Дни Самайна

Глава 17

Константин с трудом протолкался к стойке. Даррен заметил его, узнал и кивнул.

– «Гиннес»?

– Да, большую кружку.

Передвигаться по городу сегодня нелегко. Все точно с ума посходили: повсюду толчея, суматоха, улицы запружены транспортом. На площадях танцуют ряженые, к которым на каждом углу присоединяются туристы и случайные прохожие. Под стенами норманнского замка проходит театрализованное представление. Пиво и виски льются рекой. Ирландская музыка, ирландские песни, смеющиеся ирландские девушки в национальных костюмах… хлопки хлопушек, свист свистулек… Не город, а одна большая цирковая арена.

Расплатившись за пиво, Константин спросил о Дэймоне. Бармен указал на столик в самом дальнем углу.

– Большая просьба, сэр, если вы пришли забрать его, то уж проводите до самого дома. Он здесь с восьми часов вечера, так что сами понимаете… Или оставьте сидеть, где сидит, я сам его провожу, как закроюсь.

– Все в порядке, я о нем позабочусь. Он должен что-нибудь за напитки?

Даррен отмахнулся.

В пабе тоже дым коромыслом. Не пройти, не проехать. Чтобы добраться до столика, за которым расположился релаксирующий гений, приходится буквально расталкивать всех локтями. К счастью, никто не обижается. Сегодня вообще никто ни на кого не обижается. Все любят друг друга до пьяных соплей.

– Hey![113] – сказал Константин, присаживаясь напротив Дэймона.

Тот вперил в него мутный взгляд. Перед ним на столе красовался пустой стакан и наполовину опустевшая бутылка виски. И еще неизвестно, сколько он вылакал до этого.

– Ларри?..

– Я не Ларри. Впрочем, если тебе так хочется…

– Рад тебя видеть, Ларри, старина. – Собрав волю в кулак, Дэймон резко выпрямился на стуле и крикнул проходившей мимо официантке: – Стакан!.. И еще бутылку.

– Сию минуту, сэр.

Константин покачал головой.

– Ну, чувак, ты и нагрузился.

– Брось. – Дэймон взял из пачки сигарету. – Я в полном порядке.

На нем была белая рубашка с закатанными до локтей рукавами. На шее, в распахнутом вороте, болтался какой-то бронзовый амулет. Он был чисто выбрит и казался юным князем, только что проигравшимся в пух и прах и решившим свести счеты с жизнью.

– Бутылка виски в одно рыло… Странно, что ты еще ворочаешь языком.

– For me this is a duck soup…[114] – пробормотал Дэймон, наливая себе и Константину. – Я еще и не такое могу делать языком… тебе ли не знать…

Константин залпом осушил свой стакан. Зорко глянул на Дэймона. Тот молча таращился на скомканную салфетку и что-то в выражении его лица наводило на мысль, что его сейчас стошнит.

– Дэй! Ты в порядке?

– А? – Дэймон вышел из транса. – Черт, что за вопрос? Я же сказал тебе, чувак, я в полном порядке.

– Тогда еще по одной и на выход.

– По одной?

– По одной.

– Slainte![115]

Они громко чокнулись, едва не разбив стаканы.

– А теперь… – Константин решительно отодвинул стул и встал. – Пора выдвигаться, брат.

– Да ты что? Мы же только начали.

– Предлагаю продолжить в другом месте. Э-э, да ты на ногах не стоишь!.. Держись за меня. Что? Взять бутылку? Arrah…[116] Видит бог, я этого не хотел. Все, пошли. – Медленно, но верно они продвигались к выходу. – Да не туда, черт!.. Дверь вон там.

По дороге из паба Дэймон дважды падал на тротуар. Поднимать его Константину помогали сначала две наряженные феями девицы, а потом добродушный полицейский, с плеча которого свисала лента серпантина. На девиц Дэймон не отреагировал, зато полицейского в приступе благодарности расцеловал в обе щеки.

– О господи… – стонал Константин, весь взмокший от напряжения и уже не чаявший добраться до дома. – Он пьян. Извините, офицер… Он пьян как сапожник.

– Да, да! – на всю улицу орал Дэймон. – Я пьян! Я сраный американец, нажравшийся ирландского виски! Да здравствует ирландский виски! Да здравствует Ирландия!

Оставалось только затянуть гимн Ирландской Республики, но Дэймон не сумел вспомнить ни музыки, ни слов. Тогда он вернулся к виски.

