Дочь солдата

Глава XXI. Трудовая книжка

— Попробуйте у меня не поздороветь, — грозилась Верка. — На хорошую жизнь тогда не надейтесь!

Она беспощадно гоняла телят хворостиной — иначе, чего доброго, не нагуляют аппетита.

Веня свидетель, как Верка носилась с телятами.

Веня принес груду новостей. Во-первых, привезены электрические моторы, и в колхозе скоро выйдет на работу, как сказал батя, «новая бригада». Ведь каждый киловатт электроэнергии с Талицкой ГЭС может управиться с делом за двадцать человек! Ага, батя высчитал! Электромоторы установят в новом скотнике, на кормокухне, где они будут резать солому, турнепс, потом поставят на гумнах, на мельнице. Дойка коров, молотьба хлебов, помол муки — всюду электричество! Хоть в монтеры или электротехники иди от трактора, право слово… А в-третьих, испытан водопровод-самотек. Сперва с ним не клеилось, пришлось еще трубы закупать, но теперь! Действует исправно. Ткнешь кнопку — вода прыснет, аж захлебнешься. Леня пробовал, пробовал новый водопой-самотек и до того допробовался, животом мается.

Верка по-прежнему скакала с телятами. В одних трусиках. Круг за кругом, круг за кругом — конца не видать. Телята глупые, слушаются ее.

— Гы-гы… — захохотал Веня. — Ты что, Америку так догоняешь?

Это ему повезло, что успел отвернуться, а то получил бы хворостиной по лбу.

— Тю, дурная! Пошутить нельзя?

Почесывая спину, Веня поплелся с территории телячьего санатория, А Верке не до шуток.

У Наташи телята — один к одному, любо-дорого посмотреть. Примутся бодаться — треск стоит!

По десять раз на день, как выпадала свободная минута, наведывалась Верка на поскотину — лесные поляны, где паслось Наташино стадо.

Наташиных телят пас Волчок, юркий и злой песик— уши торчком, хвост крючком, нос бирюлькой. Чуть потянет в лес какая телка, он ее — цап! Зубами за ногу: «Ну-ка, возвращайся на место!» И брызгает слюной, лает, пока не воротит телку, не собьет стадо в кучу.

Наташа зубрит учебники. Готовится к экзаменам в техникум.

— Ой, провалюсь! Ой, ничего у меня не выйдет!

— Раз провалитесь, так бросьте книжки в кусты. Идемте купаться, — говорила Верка.

Наташа впрямь пугалась:

— Я мало занимаюсь? Ты считаешь, да?

Она, вздохнув, затыкала уши пальцами и пуще того бубнила:

— «А» плюс «б» в квадрате равно…

Чему «а» плюс «б» в квадрате равно, Верка и то теперь знает!

Она совала Крокету в рот кусок сахару, потом без помех измеряла бычка вдоль и поперек веревочкой. И с веревочкой бежала в свое хозяйство.

— Марш на обмер! — командовала телятам. — Вон Крокет как толстеет: вдоль и поперек. А вы? Ни капельки не поздоровели, огорчение с вами да и только.

Обмер ничего не дал. Точно — не поздоровели.

Верка забросила с горя веревочку за изгородь.

У нее своя тропа с выгона.

Быстро-быстро шмыгают Веркины босые ноги по траве. Ветер треплет подол сарафана, развевает кудерки. Они порыжели, кудерки, опаленные солнцем. Пошвыряла камешки в воду, попрыгала через траншею водопровода. Нет, ничто сегодня не веселит!

Деревня. Верка идет серединой улицы. У нее ж на руках телячье стадо в шесть голов, она уж не уронит авторитета!

Тетя гладила белье после стирки. Утюг старый, с углями и дымит. Наверно, от того глаза тети слезятся.

Нет, пожалуй, другое…

— Тетя, тетечка, вы плачете? Без меня!

— Ну, с чего ты взяла, что я плачу? — Голос у тети оборвался. Она обняла льнувшую к ней девочку. — Как мы с тобой жить будем без Николая Ивановича? Нет у нас Николая Ивановича… нет.

И, словно опомнившись, вытерла глаза, отстранила от себя Верку.

