Дом англичанина. Сборник

Пелам Гренвилл Вудхаус (1881–1975) ПРАВДА О ДЖОРДЖЕ

В баре таверны «Отдых рыболова», когда я туда вошел, сидело двое мужчин; один из них, как я догадался по его тихому взволнованному голосу и широким жестам, рассказывал другому какую-то историю. Я не мог ничего расслышать, кроме случайных замечаний: «Больше, чем мне случалось видеть за всю свою жизнь!» и «Вот такой огромный!», но в подобном месте нетрудно себе представить и остальное. И когда второй, перехватив мой взгляд, подмигнул мне с видом комического страдания, я участливо улыбнулся ему в ответ.

В результате между нами установилась связь, и, когда рассказчик, закончив свою историю, удалился, он, словно в ответ на официальное приглашение, подошел к моему столику.

— Некоторые страшно любят приврать, — сказал он добродушно.

— Пренебрегать правдой, — поддержал я, — в традициях рыболовов.

— Это не рыболов, — сказал мой собеседник. — Это наш местный доктор. Рассказывал мне о своем последнем случае водянки. Кроме того, — он с серьезным видом похлопал меня по коленке, — вы не должны впадать в распространенную ошибку насчет рыболовов. На них принято возводить напраслину. Я сам рыболов и не приврал ни разу в жизни.

Я мог легко этому поверить. Он был невысоким, плотным, спокойным человеком средних лет, и первое, что меня в нем поразило, это его необыкновенно ясные, как у ребенка, глаза — большие, круглые и честные.

Выходящая на пыльную белую дорогу дверь отворилась, и в комнату, словно заяц, проскочил маленький человечек в пенсне без оправы и с озабоченным выражением лица и, прежде чем мы успели осознать его появление, выпил порцию джина с имбирной водой. Подкрепившись таким образом, он стоял, глядя на нас; видимо, ему было не по себе.

— Ч-ч-ч-ч-ч-ч, — сказал он.

Мы вопросительно посмотрели на него.

— Ч-ч-ч-ч-ч-чудный д-д-д…

Казалось, мужество покинуло его, и он исчез так же внезапно, как и появился.

— Я полагаю, он намеревался сообщить нам, что сегодня чудный денек, — осмелился сказать мой собеседник.

— Человек, который так сильно заикается, — сказал я, — должно быть, очень стесняется вступать в разговор с незнакомыми людьми.

— Возможно, это он пробует так излечиться. Как мой племянник Джордж. Я вам никогда не рассказывал о своем племяннике Джордже?

Я напомнил ему, что мы только что познакомились и я впервые слышу о том, что у него есть племянник Джордж.

— Молодой Джордж Маллинер. Моя фамилия Маллинер. Я вам расскажу, что было с Джорджем. Это весьма любопытно во многих отношениях.

Мой племянник Джордж (сказал м-р Маллинер) — милый молодой человек, с каким всегда приятно познакомиться, но с самого детства он страдал ужасным заиканием. Если бы ему пришлось зарабатывать себе на жизнь, он, несомненно, счел бы этот недуг большой помехой, но отец, по счастью, оставил ему приличное состояние, и Джордж счастливо поживал себе, поселившись в деревне, где он родился, и проводя дни в обычных деревенских развлечениях, а вечера — за решением кроссвордов. К тому времени, когда ему исполнилось тридцать, он знал о пророке Ялии, боге солнца Ра и страусе эму больше всех в нашем графстве, кроме Сьюзан Блейк, дочери приходского священника, которая тоже увлекалась решением кроссвордов и была первой девушкой в Вустершире, узнавшей, что значат слова «стеарин» и «раченье».

Общение с мисс Блейк и навело впервые Джорджа на мысль всерьез попробовать избавиться от заикания. Естественно, что, имея общее увлечение, молодые люди часто виделись друг с другом, поскольку Джордж постоянно заглядывал в дом священника, чтобы спросить у нее, не знает ли она слова, которое означает нечто «относящееся к профессии водопроводчика». Точно так же и Сьюзан постоянно наведывалась в уютный маленький домик Джорджа, поскольку ее, как и всех девушек, часто ставили в тупик слова из восьми букв, означающие нечто «часто применяемое при изготовлении тарелочных клапанов». Последствия были таковы, что однажды вечером, как раз после того, как она помогла ему выбраться из затруднения со словом «разукомплектованность», молодой человек вдруг прозрел и понял, что она для него — все в этом мире, или — как в силу привычки он определил это сам для себя — дорогая, любимая, родная, обожаемая, глубокоуважаемая и драгоценная.

