Дождись лета и посмотри, что будет

11. Белая осень, красная зима, черная весна

Дудку я испробовал уже в августе. Днем, часа в четыре, почувствовал, что смотрю на вещи не скользя, а вглядываясь, это получается само собой, и вокруг все слишком ясное. Достал дудку и начал играть, не очень красиво, но хоть как. Показалось, что паническая атака как строгий джентльмен из фильмов про Шерлока Холмса подошел и встал за углом, наблюдая за происходящим. Если перестану играть, он подойдет ближе. Я играл, а он внимательно смотрел. Затем он ушел. Болтанки не случилось.

24 сентября. Приехал Ласло. Спросил Толика, можно ли ему пожить пару дней на квартире, пока нет Картографа. Толик ответил, что хоть пару месяцев. Картограф на войне.

Ласло ходил по Москве с удивленными глазами, останавливался у каждого столба. Сразу же как вышел из поезда, и мы отошли на несколько шагов, у него закружилась голова от разнообразия новых образов. Метро его и напугало, и заинтересовало. Он не мог сначала ступить на эскалатор. Простояли так минуту, пока я не сказал, что менты уже косятся на нас, сейчас подойдут, спросят документы, а ничем хорошим это не закончится, скорее всего придерутся к чему-нибудь и придется платить. Менты вообще ходят по Москве как особо чуткие собаки, подмечают странности, подскакивают, надо их обходить.

В метро Ласло вспотел от волнения, спросил два раза, реально ли мы едем под землей, и на нас ничего не сыплется. Мы же можем остановиться и остаться так лежать придавленными как в гробу.

Приезд Ласло стал для меня соединением двух миров. Иногда казалось, что я не езжу в Москву, а вижу ее как сюжетный продолжающийся сон. И теперь в этот сон приехал человек из реального мира. Или наоборот. В реальный мир приехал человек из сна.

Мазай тоже куда-то делся, заходил Толик, тетя Марина и иногда новые люди, видимо, связанные с политической деятельностью. За два дня зашло человек десять. Ласло сказал, что квартира похожа на больницу, не знаешь, кого ждать, с кем проснешься в одной палате, но это всегда кто-то интересный.

Тетя Марина, как увидела Ласло, сразу подошла, села рядом и вгляделась. Задала вопросы о том, кто и зачем. Как только она ушла на кухню, Ласло сразу же сказал, что это психиатр или психотерапевт, он их сразу распознает, как и они его. Происходит игра в узнавание. Как встреча дальних родственников.

Про деревню я все рассказал Ласло еще в августе, показал две книги. Третью, сказки народов мира, так и не раскрыл. Наступит настоящая осень и раскрою. Ласло покрутил дудку, отметил, что она правильная и наверняка работающая, выравнивающая дыхание. Атаки цепляются за разорванное дыхание, а когда все стройно, они соскальзывают.

27 сентября. Такого я никогда не видел. Тысячи людей, дым, огни. Мы протиснулись и начали орать, прыгать вместе со всеми. Со сцены вопили, визжали, поливали всех синими и красными лучами. Негр в шапке-ушанке рычал в микрофон. Казалось, что Химоз тоже с нами, кувыркается по воздуху и подпевает смэк май бич ап. Продиджи приехали наконец в нашу магическую страну. Может быть, им так понравится, что не уедут, и будут устраивать такое каждый день. Это станет ежедневным ритуалом, все эти вспышки, запах травы, дымовухи. Или уедут, а я буду рассказывать, что видел Кита Флинта вот так рядом. Некуда ехать, все уже здесь, все алхимики, Ласло, Химоз на небесах. Столько людей соединились в трясущееся и кричащее тело.

Никогда не видел, чтобы Ласло так хохотал. Он поглядывал на меня, убеждаясь, что я вижу то же самое. Наверное, здесь сотни тысяч, все поглощены звуком и дымом. Еще радовало, что я выполнил обещанное, привез его на концерт Продиджи.

Толпа превратилась в экстатическое море с волнами. Где что звенело, что играло — уже не различалось. Под ночь мы пешком добрались до квартиры, без сил.

28 сентября. Всю ночь снилось увиденное. Люди как бесконечное вьющееся одеяло, покрывающее землю. Музыканты держали концы одеяла, раскачивали, все трепыхалось. Открыл глаза. Услышал, что кто-то напевает на кухне. Ласло уже не спал, сидел, смотрел в окно.

