До победного дня

Глава 11

Всю ночь Грише и Маше снилась мама. Мама Зина, показавшая им в далеком году, какой должна быть настоящая мать, сидела со своими детьми, уговаривая немного потерпеть. Она рассказывала о том, что Наденька обязательно найдется и они опять будут вместе, как когда-то в сорок втором.

— Мама, а почему ты так похожа на Ягу? — спросила Маша, легендарной нечисти не очень-то и поверившая.

— Она моя… хм… — Зинаида задумалась, думая о том, как объяснить семейные легенды. — Она моя родственница. Потому и похожи мы…

— Метроном молчит, так страшно, мама, — признался Гриша. — За Машку страшно вдвойне, а ну как заболеет.

— Эх деточки мои, когда уж для вас война-то закончится, — вздохнула мама, покачивая своих детей натруженными, знакомыми руками. — Вы, главное, не отвергайте людей сгоряча, хорошо?

— Хорошо, мамочка, — голосом послушной девочки отозвалась Маша, хихикнув в конце.

Почему-то во сне эмоции и чувства у них были, но стоило только проснуться, и мягкая подушка вновь укрывала обоих с головой. В школе их никто не трогал, не врывался в теплую, Маша очень хорошо чувствовала — комната теплая, хотя по-прежнему боялась удара обжигающего холода утром, а Гриша проверял ее всю ночь — жива ли, дышит ли…

Кто-то каждое утро оставлял для них двоих на столе великую ценность — кусочек хлеба. Самое большое для обоих сокровище. Кто это делает, дети не знали, принимая эту помощь так, как в далеком году Ленинград принимал помощь своих друзей — всей страны.

— Их множество — друзей моих, друзей родного Ленинграда. О, мы задохлись бы без них в мучительном кольце блокады…[1] — продекламировал Гриша, будто вторя интонациям спасавшего их ежедневно от страха Ленинградского радио. — Вставай родная, на завтрак пора.

— Да, я сейчас… — привычно протерла глаза Маша, но мальчик не позволил ей выскочить из комнаты, одевшись. Он взял свою девочку за руку, отведя к раковине.

— Может, не надо? — испуганно спросила Маша, уже ожидая ледяной воды, но Гриша отрегулировал воду и, сложив ладонь жменью, как-то очень ласково умыл свою самую родную на свете девочку.

— Теплая… — прошептала Маша, будто не веря тому, что произошло. — Гриша! Вода теплая! Настоящая теплая вода! Помнишь, Надя рассказывала, что до войны…

— Помню, милая, — развернув девочку к себе, Гриша внимательно вгляделся той в глаза. — Пойдем…

Даже зная, где находится столовая, Маша все равно с трудом держала себя в руках. Пусть столовая оказалась сказочной — в ней всегда было много еды, но ребята до сих пор опасались, что еда отравленная и ели только хлеб. Совершенно не веря немцам, и Гриша, и Маша ели хлеб, хотя хотелось… Но обоим было просто страшно, потому что в их понимании немец не мог быть хорошим. Те самые немцы, лишившие их мамы, просто не могли хотеть сделать что-то доброе.

Увидев старших ребят и девушек, Маша сделала шаг назад. Остановился и Гриша, услышав веселые шутки и смех. Несмотря на то, что он все отлично понимал, но там говорили по-немецки! Там смеялись… Наверное, также смеялись проклятые фашисты, бомбя город, укладывая снаряды в ясли и больницы… Он просто не мог сделать шаг вперед.

Маше же просто стало страшно и очень холодно. Будто стужа охватила сразу же задрожавшую девочку. Гриша все понял, развернув Машу в обратную сторону. Они почти бегом отправились в свою комнату, чтобы одетыми забраться под одеяло, спрятаться там ото всех.

— Да, это серьезная проблема, — герр Шлоссер увидел, что произошло. — Я даже не знаю, что делать.

— Ты заметил, друг мой, — герр Келлер думал не только об увиденном только что. — Дети в столовой едят только хлеб?

— Они могут думать, что все остальное отравлено… — вздохнул заместитель ректора школы. — Я читал, наци так делали в лагерях, когда ставили свои опыты.

— Хайнцель! — позвал Уве. — Будьте столь любезны, отнесите детям хлеба и чая, что ли…

— Я исполню вашу просьбу, — поклонился появившийся из воздуха маленький человечек в традиционных одеждах своего народа.

— Испугали их наши старшеклассники, — герр Шлоссер даже не представлял себе, что делать дальше. — Может быть кто-то их возраста?

— Возможно… — герр Келлер судорожно искал выход, но не находил его.