И все же всякий раз, когда он пытался сказать ей об этом, он не мог пойти дальше какого-то свистящего клекота, от которого на деле было не больше пользы, чем от икоты.

Было очевидно, что необходимо что-то предпринять, и Джордж отправился в Лондон на прием к специалисту.

— Да? — сказал специалист.

— Я-я-я-я-я-я-я, — сказал Джордж.

— Вы хотели сказать?..

— Шо-шо-шо-шо-шо-шо…

— Спойте, — сказал специалист.

— С-с-с-с-с-с-с…? — сказал Джордж в замешательстве.

Специалист объяснил ему. Это был добрый человек с проеденными молью бакенбардами и взглядом трески, склонной к созерцанию.

— Многие люди, — сказал он, — которые обычно не могут отчетливо и членораздельно произнести ни слова, обнаруживают, что, когда они поют, они произносят все внятно и звучно, как колокол.

Это показалось Джорджу хорошей идеей. С минуту он подумал, потом закинул голову назад, закрыл глаза и затянул баритоном.

— Я люблю одну девушку, красивую, красивую девушку, — пел Джордж. — Она чиста, как лилия долины.

— Несомненно, — сказал специалист, слегка поморщившись.

— Она нежна, как вереск, прекрасный пурпурный вереск.

Сьюзан, мой вустерширский колокольчик.

— А! — сказал специалист. — Похоже, что она милая девушка. Это она? — спросил он, прилаживая очки и разглядывая фотографию, которую Джордж извлек из-под нижней рубашки с левой стороны груди.

Джордж утвердительно кивнул головой.

— Да, сэр, — заливался он, — это девочка моя.

Нет, сэр, не думайте — быть может.

Да, сэр, теперь это девочка моя.

И, как проповедника я встречу,

Кстати, кстати, я ему отвечу:

«Да, сэр, это девочка…»

— Так, — произнес с поспешностью специалист. У него был тонкий слух. — Так. Так.

— Если б знали вы Сузи, как я знаю Сузи, — завел было Джордж, но тот его остановил.

— Так. Именно так. Ничего удивительного. А теперь, — сказал специалист, — в чем, собственно, дело? Нет, — поспешил добавить он, когда Джордж набрал в легкие воздуху, — не пойте. Напишите все подробно на этом листке.

Джордж написал.

— Хм! — сказал специалист, просматривая его пространные объяснения. — Вы хотите ухаживать за этой девушкой, добиться ее расположения, быть ее нареченным, с нею помолвленным и обрученным; но находите, что вы не можете, не умеете, не способны, бессильны и не в силах сделать этого. Всякий раз, как вы пытаетесь это сделать, ваши голосовые связки отказывают, не действуют, находятся в неудовлетворительном, отвратительном, непригодном состоянии и оказываются сорваны.

Джордж утвердительно кивнул.

— Не редкий случай. Мне приходилось и прежде иметь дело с подобными вещами. Любовь часто оказывает пагубное влияние на голосовые связки даже таких субъектов, которые обычно весьма красноречивы. Что касается тех, кто всегда заикается, то в 97,569 в периоде случаев из ста божественная страсть приводит их в такое состояние, что они напоминают сифон с содовой, пытающийся декламировать стихи Киплинга. Существует лишь одно средство.

— К-к-к-к-к..? — спросил Джордж.

— Я вам скажу. Заикание, — продолжал специалист, собрав щепоткой кончики пальцев и доброжелательно глядя на Джорджа, — это главным образом явление психическое и вызывается застенчивостью, которая вызвана комплексом неполноценности, который, в свою очередь, вызывается подавленными желаниями или торможением внутренних импульсов или еще чем в таком роде. Всем молодым людям, которые приходят сюда и ведут себя, как сифоны с содовой, я даю один совет, и заключается он в том, что они должны бывать на людях и вменить себе в обязанность каждый день разговаривать по меньшей мере с тремя незнакомыми людьми. Упорно добивайтесь, чтобы незнакомцы разговаривали с вами, каким бы глупым ослом вы сами себе ни казались. Не пройдет и нескольких недель, как вы увидите, что маленькая доза, принимаемая ежедневно, оказала свое действие. Застенчивость исчезнет, а с нею и заикание.

