Догадка Ферма

14 Декабрь 1643 года

Пока Луи Фронсака швыряло из стороны в сторону на дорогах Франции, словно пробку в штормовых волнах, Гастон де Тийи пытался угадать, каким образом воры смогли проникнуть в резиденцию нунция. Он несколько раз возвращался туда, чтобы еще раз осмотреть место преступления, и с каждым разом все чаще задавал себе вопрос, произошла ли кража на самом деле. Трудно представить, что кто-то сумел пробраться в здание с прочными решетками на всех окнах и остаться при этом незамеченным. Но зачем тогда монсеньор Фабио Чиджи выдумал эту историю с похищенными бумагами?

Раз в месяц Гастон навещал женщину, которую некогда арестовал за убийство мужа. Супруг регулярно избивал ее вместе с детьми, и она, чтобы положить конец страданиям, отравила своего мучителя сурьмой. Эту несчастную звали Марсель Гюоши. Взяв ее под стражу, комиссар де Тийи выполнил свой долг, хотя и знал, что она подвергнется ужасным пыткам, а затем будет повешена. Сия перспектива глубоко его удручала, ведь ему было известно, что судьи вынесут самый суровый приговор, дабы устрашить других женщин и предостеречь их от попыток совершить нечто подобное.

Он поделился с другом Луи своими сомнениями и даже муками совести, но оба они были бессильны перед лицом правосудия.

К счастью, Луи с помощью Гастона спас Мазарини жизнь во время преступной аферы Важных. В награду он осмелился попросить министра о королевской милости для этой преступницы поневоле.

Не посчитавшись с мнением Ле Телье и начальника полиции Дрё д'Обрэ, Мазарини дал согласие, и Марсель Гюоши вернулась к своим детям.

С тех пор она торговала овощами на Центральном рынке, а двоих ее детей семи и восьми лет, благодаря ходатайству Гастона, приняли в школу при аббатстве Сент-Антуан-де-Шан. Комиссар время от времени заходил к ней с целью убедиться, что больше она не нуждается в его помощи.

Марсель Гюоши жила в Сент-Антуанском предместье, под самой крышей старого дома. Через два дня после отъезда Луи Гастон отправился навестить мадам Гюоши, после того как в последний раз осмотрел резиденцию нунция. Недалеко от дома он встретил водоноса и повел его с собой. Таскать воду было самой тяжкой повинностью для женщин, живших на верхних этажах.

Ужасно запыхавшийся водонос остановился на последней площадке и, спустив с плеч ремень, поставил два ведра на пол. Гастон постучал.

Марсель Гюоши открыла. Впервые со времени освобождения она улыбнулась.

— Мсье комиссар! Вам не следовало! — упрекнула она его, с радостью глядя на два полных ведра.

Она сходила за тремя большими глиняными кувшинами и осторожно перелила в них драгоценную воду. Когда это было сделано, Гастон, уже расплатившийся с водоносом, жестом отпустил его.

— Я варю суп детям, — с некоторым смущением произнесла она. — Если немного подождете, налью миску и вам. Но не стойте здесь, внутри чуть теплее.

Она ввела его в свою крошечную комнатенку. Дровяная печурка, заполнившая дымом эту жалкую конуру, почти не грела, света же давала и того меньше, но лучи заходящего солнца все-таки пробивались в окно. В железном котелке закипал овощной суп, издававший приятный аромат. Мебели никакой не было, за исключением трухлявого сундука и скамьи, на которой белокурая малышка играла с братом. На полу лежал соломенный матрас — единственная постель для матери и детей.

Сначала Гастон раздал подарки: купленный у книгоноши листок с напечатанными буквами алфавита для девочки, деревянный солдатик для мальчика и несколько сальных свечей для их матери.

Он сел на лавку между детьми и стал учить девочку читать буквы, одновременно слушая новости, сообщаемые Марсель.

— Настоятельница аббатства очень хвалила мою Сару, — радостно говорила та. — Она думает, девочка скоро выучится читать. Покупателей у меня с каждым днем становится все больше. Сегодня я заработала двадцать солей, вот уже скоро верну вам долг.

Гастон оплатил место на рынке за год вперед, а также дал денег, чтобы Марсель смогла начать торговлю.