А на кухне оказался Мазай. Я его не видел с лета. Он приезжал-уезжал в своем, не понятном больше никому, ритме. Мы зашли на кухню, Мазай кивнул мне «а, студент», а затем уставился на Ласло. Спросил «ты кто». Ласло. А что тут делаешь? Завтракаю. Дальше состоялась их долгая беседа. Они сидели за столом, пили крепкий чай, и обсуждали все подряд. Мазай хохотал с ответов Ласло, отмечал, что порой тот ведет расклады как опытный зек. А так и есть, если все дур-ходки сложить, он опытным зеком и окажется. Ласло рассказывал Мазаю про больницу, тот от смеха утыкался носом в стол.

Ласло свободно владел больничным языком, всеми этими елками, гирляндами, «локоть чешется», цэвичами, галочками. Галочка — наверное, галоперидол. Мазай подошел ко мне, сказал, что хороший у меня друг, его стоит держаться по жизни. Когда Мазай вышел, Ласло тоже высказался о нем как о мудром человеке.

Вы без труда можете догадаться, чем мы занимались с Ласло следующие несколько дней. Обходили квартиры из того списка. Я восстановил список без особых проблем, записал в том же порядке, в каком он был изначально, а не в каком показали карты.

Почти во всех квартирах кто-то оказался. Люди удивленно открывали двери, говорили, что не заказывали никакую еду, и платить за заказ не собираются. Иногда и не открывали, а говорили то же самое за закрытыми дверьми. Но никакого намека на ее присутствие не было. Даже когда пришли по второму адресу, там, где чувствовалось нечто особое. Ласло тоже сказал, что ее здесь нет.

Даже во сне увидел то же самое. Мы стояли с Ласло у квартиры и ждали. Подошел Мазай и сказал, что обходить квартиры — это еще более пустое занятие, чем крутить карты. Теперь эти квартиры действительно опустели. Время прошло.

Ласло спросил, можно ли остаться. Ему некуда возвращаться, если домой, то там больница и ничего больше. Ответил ему, что вроде Толик не против, поговорю с Мазаем, чтобы тоже дал какую работу. Это несложно, отвозить или забирать бумаги. Когда поговорил с Мазаем, тот решительно обрадовался, сказал, что пусть остается, этого кента можно даже брать на переговоры, чтоб крыс вычислял. Если хорошо пойдет, его оформят помощником депутата. Кажется, это первый раз, когда Ласло предложили работу.

1 октября. Ласло задал Мазаю странный вопрос. Тот не ожидал, сел и внимательно вгляделся в него.

— Как мы все умрем?

— Толика в упор расстреляют. Какой-нибудь мотоциклист подкатит к его тачке в пробке, и очередью из автомата пошлет на отдых. Меня какая-нибудь крыса бритвой во сне.

Спросил его про Картографа. Этот умрет от осколков, взорвется что-нибудь, а он рядом будет. На войне обычно так.

— А Витя?

— А что ты его вспомнил? Он заезжал летом, кстати, сидел тут в грусти. Видишь, до чего его сучка эта довела. Вы молодые, не давайте бабам себя так охмурить. А что Витя. Забьет на нее и умрет в старости, подавится чем-нибудь. А вот вы — не знаю.

Повисло напряжение, он строго поглядел на нас. Потом обратился ко мне.

— Ты, студент, всякую галю за чистую монету котируешь. Нарисуется кент, даст тебе волшебное снадобье, ты и отплывешь. Ты от передоза можешь отправиться. А ты из окошка сам выйти. Но давайте жить так, чтобы этого не случилось. Уговор?

Мы покивали. Все будет не так. Я точно знаю, что умру, обняв ее, может у нас не будет никакого секса, мы уплывем в бездонное море, на суд к ангелам. Один посмотрит на другого, скажет, так ведь передоз, а второй ответит «ну и что, он же любил ее». Спросят, что ты в жизни сделал. А ничего. Они поржут, глядя на нас, и отправят плыть дальше.

2 октября. Осень в Москве — серо-желтое мельтешение и мокрый ветер. Тот, кто следит за разнообразием и непрерывностью происходящего, должен сильно уставать. Когда мы в отключке, на дне сознания, не смотрим в окно, он вполне может все остановить, тоже отдохнуть. Когда придем в себя, и внешний мир снова запустится. Осень тоже можно пускать нарезками, склеивать ее из привычных фрагментов. Представьте, вам нужно собрать 3-4¬месячный фильм «осень», для проекции на большом экране за больничным окном. Я о чем-то не том говорю, да?

Мы открыли книгу и прочли первую сказку. Она занимала пятнадцать страниц, с тремя картинками. Если кратко, то вот, что там было.