И, потребовав от молодого человека — голосом чистейшего тембра, в котором не было заметно ни малейших следов заикания, — чтобы тот заплатил ему гонорар в размере пяти гиней, специалист выпустил Джорджа в широкий мир.

Чем больше думал Джордж о данном ему совете, тем меньше он ему нравился. В такси, которое отвезло его на вокзал, где он должен был сесть на поезд до Ист-Уобсли, его охватила дрожь. Как и все застенчивые молодые люди, он до сих пор никогда не считал себя застенчивым, предпочитая относить нежелание бывать в обществе своих приятелей на счет редкой утонченности своей души. Но теперь, когда ему со всей прямотой указали на это, он был вынужден признать, что в вещах первостепенной важности он был поистине трусливым зайцем. Мысль о том, что нужно разговаривать с совершенно незнакомыми людьми и насильно втягивать их в разговор, была ему противна.

Но никогда ни один Маллинер не увиливал от неприятных обязанностей. Когда он добрался до платформы и большими шагами пошел по ней к поезду, зубы его были сжаты, глаза светились почти фанатической решимостью, — до окончания своего путешествия он был твердо намерен трижды поговорить по душам, даже если ему придется пропеть все слова до единого.

Купе, в которое он вошел, было в тот момент пусто, но перед самым отходом поезда в него вошел огромный, свирепого вида мужчина. Джордж предпочел бы иметь в качестве первого собеседника кого-нибудь не столь страшного, но взял себя в руки и подался вперед. И когда он это проделал, человек заговорил.

— Пэп-пэп-пэп-пэп-пэп-погода, — произнес он, — как-как-как-кажется, мим-мим-меняется к лэ-лэ-лучшему, нь-не так-к-к ли?

Джордж откинулся назад, будто его стукнули промеж глаз. К этому времени поезд выбрался из темного вокзала, и солнце ярко освещало говорящего, его могучие плечи, квадратную челюсть и главное — глаза, пылающие страшным гневом. Ясно, что было бы безумием ответить такому человеку: «Д-д-д-д-д-да».

Но политика воздержания от участия в разговоре была, по-видимому, не многим лучше. Молчание Джорджа, вероятно, причиняло этому человеку ужасные страдания. Лицо его побагровело, и он уставился на Джорджа исполненным муки взором.

— Я з-з-задал вам ва-вав-вежливый вэ-вэвэ… — сказал он раздраженно, — вы что, ог-г-г-глохли?

Все мы, Маллинеры, славимся умением сохранять присутствие духа. Открыть рот, показать на свои гланды и произвести сдавленный клекот было для Джорджа делом одной минуты.

Напряжение спало. Раздражение мужчины утихло.

— Нь-нь-нь-нь-немой? — с сочувствием сказал он. — Па-па-про-шу па-па-пап. Н-н-надеюсь, не причинил вам нь-нь-нь-непр-п-п… Д-должно быть, это уж-уж-уж-уж не уметь сас-сас-сво-бодно гэ-гэ-гэ-гэ-говорить.

Затем он погрузился в газету, а Джордж, содрогаясь всем телом, забился в угол.

Как вам, без сомнения, известно, чтобы попасть в Ист-Уобсли, нужно сделать пересадку в Ипплтоне и поехать по другой ветке. К тому времени, когда поезд добрался до узловой станции, самообладание до некоторой степени вернулось к Джорджу. Он положил свои вещи в купе поезда, направлявшегося в Ист-Уобсли, который в ожидании отправления прилепился к противоположной стороне платформы, и, узнав, что до отхода еще минут десять, решил скоротать время, прогуливаясь взад-вперед по перрону на свежем воздухе.

Стоял прекрасный день. Солнце золотило своими лучами платформу, и с запада дул нежный, легкий ветерок. У обочины дороги бежал, журча, маленький ручеек, в живых изгородях распевали птицы, и среди деревьев виднелся, хотя и не ясно, величественный фасад дома для умалишенных этого графства. Успокоенный видом окружающей природы, Джордж почувствовал такой прилив сил, что пожалел о том, что на этом полустанке не было никого, с кем бы он мог побеседовать.

Как раз в этот момент на платформу поднялся человек весьма примечательной наружности.

