До особого распоряжения

Далеко заползли туркестанцы. Осмотрительные люди.

Махмуд-бек представил, как к английским агентам заявятся нежданные гости с поручением от

«верного друга» великой Германии.

Самый старший, тридцатипятилетний купчишка, впервые встретившийся с иностранцем, неловко

крутил в толстых пальцах сигарету, которой его угостил капитан. Два молодых джигита, потерявшие на

чужбине и состояние, и отцов, были злы, готовы идти хоть на край света.

Ушли эти люди в Индию в скромной одежде паломников, каких много на дорогах Востока. Никто не

заметил их исчезновения. И никто никогда не вспомнит о них.

Назим не понимал всего, что происходит вокруг. Он знал только одно: ему желают добра. Юноша

повзрослел, вытянулся. Над губой легла черная полоска. Только плечи были узкими да слегка

ссутулилась спина. Всерьез Назим не работал. Аскарали не хотел привлекать внимания к способному

юноше. Местные ювелиры как с цепи сорвутся, затянут юношу в свои сверкающие лавчонки, тогда

исчезновение Назима может вызвать лишние разговоры.

Юноша был вроде мальчика на побегушках у Аскарали.

Салим уже несколько раз побывал в конторе оптового купца: присматривался к юноше, с которым

предстояло пройти нелегкий путь. С трудом скрывал радость. Ему было как-то не по себе в присутствии

Аскарали и Махмуд-бека. Он пытался как бы вознаградить их - рассказывал им веселые истории о

94

последних чудачествах муфтия Садретдин-хана. Аскарали и Махмуд-бек искренне смеялись. Но им-то

еще оставаться здесь.

Салим чувствовал, как накаляется обстановка в городе. Он заучивал имена курбаши, цифры,

показывающие подлинное количество воинов ислама, расположение становищ, эмигрантских аулов,

имена немецких разведчиков, военных специалистов - короткий, обстоятельный доклад в Центр.

- Не бросай парня, - сказал Аскарали. - Ему нужно во многом разобраться, многое понять.

- Он будет учиться.

- И ты будешь, - твердо сказал Аскарали.

- Мне уже под тридцать, - вздохнул Салим.

- Все равно. Кончится война - пойдешь учиться. Кстати, перстень возьми. Сберегите его.

- Может, оставите... На всякий случай!

- Нет. - Аскарали повертел перстень, в который раз посмотрел на верхушки тонких тополей.

Колышутся веточки под заходящими лучами солнца. Где-то далеко-далеко - снежные горы.

Махмуд-беку приснились золотые тополя. Но даже сон этот не дали досмотреть. Стучался сосед

Суэто-Ахмаджан. Ночной визит мог быть вызван исключительным событием.

- У меня гость, - сообщил Ахмаджан.

В комнате сидел местный чиновник. Ахмаджан не стал его представлять, а коротко сказал:

- Послушайте, господин Махмуд-бек.

Чиновник рассказал, что два часа назад состоялось первое заседание нового правительства

Туркестана. Заседание проходило на квартире Саида Мубошира. В числе присутствующих находился

толстоватый немецкий офицер в очках.

- Капитан Дейнц, - пояснил Суэто-Ахмаджан.

- Что бы это значило? - растерянно спросил Махмуд-бек.

- Ему нужно заплатить, - японец глазами показал на чиновника.

- Сейчас, сейчас, - заторопился Махмуд-бек.

Он не мог прийти в себя.

Когда чиновник, кланяясь, вышел из комнаты, Суэто зло сказал:

- Немцы путают все карты. Они слишком рано затеяли опасную игру. - Сдержанный Суэто выругался.

Приближался рассвет. Перед домом, надрываясь, выла собака.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Девятого мая, в Праздник Победы, людьми владеет и радость, и печаль. Пожилая женщина идет с

цветами, а в кулаке мнет платочек, мокрый от слез.

Знакомый фронтовик пожаловался мне, что утром дала о себе знать рана. Давным-давно

зарубцевалась. Вдруг через четверть века - острая боль.

Тревожат раны, и кинокадры, и звуки фронтовых песен, и даже бодрый походный марш.

Девятого мая к могилам солдат приходят тысячи людей.

У пионера между бровей появляется строгая морщинка. Рядом я слышу едва сдерживаемое глухое

рыдание. Кого на войне потеряла эта женщина?

Склоняет голову ветеран. По его медалям нетрудно определить боевой путь: Москва - Вена - Прага.

Сколько осталось на этом пути холмиков со скромными пятиконечными звездами...

Тогда, прощаясь с друзьями, солдаты не плакали.

Легкий звон орденов и медалей. Ветеран поднимает руку и неловко, по-мальчишески, кулаком

проводит по щекам.

Он замечает меня.

- Вот как получается, - смущенно говорит фронтовик. Взглянув на мой орден Красного Знамени, он

замечает: - Редко носишь, а зря.

Орден я получил пять лет назад: в связи с двадцатилетием победы над фашистской Германией.

- На каком пришлось, браток?

- Пришлось, - неопределенно отвечаю я.

Мы смотрим на ровный строй пионеров. Над ними у ограды поднимаются тополя. Утреннее солнце

осветило верхушки.

- Золотые тополя, - невольно говорю я.

- Какие? - удивляется фронтовик.

- Да так...

Он больше не стал задавать вопросов.

Здесь, возле солдатских могил, у каждого свои воспоминания.

СЧИТАННЫЕ МИНУТЫ

За подобным дастарханом эмигранты не сидели давно. От горячих лепешек, сдобных и слоеных, с

тмином, с кунжутным семенем, шел неповторимый запах, напоминая о далеких днях.

95

На блюдечках лежали куски халвы - ореховой, медовой; зульбия - из тонких слоев теста; занжибал - с

примесью кофе; парварда - во вкусе которой вместе с сахаром давал себя знать и перец. Матово

поблескивал нават - твердый комковый сахар, лежали в ярких бумажках чужеземные конфеты.

Чайники то и дело поднимались над дастарханом, чтобы через минуту тяжело, степенно опуститься

со свежим ароматным напитком на с трудом отыскиваемое свободное место, потому что уже появилась

еще одна тарелка с пирожками, с колечками казы - конской колбасы.

За дастарханом сидели члены только что сформированного правительства Туркестана. Премьер-

министр Саид Мубошир угощал своих верных друзей. Самый молодой член правительства - министр

просвещения Рустам Джумабаев разливал чай и, как приближенный к главе, к его дому, приглашал,

протягивая руку к дастархану:

- Пожалуйста, уважаемые, пожалуйста.

Пальцы мелькали над дастарханом. Сухие и скрюченные, толстые и жирные. Все они жадно, цепко

хватали колбасу, пирожки, куски холодной баранины. Нетронутыми оставались орехи и фисташки.

Пожелтевшие, гнилые зубы напрасно пытались разгрызть крепкую скорлупу. Даже фисташки с

трещинкой на бочку не поддавались таким зубам. Вспомнив молодость, гости брали по два ореха,

сжимали в кулаке. Орехи соскальзывали, вырывались.

Рустам подносил чай, разливал, подавал пиалы, улыбался старшим. Не догадывался, что старшие, не

сговариваясь, пришли к выводу: выскочка, интриган.

- Уважаемые господа! - торжественно произнес Саид Мубошир. - Пожалуйста, угощайтесь.

И все наперебой стали протягивать руки к широким блюдам, приглашая друг друга.

- Пожалуйста!

- Пожалуйста!

Тонкий серпантин нарына заскользил из пальцев в бульон. Пошли по кругу чашечки с приправами -

гранатовым соком и уксусом.

Угощение затягивалось.

Деловая часть сегодняшнего собрания была более краткой. Распределяли портфели министров

легко. Для каждого вроде нашлась подходящая должность в новом правительстве. Человек, получивший

должность, принимал поздравления, но нередко в то же время думал: «Обидели! Самые жирные куски -

казна, земледелие, вода, хлопковая промышленность, железная дорога - себе захватили!..»

Должности поменьше, менее доходные, вроде министерства просвещения, достались молодым и

промотавшимся людям.

Саид Мубошир произнес речь, призвал к сплочению.

В деловой разговор не ввязывался большой немецкий гость. Рустам переводил речи, представлял

новых министров. Капитан Дейнц протягивал руку, пожимал ладони. Слабые, крепкие - всякие.

С обеда, сославшись на дела, Дейнц ушел. Его присутствие немного сковывало курбаши, баев,

торговцев. Громко втягивая бульон с длинным серпантином нарына, подгоняя его кусочками лепешки к

краю касы, министры чавкали, хвалили хозяина, забыв о делах.

Почти в полночь подали плов. Золотистые горки на больших глиняных блюдах - ляганах венчали

хорошо прожаренные куски, аппетитные косточки. Кости предназначались для уважаемых людей. Один

мосол положили перед Саидом Мубоширом.

Мосол лежал крупный, покрытый мясом. Стукни мослом по ладони, и из него выпадет жирный,

дрожащий мозг. Все члены правительства, хотя и не были голодны, невольно косились на эту кость.

Камень пролетел над головой и глухо стукнулся, потонув в пыли. За ним - второй. Махмуд-бек

прижался к забору. Тени метнулись в переулок. А Махмуд-бек даже и не пытался достать оружие.

Неужели опять люди Саида Мубошира?

Махмуд-бек перешел пустынный Фруктовый базар. Одинокий сторож молча посмотрел вслед хорошо

одетому господину. У горок дынь спали крестьяне, завернувшись в свои лохмотья. Обязательно у каждой

горки - мальчишка. С детства ребята привыкают к делам, готовятся заменить хилого, больного отца или

деда.

Чайхана была уже закрыта. Махмуд-бек постучался. Хозяин вначале недовольно поворчал, но, открыв

дверь, отступил с поклоном:

- Пожалуйста, господин.

Вероятно, у Махмуд-бека был довольно растерянный вид.

- Что случилось?

Махмуд-бек стоял перед человеком, который многое знал. Выслушав гостя, он возмутился:

- Я разбужу работника. Он проводит вас. Одному нельзя ходить.

Но прежде чем пойти за работником, хозяин усадил Махмуд-бека.

- Теперь можно не только подозревать. Это они. Точно.

- Кто? - не понял Махмуд-бек. - Люди Мубошира?

- Нет, другие, - твердо сказал ферганский чайханщик.

В среде бедных эмигрантов давно зрело недовольство своими лидерами. До бедняков все-таки

дошли слухи о новой жизни на родине. Светлые головы сами пришли к выводу: баи и курбаши ни к чему

доброму не приведут.

96

Чайханщик слышал угрозы в адрес Курширмата и Махмуд-бека. Но не придал этому значения. Сейчас

он возмутился:

- Вот что затевают, нищий сброд!

А Махмуд-бек спешил поделиться этой радостью с Аскарали.

Тот был тоже доволен.

- Приятно, что люди начинает все понимать. Однако будь осторожен. Особенно сейчас. Не хватает в

последние дни получить удар, да еще от друзей.

Последний день...

С утренним караваном Аскарали уходил в другую страну. Об этом пока никто не знал, кроме Махмуд-

бека. Завтра на рассвете узнает хозяин и несколько постояльцев, которые только и заняты тем, что

следят за чужой жизнью.

- Ты покинешь город в крайнем случае через два дня. В крайнем случае, - подчеркнул Аскарали. - Не

позже.

- Но как оставлять эту свору? - развел руками Махмуд-бек. - Они и правительство создали.

- Правительство смешное, - покусывал губу Аскарали. - Смешное... Да...

Он думал о кучке эмигрантов. Конечно, как правительство они не будут признаны ни одной страной,

ни одной разведкой. Но их, озлобленных, готовых на любую подлость, все-таки могут использовать враги.

Даже немцы начали заигрывать с Саидом Мубоширом. Это понятно. В случае гибели, провала Махмуд-

бека гитлеровцы делают ставку на Мубошира.

- Откуда они о нем узнали? - спросил Аскарали.

- Кажется, - медленно проговорил Махмуд-бек, - кажется, я сам рассказал о Мубошире.

Он был готов покаяться, но Аскарали остановил его взмахом руки:

- Сейчас это не имеет значения. Немцы выходят из игры завтра-послезавтра.

- Мубошир остается.

- Ты прав, - опять задумался Аскарали. - Остается... Немцы могут обнадежить их. Мубошир будет

ждать.

Казалось, все варианты были уже пересмотрены десятки раз. Сегодня можно свернуть всю работу и

покинуть город. Завтра-послезавтра в дипломатических кругах разразится большой скандал. Завтра-

послезавтра дипломатические представительства Советского Союза и Великобритании заявят протест

по поводу действий немецких специалистов, направленных против союзников. Местное правительство,

разумеется, примет конкретные меры. И нужно же, чтобы в эти минуты встало новое препятствие: Саид

Мубошир, тот самый, с которым, казалось, давным-давно все покончено.

Аскарали предлагает свой план. Махмуд-бек молча слушает. Затем делает несколько замечаний.

- Пожалуй, на этом остановимся, - говорит Аскарали. - Будь осторожен. Прошу тебя покинуть город как

можно быстрее.

- Ты уже говорил, - улыбается Махмуд-бек.

- Тогда говорил, а сейчас приказываю. Будь осторожен. Ты теперь остаешься совершенно один. Если

же... - Аскарали не хотелось говорить о последней возможности.

- Если что случится, придет на помощь один из местных интеллигентов, врач. О тебе он, конечно, по-

настоящему ничего не знает. . Кого думаешь оставить связным?

- Шофер Шамсутдин... Он точно все передаст. В смысл не будет вдаваться. Мне предан.

- Хорошо... А теперь давай прощаться...

- Надеюсь, мы скоро увидимся, - как можно бодрее сказал Махмуд-бек, Но голос его дрогнул,

прозвучал глухо, сдавленно.