– Ты говоришь, что любишь Ирландию? Э-э, чувак, чтобы полюбить Ирландию, надо принять ее внуть… в сердце, в кровь, в печень…

– Не знаю, как сердце, но печень твоя сейчас точно вопиет о любви к Ирландии.

– А знаешь ли ты, к примеру, чем ирландский виски отличается от любого другого? Слушай сюда, старина…

В фиолетовом небе вспыхивали фейерверки, из распахнутых дверей пабов и ресторанов доносилась громкая музыка. Стиснув зубы, Константин пер на себе в стельку пьяного любовника своей подруги и мысленно задавал себе вопрос: как дошел ты до жизни такой?

– Ну, во-первых: ирландский виски подвергают тройной очистке. Для его приготовления в качестве основного ингредиента используют ячменный солод…

Впереди замаячила черепичная крыша «Сокровенной Розы», и Константин несколько воспрянул. Теперь бы еще затащить этого чертова проповедника на второй этаж, там уложить где-нибудь теплом месте… Конечно, ему тоже случалось перебрать. Известное дело, с кем не бывает. Но в свете последних событий вся эта бредятина жутко действовала на нервы.

– Для фильтрации – запомни, это важно! – используют уголь, а не торф, как это делают в Шотландии. А главное, чтобы называться «ирландским», виски должен быть сделан из зерна, выращенного в Ирландии, и храниться в деревянных бочках минимум три года!..

Константин прислонил Дэймона к стене и принялся обшаривать его карманы в поисках ключа. Дэймон жмурился от удовольствия. Его блуждающий взгляд и бессмысленная улыбка говорили о полном отсутствии контакта с окружающей действительностью.

– Эй, постой! – окликнул он Константина уже с кровати. – Погоди. Помоги мне раздеться.

Тот замер на полпути к двери.

– Что?

– Помнишь, я помог тебе одеться? – спросил Дэймон, приподнимаясь на локтях. И у Константина впервые мелькнула мысль, что он не так уж и пьян. – Теперь помоги мне раздеться.

Он вернулся в комнату. Дэймон ждал, раскинувшись на постели, наблюдая за ним из-под полуприкрытых век. Расстегивая пуговицы его рубашки, Константин обнаружил, что руки дрожат. Что за черт?.. Прямо как невеста в первую брачную ночь. Тогда как на самом деле один подвыпивший чувак нянчится с другим, тоже изрядно нагрузившимся.

Дэймон дождался, когда он расстегнет пряжку ремня, после чего изогнулся с грацией крупной змеи, вытянул ремень из петель, взялся за оба конца и молниеносным движением набросил ему за шею. Повалил на кровать.

– Эй, по-моему сейчас не самое подходящее время…

– Bi i dho husht,[117] – процедил Дэймон.

Опрокинутый навзничь, придавленный к кровати тяжестью его худого, мускулистого тела, Константин начисто позабыл о своей забинтованной руке.

Продолжая затягивать вокруг его шеи кожаную петлю, Дэймон склонился так низко, что его лицо и свесившиеся темные волосы заслонили от Константина весь белый свет.

– Так что сказал тебе король?

Что за странный вечер! Она сидит перед зеркалом, вся в блеске драгоценных камней и зеленой тафты, и ей не скучно. Два бокала белого эльзасского вина из бутылки, которую приподнес ей Дэймон, выпиты в одиночестве. Колье также куплено щедрым возлюбленным. С днем рождения, дорогая. До него еще далеко? Тем более. Не ждать же еще целых полгода… Что ж, купил так купил. Как говорила Мэрилин Монро, бриллианты – лучшие друзья девушки.

От вина глаза ее разгорелись, на бледных щеках появился румянец. О Этне, сколько же тебе еще сидеть в этой башне в ожидании своего Киана?..

Какое-то движение на балконе… Наконец-то. Не мог он не прийти в эту ночь!

Анна вскакивает со стула, оборачивается и ждет. Ждет, когда раздвинутся портьеры. Ждет, когда Дэймон войдет в комнату, медленно проведет руками по ее телу, затянутому в корсет, и начнет снимать одну за другой все эти прелестные, пробуждающие похоть вещицы. Мягко шелестящую юбку… чулки с кружевной резинкой… Хотя чулки можно и оставить. Чулки и туфли на высоком каблуке.

