До особого распоряжения

- А это? - Аскарали кивнул на газету. - Там тоже создаются организации. Они возлагают надежды на

нас. В соседних странах туркестанцы объединяются. Придет час, когда у нас появятся друзья.

- Такой час пришел.

Эта фраза вылетела стремительно, необдуманно. Рустам прикусил язык, но было уже поздно.

24

- Что вы хотите сказать? - насторожился Аскарали и мягко добавил: - Если это ваш секрет, то я не

настаиваю.

- Я хочу сказать, - после долгой паузы продолжал Рустам, - что мне предложено поехать именно туда.

- И он перечислил населенные пункты. - Я должен быть рядом со своими.

Он не стал рассказывать о беседе с приезжим человеком. Иностранец четко и коротко давал

инструкции. Предстояли встречи с крупными курбаши, которым чудом удалось уйти из Страны Советов, с

бывшими баями, духовными лицами. Всех этих людей объединяет ненависть к большевикам. Но

действуют они неумело, разрозненно. Иностранец советовал направлять ненависть, подбирать силы,

готовить молодежь. А помощь - деньги и оружие - будет.

При разговоре не присутствовал даже Мехти. Однако он, вероятно, знал, о чем шла речь.

- У тебя большая работа. Ты теперь разбогатеешь...

Иностранец оставил солидную пачку денег и новенький паспорт.

Об этом Рустам не рассказал Аскарали.

- Я хочу помочь Вахиду-ака. Возможно, он купит мастерскую.

Аскарали отрицательно покачал головой:

- Это не спасет его.

- Он купит мастерскую... Поставит Назима на ноги.

- Вы уедете, и не скоро найдется благодетель, подобный вам. Вахиду не дадут спокойно работать. К

тому же он слепнет. А мальчишка пропадет.

- Что же делать? - Рустам искренне был обеспокоен судьбой Назима.

- Растет большой мастер, - задумчиво проговорил Аскарали. - Ему лучше быть там. Среди своих.

- Я слышал, - сказал Рустам, - там тоже не очень дружно живут.

- Все же - свои...

Рустам хотел сказать, что он может взять мальчишку с собой. Но как на это посмотрит Вахид-ака? Он

же едет не на прогулку.

Заскрипела повозка. Возница прикрикнул на старую лошадь. Снова стало тихо. Аскарали вздрогнул от

шелеста бумаги: Рустам сворачивал газету.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Однажды мне довелось, еще школьником, воспитанником интерната, быть в Ташкенте. Пиянбазар не

блистал дорогими товарами и добротными лавками. Я запомнил запах нагретой берданы. Это широкие

тяжелые циновки из камыша. Из них сооружали навесы, лавчонки. Ими на ночь укрывали горки фруктов и

дынь. И еще - много было пыли.

Я вспомнил Пиянбазар из-за муфтия Садретдин-хана. Только из-за него.

Муфтий был уверен, что, если бы он добрался до гостиницы «Регина» и сумел встретиться с

прославленным англичанином Бейли, многое тогда изменилось бы. Муфтий толкался в пыльной толпе,

но за черту Пиянбазара боялся выйти. Он чувствовал на себе взгляды чекистов.

А майор Бейли уже приехал. Разведчик жил в пятом номере гостиницы, окна которого были над

входом в ресторан.

Круглый, уютный зал с маленьким балконом, где гремел оркестр, наполнился разношерстной

публикой. Здесь горланили незнакомые песни пленные венгерские офицеры, плакали над своей судьбой

русские, в строгих кителях без погон, вели приглушенный разговор турки. Под стать своим европейским

коллегам лихо гуляли туркестанские купцы.

Бейли приехал в качестве дипломата. Он обходил стороной этот сброд. О встрече с шейхантаурским

муфтием его предупредили.

Муфтий Садретдин-хан - подвижный, сухонький старик - отличался дьявольской энергией. Целыми

днями он сидел и толковал вопросы мусульманского права. Это - по обязанности. О другой стороне его

деятельности мало кто знал. Муфтий был одним из руководителей буржуазно-националистической

организации пантюркистского направления «Милли Иттихад».

Члены этой организации молились за победу сынов ислама - Иргаша, Курширмата, Мадамин-бека,

помогали им.

Муфтий Садретдин-хан преклонялся перед турецкими друзьями: Халил-пашой, Ходжи Сали, Зия-

беком. Они были советниками муфтия.

Кроме организационной работы муфтий выступал перед верующими, писал статьи в

националистический журнал «Изхоруллак» под псевдонимом Абдуллы Абдуллатифа-оглы и под другими

именами.

Теперь он мечтал о помощи такой сильной державы, как Великобритания.

Зайти в «Регину» в своей одежде священнослужителя муфтий так и не решился.

Он встретился с Бейли позже, в эмирской Бухаре.

Сыпались осколки от треснувших организаций «Милли Иттихад» - «Военного союза борьбы против

большевиков» и других. А неутомимый муфтий метался по «святой Бухаре» - подбадривал, призывал,

благословлял сынов ислама. Но в эмирате все уже думали о спасении собственной шкуры.

Муфтий никогда не считал монеты. Он тратил деньги небрежно.

- Все возвратится, - говорил он.

25

Муфтий мог ходить в одном и том же халате несколько месяцев, запивать сухую лепешку жидким

чаем, но, сжимая костлявые кулачки, ждать своего часа.

Садретдин-хан пытался обратиться с письменной просьбой к «высокому Британскому

представительству в городе Кульдже». У муфтия был и другой экземпляр - на имя «высокого

представительства Японского правительства в Кульдже».

Под этими адресами стоял текст, обращения:

«После роспуска Кокандского правительства власть и его войска находятся в руках комитета

«Национального объединения», который до сего времени со всей решительностью и упорством ведет

войну против Советской власти. Бухарское и Хивинское ханства в настоящее время переживают тяжелые

дни и находятся в состоянии разорения. Комитет «Национального объединения» в Бухаре, Хиве и

Туркестане обращается к правительству с просьбой взять под защиту народы Туркестана, находящиеся

под гнетом иноверцев... Просим оказать нам помощь и поддержку всеми силами и необходимым

оружием. Предъявители сего наделяются широкими правами для ведения переговоров по этому

вопросу...»

Муфтий действовал масштабно, авторитетно. Сам выдумал правительство Туркестана, от имени

народов Средней Азии стал бить поклоны и сам поехал вручать эту просьбу...

Он был арестован чекистами. «Обращения» послужили серьезной уликой. Но муфтий успел до

вынесения приговора бежать. На конвоиров напали националисты, швырнули им насвай - жевательный

табак в глаза.

Муфтий имел друзей. Ему помогли перебраться в Бухару. Он приветствовал приход каравана с

оружием, который привел Бейли.

Оружие англичан не помогло. И снова бегство. Теперь уже за рубеж. Одна восточная газета назвала

муфтия «видным представителем Туркестана». Номер датирован 6 марта 1923 года.

Устроившись в городе мечетей, базаров, караван-сараев, в городе беженцев из Средней Азии и

Закавказья, муфтий принялся за работу. Он видел, что среди эмигрантов - не только курбаши и баи. Есть

немало обманутых бедняков. Значит, нужно их восстанавливать против Советов.

В мечети суннитов, расположенной в тихом квартале, стали появляться даже европейцы. Муфтий не

терял дружбы с белогвардейскими офицерами и английскими дипломатами.

С тех пор как на склонах Гелен-Тепе недалеко от Балджуана отряд Энвер-паши был в августе 1922

года разбит, муфтий с большой надеждой стал поглядывать не на турецких друзей, а на Европу.

Англичане не были для муфтия нетерпимыми иноверцами. Они обещали деньги и оружие. Но и

англичане, и японцы требовали услуг. К этим «услугам» были одинаково готовы и Садретдин-хан и

Мустафа Чокаев.

Чокаев в то время жил в Париже. Он носился со своей бредовой идеей - создания государства

Великого Турана. Штаб-квартира Чокаева носила громкое название - «Туркестан». Отсюда ползли по

странам Европы и Азии инструкции, рекомендательные письма, указания.

В Берлине устроились другие националисты: Тахир Шакири Чигатай и Абдулла Вахаб Уктай. Они

издавали брошюры и журнал «Ёш Туркестан».

Своего рода отделения «Милли истиклял» были в Индии, Афганистане, Турции, Иране. Их

возглавляли фанатичные люди.

Однако наиболее опасной фигурой из всех был все-таки муфтий Садретдин-хан. Опытный интриган и

авантюрист задался целью объединить силы туркестанских националистов, поставить их на службу

империалистическим разведкам, создать вражеский очаг на восточных границах СССР.

Муфтий действовал, не гнушаясь никакими средствами. Шла вербовка и подготовка шпионов,

диверсантов, террористов.

Советская разведка вынуждена была принять меры. Следовало обезвредить муфтия Садретдин-хана,

внести раскол в ряды руководителей эмиграции.

Это задание было поручено выполнять и мне.

Впереди ждал опытный враг.

А у меня за спиной было двадцать четыре года жизни.

ДЛИННАЯ ДОРОГА

Туркменский аул засыпал рано. Люди завершали день долгожданной вечерней молитвой и спокойно

расходились по домам. В этом мире их ничего уже не тревожило.

На рассвете из-за дувалов тянулись струи дыма, слышались хрипловатые голоса. После скромного

завтрака мужчины, а с ними и мальчишки отправлялись по делам. А дела у жителей аула нехитрые. Они,

как их деды и прадеды, пасли скот, клочок за клочком отвоевывали у пустыни землю, сеяли хлопок,

растили дыни.

Счастье, что здесь было немного воды.

В нескольких километрах от аула находилась большая железнодорожная станция, почти город. Были

тут и лавки, в которых хозяйничали равнодушные на вид, но хитроватые чужие купцы - русские,

азербайджанцы, армяне. Они, пожалуй, тоже здесь жили целую вечность.

Были мельницы, один хлопкоочистительный заводик, гостиница с непонятным названием «Лондон»...

И еще, школа. Ее открыли недавно, уже при Советах.

26

Учитель наезжал в аул, уговаривал родителей отдать детей в школу.

Медлительные старики неторопливо кивали: вроде нужное дело. Но потом мучительно раздумывали.

Для бедных ли это занятие - учиться? Пусть лучше ребята помогают по хозяйству. Настоящий дехканин

растет в работе. Правда, сейчас время другое. Однако еще не совсем спокойно в песках. Налетит

сумасшедшая ватага, шкуру сдерет, если увидит советскую книгу.

В городе-то есть кому защитить бедняка. А в ауле...

Подумают-подумают и, ничего не решив, идут на очередную молитву.

В ауле одна мечеть. И пока один грамотный человек - мулла. Мулла понравился Камилу. Старик не

задавал лишних вопросов, не интересовался жизнью молодого гостя, которому нужно побыть в тишине.

Здесь останавливались разные люди. Мулла привык к загадочным постояльцам, которые появлялись

неожиданно и так же неожиданно уходили. Кто на железнодорожную станцию, кто в пустыню, через

пески, туда, на чужую сторону.

Были среди них злые, жадные, забывавшие даже о молитвах, были пугливые, осторожные, готовые за

каждую мелкую услугу платить, вздрагивающие при легком шорохе.

Этот молодой человек жил спокойно, отрешенно. Часто словно застывал в молитве, советуясь с

всевышним.

Только вечерами юноша становился разговорчивым. И то, если речь шла о вере, религии. Эти

вечерние беседы нравились мулле. Иногда старику казалось, что юноше они нужны для какой-то своей

цели, что он старается больше узнать о шиизме. Возможно, принять его.

Значит, молодой человек идет на ту сторону. Там, на чужой земле, многие века процветает шиизм.

Однажды вечером Камил простился с гостеприимным хозяином.

На железнодорожную станцию люди уходят днем.

Молодой узбек уходил поздно вечером. Значит, оп шел через пустыню, туда, на чужую землю.

Одинокий странник в пустыне - большая редкость. Не каждый рискнет пуститься в путь в это время

года. Уже отшумели редкие весенние дожди, высохли лужицы, порыжела трава. Равнодушно топорщатся

над барханами ветки белого саксаула.

Камил осмотрелся вокруг. Нужно найти место для отдыха. В полуденный зной нет смысла двигаться

дальше. Пройдешь небольшое расстояние, а сил потеряешь на целый день.

В прошлую ночь два всадника проводили его до границы. Он не знал этих людей и, вероятно, никогда

не узнает. Те тоже не имели ни малейшего представления о молодом узбеке в легком, не очень старом

национальном халате из бекасама, в крепких, но порыжевших сапогах, в зеленой бархатной тюбетейке.

Провожающие всю дорогу молчали. Только у границы один из них напомнил ориентиры, которых

должен придерживаться Камил.

- К вечеру вы должны встретить пастухов... Только они подскажут путь к городу.

Камил пожал провожающим руки.

- Счастливого пути...

Ему хотелось обнять незнакомых людей, услышать от них еще несколько теплых слов. Но они опять

повторили:

- Счастливого пути...

...Ноги утопают в песке. Сухой, зыбкий, он струйками стекает вниз. Нужно выбирать место, куда

шагнуть. Камил невольно задерживается, чтобы передохнуть, стереть со лба пот.

За одним из барханов - заросли саксаула. Пожалуй, это подходящее место. Если снять халат,

набросить на голые ветки, то образуется легкая полоска тени. По крайней мере - голову можно спрятать.

Камил положил хурджун, переметную суму, который с каждым шагом становился все тяжелее. Потом

вытащил из него кожаный бурдюк и отпил несколько глотков.

Еще неизвестно, где чабаны, что они за люди. Пока воду надо беречь.

Солнце медленно поднимается в зенит. Раскаленное, почти белое солнце.