Махмуд-бек понимал, что времени для завершения дел у него остается в обрез. Считанные минуты.

В городе шла своя жизнь. О событиях в мире могли знать торговцы, менялы, крупные чиновники.

Одни следили за ценой на товары, за курсом денег, другие прикидывали: как на их личном благополучии

отразится победа гитлеровцев в России.

Грамотных, читающих газеты людей трудно встретить в караван-сараях и чайханах. Здесь пользуются

слухами, которые приносят торговые люди из других стран. Купцы, чувствуя внимание окружающих,

медленно пьют чай, рассказывают не спеша, украшая рассказ невероятными фактами и событиями.

Иногда одной фразы достаточно, чтобы замерла вся чайхана и выжидающе уставилась на спокойное

лицо рассказчика.

- Гитлер пришел в Москву.

Тут купец стирает пот, отдувается, нарочно меняет тему разговора, задав кому-нибудь вопрос о ценах

на рис. Ему торопливо ответят и ждут продолжения рассказа.

Махмуд-бек обычно присаживался рядом с внимательными слушателями. Его реплики или

иронические улыбки портили настроение рассказчикам. Путаясь, заикаясь, ссылаясь на занятость, они

комкали свое повествование.

Сейчас Махмуд-беку было не до очередного рассказчика. Он искал Нормухамеда, младшего брата

Курширмата. Нормухамед встречался с эмигрантами в чайханах, стараясь их расположить к себе

добрыми советами, разговорами о будущем. Он тоже метил в вожди. Создавая себе авторитет спокойно,

медленно, не слишком ввязываясь в интриги. Нормухамед надеялся, что в конце концов уважаемые

старцы выдохнутся, а такие лидеры, как Махмуд-бек, непременно сломают шею.

97

Нормухамед выжидал... В то же время он не прятался, старался почаще быть на виду. Махмуд-бек

хорошо знал, какого врага он оставляет на свободе.

В этой чайхане Нормухамеда не было. Следовало бы повернуться и уйти. Но, услышав очередную

«новость» из Москвы, Махмуд-бек не выдержал и грубо сказал купцу:

- Если бы Гитлер вошел в Москву, мы сегодня бы выехали в Ташкент.

Купец обиженно засопел. Пожал плечами, сделал вид, что не отвечает за эти слухи: ему рассказали, а

он передал.

- Наша беда, что немцы бегут. . - не выдержал какой-то высокий, сановитый старик. - Бегут! А мы на

них надеялись...

Махмуд-бек поймал чей-то торжествующий взгляд. Но человек торопливо, чтобы не выдать своего

настроения, наклонил голову. Лоснилась старая тюбетейка, на халате пестрели заплаты.

Это один из тех, кого обманули, кто за долгие годы на чужбине понял ошибку, кто глубоко прячет

ненависть к своим врагам, в том числе к преуспевающему Махмуд-беку.

После грубой, откровенной реплики сановитого старика присутствующие старались не смотреть друг

на друга.

Плохо им, лидерам. Плохо им, кто надеялся на помощь Гитлера.

Махмуд-бек понимал важность таких откровенных, хотя и коротких встреч. Уже сегодня отсюда, из

чайханы, поползут слухи по кварталам эмигрантов, в базарные ряды, в караван-сараи.

Исчезновение лидеров, их аресты сыграют важную роль. Простые люди увидят, насколько непрочна

власть сильных людей, которые и на чужбине пытались быть заправилами.

Заметались лидеры эмиграции. Не скрыть напряженного состояния, испуганных взглядов, тревожных

вопросов.

У становища, что было поначалу тихим, прозвучали гулкие выстрелы.

В тихом переулке просвистел камень.

Они, эти простые люди, шли по следам, вначале крадучись, а потом уже стали сжимать кулаки,

поднимать оружие, хвататься за булыжники. Рождалась месть за свою искалеченную жизнь.

Жаль, что к таким людям Махмуд-бек не может подойти, протянуть руку и поговорить.

Он бы мог им сказать очень многое...

Махмуд-бек вынужден в оставшиеся часы искать еще одного врага.

С Нормухамедом он встретился в ферганской чайхане. У этого человека большая выдержка.

Поздоровавшись, Нормухамед спросил:

- Что-нибудь случилось? - и протянул пиалу с чаем.

Махмуд-бек не скрывал своей тревоги. С хитрым, умным врагом нельзя играть в прятки. Сейчас

необходим откровенный разговор. Махмуд-бек показал глазами в пустующий угол чайханы. Нормухамед

понял и первым поднялся с места.

Услужливый чайханщик перенес поднос с лепешками, изюмом, курагой, чайник, пиалу.

- Так что же случилось, уважаемый Махмуд-бек?

Конечно, ему все известно. И мнение местных властей о лидерах эмиграции, и грызня среди лидеров,

и угроза, которая нависла над всеми, кто был связан с иностранными дипломатами.

- Беда... - сказал Махмуд-бек. - Случилась беда. Наши неосторожные действия обратили на себя

внимание властей. Гитлер очень далеко. А Советы близко. С Советами никто не будет ссориться из-за

нас, чужих, бездомных людей.

Нормухамед понимающе кивнул.

- Вы хотите отойти от борьбы за родину и нацию? - спросил он.

- Нет, уважаемый Нормухамед... Я не отойду от борьбы, что бы ни случилось. Я боюсь, что

оставшиеся на свободе такие люди, как Мубошир, могут испортить дело. Они уже не раз приносили нам

несчастье.

- Вы правы, Махмуд-бек.

- Поэтому я буду откровенен.

- Слушаю, Махмуд-бек.

- Ни на одного человека господин Мустафа Чокаев не может положиться. Люди слишком много

думают о личной корысти.

Нормухамед по-прежнему сохранял удивительное спокойствие, хотя уже понял, к чему клонит

Махмуд-бек.

- Я доложил господину Чокаеву о вашей кандидатуре. Сказал, что только вы способны возглавить

движение народа за освобождение родины.

- Я далеко от этих дел... - уклонился Нормухамед. - У меня, к сожалению, нет опыта.

- Вы сильнее Мубошира... - коротко сказал Махмуд-бек.

Это заверение понравилось Нормухамеду, но он промолчал.

- Нельзя, чтобы такой человек, как Мубошир, способный на предательство, на подлость, решал

судьбу нации.

- Вы правы, Махмуд-бек.

- Поэтому я обращаюсь к вам... Что бы со мной ни случилось, я не прерву связей с нашими

иностранными друзьями. И постараюсь довести до вашего сведения все задания наших друзей.

98

Нормухамед наблюдал за чаинкой, которая не могла прибиться к краю пиалы.

- Но вы в свою очередь должны информировать меня о всех делах. О всех без исключения... - сказал

Махмуд-бек. - Иначе повторится старая история. Наши друзья немцы очень недовольны обстановкой...

Многолетняя грызня в среде руководителей эмиграции создала о нас плохую славу.

Нормухамед и раньше понимал это. Однако он не подумал о простой истине: на шатких, враждующих

между собой руководителей нельзя возлагать большие надежды.

Вот почему Махмуд-бек в трудную минуту обратился именно к нему, Нормухамеду.

- Создание без нашего ведома нового правительства - глупая выходка... - продолжал Махмуд-бек. -

Эта выходка дорого обойдется нам. Мы должны исправить положение.

Заключался союз... В длительность этого союза Махмуд-бек не верил. Но первое время Нормухамед

будет честно выполнять все требования, будет информировать о делах.

И это - очень важно...

Фарида уже не задавала вопросов. Она видела, как изменился муж в последние дни. Он очень редко

бывал дома, мало спал. Женское чутье подсказывало ей о надвигающейся беде. Лишним вопросом

Фарида могла еще больше испортить настроение мужу, а ему и так неспокойно, плохо.

Второй месяц они живут в городском доме. Раньше к Фариде приходила старуха с внучкой. Сидели,

пили чай, вышивали, вспоминали свое детство или слушали рассказы старухи о жизни в узбекских

кишлаках.

Что они видели, молодежь! Четыре серые стены, в чужих домах, на чужой земле... Здесь тополя не

такие стройные, не так пахнут цветы, не такие гранаты, а уж о сладости винограда и говорить не

приходится...

Фарида хотела давно спросить мужа о родине. Он много знает, видел родину.

Этот вопрос Фарида, не сдержавшись, задала сегодня:

- Мы когда-нибудь туда вернемся... - сказал Махмуд-бек.

- Почему мы не уедем сейчас?

Она смотрела на мужа, не скрывая тревоги. Вздрагивали веки, повлажнели глаза.

- Сейчас нельзя. У меня много дел.

- Я боюсь... - призналась Фарида. - Я очень боюсь. Я боюсь за вас.

Махмуд-бек всегда старался избегать таких серьезных разговоров. Теперь он почувствовал,

удивляясь, как повзрослел близкий, родной человек. Фарида давно поняла, что у мужа опасная,

беспокойная жизнь. Как жена, она не имела права вмешиваться в его мужские дела. Никогда о них не

спрашивала. Но за жизнь любимого человека она волновалась и будет волноваться.

- Придет время, - повторил Махмуд-бек, - мы вернемся на родину... А сейчас...

Он замолчал. Сейчас ее надо предупредить о надвигающейся опасности. Может, уже ночью будет

поздно.

- Я прошу тебя помнить об одном... Если со мной что-нибудь случится, ты все равно жди. Знай, что я

вернусь за тобой. Но на всякий случай помни... - Махмуд-бек старался говорить коротко, просто,

повторяя некоторые фразы. - Если меня долго не будет, ты переезжая к отцу. Или к старухе. Или в другой

дом в старую часть города. Тебе помогут. У меня очень много друзей. Ты даже не представляешь,

сколько их.

Она уже не слушала. Она плакала, сжав голову руками, покачиваясь.

Так плачут матери и жены...

Инга Берк не вскрикивала от радости и приличия ради не сыпала вопросами. Зеленые глазки не

сверкали. В них застыл тревожный вопрос: что случилось?

Махмуд-бек смущенно потоптался, откашлялся в кулак:

- Здравствуйте, госпожа Инга. Вот наступило время...

Инга была в плотном, черном платье, строгая, молчаливая, и не спешила приглашать гостя в дом.

- Господин Берк как себя чувствует? Мне бы...

- Проходите, - наконец сжалилась хозяйка.

Берк, развалившись в кресле, курил кальян. Волновался или нет? Лицо его ничего не выражало.

- A-а... Махмуд-бек... Садитесь.

Гость, пренебрегая восточными приветствиями, обеспокоенно заговорил о событиях.

- Неловко получилось, неловко, - пробормотал Берк. - Плохо получилось.

- Неужели всех высылают?

- Всех, господин Махмуд-бек. Остаются только дипломаты. Но они после этого скандала носа не

покажут. - Он выпустил ароматное облачко и усмехнулся: - А вы смелый, господин Махмуд-бек.

- Почему это вы решили?

- Прийти к нам... И вообще - остаться в городе.

- Разве существует опасность и для меня?

Берк хмыкнул. Он опять впадал в спячку. Теперь энергичная Инга не появлялась, и никто не мог

вывести хозяина из этого напускного дремотного состояния. Берк уходил от серьезного разговора.

- Что же делать? - изобразил растерянность Махмуд-бек.

99

- Наших друзей здесь не будет. Им даны сжатые сроки. Квартиры находятся под наблюдением

полиции.

Берк говорил отрывисто и грубо. Он положил мундштук кальяна на изразцовый столик. Тоненькая

струйка дыма поползла, завиваясь над узорами.

- Ваш приход сюда - большая глупость. Вы уверены, что за вами не следят? Правительство не будет

из-за нас ссориться с Советами. - Берк снова окутался дымом и устало закрыл глаза.

- К сожалению, господин Эсандол отсутствует, - тоже грубо сказал Махмуд-бек. - Мне не с кем решать

судьбу эмигрантов.

Это замечание задело турка, и он, наклонившись к гостю, заговорил мягче:

- Я сам растерян, господин Махмуд-бек. Мы не ожидали такого поворота. Придется временно отойти

от борьбы. Мы бессильны что-нибудь исправить. Вам тоже... Боюсь, и турецкий паспорт не спасет.

Повторяю, это правительство дружественно относится к своему соседу - Советам. Если оно и дало приют

мусульманам, то не для того, чтобы эмигранты создавали вооруженные шайки.

- Вы тоже уезжаете?

- Я состою на службе, - уклончиво ответил Берк. - А вы не теряйте времени.

Он демонстративно поднялся. Махмуд-бек понял: его выпроваживают. В коридоре гость случайно

взглянул в открытые двери одной из комнат. Инга покрикивала на служанку, которая не успевала

складывать платья в чемоданы.

Здесь собирали вещи.

Суэто-Ахмаджан обещал связаться со знакомым чиновником.

- Он мне очень нужен...

- Понимаю, господин Махмуд-бек, - с вежливым поклоном ответил японец. - Но сейчас опасно. Может,

я смогу...

- Мне хотелось бы самому увидеться.

- Понимаю. - Японец не двигался с места. - Что ему обещать?

- Любую сумму.

- У меня сейчас возникли трудности, - сознался Суэто. - Я оторван от родины.

- Я заплачу.

- Хорошо, господин Махмуд-бек. - Суэто поклонился. - Я с ним скоро увижусь в мечети.

Он хотел уйти, но Махмуд-бек остановил его и медленно произнес:

- Господин Ахмаджан, я теперь надеюсь только на вас.

- Понимаю.

- Поэтому, - продолжал Махмуд-бек, - есть еще просьба: разыскать Шамсутдина. Вы знаете, был такой

шофер у Кимуры?

- Конечно, господин.