Пришелец отличался внушительным телосложением и был одет лишь в пижаму, коричневые башмаки и макинтош. В руке он держал цилиндр. Он запускал в него пальцы, вытаскивал их оттуда и странным манером помахивал ими направо и налево. Он так любезно поклонился Джорджу, что тот, хотя и был несколько удивлен его костюмом, решил заговорить с ним. В конце концов, рассуждал он, костюм — это не человек, а судя по улыбке, под пижамой в оранжевую и розовато-лиловую полоску, кажется, бьется доброе сердце.

— Ч-ч-ч-чудесная погода, — сказал он.

— Рад, что она вам нравится, — сказал незнакомец. — Я специально заказал.

Это замечание несколько смутило Джорджа, но он настойчиво продолжал:

— М-можно мне спросить, шэ-шэ-что вы дэд-делаете?

— Делаю? — с этой ша-ша-ша-ша-шляпой?

— Ах, с этой шляпой? Понимаю, что вы имеете в виду. Просто бросаю в толпу дары, — ответил незнакомец и, опять запустив туда пальцы, великодушным жестом помахал ими. — Это чертовски скучно, но считается, что человек в моем положении обязан заниматься этим. Дело в том, — доверительно сказал он вполголоса, беря Джорджа под руку, — что я император Абиссинии. Вон там — мой дворец, — сказал он, показывая на дом, видневшийся за деревьями. — Не разглашайте этого. Это не должно быть широко известно.

С довольно кислой улыбкой Джордж попытался высвободить свою руку из руки спутника, но тот не желал мириться с подобным проявлением охлаждения. Он, видимо, был целиком согласен со словами Шекспира о том, что, когда обретешь друга, его нужно накрепко прицепить к себе железными крюками. Словно тисками, вцепился он в Джорджа и поволок в уединенную часть перрона. Оглядевшись, он, видимо, остался доволен.

— Наконец-то мы одни, — сказал он.

Этот факт уже предстал перед молодым человеком со всей устрашающей ясностью. Во всем цивилизованном мире мало найдется мест более пустынных, чем платформа маленькой, захолустной станции. Солнце освещало гладкий асфальт, сверкающие рельсы и механизм, с помощью которого, если опустить монетку в дырочку, где написано «спички», можно получить пакетик очень полезных сливочных конфет, но больше оно не освещало ничего.

Что в этот миг могло пригодиться Джорджу, так это отряд полицейских, вооруженных крепкими дубинками, но не было видно даже ни одной собаки.

— Я давно хотел поговорить с вами, — добродушно сказал незнакомец.

— Нь-нь-неужели? — сказал Джордж.

— Да. Я хочу узнать ваше мнение о человеческих жертвоприношениях.

Джордж сказал, что они ему не нравятся.

— Почему же? — удивленно спросил тот.

Джордж сказал, что это трудно объяснить. Просто не нравятся.

— Что ж, я думаю, вы не правы, — сказал император. — Мне известно, что философская школа, исповедующая ваши взгляды, получает все большее распространение, но я этого не одобряю. Мне противны все эти передовые современные идеи. Императоров Абиссинии испокон веков вполне устраивало принесение людей в жертву — оно вполне устраивает и меня. Будьте любезны, пройдите, пожалуйста, сюда.

Он указал на помещение, где хранились фонари и швабры, 300 к которому они сейчас подошли. Помещение было темное и мрачное, и там стоял сильный запах керосина и носильщиков. На всей земле Джорджу меньше всего хотелось бы оказаться именно в этом месте наедине с человеком, придерживающимся таких своеобразных воззрений.

— Вы идите вперед, — сказал он.

— Без штучек? — подозрительно сказал тот.

— Ше-ше-ше-штучек?

— Да. Не заталкивать человека в комнату, и не запирать дверь, и не обливать его из окна водой. Со мной это уже бывало.

— Кэк-конечно, нет.

— Хорошо! — сказал император. — Вы джентльмен, и я джентльмен. Мы оба джентльмены. Кстати, нет ли у вас ножа? Нам понадобится нож.

— Нет. Ножа нет.

— Ну, ничего, — сказал император, — придется нам поискать что-нибудь другое. Несомненно, мы как-нибудь устроимся.

И с тем великосветским видом, который так шел ему, он разбросал еще одну пригоршню даров и вошел в помещение.

