До победного дня

Глава 9

Семья русских переселенцев жила в Германии, а потом и в Швейцарии, не первый год. Этнические немцы старались дать все единственной своей дочери, этого совершенно не ценившей. Девушка с немецким именем Марта, принимала окружающую действительность, как само собой разумеющуюся и не принимала ценностей родителей, выбивавшихся из сил, чтобы дать ей все самое лучшее.

Конечно же, переселенцы дома разговаривали на родном языке, которым для них был русский, несмотря на то что были этническими немцами. В общем-то, подобное было нормой для переселенцев.

Марте ее имя не нравилось, но ее никто не спрашивал. Отучившись в начальной школе, девушка вдруг узнала, что обладает колдовским даром. Образ ведьмы ей очень нравился, отчего Марта с радостью согласилась учиться подальше от родителей. Девушка даже не подозревала о формализованности колдовской науки, но пути назад уже не было. Повернуть назад, несмотря на скуку, было уже невозможно.

Девушка училась год за годом, привозя домой отличные оценки, но совершенно не думала о том, чем будет заниматься, когда закончит школу. Так проходило время, но пока Марту ничего не беспокоило, кроме снов. Появившиеся странные сны беспокоили ее, но вот рассказывать о них кому бы то ни было, Марта не спешила.

Сны не повторялись, но продолжали друг друга. Поначалу девушка не понимала, отчего ей может сниться город, в котором она ни разу не была, только слышала о нем от родителей. Марта бы поняла, если бы в снах проходило детство мамы или папы, да даже обоих, потому что на уроках прогнозирования им рассказывали о подобных снах, но в городе «Ленинград» ее родители никогда не жили.

Сосредоточившись на некоторых подробностях снов, Марта внезапно поняла, что снится ей не просто русский город, а — довоенный, то есть до той большой войны, названной Великой Отечественной. Изначально считая себя немкой, Марта не любила вспоминать о войне, в которой Германия потерпела поражение, как, впрочем, и большинство немцев.

— Надюша! Вставай, пора в школу! — в комнату вошла женщина, на которое внутреннее «я» спавшей Марты реагировало, как на маму. Да и кем могла быть эта требовательная, но бесконечно добрая дама, напоминавшая девушке и ее маму в реальности?

— Да, мамочка! — Марта будто смотрела фильм, будучи самой этой девочкой с именем Надежда. Имя было красивым, да и самой этой Наде жилось как-то солнечно.

— Отец обещал на выходных покатать на самолете, — заметила женщина. — Если кто-то двойку не схватит.

— Ну мама! — возмутилась Надя, да и Марта вместе с ней. — Ну, когда у меня были двойки?

Проснувшись, Марта долго смотрела в потолок, начиная завидовать этой самой Наде. Девочка в ее снах понимала, для чего она живет, да и люди вокруг… Они были совсем другими, более открытыми, честными, яркими. Подлость и злость были заметны, ласка мамы и доброта папы были нормой, но… Надя ценила то, что имела, именно то, что не умела ценить Марта, просто не зная, как может быть на свете иначе. Но сны показывали ей обычную жизнь, в которой можно было съесть необычно выглядевшего мороженого, посмотреть бесконечно-наивное кино, и о, ужас! В той жизни, что была во сне, можно было даже огрести по мягкому месту!

Иногда Марта смотрела вокруг, не понимая, зачем она живет. Ее жизнь казалась теперь серой и какой-то бессмысленной, тогда как во сне она проживала жизнь неведомой Нади Самойловой, радостную и полную смысла жизнь. Девушка понимала, что такое «пропаганда», отсутствие демократии, но в ее снах люди действительно верили… Иногда Марта думала о том, что была бы согласна жить без демократии, но… так, как жила Надя.

Проходил день за днем, в ее снах девушка взрослела, менялась и Марта, уже не глядя на родителей с трудно скрываемым презрением. Девушка начинала понимать тоску мамы и скрытую печаль папы, ведь их страны на свете не было.

— Папа, а можно ли как-то узнать о судьбе семьи Самойловых из… Ленинграда? — заговорив с отцом по-русски, Марта несказанно удивила пожилого уже человека.

— Можно, доченька, знакомые? — поинтересовался отец.

— Можно, я не буду отвечать на этот вопрос? — спросила в ответ девушка, заслужив осторожный кивок.

