Дом дневной, дом ночной

ЯСНОВИДЕЦ

У этого человека было красивое и экзотическое имя — Лев. Он и внешне похож был на льва.

Отрастил длинные волосы и бороду, поседевшие в одну из суровых зим, — непонятно почему.

Ясновидец Лев жил на пособие по инвалидности. Когда-то, еще в молодости, с ним случилось несчастье: в шахте, где он работал, произошел несчастный случай, и он, как ни трудно в это поверить, пролежал два дня под завалом на глубине почти ста метров, в душной, черной угольной нише, словно в утробе матери, все время, как на грех, в полном сознании, в здравом уме, озаряющем голову фосфоресцирующим ореолом. Был уверен, что умрет, но не умер. Спасатели вытащили шахтера; потом он долго провалялся в больнице. После всех бед Лев целиком отдался жизни, то есть чтению книг, с утра до вечера. Поначалу читал все, что попадало в руки, но со временем его стало тянуть к машинописным, никогда не издававшимся текстам, которые он получал из полулегального книжного магазина в Кракове, рассылающего книги по почте. А там были труды Безант[11] и Блаватской[12], а также Оссовецкий[13] и небрежные записи спиритических сеансов, и какие-то гадания, и индуистско-иудейские каббалистические книги. Таблицы в них напоминали о давно забытых последовательностях, диаграммы пленяли своей глубокой гармонией. Как-то раз он наткнулся на адрес Астрологического общества из Быдгоща и по книжке, которую ему оттуда прислали, за один рождественский вечер научился составлять гороскопы. С той поры уже ничто не доставляло Льву столько радости, как погрузиться с головой в изучение мелких верениц цифр из эфемерид. Случалось, он корпел над ними до утра, а на рассвете ему открывалось будущее. Оно всегда было страшным, мертвым и пустым. В нем никогда не было ни животных, ни людей. Лев видел, как оно зарождается в неосвещенных углах комнат и проникает наружу, на лестничную площадку дома, на газоны перед ним, на улицы и рыночную площадь Новой Руды. Когда по вечерам Лев выходил на короткую прогулку, то соприкасался с ним, оно оставляло на рукавах пальто чужой металлический запах.

По-настоящему ясновидящим Лев стал после того, как умерла жена. Казалось, это она удерживала его внизу, у самой земли, заземляла каждую его мысль, любое ощущение. Была как мощный атмосферный циклон, который клонит к земле дым из трубы и окутывает города зимним смогом. Супруга магическим образом направляла его мысли к очереди в магазине, к свекле в огороде и углю, который надо сбросить в подвал. Мало того, ее голос преследовал ясновидца по всему городу. Она высовывалась из окна, и по дворам неслось:

— Левушка, Лева, Лев! — так что ребятишки задирали головы и повторяли за ней:

— Лев, Лева, Левушка!

Колдунья, да и только.

Поэтому, когда она умерла, вдруг воцарилась тишина, и подавляемые годами картины начали расти в его голове, расползаться, как иней по влажному стеклу, — неожиданно, уцепившись одна за другую, они образовывали цепочки, искусные переплетения, каким-то чудом выстраивались в весьма осмысленные, просто восхитительные узоры. Это, собственно, и было ясновидение.

Его клиентками были одни женщины. Только раз за всю его провидческую практику к нему обратился мужчина — прилично одетый пожилой господин, опухший из-за неправильной диеты и, возможно, чрезмерного употребления спиртного. Лев знал его в лицо, но немногим сумел ему помочь, потому что причиной прихода этого немолодого мужчины была несчастная любовь — чувство, которое чересчур высоко ценится в мире, хотя по своей сути нелепое, ибо проистекающее от душевной сумятицы. Он искал свою юную возлюбленную, что было и жалко, и смешно. Льву совсем не хотелось за это дело браться — тем более что малолетняя барышня не оставила после себя ни единой, пусть даже самой пустяковой вещицы, ни единого следа. Однако отчаяние мужчины было столь трогательно, он выглядел таким жалким в своем тяжелом драповом пальто, фетровой шляпе, надвинутой на глаза, как будто запутался во всем, даже в собственной одежде.

— Где она. Я хочу знать только это, — сказал он.

И тогда Лев заглянул в прошлое. И сразу же увидел там разыскиваемую девушку, она была очень подвижна и более четко обозначена на оси времени, чем иные существа. Она его поразила: ни подросток, ни женщина. Ей-богу, Лев не на шутку испугался и сказал тому печальному мужчине лишь одно: «Она здесь», ибо видел ее и в настоящем, и в будущем.

— В городе? — обрадовался мужчина, и Лев впервые увидел его глаза — припухшие и мутные.