Чабан был из племени курдов, гордый, лишенный любопытства, привыкший к одиночеству человек.

Он прикрикнул на собак, откормленных, злых. Те глухо порычали и легли в стороне, изредка косясь на

чужого.

Камил вытащил бурдюк, налил в пиалу воды и протянул чабану.

Курд оценил такое угощение. На тлеющем огне стоял его кумган, совершенно черный металлический

кувшин, в котором клокотала вода. А путник еле шевелил пересохшими губами.

Чабан не хотел пить. Но осушил всю пиалу и вернул ее незнакомцу.

- Пей, гость... Скоро мы поужинаем, и ты отдохнешь. Пока пей... Рядом есть колодец. Отдыхай.

- Спасибо вам, уважаемый... Спасибо за добрые слова...

Чабан, прищурившись, посмотрел на стадо. Какая-то непутевая овца отбилась и уходила в пустыню.

Он что-то крикнул собакам. Устав от безделья, сытые псы ринулись наводить порядок.

Ужинали поздно... Камил достал куски холодного мяса, мешочек с солью. При виде соли пастух, не

выдержав, удивленно произнес:

- Настоящая?

- Да, уважаемый, настоящая.

- А говорят, у Советов ничего нет.

- Есть... Но разные люди по-разному живут. . - ответил Камил.

27

- Ты прав, юноша. По-разному весь мир живет. . - согласился курд.

О мире он имел смутное представление. Всю жизнь пас овец своего племени. Сколько лет? Пожалуй,

сам не знает. Люди пустыни - обветренные, сожженные солнцем, жилистые... Трудно определить их

возраст.

Вечная настороженность, борьба с капризами пустыни научили читать следы, узнавать характер

чужого человека с первой минуты знакомства.

Чабан мог даже по топоту копыт определить, с какой вестью, с каким намерением скачет всадник.

Незнакомый молодой узбек не был врагом. Он либо идет к близким или ищет удачу. Что там

происходит у них в Советах, пастух не знает. А здесь даже в пустыне - тревожная жизнь.

Шли к святому, знаменитому городу через пески беженцы - туркмены, таджики, узбеки. Все ли сейчас

благодарят аллаха? А ведь молитвы многих теперь всевышний не услышит. Сколько костей белеет в

пустыне!.. На беззащитных беженцев налетали лихие всадники, отнимали вещи и золото, забирали

молодых женщин.

Тихая, усталая пустыня наслушалась криков, выстрелов, угроз...

- Пейте чай... - предложил чабан.

Чай пахнет весной, еще свежим апрельским ветром. Пастух накрошил какой-то, ему только известной,

травы...

- У меня есть чай... Настоящий... - сказал Камил.

Чабан махнул рукой:

- Береги... Пока ты кого-нибудь найдешь... - Он шумно вздохнул.

Но Камил уже с готовностью открыл хурджун, стал рыться, отыскивая пачку чаю.

Чабан заметил книгу и тетради.

- А это ты выбрось...

- Почему? - удивился Камил.

Вместо ответа пастух задал вопрос:

- Ты грамотный?

- Да. Я учился.

- Неужели мулла?

- Нет еще... - сознался юноша, опустив голову.

- Это коран?.. - спросил он.

- Нет, это другие книги.

Подумав, пастух решительно повторил:

- Выбрось в песках.

- Почему?

- Перед святым городом ты обязательно кого-нибудь встретишь. Если они найдут книги, тебе будет

очень плохо. Здесь не умеют читать. Будет плохо...

- Отец, - обратился гость к чабану, - не могу ли я оставить хурджун у вас? Поживу в городе, потом

возьму.

Камил выжидающе смотрел на курда. Чабан не спеша резал мясо, ломал сухую лепешку. Небольшие

кусочки он подносил ко рту осторожно, боясь уронить хотя бы крошку.

Сытый, отдохнувший, Камил начал позевывать.

Пустыня спала... Улеглись и люди...

На рассвете Камил стал собираться в дорогу. Он все-таки взял одну тетрадь, засунул ее за голенище.

Расстелив поясной платок, отобрал несколько необходимых дешевых вещей.

Узелок получился маленьким, тощим.

- Так лучше... - похвалил пастух и подал старый досох. - Пригодится... От собак... - Подумав, добавил:

- А людей старайся избегать.

Потом принес наполненный свежей водой бурдюк и снова объяснил дорогу до маленького городка,

откуда юноша может с любым караваном уйти в знаменитый святой город.

Через день на рассвете небольшой караван подходил к святому городу.

К Камилу его спутники поначалу отнеслись с подозрением. Но ночью они молчали. А с первыми

лучами солнца, когда все встали на молитву, они уже неприкрыто враждебно поглядывали на Камила.

В лучах сверкали голубые купола, увенчанные золотыми шарами. Камил читал молитву не про себя,

не просто шевеля губами, как другие. Слова молитвы явственно доносились до купцов.

Закончив молитву, Камил обратился к старшему, рыжебородому, на языке фарси. Он пожелал всем

своим спутникам здоровья, удачной торговли... Он благодарил хороших людей, разделивших с ним

трудный путь к святому городу...

Тронутые почтением, купцы сменили гнев на милость.

Один из них заговорил на том путаном тюркском языке, каким начинают говорить люди, давно

покинувшие родину, привыкшие к странствиям.

- Видно, юноша идет издалека... Есть ли у него пристанище?

Усталое лицо, жалкий узелок, пастуший посох, порыжевшие сапоги... Всего этого не скроешь.

Расспрашивать молодого человека о его делах было бы нелепо. Вот он весь с головы до ног. . Еще один

батрак в святом городе.

28

Когда въехали в город, старший из купцов, представившийся Гусейном-ага из Азербайджана, сказал:

- Я отведу тебя к моему земляку. Али Акбар - добрый человек, грамотный. В Гандже, там, в

Азербайджане, он был одним из видных мусаватистов. Поживи у него в чайхане. Там спокойно.

Али Акбар оказался крепким, высоким человеком. Он то и дело покручивал огромные усы, которые,

вероятно, были его гордостью. В просторной черной кавказской рубашке, в чевах из белой кожи, хозяин

чайханы воплощал спокойствие и довольство собой.

Его тоже незачем было расспрашивать о делах и здоровье! Разве не видно...

Али Акбар пообещал пристроить юношу, который, как сообщил ему купец, бывал в Гандже. Название

родного городка возымело свое действие.

Когда Али Акбар сидел с нежданным гостем за чаем и расспрашивал о родных местах, Камил скромно

заметил:

- А я вас знаю... Вернее, слышал вашу фамилию в Гандже...

Хозяин чайханы подтянулся, разгладил усы и, с трудом скрывая радость, сказал:

- Значит, помнят. .

- Помнят. . Вы были во главе «Мусавата» в Гандже, как же забыть...

- Да, да... - проговорил Али Акбар и сразу же заметно подобрел: - Ты пей, ешь... Устал с дороги. - И

наконец спросил: - Как тебя зовут?

- Махмуд-бек...

- Ешь, Махмуд-бек. Если понравится, останешься у меня... Работа не тяжелая... Подумай. А сейчас

отдыхай...

...Странно, после длинной дороги он не мог долго заснуть. Встреча с чабаном, с азербайджанским

купцом, с Али Акбаром...

Каждая новая встреча - испытание... А сколько таких встреч впереди...

Муфтию докладывали о каждом новом эмигранте.

Садретдин-хан слушал, закрыв глазки. Казалось, он дремал.

Но сухонькая ладошка взлетала вверх, муфтий останавливал собеседника и задавал самые

неожиданные вопросы.

- Зачем он купил эту шапку?

Собеседник молчал.

- Видишь... Зачем ему теплая шапка? Может, он в горы уйдет?

Единственная в городе суннитская мечеть была маленькой, тихой. Муфтий жил во дворе. Богатые

покровители предлагали ему перебраться в хороший дом, но он отмахивался:

- Уже привык... Почти десять лет живу.

Он редко считал годы. Он думал, что задержится на чужбине на год, на два. Вот ведь как затянулось...

Однако никто не пытался сказать муфтию о напрасной трате времени, сил, денег. Муфтий готовился к

войне с Советами, он ждал своего часа.

Садретдин-хан очень боялся «большевистских шпионов». Каждый новый человек, особенно молодой,

тщательно проверялся, за ним следили. Десятки рекомендаций, десятки отзывов о «настоящем,

преданном делу ислама, человеке» по указанию муфтия контролировались. Ему уже давно доложили о

Махмуд-беке.

Махмуд-бек работал в чайхане неунывающего азербайджанца. Хозяин сидел рядом с самоварами,

такой же начищенный. В песнях он тосковал о родине, о большом городе Баку, о какой-то давней

любимой. Сейчас женщины его не интересовали. За тонкой стеной жили и ждали гостей восемь девушек.

Хозяин был строг. Он кормил только ту, которой удавалось завлечь богатого гостя.

Чайхана стояла на шумной улице. Полицейский заглядывал к азербайджанцу по пятницам. Неумело

прятал деньги в широкий карман и старался не смотреть на злополучную стенку, за которой повизгивали

веселые создания. Полицейский был честным мусульманином. В этот день ходил на большую молитву. К

тому же он частенько вспоминал о строгих указах правительства. Но проклятые деньги... Их

азербайджанец вручал честно и вовремя. Кстати, женские голоса раздавались за перегородками и в

другие безобидных учреждениях. Таков мир... Он состоит из грехов и молитв...

Выпив чаю, полицейский уходил.

На ту, вторую, половину Махмуд-бека не пускали.

- Молод еще, - говорил, подмигивая, хозяин.

Там орудовал обрюзгший, молчаливый эмигрант из Ганджи. Он, наверное, приходился дальним

родственником хозяину. Махмуд-бек часто чувствовал на себе тяжелый, испытующий взгляд.

Время от времени Махмуд-бек замечал, что в его вещах рылись. Конечно, азербайджанец делал эти

проверки не по своей инициативе.

Шесть месяцев прожил Махмуд-бек в чайхане Али Акбара. В который раз рассказывал он о знакомых

мусаватистах. Даже о вахтере из институтского общежития. Али Акбар довольно щурился и напевал:

- Живет родной Баку... Живет родной Баку...

Он любил слушать стихи, хотя плохо в них разбирался. Ему нравились «складные» фразы.

- Вай, как люди умудряются! Какая нужна, дорогой, голова?

Однажды в чайхану не зашел, а ворвался туркменский курбаши Маджид-бек. Лицо у него пылало.

Казалось, кровь вот-вот брызнет сквозь толстую кожу.

29

Али Акбар угодливо склонился перед знатным гостем и еле заметно кивнул на стенку. Маджид-бек не

обратил внимания на приглашение и, показав пальцем на Махмуд-бека, громко, чтобы слышали все

присутствующие, произнес:

- Этот молодой, образованный человек не должен работать на тебя.

- Конечно, конечно, - не понимая, в чем дело, согласился на всякий случай Али Акбар.

Хозяин побаивался вооруженных головорезов. Вон какие плечи у этого молодца!

Маджид-бек подошел к Махмуд-беку, который протирал грязной тряпкой поднос.

- Тебя приглашает к себе муфтий Садретдин-хан.

- Но я не знаю этого уважаемого человека, - скромно ответил Махмуд-бек.

- Он тебя знает. . - успокоил Маджид-бек.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

В жизни я встречал людей самых различных национальностей. С ними дружил, вместе учился,

работал. Я еще в детстве понял, что такое дружба. Без нее, вероятно, нельзя жить.

Все, кто рвался к власти, кто хотел удержать господство и богатство, в первую очередь пытались

поссорить людей, сыграть на их национальных чувствах.

Я помню Баку двадцатых годов. Лицом к лицу пришлось столкнуться с мусаватистами.

«Мусават» - контрреволюционная буржуазно-помещичья националистическая партия родилась в

Азербайджане в 1912 году. В период Великой Октябрьской социалистической революции, иностранной

военной интервенции и гражданской войны являлась одной из главных контрреволюционных сил в

Азербайджане. Опираясь на поддержку турецких, а затем английских интервёнтов, находилась у власти в

Азербайджане с июня 1918 по апрель 1920 года.

Я был знаком с их программой. Мало чем отличалась она от программы узбекских буржуазных

националистов. Даже того «литературного кружка», где шли разговоры о спасении культуры, языка и

родины от большевиков, иноверцев.

В святом городе я убедился, что муфтий Садретдин-хан был дружен с бывшими мусаватистами.

Они нашли общий язык...

В Азербайджане шла своя жизнь.

...Совсем недавно мне довелось быть в гостях у старого друга, председателя узбекского колхоза.

В этот колхоз приехала группа азербайджанских хлопкоробов. Прославленные люди с орденами на

груди внимательно, как школьники, слушали выступление моего друга о новом сорте хлопчатника.

Потом выступал главный агроном колхоза. В годы Великой Отечественной войны он, украинский

школьник, попал в Узбекистан, рос и учился. Незнакомые люди заменили родителей.

Он пел по вечерам украинские песни. А сейчас на узбекском языке строго, серьезно говорил о

перспективах нового сорта хлопчатника.

Это было то, чего боялись муфтий Садретдин-хан и мусаватисты...

СВЯТОЙ ГОРОД

Когда-то шейх Файз Мухаммед-хан, афганец по происхождению, выходец из Индии, пожертвовал свое

состояние на строительство суннитской мечети в этом святом городе.

Имя шейха как благородного и щедрого человека ежедневно упоминалось муфтием Садретдин-ханом,

ставилось примером верного служения аллаху, обрастало легендами.

В небольшой мечети звучали не только молитвы. Муфтий, он же имам, настоятель мечети, вел здесь

деловые переговоры, встречался и с верующими, и просто с нужными людьми.