— Ох, где ты опять подол разодрала? На тебе, детка, все, как на огне, горит. До чего крутое ты колесо…

Подобного перехода Верка никак не ожидала. Ничуть она не крутое колесо: вот села на лавку, вот сидит смирно, как мышка.

Тетя, склонившись над шитьем, сказала, что на днях она поедет в город.

— Да? — вскинулась Верка.

— Ненадолго… Куда я от Николая Ивановича уеду?

Тетя перекусила нитку, подала платье.

— Иди, иди, Верочка. Телята без тебя избалуются.

— У телят сейчас отдых, тетя. Я все по часам делаю. То есть часов нет, так по солнцу. Я думаю, что я заведующая телячьим санаторием!

Верка покрутилась на пятке, заглядывая на заплату.

— Так я пойду? Можно?

— Постой. — Тетя из чемодана достала шкатулку, из нее — часы. Часы были стальные, с воронеными крышками, и цепочка к ним стальная. — Носи, да не потеряй. Дай-ка я на булавку цепочку к карману приколю. Ну, вот и готово. Сама их не заводи, слышишь?

— Ой, спасибо, тетечка! А почему я этих часов раньше не видела?

— Не видела, так не видела. Сережа их выплакал…

Сергей — старший сын тети. Он был летчиком и погиб накануне окончания войны в битве за Берлин.

Как же он плакал, если его за плач одаряли часами?

Тетя вздохнула.

— Отчаянный был наш Николай Иванович в молодости! Представить себе не можешь… Сколько я мук приняла в то время, есть что вспомнить! У нас так было заведено: куда он, туда и я. На тачанках наездилась, в теплушках, на коне верхом, на верблюдах…

— Тетя! — Верка вскрикнула. — На верблюде? Вы?

Тетя улыбнулась.

— На верблюде, я. Гражданская война закончилась. Дядя твой, тогда он командиром роты был, служил на границе в Средней Азии. Неспокойно там было. Басмачи, разные банды. На переходе нас басмачи однажды и настигли. Бой шел. Кричат басмачи: «алла… алла!» Стрельба, пули свистят, а у меня Сереженька на руках. Сушь дикая, и разомлел мой Сережа, плачет, надрывается. Пить ему надо, и воды из бурдюков не достать — бой! Невмочь мне было его слушать, сердце рвалось на части. Уложила я Сереженьку, хлебного мякиша ему пожевала — пусть немного угомонится. Сама— ползком в цепь к бойцам. И Коле: «Давай винтовку!» — Из рук винтовку у него выхватила… У-ух, горяча была! И пошла в атаку… вообрази себе, детка! Бойцы за мной: «ура! ура!» Басмачи смекнули: не на робких наскочили, сели на коней — да только пыль столбом. А уж Сереженька так плакал…

По дороге на поскотину Верка открыла часы: что у них за стрелочки? На внутренней крышке часов было выгравировано: «Товарищу Кате. Расти Серегу на страх врагам мировой революции. I рота». Буквы кудрявые, стрелки — одно загляденье!

По выгону ходила, часто наклоняясь, бабка Домна.

— И-и, ласынька, — запела Домна, идя навстречу девочке. — Телятки у тебя — диво дивное.

— А вы чего тут делаете? — подозрительно спросила Верка. У Домны в руке новая, хрустящая, как шелк, корзина из дранок. — Сюда посторонним не разрешается…

— И-и, уйду, коли так. Вишь, травы собираю. Они всякая на особинку: которая от головной боли, которая от ломоты в суставах или простуды, или против кашля пользует.

— И для аппетита есть травы?

— Гляди… — Домна сорвала прямо из-под ног пушистую, словно крохотная елочка, былинку. — Тысячелистник. Да на что тебе? Ай, аппетиту мало?

— Нет, — смутилась Верка, — я телятам.

— Что ты! От добра добра не ищут. Не дури-ка! В тело вошли твои телятки… в тело. А эту всю до единой выполи. — Домна выдернула толстую, с широкими и длинными, как у кукурузы, листьями травину. — Чемерица! Вредная она. Есть и другие: вон на багульник и пчелы не садятся. На болоте багульник растет. Цветы белые, духмяные, а отрава. Уж я знаю: скот, почитай, пять годков пасла. Вроде тебя. А тебе, поди, тоскливо одной?

