Для фортепиано соло. Новеллы

Кукушка © Перевод. Ю. Рац, 2011

Генерал Брамбл попросил меня приехать к нему за город на Рождество: «На этот раз я пригласил только моего шурина лорда Туллока с женой — компания не слишком веселая, и я заранее приношу свои извинения; если вас не пугает наша глушь и английская зима, мы будем рады принять вас и вспомнить старые добрые времена».

Мне было известно, что в этом году у моих друзей случилось большое несчастье: их восемнадцатилетняя дочь на псовой охоте упала с лошади и разбилась насмерть. Я искренне сочувствовал им, мне хотелось с ними увидеться, и я согласился.

Упоминание о лорде и леди Туллок несколько смутили меня, но, познакомившись с ними, я даже обрадовался, что оказался в такой компании. Генерал Брамбл может три часа просидеть у камина с трубкой во рту, не проронив ни единого слова; миссис Брамбл шьет или вышивает в полном молчании. Лорд Туллок — занимательный рассказчик; он служил послом в разных странах, и, что удивительно, объездил их вдоль и поперек, хорошо изучив; его жена некрасива, но при этом очень мила и весьма скромно одета, как и подобает жене посла.

Потоки слез оставили на лице миссис Брамбл глубокие морщины, но она ни разу не заговорила со мной о своем горе. Лишь в первый вечер, когда я поднимался к себе в спальню, она остановилась на мгновение у соседней двери и сказала: «Это была ее комната» — и отвернулась.

Вечером накануне Рождества мы расположились в библиотеке. От горящих в камине поленьев поднималось высокое пламя; просторная комната освещалась одними свечами. При свете луны сквозь оконные стекла в свинцовых переплетах виднелся белый сад, над которым плавно кружились и падали снежные хлопья. Генерал Брамбл курил трубку; миссис Брамбл шила; лорд Туллок вспоминал Рождественскую историю.

— Еще пятьдесят лет назад, — начал он, — многие крестьяне старшего поколения в моем графстве считали, что в рождественскую ночь животные говорят на человеческом языке. Помню историю, рассказанную моей няней об одном недоверчивом работнике фермы, который спрятался на ночь в стойле, чтобы проверить правдивость этой легенды. Как только часы начали отбивать полночь, одна из лошадей повернула морду к другой и сказала: «Тяжелая работенка ждет нас через неделю». — «Да уж, — ответила другая, — а этот слуга, как назло, ужасно тяжелый». — «Тяжелый, — подхватила первая, — а дорога на кладбище уж очень крутая». И через неделю работник умер.

— Хм! — сказал генерал. — А ваша няня действительно знала этого человека?

— Еще бы, это был ее брат, — ответил лорд Туллок.

Несколько минут он пребывал в задумчивости. Я смотрел, как огонь в камине взвивается и трещит, словно флаг на ветру.

Генерал безмолвствовал. Миссис Брамбл длинными стежками вышивала по канве какой-то пестрый узор.

— В Швеции, — снова заговорил лорд Туллок, — я встречался с далекарлийскими крестьянами;[40] у них в обычае готовить рождественский ужин для душ умерших родственников. В тех краях в Рождественскую ночь мертвые возвращаются в свои дома, где они прожили всю жизнь. Прежде чем пойти спать, хозяева разводят большой огонь в очаге, зажигают новые свечи, стелят на стол белоснежную скатерть, протирают стулья и оставляют комнату в распоряжение призраков. На следующее утро они приходят и видят на полу немного рассыпанной земли, тарелки и стаканы переставлены, а в воздухе витает странный запах.

— Н-да… — тихо сказал генерал.

У меня создалось ощущение, что лорд Туллок допустил бестактность. Я бросил взгляд на миссис Брамбл; она выглядела совершенно невозмутимой, но я все-таки решил сменить тему:

— А мне Рождественская ночь представляется такой, как она описана у Шекспира, помните:

— Но мы-то знаем, что в этом Шекспир ошибался, — с непоколебимой уверенностью возразила леди Туллок. — Эдвард, dear, расскажите нам о вашем приключении в Туллок-Кастле.

— Это очень интересно, — поддержал я.

— Well, — сказал лорд Туллок. — Было это ровно пять лет тому назад в канун Рождества 1920 года.

У меня болела голова, а так как в тот вечер стоял сухой бодрящий морозец, ближе к полуночи мне захотелось подышать свежим воздухом, и я вышел прогуляться. Дойдя до конца парка, я миновал ограду и пошел по тропе, обсаженной высокой живой изгородью. В ту ночь тропа хорошо просматривалась благодаря яркой луне и множеству звезд, рассыпанных по небу. Пройдя примерно полмили, я заметил вдали какой-то темный ручеек на белом снегу, а подойдя ближе, с изумлением обнаружил, что это кровь. Я стал искать, откуда течет этот ручеек, и увидел, что в том месте изгородь отступает от тропинки и образует острый угол; вот здесь-то я и увидел человека, неподвижно лежащего на земле. Я вгляделся: несомненно, это был уже труп. Я бегом бросился назад и собрал слуг. Одних я послал в полицию, другим велел взять факелы и следовать за мной. Мы пошли по той же тропинке и шли долго — слишком долго, как мне показалось. Напрасно я искал кровавый след, мы так ничего и не увидели. Наконец, пройдя по меньшей мере две мили, я сказал: «Этого не может быть, я не заходил так далеко, мы, видно, прошли мимо, давайте вернемся». Мы вернулись. «Послушайте, — сказал я, — ведь это место очень легко найти: изгородь там образует угол. Но ни один из слуг не помнил, чтобы он проходил мимо такого места. Мы снова двинулись вдоль ограды, но хотя прошли на этот раз еще дальше, изгородь по-прежнему была совершенно прямой».