От того, чтобы запереть дверь, Джорджа удержало отнюдь не то, что он дал слово джентльмена. Возможно, во всем мире не сыщешь семьи, более деликатной и щепетильной в отношении данных обещаний, чем Маллинеры, но я вынужден признать, что, сумей Джордж отыскать ключ, он бы запер ее без колебаний. Но так как ключа он отыскать не мог, пришлось удовольствоваться тем, что он с грохотом ее захлопнул. Сделав это, он отскочил назад и помчался по платформе прочь оттуда. Неопределенный шум, раздавшийся внутри, указывал на то, что император, вероятно, угодил в какой-то фонарь.

Джордж наилучшим образом воспользовался этой передышкой. Покрыв расстояние с огромной скоростью, он влетел в вагон и укрылся под диваном.

Он сидел там, дрожа от страха. В какой-то миг ему показалось, что его неблагоприобретенный знакомый напал на его след, так как дверь в купе открылась и на него пахнуло прохладным ветерком. Затем, скользнув взглядом по полу, он заметил женские ножки. Он почувствовал громадное облегчение, но даже при этом Джордж, само воплощение скромности, не забыл о хороших манерах. Он закрыл глаза.

Раздался голос.

— Носильщик!

— Да, мэм?

— Что там была за суматоха, когда я приехала на станцию?

— Из сумасшедшего дома сбежал один больной, мэм.

— Господи боже мой!

Голос, несомненно, и дальше продолжал бы свою речь, но в этот момент поезд тронулся. Послышалось, как она опустилась на мягкое сиденье, а немного погодя — шуршание газеты. Поезд набирал скорость и, покачиваясь, мчался вперед.

Никогда еще не путешествовал Джордж по железной дороге, сидя в вагоне под скамейкой, и, хотя он и принадлежал к молодому поколению, которое, как принято считать, жаждет новых впечатлений, у него и теперь не было никакого желания так ехать. Он решил выбраться оттуда, и как можно скорее. Как ни плохо знал он женщин, он знал, что особы женского пола должны пугаться при виде мужчин, вылезающих в купе из-под сидений. Свои маневры он начал с того, что высунул голову и сделал рекогносцировку местности.

Все было в порядке. Сидевшая напротив женщина была поглощена чтением газеты. Бесшумно извиваясь, Джордж выбрался из своего укрытия и, изогнувшись так, как было бы невозможно изогнуться человеку, не имевшему привычки заниматься каждое утро перед завтраком шведской гимнастикой, вскарабкался на место в углу. Женщина продолжала читать газету.

События последней четверти часа привели к тому, что из головы Джорджа совершенно выветрилась та цель, которую он обрел, выйдя из кабинета специалиста. Но теперь, когда он мог свободно предаться размышлениям, он понял, что, если хочет в этот день произвести все, что необходимо для лечения, он позволяет себе недопустимо отставать от графика. Говорить с тремя незнакомыми людьми — вот что велел ему специалист, а он до сих пор поговорил только с одним. Правда, этот один был весьма трудным субъектом, и какой-нибудь менее совестливый человек, нежели Джордж Маллинер, мог бы счесть себя вправе, произведя вычисления на грифельной доске, посчитать его за полтора человека или даже за двух. Но, как и всех Маллинеров, Джорджа отличала неколебимая честность, и он отказывался жульничать.

Он собрался с духом и откашлялся.

— Ах-хм-м! — произнес Джордж.

И, открыв таким образом бал, он улыбнулся обворожительной улыбкой и стал ждать ответного шага со стороны своей спутницы.

Ответным шагом его спутницы было то, что она подскочила вверх примерно на пятнадцать — двадцать сантиметров. Уронив газету, она смотрела на Джорджа обезумевшими от ужаса глазами. Ее положение несколько напоминало положение Робинзона Крузо, когда он увидел на песке человеческие следы. Она была убеждена, что находилась в купе совершенно одна, и вот тебе — неизвестно откуда раздается голос. Лицо ее исказилось, но она не проронила ни слова.

Джордж со своей стороны тоже чувствовал себя несколько неловко. В присутствии женщин его природная застенчивость возрастала. Он никогда не знал, что им можно сказать.

Тут его осенила счастливая мысль. Только перед этим он смотрел на часы и увидел, что было около половины пятого. Он знал, что примерно в это время женщины любят выпить чайку, а у него в чемодане был, по счастью, полный термос.

«Извините меня, но я хотел бы узнать, не откажетесь ли вы от чашечки чаю?» — вот что хотел он сказать, но, как с ним нередко случалось в присутствии лиц женского пола, он ничего не мог выдавить из себя, кроме шипения, каким таракан сзывает свое потомство.