- Скажите, что мне необходимо выехать на рассвете. Пусть ждет у ферганской чайханы.

- Понимаю.

Суэто все давно понимал. Согласно инструкциям и приказам он обязан, когда наступит такая

необходимость, помогать этому господину молча, без вопросов.

В полночь Суэто ушел к чиновнику. А на рассвете, когда Шамсутдин дремал в полутемной чайхане,

Суэто явился домой сконфуженный и растерянный:

- Он не мог найти его...

Махмуд-бек ничего не ответил. Проходила последняя ночь.

- Возможно, я завершу дела господина? - снова предложил Суэто.

Махмуд-бек уже думал об этом. Но уехать, так и не узнав о судьбе Мубошира, он не мог.

- Попытаемся еще раз.

- Хорошо, господин.

Чиновник, напуганный ночным вызовом, долго не мог понять Махмуд-бека, хотя задание было

несложным.

- Вот эта записка должна быть вручена Мубоширу. Передать может любой мальчишка.

Чиновник осторожно взял листок бумаги, повертел его в руках. Когда-то Махмуд-бек получил это

приглашение от майора Штерна. На бумажке не было ни имени отправителя, ни даты. Только адрес

немецкого офицера.

- Нужно добавить, что Мубошира ждут завтра в полночь.

Чиновник повторил.

- Вот и все.

- Все? - обрадованно спросил чиновник.

- Почти все. Еще одно небольшое дело.

Чиновник начал испуганно крутить головой по сторонам.

- Видите? - Махмуд-бек со скрипом выдвинул ящик стола. - Это ваше.

Деньги, отпущенные немцами на содержание курбаши, лежали плотными, аккуратными пачками.

Махмуд-бек вытащил три пачки и положил их перед чиновником.

100

- Это ваши... А это, - он отодвинул одну из пачек, - фальшивые. Нужно, чтобы они вместе с пакетом

оказались в бумагах Саида Мубошира.

- Где пакет? - с готовностью спросил чиновник.

В пакет Махмуд-бек вложил списки курбаши, численность отрядов, адреса немецких специалистов и

другие ставшие опасными бумаги.

- Вот… По выполнении задания получите у Ахмаджана еще.

Махмуд-бек выложил две пачки, слегка отодвинув их в сторону.

- Хорошо, господин.

Махмуд-бек вынужден был продлить свое пребывание в городе еще на один день.

Рассвет вползал в кривые улочки осторожно, с опаской. Он будто не хотел тревожить покой уставших

бедных людей. Но они уже поднимались. За два-три квартала базар давал о себе знать. В маленьких

харчевнях разжигали огонь, гремели посудой, лениво переругивались. Здесь обычно на черной работе

мотаются мальчишки. Они зевают, не слушают хозяев, трут грязными кулачками красные глаза.

Медлительный дым выползает на улочку. Он долго не может подняться из глиняного царства, сжатый

заборами и кривыми стенами.

У базара, прикрыв тряпками арахис, ночуют оборванные крестьяне. Спят, пока не заскрипят арбы, не

скользнет луч солнца. Все равно покупателей нет. А встанешь - сразу потянет к аппетитному дымку

харчевни или в чайхану.

У ферганца много ранних посетителей - вот таких нищих торговцев.

Ночи становятся прохладными. Еще месяц-другой - и закружит мокрый снег, зачавкает под ногами

грязь.

Недавно Махмуд-бек встретился с одним русским эмигрантом. Бывший офицер открыл небольшую

мастерскую. Он принимал в ремонт радиоприемники и граммофоны. Клиентура у механика отборная -

состоятельные люди. У некоторых он бывал дома.

- Как вы живете? - рассеянно спросил механик и сразу же сообщил: - Дела-то такие... Немец был под

Москвой.

Лицо у него серое, помятое. Махмуд-бек не знал, как ответить: радоваться или сочувствовать.

- Вам этого не понять, господин Махмуд-бек, - вздохнул эмигрант. - Да и сам я только вчера понял, что

я - русский. Вот так...

И он прошел мимо.

В чайхане свои новости. Нищий люд далек от больших событий. Обсуждаются цены на товары,

овощи, говорят о плохом урожае, о воде, за которую приходится дорого платить.

Хозяин поставил перед Махмуд-беком чайник, пиалу, принес поднос с изюмом, золотистой курагой.

- Скоро будут лепешки.

Чайханщик встревожен. Махмуд-бек свое настроение скрывает, хотя то и дело косится на открытые

двери.

- Шамсутдин был вчера, - говорит хозяин по-узбекски.

Махмуд-бек кивает: знаю.

- Еще новость, - чайханщик присаживается рядом. - Плохая новость. - Он смотрит на Махмуд-бека,

ждет вопросов. Не дождавшись, сообщает: - Господина Мубориша арестовали. Его молодого помощника

- тоже. Курширмата, Тохта-бека - тоже.

- Когда? - не выдержал гость.

- Ночью.

- Откуда вам известно?

- Полицейские были... Один знакомый, часто заходит.

- Сегодня были? - Махмуд-бек уже не владел собой: разумеется, теперь Шамсутдин не приедет.

- Сегодня. Чуть свет. .

- Они часто заходят. . полицейские?..

- Нет. В первый раз.

Махмуд-бек невольно провел ладонью по халату, нащупал браунинг. За все годы Махмуд-бек ни разу

не нажал на спусковой крючок. Может, пришло время? Но это называется сопротивлением властям.

Махмуд-бек взял за руку хозяина, отошел с ним к фыркающим самоварам.

- Спрячьте, пожалуйста. Отдайте кому-нибудь.

Чайханщик ловко развязал поясной платок и завернул браунинг.

- Хорошо, господин Махмуд-бек. А вам, может быть, помочь?

- Чем, уважаемый?

- Вот человек...

В углу чайханы кто-то крепко спал, повернувшись лицом к стене.

- Он может вывести из города.

- Когда?

- Вечером.

До вечера нужно было где-то переждать. Возвращаться домой было уже нельзя. Чайханщик понял, в

чем дело.

- Я вас спрячу, - сказал он.

101

Но в это время один за другим в чайхану, чуть сгибаясь в низких дверях, вошли четверо полицейских.

Они осмотрелись и среди крестьян сразу же заметили Махмуд-бека. Он был в хорошем, добротном

халате, в начищенных сапогах, на голове - белоснежная чалма.

- Господин Махмуд-бек Садыков, - торжественно объявил сержант, - мы за вами.

Наступила тишина. Кто-то нечаянно звякнул крышкой чайника. Крестьяне при виде полицейских

сжались, стараясь не смотреть на представителей власти, хотя за ними - никакой вины. Да и что

возьмешь с нищего человека?

Тишину нарушил звонкий голос мальчишки. Он принес на голове широкую корзину свежих горячих

лепешек. Чайханщик попросил сержанта немного подождать. Сорвав с себя последний поясной платок,

он расстелил его, положил несколько лепешек, изюма, кураги, навата. Узелок понес один из полицейских.

Но узелок остался где-то у тюремных стражников. С этого часа Махмуд-бек стал получать половину

черствой черной лепешки в день.

Потянулись дни, медленно складываясь в недели и месяцы.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Я завершил работу над диссертацией. Скоро защита. В газетах появится короткое объявление: «На

соискание... кандидата филологических наук».

И это - в мол шестьдесят с лишним лет. Что скрывать, было не очень легко снова возвращаться к

книгам, к поэзии. Сверстники давным-давно стали известными учеными, литераторами.

В чужих странах я читал урывками. Библиотеки были большой редкостью. Полки с книгами в домах -

тоже редкость. И конечно, не хватало времени. В основном я читал уже знакомые произведения древних

восточных поэтов.

У меня на родине росла, крепла новая литература. Она боролась с врагами, призывала людей к

победам. Многие имена писателей мне были известны. Я читал их первые стихи и рассказы еще в

молодости.

Конечно, при большом желании и за рубежом я мог бы достать новые книги узбекских литераторов.

Пусть самые главные, самые интересные. Но встреча с такими книгами дорого бы обошлась.

Я много читал, вернувшись на родину. И все-таки часто ощущаю пробел в знаниях. В спорах о

литературе, которые часто возникают в моем присутствии, мне иной раз приходится слышать

удивленные возгласы:

- Разве вы не читали! Вокруг книги был большой шум еще перед войной...

Я, литератор, был далек в это сложное, трудное время от книг.

«Да, не читал. Но обязательно прочту...» - говорил я себе.

Темой моей диссертации стала древняя поэзия Востока. Я постарался на нее взглянуть со своей

точки зрения, использовать свой жизненный опыт. Старые истины о том, что поэзия облагораживает

человека, делает его чище, помогает ему жить, бороться, я понял еще тогда...

Когда я читал, наизусть стихи, самые суровые люди преображались.

Ах, гордая душа султана не боится,

Забыла страх цепей, зиндана не боится.

А ведь это древние строки о любви. О влюбленном юноше... Ярко и просто... Как и должно быть в

поэзии...

ДОЛГИЙ БОЙ

На допросах Махмуд-бек признался, что был связан с японскими дипломатами. Отрицать

причастность к немецкой разведке он мог успешно. У Мубошира обнаружили компрометирующие

документы, доллары. И сам Саид Мубошир был задержан в доме майора Штерна.

Власти, хорошо осведомленные о вражде Саида Мубошира и муфтия Садретдин-хана, поверили

Махмуд-беку. Тем более в списке новых министров Туркестана Махмуд-бек Садыков не значился.

Однако правительство считало лидера туркестанских эмигрантов опасным преступником, способным

снова возмутить сотни людей. Садыкова содержали в одиночной камере. Она напоминала земляной

мешок. К стенам невозможно прислониться. Скользкие, покрытые плесенью, пропитанные вечной

сыростью, - такие стены могли свести с ума.

Махмуд-бек вначале считал дни: царапал палочкой. Но влажная глина не сохраняла следов.

Царапины пропадали, как пропадали дни и недели.

Над дверцей было узкое окошко. Однако свет сюда не проникал. Невозможно установить, день на

улице или ночь.

Стражники были жестоки, злы. В этой тюрьме содержались особенно опасные преступники.

Стражник приносил кувшин воды, черствый, колючий кусок лепешки, рассказывал тюремные новости.

Его до слез рассмешил поступок какого-то арестанта, объявившего голодовку. Подобный поступок был

непонятен. Арестанта сочли сумасшедшим и вообще перестали приносить ему скудную пищу.

- Если человек не хочет, - смеялся стражник, - зачем к нему ходить?

102

Махмуд-бек не мог определить, много ли времени провел он в тюрьме, прежде чем раздулись ноги и

перестали держать его. Не мог определить, когда зашатались зубы и первый легко выполз из распухших

десен.

Тюремный врач добился перевода Махмуд-бека Садыкова в камеру общего режима.

В широкой, просторной камере ни на секунду не замирал звон цепей. Даже ночью звенел металл: кто-

то раздраженно чесал шею или переворачивался на другой бок.

Здесь были каменные сухие стены. Вероятно, в жару нечем дышать. Но сейчас Махмуд-бек

отогревался. Здоровый, широкоплечий бандит с сожалением оглядел щуплую, худую фигуру человека,

который еле держался на ногах.

- Иди сюда.

Вероятно, вид у Махмуд-бека был на редкость страшный, болезненный, а это даже на людей суровых,

безжалостных произвело впечатление.

Махмуд-бек поблагодарил бандита и, придерживаясь за стену, осторожно лег: он будто устраивал

свои цепи, а не себя. Цепи казались особенно массивными на худом человеке.

В камере было одно окно с решеткой, отполированной за долгие годы тысячами ладоней. К окну за

небольшую плату стражники подпускали родных. Краткие свидания, крики, плач начинались в

праздничные дни с утра. Начальники уходили в мечеть, а всякая мелкая сошка старалась побыстрее

«пропустить» у окна длинную очередь родных. Свидания заканчивались своеобразно: стражники

оттаскивали людей от решетки.

Среди стражников особенно дурной славой пользовался остроносый, с гнилыми зубами человек лет

сорока. Он то и дело приносил, по его мнению, радостные вести, сообщая, кого должны казнить. В свою

игру он втянул еще нескольких приятелей. Они тоже потешались над заключенными.

Широкоплечий бандит не придавал значения подобным шуткам. Однако и ему остроносый приготовил

новость. Она вползла шепотом и свалила бесстрашного человека, лишила покоя. Бандит катался по

полу, пытался рвать цепи, колотил ими по лицу. Бровь была рассечена, струилась кровь.

Стражник заглядывал в окно, и глаза у него сверкали радостно.

Ночью бандит сплел из рубашки жгут и повесился на решетке.

Огромное тело висело несколько часов. В камере не звякнула ни одна цепь.

Когда труп вынесли, тюремный доктор подсел к Махмуд-беку.

- Страшная жестокость, - глухо сказал доктор. - Стражник сообщил ему об измене жены, а та только

сейчас приехала навестить. - Помолчав, он добавил: - И оправданная жестокость. Этот бандит вырезал у

стражника всю семью. Вот какие еще есть люди!

Каждый приход доктора был для Махмуд-бека светлым, неповторимым днем. Доктор сообщал о

событиях на фронте. Махмуд-бек попросил его ничего не скрывать. Ему необходимо знать все.

- Плохо приходится Гитлеру, - как-то сказал доктор. - Советские войска начали наступление. - Он

внимательно рассматривал пожелтевшее лицо, беспомощные, вялые пальцы. - Только вы не

вздумайте... - Доктор показал на решетку.

- Что вы! - ответил Махмуд-бек. - Ни в коем случае.

Доктору показалось, что больной, обессилевший человек улыбнулся.

Здесь были разные люди. Шумные и щедрые, измученные и тихие, молчаливые и жадные.