Он, кажется, тоже не вполне трезв. Глаза как звезды. Губы как шелк. Запрокинув голову, Анна подставляет ему шею, и, прежде чем поцеловать, он обдает ее своим жарким дыханием, напоминающим ветер пустыни. Боже, как все необычно сегодня… Должно быть, всему виной алкоголь и Самайн.

– Скажи, что любишь, королева, – просит шепотом Дэймон.

Сегодня даже простое прикосновение к груди вызывает у нее спазмы наслаждения. Это какое-то тихое помешательство.

– Я люблю… люблю тебя, мой король.

Что заставило ее произнести эти слова?

Она слышит низкий, гортанный смешок и окончательно теряет голову. Ее уносит. Ее кружит и качает. Мимо с триумфальной неспешностью проплывают туманности и галактики. Она становится очевидцем случайного зарождения и последующей неотвратимой гибели целых миров. Вспышки сверхновых… Плазменное свечение, отмечающее траекторию полета комет… И за всей этой безудержной манифестацией – безликая, всеобъемлющая любовь богини, Матери Всего Сущего.

– Дэй, подожди… я не могу… мне страшно…

– Не бойся ничего, пока ты со мной.

– Я в космосе!

– Нет. Ты со мной.

Стремясь вернуться в привычную систему координат, Анна напоминала себе, что все происходящее сейчас в ее комнате – это обычный половой акт, примитивное удовольствие, доступное каждому живому существу, умному и глупому, пернатому или покрытому шерстью. Однако на каком-то ином плане бытия она стала участницей божественной мистерии. Ее тело омывали струи огня. Она была жертвой и той, кому предназначалась жертва. Она вмещала все и чувствовала себя ничем.

Кажется, Дэймон разговаривал с ней. Он всегда любил поболтать в постели. Но в своем сумеречном состоянии сознания она не сумела запомнить, о чем. Уступая ее мольбам, он дал ей передохнуть, но даже не отпустил в душ и через некоторое время вернулся к тому, с чего начал. Анна кричала. Требовала еще хотя бы пять минут покоя. Женщина не может вынести такого счастья, это слишком… это чересчур… это… это…

– Ты такой горячий, – бормочет она, очнувшись от краткого забытья. – Как будто у тебя температура.

– Температура?

Кажется, он в недоумении. Или не совсем проснулся.

– Ну да. Ты не болен?

– Нет. Я никогда не болею.

– Счастливый…

Не переставая удивляться тому, как действует на нее эльзасское вино, Анна тянется губами к лицу Дэймона, затем отодвигается и долго разглядывает, не веря своим глазам. Его кожа светится в темноте. Прекрасная обнаженная скульптура – Гермес Праксителя. Не желая оставаться всего лишь объектом для наблюдения, этот оживший мраморный Гермес нависает над ней, опрокидывает, раскрывает, и погружается в нее, как в пучину морскую.

И она чувствует себя пучиной. Она чувствует себя бездной. Универсальной питательной средой, пригодной для зарождения самых разнообразных форм органической жизни. Без остановки… снова и снова…

И когда, наконец, после этого непрерывного, многочасового (как ей показалось) марафона он осведомился безо всяких признаков усталости: «Ты довольна, милая?», Анна лишь коротко вздохнула и молча укусила его за плечо.

Она умудрилась проспать чуть ли не целый день и, проснувшись около четырех, сперва даже испугалась. Приняла душ, тщательно осмотрела себя со всех сторон. Невероятно… Засыпая, она готовилась к тому, что наутро будет чувствовать себя так, будто ее всю ночь напролет насиловала рота солдат – ничего подобного. Самочувствие прекрасное, настроение еще лучше. То ли действительно хорошо выспалась, то ли ночная вакханалия пошла на пользу. Скорее всего, и то, и другое.

Напевая, Анна раздвинула портьеры и, ощущая небывалый прилив сил, сделала импровизированную утреннюю гимнастику. Собственное тело – гибкое, атласное – восхищало ее. Даже одеваться не хотелось. Вот так же, должно быть, чувствовала себя булгаковская Маргарита после того, как натерлась мазью плута Азазелло.

Мечтая поскорее увидеться с Дэймоном, Анна постучала в стену, но ответа не получила. Наверно, ушел куда-нибудь. Там, за стенами «Сокровенной Розы», праздник продолжался, так что у него вполне могло возникнуть желание посетить какое-нибудь питейное заведение.