Сны действительно уже изменили ее, Марта не считала правильным даже в мелочах врать маме и папе. Ее папа принял этот странный для него факт, никак его не комментируя, также как и то, что дочь назвала город совсем не так, как тот звался сейчас. Мужчина просто сел и написал письмо в архив города. Адрес архива он выяснил в посольстве по телефону, где его ни о чем не спросили.

Ответ пришел довольно быстро, но герр Кох, такая была фамилия семьи, не стал его вскрывать, а отдал прямо так дочери. Обрадованная девушка вскрыла конверт, украшенный кучей марок, чтобы прочитать короткую справку.

Тот мужчина, которого Надя во сне называла папой, погиб в самом начале войны. Когда началась Блокада, в записях появились Гриша и Маша — записанные племянниками двое детей, хотя ни братьев, ни сестер у Самойловых не было. Первой умерла Зинаида — так звали маму, а потом, спустя несколько месяцев — дети. В один день не стало всех троих. И Марта плакала над этой архивной справкой, уже понимая, что и ей предстоит пройти через это.

В снах девушки разворачивалось мирное время, Испания и обездоленные ребятишки, появившиеся на улицах и в школе. «Но пассаран!» — это были не просто слова, не просто жест… Как непохоже было то, что видела Марта во сне на обыденность яви.

— Мама, можно я на завод пойду? — поинтересовалась шестнадцатилетняя Надежда у своей мамы.

— Можно, доченька, — кивнула самая лучшая женщина на свете, которую Марта уже начала ассоциировать и со своей мамой. — Завтра с утра и пойдем, в заводоуправление сходим перед сменой.

Так девушка Надя встала к токарному станку. Марта не понимала — зачем? Ведь были же институты, университеты, но для той девушки, что была во сне, оказалось в радость работать руками. А потом… Минул всего лишь год и грянуло.

— Граждане и гражданки Советского Союза… — звучало летним днем из репродукторов на площади. Так для Нади началась война.

Папа ушел на фронт на следующий же день, а мама только вздохнула, собираясь с дочерью на завод. Надя немного завидовала папе — вот он добьет немцев и приедет домой. Девушка воспринимала слово «война» не как катастрофу, а как веселую прогулку. Но шли дни, а хороших вестей не было, все еще не было вестей о том, что немец задрал лапки.

Надя верила, что еще немного и война закончится, а вот Марта знала — не закончится. И отчаянный крик, буквально вой матери, получившей похоронку на мужа, продрал девушку ужасом от головы до пят, да так, что она проснулась, пытаясь унять бешено колотившееся сердце. В тот день Марта ластилась к родителям, как маленькая, безмерно удивляя своих взрослых.

Девушка увидела, как бывает, когда гибнет папа. И она уже не могла быть прежней, просто не была в состоянии бездумно смотреть телевизор или идти на дискотеку, ведь у Нади в ее сне погиб папа. Папа! Перенести это было тяжело. А вот фрау Кох, будто почувствовала что-то — она обняла расплакавшуюся уже взрослую дочь. Женщина ни о чем не прашивала, просто ждала, пока Марта выплачется, молча гладя ее. Конечно же мама увидела, как меняется ее ребенок, вот только понять, в чем дело, не могла.

А сны продолжались, вот уже и Блокада замкнула кольцо, в самолеты с черными крестами на крыльях, так похожие на современные, летели на город, чтобы убить их всех! Немцы бомбили Ленинград, и Надя мечтала о том, чтобы все немцы на свете умерли! Горели больницы, рыдали матери перед разбомбленным детским садом, хныкали дети у руин домов…

А один сон буквально вышиб почву из-под ног Марты. После него она уже не могла относиться к немцам как раньше. Девушка не выходила из дому неделю и говорила исключительно по-русски. Вот тогда фрау Кох всполошилась, усевшись со своим ребенком, женщина попросила рассказать.

— Мне снятся сны, мама, — произнесла Марта. — Там Ленинград…

— Когда, малышка? — непроизвольно назвала ее так мама, на что девушка не обратила внимания.

— Сначала мне снились тридцатые, мама, — вздохнула Марта, глядя в стену невидящими глазами. — Боже, как они счастливо жили, мамочка! У них не было нашей хваленной демократии, но как же они были счастливы!