— Мы еще поговорим об этом. Работа не слишком тяжелая?

— Тяжелая, но где найти легче, мсье комиссар? Я должна быть на месте после заутрени, чтобы купить овощей у крестьян, которые приезжают на телегах. До часу дня я торгую. Потом надо все вычистить. Но вы-то, мсье комиссар, обо мне беспокоитесь, а сами, видать, сильно расстроены…

Действительно, настроение у Гастона было мрачное. Поколебавшись, он рассказал женщине о загадочном ограблении резиденции нунция. Быть может, истина выплывет при разговоре…

Едва он закончил, как Марсель Гюоши с улыбкой подсказала ему:

— Если ваши воры не тронули двери и фасад, значит, прошли через подвалы или крышу!

Гастон покачал головой:

— Там один крохотный подвал, который я осмотрел весь, начиная от входа на кухне. Сена там слишком близко, и почва слишком влажная для глубокого подпола. Что касается крыши, на ней нет ни единого отверстия.

— А камины вы осмотрели, мсье комиссар?

Гастон на секунду застыл от изумления, потом вновь покачал головой, издав скрипучий смешок:

— Предположим, кто-то полез бы через камин, но в это время года там же огонь горит!

— Не обязательно. Несколько дней назад шли дожди, а камины остывают к утру, если только не поворошить поленья. Вода должна была скопиться в желобах, и кто-нибудь мог пролезть через каминную трубу без особого риска. В комнатах, где побывали воры, камины есть?

Гастон задумался. При осмотре он не обратил на это внимания, но сейчас ясно вспомнил два роскошных мраморных камина.

— Трубы ведь узкие, — сказал он, еще не вполне убежденный, но уже сомневаясь.

— У савояров есть дети, — возразила Марсель.

Он промолчал. Неужели она права?

В Париже савояры составляли нечто вроде корпорации со своими собственными законами. Старшие командовали младшими. Они имели даже свое цеховое правосудие, и Гастон знал, что главари без колебаний отправляли на виселицу тех, кто занимался воровством у членов этого братства.

С самого детства савояры занимались тяжелым трудом. В шесть лет они становились трубочистами, подчиняясь распорядителям, которые обеспечивали их заказами. Повзрослев, они не могли уже пролезать в слишком узкие трубы и зарабатывали на жизнь либо разноской товара, либо игрой на виоле. Эти уличные музыканты бродили по городу, гнусаво распевая и порой показывая то ученых сурков, то магические фонари.

Женщины их славились удивительной плодовитостью: их всегда можно было увидеть на улицах несущими в заплечной корзине одного младенца и одновременно кормящими грудью другого, при этом они гнали перед собой толпу детишек постарше. Несомненно, эти тощие оборвыши помогали им собирать милостыню.

Мальчишки, уже приученные работать, простодушные и веселые, бегали по городу с утра до вечера: измазанные сажей лица, белоснежные зубы. Всем был знаком их протяжный печальный клич, когда они предлагали свои услуги:

— Сверху донизу почистим!

Гастон не раз наблюдал, как маленькие савояры чистят трубы. Ребенок с завязанными глазами и в колпаке для защиты головы, помогая себе коленями и локтями, залезал в каминную трубу. Некоторые поднимались чуть не на пятьдесят метров высоты, зато другие, не столь ловкие, падали вниз и ломали себе кости.

Маленький трубочист скребком снимал сажу со стенок, складывая ее в мешок. Спуск был еще более опасным, ибо ребенку становилось трудно дышать из-за поднявшихся испарений. Весь этот риск и эти муки стоили пять солей, однако дорого достающиеся деньги самим трубочистам не принадлежали: они должны были отдавать их в общую кассу распорядителя.

— Но савояры влезают в трубу изнутри, — выложил свой последний довод Гастон. — Как сумел бы ребенок забраться туда с крыши?

— Вы забыли, из какой страны они родом, мсье? Совсем еще малютками они играют в горах. Они прекрасно карабкаются и по трубам, и по фасадам. Они легкие и могут забраться очень высоко. У них есть также веревки и палки с крючьями, чтобы цепляться за выступы.

— Откуда вы это знаете, мадам Гюоши? — спросил комиссар.