А Гриша с Машей чуть успокоившись, обнаружили на столе, рядом с кроватью несколько кусков свежего хлеба и чашки, исходившие паром. Неведомый друг опять позаботился о них, за что дети были ему благодарны. Все-таки, оставаться без хлеба было очень страшно.

Опасаясь еще выходить, Гриша все ждал, когда немцы ворвутся в их комнату, чтобы силой выволочь наружу, но ничего не происходило. Маша медленно успокаивалась, переставая дрожать. На них обоих были зимние куртки, казалось, совсем не гревшие, потому что холод поднимался откуда-то изнутри и только кипяток спасал. Хайнцель сервировал чай, как привык, но Гриша даже не подумал о заварочном чайнике, маленькими глотками отпивая горячую воду из чашки. То же делала и Маша. В понимании ребят, заварке взяться было просто неоткуда, в их головах, сердцах и душах все еще жила Блокада.

— Пойдем, может, погуляем? — предложил Гриша, помня, что говорила мама, когда их направляли в кинотеатр.

— Страшно, — отозвалась Маша. — Давай посидим вдвоем, хотя и здесь страшно, потому что слишком тихо…

— Хорошо, — согласился мальчик, совершенно не желая слез своей девочки.

Они сидели, почти не шевелясь, а потом Гриша начал вслух вспоминать теплые, хорошие моменты, от которых хотелось даже улыбнуться, но улыбаться у них не получалось. Минул час, за ним другой, наконец, подошло время обеда, о чем напомнил желудок. Не было уже того, самого страшного голода, и Гриша, и Маша были уже сыты, насколько можно было насытиться только хлебом, но…

Получив обеденный кусочек, девочка заметила, что мальчик не ест и, отломив половину, почти насильно затолкала хлеб в рот жертвующему ради нее абсолютно всем Грише.

— Ешь! — прикрикнула она на него, а потом уже намного тише добавила… — надо кушать, чтобы жить, а я без тебя не смогу.

— Я без тебя не смогу, — эхом откликнулся мальчик.

Буквально по крошке съедая такой драгоценный хлеб, Гриша и Маша совершенно ни о чем не думали, полностью сосредоточившись на этом процессе.

Заметивший, что детей не было на обеде, герр Шлоссер тяжело вздохнул. Нужно было что-то делать, но что тут можно было сделать… И тут он увидел старшеклассницу, видимо, только что приехавшую. Он смотрел на девушку и видел в ней этих детей — лицо безо всяких эмоций, взгляд перед собой… Старшеклассница держалась подальше от других, явно не понимавших, что случилось. Страшная догадка пронизала все существо заместителя ректора.

Выходить из поезда Наде было просто страшно — там улица, и… Но она взяла себя в руки, и подхватив сверток с самым ценным для себя, двинулась на выход. Примечательно, что встретившиеся знакомые здоровались, но не спрашивали о том, почему девушка не улыбается, да и о содержимом свертка. Немцы очень отличались от русских, Надя это поняла в этот самый момент. В ленинградской школе ее бы уже окружили подруги, забросав вопросами, а здесь нет. Впрочем, это было к лучшему, ибо как ответить она просто не знала.

Большой автобус вобрал в себя школьников, и вот тут к Наде подсела ее школьная подруга — Моника Шульц. Поздоровавшись, Моника внимательно посмотрела на подругу, отмечая бесстрастное лицо, и тусклые, будто мертвые, всегда такие синие глаза.

— Марта, что с тобой случилось? — серьезно спросила подруга.

— Я потеряла эмоции, но это пройдет, — ответила Надя… Марта. — Рассказывай, как у тебя дела!

— Господи, Марта! — староста класса обняла девушку, будто желая согреть, отмечая при этом, как расслабилась подруга, закутанная в зимнюю куртку. — У меня все прекрасно, последний же год, а потом экзамены и все! Ты еще не решила, куда хочешь?

— Пожалуй, решила, — губы Марты дрогнули, будто пытаясь сложиться в улыбку. — В целители пойду, буду деток лечить.

— Что-то странное с тобой, подруга, — покачала головой Моника. — Ну да захочешь — расскажешь…

— Я расскажу, — коротко пообещала Марта. — Только постепенно и… чуть попозже, хорошо?

— Договорились, серьезно кивнула фрау Шульц и сразу же, без перехода, начала трещать о лете, новой моде и грядущих экзаменах.