Бедный крестьянин год за годом выживал на небольшом клочке земли. Того, что приносила земля, едва хватало, чтобы прокормиться. По селам ходили провидцы, предсказывающие, каким будет следующий год, что сажать, что беречь. В этот год они предсказали сильный неурожай. Крестьянин загрустил, решил, если не взойдет посеянное, лучше не рыскать в поисках пищи, а лечь и умереть. Когда настало время первого урожая, крестьянин вышел из дома и обомлел. Его поле было усеяно золотыми монетами. Собрал он монеты и отнес в город, показал правителю. А правитель не поверил, что золото выросло как трава, подумал, что крестьянин украл богатство, и приказал заключить его в темницу. Тем временем, голод коснулся и города. Кормить заключенных стало невыносимо для городской казны, всех распустили, и разбойников, и воров, и бедного крестьянина. Вернулся он домой, а вместо дома дворец, живет в нем змей, пирует, столы накрыты изысканной едой. Говорит змей, ты зря вернулся, теперь тебе здесь места нет. А где есть место? А нигде. Совсем взгрустнул крестьянин. В родном доме даже лечь и умереть не получится. Тут подлетела к нему птица и прощебетала, чтоб дождался ночи и посмотрел, что будет. Дождался он ночи, зашел во дворец, змея нет, а стоит там красавица, косы до пола, увидела крестьянина, усадила за стол, накормила яствами. Говорит, буду тебе женой, буду кормить, заботиться. Но только с первыми лучами солнца превращусь обратно в змея, и что тогда случится, никто не знает. Обрадовался крестьянин, у него не было никогда жены, самому бы прокормиться, о жене и думать не приходилось. Посреди ночи красавица растолкала крестьянина, сказала, чтоб уходил, пока не начался дневной кошмар, а когда зайдет солнце, она снова будет его ждать. Так крестьянин бродил днями по пустырям, а ночи проводил со своей женой. Одной ночью крестьянин пришел к своей жене и сказал, что ему надоело сбегать под утро, слоняться днями, он ее заберет прямо сейчас, они уйдут туда, где солнце не восходит. Так они и скрылись. Нашли ли где-то под солнцем тело крестьянина и ползающего рядом змея, или они действительно убежали в вечную ночь и стали счастливо жить? Никто это так и не узнал.

Три картинки. Крестьянин нашел золотые монеты на поле. Крестьянин и змей во дворце. Крестьянин ночью с красавицей.

Ласло сразу же сказал, что это история болезни. Человек, пытающийся выращивать золото, заразился чем-то. Захваченный дом — это его тело. У него днями случались приступы, а по ночам он нормально или даже приятно жил. Сказка довольно страшная, и ее концовка особенно, она о том, что никто не знает, умер ли он днем от приступа или ночью в сладком сне. Скорее всего он отравился солнцем, пока пытался сделать золото.

Вторая сказка была про то, как жители города однажды проснулись и увидели, что выпал черный снег. Он настолько пачкал все, к чему прикасался, что люди перестали выходить из домов, чтобы не загрязнять свои жилища. Запачканная снегом одежда не отстирывалась, никакие шампуни и стиральные порошки не помогали оттереть черные пятна на полу и стенах. Вскоре люди стали замечать, что этот снег растворяет в себе цвета и оттенки, все краски, существовавшие в городе, начали терять яркость, темнеть. Десять страниц о том, как жители города пытались очистить улицы от снега. Ни у кого ничего не получалось. Когда уже город весь потемнел, даже свет уличных фонарей и окон стал мрачным и тяжелым, пошел дождь. Дождь шел несколько недель, пока от снега не осталось и следа, и весь город очистился. Всего одна картинка. Без людей. Тусклый город, заваленный копотью.

Ласло сказал, что это про эпидемию. Люди не нашли лекарств, природа сама ее смыла. Надо показать Эдуарду Петровичу, он точно все поймет.

Третья сказка оказалась совсем странной. Плавно падающие перья от растрепанной подушки. Перемещения туда-сюда. Колышущая на легком ветру занавеска. Фрегаты с нежными парусами. Люди взбираются на палубу, ребенок держит клетку с голубями. Приюты тишины. Скользящие взгляды, поглаживания рук руками. Кипарисовые масла, дегустация вин. Порхающая одежда. Семь страниц такого ощущенческого бреда. Без единой картинки. И на сказку не похоже совершенно.

Ласло сказал, что это как раз про панические атаки. Вообще похоже, что вся книга заполнена зашифрованными болезнями.