Женщина продолжала пристально смотреть на него. Глаза ее расширились, почти достигнув размера шаров для гольфа, соответствующих установленному правилами стандарту, а ее дыхание говорило о последней стадии астмы. И в этот самый момент на мучительно старавшегося что-то произнести Джорджа нашло озарение, какое нередко бывает у Маллинеров. В его голове промелькнула мысль о том, что говорил ему специалист относительно пения. Сказать все под музыку — вот что надо сделать.

Больше он не медлил.

— Чай на двух, за чаем двое, я весь ваш, а вы моя…

Он пришел в ужас, увидев, что его спутница позеленела, как воды Нила. Он решил пояснить, что он имеет в виду.

— У меня есть чудный термос.

У меня есть полный термос.

Не воспользуетесь ли вы им тоже?

Когда темны небеса и на сердце нелегко,

Чай вернет вам солнце, что смеется высоко.

У меня есть чудный термос.

У меня есть полный термос.

Разрешите вам налить немножечко?

Я думаю, вы согласитесь со мной, что никакое предложение невозможно было бы выразить удачнее, но его спутница никак на это не реагировала. Наконец, бросив на него исполненный ужаса взгляд, она закрыла глаза и опустилась на сиденье. Ее губы стали теперь какого-то серо-синего цвета и едва заметно шевелились. Джорджу, который такой же заядлый рыболов, как и я, она напоминала только что выловленную семгу.

Джордж сидел в своем углу и размышлял. Но сколько ни ломал он голову, он не мог придумать ничего, что могло бы с полной гарантией служить предметом интересной, возвышенной и занимательной беседы.

Поезд приближался к родным и близким местам старого Ист-Уобсли. Джордж узнавал его приметы. Любовь горячей волной прилила к сердцу Джорджа при мысли о Сьюзан, и он потянулся за пакетом, где лежали булочки с изюмом, которые он купил в буфете в Ипплтоне. Любовь неизменно вызывала у него голод.

Он достал из чемодана термос и, открыв крышку, налил себе чашку чая. Потом, поставив термос на сиденье, стал пить.

Теперь я должен напомнить, что, подъезжая к Ист-Уобсли, поезд должен пройти несколько стрелок. Внезапно его начинает дергать так сильно, что известны случаи, когда даже сильные мужчины проливали пиво. За своими хлопотами Джордж совершенно позабыл об этом и поставил термос в нескольких сантиметрах от края дивана. В результате, стоило поезду подойти к стрелкам, как этот сосуд подпрыгнул, точно живой, кувыркнулся на пол и взорвался.

Даже на Джорджа явно подействовал этот неожиданный, громкий взрыв. Булочка вылетела у него из рук и рассыпалась на куски. Трижды подряд он быстро мигнул. Его сердце пыталось выскочить через рот и расшатало передний зуб.

Но на сидевшую напротив женщину это неприятное происшествие подействовало еще сильнее. Издав пронзительный вопль, она прямо с места взлетела в воздух, как взмывающий ввысь фазан, и, ухватившись за шнур сигнала тревоги, снова повалилась на сиденье. Как ни поразителен был ее первый прыжок, она на несколько сантиметров превзошла его. Не знаю, чему равен нынешний рекорд по прыжкам в высоту из сидячего положения, но она, несомненно, побила его. И если бы Джордж входил в состав отборочного комитета, составляющего команду для участия в Олимпийских играх, он немедленно включил бы в нее эту женщину.

Странная вещь, но, несмотря на то что предприимчивые железнодорожные компании охотно предоставляют своим клиентам возможность подергать шнур сигнала за весьма умеренную плату — 5 фунтов за одну попытку[54] очень немногие дергали его сами или видели, как его дергают. Таким образом, процветает полное невежество в отношении того, что же именно происходит в подобной ситуации.

А происходит, говорил мне Джордж, следующее. Сначала раздается какой-то скрежет — это вступают в действие тормоза. Потом поезд останавливается. И наконец со всех сторон начинают сползаться толпы любопытных.

Происходило это километрах в двух от Ист-Уобсли, и, насколько хватал глаз, местность была абсолютно пустынна. Еще минуту назад там ничего не было видно, кроме веселых нив и широких пастбищ, но теперь с востока, с запада, севера и юга показались фигуры бегущих людей. Следует помнить, что в это время Джордж пребывал в несколько возбужденном расположении духа, и потому его заявления нужно принимать с осторожностью, однако он говорил мне, что посредине одной поляны, пустой и начисто лишенной растительности, внезапно появилось не менее двадцати семи мужланов — вне всякого сомнения, они выросли из-под земли. Более того, поезд, который в Ипплтоне, казалось, был почти пуст, теперь изрыгал пассажиров из каждой двери.