Лорд Туллок на минуту задумался. За окном нескончаемо шел снег. Только и было слышно, как поскрипывает шелковая нить в канве, да потрескивает огонь в камине.

— Так это была галлюцинация? — спросил я.

Генерал обернулся и взглянул на меня, но промолчал.

— Долгое время я и сам так думал, — ответил лорд Туллок, — безуспешно наводил справки в полиции, расспрашивал соседей и прохожих. В ту ночь по дороге в поместье Туллок не было зарегистрировано ни одного убийства, никакого несчастного случая. С тех пор прошло четыре года, и все это время я полагал, что в тот вечер стал жертвой краткого помутнения рассудка. И вдруг я получаю письмо от одного из наших друзей, археолога по профессии, которое доставило мне большое удовлетворение. «Дорогой лорд Туллок, — писал он, — сегодня утром, занимаясь в Британском музее своими исследованиями, я наткнулся на любопытнейший факт, несомненно, имеющий отношение к той странной истории, которую вы мне рассказали в прошлый уик-энд, когда я имел удовольствие у вас гостить. Разбирая подшивки старых газет, выходившие в вашем графстве, я наткнулся на сообщение, что 24 декабря 1820 года в шестиста ярдах от Туллок-Кастла сэр Джон Лейси, дворянин католического вероисповедания, направлявшийся в одиночестве к всенощной, стал жертвой нападения уличных бандитов. Злоумышленники подстерегали прохожих за живой изгородью, которая в то время тянулась вдоль тропы, местами образуя изгибы. Убив и обобрав свою жертву, они спрятали тело как раз в таком месте. После этого преступления лорд-лейтенант графства[42] приказал уничтожить все кусты и деревья, за которыми можно было спрятаться. Именно с этого времени изгородь, идущая вдоль дороги, совершенно прямая».

— Если бы вы видели радость Эдварда, — сказала леди Туллок, — когда он читал мне это письмо!

— Это вполне естественно, — важно подтвердил генерал.

— Да, — живо поддержала его миссис Брамбл, — это так естественно!

Я смотрел на них с полным недоумением.

— Почему? — спросил я. — Вы думаете, что мертвец вернулся на это место по случаю столетней годовщины своего убийства?

— А разве вы так не думаете? — с беспокойством спросил лорд Туллок.

Генерал и миссис Брамбл посмотрели на меня с таким неодобрением, что я замолчал. Но про себя подумал, что ведь и истории о говорящих лошадях и пирующих призраках тоже находят горячий отклик в этих доверчивых душах. Я поднялся и попросил разрешения удалиться к себе.

В камине моей комнаты жарко пылали еловые поленья. От них струился легкий дымок, сквозь который смутно были видны мягкие белые хлопья, засыпающие снаружи оконные стекла. Моя свеча погасла, и теплый воздух светился и дрожал в танцующих языках пламени. Было так жарко, что сон не шел ко мне. Я стал размышлять над этими странными историями. Вскоре за стеной часы с кукушкой возвестили полночь. Я чувствовал усталость и волнение, но в то же время бессонница была мне приятна, как будто чье-то таинственное невидимое присутствие внесло в мою комнату ощущение уюта и нежности.

Каждый час кукушка подавала голос, и я слушал ее до самого рассвета, пока наконец не заснул.

На следующее утро я с некоторым опозданием спустился к завтраку в просторную столовую, обшитую дубовыми панелями. Миссис Брамбл, которая уже сидела за столом, заставленным блюдами с копченой пикшей, овсянкой и мармеладом, осведомилась, как прошла ночь.

— Скажу откровенно, я почти не спал. Но это меня совсем не тяготило, да и кукушка не давала скучать.

— Как? — неожиданно воскликнул генерал. — Вы слышали кукушку? Понимаете, Эдит? — многозначительно произнес он, повернувшись к жене.

— Ну да… — ответил я, удивленный тоном, которым он произнес эту фразу, самую длинную из всех, что мне приходилось слышать из его уст. И тут я увидел, что миссис Брамбл смотрит на меня пристально и взволнованно, и глаза ее полны слез.

— Я должна объяснить вам, — сказала она. — В комнате по соседству с вашей действительно висят часы с кукушкой. Моя дочь получила их в подарок, когда была еще совсем крошкой; она их очень любила и каждый вечер сама заводила. С тех пор как наша девочка умерла, никто не заводил ее часы, и уже никто больше к ним не прикоснется, вот мы и думали, что теперь кукушка замолчала навеки, но, видите ли, дорогой друг, вчера, в Рождественскую ночь…