Остальные сказки оставили на следующие дни. Можно читать по три за вечер, обдумывать.

3 октября. Проснулся от голоса Мазая. Он ворвался в комнату и спросил, что горит. Побегал по комнате, посмотрел в окно, выбежал в коридор. Через несколько секунд вернулся, сказал «иди сюда, студент, смотри». Я вышел, прошел к ванной. Там стоял Ласло и жег книгу. От нее исходил зеленый свет, она горела ярко и спокойно. Мазай спросил, какого хрена. Я ответил, что не знаю. Только хату не спалите. Хорошо.

Ласло аккуратно собрал весь пепел, стряхнул его в мусорное ведро, вымыл ванну. Мы сели на кухне и молча уставились друг на друга. Он первым прервал молчание, сказал, что сам не знает, почему так сделал, просто проснулся и понял, что эту книгу надо сжечь. Теперь жаль, что так вышло. Книга явно ценная, надо было показать Эдуарду Петровичу.

Сжег и сжег, немного неожиданно, но никаких обид.

14 октября. Утром у соседей громко играла музыка. Донт лет ми гоу донт край тунайт. В коридоре послышались шаги. В комнату заглянул Мазай. На пиджаке, солидный, необычный. Сказал, чтобы мы с Ласло собирались, и чтоб построже и потемнее оделись.

— Куда едем?

— На людей посмотрите.

В коридоре стояла тетя Марина с большим букетом темных роз и еще два четких человека. Все в строгой одежде.

Мы запрыгнули в одну из двух черных машин и погнали по мелкому дождю. Спросил, где Толик. А Толику нельзя публично палиться, он депутат, мы за него съездим.

Через полтора часа напряженных пробок, подъехали к кладбищу. Там стояло уже штук двадцать похожих черных машин. Около них крутились похожие люди, крепкие, все в черном. Мазай вышел, хихикнул, глядя на них, кивнул нам, чтоб шли за ним.

Поймал себя на мысли, что первый раз в жизни оказался на похоронах. И так вышло, что не знаю, кого хоронят. Даже имени не знаю. Скорее всего, какого-то высокопоставленного бандита.

Мы с грустным видом шли с Ласло рядом с Мазаем, тетей Мариной и еще двумя помощниками Толика, за нами и перед нами шли люди с венками, букетами. Ближе к могиле народ сгустился, стало уже не протолкнуться, мы остановились.

По земле были разбросаны лепестки роз, кто-то плакал, кто-то вздыхал.

Мазай поднял брови, смешно надул губы, поглядел на Ласло, затем приблизился и тихо спросил:

— Слушай, братан, посмотри на людей внимательно.

Ласло сосредоточенно посмотрел по сторонам. Человек двести по прикидке. Много похожих друг на друга, и по телу, и по эмоции.

— Скажи, братан, есть тут крысы?

Я даже не понял, всерьез ли он это. Чисто спрашивает в прикол, или реально решил проверить Ласло как оракула.

Ласло застыл, смешно выпучив глаза, простоял так пару минут, а затем еле заметно кивнул в сторону суетившегося черного человека. Мазай резко взглянул на него, изменился в лице, улыбнулся во весь рот, стукнул Ласло по плечу, и в миг вернулся в грустное состояние, как будто всего этого разговора не было.

Мы дождались своей очереди, подошли к свежей могиле, тетя Марина положила букет к сотне таких же, пошли обратно.

Как вышли за кладбищенский забор, Мазай крепко приобнял Ласло.

— Братан, я все не мог понять, ты просто раненный на голову или реально мазу просекаешь. Не ссы, все разложится.

С этого дня Мазай начал таскать Ласло с собой почти на все встречи. Ласло возвращался и рассказывал. Встречи с бизнесменами, политиками, воровские сходки, обсуждения планов. Порой было жутковато оттого, что я все это слушаю и узнаю.

— Ничего, что ты все это рассказываешь?

— Ничего, Мазай в курсе, сказал, что только тебе можно, а больше никому. Так и сказал, своему кенту-студенту ты все равно расскажешь, а вот если из нашей квартиры это куда-то уйдет, сам понимаешь.

Мазай после встреч советовался с Ласло, спрашивал, что он думает о людях, которых только что видел. У того, что сидел у стены, в полную луну взрывается голова, он плачет в ванне, засыпает от слез. А тот, что крутил пальцами банковскую карту, часто задыхается по утрам, не может проснуться, видит один и тот же эпизод из детства, как его душат подушкой.

Еще Ласло сказал, что у осени цвет белый, у зимы красный, у весны черный, а лета не существует.