После завтрака (если только это можно было назвать завтраком), она немного постояла на террасе, рассеянно прислушиваясь к разговору между мистером Далглишем и группой радостно-возбужденных дам. Дамы делились впечатлениями об этом удивительном ирландском празднике, который, оказывается, нисколько не похож на знакомый всем с детства и такой привычный Хэллоуин. Мистер Далглиш с важностью кивал и объяснял различие. С Анной вежливо поздоровались и перестали обращать на нее внимание. Она пару раз набрала номер Дэймона, но услышала только длинные гудки, а затем отбой.

Видит, что это я звоню, и нарочно не отвечает. Хочет помучить меня, мерзавец. Боже, какие глупости, да он просто не слышит звонка. Сидит в какой-нибудь забегаловке, где грохочет музыка, и ни черта не слышит.

Ближе к вечеру Несс принесла ей в номер букет цветов от Константина. Ни записки, ничего. Только цветы.

– А вазы-то у меня нет, – сказала задумчиво Анна.

– Я принесу! Кстати, вы прекрасно выглядите сегодня, мэм!

Несс выскочила за дверь.

Цветы! Ну, конечно. Анна прекрасно знала, что любимым писателем Константина всегда был Ремарк. Цветы покрывают все, даже могилы.[118]

Через полчаса он уже стоял перед ней с видом изможденного ангела.

– Спасибо за цветы, – милостиво сказала Анна.

Константин разглядывал ножку стола.

– Как проводишь праздник?

– Я виноват, – проговорил он почти шепотом. – Я очень виноват перед тобой.

Анна отвернулась.

– Я никогда не думал… – Константин умолк, прикусив нижнюю губу. Ценой неимоверных усилий ему удалось продолжить: – что слово или, наоборот, молчание могут так изменить… изменить вообще все. Я чувствую, – лицо его исказилось, – что собственными руками разрушил все, что должен был беречь.

– Еще не разрушил, – промолвила Анна чуть слышно.

Он поднял голову.

– Что?

В глазах его вспыхнула безумная надежда.

– Я ничего тебе не обещаю, – поспешно добавила Анна. – Но раз уж ты… Раз уж мы с тобой заговорили на эту тему… Короче, ты должен знать: я сплю с Дэймоном до сих пор. Он приходит почти каждую ночь. И этой ночью он тоже был со мной.

– Он был с тобой? – Константин уставился на нее с гневом и недоумением, причину которых, как ей казалось, она понимала. – Но он не мог быть с тобой, – вырвалось у него, – потому что… потому что он был со мной!

Анна медленно опустилась на кровать. Внутри у нее все похолодело.

– Что?

– Он был со мной, – повторил Константин с бесстрашием обреченного.

Она тщетно пыталась заставить свои мозги заработать.

– В котором часу?

– Всю ночь. С двенадцати до… ну, почти до полудня.

Вот так номер! Анна готова поклясться, что все это время (по крайней мере, большую его часть), Дэймон провел в ее постели. Константин утверждает обратное. Кто из них двоих сходит с ума?

– Чем же вы занимались? – задала она дурацкий вопрос.

– А вы? – усмехнулся Константин.

– Думаю, ты догадался.

– Думаю, ты тоже.

Анна взглянула на него со стыдом и любопытством. Сейчас он был особенно хорош: точеные ноздри, плотно сжатые губы, лихорадочно горящие глаза. Светлые волосы, слипшиеся на висках от легкой испарины, живописно обрамляли его лицо мученика.

– Он тебе понравился?

– Да, – подтвердил Константин безжизненным голосом. – И теперь я понимаю, чем он нравится тебе.

Анна без труда представила себе эту сцену. Зная Дэймона и зная Константина… Или друг с другом они ведут себя иначе?

Чтобы занять чем-то руки, Константин потянулся за сигаретами. Анна обратила внимание на то, что, даже закуривая, он копирует жесты Дэймона. Сексуальная магия – это непреодолимо.

– Знаешь, ни у греков, ни у римлян никогда не существовало понятия «гомосексуальность», – заговорил Константин, разглядывая кончик своей сигареты. – Само слово «гомосексуализм» появилось в 1869 году, а слово «гетеросексуализм» – в 1890-м. Ни греки, ни римляне не делали различия между гомо- и гетеросексуализмом. Они различали другое – активность и пассивность. В наше время люди придумали множество сексуальных игр со сменой ролей, и обряд инициации стал одним из способов утолить вожделение плоти.

