Дом дневной, дом ночной

СНЫ

В прошлом году я дала объявление в «Нижнесилезские биржевые ведомости» о том, что коллекционирую сны, но вскоре пожалела об этом, потому что люди пытались мне их продать. «Давайте обсудим стоимость, — писали они. — Предлагаю по двадцать злотых за штуку. Это честная цена». И я отказалась от своей затеи — чтобы не разориться на чужих снах. Испугалась, что будут придумывать их из желания подзаработать. Сны по своей природе не имеют с деньгами ничего общего.

Зато я нашла сайт в интернете, где люди помещают свои сны просто так, бесплатно. Каждое утро там появляются новые рассказы на разных языках. По непонятным мне причинам многие записывают свои сны для других, иноязычных, незнакомых людей. Возможно, желание рассказать сон такое же сильное, как чувство голода. Может быть, даже еще сильнее — у тех, кто до завтрака, едва проснувшись, включает компьютер и пишет: «Мне приснилось…» Потом и я набралась храбрости — отправила вначале небольшой, коротенький. Это была моя контрамарка, дающая право читать чужие сны. И у меня вошло в привычку поутру открывать компьютерные миры — и в зимнюю пору, когда еще сумеречно и в кухне варится кофе; и в летнюю, когда окна уже залиты солнцем, распахнута дверь на веранду, а собаки вернулись с обхода своей территории.

Если заниматься этим регулярно, если внимательно читать десятки и даже сотни чужих снов по утрам, без труда можно обнаружить между ними некое сходство. Я давно уже размышляю, замечают ли это другие. Бывают ночи побегов, ночи войн, ночи новорожденных, ночи сомнительной любви. Ночи, в которые блуждаешь по лабиринтам отелей, вокзалов, общежитий, собственных квартир. Или ночи, в которые открываешь двери, коробки, сундуки, шкафы. Ночи странствий, когда люди во сне скитаются по вокзалам, аэропортам, придорожным мотелям, теряют чемоданы, едут на поездах или в машине по автострадам, стоят в очереди за билетом, волнуются, что не успеют на пересадку. А под утро сны можно было бы нанизать на нитку, как бусинки, и получилась бы осмысленная цепь, неповторимое, но во всех отношениях совершенное, прекрасное и цельное ожерелье. По этим с наибольшей частотой повторяющимся мотивам можно было бы рискнуть дать названия ночам. «Ночь кормления слабых и убогих». «Ночь предметов, падающих с неба». «Ночь диковинных зверей». «Ночь получения писем». «Ночь, когда теряешь ценные вещи». Может, этого мало, может, следовало бы по ночным сновидениям именовать дни. Или целые месяцы, возможно, даже годы, эпохи, когда к людям приходят похожие сны, с одинаковой размеренностью, которую не ощущаешь при свете солнца.

Если бы кто-нибудь сумел изучить то, что снится только мне, если бы сосчитал являющиеся во сне образы, картины, эмоции, выстроил тематически, подключил бы статистику со всеми тестами корреляции, которые действуют, как волшебный клей, скрепляющий вещи казалось бы несоединимые, то, вероятно, обнаружил бы в этом некий смысл, нечто вроде модели, по которой здесь, в реальном мире, работает биржа или функционируют крупные аэропорты, — сетку сложных маршрутов или же нерушимых расписаний. Неожиданных предчувствий и непреложных алгоритмов.

Я часто просила Марту рассказать мне свои сны. Та пожимала плечами. Думаю, она не придавала им значения. Думаю, что даже если сны и приходили к ней ночью, она их намеренно не запоминала. Стирала в памяти, как разлитое молоко на своей клеенке, расписанной большими ягодами земляники. Отжимала тряпку. Проветривала низенькую кухоньку. Останавливала взгляд на герани; растирала в пальцах ее листья, и терпкий аромат окончательно вытеснял все, что бы ни произошло ночью. Я бы многое дала, чтобы узнать хоть один сон Марты.

Зато Марта рассказывала чужие сны. Я никогда не спрашивала, откуда она их знает. Вероятно, придумывала, как другие свои небылицы. Пускала в дело чужие сны так же, как из чужих волос сооружала парики. Когда мы ехали куда-нибудь вместе, в Клодзко или в Новую Руду, когда она ждала меня в машине возле банка, поглядывая через стекло на прохожих. Потом, роясь в пакетах с покупками, всегда, как будто невзначай, начинала что-нибудь рассказывать. К примеру, чужие сны.

Я никогда не была уверена, существует ли грань между тем, что говорит Марта, и тем, что я слышу. Поскольку не могла отделить это от нее, от себя, от того, что нам обеим известно, а что нет, от того, что утром передавало радио «Новая Руда», о чем писали газеты в воскресных выпусках с телевизионной программой, от времени суток и даже от того, как солнце освещает в долинах деревни, мимо которых мы проезжаем.