— Где-то поблизости.

Уходя, мужчина украдкой всунул ему банкноту.

— Пожалуйста, сохраните это в тайне, — попросил он еще.

Не надо было этого говорить, думал потом Лев. О таких вещах никогда не рассказывают. Да и кто бы поверил? Что видится то, чего нет. Что человек — не совсем человек. Что каждое принятое решение — это иллюзия. Слава Богу, люди наделены способностью не верить — вот уж поистине милосердный божий дар.

Женщины, когда спрашивали про любовь, всегда были более конкретны, они хотели, чтобы их обнимали, вели под ручку по парку, хотели рожать кому-то детей, мыть окна в субботу, варить кому-то бульон. Закрыв глаза, он видел их жизнь; она казалась серой, и ему было трудно сосредоточиться на подробностях, которые их интересовали. Шатен или брюнет. Один ребенок или двое детей. Здоровое тело или больное. Деньги или пустые кошельки. Но и это ему удавалось, если напрячься. Он считал в видениях детей, заглядывал в ящики и определял цвет волос мужчин в белых майках, хлебающих свой воскресный бульон. Женская сущность его умиляла. Когда дамы сидели напротив и устремляли полный надежды взор на его лицо, они походили на трусливых зверюшек, на ланей, на весенних зайцев — нежные и пугливые и вместе с тем самые умные, когда нужно запутать следы, убежать и спрятаться. Иногда он даже думал, что суть женщины — это своего рода маска, которая надевается сразу же после рождения, чтобы никому никогда не открываться до конца. Чтобы прожить жизнь в камуфляже. Он полагал, что они и спрашивают не о том, о чем должны бы спрашивать.

Деньги, зарабатываемые ясновидением (небольшие), Лев менял на доллары. Он хотел поехать в Индию, чего ему, впрочем, так и не удалось, ибо Индия, как и все остальное, перестала существовать.

Но поначалу он много раз видел чужое будущее, и оно сливалось в будущее общее, глобальное. Он знал, что должен наступить конец света, скоро, оставалось лишь правильно рассчитать.

Итак, он видел долину, над которой висело низкое оранжевое небо. Все линии этого мира были нечеткие, тени расплывчатые и прореженные каким-то посторонним светом. Не было в долине никаких домов, никаких следов человека, ни единого островка крапивы, ни единого куста одичавшей смородины. Не было и ручья, он исчез под густой и жесткой рыжей травой. Старое русло ручья выглядело как шрам. Не было в том месте дня и никогда не наступала ночь. Оранжевое небо все время светило одинаково ровно — ни жарче, ни холоднее, оставаясь совершенно неподвижным, безразличным. Горы по-прежнему были покрыты лесом, но, всмотревшись, он заметил, что лес мертв, окаменел в одночасье и застыл. На елях висели шишки, а ветки все еще были усеяны посеревшими иглами, потому что не было ветра, который мог бы их сбросить. У Льва возникло страшное предчувствие: если в этом пейзаже произойдет хоть малейшее движение, лес с треском развалится и рассыплется в пыль.

Так мог бы выглядеть только конец. Не потоп, не огненный смерч, не Освенцим, не комета. Так будет выглядеть мир, когда из него уйдет Бог, кем бы он ни был. Покинутый дом, космическая пыль на всем, спертый воздух и тишина. Все живое застывает и плесневеет от света, который недвижим, а потому мертв. В этом кошмарном свете все рассыпается в прах.

Человек, который каждый день видит конец мира, живет спокойно. Время от времени он ездит за книгами в Краков, смотрит на проплывающий за окном вагона ландшафт, главным образом Верхней Силезии с ее промышленными святынями, потом на уходящие за горизонт поля Опольского края, ровно засеянные рапсом, который ежегодно зацветает десятого мая. В брезентовом рюкзаке он везет всевозможные апокалипсисы, сотни раз переписывавшиеся на машинке (последние копии почти слепые, но тем не менее сохраняющие возвышенность мыслей), пророчества духов о крахе цивилизации, откровения Божьей Матери, замысловатые стихи Нострадамуса.

Внезапно заканчиваются равнины и начинаются горы. Поезд въезжает в еловые леса, пробирается по каменистым ущельям и, наконец, попадает в самый центр Валбжиха. Люди выходят на станции Валбжих Центральный, но Лев едет дальше, до Валбжиха Главного, потому что там он пересаживается на поезд до Клодзко.

Валбжих Главный — безлюдный темный вокзал с одиноким киоском, где шахтеры ночной смены покупают сигареты и презервативы. В закусочной продаются вареники, политые растопленным салом, и жидкий чай, с трудом заварившийся в полухолодной воде. Поезд в Клодзко, проходящий через Новую Руду, чаще всего бывает пустой. Лев занимает место на втором этаже вагона[14], чтобы лучше был обзор. Ибо это один из красивейших маршрутов, по которому когда-либо приходилось следовать поезду. Он проходит по высоким путепроводам через просторные долины, по склонам гор, над деревнями и речушками. За каждым поворотом открываются новые виды, от которых захватывает дух. Плавные линии гор, шелковистое небо, ленточки зелени. Низом по шоссе идут люди, погоняя коров, бегут собаки, какой-то мужчина вдруг заливается смехом, позвякивают колокольчики на шеях у овец, неприятно шерстит кожу; чуть выше шагает человек с рюкзаком, машет кому-то рукой, дым из труб тянется к небу, птицы летят на запад. В таком поезде невозможно читать. Надо смотреть.

Лев начал писать книгу. Озаглавил ее, начал с названия: «Конец должен наступить». Речь в ней шла о конце света. Лев давал глубокий анализ неба. Мир приблизится к своему концу 2 апреля 1995 года, когда Уран войдет в период Водолея, и закончится раз и навсегда в августе 1999 года, когда Солнце, Марс, Сатурн и Уран образуют на небе большой крест. Писал он эту книгу в 1980 году, зимой, когда еще ничего не было известно точно, но уже начались забастовки[15], а во Вроцлаве в знак протеста вставали трамваи, образуя большой крест, огромный, на весь город. Лев решил, что, возможно, ошибся в своих провидческих наблюдениях, в толковании крохотных цифр в эфемеридах, и конец света наступит раньше. И собственно говоря, он уже не мог его дождаться. Так и жил ожиданием. Снашивал старые башмаки, белье протиралось по швам, лопались резинки в трусах, из дырявых носков высовывались пальцы, на пятках оставалась тонюсенькая сетка из нейлоновых нитей, через которую просвечивала огрубевшая кожа. И никаких запасов, ничего «на потом». Пустые баночки от майонеза, напрасно ожидавшие джема, варенья на зиму или компота на случай, если вдруг придется лечь в больницу. Но зима могла не наступить, могло не быть следующего лета. Хлеб надо было съедать до конца, до последней крошки, мыло смыливать до прозрачного обмылка, который потом пригодится для замачивания белья.

На лето 1993 года он предвидел потоп. Растают внезапно льды на севере, и поднимется в океанах вода. Голландия исчезнет под водой. То же самое случится и с Жулавами. Может, даже будет еще хуже — над водой останутся только возвышенности и горы. Новая Руда уцелеет, так как лежит высоко. Потом начнется война на Ближнем Востоке, которая в течение года перерастет в мировую войну. По подмокшим низменностям снова будут двигаться армии. Кафедральный собор во Вроцлаве станет мечетью. Затем, в начале 1994 года, небо будет темным несколько дней от ядерных взрывов. Люди начнут болеть. Слава Богу, что с Новой Рудой ничего не случится.

Лев издал эту книгу сам на деньги, заработанные практикой ясновидящего, в 1990 году, когда уже сняли ограничения на продажу бумаги. Три года он ждал первых признаков конца света, но они так и не появились, несмотря на пустующие стеклянные банки и хлеб, съедаемый до зачерствелой горбушки. Лето девяносто третьего было жарким, и эту ужасную жару он воспринял как начало конца, но она вовремя прекратилась, дети пошли в школу, люди пекли пироги со сливами, убирали на полях картофель. У Льва в кухне вышла из строя газовая плита, и поскольку похолодало, а ему, естественно, нужна была теплая вода, то пришлось ее починить. Копаясь в горелках плиты фирмы «Юнкере», он испытывал пронизывающее до мозга костей чувство, что это напрасный труд. Когда близок конец света, любая деятельность — своего рода болезнь.

Для Льва, однако, концом света стал день четырнадцатого ноября 1993 года, во время большой конъюнкции[16] Урана и Нептуна на восемнадцатом градусе Козерога. Он понял это, когда сидел в ванне — то был единственный надежный способ быстро согреть все тело. В тот день по телевизору сказали, что какая-то секта в Уругвае ожидает сегодня конца света. Потом Папа Римский с правой рукой на перевязи благословил мир левой, а в прогнозе погоды предупреждали о возможных метелях. В конце еще появилась усталая ведущая и, пожелав всем «спокойной ночи», неожиданно добавила от себя, с явным сарказмом: «Несмотря на пессимистические предсказания уругвайских сектантов, мир по-прежнему существует». Тогда Лев подумал, что до конца дня остается еще сорок пять минут, один школьный урок. И пошел принимать ванну.

Когда он там сидел, во всей квартире потух свет, умолк телевизор, и из крана потекла в ванну ледяная вода. Лев замер, охваченный ужасом, но даже не пытался в темноте искать спасения. В голове пронеслись колонки цифр из эфемерид и мрачная безмолвная схема солнечной системы. Водопроводные трубы загудели, словно возвещая Судный день, и по обнаженному телу Льва пробежала дрожь. И тут он подумал обо всех близких людях — правда, это были далекие близкие, ибо иных у него не было, — и о том, что делают все городские животные, собаки, кошки, морские свинки: страшно ли им тоже и останутся ли животные с нами и впредь. Появится ли огненный меч в каждом доме, в том числе на двенадцатых этажах жилых башен, и где разверзнется земля, если нет места даже для парковки машин. Как вдруг в этой окутавшей ванную тьме он ясно увидел картину, которая заставляла его трепетать еще в далеком детстве: из земли выходят мертвецы, нагие и заспанные, щурят глаза, прикрывают ладонями — так их слепит дневной свет; качаются каменные кресты на кладбищах, раздвигаются надгробные плиты. Над горизонтом парит ангел, его прекрасное лицо искажено от отвращения и гнева, вокруг его головы бушует ураган. Вот что возникло у Льва перед глазами и в голове.

Ванная комната оставалась темной.

От завывания труб содрогались стены. Челюсть Льва начала трястись, и затем он услышал лязганье собственных зубов. Но это был не страх. Одно чувство им овладело — разочарование. Поначалу легкое, как тогда, когда мама на Рождество вместо желанного коня-качалки, купила ему пижаму, потом все более острое и, наконец, невыносимое. И это должно выглядеть так? Темень и гудение труб в стенах?

Человек, предвидевший конец мира, ну, может, он только ошибся в точной дате, был по сути своей оптимистом. Он хотел стать свидетелем всего происходящего, словно сам это вызвал, и ему даже вспомнилась некая редкая конъюнкция, и Нептун, и Уран, как они трутся друг о друга со скрежетом, как потрескивает их расщепленная энергия.

Единственное, чего он сейчас желал, это посмотреть на небо, погасло ли оно уже, сворачиваются ли уже орбиты планет, сталкиваются ли разогнавшиеся галактики и затвердевает ли апокалиптическая пыль при нуле градусов по шкале Кельвина. Он сжал дрожащие челюсти и стал вылезать из холодной воды.

И тут, в один из наиболее непонятных моментов в жизни Льва, голая лампочка вспыхнула, кран захрипел и изрыгнул кипяток, а из комнаты донесся голос телевизора, словно именно он со своими миллионами лиц был единственным воскресшим созданием. Лев, пораженный, что дело приняло столь неожиданный оборот, застыл, поставив одну ногу на борт ванны, сощурив глаза, ослепленные светом. Клубы пара оседали каплями на треснувшем зеркале. Застиранные до дыр полотенца покоились на крючках. Надпись на плоском флаконе гласила: WARS, столь же бесстрастно, как и прежде.

Лев вышел из ванной, открыл входную дверь и прислушался. Кто-то шел по коридору, шаркая ногами. Сверху, от соседей, плыла однообразная механическая музыка. Лев пересек комнату и открыл дверь на балкон. Его встревоженное тело не ощущало холода. Он увидел перед собой город таким же, каким тот был вчера, час назад. Город мерцал огнями в долинах, журчал. Но Льву показалось, что ничего уже не было точно таким, как прежде. В этой безмятежной знакомой картине он чувствовал какую-то фальшь. Потянул носом, надеясь учуять запах гари. И спустя несколько минут, в течение которых его тело окоченело от холода, он осознал — мир кончился, хотя сохранял видимость существования. Так выглядит настоящий конец света.

По непонятным причинам люди не могут представить себе конец — не только великих вещей, но и ничтожных. А может, оттого и ускользает куда-то реальность, что мы ее себе представляем; может, она не хочет жить в воображении людей, хочет быть свободной, как взбунтовавшийся подросток, и именно потому всегда все иначе, не так, как можно себе вообразить.

На следующий день Лев начал жить в мире, который уже не существовал, который был сплошной иллюзией, мгновенно нахлынувшим, усмиряющим чувства сном.

И жить так было совсем не трудно; даже проще, чем в той, всамделишной жизни. Теперь он выходил в город, как в туман, как в декорации. Строил гримасы людям, смеялся, когда они смотрели на него с удивлением. И позволял себе даже стянуть что-нибудь в гастрономе, но немного, какой-нибудь пустяк, чтобы потом не стало неловко. Он перестал следить за одеждой. Заботился только, чтобы не замерзнуть. Надевал два разных ботинка, а когда нечаянно облил подсолнечным маслом демисезонное пальто, сменил его на одеяло; вырезал дыру и носил, как пончо. А поскольку Лев забросил свои эфемериды и другие расчеты, появилась уйма свободного времени; он подолгу просиживал в парке у реки и пристально изучал каждый камень, каждую стену. Наблюдал, нет ли каких-нибудь симптомов распада. И находил, а как же! Река почти каждый день меняла цвет. Раз была коричневой, темной, как кофе, а то розовой, как шампанское. Камни начинали покрываться морщинами. Мостик ветшал, и Лев с нетерпением ждал, когда люди-призраки провалятся в нереальную воду. Он прохаживался между лотками на овощном базаре и брал из корзин самые спелые плоды. Некоторые кричали на него, другие нет. Он приставал к девушкам в подворотне, но больше шутки ради или же, чтобы преодолеть в себе страх перед заманчивой женственностью в облегающих юбках, да у него и желания не было связываться с кем-то, кого нет.

Лев смотрел и на небо. Оно наводило на него грусть. Что ни день, небо выглядело иначе, как та разноцветная река, потому что звезды двигались как-то хаотично и непредсказуемо. Он часами искал Марс, потому что его не было там, где он должен быть. Млечный Путь был почти не виден. Гора Анны озарялась порой каким-то ярким светом, но он не знал, что это могло быть. Иногда Лев видел людей, людей-призраков, они тоже смотрели на небо, но не казались встревоженными. Целовались под луной, хотя с того дня ее фазы уже было трудно предвидеть. Луна делала что хотела.

Лев ложился спать, и ему снилось, что он не спит, а ходит по городу, таскает с прилавков фрукты, смотрит на речку.

Иногда он делал следующее: засовывал палец в стену и ковырялся в ее теплых подопревших внутренностях. Камень поддавался напору подушечки пальца, крошился, уступал нажатию. Оставалась дыра, которая уже не могла срастись. Как-то раз он видел, как погибал один дом у реки. Выглядело так, будто он усох, стал хрупким и беззащитным. Рухнул под собственной тяжестью и тихо улегся на землю. Осталась лишь одна стена, которую поддерживало соседнее строение. Люди-призраки, похоже, не обратили на это внимания. Проходили мимо пустого места, словно там ничего и не было, словно на их глазах место от дома зарубцевалось.

В такие минуты грусти, смешанной с удивлением, Лев размышлял о себе: существует он или нет. Ощупывал руки и голову, но не мог заставить себя прикоснуться к животу. Боялся, что и там палец, не устояв перед искушением, начнет ковырять дыру, и таким образом Лев проткнет себя насквозь, и уже не сможет срастись, так и останется с той дырой.

Он еще встречал людей, чьи лица казались ему знакомыми. Но все реже. Продавщицу за овощным прилавком сменило какое-то новое, расплывчатое лицо, больше напоминающее кочан цветной капусты, чем человека. Он перестал встречать также директора лицея, соседа со второго этажа. У Льва сложилось впечатление, что в большой квартире живет теперь кто-то другой, гладкий, скользкий, с рожей, поблекшей от света, выбриваемой по утрам дочиста, всегда с телефонной трубкой в руке, в которую он сцеживал свою книжную премудрость и выигрывал все радиовикторины. Не было также двух девочек, похожих, как две капли воды, которые из года в год резвились на крыше гаража. Теперь, когда становилось тепло, там располагались молодые худощавые женщины, подставляя белые животы тусклым лучам солнца. Солнце, впрочем, уже не покрывало загаром кожу, как некогда, а испепеляло ее, от него кожа делалась серой, как застиранный джутовый мешок.

А знакомыми были: женщина, про которую он думал, что она давно умерла, поскольку знал ее еще со времен войны, и парень с волосами до плеч, провинциальный хиппи — Лев видел его почти каждое утро на мосту, около выветрившейся статуи святого Яна Непомука; парень проходил по мосту и сплевывал в реку. Может, он шел на работу, ведь была же, наверное, где-нибудь какая-нибудь работа. Например, Лев слышал, как гудел за горой «Бляхобыт», порой по ночам там вспыхивало зарево грязно-желтого цвета.

Плачь, — говорил он себе, что казалось ему вполне уместным, хотя, если честно, то была не настоящая грусть. Иногда ему это удавалось. Он вставал на перекрестке улиц Пястов и Подъяздовой — и плакал, а монстры-автомобили проезжали мимо и никакого вреда причинить ему не могли.