Разумеется, каждое дело начиналось с молитвы. И чем значительнее встреча, тем торопливее

звучали святые слова: муфтию хотелось как можно быстрее приступить к настоящему делу.

Мечеть в последние годы стала пристанищем для эмигрантов-суннитов. Здесь молились также

мусульмане из английского консульства, купцы, правоверные, странствующие в поисках лучшей доли.

Эти последние были особо уважаемыми гостями муфтия. Он не верил газетам, а новости,

подкрепленные клятвой мусульманина, внушали доверие. Муфтий знал, что и где творится.

Ему, посвятившему жизнь борьбе за создание мусульманского государства Великого Турана, нужно

было знать все и обо всех.

Сегодня, в пятницу, Маджид-бек приведет нового эмигранта, молодого образованного человека.

Пятница - особый день. В мечети много верующих. Пусть этот парень сразу увидит, какая сила

окружает муфтия Садретдин-хана.

Махмуд-бек заглянул в мечеть, где уже было тихо и пусто: молитва закончилась. Затем вошел во двор

жилой части. В ханаке, помещении для молитв настоятеля, тоже никого не было. Справа во дворе стояло

старое двухэтажное здание. Нижний этаж, видно, занимали хозяйственные помещения, на верхнем

располагались худжры - узкие, темные кельи.

Махмуд-бек поднялся по шайкой деревянной лестнице и прислушался. Из одной худжры доносились

приглушенные голоса. Дверь была открыта.

30

Молодой эмигрант вошел, поклонился присутствующим. Их было пятеро... Муфтий Садретдин-хан,

маленький сухой старик, сидел за низким столиком на коврике и выжидающе смотрел на гостя. Махмуд-

бек решил, что муфтий плохо слышит, и громче повторил приветствие. Жиденькая бородка

вздрагивала... Верный признак, что муфтий чем-то недоволен.

Наступила пауза...

Муфтий слегка нагнул голову. Казалось, огромная новая чалма перевесила, потянула его вниз. Но нет,

это Садретдин-хан исподлобья рассматривал молодого узбека и наконец сказал:

- Ты полгода живешь здесь и не нашел времени зайти в мечеть.

- Уважаемый отец, - спокойно ответил Махмуд-бек, - я каждый день хожу на молитву.

- Ты суннит.

- В шиитской мечети я тоже находил свое скромное место.

- Твое место здесь...

- Тяжела доля чужеземца, - пожаловался Махмуд-бек, - я вынужден был с хозяином ходить в

соседнюю мечеть.

- Ты суннит! - визгливо выкрикнул муфтий.

Махмуд-бек опустил голову. Неужели святой отец не может понять, как ему трудно. Он работает с

рассвета до поздней ночи. Разве есть свободные минуты, чтобы ходить на молитву совсем в другой

конец города.

- Где ты узнал шиитское учение? - тише спросил муфтий.

- Я долго жил... Я скрывался в ауле от большевиков.

- Где? У кого? - удивился муфтий.

Услышав название аула, имя муллы, присутствующие переглянулись. Только муфтий оставался

невозмутимым. Он продолжал осматривать, вернее, ощупывать узкими, острыми глазками нового

эмигранта.

Это первый человек, который не искал с ним знакомства, не бросался к ногам с просьбой о помощи. И

сейчас он держится как-то уверенно. Почтительно отвечает на вопросы, вежливо выслушивает, не прячет

глаза.

- Как ты сюда шел?

Махмуд-бек коротко рассказал о своем пути.

- Значит, хурджун оставил у чабана... Почему?

- Книги, мои записи... Чабан сказал, что опасно с ними идти.

- Книги?! - опять крикнул муфтий. - У мусульманина одна книга!

На краю столика лежал коран.

- Вот она! Ты на ней дашь клятву... А если врешь, мы спустим шкуру с тебя.

Махмуд-бек пожал плечами:

- Вы сами, уважаемый отец, пригласили меня. Я пришёл. Какую же еще клятву я должен давать...

Муфтий в изумлении поднял руки. Показалась морщинистая темная кожа. Руки были тонкими, как у

больного мальчика. Только новый халат из яркого праздничного бекасама, высокая чалма да

присутствующие при всем головорезы-курбаши делают муфтия грозным, величественным.

Собственно, муфтий страшен и опасен не своим видом. Об этом хорошо знает Махмуд-бек.

- Он не ведает, о какой клятве я спрашиваю? - возмутился старик. - А если ты большевистский шпион?

- Вы сами пригласили меня... - напомнил Махмуд-бек.

- Я пригласил! - Это слово не понравилось муфтию. - Будь ты проклят! Будь проклят твой отец! Вы

продались большевикам, русским! Вы продали родину! Теперь шакалом шныряешь по чужой земле... Ты

хочешь все узнать. Ты накличешь беды на наши головы. Грязная собака!..

В приступе гнева муфтий задохнулся. Он долго кашлял, тряс бородой, потирал грудь дрожащей

ладонью.

Толстые пальцы Маджид-бека сжимали рукоятку маузера.

Как он решился выйти! Не простившись, не поклонившись. Он не сказал в оправдание ни единого

слова.

Так от муфтия еще никто не уходил.

Маджид-бек выскочил следом. Тяжелые, торопливые шаги. Но раздался голос муфтия. Властный

приказ. И Маджид-бек послушно вернулся в худжру.

Махмуд-бек прошел через пустой двор, не оглядываясь. Он знал, что люди муфтия стрелять не будут.

Не позволяли отношения с местными властями.

Страна дала приют эмигрантам, а не бандитским шайкам. А с оружием ходят они, чтоб поддержать

свой авторитет военачальников. Убивают, расправляются с непослушными здесь тихо, незаметно.

Махмуд-бек вернулся в чайхану Али Акбара. Хозяин внимательно выслушал невеселый рассказ и

посоветовал:

- Пока работай. Постарайся не выходить на улицу.

Хозяину льстило, что у него образованный молодой работник. Пожалуй, таких слуг ни у кого не было.

Но вместе с тем Али Акбар побаивался муфтия Садретдин-хана. Он знал, какая сила стоит за спиной

сухонького старичка.

31

Хозяин чайханы решил сделать вид, что ему ничего не известно о неприятной встрече. А молодой

человек пусть себе трудится. Работы хватает.

Махмуд-бек по-прежнему колол дрова, разжигал самовары, таскал воду, подметал грязные старые

паласы, мыл посуду.

По вечерам он вспоминал Самарканд, девушку, с которой нескоро, а может, и совсем никогда не

увидится.

Любил ли он ее?

Трудно сказать... Чувство только дождалось. Еще бы несколько светлых, хороших дней. Еще бы

несколько встреч.

А может, они будут, эти встречи?

Муфтий выгнал его... Муфтий считает его шпионом. Слух о скандале, конечно, прошел по

эмигрантским кругам. Возможно, в один из ближайших дней в чайхану войдет ничем не примечательный

посетитель. Он закажет чай, посидит, отдохнет, потом скажет Махмуд-беку два-три слова. Короткий

адрес.

А там...

Значит, задание сорвалось. Он вернется домой...

Неужели хитрый старик выпустит его из рук?

Муфтий Садретдин-хан...

Махмуд-бек в который раз начинал думать об этом как будто незаметном человеке. Но он хорошо

знал биографию этого опаснейшего врага.

Сын Шарифходжи Казия, муфтий Садретдин-хан служил в Ташкенте, в шейхантаурской мечети. Его

имя по-настоящему стало известным после Великой Октябрьской революции.

Обыкновенный муфтий стал одним из руководителей националистического движения. Все его

проповеди были призывом к борьбе за создание Великого Турана. Он пока не представлял, что это будет

за государство, но твердо знал, что прежде всего надо уничтожить Советы. А новая власть все прочнее

входила в жизнь народов Средней Азии. Красные флаги развевались в Ташкенте, Самарканде, Фергане,

Термезе...

Муфтий не ограничивался проповедями, тайными беседами и встречами. Он затеял издание журнала

«Изхорулхак», встречался с турецкими офицерами. Внимательно, словно школьник, выслушивал их

инструктаж.

- Вам нужна своя организация... - говорил опытный офицер. - Вы мечетесь, зря тратите силы.

Турок не просто инструктировал, он предлагал помощь в создании организации.

Муфтий, ворвавшись в бурный поток политической борьбы, действительно растерялся. Какие-то

малочисленные шайки жгли, убивали, насиловали. Рождались военачальники. Потом они убирали друг

друга в борьбе за власть.

- Вам нужна организация, подобная нашей «Иттихад ва таракки»... - говорили турки. - Чтобы вести

политическую и военную борьбу.

Шла речь о союзниках.

Муфтий не хотел связываться с немцами и англичанами.

- Мусульмане должны создать государство без чужой помощи, - настаивал он.

Но турки делали свое дело умело, да так, чтобы строптивый старик не почувствовал, как они крепко

держат его за плечи.

- Германия и Англия - враги Советов. Значит, они ваши друзья. Вам надо убеждать мусульман, что

каждый посланец сильных держав является человеком, угодным пророку Магомету.

Муфтий научился использовать основы мусульманского права, как ему вздумается. Правда, сейчас он

вступал в большую, серьезную игру. Муфтий возглавил «Милли Иттихад» - буржуазно-

националистическую организацию пантюркистского направления.

И пошли от шейхантаурской мечети по всем дорогам безобидные на вид ходоки. Они искали нужных

людей, вербовали предателей и убийц.

Бурная, напряженная работа, которую вел муфтий, казалось, могла свалить здорового молодого

человека. У Садретдин-хана была дьявольская энергия. Она рождалась из ненависти, фанатизма,

коварства... Садретдин-хан теперь возглавил силы туркестанских эмигрантов, решив их объединить в

огромную армию, а потом...

Он мечтал о дне, когда вернется на родину… и тогда. Он за все рассчитается. Земля должна

пропитаться кровью... Только тогда на ней прочно пустит корни новое государство Великий Туран.

Шли дни... Махмуд-бек с надеждой поглядывал на каждого нового посетителя чайханы.

Степенные, состоятельные гости уходили за перегородку, куда кроме чая подавали щербет, несли на

ляганах куски баранины или в широких касах ароматный абгушт, густой, наваристый суп.

Люди победнее запивали чаем скромные ломтики лепешки, говорили о ценах на базаре, о засухе и

саранче. Вспоминали добрым словом ушедших в мир иной знакомых и родных, одобрительно оценивали

чью-то выгодную сделку.

В святой город стекались тысячи паломников. Днем они толклись у мечетей и мавзолеев, молили

аллаха об отпущении грехов. А вечерами, осунувшиеся, валкие, сидели в караван-сараях и чайханах.

Такие посетители приходят каждый день...

32

Но вот стали появляться и другие. Они подзывали Махмуд-бека; ласково и неискренне

расспрашивали его о делах и здоровье. Потом, притворно вздохнув, сожалели о неудачной встрече с

муфтием Садретдин-ханом:

- Аллах нам послал великого человека. Святой отец печется о ближних... Наш благодетель думает о

родине, о нации...

Махмуд-бек соглашался, кивал:

- Да, да... Он великий человек.

Потом, сославшись на занятость, словно мальчишка, убегал к чайникам, к самовару.

Посетителей, сожалевших о размолвке Махмуд-бека с муфтием, о тяжелой, неблагодарной работе

молодого эмигранта, становилось все больше. Они подготавливали Махмуд-бека к новой важной

встрече.

Вскоре в чайхане появился Маджид-бек.

Туркменский курбаши был весел. Он похлопывал по плечу Махмуд-бека, справлялся с делах,

сожалел, что давно не видел хорошего, умного человека.

- Обо всем забудь! Муфтий простил тебя.

- За что простил? - удивился Махмуд-бек. - Что я сделал?

- Ну-ну! - прервал курбаши. - Зачем вспоминать?

Маджид-бек был плохим дипломатом. Придушить - это он может! А доказывать, убеждать - не его

стихия.

- Собирайся, пойдем... Надо поговорить.

- Куда? - слабо сопротивлялся Махмуд-бек.

- Надо! - коротко приказал курбаши.

Сегодня это был совсем другой человек.

- Разве можно обижаться на старика? Эх, молодежь!

Муфтий огорченно покачал головой.

- Садись, садись. Пей чай... Похудел ты. Много работы?

- Да, уважаемый отец... - смиренно ответил Махмуд-бек.

Садретдин-хан метнул взгляд на туркменского курбаши. Маджид-бек, поклонившись, вышел из

худжры.

- Похудел, почернел... Ох, доля... - по-отечески причитал муфтий. - Я скажу, чтобы сделали хороший

плов.

Он выскользнул за дверь так быстро, что Махмуд-бек удивился этой прыти. Сегодня муфтий был одет

проще. В легком халате, простых ичигах, скромной, непышной чалме.

Махмуд-бек оглядел худжру.

Скромное пристанище аскета... Два небольших коврика, узкая лежанка, расшатанный столик, на

котором покоился коран. Стопки книг, журналов, газет поднимались в нише. Махмуд-бек прочитал на

обложках журналов «Ёш Туркестан», «Оташли уй». Последний журнал выходил в Стамбуле.

На той стене, к которой обращают свой взор правоверные во время молитвы, висел флажок. На

зеленом поле золотыми нитями были вышиты полумесяц и многоконечная звезда.

В углу худжры Махмуд-бек заметил переметную суму. Несомненно, это был его хурджун.

- Ну вот. . - потирая ладошки, вошел муфтий, - посидим, поговорим. Есть о чем нам поговорить.

Первые вопросы были пробными. Муфтий словно прокладывал дорожку. К нужному человеку он

подходил не сразу. А это был необычный прихожанин.