— А сейчас? — фрау Кох уже все поняла. — Что тебе приснилось сейчас?

— Это была эвакуация детей из Ленинграда, мамочка… — женщина поразилась тоске и просто невыразимой боли, звучавшей в голосе дочери. — Судно с красными крестами, полное детей. Там были дети, мама! Дети!

— Маленькая моя! — мама прижала дочку к себе, она знала, о чем та сейчас расскажет.

— Дети… совсем малыши… — Марта плакала, не замечая своих слез. — Они налетели неожиданно, никто ничего и сделать не успел… Только белые панамки на воде… Я не хочу быть немкой!

Это был крик души, просто полный боли вопль, на который прибежал и герр Кох. День был выходным, поэтому взрослые оказались не на работе. Трое обнимались на диване, успокаивая ребенка, мир которого в одночасье рухнул от страшных, просто жутких картин прошлого. И тогда ее папа начал рассказывать, что были и другие немцы — Антифашистский Фронт, коммунисты. Он говорил о том, что нельзя обо всех судить по тварям, убивавшим детей, и… Марта верила ему. Всей душой верила, потому что это же папа.

А в сны приходила девушка Надя, карточки, мама и завод. Воющая сирена и злой, требовательный голос Ленинградского радио. Все понявшие родители поддерживали Марту, каждый день просыпавшуюся в слезах. Она увидела и Машу с Гришей… Оставить выглядевших потерянными детей в парадном? Да никогда!

Так их стало четверо. Каким-то чудом взятые на завод дети работали, как взрослые. Мама подкладывала им свой хлеб, а Гриша… будь его воля, мальчик бы отдал все Наде и Маше, девушка очень хорошо видела это, а над всем этим, пронизывая сон, будто молнией, звучал метроном и голос Ленинградского радио. Каждый сон, каждый день…

Когда во сне умерла мама, Марта отчаянно закричала сквозь сон, перепугав родителей. Девушка кричала не просыпаясь. Ее с трудом удалось добудиться, а проснувшись, Марта вцепилась в маму так, как будто это случилось не во сне, а наяву. Весь день девушка ходила за мамой хвостиком, не желая отходить от нее ни на миг.

— Что случилось, маленькая? — тихо спросила фрау Кох.

— Там… там… там… — прошептала Марта, не в силах это произнести.

— Мама? — поняла фрау Кох, отчего повисшая на ней девушка разрыдалась.

— За что это тебе, доченька… — вздохнула женщина, понявшая, что в своих снах дочь проходит страшное время. Вот только отчего юной колдунье они снятся, женщина совершенно не могла осознать.

За этим сном потянулись и другие, теперь уже Гриша отдавал почти весь свой хлеб, да и они сами не уходили уже домой. Куда-то начали пропадать эмоции, а Марта по просыпанию цеплялась за свой кусочек хлеба. Папа купил в русском магазине настоящий бородинский хлеб и теперь девушка получала с утра свою драгоценность.

— Над Ленинградом — смертная угроза… — голос дочери вторил голосу Ольги Берггольц, дарившей городу надежду. — Бессонны ночи, тяжек день любой. Но мы забыли, что такое слезы, что называлось страхом и мольбой.[1]

— За что это ребенку… — вздохнула фрау Кох. — Ведь она там, действительно живет с городом…

— Видимо, что-то колдовское проснулась в ней, — ответил ей муж. — Надо будет написать куратору их класса, может быть, он знает, как это остановить?

— Да, надо написать, — кивнула женщина, прислушиваясь к немного усталому, но яростному голосу дочери, читавшей стихи на русском языке. И от этих стихов становилось то холодно, а то и жарко. Они звали на бой, требовали бороться… И жить. Как жил когда-то, так и не сдавшийся город.

Сны становились все тяжелее, и, казалось, эмоции марты отмирают вслед за чувствами Нади. Девушка уже и сама не знала — Надя она или Марта, желая только одного… Она хотела собрать весь хлеб, все продукты и отдать этим двоим подросткам с голодными уставшими глазами. Отдать своим «младшим».

И плакала немецкая девушка, просыпаясь. Отщипывала по кусочку душистый «довоенный» хлеб, роняя слезы от бессилия спасти совсем еще детей.

[1] «Я говорю с тобой под свист снарядов», Ольга Берггольц