Какой-то человечек собирал, тщательно копил сухари под рваным халатом, служившим ему постелью.

Он ночами пересчитывал кусочки и, наслаждаясь, разрешал себе погрызть сухарик.

Махмуд-бек невольно вспомнил детство. Однажды ночью он проснулся от подобного хруста. Его

удивило, что Рустам, добыв где-то лепешку, не поделился с ним. Утром, приподняв курпачу, на которой

спал Рустам, он увидел два кусочка лепешки. Рустам смутился, но так и не объяснил, в чем дело.

Этот случай почему-то никогда не вспоминался прежде. Как, вероятно, многие другие незначительные

события детства.

День в камере начинался очень рано. Заключенные вышивали кошельки. Безобидное, но прибыльное

дело. За эту работу заключенных кормили.

Арзиновеш - уличный писец привык к людским бедам. Каких он только не выслушал жалоб - горячих,

путаных, длинных, очень коротких. Иногда трудно понять, кому и на кого жалуется человек, что просит у

высокопоставленной особы.

Эта женщина рассказывает о своем муже. Она считает его самым честным, добрым и хорошим.

- Что он делал? - спрашивает писец.

- Он беспокоился о людях.

Довольно туманное объяснение. Но арзиновеш за долгие годы научился выдержке. Он терпеливо

задает вопросы, и в конце концов ему становится ясно, за что арестован муж.

По тонким пальцам писец догадался, что женщина молодая. Он хотел будто случайно прикоснуться к

ним, погладить эти на редкость белые пальцы. Но женщина плакала. Как-то странно... Глухо, тяжело

дыша, вздрагивая.

- Кому будем писать? - спросил арзиновеш.

Самый важный вопрос. У него лежали бланки всех сортов и всех цен. Бланки с прошением на имя

министров были особые, стоили дороже, чем серые, обычные, для мелких начальников.

У женщины были деньги. Может быть, последние. Но это уже не касалось писца.

103

Над бумагой, сверкающей белизной, арзиновеш сосредоточивался, думал, почесывал за ухом

кончиком калама. Все слова, что лягут сейчас на бумагу, ему давно известны. Он пишет много лет по

установленному образцу. Но нельзя даже перед этой убитой горем женщиной показать, что его труд

легок и прост.

Арзиновеш писал прошение на имя министра. В прошении говорилось о хорошем, бедном человеке,

которого оклеветали враги и за которого может заступиться только самый чуткий, самый добрый человек

- министр.

Наверное, женщина считает, что почти все сделала. Ох, как долго ползут даже эти дорогие белые

бумаги! У чиновников много других забот. Разве они поторопятся доложить министру о судьбе бедного

эмигранта?

А если эмигрант был против законной власти в стране?..

Калам мягко выводил слова прошения. Женщина перестала плакать, не дыша, смотрела сквозь чадру,

как рождаются спасительные строки.

Расплатившись с писцом, получив драгоценный свиток, она, низко наклонив голову, двинется к

правительственным учреждениям, в богатые кварталы города. Здесь начинается длинный путь по

коридорам с грубыми длинными скамейками. Некоторые просители, обычно старики, садятся на

корточки, привалившись спиной к стене. Женщины, молодые и старые, в залатанных или богатых

одеждах, теснятся в сторонке. Если у человека горе - оно отражается на его лице. Но лица этих женщин

закрыты...

Впрочем, сюда, в эти тесные коридоры, с радостью не приходят.

Фарида жила в маленькой комнатке. Земляной пол был покрыт потертым паласом. В нише,

задернутой легкой занавеской, стояла посуда, лежали заготовки тюбетеек, клубки ниток, коробочка с

иголками. В другой, открытой, нише поднимались горкой одеяла и подушки.

В холодное время приходилось складывать курпачи на пол, чтобы не чувствовать сырости.

Добрая, заботливая старушка нашла эту комнатку по соседству. Фарида не осталась в городской

квартире и не захотела вернуться к отцу.

Часами она сидела, склонившись над работой: вышивала тюбетейки.

С давних времен известен этот узор. Из Ферганской долины, славившейся своими мастерицами, узор

перебрался в чужую страну. Уже не старухи, а девушки вышивали на черном поле тонкий силуэт бидома

- плода миндаля. Простота и строгость... Вот к чему стремятся лучшие мастерицы.

Склонив голову, Фарида работает с рассвета. Старуха чувствовала себя виноватой перед ней. Она

затеяла помолвку, уговорила всесильного муфтия. Теперь Садретдин-хана нет и в помине, а Махмуд-бек

оказался виновным перед властями. Долго ли его будут держать в тюрьме? Об этом никто не знает.

Почти все деньги Фарида тратит на прошения. Ее отговаривают, доказывают, что в такое тревожное

время бумаги теряются. Или на них просто не отвечают. Фарида внимательно слушает отца, слушает

верного друга Махмуд-бека - Шамсутдина, а на другое утро, отсчитав монеты, опять идет к уличному

писцу...

Шамсутдин часто заносит продукты, оставляет у старухи деньги. Он вежлив, молчалив. Фарида не

смотрит на его узелки. Она ждет вестей.

Шамсутдин пожимает плечами:

- Наверное, скоро отпустят. Он ничего плохого не сделал.

Фарида уверена, что муж никого не убивал, никому не делал плохого.

В последнее время Махмуд-бек вспоминал о Самарканде, рассказывал о садах и улицах, о красках

Регистана, Биби-хану, Гур-и-Эмира, о веселом, шумном базаре. Он даже вспоминал свой институт.

Фарида слушала, прижавшись к его плечу, и представляла большой древний город. Эти рассказы - самое

дорогое воспоминание. Фарида не делилась этими воспоминаниями ни со старухой, ни с ее внучкой.

Подружки теперь беззаботно не смеялись, не мечтали о будущем. Они прислушивались к шуму

улицы, к шагам прохожих. Порою Фарида вскакивала:

- Шамсутдин пришел...

Но, кроме узелка с лепешками, мясом, фруктами, кроме денег, вновь ничего не было.

Старуха беззлобно ворчала, подталкивая парня кулачком в бок:

- Сказал бы что-нибудь, порадовал.

Шамсутдин пожимал плечами:

- Ничего не знаю.

Он действительно еще ничего не знал. По поручению неизвестного торгового человека Шамсутдин

отнес сверток с деньгами тюремному чиновнику. Сверток исчез в широких карманах. Но, кроме обещания

улучшить положение Махмуд-бека Садыкова, Шамсутдин в ответ ничего не услышал.

Шамсутдин слонялся по чайханам и караван-сараям, толкался в базарных рядах. Одни его узнавали,

выражали сочувствие, предлагали пиалу чая, угощали касой наваристой шурпы. Другие отворачивались,

искренне проклиная и муфтия, и Махмуд-бека, и всех, кто навлек на них беды, заманив в чужие края.

Шамсутдин искал встреч с иностранцами, торчал у зданий консульств, надеясь на чудо. Но его не

знали в этих тихих особняках. Калитки, двери, ворота обычно были закрыты: все попрятались, забились

в свои норы. Вздохнув, Шамсутдин уходил от особняков в сутолоку базаров и караван-сараев.

104

Уже долго он искал одного человека - купца Аскарали. Правда, он знал, что от купца ему обычно

передавали только деньги и приветы. Но Шамсутдин верил в Аскарали.

Купив продукты, Шамсутдин снова шел в тихий переулок, к домику, где жена Махмуд-бека вышивала

тюбетейки, а старуха, бережно завернув тюбетейки, спешила на базар. Несколько раз Шамсутдин хотел

поговорить со старухой о ее внучке, рассказать о себе... Он молод, он может работать... Но, вспомнив

тревожное время, судьбу Махмуд-бека, Шамсутдин только вздыхал.

Разве можно сейчас думать о счастье?..

В базарные дни арестанты рассаживались вдоль степ и продавали свое рукоделие. Из жалости к

людям, закованным в цепи, за эти кошельки платили хорошо.

Стражники строго вели счет каждой монете.

В один из осенних дней, когда солнце стало теплым, добрым, вывели и Махмуд-бека Садыкова. Он

уже шагал твердо, не сгибался под тяжестью цепей, не отставал от других заключенных. Отстать,

замедлить шаг - беда. Это значит задержать весь строй. Длинная цепь крепко соединяла всех

заключенных, а гнев тех людей, с кем находишься в камере, пострашнее гнева стражников.

Махмуд-бек пытался во время редких прогулок увидеть Мубошира, Курширмата, Рустама. Их не было.

Однажды Махмуд-бек спросил у доктора о судьбе лидеров эмиграции.

- Не знаю, - коротко ответил доктор. - К особо опасным преступникам я не вхож.

- А как же получилось со мной? Болезнь?

- У вас есть хорошие друзья, - откровенно ответил доктор.

Махмуд-бек понял, с какими трудностями был связан его перевод в общую камеру.

Стражники любили делиться новостями, сообщали о ценах на базаре, о казнях преступников, о делах

в городе. Информация была примитивной. Почти всегда доминировало желание напугать арестованных,

подчинить своей воле.

- Русского привели, - хвастался один из стражников. - Теперь его... Ох! - Он сверкнул глазами и сжал

кулаки. Какой будет расправа, медленная и страшная, можно было представить! Беда, если стражник с

первого взгляда возненавидит заключенного.

Махмуд-бек задал стражнику несколько вопросов, стараясь узнать подробнее о русском. Но, кроме

восклицаний и угроз в адрес арестованного, ничего не услышал.

При первой же встрече с доктором Махмуд-бек тоже спросил о русском.

- Вы знаете, в тюремной канцелярии очень сложная переписка. Сразу трудно установить.

- Меня он очень интересует. . - откровенно сказал Махмуд-бек.

- Хорошо... Я постараюсь о нем узнать.

Через несколько дней доктор сообщил имя и фамилию заключенного, его приметы, а также сведения

о причине ареста.

- Подозревается в связи с немцами, посягал на власть.

- Вряд ли, - покачал головой Махмуд-бек. - Этого человека я знаю. Он давно отошел от политики. С

трудом зарабатывал себе на хлеб. Кстати... - Махмуд-бек задумался. - Кстати, ему надо помочь...

- Увы! - Доктор развел руками. - Не моя компетенция.

Доктор учился в Турции и умел вести светский разговор.

- Надо помочь... - уже для себя повторил Махмуд-бек.

Он посмотрел на решетку. Там изредка за окошком показывались ноги проходящих мимо стражников.

Одни в грубых самодельных башмаках, другие, видать из тех, кто побогаче, в сапогах или заграничных

ботинках с блестящими подковками.

Заключенные по обуви, по шагам определяли стражников, их положение в тюремной администрации,

их достаток и даже характер.

Махмуд-бек резко повернулся к доктору.

- Что с вами? - испуганно спросил тот.

- Нет-нет. . - улыбнулся Махмуд-бек. - Вы не беспокойтесь. Просто мне пришла в голову мысль... О

русском, как ему помочь.

- Зачем вам связываться? - удивился доктор.

- Один христианин в тюрьме... Надо же о нем побеспокоиться, - улыбнулся Махмуд-бек.

- Довод, нужно сказать, не очень веский… - пожал плечами доктор. - Вы что, шутите?

- Не совсем. Здесь как-то один европеец объявил голодовку. И вы думаете что? Ему преспокойно

дали возможность умереть. Тут свои законы. Мы еще боремся, у нас есть друзья, а русскому придется

туго. Он здесь совершенно чужой.

Доктор внимательно посмотрел на Махмуд-бека.

- У вас у самих тяжелейшее положение... - сказал он. - Вам нужно думать только о себе.

- Кажется, я уже встал на ноги. И благодаря вам, дорогой доктор.

- Не только благодаря мне, - возразил доктор.

Приходя к Махмуд-беку, доктор старался понять, что представляет собой этот заключенный. Нелепо

верить предъявленному обвинению: свержение власти, государственный переворот. Полицейские

чиновники явно перестарались. На главаря какой-нибудь бандитской шайки этот узбекский эмигрант тоже

не был похож. Чего он хотел, чего добивался? Но тюремный врач так никогда и не догадается о

настоящей сути Махмуд-бека Садыкова.

105

- Вы считаете, что русскому нужно помочь?

- Да, доктор. Нужно.

- Что же, по-вашему, должен сделать я?

- Пока ничего... - улыбнулся Махмуд-бек. - Ему поможет вон тот. .

Он кивнул на окошко, за которым медленно, по-хозяйски двигался стражник.

Шрам на щеке оставался бледным, даже если стражник багровел от внезапного приступа злости.

- Ты вздумал надо мной издеваться?

Махмуд-бек не шарахнулся в угол, не отодвинулся от пылающего лица.

- Господин, вы заработаете хорошие деньги.

- Кому нужна эта собака? - злобно прошипел стражник.

- Министру, уважаемому господину... - Махмуд-бек назвал одного из крупнейших помещиков страны. -

У него пропадает земля.

- Откуда ты знаешь, негодяй, про дела министра?

- Вы сами рассказывали, что урожай в прошлом году погиб.

Стражник удивленно посмотрел на Махмуд-бека.

- Хитрый ты, чужеземец. Очень хитрый... - В его голосе уже не было обычной злости. - Чем же русский

поможет министру?

- Русский - агроном, ученый человек... - объяснил Махмуд-бек. - Он спасет землю министра, вырастит

хороший урожай.

Щеки стражника перестали наливаться кровью. Кажется, ему действительно предлагают хорошую

сделку. Многих заключенных водят на работу к высокопоставленным особам. Почему русский должен

сидеть в зиндане без дела! Ведь это просто...

- А что ты хочешь от меня? - напрямую спросил стражник.

- Вашей благосклонности... - туманно ответил Махмуд-бек.