Садретдин-хан рассказывал и о себе, о трудной жизни на чужбине.

- Ты это все испытал. Одному ой как плохо! Нам надо быть вместе...

- Да, уважаемый отец... - соглашался Махмуд-бек.

- А ты сторонишься...

- Я, хотел, но...

- Ну, хватит, хватит. . - поднял ладошку муфтий. - Не будем вспоминать старое. Пей чай. Что ты

собираешься делать?

- Я хочу скопить деньги и уехать в Турцию.

- Зачем?

- Мне нужно учиться... Потом я буду бороться за родину.

- Турция... - одобрительно произнес муфтий. - Турки наши друзья.

- У меня там тоже есть друзья.

- Хорошо, хорошо... Да, - он будто только что вспомнил, - твой хурджун, твои вещи здесь.

- Главное, мои бумаги, стихи...

- Стихи? - переспросил муфтий. - Ты пишешь стихи?

Конечно, старик перечитал все стихи, просмотрел книги.

- Пишу, отец...

- Прочти что-нибудь.

- Можно? - Махмуд-бек кивнул на хурджун.

- Да, да... Бери. Это же твои вещи. Я посылал наших людей. Они нашли курда.

- Спасибо, отец... - поблагодарил Махмуд-бек.

Стихи понравились муфтию.

33

- Значит, большевики боятся этих слов... - задумчиво произнес он. - Так, так...

За пловом старик еще больше оживился.

- Я попрошу тебя написать стихи. Через три дня у губернатора день рождения. Нужно в стихах

выразить благодарность за то, что нам дали приют на этой земле.

- Я давно не писал. Не знаю, как получится.

- Напиши, напиши...

- В чайхане очень трудно.

Муфтий хмыкнул:

- Чайхана... Этот жулик Али Акбар сам будет носить тебе чай... - Он доверительно прошептал: - Тебе

нужно быть с нами. Я писал в Париж господину Мустафе Чокаеву. Спрашивал о тебе. - Муфтий

приподнял коврик я вытащил голубой конверт. - Вот! - Он поднял конверт. - Господин Мустафа Чокаев -

председатель «Туркестан милли истиклял джамияти», редактор нашего журнала «Ёш Туркестан».

- Я слышал о нем... - сказал Махмуд-бек.

- Ты слышал! - усмехнулся муфтий. - О нем знают все. В Париже так и говорят о его доме:

«Туркестан». Я верный слуга этого уважаемого человека. И он... он! - Муфтий многозначительно поднял

брови: - Он, Мустафа Чокаев, слышал о тебе. Читал в советской газете, как тебя ругали. Он мне ответил,

что ты верный сын нации.

Махмуд-бек благодарно склонил голову.

- Зачем тебе ехать в Турцию? - продолжал муфтий. - Будем работать вместе... У нас много работы.

Что ты скажешь?

- Хорошо, отец... - согласился Махмуд-бек.

- Сегодня отдохни. Для тебя приготовят худжру. А завтра сходи на базар, купи приличную одежду. О

деньгах не беспокойся...

На базаре к Махмуд-беку подошел веселый азербайджанец с огромным медным подносом на голове.

- А вот халва... Выбирай по вкусу... Есть парварда, есть занжибал. - Он снял поднос с головы и держал

на вытянутых руках. - Ну, бери, молодец. Бери, дешевле не найдешь...

В базарной суматохе, среди криков, ругани, смеха Махмуд-бек наконец услышал слова:

- Иди за мной...

Махмуд-бек еле удержался на ногах. Он стоял, пошатываясь, прикусив губу, и смотрел на

халвафуруша. Предательски щекотало в горле.

- Иди, иди... - повторил продавец халвы.

Азербайджанец понимал состояние этого человека. Им бы пожать друг другу руки, обняться...

Но веселый торговец повернулся и пошел дальше, расхваливая самый сладкий в мире товар.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

В архивах я отыскал копию рукописи «Истории нашей национальной борьбы».

Эти страницы принадлежат муфтию Садретдин-хану. На последней странице есть дата: «С

благословения всевышнего книга завершена 15 дня месяца Зульхиджа 1351 года».

Это значит - 1933 год.

Я вспомнил, как переписывал рукопись муфтия начисто. Одновременно приходилось в тайне от него

делать копию рукописи. Копия была передана в Центр. Вот она передо мной. Веселый азербайджанец -

разумеется, я не знал его настоящего имени - унес рукопись с собой.

«История» муфтия - своеобразная исповедь, в то же время документ, раскрывающий тайные замыслы

националистов, их опорные пункты, шпионские связи...

«Наступление на Советский Союз начнется с Востока... В связи с этим необходима тщательная

подготовка эмигрантов-мусульман и установление связи и контакта их с русскими белоэмигрантами... С

английскими и турецкими офицерами...»

Эту цитату муфтий Садретдин-хан выписал из одного инструктивного письма Мустафы Чокаева.

Муфтий в своей «Истории» давал оценку деятельности отделений «Милли истиклял» в Турции,

Иране, Афганистане, Индии...

Вербовка шпионов и диверсантов, борьба за власть между главарями эмиграции, подсчет будущих

доходов, сведения о помощи англичан...

Откровенная распродажа родины...

Это и есть «История» муфтия Садретдин-хана...

«История» в двух экземплярах...

Один, направленный муфтием своему руководителю Мустафе Чокаеву, вероятно, сгорел в Берлине в

сорок пятом вместе с другими бумагами националистов. Другой экземпляр лежит передо мной,

пожелтевший от времени, сейчас наивный и безобидный документ.

Ни одно имя из этой рукописи не осталось в памяти народа...

СЕКРЕТАРЬ МУФТИЯ

34

Махмуд-бек оказался неоценимым помощником. Он вел большую переписку с отделениями

«Туркестан милли истиклял джамияти». Муфтий просматривал письма, одобрительно кивал и

решительно подписывал.

- У вас хороший слог. Сразу видно, что вы писали стихи. - Муфтий пощипывал редкую бородку. - Нам

будут нужны другие стихи...

Глазки начинали яростно сверкать. Сейчас опять муфтий заговорит о ненависти к большевикам.

Потом сожмет кулачки и потрясет ими в воздухе, призывая на головы неверных все беды. Махмуд-бек

жил в соседней с Садретдин-ханом худжре и часто видел, как по ночам у муфтия горит свет. Муфтий,

казалось, забыл о своем возрасте. Ему не хватало суток: днем - встречи, ночью - письма, статьи. Порой

муфтий даже забывал о молитвах. А если молился, то торопливо, стараясь побыстрее отделаться от

этой обязанности. Заметив осуждающий взгляд Махмуд-бека, муфтий произнес:

- Аллах простит. Во имя его, во имя нации мы трудимся.

В мечети бывали люди, которым по всем законам заходить сюда не полагалось. Приходил бывший

военный инженер Гурлецкий. В святом городе он ухитрялся доставать дешевую водку и напивался с

утра. Муфтий не обращал внимания на эту слабость белоэмигранта. Гурлецкий жаловался на печень и

на полное отсутствие денег. Под мутноватыми глазами темнели круги. Редкие волосы смешно торчали

над огромной головой. В медицине муфтий не разбирался, но деньги на лечение давал. Махмуд-бек не

одобрял этих подачек.

- Аллах дал, аллах взял, - оправдывался муфтий.

Гурлецкий был иноверцем, но муфтий по каким-то своим соображениям держал пропившегося

офицера возле себя. И тот вскоре пригодился.

Явилась как-то в мечеть и другая странная личность. Английский консул кутался в туркменский халат,

то и дело поправлял белую чалму. Костюм для маскарада! Консул обратился за помощью. Как этого

разговора ждал муфтий! Разумеется, он поможет.

Англичанину, трудно было сидеть, поджав ноги по-восточному, но он терпел.

- Дорога на Памире? - переспросил муфтий.

- Да. Сроки ее строительства.

Муфтий пощипал бородку.

- Есть такой человек. Он инженер, русский...

- Вот и чудесно, - англичанин был рад подняться, размять ноги. - Инструктаж я проведу сам.

Муфтий немного обиделся.

- У меня, - объяснил консул, - там документация и карта.

- Хорошо, господин, я подготовлю этого человека.

На другой день Махмуд-бек разыскал Гурлецкого и привел к муфтию. Белоэмигрант был пьян. В такие

минуты у него появлялось чувство гордости. Он пытался задрать голову, чтобы свысока смотреть на

толпу. Но маленький рост не позволял ему ощутить мнимое преимущество.

С Махмуд-беком Гурлецкий не разговаривал. Он видел Махмуд-бека, почтительно подающим чай

своему муфтию. Муфтий Садретдин-хан - это, конечно, фигура! У старика большие связи. Он обещал

помочь Гурлецкому выехать в Стамбул, оттуда - в Париж. В Европу, только в Европу! Гурлецкий еще

встанет на ноги.

Ему и в голову не приходило, что через десять - пятнадцать минут будет ползать перед муфтием на

коленях.

Старик не признавал традиционных вопросов и приветствий. Он грубо нарушал восточный этикет,

когда нужно было заняться настоящим делом. Словно подчиненному, муфтий объявил:

- Вы должны выполнить задание наших друзей.

Гурлецкий, увязший в долгах, в глубине души надеялся, что появилась наконец возможность

рассчитаться с кредиторами.

- Я слушаю вас, господин муфтий.

Садретдин-хан сделал короткое вступление о борьбе с большевиками и сразу же предложил

Гурлецкому включиться в эту борьбу.

Бывший офицер провел ладонью по небритым щекам. Он пытался улыбнуться, обратить разговор в

шутку. Муфтий, прищурившись, зло смотрел на этого помятого человечка. Садретдин-хан ненавидел

слабых людей.

- Я враг большевиков. Я царский офицер.

- Место офицера - в бою.

- Увольте, пожалуй...

- Перестаньте! - взвизгнул старик и ладошкой хлопнул по корану. - Я жду ответа офицера.

- Не пойду, - промычал Гурлецкий и опустил голову.

Он не мог выдержать взгляда муфтия.

- Не пойдете? - прошептал муфтий. - Кто же будет платить ваши долги? Не пойдете? Что ж, тогда

Маджид-бек уведет вас в пустыню.

Гурлецкий слышал об этом. Краснолицый курбаши уводил неугодных муфтию людей в сторону

границы. Там их закапывали живьем в песок. Несколько эмигрантов, попытавшихся ослушаться

Садретдин-хана, исчезли из города. Их имена шепотом произносили в чайханах.

35

- Вы приведете себя в порядок. Три дня не будете пить. Потом мой секретарь представит вас хозяину.

У него получите задание.

Гурлецкий вдруг бухнулся на колени:

- Уважаемый господин. Я не могу. Я провалюсь. Это расстрел... - Он тянул руки, пытаясь коснуться

халата муфтия. Наконец это ему удалось. Эмигрант стал целовать край халата. - Вы святой человек... Вы

должны понять. Я не создан... Я не смогу.

Муфтий не слушал назойливых причитаний. Он брезгливо морщился.

- Сможете. Три дня не пить. Вы на человека не похожи, а я не хочу позориться перед своими

друзьями. Ну-ка, встаньте! Вот так.

Махмуд-бек провожал Гурлецкого до границы. Муфтий наконец выпустил своего помощника за стены

мечети. Старик решил показать ему свои владения. Молодой человек должен вернуться из поездки,

проникнутый уважением и почтительностью к величию дел, которые вершит муфтий.

Некоторые становища эмигрантов были похожи на военные лагеря. Люди не расставались с оружием.

От пестроты халатов рябило в глазах. Ржали застоявшиеся лошади. Дым от очагов полз над песками.

Пахло зноем, потом, сырой кониной.

Гурлецкий брезговал брать красные куски мяса. Он жадно ломал лепешки, запивал их чаем. Офицер

очень изменился. Он уже не поднимал высокомерно голову, молчал, думал о неожиданном поручении.

Теперь он знал настоящего хозяина, и взвешивал свои шансы на успех.

В туркменских поселениях стояли юрты. На кошме хрустел песок. Хрустел он и на зубах. Тут

начиналась пустыня.

На Гурлецкого не обращали внимания. Махмуд-бека, несмотря на его молодость, угощали,

расспрашивали о здоровье. Махмуд-бек - человек муфтия. Эта рекомендация была внушительней

паспорта даже в глазах местных сторожевых постов.

Кони, оружие, отчаянные головы и крепкие руки производили впечатление. Муфтий имел за своей

спиной большую силу.

Гурлецкий этого не понял. В одном становище, где был последний привал, бывший офицер опять

отвернулся от лягана с кониной. Потом встал и вышел из юрты. Собаки, лежавшие тут же, проводили

незнакомца равнодушным взглядом. Гурлецкий шел, с трудом поднимая ноги. Песок сочился из-под

сапог. Неожиданно Гурлецкий споткнулся. «На левую», - усмехнулся он.

Шнуровидные корни ползли почти по поверхности. Длинные-предлинные корни туя-селинга. Чтобы

продержать, прокормить жесткий куст, корни расползаются под песком. К волоскам прилипают сотни

песчинок. Своеобразный покров оберегает корни от зноя и сухого ветра.

Носком сапога Гурлецкий попытался оголить узловатый прочный шнур. Песчинки держались.

- Хорошо устроились, - позавидовал офицер. Он долго стоял, разглядывая пустыню, которая жила

своей суматошной жизнью. Из-под бархана выглядывала пожелтевшая кость. Юркнула, оставляя чуть

заметный след, полосатая ящерица, возился в песке жук-чернотелок. Из норки высунулась и тут же,

мелькнув, исчезла в другой норке большая песчанка. Если бы не хвост, опушенный длинной кисточкой,

ее можно было принять за крысу.

Даже в пустыне он, Гурлецкий, был чужим человеком. Наган он вытащил медленно, равнодушно.

Гурлецкий не представлял, что из жизни можно уйти так спокойно.

На выстрел первыми прибежали лохматые волкодавы. Потом выскочили люди.

Маджид-бек ругался больше всех. Он несколько раз пнул ногой труп.

- Собака. Сумасшедший. Будь ты проклят!

Рядом стоял проводник. Ему предстояло ночью перевести через границу этого незнакомого русского.

Многих людей видел проводник - дрожащих за опиум, золото, за свою жизнь; растерянных, злых и очень

смелых.

А этот убил себя, не дождавшись ночи, к которой он долго шел.

Проводник отвернулся. Ему было все равно. Свои деньги он получил.

Получил свои деньги и муфтий Садретдин-хан. Но он иначе отнесся к смерти военного инженера.

Вначале деловито, спокойно муфтий внушал Махмуд-беку:

- Убит советскими пограничниками. И все... Иначе нельзя объяснить. Англичане больше не захотят с

нами разговаривать, если узнают правду. - Потом вдруг разразился бранью: - Собака! Пусть его кости

растащат шакалы.

Он тряс головой, возмущался, хлопал ладошкой по низенькому столику, за которым проводил долгие,

утомительные часы.

- Подлый человек!

Приступ гнева прошел быстро, муфтий задумался, серьезно взвешивая обстановку.

- Славные джигиты в туркменских становищах, - воспользовавшись паузой, похвалил Махмуд-бек

воинов ислама.

- Да, - согласился муфтий, - отчаянные люди. - И тут же огорченно всплеснул ручками: - Не так, не так,

сын мой, нужно сейчас бороться. Ай, англичане, умные, хитрые! Вот у кого надо учиться. Приезжают к

врагу, как в гости. Потом за ними идут караваны с оружием. Надо, надо учиться.

Муфтий сетовал на своих подчиненных, которые могут только размахивать саблями, грабить, жечь.

36

- Пришлось нам взяться за тонкое дело - и не смогли. Дураком, трусом оказался царский офицер. А

что ж тогда требовать с темного, неграмотного человека?

Муфтий с этого вечера начал «пересматривать» свою тактику. Он понял, что его работа груба.

Озлоблять людей, натравливать их на бывшую родину, держать на цепи целые отряды. А каков

результат? Один единственный, но хорошо подготовленный, мило улыбающийся человек может

совершить больше дел, чем все эти сотни и тысячи.

В мечети муфтий стал внимательно присматриваться к прихожанам. Особенно к молодежи.

- Образованных людей мы не найдем, - делился своими мыслями муфтий. - Нужно искать умных,

послушных.

Цепким, рысьим взглядом он выхватывал из толпы прихожан какого-нибудь человека. Вечерами

придумывал ему сложные задания.

Часто кандидатура отвергалась.

- Глуп, - откровенно заявлял муфтий.

Внимание муфтия привлекли сыновья наманганского торговца мануфактурой Хамдама. Парни

приходили в мечеть, скромно опустив голову. По их одежде было видно, что живут они плохо.

- Их отец славный был человек, - говорил муфтий. - Все свое золото отдал на содержание воинов

ислама. Да будет ему вечная память. Наша обязанность - помочь детям.

Муфтий входил в роль. Даже перед Махмуд-беком начинал хитрить.

Парни, приглашенные в худжру самого муфтия, чувствовали себя неловко. Для них Садретдин-хан,

как и для многих прихожан, был почти святым.

Старик улыбался, пощипывая бородку, угощал чаем и халвой.

- Вижу, вижу, какие у вас дела, - по-отечески говорил он. - Вот возьмите на первое время.

Братья наперебой отказывались от денег, уверяли, что, слава аллаху, им, кроме крыши над головой,

ничего не надо. Но муфтий поднял ладони, показав, что разговор окончен.

Муфтий беседовал с сыновьями купца Хамдама раз в неделю. Когда же дело дошло до решающего

разговора, братья так же, как русский офицер, кинулись в ноги муфтию и стали умолять, чтобы он

пощадил их молодые жизни.

- Вы уехали маленькими, - тихо и рассудительно объяснил Садретдин-хан. - Вас никто не узнает.

Побываете в Коканде, Фергане, Маргилане. Нужно только смотреть и запоминать, что большевики строят

в Ферганской долине. Вот и все.

В углу худжры, скрывая бешенство, сидел Маджид-бек. Только дай ему волю, он поговорит с

дармоедами!

Муфтий раза два метнул взгляд в сторону курбаши. Огромный детина по-бычьи наклонил голову,

чтобы не видеть хныкающих юнцов. Он и близко не подпустил бы их к своим молодцам.

Но муфтию эти парни были нужны... Англичанам тоже понравились сообразительные сыновья

торговца.

И снова Махмуд-бек по знакомым дорогам пустыни провожал новых агентов до советской границы.

Переход прошел благополучно. Теперь можно спокойно ждать возвращения братьев.

Однако жизнь муфтия была потревожена. В худжре появились его беспокойные друзья - турки. То и

дело он поглаживал бородку и показывал Махмуд-беку глазами, что следует подать.

- Плов на оливковом масле, - предупредил он. - Они любят его.

Дорогой гость - полковник Ахмад Сурайя-бек был старым, добрым другом муфтия. Воспоминания о

павших товарищах в борьбе с иноверцами прерывались громкими восклицаниями:

- Мы еще поднимем знамя ислама!

- Мы сплотим мусульман!

Спутник полковника был родом из Кашгара.

- Мухамед окончил Стамбульский университет, - представил его полковник. - Сейчас мы

возвращаемся к нему на родину. - Простую фразу Сурайя-бек произнес многозначительно и покосился на

Махмуд-бека.

- Мой самый близкий человек... Самый близкий помощник... - успокоил его муфтий.

Все стало ясно, и полковник почувствовал себя свободно.

Кашгар! Вот чем вызван визит турецких друзей. Кашгар... При упоминании об этом крае муфтий

вздрагивал, щурился и представлял себя во главе мусульманского государства.

Махмуд-бек читал газеты, журналы, присланные из Стамбула, Парижа, Берлина, Варшавы. Печать

склоняла на все лады Кашгар. Там назревали большие события. Туда стремились опытные интриганы,

политиканы и шпионы.

Муфтий жадно ловил каждое слово гостей о Кашгаре. Обсуждал с ними события последних лет.

Англия, Япония, Турция... Они развили бурную деятельность в Синьцзяне. Природные богатства,

сырье, рынок. Близость Индии и Китая. И наконец - хороший плацдарм для нападения на Советский

Союз.

Англия, Япония, Турция... Названия этих стран часто повторялись в затянувшейся беседе. Муфтий

Садретдин-хан был весел и счастлив. Отчаянно махнув рукой, он потянулся к нише, вытащил несколько

толстых книг, потом достал темную бутылку с блестящей рельефной печатью.

- Напиток богов... «Наполеон».

37

Муфтий покрутил бутылку, но не решился открыть и протянул ее Махмуд-беку. Тот, видимо, тоже не

знал, как сорвать золоченую наклейку с пробки.

- Дайте-ка, молодой человек.

Полковник взял бутылку с видом знатока и блеснул знанием французского языка, прочитав на

этикетке:

- «Подлинный коньяк Камю «Наполеон» является воплощением совершенства».

Сам муфтий сделал только осторожный глоток. Пили турки. Они становились все разговорчивей.

- Все наместники в Синьцзяне - чепуха. Там нужен человек, который объединил бы мусульман. -

Сурайя-бек сделал торжественную паузу и произнес: - Это - вы, многоуважаемый муфтий Садретдин-хан.

Старик этого ждал. Он погладил бородку и, прищурившись, возразил приличия ради:

- Большое дело... По плечу ли нам?

- Только вам! - твердо и окончательно решил полковник. - Мы можем добавить, - продолжил он, - что

несколько наших людей выехали в Синьцзян.

Муфтий насторожился. Он часто забывал о существовании соперников. Будто почувствовав его

настроение, Сурайя-бек успокоил:

- Но эти люди выполняют свои небольшие задания. Например, из Стамбула отправился

представитель «Общества объединения молодежи Туркестана» доктор Аджетдин Ахмед Делал-бек.

Муфтий опять повеселел:

- Да благословит нас аллах на великие дела, - прошептал он.

Присутствующие повторили:

- Да благословит аллах...

Эти слова прозвучали, как клятва.

Звала дорога. Теперь ясно, что муфтий не откажется от бредовой идеи создания мусульманского

государства в Синьцзяне. Он слишком верит в свои силы, в свой опыт.

Муфтий ходил взбудораженный, встречался и с английским консулом, и с туркменскими курбаши, и со

старейшинами казахских эмигрантов. Он возвращался, начиненный советами и деньгами.

Все чаще Садретдин-хан бросал вопросительные взгляды на своего помощника. Он не хотел

начинать щекотливый разговор. Махмуд-бек понял и сам предложил:

- Если я не в тягость, то буду вас сопровождать в этой нелегкой и опасной дороге.

Муфтий подошел и молча, неумело обнял секретаря. Такое проявление добрых, отцовских чувств

было несвойственно Садретдин-хану. Оба неловко потоптались на месте. Муфтий резко повернулся:

- Я знал, вы преданный человек. Давайте готовиться к отъезду.

- К сожалению, у меня нет паспорта.

- Если не удастся выхлопотать, то я получу визу на вас как на сына, по своему паспорту. А там...

Он заговорил о друзьях в соседней стране, через которую им предстоит проехать. Особые надежды

муфтий возлагал на турецкого консула Эсандола.

В путь отправились ночью. В последнее время у муфтия испортились отношения с местными

властями, и он не хотел встречаться с полицейскими при выезде из города. Утра дождались в юртах

казахских эмигрантов. Люди, потерявшие родину, близких, имущество, заглядывали в глаза муфтию,

ждали от него утешительных слов. Садретдин-хан устал от волнений и говорил неохотно, потягивал

густой чай.

Махмуд-бек смотрел на морщинистые лица аксакалов. Конечно, это они подняли целый род и увели

из благодатных степей сюда, в пустыню, которая была этим людям чужой. В пути на казахов напало

кочевое племя. Угнали сотни коней, отобрали девушек и драгоценности. Кто попытался сопротивляться,

те остались в песках.

Аксакалы щедро одарили муфтия. Привели двух скакунов, перекинули через седла хурджуны с мясом

и лепешками. Один из аксакалов протянул муфтию нагайку с серебряной ручкой:

- Да хранит вас аллах в пути.

Казахи не знали, куда и зачем отправляется Садретдин-хан. Но понимали: большой человек занят

большим делом.

На пути было мало встреч; каждая из них раздражала, злила муфтия.

В закопченной кибитке чабана начались длинные расспросы. Хозяин был в потрепанном чапане, но

все равно чувствовал свое превосходство над бродягами-чужеземцами. У него был дом. Пусть в том

доме грязная, давно потерявшая цвет кошма, да два черных кумгана, да один кувшин.

Когда, отдохнув, они двинулись дальше, Садретдин-хан выругался:

- Нищий, босяк, а держится султаном.

К вечеру путников окружила орава лихих всадников. Они кричали, словно готовились к нападению на

целое войско.

- Ну-ка, вы! Откуда и куда?

Главарь шайки кочевников не сводил взгляда с лошадей. Скакуны ему приглянулись.

Муфтий забормотал о святых местах.

- А знаешь, кто мы такие? - Главарь вытащил монету, покрутил перед носом испуганного муфтия. -

Видишь таньгу?

38

Он швырнул монету вверх и, стремительно сорвав винтовку с плеча, почти не целясь, выстрелил.

Пуля щелкнула по маленькой монете.

Муфтий побледнел:

- Что вы хотите?

- Мы... - Главарь уже гладил напряженное тело скакуна.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, но один из кочевников, молодой парень, вдруг соскочил с

лошади и бросился к муфтию:

- Благословите, святой отец!

Парень, оказывается, бывал в городе в суннитской мечети у Садретдин-хана.

Придя в себя после бурной встречи, муфтий сказал Махмуд-беку:

- Аллах всегда поможет человеку, творящему правое дело.

Однако на границе опять ждали неприятности.

Сержант не умел читать и долго вертел паспорт муфтия.

- Русских испугались? Большевиков? - с горечью сказал он. - Э, вы... Если нам прикажет майор, мы

через два дня возьмем Москву.

Солдаты стояли с длинными старыми винтовками. Только сержант был одет в поблекшую английскую

гимнастерку и обут хотя в старые, но еще крепкие ботинки. На остальных висели лохмотья, которые

мало чем отличались от пестрых рваных халатов кочевников.

Паспорт настораживал сержанта. О визах он слышал впервые в жизни. До приезда майора сержант

решил посадить путников в кривую, тесную кибитку. Дверь была без замков, но подпиралась чурбаном.

Над дверью продолговатое окошечко с трудом пропускало свет и воздух.

- Когда приедет ваш майор? - хмуро спросил муфтий у солдата, который вечером принес лепешку и

кувшин воды.

- Он гостит у родных.

Рассохшаяся дверь с протяжным скрипом закрылась. Муфтий вздохнул:

- Нет. . Это не воины ислама... Нам нужна, дорогой Махмуд-бек, не такая опора.

Он оживился и заговорил на любимую тему: Англия, Япония, Турция. Разломил лепешку.

- Ешьте, дорогой...

Сам он жевал неохотно. Отложив кусок, муфтий смел крошки в ладонь. Закинул голову, открыв рот и

показав мелкие пожелтевшие зубы.

Приехавший офицер не был майором, но читать умел.

- Молите аллаха, - сказал он, - что я появился вовремя.

И снова дорога. Начались обжитые места. В первой деревне царило оживление. Что-то похожее на

праздник. На путников не обратили внимания. Любопытный муфтий не выдержал и спросил веселого

крестьянина:

- Что у вас происходит?

- Разве вы не знаете? - удивился крестьянин.

- Нет. .

- Ого! - Он с сожалением оглядел путников. - У нас сегодня режут барана.

Муфтий зло стеганул коня и обратился к Махмуд-беку по-узбекски:

- Об этом должен знать весь мир! Босяки...

В другой деревне, услышав узбекскую речь, торопливо, почти бегом бросился к ним старик.

- Вы узбеки?

Путников с почестями ввели в дом, долго угощали, рассказывали о себе.

- Мы чигатайцы. Ведем свою родословную...

- Сейчас не время вспоминать историю, - пренебрегая вежливостью, прервал муфтий. - Нужно думать

о будущем, бороться за него.

Муфтий дорожил каждой минутой. Впереди был Кашгар. Садретдин-хан не знал, что первая же

встреча в столице разочарует его. Турецкий консул Эсандол, оформив документы муфтия и его

секретаря, спросит о дальнейших планах. Потом, побарабанив по столу пальцами, тяжело вздохнет:

- Мы тоже мечтали о рождении нового тюркского государства. Но правительство оказалось

неопытным и потерпело поражение; так было угодно всевышнему. Государство погибло. Вам нет смысла

туда ехать. Вам хватит работы и здесь, где живут тысячи ваших земляков.

Этот разговор состоится очень скоро. Но муфтий как одержимый гонит коня, порой жалуясь Махмуд-

беку:

- Где я оставил нагайку?

Подарок казахских аксакалов, вероятно, стащил на границе кто-нибудь из солдат.

- Плохая примета, - покачал головой муфтий. - Ох, плохая...

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Я часто беру комплекты газет, которые выходили без меня. Обычно этими подшивками пользуются

люди, работающие над диссертациями, научными статьями. Газеты стали историей. Но я их читаю

впервые. Тогда я о многом знал понаслышке, а некоторые новости просто не доходили до меня. Тогда -

это значит тридцатые и сороковые годы...

39

На некоторые важные стройки засылались шпионы и диверсанты. Они не успевали перейти границу,

как я уже сообщал данные о перебежчиках.

Я знал одно: народ, мои друзья, строят. Но как это было? Вот о чем я читаю сейчас. О стахановском

движении. О Чирчикстрое. Туда тоже пытались засылать диверсантов. О делах комсомольцев.

«Кокандская комсомольская организация лишь по трем сельсоветам сумела вовлечь в колхозы 623

хозяйства; Избаскентская по трем сельсоветам - 602 хозяйства и Нарынская только по одному

сельсовету - 202 хозяйства».

В среде туркестанских эмигрантов было много молодых людей. Их пугали словом «колхоз».

Перед отъездом за рубеж со мной беседовали, говорили о перспективах...

- Вы можете заняться преподавательской работой. Вы можете стать известным поэтом. Подумайте...

Я думал, вспоминал жадного и хитрого Джумабая, злого Ислама-курбаши. Оказывается, люди,

подобные им, еще были живы и угрожали нашей Родине.

Я вспомнил Зухру-апа, которая оказалась сильнее многих мужчин. Жизнь. Советского Узбекистана

преображалась на моих глазах, а я должен был уйти в старый, отживающий, но пока опасный мир. Для

этого я несколько лет «завоевывал» доверие мусаватистов.

В беседах в ГПУ мне говорили откровенно:

- Ваше имя покроется позором. Пусть несколько лет, но вас будут считать изменником. Друзья и

товарищи с неприязнью будут вспоминать о встречах с вами.

- Сколько лет я пробуду в чужой стране? - однажды спросил я.

- Трудно сказать, - откровенно признался чекист. - Годами невозможно измерить эту работу. Одно

скажу, что долго. До особого распоряжения.

Он повторил задание. Назвал имена Курширмата, Фузаила Максума, муфтия Садретдин-хана... Этих

врагов нужно обезвредить.

Да можно ли подсчитать дни, недели, месяцы, которые уйдут на борьбу? Ушли...

...Я листаю подшивки старых газет. Тревожно шелестят страницы. И здесь, в моем краю, шла

ожесточенная, суровая борьба. И я был тоже одним из солдат, одним из участников огромной битвы за

новую жизнь.

ПЕРВАЯ ОПАСНОСТЬ

Фузаил Максум принимал гостей в своем становище. Весело плясал огонь под котлами. Здоровенные

джигиты, даже у очагов сидя, не снимали оружия. Винтовки и сабли мешали двигаться. Но, казалось,

джигиты не обращали на это внимания. Они в любую минуту готовы были, отряхнув руки, вскочить на

коней.

За длинным глинобитным дувалом были построены низкие временные кибитки. В них джигиты спали

вповалку. Здесь и штаб курбаши. Достаточно было команды, чтоб три тысячи всадников загарцевали у

становища в ожидании приказа.

Рядом с могучим Фузаилом Максумом Садретдин-хан выглядел сухоньким, беспомощным стариком.

От восхищения муфтий потирал ладошки, цокал языком.

- Ой, молодцы мои!

Грудь у курбаши выгибалась колесом. Фузаил Максум видел, с каким почтением самые уважаемые

люди принимали старика в эти дни. Приезд муфтия Садретдин-хана взбудоражил весь эмигрантский мир.

Бывшие баи и курбаши состязались в гостеприимстве. Дымились горки плова, шли степенные разговоры.

Махмуд-бек присутствовал на всех приемах. Он догадывался, что после праздников начнутся будни с

их интригами, борьбой за власть.

Курширмат считал себя военачальником. В духовные вожди он не годился. Известный курбаши

постарел, заметно сдал. Он предпочитал не вмешиваться в разговоры; сидел, поблескивая темными

очками. Единственный глаз ощупывал людей, подмечал мелочи. О новом государстве мусульман, о

политике Курширмат не говорил. У него была сила, были люди, способные творить дела. В том числе

Фузаил Максум. В его становище Курширмат и посоветовал побывать Садретдин-хану.

Муфтий многого еще не знал.

Он посещал дома руководителей эмиграции, и с каждым днем бородка задиралась все выше. Здесь

муфтий сможет развернуться. Здесь живут тысячи земляков, которых он подчинит своей воле.

Довольный, сияющий муфтий отвечав сейчас на приветствия джигитов.

Фузаил Максум знакомил его с сотниками. Это были дета влиятельных людей. Садретдин-хан

добрыми словами отзывался об отцах, вздыхал, сожалея об их гибели, старости, скитаниях по чужой

земле. Многих из тех он никогда не встречал, но отчаянно врал, отделываясь общими словами:

- Хороший был человек... Верный сын ислама...

Потом бормотал молитву. Сотники просили благословения, и муфтий желал им побед во имя веры и

нации.

Фузаил Максум показывал пулеметы, ящики с патронами, лимонки. Муфтий осторожно взял гранату.

Сухие, тонкие пальцы сжали ребристый металлический панцирь. Под кожей заходили желваки. Старик в

своем воинственном азарте был немного смешон. Но никто не улыбнулся.

- Ой, молодцы мой, - повторил муфтий.

Наклонившись, он положил гранату в ящик и кончиками пальцев провел по ряду лимонок.

40

Фузаил Максум показал комнаты, где висели рядом с новенькими халатами английские гимнастерки,

стояли крепкие сапоги. Здесь пахло тканью, кожей, плесенью. Муфтий хотел посоветовать чаще

проветривать одежду, но смолчал. В эти минуту он думал о том, что выступление против Советов близко.

Вот бы во двор к Фузаилу затащить кого-нибудь из англичан или японцев! Пусть полюбуются. Тогда они

иначе будут разговаривать с представителями «Милли истиклял».

В других комнатах, прохладных, темных, стояли огромные глиняные сосуды - хумы с кусками

жареного мяса.

Фузаил Максум мог повести в бой своих всадников сейчас же, сию минуту.

В становище не было ни одной женщины. И ничто не напоминало о них.

- Вы, я слышал, женились здесь? - спросил муфтий.

- Да, уважаемый отец. Но жене не пристало находиться среди воинов.

- Очень хорошо. Так и надлежит поступать большому военачальнику. - Муфтий льстил курбаши, и тот

готов был лезть из кожи, чтобы еще больше понравиться видному человеку.

- Вы не устали, уважаемый отец?

- Какой истинный мусульманин устанет от подобного зрелища! Вы порадовали меня, мой сын. Я будто

помолодел на много лет.

В комнате, покрытой коврами, за богатым дастарханом муфтий прочитал яростную проповедь.

Махмуд-бек видел, что достаточно одного слова - и люди Фузаила вскочат на коней.

Будни все-таки пришли. К муфтию потянулись эмигранты. Это были люди, промотавшие все

состояние. С надеждой смотрели они на каждого нового человека, ждали радостных сообщений.

Муфтий убежденно говорил о «близком дне», когда все изменится.

Стоило обнадеженному человеку уйти, муфтий начинал ворчать:

- Ничего не могут. . Беспомощны.

Махмуд-бек обратил на это внимание. Большинство русских эмигрантов быстро осваивались в чужих

местах: работали механиками, столярничали, открывали мастерские. Туркестанцы же, не имевшие

профессий, спустив деньги, занимались мелкой торговлей, а в лучшем случае - работали в

парикмахерских и пекарнях.

- Беспомощный народ, - осуждал их муфтий, но в душе он был рад этой неустроенности. Подобные

люди послушны, как дети.

За спинами отцов, вытягивая шеи, обычно теснилась молодежь. Парни выросли на чужбине. Многие

не каждый день видели свежую лепешку. Отцы хоть вспоминали о полях, лавках, заводах, вспоминали о

сытой жизни.

Новое поколение росло без надежд, родины, без будущего. Это поколение тоже быстро опутывалось

проповедями муфтия - сетями из высокопарных фраз.

Сотни бедняков гнули спину на чужбине. Обманутые, они бежали вместе со своими хозяевами и

теперь ждали хоть какого-то просвета в мрачных буднях, а муфтий во всех бедах и несчастьях обвинял

неверных - большевиков.

Один раз в неделю муфтий и Махмуд-бек шли как на службу в турецкое консульство.

Эсандол считал Садретдин-хана своим давним другом. Махмуд-бек произвел на консула самое

блестящее впечатление.

Подавался черный кофе. Муфтий неумело двумя руками брал хрупкую чашечку, бросал взгляды по

сторонам: так ли он поступает? Покончив с этой тонкой проклятой процедурой, муфтий сыпал

вопросами:

- Кто может помочь эмигрантам?

Эсандол держал чашечку на весу, сделав глоток, запивал его из стаканчика ледяной водой.

- Судьба человека в его руках, - уклончиво отвечал он.

- Но у них нет судьбы, и руки дрожат от голода, - наступал муфтий.

- Вы правы, уважаемый, у них руки дрожат. Но сначала мы должны взвесить общие силы. До вас этим

никто не занимался.

Муфтий, довольный, пропускал бородку через пальцы.

- Вы еще не познакомились со всеми эмигрантами. Мне хотелось бы знать, как живут казахи. -

Эсандол назвал небольшой район, где находилось около тысячи беженцев.

- Вы имеете полное право передвигаться по стране. Паспорта нашего государства обеспечивают вам

безопасность. Не забывайте, что вы - турецкие подданные.

Эсандол напомнил об этом с милой улыбкой. Фраза на первый взгляд была незначительна. Но

Махмуд-бек понял ее смысл: отныне каждый свой шаг нужно согласовывать с турецким консулом.

Огромная толпа голодных, оборванных людей тянулась за муфтием. Каждому хотелось получить

благословение, дотронуться рукой до его халата. Муфтий семенил к большой юрте. Степенные аксакалы

не поспевали за высоким гостем. Нищета сквозила во всем: в одежде, в движениях людей, в

заискивающих взглядах. Страшная нищета...

Аксакалы не жаловались. В большой юрте обстановка была иной. Напоминала она о прошедших днях

богатых скотоводов. По случаю приезда муфтия был зарезан баран. Огромные куски мяса были щедро

41

положены на глиняные блюда. Дымился бурый чай, перекипяченный с молоком. Аксакалы наперебой

угощали муфтия. А он сидел, сжав тонкие бесцветные губы.

Аксакалы на судьбу не жаловались.

Муфтий заговорил о близких переменах. Махмуд-бек в который раз слушал все это. Старики,

наклонившись, не пропускали ни единого слова, одобрительно кивали. В пустых глазах вспыхивали

искры.

Потом, довольные, все потянулись к кускам мяса: грызли крепкими зубами, чавкали, сытно рыгали и

вытирали жирные пальцы о край замусоленной, грязной скатерти.

Все были довольны, кроме муфтия. Перед отъездом он вытащил деньги и положил перед аксакалами.

Махмуд-бек знал, что это последние деньги, которые остались у Садретдин-хана.

В доме Курширмата было шесть маленьких темных комнаток с земляным полом. Дворик был тоже

невелик. Однако десять - пятнадцать гостей можно было усадить свободно.

Хозяин, как всегда, молчал, поблескивая черными очками. Глаз не видно. Только когда Курширмат

склонял голову вправо, можно было догадаться, что он единственным глазом кого-то рассматривает.

Чай подносили сыновья. У самовара хлопотала маленькая девочка. Изредка Курширмат произносил

короткую фразу, сообщая нечто неожиданное:

- Меня вызывали англичане... Был разговор...

Он многозначительно умолкал. Многие знали, что Курширмата никто не вызывал, никто с ним не

беседовал. Шестидесятилетнего курбаши за глаза называли «храбрым дураком». Англичане сейчас уже

не польстятся на эту фигуру.

- Англичане - настоящие люди, - откликался муфтий. Ему не терпелось повернуть разговор в нужное

русло.

Возвращаясь от казахов, Махмуд-бек высказал мысль:

- Вот к чему приводит бездействие...

Муфтий покосился на своего секретаря:

- Вы правы, Махмуд-бек. Вы словно прочли мои мысли.

- Если даже богатырь Фузаил сидит сложа руки...

Махмуд-бек недоговорил. Этого достаточно. Муфтий заерзал в седле и стегнул коня. Он будто

заторопился к большим, решающим делам.

- Что, если выпустить Фузаила денька на два? - Муфтий выжидающе смотрел на Махмуд-бека.

- Опасно. Время не подходящее. Граница хорошо охраняется.

- Фузаил, как ветер, ворвется в ближайший кишлак. Пусть напомнит, что воины ислама живы!

- Опасно, - повторил Махмуд-бек. - Впрочем, вы правы.

Смелая мысль теперь целиком завладела муфтием.

На встрече у Курширмата деятельный муфтий решил высказать свое предложение. Смущало

присутствие Саида Мубошира. Первая ссора между Саидом и Садретдин-ханом произошла давно, еще в

бухарском медресе. Этим людям нельзя было жить в одном городе. Вечно боролись они за первенство.

Во всем: в учебе, в службе, в делах.

Саид Мубошир - поэт, писец и ко всему прочему - чиновник в высоком правительственном

учреждении. Связь с эмигрантами и дружба с местными властями давали ему, как он считал, право

решать вопросы, советовать и в конце концов встать во главе туркестанской эмиграции. Но вот появился

Садретдин-хан...

Пока что соперники обменивались вежливыми поклонами и улыбочками. Но Махмуд-бек чуял грозу:

две силы должны столкнуться.

Саид Мубошир - поджарый, подвижный человек. Эмигранты его побаивались. Он творил подлости,

словно стихи: вдохновенно, ловко, увлеченно.

С каждым он вел задушевную беседу, потом неожиданно сообщал новость, от которой человек

хватался за сердце. Мубоширу нравилось, когда люди бледнели. Он натравливал брата на брата, отца

на сына...

Махмуд-бек, сидя рядом с муфтием, с интересом наблюдал за этой редкостной фигурой. Мубошир

мог очень пригодиться в опасной игре. Наклонившись к старику, Махмуд-бек прошептал:

- Не стоит при Мубошире начинать разговор.

Фраза только подстегнула решимость муфтия. Он потерял контроль над собой.

- Мои уважаемые друзья, - начал Садретдин-хан, - тучи, сгустившиеся над нашей родиной, не уплывут

сами по себе. Они будут скрывать солнце веры. Нужен сильный ветер. Но буря, как известно, начинается

с легкого ветерка.

Он долго говорил о скорой буре. Цветистую речь эту не все хорошо понимали. Старый наманганский

купец Тохта-бек вертел морщинистой шеей, вытирал рукавом слезящиеся глаза, дышал со свистом.

Муфтию казалось, что какой-то мальчишка балуется, отвлекает внимание взрослых от серьезного

разговора. Тохта-бек втянул воздух и замер.

Выбравшись из потока пышных фраз, Садретдин-хан наконец предложил:

- Пусть Фузаил Максум с небольшим отрядом перейдет границу. Пусть хотя бы в двух-трех кишлаках

ощутят гнев воинов ислама. Там уже успокоились, погрязли в грехах...

- Пусть, - Курширмат кивнул.

42

И многие поддержали:

- Пусть...

Тохта-бек завертел головой. Ему объясняли решение уважаемого муфтия.

- Надо бить. Надо бить! - свистнул он.

Когда наступила тишина, заговорил Саид Мубошир.

Его речь была рассудительна:

- Мне больше, чем кому-либо из присутствующих, известно о взаимоотношениях государств.

Муфтий еле сдерживал себя. Стремление этого чиновника к превосходству и сами слова Мубошира

бесили его. Но, склонив голову, он вынужден был дослушать до конца.

Саид Мубошир напомнил, что между Советами и страной, что приютила их, существует

дружественный договор. Вылазка Фузаила Максума может повлечь за собой пограничный конфликт.

Правительство его страны будет очень обижено.

Он так и сказал, негодяй: моей страны!

- Продался! - взвизгнул муфтий. - Продался, забыл о родине, вероотступник.

Саид Мубошир почувствовал, что все на стороне муфтия, и поспешил заверить:

- Я вместе с вами, друзья. Вместе. Но я хотел предупредить...

- Вероотступник! - бушевал муфтий. - Ты со своим правительством нас продаешь Советам.

Мусульмане нищенствуют. У нас нет жизни, нет хлеба. Да падет проклятие аллаха на ваши головы!

Саид Мубошир засопел, неспешно, тяжело поднялся. Пожалуй, все, кроме муфтия, почувствовали

угрозу в этих неторопливых движениях.

На другой день муфтия вызвали в полицейский участок и строго предупредили: если турецкий

подданный муфтий Садретдин-хан Шараф Ходжа Казы Оглы еще раз осмелится проклинать

правительство, то он будет выслан из столицы или даже из пределов государства.

А через неделю вернулся чудом вырвавшись из засады, Фузаил Максум. Бандит хорошо понимал, что

это была именно засада. На советской стороне его ждали.

Встревоженные лидеры эмигрантства снова собрались в доме Курширмата. Все были уверены, что

донести мог только Саид Мубошир. Но тот пустил слух, что это старый завистник Садретдин-хан хотел

погубить Фузаила Максума. Вздорное обвинение взбудоражило и без того взвинченных, настороженных

людей. Никто не задавался вопросом, зачем понадобилось уважаемому муфтию уничтожить Фузаила. О

недавней же склоке между правительственным чиновником Мубоширом и муфтием многие не знали.

Саида Мубошира боялись, но и Садретдин-хан был представителем «Милли истиклял». За спиной у него

- турки и англичане.

Сборище было малочисленным. Не пришел и Саид Мубошир. Садретдин-хан бушевал и требовал

смерти предателю. Курширмат покачивался, будто не слышал строгих обвинений. Только один голос

поддержал муфтия.

- Смерть! - крикнул Фузаил Максум. Он еще не отошел от испуга и с налитыми кровью глазами искал

предателя. - Только смерть!

Курширмат даже не повернулся в его сторону.

По городу полз и другой слух, будто на чужой стороне Фузаил Максум все-таки поживился: удирая от

погони, он ухитрился выкрасть в горном кишлаке девочку.

Муфтий не придал этому значения, а Курширмат насторожился: неизвестно, кто виноват. Было ли тут

предательство или зарвавшийся Фузаил Максум попросту искал женщин, а о главном деле не думал.

Лишь несколько человек знали, на каком участке должен перейти границу отряд. Перечислили всех.

Среди них Саида Мубошира не оказалось. Посчитали по пальцам. С Махмуд-беком выходило пять

человек.

- Вот оно какое дело, - задумчиво пробормотал Курширмат.

И все притихли.

«Не такой уж он дурак, - отметил про себя Махмуд-бек. - Даже муфтий растерялся».

Уважаемое собрание ничего не решило. Курширмат внес предложение: немного выждать. Все

обрадованно загалдели: конечно, подождать!

Путаясь в полах длинного халата, муфтий семенил рядом с Махмуд-беком и ворчал:

- Кто-нибудь из этих негодяев уже побежал к Саиду доносить. Потопит он нас, потопит. Совсем

поглупели, обезумели люди, как собаки грызутся.

- Пойдемте быстрее, уважаемый отец, скоро ночь, - поторопил Махмуд-бек.

Почти месяц они жили в караван-сарае. Это было длинное, двухэтажное здание. Второй этаж чудом

держался на хилой основе, к тому же вперед выступала покосившаяся терраса. Садретдин-хан выбрал

комнату с небольшой прихожей внизу. Здесь под окнами галдели проводники караванов и всяческий

оборванный сброд, однако опасности провалиться сквозь трухлявый пол не было.

Двор тянулся, словно широкая улица. Обычно его занимали ленивые, медлительные верблюды. Да и

люди частенько устраивались под открытым небом. Не всякий может позволить себе снять комнату, а то

и две, как это сделал купец из Стамбула - Аскарали.

43

Купец понравился муфтию. Аскарали в первый же вечер навестил уважаемого Садретдин-хана, о

котором много слышал еще с детских лет. Муфтий по привычке соврал, будто знает почтенного отца

Аскарали. Купец промолчал.

Садретдин-хан и Махмуд-бек прошмыгнули в ворога. Старик перевел дыхание:

- Тише, тише, сын мой... фу-у... Еще день прошел.

У входа в комнату сидело несколько мусульман из Индии.

Муфтий поинтересовался:

- О чем вы спорите, дорогие дети?

- Здесь готовятся к празднику Независимости; а мы до сих пор гнем спины на англичан.

- Да-а... - коротко посочувствовал муфтий и нырнул в комнатку.

Снимая халат, он ворчал:

- Независимость, независимость... Ходят босиком, а независимости захотелось. Им не нравятся

англичане...

Отдохнуть муфтий не смог. Раздался стук, и с легким поклоном появился шофер Эсандола.

- Вы, уважаемый, очень нужны моему господину. Он просил извинить его... Но по важному делу.

Махмуд-бек тоже стал собираться. Шофер смущенно потоптался и добавил:

- Одного вас, господин муфтий.

Садретдин-хан пожал плечами:

- Хорошо.

Такого еще не бывало. Махмуд-бек давно стал тенью муфтия.

- Я побуду у господина Аскарали, - сказал, скрывая волнение, Махмуд-бек.

- Хорошо, сын мой.

Купец тепло встретил гостя. Оглянувшись на дверь, потом на окно, он сообщил:

- Появился в городе ваш товарищ детства.

Махмуд-бек прикусил губу.

- Муфтий уехал к Эсандолу, - сказал он.

- Вероятно, по этому поводу, - сказал Аскарали.

Они не ошиблись. Муфтий, утонув в мягком кресле, с удивлением смотрел на обеспокоенного

консула, который вышагивал по кабинету и задавал непонятные вопросы:

- Махмуд-бек служил у Джумабая?

- Его воспитанник...

- Имя, конечно, другое?

- Конечно, господин. Аллах дает жизнь, а не имя. Но зря сомневаетесь. Рекомендация самого

Мустафы Чокаева.

Наконец Эсандол тоже сел в кресло напротив муфтия и наклонился к гостю:

- Так вот, уважаемый Садретдин-хан. В городе появился новый эмигрант, верный нашему делу

человек. Он тоже воспитанник Джумабая. Но у этого юноши совсем другое мнение о вашем Махмуд-беке.

Он его знает с детства... Лучше нас...

- Как же так? Как же? - Голос у муфтия надломился. Он беспомощно развел руками.

Только сейчас Эсандол увидел, как постарел этот неугомонный человек.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Эти годы для республики были годами расцвета.

Перед уходом за границу я встретил в газете фамилию Мавляна. Он был тогда заведующим сельской

школой в Ферганской долине и один из первых взялся за создание колхоза. Стал председателем.

Газета хвалила таких людей. Мавлян начал учиться агрономической науке. Колхоз, которым он

руководил, уже в 1935 году считался одним из лучших.

Я жил в другом мире. Там люди боялись сознаться, что их далекие родственники вступили в колхоз.

Иной раз это могло и навредить. Нужно сказать, что муфтий Садретдин-хан сам не представлял, что

такое - коллективное хозяйство. Его убивала мысль, что земля находится в руках крестьян. Они для него

были босяками. И вообще каждое слово, рожденное новой жизнью, раздражало старика. А в злобе он

мог наговорить что угодно и терял способность трезво разбираться в обстановке.

Я завидовал Мавляну, его борьбе, его победам. Я как-то сказал об этом опытному чекисту, который

встречался со мной, подготавливая к отправке к туркестанским эмигрантам. Чекист сдвинул рыжеватые

брови:

- Ну что ж. Подумай еще.

- Я все обдумал.

- Там будет меньше друзей... - сказал чекист. - Будет, возможно, только один человек.

Им оказался большой любитель поэзии... Веселый и смелый человек, которого эмигранты знали как

преуспевающего торговца оптовым товаром Аскарали.

Помню, вместе с чекистами мы разбирали самые различные ситуации, в которых я мог оказаться.

Однако мы и не предполагали, что за рубежом, именно в этой стране, в этом городе, появится мой

сверстник, с которым я рос и которого, как мне казалось, хорошо знал.

44

Первая опасность нависла надо мной, и первым на помощь пришел Аскарали.

ПРАВЫЙ СУД

В переулке заскрипела арба. Все прислушались. Арба, судя по всему, едва двигалась. Наверное,

кляча с трудом передвигала ноги, а извозчик даже не пытался ее подгонять.

Как утомительно долго скрипят старые колеса. Как медленно идет время...

Лидеры эмиграции еще пытались сохранить в тайне неприятное происшествие с Фузаилом

Максумом. Но слух о большевистском агенте уже облетел город.

Курширмат в десятый раз взял завещание Джумабая, снял очки и повертел бумажку перед

единственным глазом. Со стороны могло показаться, что Курширмат нюхает листок.

- Зря, Рустам-джан, ты затеял эту историю, - спокойно заговорил Махмуд-бек, - зря.

Садретдин-хан с надеждой смотрел на своего помощника. Муфтию, да и другим главарям, Рустам не

понравился. Молодой человек был в легком, светлом костюме, очень отличался от присутствующих.

Муфтий был уверен, что скромный преданный Махмуд-бек снимет с себя тяжкое обвинение. А если не

снимет?