— Мой муж был плотником, мсье. Когда он чинил крыши, часто брал себе в помощь маленьких савояров. Эти ребятишки карабкались по фасадам, и он мог не тратиться на леса. Они бросали с крыш веревки, чтобы поднять наверх доски. Когда муж не напивался, он мне часто рассказывал об их поразительной ловкости, — с грустью добавила она.

Марсель замолчала, помешивая суп, потом спросила:

— В какой день произошла кража?

— Третьего декабря.

— Стало быть, при луне в последней четверти. Для ловкого чертенка света было достаточно.

— Допустим! Но у меня нет никаких шансов отыскать мальчишку, который будто бы забрался по трубе в резиденцию нунция. В сущности, я ищу не самого ребенка, а человека, который его нанял.

— Ступайте в таверну «Золотая звезда», мсье, это недалеко отсюда, в нашем предместье. Именно там собираются савояры. Вы можете переговорить с распорядителями. У каждого свой квартал, так что вы сумеете вызнать про тех, кто работает на острове Нотр-Дам.

Она была права! Гастон ощущал неодолимый зуд охотника, который возникал у него всегда, когда он брал след.

— Благодарю вас, — сказал он. — Я пойду в эту таверну прямо сейчас.

— Никоим образом, мсье! Вы одеты, как дворянин, никто с вами и разговаривать не станет. Возвращайтесь к себе и оденьтесь, как лакей. В таверне вы просто представитесь слугой и скажете, что ваш хозяин хочет нанять трубочиста.

— Положительно, мадам, это вам нужно стать полицейским! — с улыбкой сказал Гастон.

Украдкой он оставил на лавке луидор, потом расцеловал детей и ушел.

Через два часа он заказывал ужин в «Золотой звезде».

Перед этим Гастон вновь пришел к резиденции нунция и в наступающей темноте осмотрел фасад уже другим взглядом. Дом был выстроен из камня и кирпича. Имелись многочисленные выступы. Да, ловкий мужчина и уж тем более мальчишка мог бы забраться на крышу. Конечно, ее края выступали над карнизом, так что место было опасным, но окна находились совсем рядом, давая возможность зацепиться. И, несмотря на сгущавшийся мрак, Гастон ясно разглядел железные скобы, которые поддерживали черепицу.

«Золотая звезда» была заведением подозрительным, каких в этом простонародном квартале имелось немало.

Гастона усадили за длинный стол, где уже сидела дюжина ребятишек с загорелыми и почерневшими лицами, а также двое взрослых, походивших на висельников худшего пошиба.

Все в огромных количествах поглощали вино. Около десяти часов Гастон увидел, как в залу вошла шумная толпа из трех десятков человек: мужчины, женщины, дети. Они заняли все пустые столы. Им подали мясные обрезки, рыбу, овощи, хлеб и вино в больших керамических кувшинах.

С каждой минутой орда росла за счет новоприбывших. Оборванцы требовали еще вина, а также водки и курительного табака. Женщины кормили грудью и пеленали младенцев прямо за столом.

В группу едоков входили и крупные собаки: они пожирали все объедки, падавшие со стола. Время от времени вспыхивали потасовки, одна из них — между мужчиной и женщиной — привлекла много зрителей.

Савояры кричали или пели до тех пор, пока не насытились и не напились. Встав из-за стола, они укладывались прямо на солому, рассыпанную в углах таверны.

Именно этого момента ждал Гастон. Углядев неподалеку изрядно набравшегося, он сказал ему:

— У моего хозяина камины дымят, куманек!

— Поговори с распорядителем, — рыгнул пьяница. — В каком приходе живет твой хозяин?

— На острове.

— Тогда иди к Франсуа, он вон там сидит, — сказал савояр, указывая на подростка, который обхаживал женщину гораздо старше себя, с распахнутой грудью.

Гастон встал, пошатываясь, словно тоже перепил, подошел к тому, кого назвали Франсуа, и тяжело опустился на скамью перед столом.

— У моего хозяина камины дымят, — повторил он тягучим голосом. — У него дом на острове.

— Могу прислать тебе кого-нибудь завтра, — предложил подросток, повернувшись, чтобы рассмотреть его. — Изнутри подняться можно?

— Конечно.

— Где он стоит, твой дом?