Марта слушала трещание подруги, явно желавшей ее расшевелить, время от времени вставляя какие-то фразы, а думала совсем о другом. Автобус все ехал, от сытости почему-то клонило в сон, но засыпать девушке было нельзя — у нее был хлеб, который легко бы украли, стоило бы ей уснуть. Блокада въелась уже, казалось, в подсознание… И, хотя здесь ее не было, тем не менее она жила где-то, жила и ждала, когда Надя расслабится, чтобы ударить по самому дорогому, как уже ударила, отняв мамочку…

Автобус остановился, замолчала на середине фразы и Моника, глядя на Марту неожиданно серьезным взглядом, будто и не она только что заливисто смеялась над своей же шуткой. Увидев, что ничего не изменилось, староста двинулась на выход, краем глаза отметив, как бережно подруга взяла свой сверток.

Пройдя знакомым маршрутом, подруги вошли в школу. Время было как раз обеденное, поэтому увидеть чем-то сильно озабоченного герра Шлоссера, с удивлением взглянувшего в сторону Марты, было не самым обычным делом. Заместитель ректора школы целенаправленно двинулся в их сторону, заставив подруг недоуменно переглянуться.

— Фрау Шульц, — обратился герр Шлоссер к старосте. — Не представите ли мне вашу подругу?

— Конечно, герр Шлоссер, — кивнула Моника. — Это фрау Кох, Марта, из моего класса.

— Марта, вы позволите вас так называть? — поинтересовался мужчина.

— Конечно, — согласно кивнула девушка, на лице которой не отразилось ничего.

— Скажите, вы действительно потеряли эмоции? — спросил герр Шлоссер.

— Да, — ровным голосом ответила Марта. — Это пройдет, но… потом.

— В автомобильной катастрофе пострадали двое детей, — начал рассказывать заместитель ректора. — Некоторое время они, видимо, находились на Грани, или даже за ней. Мы предполагаем, что они могли увидеть другую жизнь, в которой побывали в немецком концентрационном лагере. Дети точно голодали, они боятся немцев, говорят на своем языке между собой и не верят нам.

— Их двое? — поинтересовалась Надя. — Мальчик и девочка, при этом мальчик готов на все ради нее? Им постоянно холодно? Они берегут хлеб?

— Именно так, — кивнул герр Шлоссер. — Убежали с завтрака, услышав шутки и смех ваших товарищей по классу, не вышли на обед…

— Страшно им, — вздохнула Надя, боясь поверить в то, что нашла младших. — Но к ним в комнату лезть нельзя — это их единственная крепость.

— Что же тогда делать? — поинтересовался заместитель ректора.

— Покажите их комнату, пожалуйста, — попросила девушка, уже понимая, что будет делать.

Герр Шлоссер видел, что фрау Кох явно понимает, о чем речь, поэтому решил довериться ее мнению. А девушка думала о том, что найти младших сейчас было бы очень здорово — пока они не успели себя накрутить, да и не сделали себе плохо самой сутью страха. У нее самой страх немца притупился за это время, с помощью родителей она сумела разделить немцем на «тех» и «этих», поэтому не реагировала так, как, скорей всего, реагировали «младшие».

— Вы что-то поняли? — поинтересовался подошедший к ним герр Келлер.

— Если это те, о ком я думаю… — голос девушки прервался. — То они не из лагеря, но вам от этого не легче.

— Что вы имеете в виду? — переглянувшись с Уве спросил герр Шлоссер.

И тогда заговорила Надя. Нет, не Марта, а именно Надежда Самойлова. Ее спокойный, безо всяких эмоций голос, был просто страшен. Девушка говорила о падавших на город бомбах, как о чем-то обыденном, привычном, о голоде, о норме на хлеб, о трупах, лежавших на улицах. Она рассказывала, как пикирует самолет с черными крестами на крыльях, топя беззащитных детей, как плачут, сходя с ума матери, чьи дети умерли от голода, как скрипят по льду саночки.

Спокойно, никуда не торопясь, Надя рассказывала… О Грише и Маше… О том, как двое детей держались друг за друга и… за нее. Как умерла мама. О том, как прошло «смертное время» и как наступила весна. Она говорила, а Моника просто рыдала, не в силах осознать рассказанного подругой.

Герр Шлоссер понимал, что ситуация может быть намного тяжелее. И еще — эта девушка, старшеклассница, она видела все это своими глазами. Это она шла на завод, скользя на льду, поддерживая своих «младших». Это она пряталась от бомб. Это она хоронила маму. Как могла фрау Кох после всего даже просто разговаривать с немцами? Герр Шлоссер не понимал, чувствуя желание склониться перед этой героической девушкой, прошедшей настоящий ад.

И тут они, наконец, дошли до двери в комнату детей.

[1] Ольга Берггольц «Ленинградская поэма»