Садретдин-хан взглянул на пунцовое лицо Фузаила Максума, на его тяжелые руки, лежащие на кобуре

маузера. Здесь приговор выносился быстро.

Муфтий не верил в обвинение, которое только что предъявил Рустам Махмуд-беку. Но

предостерегающие слова Эсандола, угрюмое молчание Курширмата, багровое лицо Фузаила Максума

вызывали тревогу.

- Почему зря, Камил? - Рустам усмехнулся. - Ты - сын большевика, которого убил Ислам-курбаши. Да,

сын! Ты в Баку вступил в комсомол. В Самарканде стал большевиком.

- Отца я не помню. Меня воспитывал Джумабай.

- Не порочь имя благородного человека. Он - двоюродный брат моего отца. Он стал и моим отцом. Вот

завещание...

- Завещание фальшивое, - твердо заявил Махмуд-бек.

- Ты стал ученым, Камил, - не отступал Рустам. - Тебя научили большевики. Но здесь - умные люди.

Расскажи им, как вступал в партию.

- Так было нужно. Об этом знал Икрам Валиевич, уважаемый человек, друг Мустафы Чокаева.

Садретдин-хан утвердительно кивнул.

- Нам нужно было занять руководящие посты. Если бы не разгром нашей организации...

- Организация! - скривился Рустам. - Собирались молодые преподаватели, говорили о стихах...

- Эти преподаватели за свои разговоры или расстреляны, или сидят в тюрьмах, а ты бездельничаешь,

разгуливаешь в парижском костюме, - грубо оборвал Махмуд-бек.

Ох, этот костюм! Он никому не нравился. С каким бы наслаждением Фузаил Максум сейчас увидел на

светлой ткани пятна крови.

Но пока курбаши не шевелился. Разобраться, кто тут прав, кто нет, ему было тяжело. Фузаил, как и

Курширмат, многое не понимал.

- Вы боитесь, что я тоже буду претендовать на земли Джумабая, - сказал Махмуд-бек, подчеркнуто

переходя на «вы». - Их нет, этих земель, и не об этом вообще нужно думать. Спасение родины - вот наша

единственная цель. А о ней-то вы и забываете, Рустам.

Опять хороший удар. Садретдин-хан ненавидел людей, которые в тяжелые времена пеклись о своем

благополучии.

- Вы спокойно жили в Стамбуле, а уважаемый, святой человек скитался в песках, ночевал в

полицейских участках, в караван-сараях. Что-нибудь подобное вы испытали?

- Подождите, Камил. - Рустам растерянно поднял руку.

- Отвечайте на вопрос. Ну?

Рустам боялся посмотреть на присутствующих. Он чувствовал, как накаляется обстановка в

маленькой прохладной гостиной (мехмонхоне) Курширмата. Хозяин свернул листок и, надев очки, снова

стал молчаливым, непроницаемым. Скоро все решится, он произнесет короткое слово, определяющее

судьбу одного из этих молодых эмигрантов. А Фузаил Максум, не моргнув глазом, выполнит приговор.

В переулке зацокали копыта. Такие бодрые лошади бывают только у дорогих извозчиков. Потом

послышались голоса, и раздался стук в калитку.

В мехмонхану вбежал старший сын Курширмата.

- Приведи гостей, - приказал отец.

Ислама-курбаши невозможно было узнать. Желтая, дряблая кожа, изрезанная десятками морщин. На

страшной, неестественно тонкой шее кожа висела складками. Ислам-курбаши очень похудел, но живот,

вздувшийся, огромный живот выпирал из-под халата.

Ислам шел, опираясь на руку Аскарали. Купец учтиво поздоровался с присутствующими, приложив

руку к сердцу, усадил своего больного спутника и обратился к Садретдин-хану:

- Уважаемый господин, по вашей просьбе я разыскал одного из самаркандцев, который знал

достопочтенного Джумабая. Это курбаши Ислам. Он честно сражался за веру и нацию. Курбаши Ислам

сейчас живет в тишине и покое возле Фруктового базара. Я думаю, кто-нибудь поможет ему доехать

45

домой. Меня, к сожалению, ждут торговые дела. - Он говорил о старом курбаши как об отсутствующем,

потому что Ислам был глух.

Все внимательно, напряженно вытянув шеи, выслушали речь преуспевающего человека.

- Дорогой Аскарали, - льстиво заговорил Садретдин-хан, - я надеюсь, Ислам-курбаши располагает

какими-то документами своего друга Джумабая?

- Да, уважаемый господин.

- Что у него есть? - не выдержал Курширмат.

- Завещание.

- Как-кое завещание? - заикаясь, спросил Рустам.

Аскарали нагнулся к Исламу-курбаши, сложил ладонь рупором и крикнул:

- Дайте бумагу Джумабая, - и показал на грудь старика.

Курбаши понимающе кивнул и вытащил поблекший платок. Руки у него дрожали.

- Вот оно, - сказал Аскарали и развернул тугую трубочку плотной, старой бумаги.

- Прочтите, сын мой. У вас молодые глаза.

Джумабай завещал все свои сбережения, земли, скот воинам ислама. А именно - отряду Ислама-

курбаши.

- Как? - Рустам, нарушая правила приличия, вскочил.

Но Курширмат зло махнул рукой:

- Садись.

Фузаил Максум расстегнул кобуру маузера.

Только один Аскарали, казалось, не замечал, как напряжена обстановка. Выполняя просьбу

Садретдин-хана, он жертвовал своим драгоценным временем, но был учтив и вежлив.

- Сын мой, - снова обратился к нему муфтий, - познакомьтесь вон с той бумагой, сравните подписи.

Курширмат подал завещание Джумабая, представленное Рустамом.

- Н-да... - протянул Аскарали. - Здесь другая подпись. Кстати, дата весьма подозрительна. В ту пору

Джумабай уже был расстрелян большевиками. Впрочем, это можно уточнить. У Фруктового базара живут

еще несколько самаркандцев. - Аскарали с поклоном вернул бумаги муфтию. - Я рад, что молодые

друзья встретились снова на чужбине. - Впервые Аскарали повернулся к Махмуд-беку: - Ваш друг

детства очень переживал в Стамбуле, когда прочитал советскую газету.

- Какую газету? - насторожился Курширмат.

- Советскую. В ней ругали нашего Махмуд-бека.

- Верно, ругали! - подтвердил Садретдин-хан.

- Вот, вот. . Значит, я не ошибся? - обратился Аскарали к Рустаму. - Сам-то я этих газет не читаю.

- Не ошиблись, - пробормотал Рустам.

- Ну вот, значит, все и выяснилось, - улыбнулся Аскарали. - А теперь, уважаемые господа, разрешите

мне удалиться. Меня ждут дела. - Поклонившись, купец сумел ловко положить к ногам муфтия мешочек.

- Ислам-курбаши болен и живет в крайней нужде. Пусть это скромное приношение поможет продлить его

дни.

Аскарали обращался только к Садретдин-хану, но его слова услышали все.

- Похвально, похвально, мой сын, - растроганно произнес муфтий.

В мехмонхане снова воцарилось молчание: люди ждали, когда хлопнет калитка и зацокают, удаляясь,

веселые копыта.

Дервиш растирал комочки глины. Все внимательно, молча следили за этим нехитрым занятием.

Этот дервиш был не как все. Он трижды посещал Мекку. Бездельники, которые всегда находятся в

любом караван-сарае, слушали его, раскрыв рот.

Дервиш взял щепотку приготовленной ныли и посыпал язву на лбу. Рана была свежей и, конечно,

самодельной. Дервиши умели так надрезать кожу, что создавалось впечатление, будто рана произошла

от бесконечных поклонов всевышнему.

Паломник перемежал свой рассказ фразами из корана и подробностями, которые производили

впечатление на слушателей.

- Мы вошли через Баб-эс-Салам - Ворота Спасения. Все разулись. Большое счастье пройти через эти

ворота. - Дервиш - еще здоровый, сильный человек. Сквозь дыры грязной, засаленной одежды видны

широкие мускулистые плечи. - Кто-то указал на Каабу и крикнул: «Шуф, шуф эльбейт аллах эль-харам» -

«Посмотрите, посмотрите, дом господен».

Махмуд-бек стоял, заложив руки за спину, у стены. Не пристало же ученому человеку в хорошем

халате на голой земле устраиваться рядом с погонщиками-слугами, оборванными паломниками!

- Большая мечеть окружена галереями. И тут же стоят семь минаретов. Семь! А в храме - колодец

Земзем. Рядом комната, где много кувшинов. Я взял один, зачерпнул святой воды... Вот этот платок

окроплен водой Земзем.

Махмуд-бек почувствовал на себе пристальный взгляд. Глядевший на него парень с лицом,

усыпанным мелкими, еле заметными оспинками, не походил на базарного бездельника или слугу. Он был

в приличном халате.

Махмуд-бек видел этого парня впервые. Парень смутился, отвел глаза.

- Решетка окружает камень Кааба, покрытый черной тканью с золотыми и серебряными узорами...

46

Парень опять покосился на Махмуд-бека.

Дервиш разрешил своим слушателям прикоснуться к платку. Протянулись дрожащие пальцы.

Слушатели, словно боялись, что счастье может ускользнуть. Дервиш сидел довольный и был похож на

щедрого богача, раздаривающего деньги направо и налево.

Махмуд-бек заметил, что только парень с оспинками на лице не пытается протянуть руку к

замусоленному платку.

Муфтий решил посвятить вечер письмам.

- Ладно, сын мой. Отдохните в обществе Аскарали, - согласился он с просьбой Махмуд-бека, - у этого

человека есть чему поучиться.

- Хорошо, господин.

- И передайте ему мое благословение, - рассеянно добавил Садретдин-хан.

Он уже обдумывал очередное послание Мустафе Чокаеву и сейчас был далек от других дел.

У Аскарали - постоянно посетители. Богатые купцы заходят бесцеремонно. Будто только их и ждут.

Другие осторожно стучат в дверь или, открыв ее, просовывают бороду в щель и просят позволения

войти. Входят иногда сразу пять-шесть человек. Все молча, сосредоточенно усаживаются вдоль стены и,

разглядывая таинственный ящичек, терпеливо, упорно ждут звонка.

В конторе - единственный телефон на весь караван-сарай. Посетители приходят взглянуть на чудо.

Звонок их приводит в восхищение. А если купец в добром расположении духа, он дает подержать трубку

кому-нибудь из незваных гостей. Тот берет трубку обеими руками; лицо у него вытягивается, когда он

слышит чужой голос. Гость отодвигает трубку, рассматривает ее. Аскарали смеется.

- Проходите, Махмуд-бек, садитесь. Почитайте пока.

У Аскарали много книг. Когда в комнате посетители, он предлагает Махмуд-беку стихи древних поэтов.

Какой-нибудь упрямый купец добивается от Аскарали своего. Аскарали уклоняется, начинает

рассказывать что-нибудь не относящееся к делу. Рассказчик он блестящий.

- Вы только представьте, какие удары судьбы испытал на себе этот божественный напиток - кофе!

Родился он в Южной Аравии. Один муфтий из Адена ввел его в употребление и распространил среди

дервишей: напившись, можно, бодрствуя, проводить в молитвах всю ночь. Потом кофе пришел в Мекку, в

Стамбул, в Каир. Эго было в 1500 году. Стамбул его радушно встретил. Лет через пятьдесят открыли

кофейные дома. За кофе беседовали, играли в шахматы. - Совсем сникший торговец слушает, стараясь

быть внимательным. Ему завтра двигаться с караваном, а судьба шелка все еще не решена. И зависит

она от Аскарали. - Мусульманские богословы даже вступили с кофе в битву. Как же! Возбуждающий

напиток... Запретить заодно с вином! Но кофе победил. Через Стамбул и Каир ароматный напиток

перебрался в Европу, и сто лет спустя первую чашку кофе подали в Венеции. Вы не хотите чашечку

кофе?

Купец никогда не любил этот напиток, а сейчас ненавидел его. Но никуда не денешься - приходится

терпеть!..

- Господин Аскарали, что же с шелком?

- Ах, шелк... - Оптовый торговец будто очнулся. - Вы же знаете, как он упал в цене.

- Почему упал? - хрипло спросил купец.

- Упал, упал, - сожалея, вздохнул Аскарали. - Смотрите...

Он наконец оставил кофейник в покое и потянулся к столику. Бумаги, которые выложил Аскарали

перед купцом, ничего не могли тому объяснить. Купец смотрел на цифры со смешанным чувством

уважения и ненависти.

- Вы берете шелк?

- Конечно, беру, но... - последовало длинное объяснение, после которого Аскарали назвал цену. Купец

начал задыхаться. Аскарали немного повысил цену.

- При всем моем уважении к вам, больше не могу.

Сделка состоялась, и купец ушел.

Махмуд-бек, сидевший в углу с книгой, рассмеялся:

- Где вы так научились торговать?

- Ума не приложу, - чистосердечно признался Аскарали. - Я их просто ненавижу. Поэтому, вероятно,

получается удачно.

- А деньги жертвуете басмачам, - уже серьезно сказал Махмуд-бек.

- Не принимайте это близко к сердцу, - в тон ему ответил Аскарали. - Так нужно, мой дорогой друг. Так

нужно. С волками жить... Привыкайте. Иначе нельзя. Дни Ислама сочтены. Это развалина. Его даже

судить нельзя.

- Он убил моего отца.

- Я знаю, Махмуд-бек. Все знаю. Ваш отец оберегал хлеб бедняков. Они не просто его убили. Они

набили ему рот зерном и бросили его в огонь. Но теперь Ислам гибнет. Он жалок. Есть пострашнее