— Я могу подождать твоего мальчишку на краю моста Мари. Так будет проще.

— Значит, уговорились на завтрашнее утро? — спросил подросток, которому не терпелось избавиться от докучного клиента, чтобы возобновить свои игры с женщиной.

— Завтра утром, на рассвете, — кивнул Гастон, направляясь к выходу.

На заре Гастон в одиночестве ждал на краю моста Мари. Внимательный наблюдатель, однако, углядел бы трех лучников в форменной одежде на углу ближайшей улицы.

Мост, на котором стояло пять десятков домов, был сравнительно узким. Прохожих было немало, и Гастон высматривал мальчишку в колпаке. Увидел же он двоих. Одному на вид было лет шесть, другому семь, но они могли быть и старше, поскольку отличались страшной худобой. Маленькие савояры держались за руки.

— Это вас прислал Франсуа?

— Да, мсье! — ответили они хором и засмеялись.

Их покрасневшие воспаленные глаза ярко сверкали на усталых, изможденных и почерневших лицах. Очевидно, мылись они не часто. Соломенные всклокоченные волосы вылезали из-под колпаков, вымазанных сажей.

— Сюда, — сказал Гастон, беря одного за руку.

В тот же момент Ла Гут, подбежавший сзади, схватил второго. Ребятишки поняли, что угодили в западню. Они принялись вопить и одновременно вырываться. На помощь тут же подоспели два других лучника.

Мальчишки кричали все громче. Один из них укусил Ла Гута, который все же не выпустил свою добычу. Вокруг них начала собираться толпа.

— Зачем вы бьете бедных детей? — осведомилась одна агрессивная матрона.

Гастон передал своего мальчишку лучнику и заявил ей, сожалея, что не взял больше людей:

— Я комиссар Гран-Шатле, мадам. На острове совершено преступление, и я должен допросить их. Они ни в чем не виноваты. Их скоро отпустят.

Некоторое зеваки ответили ему ворчанием, другие открыто выражали недовольство действиями полиции, но в большинстве своем люди согласно закивали. Не в первый раз такой крохотный парнишка попадается на злодействе, провозгласил кто-то.

Дети уже плакали и больше не вырывались. Толпа зевак разошлась. Гастон подошел к старшему мальчику, которого крепко держал лучник. Присев на корточки, он сказал ему:

— Я не желаю вам зла. Вот два соля, по одному каждому из вас.

Он показал монетки, и плач тут же смолк. Слезы оставили широкие черноватые полосы на истощенных лицах.

Младший протянул ручонку, чтобы получить свой соль.

— Пойдем в таверну «Безголовая женщина», — предложил Гастон. — Там вы поедите и выпьете за мой счет, а потом я дам каждому монетку. Но сначала вы ответите мне на несколько вопросов.

Дети кивнули, успокоившись и заранее предвкушая сытную еду.

Таверна «Безголовая женщина» располагалась на улице, носящей то же имя.[89] На деревянной вывеске была изображена обезглавленная женщина со стаканом в руке и с надписью: «Все хорошо!»

Они устроились за столом, стоящим в углу. Детей посадили между Гастоном и Ла Гутом, два лучника разместились напротив. Комиссар заказал суп с хлебом и салом. Оба малыша изумленно вытаращили глаза, никогда им не давали столько еды.

Гастон позволил им спокойно поесть. Как только они насытились, он объяснил:

— Неделю назад в резиденции нунция, на острове, произошла кража. Совершил ее маленький савояр, подобный вам. Он забрался наверх по фасаду и спустился через камин. Может быть, это был ты? Или ты?

— Это не я, мсье! — в один голос запротестовали испуганные мальчишки.

— Мне плевать на того, кто это сделал, — отчеканил Гастон. — Я хочу только встретиться с ним, и пусть он расскажет, как это произошло. В обмен я дам ему луидор.

— Это не мы, мсье! — захныкал младший.

— Согласен, это не ты, но ты знаешь, кто совершил кражу!

Мальчишка потянул носом и ничего не возразил.

— А ты? — спросил Гастон. — Вы получите соль лишь в том случае, если скажете мне, кто это сделал и где я могу его найти. Еще раз говорю — обещаю, друг ваш ничем не рискует. Наоборот, я дам ему луидор. А тот из вас, кто назовет мне его имя, получит турский экю.