Трудно точно сказать, какое поведение со стороны ваших блестящих светских молодых людей можно было бы признать правильным в подобной ситуации. Сам я полагаю, что даже тем, кто отличается величайшим самообладанием, потребовалось бы немало хладнокровия и находчивости, чтобы выбраться из такого непредвиденного затруднения. Могу сразу сказать, что все мгновенно представилось Джорджу кризисом, разрешить который он был не в состоянии. Среди сумбура охвативших его чувств выделялась единственная ясная мысль — мысль о том, что благоразумнее всего убраться отсюда и безо всяких отлагательств. Глубоко вдохнув, он пустился наутек.

Все мы, Маллинеры, хорошие спортсмены. Когда Джордж учился в университете, он славился быстрым бегом. Теперь он бежал так, как не бегал никогда. Однако я не склонен принимать без оговорок его заявления о том, что, пересекая первое поле, он отчетливо видел, будто заяц, когда он с ним поравнялся, бросил на него полный зависти взгляд и беспомощно пожал плечами. Как я уже сказал, Джордж был излишне возбужден.

Тем не менее не следует сомневаться в том, что Джордж хорошо прошел дистанцию. Это было необходимо, так как по прошествии первой минуты удивления, позволившей ему захватить лидерство, вся толпа ринулась за ним. На бегу он, хотя и неразборчиво, мог слышать в толпе голоса, без стеснения обсуждавшие, насколько благоразумно было бы его линчевать. Более того, поле, по которому он бежал и которое минуту назад было просто пустынным зеленым полем, теперь почернело от человеческих фигур, возглавляемых бородатым мужчиной с вилами в руках. Джордж резко свернул вправо, бросив через плечо быстрый взгляд на своих преследователей. Все они ему очень не нравились, особенно этот с вилами.

Кто сам не был очевидцем этой погони, не может сказать, сколько она продолжалась и какое расстояние покрыли заинтересованные стороны. Я хорошо знаю Ист-Уобсли и проверял слова Джорджа, и если его занесло на востоке до самого Литтл-Уигмарша-в-лощине, а на западе — до Хигглфорда-кум-Уортлбери-под-горой, то, несомненно, он должен был порядочно побегать.

Не следует забывать, однако, что человеку, который был не в состоянии ничего отчетливо разглядеть, деревней Хигглфорд-кум-Уортлбери-под-горой вполне могла показаться совсем не Хигглфорд-кум-Уортлбери-под-горой, а другая деревня, во многом на нее похожая. Вряд ли необходимо уточнять, что я намекаю на Лессер-Снодсбери-в-долине.

Поэтому допустим, что, заскочив в Литтл-Уигмарш-в-лощине, Джордж бросился в другую сторону и попал в Лессер-Снодсбери-в-долине. Это была бы хорошенькая пробежка. Но так как Джордж помнит, что проносился мимо свинарника фермера Хиггинса и «Уточки и собачки» в Пондлбери-Парва, а также перебирался через ручей Уиппл в том месте, где он впадает в речку Уоппл, можно спокойно признать, что ему, независимо от того, куда его еще носило, пришлось порядком потрудиться.

Но и приятнейшее из занятий имеет конец. В то самое время, когда заходящее солнце золотило шпиль увитой плющом церкви св. Варнавы, где Джордж так часто сидел ребенком, развлекаясь во время скучных проповедей тем, что строил рожи мальчишкам из хора, можно было видеть, как мокрая, испачканная грязью фигура с трудом пробиралась ползком по главной улице Ист-Уобсли к маленькому уютному коттеджу, известному деревенским торговцам как «Дом Маллинеров».

Это был возвращавшийся домой Джордж.

Потихоньку добрался Джордж до знакомой двери и, войдя, бросился в свое любимое кресло. Но уже минуту спустя потребность более сильная, нежели страстное желание покоя, привлекла его внимание. Подняв свое одеревеневшее тело, он поплелся в кухню и приготовил себе живительный напиток из виски с содовой. Потом, снова наполнив стакан, он вернулся в гостиную и обнаружил, что она уже не пуста. Тоненькая белокурая девушка, со вкусом одетая в сшитый на заказ костюм из твида, склонилась над столом, где он держал словарь английских синонимов.