– Вы утолили свое вожделение друг к другу? Или через день-другой захочется повторить?

– Не знаю. Знаю только, что это помогло мне понять… – Константин развел руками, демонстрируя полную неспособность выразить словами переполняющие его мысли и чувства. – Ты нужна мне, Антошка. Очень нужна. Я хотел получить от этой жизни как можно больше всего. Больше побед, больше денег, больше ощущений… Я знал, что не смогу остановиться, пока что-нибудь не остановит меня. Я не привык отдавать своего. Никому. А потом этот парень, этот одноглазый шут… Он как хранитель Грааля из сказки Кретьена де Труа. Всякий, кто примет у него из рук волшебный сосуд и сделает хотя бы глоток, исцелится, но сам он при этом останется все тем же одноглазым шутом. Потому что не нуждается ни в чем, кроме своего места при Граале.

– Нуждается! Он нуждается в любви.

– И получает ее, хотя никогда не просит. Ты видела всех этих людей, которые вчера, начиная с полудня, шли сюда вереницей, чтобы пригласить его за праздничный стол? В конце концов Мэделин так устала от них, что велела Несси говорить всем подряд, что он уехал к себе домой, в Корк.

– И все же… – прошептала Анна, продолжая думать о своем. – И все же…

– Что тебя беспокоит?

– Не мог же он быть в двух местах одновременно!

Константин беззаботно пожал плечами.

– Значит, с кем-то из нас был не он.

Она отыскала его неподалеку от Бруга. Он сидел на большом валуне и беседовал с рекой.

– Прости, что побеспокоила. – Анна присела рядом. – Третий день не могу до тебя дозвониться. И достучаться тоже не могу. Где ты пропадал?

– Так… в гостях. – Дэймон поцеловал ее в щеку, потом, с растущим вожделением, в губы. – Прекрасно выглядишь, дорогая! Новый крем для лица? Или новый любовник?

– Ах ты, негодяй.

– Как она смотрит! Не женщина, а Снежная Королева! Ну, ничего, вечером я растоплю этот лед.

Ветер волновал поверхность воды, гнул к земле высокую траву. Небо было асфальтово-серым, но это ничего не значило. Через пять минут могло выглянуть солнце. Анна подняла воротник и плотнее прижалась к Дэймону. Теперь они вместе смотрели на реку.

– Ты виделся с ним? – Задавая вопрос, она уже сожалела об этом. – С Лоренсом.

– Да. И больше не хочу.

– Владыка Бруг-на-Бойн сдержал свое слово?

Дэймон глубоко вздохнул, сжимая ее руку.

– Видишь ли, Анна, его слово – это не то, что мое слово или, скажем, твое… Он дает слово, но в итоге часто получается, что ты просил одно, при этом подразумевая совершенно другое, а он, читающий в твоих мыслях, исполнил как раз то, что требовалось, но никак не то, чего ты просил.

Она заглянула ему в лицо, боясь увидеть отчаяние, боль, тоску… Но он выглядел абсолютно спокойным. Спокойным и умиротворенным.

Что ж, может, это и к лучшему. Ты повернул колесо, ты прошел полный цикл. Теперь, по завершении старого, должен начаться новый. Ты этого желал, не так ли? Тебе был необходим этот опыт, как другим бывает необходимо покорить горную вершину, или спуститься в водолазном снаряжении на палубу затонувшего корабля, или отыскать в непроходимых джунглях Гайаны следы исчезнувшей цивилизации… Ты пролил свою кровь на алтарь неведомого бого, и этим богом здесь, в Ирландии, стал для тебя Энгус Ок.

– Ты ничего не хочешь мне рассказать?

– Хочу, конечно. При условии, что ты будешь внимательно слушать. – Дэймон усадил ее к себе на колени, как будто она была маленькой девочкой, и крепко прижал к себе. – Велика была печаль короля Эохайда Айрема, еще более велик был его позор. Объехал он всю Ирландию в поисках своей жены Этайн, но не нашел ее и обратился за помощью к друиду Далану. Взял друид три ветви тиса и начертал на них огам, и его ключи мудрости и огам открыли ему, что Этайн находится в Бри-Лейт, куда унес ее Мидир. Отправился Эохайд со своим войском в те края, и принялись воины срывать чудесный холм, но все, что удавалось им разрушить за день, к утру возвращалось на свое место.

Так прошел год и один день, после чего увидели приближенные короля, что идет к ним по дороге пригожий да статный воин.

«Зачем выступаешь ты против меня? – спросил Мидир, безбоязненно стоя перед разгневанным Эохайдом. – Разве не выполнил я твоих поручений? Ты сам уступил мне Этайн».

«Не быть ей с тобой», – ответил Эохайд.

«Что ж, – промолвил Мидир. – Возвращайся домой и жди ее завтра на рассвете».

Чуть рассвело, увидели воины под стенами Тары пятьдесят женщин, пятьдесят одинаковых Этайн. Умолкли они и замерли в смущении, а стоящая перед женщинами старуха сказала королю:

«Теперь отыщи свою жену или возьми любую, какая тебе по душе, ибо пора нам возвращаться к нашему господину».

«Что же мне делать?» – спросил Эохайд своих воинов.

«Нечего нам сказать», – ответили те.

«Тогда слушайте, – сказал Эохайд. – Никто в Ирландии не разливает напитки искуснее, чем моя Этайн. По тому я и узнаю ее».

Тогда поставили перед ним двадцать пять женщин с одной стороны и двадцать пять женщин с другой, а между ними – котел с хмельным напитком. По одной с каждой стороны подходили к нему женщины, но никак не мог Эохайд узнать свою Этайн. Наконец осталось их всего две. Подошла первая к котлу, и сказал Эохайд:

«Вот Этайн, хотя и не уверено в том мое сердце».

Тут удалились остальные женщины, а та, которую выбрал король, осталась в Таре. Возрадовались ирландцы от того, что удалось их королю совершить столь великое деяние, ибо ни одна невеста и ни одна похищенная жена не возвращались до той поры из Маг-Мелл, и славили его, и пировали целый год.

Дэймон замолчал, и сидящей у него на коленях Анне показалось, что он вздрогнул. Услышал что-то? Или увидел? Ей вспомнилась та кошмарная ночь, когда он, спотыкаясь, брел сквозь туман, прикрывая ладонью единственный зрячий глаз, а она брела вслед за ним, уже смирившись с мыслью, что им обоим не суждено покинуть это Царство Теней. В мыслях она опять увидела его – усталого, отрешенного. А затем его же, каким он был в ночь на 1 ноября. Она очень быстро опьянела и оставалась пьяной до тех пор, пока он не ушел, но это не помешало ей заметить в его глазах тот дрожащий свет, который сообщает взгляду демоница Voluptas[119], дочь Эрота и Психеи. Охваченный ее пламенем, он забыл обо всем. Не выкурил даже ни одной сигареты. И еще… еще чего-то не хватало. Анна напряженно думала. Ах, да. Знакомого аромата – аромата туалетной воды от Армани.

Дэймон повернул голову, и она увидела его глаза, полные непролитых слез.

– Сегодня утром я говорил по телефону с его матерью, Элейн Мак Кеннит. Год назад она умоляла меня найти его, и вот, я позвонил ей и сказал, что я его нашел. Что он жив, и что смерть не коснется его. Никогда.

– Она поняла?

– Конечно. Когда он был еще ребенком, она говорила ему, что он, подобно королю Монгану[120], рожден от связи смертной женщины с Мананнаном Мак Лиром.

Сейчас он казался ужасно ранимым.

– Ты должен вернуться, – сказала Анна, хотя решиться на это было нелегко. – Вернуться домой.

– А здесь я разве не дома?

– Нет. Ты приехал сюда ради Лоренса. Ты прожил с ним здесь три года, и еще год без него. Теперь ты должен вернуться.

Дэймон печально улыбнулся.

– Мой дом здесь.

– Твой дом там, где люди, которые любят тебя. Твоя жена Донна. Твой друг Кристофер…

Тот самый доктор Парсонс, который помог Лоренсу преодолеть наркотическую зависимость, а потом еще долгое время прятал обоих беглецов на своей богом забытой ферме (она же реабилитационная клиника) в горах Невады.

– Я думал об этом.

– И что же?

– Наверно, я так и сделаю.

Так они сидели, глядя на одну из величайших рек Ирландии – мужчина, оплакивающий друга, и женщина, избавленная от необходимости оплакивать.

– Знаешь, что говорил о любви Паскаль Киньяр? Это нежность, отравленная тоской. Это убийственная краткость мига, который невозможно удержать.[121]

– Я не могу тебе помочь, Дэй. Никто не может.

– Я знаю. Давай помолчим.