— Это Симон, мсье, — объявил старший, не выдержав соблазна.

— Симон?

— Да, Симон л'Инносан. Он нам рассказал.

— А где я его найду, твоего Симона?

— Он был с нами сегодня утром, мсье. Мы расстались с ним на набережной Селестен, перед домом, где он должен был прочистить трубу, прямо напротив сточного желоба.

— Можешь проводить меня?

— Да, мсье. А вы нас потом отпустите? — спросил мальчик умоляющим тоном.

— Вот ваши монеты, — с улыбкой кивнул Гастон.

Он протянул каждому по солю.

— А вот экю для тебя. Доедайте хлеб и пошли.

На набережной Селестен, внизу улицы Сен-Поль, четверо мужчин и двое детей расположились примерно в двадцати туазах от здания, где должен был работать маленький Симон. Это был красивый, совершенно новый каменный дом. Несколько каминных труб возвышались над крышей.

Примерно через полчаса из дома выскользнул хрупкий паренек. Он показался Гастону еще более тощим, чем те двое детей, которые были с ним. Мальчик зашагал в противоположном направлении.

— Это он, мсье! Это Симон, — сказал младший.

— Очень хорошо, бегите теперь.

Ребятишки не заставили просить себя дважды.

Какое-то время четверо мужчин шли за маленьким трубочистом. Догнали его у моста Мари. Два лучника подошли к нему и взяли за руки, он стал было вырываться, но, узнав плащи с лилиями, заплакал.

Гастон догадался — мальчишка думает, его арестовали за кражу в резиденции нунция.

— Это ты Симон л'Инносан? — мягко спросил он.

— Да, мсье.

— Мсье комиссар! — проворчал Ла Гут.

Мальчишка разрыдался. Гастон рассматривал его. Совсем худой и очень маленький, но десять-то лет ему уж было точно, а может, даже больше.

— Идем туда, — сказал он, направляясь к тому месту на берегу, где лежала громадная груда дров, выгруженная с барки.

К ним уже приближались привлеченные инцидентом зеваки, которые привели поить лошадей. Ла Гут жестом приказал им отойти.

— Перестань плакать и вытри глаза, Симон. Хочешь получить луидор?

Гастон показал мальчишке золотую монету.

Тот еще дважды или трижды всхлипнул, потом кивнул.

— Я знаю, ты залез в резиденцию нунция через каминную трубу, — продолжал Гастон. — Я хочу только, чтобы ты рассказал, как это произошло. Затем получишь луидор и я тебя отпущу.

Симон вытер глаза почерневшей рукой, оставив след сажи на лице.

— Это правда, мсье?

— Даю тебе слово комиссара.

— Как-то вечером в «Золотую звезду» пришел незнакомый господин, — начал мальчик. — Он искал того, кто умеет хорошо лазать. Распорядитель позвал меня, и господин спросил, смогу ли я забраться на крышу по фасаду. Я такое уже проделывал, это легко. Я ответил ему, что сумею. Он отвел меня в сторонку и сказал, что даст серебряный экю, если я заберусь на крышу. Я и согласился.

— Как выглядел этот человек?

— Не знаю, я к нему не приглядывался, мсье комиссар. В любом случае это дворянин, он был в красивом камзоле с кожаной шнуровкой и носил шпагу с эфесом. Еще у него была квадратная бородка и медные шпоры на сапогах. И шляпа с большими полями.

— Продолжай…

— Он вернулся через два или три дня. Шел небольшой дождь. Он сказал, что это будет сегодня ночью. Я пошел с ним, взяв веревку и крюк. Он подвел меня к карете, которая ожидала на улице, и велел садиться в нее. Там был еще один дворянин, весь в шелку, в просторном шерстяном плаще, очень плотном. И перчатки у него тоже были шелковые.

— Опиши его.

— Было темно, мсье, но мне показалось, что он горбатый. Весь был какой-то скрюченный.

— Горбатый? — встревожился Гастон. — А какой у него был голос?

— Странный, мсье, словно бы осипший. Этот второй казался очень злым, я сильно испугался. Я знаю, что знатные господа иногда ловят детей и плохо с ними поступают.