— Ага. — Вопрос Домны застиг Верку врасплох.

— То-то и оно.

Бабка пожевала сухими морщинистыми губами.

— Ты беги на деревню, поиграй. Я за тебя посижу.

— Нельзя, мне ж доверено… — ответила Верка.

Бабка пожевала губами, устремив бельмы куда-то поверх Веркиной головы.

Ничего не сказав больше, ушла.

Странная старуха!

У дяди Паши топор увесистый, широкое лезвие остро сверкает.

У Лени топорик маленький, точно по руке.

Они дружные, работящие, оба топора.

— Тюк-тюк! — колет, рубит тяжелый топор.

— Тюк-тюк! — вторит ему топорик, сеет щепки.

Тюкали топоры на выгоне. И получились качели! Для Верки. Разумеется, по-родственному.

Стоя можно так размахаться на качелях — подол колоколом.

Пришел Яша-Алитет, серьезный мальчишка. Покачался. Стайкой прибежали девочки-малышки. Их Верка покачала.

Скучать некогда.

Не о чем печалиться, если заодно с тобой и воздух, и солнце, и травы! Ах, эти травы — зеленые волны. В них хочется нырнуть с головой. Ныряй— не раскаешься! Густы травы, мягко пружинят. Упасть в них — не ушибешься, они ласково примут тебя в свои прохладные душистые объятия…

И лежи среди трав, и смотри в небо. Оно синее, огромной глубины. Заглянешь вглубь — голова кружится! И все небо, насколько хватает взгляд, — Веркино. Как островки, белеют по нему облака, плывет по нему канюк-сарыч, распахнув широкие крылья… Огромно небо, щедрая Верка готова поделиться им. Американскую бы девочку сюда, которая боится своего неба. У ней нет такого неба, нет своего неба. Слушай, приезжай сюда, американская девочка! Правда, приезжай… Здесь и на тебя неба хватит. Я не скупая, не думай! Хочешь, телятами поделюсь? Снежинку отдам… Бери ее, бери!.. И мы станем вместе бегать на луг, ловить бабочек, у кузнечиков просить «дегтя». У тебя где царапины? Ой, как ты живешь без царапин, прямо не понимаю… Есть царапины, тогда смажь их «дегтем» кузнечика — к утру заживет. Вот какой у кузнечика деготек! Он, деготек, изо рта капает, знаешь?

— А цветов у меня! — шепчет Верка. — Зонтики у дягиля — будто кружева. Вон звенят лиловые колокольчики. И это нам подмигивают незабудки. У незабудок голубые глаза, золоченые зрачки и белые реснички… И это нам белыми брызгами светят из гущи трав ромашки, желтые солнышки! У тебя — папа, мама, наверно, две бабушки и два дедушки. А неба своего нет… Приезжай ко мне за небом!

В травах — целый мир. Красные, в черную крапинку жучки ползают по стеблям, муравьи шуршат лапками, пиликают кузнечики на скрипках!

На глазах у Верки оливково-зеленый кузнечик шажками взошел по стебельку травины, начал играть на скрипке. Сверху вдруг— кап! Упала с листа на кузнечика росная капля. Умолк он. Скрипка подмокла, не поиграешь!..

И, конечно, Верка взялась за свою скрипку, чтобы подыгрывать кузнечикам.

И скоро убедилась: телята преклоняются перед ее искусством. Стоит взять скрипку, они бросают беготню. То угомону не было на них, а теперь развесили уши и помахивают хвостами. Хвосты чистые, расчесанные, волосок к волоску. Грязными хвостами — это Верка открыла — телятам хуже обороняться от слепней и зеленоглазых оводов.

Белыми зубками прищемив розовый язычок, стоит Веснушка. Комар присосался к язычку — не замечает Веснушка, слушает…

А Хилька-то!.. Подошел и положил на Веркино плечо свою теплую мордочку. Глупый, ты ведь играть мешаешь!

Поет скрипка. И цветы, кажется, поют, и травы… Но у Верки — фантазия, богатое воображение.

Она стала устраивать на выгоне парады. Маршировала со скрипкой впереди: раз-два! раз-два! За ней — телята. Взбрыкивали, завивали хвосты…

Верка показала парад во всей его красе Потапову. Родион Иванович хохотал до слез и, багровея и выкатывая глаза, шлепал себя по бокам.

