виделись великие.

Тяжелая бюрократическая машина Тевтонского Ордена медленно начала ход, разбрызгивая десятки гонцов по разным направлениям. К папе Римскому и европейским, гм, королям, правящим западнее стихийно (стихийно ли?) образовавшегося театра военных действий (как сказал бы Внуков), отправились целые посольства, запрашивая не только незамедлительную и крепкую подмогу, но и за советом, что и как в принципе можно делать с этой внезапно возникшей на болотах и в лесах Северо-Западной Руси новой силой, обладающей к тому же, судя по всему, невиданным по прежним временам духом.

В моменте здешние подразделения Ордена могли выставить до пяти тысяч тяжеловооруженных рыцарей (с их оружными, считай, около тридцати тысяч войска), датчане в Эстляндии располагали примерно тем же числом, если выбрать всех до ближнего к новогородцам и псковичам поста. Силы немалые, даже по местным масштабам огромные! Но сразу же возникали вопросы — где искать реченного выше княжича, в Полоцке или еще где, да и удастся ли еще навязать Чудскому генеральное сражение?

А ну как тот, пользуясь удивительной — и не разгаданной никем пока! — скоростью перемещения своей рати, начнет бить отдельные, только движущиеся к месту общего сбора войска союзников поодиночке, по частям? Не лучше ли тогда закрыться в оставшихся пока без русичского пригляда — а оставшихся ли таковымина деле? — укреплениях и городах в силах тяжких и ждать, уповая на Господа нашего Иисуса Христа, своей участи?

Так бурлила та местность, которую назовут много позже Прибалтикой, да и назовут ли теперь, учитывая, в какую сторону начала поворачивать история! А Андрей-Федор с Вайвой уже месяц обитали на затерянной среди лесных болот старой отцовой охотничьей заимке, куда отправились сразу после возвращения в Полоцк, православного венчания и так отставшего по времени окончания свадебных торжеств, совпавших на этот раз еще и с величанием воинских побед Чудского (нет, не добавили к прозвищу славному пока еще и «Кенигсбергского», хотя вроде как все и намекало!), получив в дорогу особое благословение епископа Полоцкого Симеона.

Теперь только самому святителю, да родителям Федора было известно, где искать княжича в случае крайней нужды — а в том, что такая нужда нагрянет, и очень скоро, не сомневался никто ни на земле Полоцкой, ни среди литовских племен. Лишь Миндовг все еще продолжал хранить загадочное молчание, но хорошо знавший повадки дяди Товтивил рассудил, что нужен хотя бы один новый успешный шаг, чтобы владетель Литовского края окончательно убедился, что та сторона, к которой его пока по-доброму пригласили деятельно прислониться, выбрана правильно.

В сопровождение Внуков взял лишь доверенного Данилу Терентьевича, ставшую в одночасье однорукой Бируте, трех рекомендованных Симеоном иноков, пару девок в услужение Варваре-Вайве, да с десяток новообученных молодцов из числа тех, кто Кенигсберг брал. Вот у Андрея, к слову, начались некоторые небольшие проблемы когнитивной, скажем так, природы.

Просто воспитан он был на уже сформировавшейся в его обществе истории. А в ней были и все эти «Спасибо деду за Победу!», «Если надо, повторим!» и многое другое, а среди родственников из числа старших поколений присутствовали и те, кто лично участвовал во время Великой Отечественной войны в штурмовых операциях в Восточной Пруссии. Так что, кто с кого теперь должен брать пример?

Другая проблема была схожей и, по сути дела решенной, но все-таки имела формальнохарактер не только морально-этический, но и представляла, возможно, для кого-то сугубо практический научный интерес. Потому что Варвара-Вайва, в любовь к которой Андрей провалился с того памятного мига, когда впервые увидел ее стремительно несущейся с вершины холма в облаке развевающихся вокруг головы пышных волос, приходилась ему как-никак — да-да, бабкой с непонятным (но можно посчитать) количеством приставок «пра».

А некрофилом Внуков вроде бы как никогда не был, да и Вайва-Радуга таковой — юной и радужно в правильном понимании слова прелестной, — в жизни обыденной и оказалась. Слава Богу, вопрос с сыном и основателем рода Нетшиных Александром можно было считать закрытым — ребенку нужно было только появиться на свет. А остальные дети — почему-то Андрей не сомневался, что их у них с Вайвой будет много детей — ну что же, они тоже будут Нетшиными, а ни в коем случае не Внуковыми, никакого тут вам противоречия.

Тихая жизнь фактически вдвоем в маленьком затерянном в лесу домике — вся свита расселилась отдельно, места на заимке вполне хватало; даже общительная Бируте, заглянув в счастливые глаза подруги, внезапно решила, что ей следует немедленно заняться — тщательно и надолго! — обучением жизни с одной рукой, в чем ей вызвался деятельно помогать Данило.

Кое-кто в Полоцке удивлялся, в том числе и людно, зачем молодому боярину такая обуза, — вон, мол, сколько заневестившихся девушек-красавиц все глаза проглядели в ожидании сватов от знатного жениха! Да только как-то вот не мыслил себя с малолетства Терентьевич мимо княжича Федора и его судьбы, да и проявленная во время сражения в замке отвага Бируте явно произвела на него известное впечатление. Впрочем, что-то загадывать тут было рано, оставим события между этой парой идти своим чередом.

Андрей же почти сразу по заселении на заимку вспомнил из ранее читанного про одного из родоначальников, скажем так, трубадуров Южной Франции — те же примерно времена, те же, не надо придираться! — герцога Вильгельма IXАквитанского,который вроде как на своем щите поместил портрет любовницы и надпись: «По собственному желанию ношу ее на себе во время битвы, как она носит меня на себе в постели».До постели-то пока, впрочем, не доходило, хотя и пыталась Вайва несколько раз уговорить мужа своего богоданного повторить, пусть и в несколько иной форме то, что совершилось с ними вечером после жемайтского свадебного обряда. Но Внуков подсчитал, что жена его находиласьпри заезде на заимку на шестом месяце беременности, теперь всяко на седьмом, и как он помнил, в «прошлой» жизни «тамошней» супруге егоГалине при этом сроке чересчур, назовем их так, близкие контакты доктора в достаточно строгой форме уже запрещали.Вдобавок к тому — ну никак не мог поверить и осознать окончательно Андрей, что вот эта вот тринадцатилетняя сопля (как говорили в детстве про малолетних девочек у них во дворе многоэтажки в мальчуковой компании) мало того, что полагает его, тридцатилетнего по факту мужика своим венчанным мужем, так и носит дитя от него! Ну, пусть и не от него, конечно, но при всей своей неземной абсолютно и совсем не подростковой, а серьезной, взрослой влюбленности в Варвару-Вайву — настоящей любовью Внуков свое чувство называться пока все же остерегался — как исполнять в предложенных судьбой обстоятельствах супружеский долг... Пока Андрей представлял себе этослабо.Другое дело, несколько иного рода, менее интимного (хотя в чем-то, может, и поболее!) характера касания и прикосновения, ставшими повседневно-обыденными, и в то же время пугающе праздничными даже в казалось бы повседневной обыденности. Так, приблизительно раз в три дня молодые отправлялись в баню — Вайве очень полюбились эти процедуры. Топили печку, исполненную по-черному, — Андрей порывался было поначалу переделать под белый выход дыма, да оставил, как есть. — на первый пар шли княжич с женой, следом в мыльную заходили Данило с Бируте, затем уже парились из оставших на заимке, кто хотел.Так вот своей наготы перед мужем Вайва нисколько не стеснялась, разве что все еще привыкала и не могла привыкнутьникак к обновляющемуся день за днем телу, такому для Андрея уже родному и милому, и надо сказать, беременностью совершенно не испорченному, как иногда случается.Причем если любовь жемайтки была еще по-юношески яркой и самоотверженной, как учила уже матушка, то Внуков испытывал совершенно иные, куда более взрослые чувства, осознавая иногда, что относится к жене не как к любимой женщине, а как к дочери. После бани обычно вели долгие разговоры — обо всем и ни о чем одновременно, что-то друг другу рассказывая даже из заветного, потаенного.Андрейкак-торазпостарался улучить подходящий момент и в несколько запутанной и туманной форме, конечно, объяснить любимой, что неведомым образом прибыл в их краяиз совершенно других времен и «вселился», что ли, в тело погибшего Федора, но Варвара-Вайва, послушав его полусвязную речь минут десять, вмиг все решила и объяснила просто и по-своему — женская логика в действии:— Не тревожься, любый, все хорошо, я все сразу поняла, как увидела тебя в замке. Да, тебя убили немцы на полевом стане. Но кто-то — не знаю, были ли то наши боги, жемайтские, или ваши, кривичские, или вообще твой Христос — подумал, что нашу с тобой семью и нашу любовь разрушать нельзя. И потому и вернул тебя обратно с небес на землю. Иначе, кто будет воспитывать и растить нашего с тобой сына, который, я знаю, будет таким же сильным и умным, как его отец! — Вайва при этих словах смешно сморщилась, словно собиралась чихнуть, и Андрей вдруг решил наплевать на все эти сложные объяснения всяческих заумных пространственно-временных континиумов — ну, раз боги, значит, боги, нечего тут заниматься ерундистикой. И свободно и легко рассмеялся. А жена его еще на несколько секунд хадумалась и негромко произнесла, посверкивая зелеными глазищами:— Знаешь, наверное, это был сам Перкунас. Дело в том, что наш брак к тому времени, как тебя убили, совершил только наш, жемайтский жрец. А в вашей крестной церкви твой дед Симеон повенчал нас только, почитай, через полгода. Так что не стал бы Христос вмешиваться, он меня за свою еще не считал. Да и эти злодеи-немцы, они ведь тоже святому кресту служат, так? — тут Внукову ничего не оставалось,кроме как подивиться только разумению своей нареченной..