— Ты слышал его имя?

— Нет, мсье, но первый господин называл его маркизом. Фонтрай! — выругался про себя Гастон.

— Что произошло потом?

— Он объяснил, что мы поедем на остров. Мне нужно будет забраться по фасаду на крышу, а затем спуститься в дом по каминной трубе. Он мне покажет, по какой именно. Когда я окажусь в комнате, надо взять все бумаги, которые я увижу, и отдать ему. Он обещал мне луидор.

— Дальше!

— Это можно было сделать, только когда дождь закончится. Он велел мне поспать на банкетке. И даже накрыл меня своим плащом. В общем-то, не такой уж он был злой. Должно быть, я проспал всю дорогу, потому что когда меня разбудили, мы уже были перед дворцом нунция. Он дал мне перчатки почти по моей руке, блузу и кожаные туфли с пряжками. Сказал, что я должен надеть все это перед спуском и снять внизу, чтобы не напачкать во дворце. Я не должен был оставлять следов. Я попросил, чтобы он дал мне луидор заранее. Он не хотел, а я сказал, что не пойду, если мне не заплатят сразу. Тогда он дал мне монету. А также свечу и серные спички. Я привязал узелок с блузой и туфлями на шею и стал подниматься по фасаду, цепляясь веревкой с крюком за каждый балкон. Дождь почти прекратился, и это было легко, хотя луна совсем не светила. Забравшись на крышу, я пошел к трубе, которую он мне показал. В проходе совсем было не жарко. Огонь давно потух. Я спустился, помогая себе коленями и локтями. Внизу я перепрыгнул через пепел. Это был третий этаж.

Там, где живет Фабио Чиджи, подумал Гастон.

— Потом я разделся и зажег свечу. Я был в прихожей, перед кабинетом. Там стоял столик с бумагами. Я их забрал. Была также кожаная папка с документами. Я засунул в нее бумаги, взятые в кабинете, и привязал папку к шее. Мне было очень страшно, и я быстро поднялся по каминной трубе на крышу.

— А потом?

Мальчик заколебался.

— Я не дурак, мсье. Именно поэтому и попросил свой луидор заранее. Не думаю, что маркиз отвез бы меня в «Золотую звезду». Сена течет совсем рядом, и им легко было заставить меня молчать. Я подошел к краю крыши. Они ждали внизу. Я сбросил папку.

— Они ушли?

— Да, мсье. Сразу же. Я спустился вниз по другому фасаду и вернулся к своим. Я оставил себе их туфли, смотрите!

Он показал на свои ноги.

— Это ты взял кошелек, лежавший на столе?

Мальчик потупился:

— Да, мсье. Там было двенадцать флоринов. Я их спрятал, но могу отдать вам.

— Оставь их себе, малыш.

Гастон исчерпал свои вопросы. Он бы дорого заплатил, чтобы узнать, почему Фонтрай решил ограбить нунция, но этого ребенок знать не мог.

— Вот твой луидор, — сказал он. — Если вспомнишь что-нибудь важное или вновь встретишься с маркизом, приходи ко мне в Гран-Шатле. Там у меня рабочий кабинет. Меня зовут Гастон де Тийи, я комиссар округа Сен-Жермен-л'Оксеруа. Если твои сведения заинтересуют меня, получишь еще один луидор.

— Еще один?

— Да.

Мальчуган облизнул губы и затем объявил:

— Я сохранил одну бумагу, мсье. Она вам нужна?

— Ты сохранил бумагу?

Ребенок едва не расплакался.

— Простите, мсье, я не должен был, но она такая красивая! — Он подавил рыдание. — У меня никогда не было игрушек, мсье! Ничего не было своего. На бумаге стояла печатка с пчелами. Я так люблю пчел! Однажды я попробовал меда, это очень вкусно] Я хотел снять печать и положить бумагу в папку, но не смог оторвать ее. Тогда я сунул бумагу в карман штанов. Я на нее любуюсь вечерами. Пчелы такие красивые… Мне кажется, будто я улетаю вместе с ними…

— Сколько пчел?

— Три, мсье комиссар.

— Бумага по-прежнему у тебя?

— Да, мсье, я прячу ее на чердаке «Золотой звезды», вместе с флоринами. Забираю только перед сном.