Когда он вошел, она взглянула на него и испугалась.

— Ах, мистер Маллинер! — воскликнула она. — Что случилось? Ваша одежда порвана, изодрана, превратилась в рубище и в лохмотья, а ваши волосы растрепаны, взъерошены, вздыблены и болтаются неопрятно и неряшливо.

Джордж улыбнулся вымученной улыбкой.

— Вы правы, — сказал он. — И более того, я страшно устал, утомлен, измотан, изможден, измучен и обессилен.

Девушка пристально смотрела на него, божественное сострадание светилось в ее взоре.

— Я очень сожалею, — прошептала она. — Очень, очень сожалею, огорчена, обеспокоена, опечалена, удручена, подавлена, угнетена и расстроена.

Джордж взял ее руку. Ее теплое участие было тем лекарством, которое излечило его и которого он так долго искал. После мучительных переживаний, выпавших на его долю в этот день, оно, казалось, подействовало, как какое-то заклинание, колдовство или волшебные чары. В одно мгновение он неожиданно понял, что больше не заикается. Стоило ему сейчас захотеть произнести; «Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Карла украла кларнет», — он проделал бы это не задумываясь.

Но у него было что сказать получше этого.

— Мисс Блейк, Сьюзан, Сузи. — Он взял другую ее руку. Его голос звучал чисто и свободно. Ему казалось невероятным, что когда-то он пыхтел перед этой девушкой, как перегретая батарея парового отопления. — От вашего внимания не могло ускользнуть, что я давно питаю к вам чувства более нежные и глубокие, нежели чувство обычного дружеского расположения. Сьюзан, это любовь волновала мою грудь. Из крошечного ростка, каким она была вначале, любовь расцвела в моем сердце, пока, вспыхнув ярким пламенем, на гребне своей волны не унесла мою неуверенность, мои сомнения, мои страхи и дурные предчувствия, и теперь, как самый ценный топаз из какой-нибудь древней башни, она кричит на весь мир громоподобным голосом: «Ты моя! Моя супруга! Предназначенная мне с изначальных времен!» Как звезда ведет моряка, когда, побитый бурными водами, вновь спешит он домой, под сень надежды и счастья, так сияешь и ты надо мной, освещая трудную дорогу жизни, и как будто говоришь: «Будь мужествен, Джордж! Я здесь!» Я не отличаюсь красноречием, Сьюзан, — я не могу говорить так гладко, как мне хотелось бы, — но те простые слова, которые вы только что слышали, исходят из самого сердца, из незапятнанного сердца английского джентльмена. Я люблю вас, Сьюзан. Будете ли вы моей женой, замужней дамой, матерью семейства, супругой, подругой жизни, моей благоверной или лучшей половиной?

— О Джордж! — сказала Сьюзан. — Да, ага, так, верно! Несомненно, бесспорно, бесповоротно, обязательно и всенепременно!

Он заключил ее в свои объятия. И когда он это сделал, с улицы послышался едва различимый, доносившийся будто издалека РОПОТ и шум голосов. Джордж бросился к окну. Прямо у пивной «Корова и тачка» из-за угла показался мужчина с вилами, а за ним — огромная толпа.

— Дорогая моя, — сказал Джордж, — я должен — исключительно по личным соображениям, в которые нет надобности вдаваться, — сейчас покинуть вас. Не подождете ли вы, пока я вернусь?

— Я пойду за вами на край света, — страстно ответила Сьюзан.

— В этом нет необходимости, — сказал Джордж. — Я только спущусь в подвал с углем. Проведу там ближайшие полчаса или что-то в этом роде. Бели кто-то придет и спросит меня, может быть, для вас не составит труда сказать, что я вышел.

— Скажу, скажу, — сказала Сьюзан. — Да, кстати, Джордж. Зачем я действительно пришла сюда, так это спросить вас, не знаете ли вы слова из четырех букв, которое оканчивается на «ы» и означает орудие, применяемое в сельском хозяйстве.

— Вилы, дорогая, — сказал Джордж. — Но можете мне поверить, уж я-то знаю, сельское хозяйство — не единственная область, в которой они применяются.

И, хотите — верьте, хотите — нет, а с этого дня (заключил м-р Маллинер) Джордж говорит без малейших признаков заикания.