Стражник хмыкнул и пообещал:

- Будет благосклонность. Но если русский заупрямится?

- Мне нужно с ним поговорить.

- Хорошо... Ночью...

Махмуд-бек Садыков действительно знал русского агронома. Года четыре назад муфтий Садретдин-

хан хотел прибрать к рукам этого человека. Он мило с ним беседовал, предлагал ему выполнить некое

задание на советской земле, обещал в награду привольную жизнь в любом европейском государстве,

даже выложил перед ним на столик пачку долларов.

Агроном спокойно, совершенно не реагируя на сладкую речь старика, поднялся и ушел. Муфтий

швырнул деньги в ящичек столика и выругался:

- Трус! Собака!.. - Муфтий, конечно, понимал, что агроном не трусит. Но старик боялся поверить

мысли, что среди эмигрантов туркестанских, азербайджанских, русских есть честные люди, которые не

пойдут на предательство. - Тьфу! Пусть подохнет с голоду... - заключил муфтий.

С той поры неподатливый русский стал для муфтия злейшим врагом.

К счастью агронома, Садретдин-хан не успел ему отомстить. Сейчас это сделал кто-то другой.

Ночью стражник снял цепи с Махмуд-бека и вывел его из камеры. Заключенные притихли, старались

не дышать. Так выводят из камеры на казнь.

Махмуд-бек тихонько потирал запястья, онемевшие от наручников. Вдруг стражник сзади схватил его

за горло и пошевелил толстыми, крепкими пальцами. Это он как бы предупреждал, что легко и просто

расправится с хилым заключенным, если тот вздумает бежать.

Агроном находился в одиночной узкой камере. Он сидел, обхватив колени, дремал. Стражник жестом

приказал ему подняться и подвел Махмуд-бека.

- Говори...

Махмуд-бек поздоровался по-русски.

- Здравствуйте, - отозвался агроном, - а я ведь вас где-то видел.

- Да... Я служил у муфтия Садретдин-хана.

- A-а... - усмехнулся агроном. - Помню, помню... С новым предложением, что ли?

- Да…

- Но я вижу, вы не очень-то крепко стоите на ногах.

- Насколько возможно, - ответил Махмуд-бек. - Я уже давно здесь и потому…

- Я вас слушаю... - сухо перебил агроном.

Не обращая внимания на его тон, Махмуд-бек сказал, что может устроить ему работу на земле

крупного помещика.

- Чем я обязан за такое беспокойство о моей персоне?

- Пока ничем.

- Значит, буду обязан?

- Будете...

- Тогда прощайте...

- Погодите! - заторопился Махмуд-бек. - Я клянусь, что своей родине вы не нанесете ни малейшего

вреда. Я только должен знать обо всех делах наших эмигрантов. Я беспокоюсь за тысячи жизней моих

земляков. Вздорные, неразумные действия отдельных лиц могут поставить их под удар. Клянусь, что

106

времена Садретдин-хана кончились. У нас сейчас другие заботы. - Махмуд-бек говорил горячо,

торопливо. Он боялся, что стражнику надоест этот длинный разговор. Да и агроном может отвернуться и

перестанет слушать уговоры бывшего помощника муфтия.

- Как я понял, за свою услугу вы мне предлагаете роль связного?

- Да...

- Хорошо... - согласился агроном. - Но предупреждаю, что я оставляю за собой право в любой момент

выйти из игры. Помогать диверсантам и шпионам я не намерен.

Через месяц за решеткой показалось лицо агронома. Он жестом подозвал Махмуд-бека.

Русский загорел, выглядел намного лучше. Но серые глаза были невеселы, даже злы.

- Вы изменились... - сказал Махмуд-бек.

- Не будем терять времени на комплименты... - оборвал агроном.

- Слушаю.

- Я говорил вам, что могу выйти из игры.

- Да.

- Ваш Шамсутдин просил передать, что Давлят-бек выбрал Алима, сына каршинского торговца. Его

для чего-то готовят, этого Алима... Что это значит?

- Готовят к отправке на ту сторону... - спокойно пояснил Махмуд-бек.

- Мы же договорились!

- Я помню... Алим исчезнет. Спасибо вам за сведения.

- Исчезнет? - переспросил агроном. - Странно. Очень странно. Я вам должен верить?

- Иначе нельзя.

Агроном посмотрел в глаза Махмуд-беку, потом вытащил из кармана сверток:

- Я вам немного принес еды.

- Спасибо.

- И еще... Мы пытаемся вам устроить свидание с женой.

Махмуд-бек протянул руку. Агроном пожал ее.

Стражник проявил благосклонность. Он сделал Махмуд-беку самый дорогой подарок, какой можно

получить в этой тюрьме. Вначале он подпустил к окну Фариду, а затем хитро подмигнул в угол двора, где

стояла глинобитная низкая кибитка.

- Через пять дней придешь, женщина... - сказал он Фариде.

Глинобитная кибитка - место свиданий с женами. За важные услуги или за большие деньги

администрация выражала таким образом свою «благосклонность» некоторым заключенным.

- Что будет через пять дней? - не поняла Фарида.

- Вот в том домике, - улыбнулся Махмуд-бек, - мы останемся вдвоем. На несколько часов...

Фарида плакала, молилась, причитала, благодарила всевышнего за такую милость.

Через пять дней она с рассвета сидела у тюремных ворот. Но стражник со шрамом появился только в

полдень. Он стоял, расставив ноги, пытаясь в толпе женщин, чьи лица были спрятаны за чадрой, найти

Фариду. Она поняла, что ей нужно подойти и поклониться, потом протянуть узелок с угощением.

- Это оставь, женщина, для своего... - хмыкнул стражник.

В последнее время он изменился, чувствовал свое превосходство над другими служителями тюрьмы,

перестал заниматься мелкими поборами.

Агроном оказался хорошим работником, и стражник получил большое вознаграждение от министра.

Да и от агронома перепадали деньги.

Зачем они, деньги, русскому? Русский теперь хорошо живет, загорел, поздоровел.

- Иди, женщина, иди... - легонько подтолкнул Фариду стражник.

Он сейчас творил благое дело, о котором будет знать вся тюрьма. Творил снисходительно, спокойно,

словно занимался благотворительностью каждый день. Устроить свидание - нелегко. Тут недостаточно

согласия одного стражника. И не одному ему нужно заплатить.

В кибитке стоял деревянный топчан, шаткий столик, кувшин с водой. Земляной пол был покрыт

соломой. В потолке, заменяя окно, зияла дыра с легкой решеткой.

Фарида и Махмуд-бек долго смотрели на синеватое небо. Оно постепенно темнело, и все резче

выделялись крупные звезды.

- В Самарканде звезды ярче... - сказал Махмуд-бек.

- Неужели мы их увидим? - спросила Фарида.

- Обязательно увидим.

Он гладил ее волосы, смотрел в глаза, в которых каждую минуту менялось настроение: восторг, тоска,

радость, печаль...

- Я не могу простить, что не знала о базаре...

- Меня выводили только один раз... - сказал Махмуд-бек.

- Я буду приходить на базар каждый день.

- Не надо. Во всяком случае, когда нас выведут, в следующую пятницу, пусть придет один Шамсутдин.

Я очень прошу тебя, так нужно.

Она провела ладонью по его шершавым колючим щекам.

107

- У вас и здесь какие-то дела.

И тогда Махмуд-бек впервые подумал, что Фарида начинает понимать, догадываться о его главной,

самой главной жизни.

...Звезды уже горели сверкающим огнем.

Прощальное осеннее солнце. Может быть, завтра оно и не появится. Заключенные, подставив лицо

теплым лучам, жадно вдыхают пыльный воздух. Никогда Махмуд-бек не представлял, что подобным

воздухом можно дышать и чувствовать себя счастливым человеком.

Прошли дервиши, мягко шлепая босыми в болячках ногами. Проползла арба с усталым,

равнодушным хозяином. Неподалеку около заключенного бьется в истерике закутанная в чадру старуха.

Махмуд-бек видит ее темные сухие пальцы, вцепившиеся в кандальную цепь на руках сына.

Махмуд-бек рассматривает дорогу. Странно расплываются фигуры. Раньше у него было острое

зрение. За сколько шагов теперь он различает человека? Пять, четыре, три...

Он плохо стал видеть. Ну, это ничего, ничего...

Доктор сказал, что сегодня к нему придут. Махмуд-бек смотрит на дорогу до боли в глазах. Да-да...

Вот он, Шамсутдин! Преданный человек, который до конца своей жизни так и не узнает, кому же он

служил.

Шамсутдин держит в руках кошелек с незатейливым узором, мнет его. Слишком упорно мнет.

Стражник подозрительно смотрит на покупателя.

- Алим должен проехать по железной дороге от Ташкента до Красноводска... - говорит по-узбекски

Шамсутдин. - И вернуться. Посылает Давлят-бек. Аскарали уже знает.

Шумит базар, позвякивают цепи заключенных. Стражники отгоняют назойливых родных.

- И главное. Богатый купец скоро приедет, - продолжает Шамсутдин отрывисто, быстро. - Будьте

готовы. Почти все решено. Скоро купец явится. Стражник со шрамом сообщит. Или агроном...

Он покупает кошелек и оставляет заключенному милостыню: две свежие лепешки, между ними тонкие

ломтики мяса и кружочки лука, покрасневшие от перца. Такое приношение стражник не отнимет,

благосклонно разрешит заключенному полакомиться.

Махмуд-бек ест с трудом. Зубы еще не окрепли, шатаются. На лепешки садится сухая пыль, поднятая

Десятками торопливых шагов. Пыль напоминает о дорогах, которые тянутся, забавно петляя среди

полей.

Ночью Махмуд-бек не спит. Впервые за долгие месяцы рождаются строки стихов.

Край далекий...

Мои тополя...

Я вдыхаю твой запах, земля.

По ночам, непонятным, чужим,

Я ловил и вдыхал теплый дым...

Твои песни полей и дорог

Я хранил, я все годы берег.

Край далекий... Я вечно с тобой.

Я пройду через долгий бой.

Я приду, дорогая земля,

Шелестите, мои тополя.

Конечно, не завтра, даже не через неделю, он увидит друзей. Но обязательно увидит. И друзей, и

солнце, и рассветы, и дороги...

В камере ночь, а Махмуд-бек не слышит вздохов,

причитаний и звона цепей...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ТИХАЯ ПУСТЫНЯ

Осень дала о себе знать не только первым прохладным

ветром и сморщенным шуршащим листком, который

неизвестно как занесло в тюремную камеру.

С какой-то торопливостью зашумел базар. Сюда

приезжали из далеких селений, спешили заготовить продукты

на зиму, приобрести теплые вещи. Пойдут дожди,

стремительно смоют еле заметные тропинки, и уже по вязкой

земле не двинешься за нужной покупкой в большой город.

Кое-кто находил время и выкраивал из своих сбережений

одну монетку, чтобы положить ее к ногам заключенных. Все

может случиться в этом мире. Вдруг и он, нищий человек,

тоже окажется в таких же цепях. Все может случиться...

108

Шептали молитву, вздыхали, многозначительно покачивали головами. И старались побыстрее нырнуть в

базарную сутолоку.

Возле некоторых заключенных уже суетились, причитали родственники, расспрашивали о здоровье,

спешили пересказать новости, взмахивали в отчаянии руками.

Утренние часы для свиданий - самые благоприятные. У стражников еще хорошее настроение, они не

устали от солнца, пусть осеннего, но пока злого, от криков, пыли, базарной толчеи. Они еще с охотой,

даже с нескрываемой жадностью ловко хватают деньги.

Ряды заключенных, оборванных и грязных, врезались в базарную площадь. Над заключенными

возвышались стражники, обычно бородатые, в пестрых, не очень дорогих, но крепках халатах. Они

стояли небрежно, прижав к груди старые, потемневшие винтовки.

Среди заключенных были влиятельные особы. От них тянулись нити в независимые племена, к

священнослужителям и торговцам, к тем, кто мог оказать помощь в подготовке крупной авантюры или

обычного убийства.

Цепи и стражники не мешали подбирать проводников и сколачивать новые шайки. Вождю племени

или главарю банды достаточно было кивнуть головой, сказать два-три слова, как решался самый

сложный вопрос. И в чьих-то руках оказывались десятки, а то и сотни людей. Иногда надо было

заполучить только одного ловкого храбреца, который, минуя все пограничные заставы, мог бы двинуться

в любую соседнюю страну.

Подкупленные стражники с безразличным видом наблюдали за базарной сутолокой, изредка

поворачивая голову на звон цепей. Кто-то из мелких заключенных тянул руку к прохожим. Степенные,

состоятельные, за кем и надлежало строго следить, сидели спокойно. Они наслаждались хорошей едой

и короткой беседой со своими родными, близкими.

Шамсутдин не мог привыкнуть к этой обстановке. Он старался не смотреть на потемневшие, худые

руки Махмуд-бека. Кажется, если Махмуд-бек сожмет покрепче пальцы, то протащит их через наручники.

Но в тюрьме умеют подбирать цепи. Наручники у этих цепей слегка сплющены, а разогнуть металл ни

у одного из заключенных не хватит сил.

Шамсутдин притронулся пальцами к металлу и покачал головой.

Махмуд-бек улыбнулся:

- Крепкие, мой друг. Очень крепкие. Износу им нет.

- Ничего... - ободряюще сказал Шамсутдин. - Всему бывает конец. - Но сам отвернулся, чтобы не

выдать волнения. Сытые, довольные стражники, соблюдая договоренность, уже спрятав деньги, не

видят, не замечают Шамсутдина.

- Надо ехать к Аскарали... - сказал Махмуд-бек.

Шамсутдин продолжал рассматривать базар, стражников. Начался серьезный разговор. Шамсутдин не

должен пропустить ни одного слова.

- Ишан Халифа получил оружие. Он встречается с немцами. - Махмуд-бек назвал поселок. - Там в

доме есть слуга. Он родственник главаря банды. - Махмуд-бек кивнул на одного из заключенных. -

Запомни имена.

Шамсутдин развернул узелок перед Махмуд-беком, подвинул мясо, лепешку:

- Ешьте, господин.

Махмуд-бек отломил кусочек лепешки.

Махмуд-бек не представлял, что в тюремную камеру, к людям, закованным в цепи, будут поступать из

всех уголков страны и даже из соседних стран такие обширные сведения.

Одни заключенные хвастались своим влиянием и делами, силой своего племени или банды. Другие -

проклинали тех, кому недавно служили, из-за кого попали в тюрьму.

Долго молчал низкорослый, с гнилыми зубами заключенный. Он ложился лицом к стене, по-

мальчишески подогнув ноги, и замирал. Он мог так лежать часами. Но однажды при упоминании имени

Ишана Халифы он вздрогнул и даже на миг приподнялся. Это движение заметил Махмуд-бек. Заметил

злые, прищуренные глаза.

Расположить к себе этого бандита было нелегко. Тот не доверял людям. Сжавшись, он зло косился на

Махмуд-бека, отворачивался в сторону: редко кто переносил запах гнилых зубов.

Махмуд-бек несколько раз отдавал ему лук, советовал, как лечить зубы и десны. Однажды в

разговоре бандит стал яростно проклинать Ишана Халифу. Дважды из чужой страны он перевозил ему

оружие. На третий раз попался... А «святой отец» ничего не делает, чтобы спасти его. Даже ни разу не

прислал хорошей, вкусной еды.

Бандит слишком много знал о жизни Ишана Халифы, о его врагах и друзьях.

Значит, зашевелился Ишан Халифа - главарь туркменской эмиграции…

Ишан Халифа любил власть. И муфтий Садретдин-хан не смог подчинить его своей воле, сделать

исполнителем своих планов.

Сколько эмигрантов по первому приказу Ишана Халифы могли вскочить на коней? Сотни. Пока об

этом никто не знал, но в маленьких становищах, в эмигрантских поселениях ждали такого приказа. А в

лохмотьях старой одежды, под истертыми паласами, в овечьих загонах лежали аккуратно смазанные

винтовки, сабли, клинки, маузеры.

109

Несколько раз местные власти пытались вести переговоры с Ишаном Халифой. Но он прикидывался

невинным, святым человеком, озабоченным судьбами своих земляков. Ишан Халифа начинал

жаловаться на условия жизни, призывал в свидетели аллаха, который, к сожалению, мало обращает

внимания на верных мусульман.

Участок государственной границы со Страной Советов контролировался Ишаном Халифой. В начале

тридцатых годов его отряды не раз прорывались на советскую территорию.

Ишан Халифа хорошо разбирался в политической обстановке, знал о дружеских взаимоотношениях

восточных стран с Советским Союзом.

Немцы вели войну против Советской страны. Ишан Халифа решил воспользоваться таким удобным

моментом. Именно теперь его всадники могли вскочить на коней.

Махмуд-бек не спеша отламывал кусочки лепешки.

- Слушай... - говорил он. - У туркмена Берды была небольшая шайка. Это трусливый человек, хотя

физически сильный и жестокий. Он - вспыльчив. В такую минуту трусость исчезает. Он может сделать что

угодно, становится опасным. - Махмуд-бек взглянул на шумную толпу, которая двигалась мимо, и

продолжал: - Слушай... Берды как-то нагрубил Ишану Халифе. Тот ничего не прощает. Он решил убрать

Берды. Но убийца не смог справиться с Берды. Этот, самый Халназар явился к Ишану Халифе и

доложил, что его приказ выполнен...

Махмуд-бек заметил Фариду. Женщина стояла за повозкой и ждала своей короткой минуты.

Шамсутдин перехватил взгляд Махмуд-бека.

- Она пришла.

- Вижу... - коротко ответил Махмуд-бек и продолжал: - Берды скрывается в поселке, в двух днях езды

от становища Ишана Халифы. Что он задумал? Никто об этом не знает. Наверное, решил отомстить.

Однако чего-то выжидает. Или боится. Нужно встретиться с Берды. В крайнем случае с Халназаром. Мы

должны знать день и час, когда Ишан Халифа соберет своих сотников. Всех сотников.

- Узнаем, господин... - пообещал Шамсутдин.

- Мы должны узнать, с кем из немцев связан Ишан Халифа.

- Хорошо, господин.

- И еще. Помни, что Берды опасен, что Ишан Халифа ненавидит муфтия Садретдин-хана и его людей.

- Да, господин...

Шамсутдин посмотрел на руки Махмуд-бека. Наручники все-таки держатся на них. Держатся...

- Я пойду, господин.

- Ты все запомнил, Шамсутдин?

- Все, господин.

- Немедленно разыщи Аскарали. Все передай…

Шамсутдин поклонился. Он не успел повернуться, как к рядам заключенных, не замечая встречных,

добежала женщина, придерживая край черного платка и прикрывая лицо, молодое, красивое, хотя уже с

первыми, ранними морщинками.

Шамсутдин ехал в одно из туркменских становищ.

В пустыне по вечерам было уже холодно. Пока ветер лениво ползал у ног, словно набирал силу, потом

все решительнее начинал метаться рядом с путником.

Приземистые домики с загонами для овец, с обязательными шаткими столбиками дыма были видны

издалека. Порывистые ветры проносились мимо поселка, крутили песок, вырывали с корнем

порыжевшие кусты, швыряли их под стены сжавшихся домиков.

Разыскать в таком поселке нужного человека не представляло большой трудности. В первой же

кибитке сообщили, где остановился туркмен.

Шамсутдин повел коня за собой. У входа в дом был вбит единственный колышек. Шамсутдин

осмотрелся - ни деревца, ни изгороди.

Привязав коня за этот колышек, Шамсутдин рукояткой плетки постучал в дверь. Послышалось

ленивое рычание пса. Потом тяжелые шаги...

В таких поселках обычно люди не закрывают дверь. Значит, Берды все-таки боялся непрошеных

гостей. Хозяин, сопя и ругаясь, открыл дверь. Он удивленно посмотрел на Шамсутдина и, не здороваясь,

спросил:

- Что тебе надо?

Не обращая внимания на такую встречу, Шамсутдин приложил руку к груди и вежливо поклонился.

- Ну?

- Я из города к вам... - сказал Шамсутдин.

Берды испуганно отшатнулся.

- Ты перепутал, джигит. . - растерянно прошептал он. - Тебе нужен другой человек.

- Мне нужен Берды-ага... - сказал Шамсутдин.

Сколько таких людей встречал Шамсутдин за последнее время! Вначале они были страшными,

гордыми, независимыми, а потом от одной фразы хватались за сердце или начинали ползать на коленях.

- Берды, Берды... - продолжал испуганно шептать хозяин дома. - Какой Берды?

- Вы, уважаемый... - спокойно продолжал Шамсутдин.

110

Берды оглядывался по сторонам. Он еще не придумал себе нового имени. Он скрывался от Ишана

Халифы, от его людей, от местной полиции.

- Берды убит. . - хрипло, растерянно произнес хозяин. Но произнес неуверенно, как-то по-детски,

заранее зная, что этим словам никто не поверит. Шамсутдин даже не обратил внимания на лепет

грузного, заросшего седой щетиной человека.

- Я пришел один... - сказал Шамсутдин. - Понимаете, Берды. Пришел один, от муфтия Садретдин-

хана.

Берды, придерживаясь за стену, опустился на потертую кошму.

В доме давно не убирали. На земляном полу лежал заметный слой песка. В спутанном ворсе

застряли хлебные крошки, травинки.

В углу пес неторопливо грыз кость, не обращая внимания на людей.

Берды уселся, скрестив ноги.

- От муфтия Садретдин-хана... - повторил Шамсутдин.

- Разве он жив? - спросил Берды.

- Святой отец жив. Он находится в ссылке.

- Зачем я ему нужен?

- Вы ему очень нужны.

Берды тяжело засопел. В темной, тесной клетушке Шамсутдин увидел, как багровеет шея, наливаются

кровью уши, щеки...

- Нужен? - шепотом переспросил Берды и вдруг взорвался: - Очень нужен! Старые шакалы вспомнили

обо мне! Вспомнили! - Захрустели пальцы. Берды словно проверял их: крепки ли... Секунда, вторая - и он

вцепится в горло Шамсутдина.

Шамсутдин вздохнул, укоризненно покачал головой:

- Святой отец знает о вашем бедственном положении. Он посылает вам благословение и деньги. -

Шамсутдин рассчитывал небрежно швырнуть мешочек с монетами к ногам бандита, но наступила

критическая минута, когда каждый жест гостя хозяин истолкует по-своему. Лучше сказать о деньгах сразу,

вначале.

Деньги были нужны Берды. Оторванный от друзей и земляков, «мертвец» не мог ничего предпринять,

не мог мстить, бежать, прятаться в более удобном месте.

- Что хочет от меня святой отец? - хмуро спросил Берды.

В этом мире деньги не бросают ни живым, ни мертвым просто так, ради сострадания.

- У святого отца муфтия Садретдин-хана есть враг.

- Ишан Халифа? - усмехнулся Берды. Он пришел в себя. Он уже мял в широких ладонях кожаный

мешочек, ощущая твердый металл солидных монет, шуршание бумажек. - Чьи? - отвлекся от главного

разговора Берды.

Шамсутдин понял, что речь идет о бумажках.

- Немецкие...

Берды, довольный, качнул головой.

- Ишан Халифа? - повторил он.

- Да... - ответил Шамсутдин.

- К нему не подойти... - нахмурился Берды.

- Не нужно подходить...

Берды непонимающе посмотрел на Шамсутдина. Потер лоб, грязный, рассеченный шрамом,

приподнял густые брови.

- Нам нужно узнать о делах Ишана Халифы.

Берды хмыкнул:

- Хорошие дела у Ишана. Очень хорошие. Сотни всадников. Он готов броситься на Советы хоть

завтра. У него много оружия. Немцы дали.

Берды говорил со злорадством. Деньги он спрятал за пазуху и сразу стал независимым, гордым.

Только изредка дергалась левая бровь.

Загнанный, затравленный, запуганный шакал... Он еще не решился вылезать из своей норы. Он

много, с надрывом говорит о силе войска Ишана Халифы. Конечно, преувеличивает. Но Ишан Халифа

долго работал, собирая свои сотни.

А вдруг, имея деньги, Берды сбежит в одну из соседних стран?

Нет, пожалуй, он здесь сидел не только в ожидании чьей-то случайной помощи. Такой человек должен

отомстить.

- Я не верю муфтию, старой крысе, - неожиданно сказал Берды. - Не верю Ишану... Каждый из них

хочет первым вернуться домой, захватить землю. Но они сдохнут здесь, на чужом песке. Они друг другу

перегрызут горло.

Шамсутдин промолчал.

- Хорошо... - уже тише заговорил Берды. - Я помогу.

Ишан Халифа встретился с Расмусом в одном из поселков, расположенных недалеко от столицы.

Опытный разведчик выслушал короткий доклад главаря туркменских эмигрантов. Ишан Халифа умел

держать себя и при встречах с иностранцами. Холеные пальцы перебирали четки. Эти пальцы не сожмут

111

рукоятку сабли. Ишан Халифа, медлительный, степенный, не создан для бешеной скачки на боевом

коне, но за его спиной стоят сотни всадников. Об этом немецкий разведчик хорошо знал.

- Вы хотите встретиться с сотниками? - спросил Ишан Халифа.

- Возможно, встречусь.

- Я соберу их через две пятницы. К полуденной молитве.

- Будьте осторожны... - посоветовал Расмус.

- Я осторожен, - улыбнулся Ишан Халифа и погладил бородку. - Мы, как пустыня, тихая, огромная.

Пока нет бури...

В комнатке был покой. Только где-то по соседству звякнула посуда.

- Сейчас подадут чай... - сказал хозяин.

Расмус много лет провел в этой стране. Но он европеец и ничего не сделает без помощи Ишана

Халифы.

Хотелось сегодня напомнить немецкому разведчику о том, как его помощник, капитан Дейнц,

связывался с людьми муфтия Садретдин-хана. Напомнить и задать вопрос: что же из этого вышло? Вот

он, Ишан Халифа, жил тихо и спокойно, а в нужную минуту может повести лавину всадников через

советскую границу.

Но пока рано торжествовать. Без немцев никуда не денешься. Они очень нужны Ишану Халифе. И

приятно сознавать, что он тоже нужен им.

Вошел слуга, легко поставил поднос с чайниками и пиалами. По туркменскому обычаю для каждого

гостя - отдельный чайник.

Поклонившись, слуга молча вышел.

- Ваш человек? - зачем-то спросил Расмус.

Ишан Халифа настороженно покосился в сторону двери. На какую-то долю секунды замер. Но потом

спокойно ответил:

- Мои люди в становищах. Это слуга моих друзей.

Расмус промолчал.

Ишану Халифе показалось, что его ответ не очень понравился немецкому разведчику.

Главарь туркменской эмиграции был взбешен. А воины, ожидавшие крупной награды, в недоумении и

страхе застыли.

Они принесли голову ослушника и врага - Берды. Голова валялась в ногах Ишана Халифы. Осенние

мухи, крупные, назойливые, вились роем над головой.

- Негодяи! Подлые люди! - надрывался Ишан Халифа.

Он не мог сознаться этим аскерам, своим приближенным, что уже один раз выбросил солидную горсть

монет за известие об убийстве Берды.

Не хотелось выглядеть дураком в глазах подчиненных, и он не назвал имя Халназара. А надо было

бы немедленно разыскать и положить рядом с этим неожиданным подарком его голову.

Аскеры шагнули вперед. Один из них бросил у ног Ишана Халифы мешочек с деньгами.

- Был у Берды... - почти шепотом произнес аскер.

- Что там? - поднял бровь Ишан Халифа.

- Деньги... Местные и немецкие.

- Немецкие?

Ноздри у Ишана Халифы раздулись. Он вытащил четки. И защелкали сандаловые шарики,

заметались пальцы.

- Откуда у него немецкие?

Аскеры молчали. Они не могли понять своего вождя. Они шли по пятам Берды, свалили и связали его,

громадного, сильного. Принесли его голову, отдали деньги.

Ишан Халифа остывал. Надо было разобраться в этой очень запутанной истории.

Кому служил Берды? Немцам не было смысла подкупать человека, которого один раз уже убивали.

Немцы должны знать об этом.

- Где вы его поймали? - кивнув на голову Берды, спросил Ишан Халифа.

- В пустыне...

- Откуда он шел?

- Из нашего становища.

Опять защелкали четки... Эти два дурака оборвали ниточку. У Берды здесь свой человек. Оборвали

ниточку.

- Найдите Халназара и принесите его голову... - неожиданно приказал Ишан Халифа.

Аскеры поспешили скрыться с глаз разгневанного вождя.

Ишан Халифа задумался. Было о чем ему подумать. В становище, где жили самые близкие люди, кто-

то следил за ним, был связан с ослушником Берды. Конечно, немцы в этой истории не замешаны. А

может, Расмус проверяет? Нет. . Здесь посерьезнее дела. Ишан Халифа спрятал четки и, повернувшись к

нукеру, сказал:

- Соберем сотников в следующую пятницу.

- Не успеем, господин, - вздохнул нукер.

- Сегодня же пошли людей. А к Расмусу... позже. В четверг.

112

- Хорошо, уважаемый Ишан-ага.

Вождь усмехнулся про себя.

«А теперь посмотрим. Что у них выйдет. . Что они сделают?»

Эти «они», неизвестные, непонятные, не на шутку встревожили главаря туркменской эмиграции.

Расмус не выдержал, сообщил в Берлин о готовности нескольких басмаческих соединений вступить

на территорию советских республик Средней Азии. Указал предполагаемую дату.

Надо было реабилитироваться. Провал следовал за провалом. Особое неудовольствие Берлин

выразил в связи с арестом нового туркестанского правительства, высылкой немецких специалистов,

сорвавшей комплектование десантных отрядов.

На это? раз Берлин поблагодарил Расмуса за подготовку новой операции и согласился с

ориентировочной датой вторжения банд Ишана Халифы на территорию Советского Союза. Предлагалась

любая помощь. В случае удачного начала операции немецкая авиация доставит оружие и боеприпасы.

Банды Ишана Халифы должны были вызвать панику в глубоком тылу Советской страны, нанести удар

по ряду промышленных предприятий, терроризировать население.

Расмус пока не праздновал победу. Опытный разведчик понимал, что до этого часа еще далеко. И

когда личный посыльный Ишана Халифы сообщил о переносе встречи с сотниками, Расмус

насторожился. Если в тщательно разработанный план вносятся коррективы, это ничего хорошего не

сулит. Тем более появление гонца-туркмена на городской квартире Расмуса могло быть вызвано только

чрезвычайными обстоятельствами.

Расмус принял решение на встречу не ехать.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Вернувшись на Родину, я часто вспоминал свою юность...

Когда вышел первый номер нашей комсомольской газеты «Ёш ленинчи» («Молодой ленинец»), мне

было семнадцать лет. Стоял февральский серый день. Лениво падал влажный снег. Кто-то ворвался в

полутемную комнату общежития и крикнул:

- Ребята, вышла наша газета!

Мы зажгли лампу. Наклонились над развернутой газетой. В комнату набились студенты. Мы вслух

читали короткие информации, стихи.

А через два года в этой газете было опубликовано мое первое стихотворение. Институт торжествовал.

Каких только я не слышал слов! На комсомольском собрании так и заявили:

- Родился новый замечательный поэт! Мы ждем от него...

Всего ждали от меня... Никто, разумеется, не знал в институте, в Самарканде, о моей подготовке к

выполнению важного задания.

Я ушел в страшный лагерь озлобленных людей.

Из Парижа лидер туркестанской эмиграции Мустафа Чокаев дал указание разыскать меня в странах

Востока.

И меня «разыскали»...

НЕОБЫЧНАЯ РАБОТА

Шамсутдин отчаянно хлестал коня. До встречи с Аскарали оставались сутки. Но Шамсутдину хотелось

как можно раньше сообщить неприятную весть. Махмуд-бек учил, что такие вести надо доносить

быстрее. Можно принять меры. Даже спасти жизнь.

Аскарали ждал в пограничном городке. Вчера он доложил Центру о предстоящем вторжении Ишана

Халифы в республики Средней Азии. В сообщении не было главного - точной даты и количества

всадников.

Аскарали ждал Шамсутдина. Но по расстроенному лицу он сразу догадался: что-то случилось.

- Садись, друг.

Аскарали привык к коротким разговорам. За свою жизнь на чужбине он много раз встречал вот таких

запыленных, усталых людей, которые прятали глаза, топтались у порога.

- Садись, садись. Тебе надо выпить чаю. Я все сделаю. - Он не обратил внимания на протестующие

жесты Шамсутдина. - Берды сбежал? - удивительно спокойно спросил Аскарали.

- Нет. . Его убили.

- Люди Ишана?

- Да... Убили на дороге. Встретили и убили. Голову увезли Ишану.

Аскарали понимающе кивнул.

- Деньги были с ним?

Шамсутдин кивнул.

- А Халназар?

- Его тоже убили. Вчера. И голову тоже увезли к Ишану.

- Значит. . - Аскарали хотел подыскать слово, чтобы не обидеть Шамсутдина.

- Все! - махнул рукой Шамсутдин. - Все!

113

- Так не бывает. . - по-прежнему спокойно заметил Аскарали. - Ешь. Отдыхай. И мы сейчас что-нибудь

придумаем.

Аскарали за ужином говорил о каких-то пустяках. Об этом грязном, небольшом городке, о скудном

базаре, о близкой, холодной зиме, которую трудно вынести в таких местах, где по соседству лежит

пустыня, с виду тихая, но коварная.

Шамсутдин только поддакивал, он обжигался горячим чаем, неторопливо ел сухой хлеб и мясо.

Постепенно он успокоился, даже попытался улыбнуться, когда Аскарали стал копировать местного

полицейского чиновника.

- А сейчас спать. Рано утром снова поедешь.

Шамсутдин вопросительно посмотрел на Аскарали. Человек шутит, держит себя спокойно, а глаза

тревожные.

- Поедешь в поселок к одному из сотников. Надо узнать, когда и куда его вызывает Ишан Халифа.

- Хорошо, господин.

Шамсутдин прикрыл глаза. Потом снова приподнялся.

Аскарали убирал посуду. Медленно, спокойно двигался по комнате. Шамсутдин подождал, пока

Аскарали сложит пиалы в нишу.

- Господин, почему вы не можете спасти Махмуд-бека?

- Могу, Шамсутдин. Могу...

- Но до сих пор...

- Так надо, Шамсутдин... Видишь, как получилось. В тюрьме Махмуд-бек познакомился с вождями

племен, с главарями банд. Он может спасти тысячи жизней наших эмигрантов. Понятно? У него сейчас,

как тебе сказать, совсем необычная работа.

- Понятно, господин...

Шамсутдин долго не мог заснуть. Закроет глаза - и сразу же перед ним поднимаются беспомощные

ладони и тихо, приглушенно звякают цепи с приплюснутыми наручниками.

В тюрьме произошло неожиданное событие...

Вождя племени вывели из камеры. Он вышел, не замечая тяжести цепей, не слыша их

приглушенного, равномерного звона. Оглянувшись на пороге, вождь кивнул заключенным.

Дверь глухо закрылась, звякнули запоры. И долго никто не мог нарушить тягостной, тревожной

тишины.

Странно, что все с нетерпением ждут вызова, и в то же время с нескрываемым испугом поглядывают

на стражника. А тот, наслаждаясь общим вниманием, осматривает камеру и тянет, тянет время. Потом,

подкрутив усы и словно наконец вспомнив, называет имя или кличку заключенного.

За таким вызовом может быть свобода или свидание с родным, близким человеком.

А может быть, и смерть.

Мало кто верил, что вождя большого племени могли вот так просто увести и казнить. Но никто и не

знал о событиях, происходящих за тяжелой дверью, за крепкими стенами.

Люди, не двигаясь, лежали у стен, и почти каждый косился на дверь... Скорее бы она открылась и в

камеру вновь вернулся высокий, жилистый старик.

Так спокойнее...

У вождя племени было свидание... Неожиданное, во внеурочное время. За это свидание, наверное,

очень дорого заплатили.

Старика свидание не удивило. Не удивил совершенно незнакомый человек, прорвавшийся через все

преграды и законы. Таких людей вождь остерегался. И вое вежливые, почтительные слова, которыми

была наполнена вступительная речь, не произвели на старика никакого впечатления.

- Что ты хочешь, юноша? - холодно спросил он.

Незнакомцу было лет тридцать пять. Держался он уверенно, как человек, имеющий деньги и

поддержку сильных людей.

- Это вам, уважаемый отец... - Незнакомец показал на узлы и свертки. - Их отнесут в камеру.

Незнакомец понимал, что вождь племени не бросится к подаркам. Но и не ожидал такого

пренебрежительного отношения. Старик даже не взглянул на подарки. Он продолжал невозмутимо

смотреть на странного посетителя.

- Что ты хочешь? - повторил свой вопрос вождь.

- Вам передают привет хорошие, сильные люди.

- Кто они?

- Ваши друзья.

- Я всех своих друзей знаю... - сказал вождь.

Невозмутимость, откровенное нежелание вести разговор, принимать подарки все-таки подействовали

на незнакомца. Он вскочил, засуетился, стал раскрывать один из свертков. Пальцы дрожали. Бечевка,

стягивающая сверток, была крепкой. Незнакомец схватился за другой сверток. А сам смотрел в сторону

вождя племени... Губы растерянно, почти про себя шептали: сейчас, сейчас.

Вождь поднялся:

- Зачем я тебе нужен?

114

- Не мне, не мне... - торопливо сообщил незнакомец. Он бросил возиться с проклятым свертком и,

прижав руку к груди, шагнул к вождю: - Только выслушайте. Только выслушайте. Меня послали немцы.

Они просят у вас помощи.

- Зачем мне нужны немцы?

- Нужны! Нужны! Дайте им воинов. Они дадут свободу, освободят вашего сына. И дадут много денег.

Много!

Вождь не дослушал незнакомца. Осторожно, словно он прикасался к чему-то грязному, сдвинув со

своего пути посетителя, шагнул к двери.

За порогом топтался стражник. Усы у него обвисли, глаза были испуганными. Ой, вероятно, слышал

обрывки разговора. Не очень добрый разговор. Пропади эти деньги! Если узнает начальство о такой

встрече, ему несдобровать.

Стражник обрадовался появлению вождя!

- Пошли! Пошли! - Он первый затопал к зданию, тяжелому, мрачному. - А ты подожди, - бросил

стражник незнакомцу. - Зайди в дом и подожди...

Вождь вернулся в камеру. Заключенные приподнимались, рассматривали вождя. Послышался

кашель, звон цепей, причитания. Вождь невозмутимо сел, прислонившись к стене. Но все-таки было

.заметно, что он взволнован: слегка дергалась щека.

Сейчас ни на один вопрос старик не ответит. Махмуд-бек с трудом улыбнулся.

- Все хорошо! А мы, - он кивнул на камеру, - обо всем подумали.

- Хорошо... - вздохнул вождь.

Потянулись минуты, страшные, томительные. Время осенних и зимних вечеров в тюрьме - как одно из

наказаний. Знает ли об этом начальство?

В такие минуты, закрыв глаза, Махмуд-бек вспоминал о прошлом. Вспоминал студенческий

Самарканд... Комсомольские собрания, литературные вечера. Он пытался снова складывать стихи о

пустыне, которую перешел много лет назад. О чужом мире, в котором очутился. Но к рассвету Махмуд-

бек мог повторить только отдельные строки. Ему хотелось создать стихи о борьбе, настоящие, горячие.

Такие же, как его борьба. Но кто-нибудь... чей-нибудь крик, бессвязное бормотание спящих людей

возвращали в мир темной камеры.

Снова лязгнули засовы. И снова появился усатый стражник. Он цепко, со знанием дела, обшарил

взглядом камеру. Наконец нашел нужного человека. Это был молчаливый рослый главарь банды Ораз.

Он вышел, слегка наклонив голову. Или боялся стукнуться головой о низкий косяк, или не хотел перед

коренастым стражником выделяться своим превосходством.

На этот раз заключенные более спокойно отнеслись к вызову. Ораза побаивались. Даже много

повидавшие люди, сталкивающиеся с жестокостью не раз, не любили слушать его рассказы о лихих,

кровавых делах.

Минут через тридцать главарь возвратился с узлами и свертками. И нести эти подарки ему помогал

стражник. Бандит угощал не всех заключенных. На вождя племени и Махмуд-бека даже не взглянул.

Довольные заключенные долго чавкали, с удовольствием грызли кости и даже смеялись.

- Это мне приносили... - усмехнулся вождь.

- От кого? - спросил Махмуд-бек.

- От немцев... - ответил вождь.