— Я покупаю ее у тебя, если ты не против. Луидор, как обещано.

— Я могу пойти за ней прямо сейчас, — предложил маленький савояр.

Они направились в Сент-Антуанское предместье. Гастон шел быстро, и ребенок едва поспевал за ним. Три пчелы, сказал мальчик. Это был герб семейства Барберини, патриарх которой стал папой Урбаном VIII.

В таверне они подождали, пока маленький трубочист ходил на чердак. Вернувшись, он вынул из кармана штанов документ. Гастон не смог удержаться: развернул его на столе и прочел.

На печати действительно оказались три пчелы с ключами над ними. Это и в самом деле был герб Барберини, но в данном случае — Таддео, герцога Урбинского и префекта Рима. Несмотря на свой неотесанный вид, Гастон прекрасно знал латынь. В письме Фабио Чиджи рекомендовалось вступить в контакт с агентом Карлом Морфи, доказавшим свою чрезвычайную полезность в захвате еретика Паллавичино.

Карло Морфи мог бы отправить в Мюнстер депеши, которые ему удалось похитить из шифровальной службы графа де Бриена благодаря работавшему на него служащему. Монсеньору Чиджи, однако, следует уточнить, какие именно сведения ему нужны и как доставить в Мюнстер эти свитки.

Гастон вернулся в Гран-Шатле в крайнем возбуждении и очень довольный собой. Теперь ему все стало ясно. Очевидно, в шифровальном бюро существовали две шпионские сети. Одна находилась в подчинении Фонтрая, который, несомненно, исполнял распоряжения герцогини де Шеврез и, следовательно, работал на Испанию, а вторая служила Святому престолу, подчиняясь Таддео Барберини.

Клод Абер был подкуплен Фонтраем, а Шарль Мансье, конечно, работал на этого Карло Морфи. Фонтрай вычислил его и приказал убить, он же затем организовал ограбление, чтобы выяснить все детали относительно сети Фабио Чиджи.

Луи был прав. Фонтрай подстроил ложное самоубийство Мансье, чтобы защитить Абера, но и Мансье был выбран не случайно. Он являлся несомненным шпионом этого загадочного Карло Морфи, и Фонтрай, убрав его, сумел разрушить конкурирующую организацию!

Луи оценил бы проницательность комиссара, который фактически раскрыл дело. Как только его друг вернется, они объяснят все Бриену и Ле Телье.

На следующий день Гастон отправился в резиденцию нунция в сопровождении начальника полиции Дрё д'Обрэ. Они сообщили ошеломленному папскому легату, каким образом была совершена кража. Гастон не назвал имени мальчика, заявив, что обещал тому свободу в обмен на полную откровенность. Это обстоятельство вызвало крайнее неодобрение начальника полиции, но ведь Дрё д'Обрэ так часто бывал недоволен поведением Гастона де Тийи!

Что до нанимателя, Гастон объявил, что не имеет никаких данных для его обнаружения. Комиссар решил хранить это в тайне, чтобы известить лишь Ле Телье и Бриена, когда вернется Луи.

— Но не могли бы вы вернуть наши бумаги, мсье? — с тревогой осведомился нунций.

— Именно этим я сейчас занимаюсь, монсеньор, хотя все указывает на то, что воров уже нет в Париже, поэтому описание их внешности представляется бесполезным. Должен сказать вам, что надежд мало.

Гастону хотелось задать вопрос о Карло Морфи и Паллавичино, но как это сделать, если не признаться, что одно из писем Фабио Чиджи попало в его руки?

По возвращении он предпринял тщетную попытку узнать что-либо об этих двоих у Дрё д'Обрэ. Начальник полиции никогда не слышал о них. Позже, уже днем, он встретил Филиппа Бутье, родственника Луи, который состоял на службе у канцлера Сегье. Бутье было известно все, что происходит при дворе, но и он ничего не знал о Карло Морфи и Паллавичино. Вечером Гастон расспросил даже Жедеона Тальмана — и с тем же успехом.

А когда он вернулся в Гран-Шатле, ему рассказали, что на Королевской площади произошла невероятная дуэль.