— Ай да ты!

Он сграбастал Верку железными ручищами, подкинул кверху. Верка завизжала. Родион Иванович бережно поставил ее на землю.

— Эх, поглядел бы на тебя Николай Иванович! Пигалица ты дорогая… Вот что: сегодня часиков в семь будь в правленье. Приказ, ясно?

— Ага…

— Петровна вас не обижает? Если что, говори прямо. Приструним бабку.

— Нет, — покачала Верка головой. — Ничего.

— Ну чего ты: все «нет» да «ага»?

— Так…

— Э-э! Выкладывай-ка начистоту, что у тебя? Только быстрее, недосуг мне.

— А почему вы с дядей ссорились? — Верка исподлобья покосилась на Родиона Ивановича, поджала губы. — Почему? А теперь… Теперь совсем по-другому…

Потапов насупился.

— Ты это брось! Не растравляй… Бывало, крупно разговаривали… бывало! Что не сразу я до Николая Ивановича дошел, это верно. Только я дошел, да он… ушел.

Приказ так приказ. Вечером Верка была в правлении. Там заседали. Потапов пригласил ее к столу.

— Товарищи, буду краток. Я вам докладывал о положении в животноводстве. Мы постановили лучших работников, в их числе нашу Веру, — с ударением произнес Родион Иванович, — премировать. Это наш молодой кадр, товарищи. Выношу от вашего имени, товарищи правленцы, благодарность Вере. В знак отличия вручаю трудовую книжку колхозника.

Люди на скамьях задвигались, стало шумно, послышались хлопки ладоней, голоса:

— С таким кадром не пропадем! Прямая теперь дорога нам — в колхозную гвардию.

— Прибыло нашего полку!

Верка приняла от Потапова книжку. И убежала. Шла, шла и пришла к скромному обелиску с жестяной солдатской звездой.

— Дядечка, я колхозница. Я взаправдышняя!

Подставляя голую спину солнцу, Верка сидит на изгороди и, болтая ногой, жует дудку. Дудок полно в кустах. Веня говорит, они медвежьи: кто их наестся, станет косолапым. Вздор какой!

Верка откусила от дудки порядочный кусок.

— О, у медведя губа не дура!

И определенно мир устроен так, что все ей, Верке. Солнце печет для нее, да. И ветер дует для Верки, и небо над головой, с белыми тучами, которые разбрелись, словно коровы на поскотине, — лазурное глубокое небо подавно Веркино. Потому что она имеет на него право, она не сбоку припеку. Вырастут Минька, Снежинка, Веснушка… вот коровищи будут! Готовьте под удои большую кринку!

Напьется молока — свежего, холодненького! — сталевар Петр Шереметьев, ногтем поправит усы: «Важно!» И пойдет шуровать у доменной печи.

— Пейте на здоровье! Кринка большая.

Верка сказала это вслух и засмеялась.

А тетечка места не могла найти посветлее, когда, оседлав нос очками, она разглядывала Веркину трудовую книжку. И всплакнула, и положила книжку к себе в заветную шкатулку: как бы, детка, ты не истрепала.

Петр Петрович, тот ничем не выдал, что доволен, как ее, Верку, отличили в колхозе.

Ну-ка, шесть трудодней премия!.. Похоже, телята сами поправились, так вы судите? Петр Петрович, откровенно, кто же тогда по совету Наташи траву раствором соли поливал, чтобы телята поедали ее с аппетитом? Кто чемерицу дергал — пусть духа ее не остается на территории телячьей санатории! Правда, дергал и Яша-Алитет, да разве это что-нибудь меняет?

А к чему вы разговор завели, что у вас три комнаты, живете вы одиноко?

— Между прочим, я тоже солдат…

Да что, ей, Верке, это неизвестно? Странно, за кого вы меня принимаете.

— Я храню твои фиалки, Вера. Помнишь?

— Вот это забыла. Но фиалки ведь были без корешков. Для гербария не годятся. Зачем их хранить?

И лежала на столе Веркина трудовая книжка, и Петр Петрович краешком глаза на нее не глянул.

И оттого варенье ваше, Петр Петрович, право, было с горчинкой…