И они замолчали. Стало ясно, что немцы купили банду. Наверное, очень хорошо заплатили и главарю,

и стражнику, который явно нарушил строгие законы тюрьмы.

Это предположение подтвердилось. Утром неведомыми путями в камеру заползла новость: усатый

стражник сбежал. Бросил свою потемневшую от старости винтовку и сбежал.

В последнее время Дейнц редко бывал у своего шефа - Расмуса. Опытные разведчики чувствовали,

что за ними следят, упорно, повседневно, умело. Кто-то идет по их следам, путает карты, ставит в самые

неожиданные условия, из которых надо долго и умело выкарабкиваться.

- Это не может быть случайностью... - сказал Расмус. Усадив помощника, он даже не сделал

замечания, что тот явился в неудобное, дневное время. Расмуса серьезно озадачил перенос совещания

у Ишана Халифы. - Сколько мы вбухали в это дело денег! - сорвался он.

Капитан Дейнц опустил голову. Операция по созданию диверсионных групп, которой он руководил,

тоже сорвалась. А стоила не дешевле Ишана Халифы.

- У нас нет повода для беспокойства... - сказал Дейнц.

- И тогда не было? - все-таки не удержался Расмус.

Дейнц промолчал.

Начало разговора ничего хорошего не предвещало. Расмус, всегда сдержанный, корректный, сейчас

походил на злого, обиженного отца беспокойного семейства. Его злит все: глупые слуги, завистливые

родственники, остывший кофе, открытая форточка... Все то, на что он раньше не обращал внимания.

Ну как в этой обстановке сообщать еще одну, не очень приятную новость? Дейнц попытался удобней

сесть, положил ногу на ногу, принял более независимый вид. В конце концов в подготовке всех операций

основная роль отводится старому разведчику Расмусу. Это ему Гитлер вручал ордена и пожимал руку.

Дейнц - обыкновенный исполнитель.

Словно почувствовав настроение своего помощника, его бунтарские мысли, Расмус холодно спросил:

115

- С чем пожаловали?

- Мы купили банду... - небрежно сообщил Дейнц.

- Банду? - поморщился Расмус. - Чью?

- Ораза... - прежним тоном сообщил Дейнц.

Он понимал, сколько нужно Расмусу выдержки, чтобы не сорваться.

- Это же обыкновенная банда! Берлин дал деньги на большое дело. На авторитетного вождя, на

человека, способного встать во главе нового правительства. - Расмус, худощавый, подтянутый, стоял

перед своим помощником. Он говорил шепотом, резким, срывающимся.

Дейнц невольно поднялся, одернул цивильный костюм.

- Невозможно! Старик упрям. Он на это не пошел.

- Де-ейнц! - протянул Расмус. - Прежде чем вы успеете застрелиться, я вас сумею бросить в ту же

яму... к вашим бандитам. И никто никогда не узнает о вашей судьбе. Поверьте мне...

Дейнц затаил дыхание. Надо было немедленно менять тон и тактику поведения.

- Шеф, важно вызвать в стране беспорядки. Хотя бы на время, когда Ишан Халифа перейдет границу.

Это ваша мысль: беспорядки в стране и переход границы.

- Не беспорядки, - поправил Расмус, - а государственный переворот.

- Не выходит. . - сожалея, вздохнул Дейнц. - Второй раз идти в тюрьму моим людям было бы сложнее.

Почти невозможно. Мы даже убрали стражника.

- Хорошо... - вздохнул Расмус. - Пусть будет Ораз.

- Это отчаянная банда... - осмелел Дейнц. - Она натворит много бед и в столице. Ишан Халифа сумеет

воспользоваться таким моментом.

- Сумеет. . - как-то странно повторил Расмус.

- А… что? - уже без прежней бодрости спросил Дейнц.

Расмус пожал плечами. Он прошелся по комнате. И, резко повернувшись, неожиданно спросил:

- А где сейчас ваш пресловутый муфтий Садретдин-хан?

- В ссылке, шеф.

- О нем забыли?

- Кто? - не понял Дейнц.

- И вы, и местные власти?

- Я не забыл...

- У него есть люди?

- Конечно, шеф... - И, поняв, в чем дело, добавил: - А власти действительно его забыли...

- Надо найти святого отца. - Расмус еще раз прошелся по комнате и повторил: - Надо найти... - Потом

добавил тихо, в сторону: - На всякий случай.

Было еще темно, когда Аскарали разбудил Шамсутдина.

- Пора... - коротко сказал он.

Шамсутдин вскочил, помотал головой, словно отгонял сон. Что только ему сегодня не снилось! Он

даже слышал чьи-то шаги, голоса.

У Аскарали серое, усталое лицо.

- Вы не спали? - спросил Шамсутдин.

Аскарали кивнул.

- Кто-нибудь приезжал?

Но Аскарали уже вышел на кухоньку, загремел посудой. Наверное, кто-то приезжал. Шамсутдин

почувствовал беспокойное состояние хозяина, его нескрываемую настороженность.

Через несколько минут они пили чай, без аппетита ели черствые лепешки.

- Ты слышал что-нибудь об Оразе? - спросил Аскарали.

- Главарь банды. Он вместе с Махмуд-беком сидит в тюрьме.

- А банда?

- Банда ждет его. Живет, прячется...

- Большая? - спросил Аскарали.

- Не очень... Но страшная... - ответил Шамсутдин. Он допил чай, поставил пиалу и вопросительно

посмотрел на Аскарали: - Что-нибудь случилось с Махмуд-беком?

- С ним все в порядке... - Аскарали невольно улыбнулся: - Просто Махмуд-бек удивительный человек.

И с ним все хорошо.

- Кто-нибудь ночью был?

- Был, Шамсутдин... И я узнал, что с Махмуд-беком все хорошо.

- Тогда я поеду! - поднялся Шамсутдин.

- Все понял?

- Да, господин…

Шамсутдин безжалостно гнал коня через пустыню. Здесь было тихо и прохладно. Неохотно таяли

звезды.

Конь выбивался из сил. Он с трудом находил хорошую дорогу, твердую, прочную, но порой попадал в

рытвины, коварно занесенные серым песком, храпел, негодующе фыркал и едва не падал на колени.

116

«Шамсутдин помогал коню выбрать хорошую дорогу, направлял на мелкие кустарники, от которых

тянулись, скрепляя песок, длинные корни. К полудню, когда солнце уже поднялось над головой, когда

заметался горячий ветер, Шамсутдин добрался до маленького поселка.

В первой же кибитке Шамсутдин спросил о своем друге туркмене Саидназаре.

- Здесь много туркмен... - сказал сонный старик. - Но такого нет.

- И не знаете?

- Знал одного Саидназара. Очень старого.

- Не тот. . - вздохнул Шамсутдин.

Он обошел несколько кибиток, тесных, грязноватых, в которых люди, казалось, остановились только

на час-два. Сейчас они отдохнут и снова двинутся в дорогу.

Хозяин одного, более основательного дома, в комнате которого была и посуда, и старый ковер,

привлек внимание Шамсутдина. В доме стоял сладковатый запах анаши.

Спросив о своем друге Саидназаре, которого, к сожалению, и этот человек не знал, Шамсутдин

попросился остаться на ночь.

- Оставайся! - щедро разрешил туркмен. - И вообще оставайся с нами.

Поздно вечером хозяин, не смущаясь присутствия чужого человека, снова разжег чилим, ловко

размял в ладони комочек анаши, смешал его с крошками табаку.

- Скучно здесь. Тихо... - сказал Шамсутдин.

- Тихо? - хмыкнул туркмен.

Он был краснолицый, здоровый, но пальцы уже дрожали, как туркмен ни старался это скрыть, крепко

сжимая трубку чилима.

- Хочешь? - предложил хозяин.

- Можно...

Хозяин полой халата вытер мундштук и повернул чилим к гостю.

- Говоришь, тихо? А мы на пустыню похожи. Она спокойна, а поднимется ветер, все перевернет. . Так

говорит наш вождь. Все! - Он приблизил красное лицо к Шамсутдину и зло, хрипло зашептал: - Мы тоже

все перевернем. Наш сотник в пятницу едет к Ишану Халифе. И мы пойдем на Советы. У тебя где дом?

- В долине Сурхана.

- Пойдем... Будешь дома... Оставайся у нас.

Кружилась голова. Надо было переждать ночь. Дать возможность отдохнуть коню.

Лишь бы не подвел конь. Лишь бы он не подвел...

Премьер-министр принял советского посла.

Посол доложил о готовящейся вылазке банд Ишана Халифы на территорию Советского Союза.

- Мы дали приют мусульманам, - вздохнул премьер-министр. - Но действия некоторых из них

враждебны не только по отношению к вашей стране, но и к нашему народу.

- Вы правы... Один из них Ишан Халифа.

- К сожалению, в отношении этой святой особы мало доказательств.

- Завтра, - продолжал посол. - Ишан Халифа собирает своих сотников. Вероятно, там будет

присутствовать немецкий разведчик Расмус.

- За ним установлено наблюдение...

- Он встречается с Ишаном Халифой на квартире. Вот их последняя встреча. - Посол раскрыл папку и

положил перед премьер-министром фотографию. - Во избежание конфликта на границе, - сказал посол, -

мы просим вас принять соответствующие меры.

- Разумеется, господин посол... - пообещал премьер-министр. - Мы не допустим, чтобы еще один

авантюрист поколебал дружеские отношения между нашими странами.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Многие годы в странах Востока действовали разведки некоторых капиталистических государств.

Особенно активно вела работу гитлеровская разведка.

Я встречал немецких агрономов, врачей, ветеринаров, строителей, великолепно знавших страну, в

которой приходилось им работать. Эти «специалисты» не только создавали незримый фронт борьбы

против нас. Они подрывали основы жизни, строй государства, где жили: готовились перевороты,

осуществлялись террористические акты...

В справочной литературе, например, об Иране я нашел факты о проникновении фашистской

Германии во все сферы общественно-политической и экономической жизни этой страны во второй

половине тридцатых годов.

Фашистская агентура вела пропагандистскую деятельность в столице, иранском Азербайджане и в

зоне кочевых племен юга Ирана.

Значительно активизировалась деятельность фашистской агентуры после вероломного нападения

гитлеровской Германии на СССР. Особенно напряженная обстановка создалась летом 1941 года, когда

из Германии в Иран стали перебрасываться оружие и боеприпасы, а под видом туристов прибывали

немецкие офицеры.

117

Как известно, наше правительство приняло решительные меры к прекращению возможных попыток

втянуть Иран в войну против Советского Союза.

На основании советско-иранского договора 1921 года на территорию Ирана в августе 1941 года были

введены советские войска. Одновременно вступили английские части, а в конце 1942 года -

американские.

Эти действия не были направлены против иранского народа, не угрожали территориальной

целостности и государственной независимости страны.

В создавшейся обстановке гитлеровская агентура не могла действовать открыто против Советского

Союза, хотя тайные силы гитлеровской и других иностранных разведок еще не сложили оружия.

Эти силы действовали и в других странах Востока. Шла упорная борьба с вражеской агентурой. Я все

годы носил оружие, но так и не выстрелил ни разу...

А борьба продолжалась много лет. .

«ЧЕРНЫЙ ДЕРВИШ»

Глинобитный, серый город лежал в стороне от больших дорог. Он не славился шумными базарами.

Редкие караваны сворачивали на его улочки. Верблюды осторожно вышагивали вдоль низких дувалов,

безучастно поглядывая на тесные дворики.

В один из осенних вечеров 1944 года в Северный город вошел караван чужеземного купца.

Мальчишки бежали впереди, показывая путь к гостеприимному месту отдыха.

Верблюд не обращал внимания на отчаянные крики. Он собственным чутьем находил нужную дорогу.

Купец и его работники тоже не смотрели на мальчишек, не бросали монеты этим голодранцам. Трудно ли

в этом городе найти нужный дом?..

Взрослые жители встречали караван равнодушными взглядами. В городке жили бедные, но гордые

люди. Они открыто не выказывали особого любопытства. Скупо поздоровавшись с путниками,

принимались за свои дела даже и не взглянув на лениво покачивающихся верблюдов.

Хозяин караван-сарая ждал гостей у ворот. Он кивал головой, улыбался. Кланяться ему мешал

огромный живот, на котором покоились пухлые ладошки. Хозяин не обольщался большим заработком.

Еще неизвестно, как поведет себя чужестранец.

Взглянув на темно-синий тюрбан, на аккуратную бороду за незаметной черной сеткой, он определил:

индус.

«Что их занесло сюда... - подумал хозяин. - Хорошо бы болезнь (да простит аллах за такие мысли)».

Но купец выглядел здоровым, крепким человеком. Он ловко соскочил с коня и поздоровался с

хозяином. Гость знал местный язык. И конечно, знал обычаи этой страны. Расспросив хозяина о

здоровье, о его делах, пожелав мира и спокойствия доброму дому, он, осторожно обходя лужицы,

прошел во двор.

За купцом двинулся караван.

Как всегда, за солидными людьми тянулись бродяги, дервиши.

Озабоченный хозяин обратил внимание на дервиша с сучковатой палкой. Черная до синевы кожа,

острые, с каким-то сумасшедшим блеском глаза. Дервиш не посмотрел на хозяина, а словно обжег его

взглядом, мгновенным, властным.

«Нищий, а такой гордый!..» - подумал хозяин.

Но дервиш уже склонил голову, стал каким-то сутулым, жалким. За секунду изменился человек. Или

это только показалось?

Одет дервиш был в черные тряпки. Но если внимательно вглядеться, то тряпье это было довольно

крепким, надежно защищало от прохладного ветра. Казалось, взяли новую одежду и специально, перед

тем как пуститься в путь, в меру, чтобы не сразу бросалось в глаза, потрепали.