Утром 12 декабря Годфруа д'Эстрад,[90] близкий друг Мориса де Колиньи и известный дуэлянт, уже убивший нескольких противников, явился во дворец Гизов на улице Шом, чтобы предложить герцогу поединок чести. Сам он будет секундантом графа Колиньи и противником секунданта, которого выберет герцог; секундантам тоже предстояло драться.

Гиз ожидал подобного визита и представил Годфруа д'Эстраду своего секунданта, маркиза де Бредьё.

Ход поединка был расписан в мельчайших деталях. Четыре противника должны сойтись в один и тот же день на Королевской площади, никого об этом не предупреждая.

В три часа, как и было, предусмотрено, четверо мужчин прибыли в двух разных каретах. Они решили биться при свете дня на самой многолюдной площади Парижа.

В окнах домов, окружавших площадь, стояли несколько человек, которых известили в последний момент. Анна-Женевьева де Лонгвиль тоже находилась там, ее пригласила к себе герцогиня де Роан.

После приветствий герцог де Гиз торжественно объявил Морису де Колиньи:

— Мсье, мы разрешим давний спор между нашими домами, и все увидят, в чем разница между кровью Гизов и кровью Колиньи.

Уже при первом выпаде Колиньи промахнулся, потерял равновесие и упал на колено. Тогда Гиз наступил на шпагу противника и ударил его плоской стороной своей рапиры, чтобы публично унизить.

Тем не менее, внук адмирала вскочил на ноги, и схватка возобновилась. На какое-то мгновение Колиньи получил преимущество и оцарапал плечо внуку Меченого. Но герцог де Гиз ухитрился схватить шпагу Колиньи обеими руками и, несмотря на сильную боль от пореза, вонзил свой клинок в предплечье противника.

Колиньи рухнул на землю. Друзья подняли его, залитого кровью, и унесли в один из дворцов Конде, находившийся рядом. Там ждал Энгиен.

Обычно Мазарини с презрением относился к дуэлям между молодыми людьми, которые не внушали ему никакого уважения, но в данных обстоятельствах он сразу понял, что враги сумели нанести ему новый удар.

Более того, ему сообщили, что нападающей стороной был Колиньи и его свидетель бросил вызов Гизу. Нельзя было даже сказать, что внука адмирала заманили в ловушку!

Регентшу эта новость привела в ярость. Тщетно Мазарини и Ле Телье пытались убедить ее, что речь, несомненно, идет о тщательно подготовленной провокации, она требовала строгого исполнения эдикта своего злейшего врага, кардинала де Ришелье!

На следующий день Анна Австрийская вызвала принца де Конде и потребовала, чтобы он приказал сыну, герцогу Энгиенскому, вывести Колиньи из своего дома, иначе она пошлет за ним своих людей.

Принц де Конде устремился к сыну, чтобы передать ему королевский приказ. Но это был уже не подросток, который всегда подчинялся отцу. Энгиен стал одним из величайших полководцев Европы, и льстецы сравнивали его с Александром Македонским. После Рокруа он чувствовал себя неуязвимым. Армия боготворила его и пошла бы за ним куда угодно.

Главное же, отец не знал, что его сын наряду с многочисленными недостатками — и даже пороками — обладал достоинством, сверкавшим как бриллиант: Энгиен был верен друзьям. Он требовал абсолютной преданности от своих людей, своих вассалов, но в обмен за полное подчинение обеспечивал им защиту. Для герцога это старое феодальное правило сохраняло всю свою силу.

Чтобы спасти Колиньи от ареста, Энгиен велел переправить его в замок Сен-Мор, свою загородную резиденцию, и приставил к нему личного врача. Затем он с полным хладнокровием перенес упреки Гастона Орлеанского, свояка Гиза, оскорбленного тем, что Колиньи вызвал на дуэль его родственника, который не дал к тому никакого повода.

Со своей стороны Ле Телье послал людей во дворец Гизов, но герцога там уже не было. Непрошеных гостей встречала его мать, вдовствующая герцогиня. В течение нескольких дней никто не знал, куда он подевался.

В обществе обсуждали эту историю на все лады и, поскольку проигравшие всегда виноваты, постановили, что Колиньи вполне заслужил свою участь.

Говорят, во Франции все события завершаются песнями. И всю зиму 1643 года в Париже распевали: