Дон-Аминадо

УРОКИ РУССКОЙ ИСТОРИИ

Се — повести временных лет, откуда русское зарубежье есть пошло и как российская зарубежная земля стала есть.

В глубокой древности, у верховьев разных европейских рек осели различные племена, как-то: рябушане, скаржане, треповичи, носовичи, трегубовичи, гревеничи и билимовичи.

Каждое из этих племен состояло из отдельных родов, а каждый род управлялся родоначальником или старейшиной. Племена жили оседло, занимаясь воспоминаниями о земледелии, скотоводстве, охоте, рыбной ловле и пчеловодстве.

В важных случаях старейшины собирались на сходку, или вече.

Чаще всего вече происходило на верховьях реки Сены.

Вечевые сходбища отнюдь не отличались миролюбивым характером, а даже совсем наоборот.

Однажды, когда усобицы и раздоры грозили перейти в настоящее побоище, вече решило, что только сильная и твердая власть может спасти их от гибели.

Послы отправились по соседству и сказали:

— Зарубежная земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет, приходите княжить и владеть нами.

Таким образом, с 1926 года после Р. X. и начинается история Зарубежного Русского Государства.

Овладев Парижем и назвав его зарубежной матерью городов русских, вышеперечисленные племена определили размер дани и обложили друг друга.

В собирании дани особенно прославился один мудрый Палеолог, прозванный за свои подвиги Вещим.

В это время Зарубежная Русь распалась на уделы, во главе которых стоял главный, безоговорочный, удельно-вечевой орган, долженствующий управлять всем населением удельного зарубежья.

Население делилось на служилое сословие, людей и смердов.

Служилое сословие было разноплеменным, ибо в него входили и старые Рюриковичи, являвшиеся прямыми потомками Аскольдовой могилы, и представители норманнских и угрских племен, как Нейдгарт, Ольденбург, Гримм, и другие и даже некоторые хазары, дававшие деньги.

Служилое сословие часто переходило от одного великого князя к другому.

Так, например, известен не один случай перехода к удельному князю Кириллу, сидевшему на земле Кобургской.

Служилое сословие, или бояре, играло видную роль, и из них назначались разные должностные лица, воеводы, посадники и тиуны.

Так, известный польский воевода Скаржинский кормился от воеводства Белградского, другой воевода Крупенский получал доходишко от бессарабской вотчины своей; что же касается храброго, как тур, и неустрашимого, как лев, Маркова II Евгеньевича, то он за доблести и ратные дела гордо именовался: Марка-Посадница, назло язычникам и иноплеменникам.

К служилому сословию принадлежали и гридни, или отроки, составлявшие особую дружину, или союз отроков.

Когда старшие приказывали, отроки должны были как один человек кричать во всю мочь — ура или вон!!! Смотря по обстоятельствам.

Людьми назывались свободные жители разных городов и сел, приезжавшие на вече отхожего промысла ради.

Что же до смердов и холопов, то сии и пикнуть не смели и имели по одному голосу на каждые сто пятьдесят миллионов.

Границы русского зарубежья в 20-м веке были Следующие: от пляс Пигаль до Кордильерских гор, к северо-востоку от вольного города Шанхая до Новой Земли, и на юго-запад, от Сахаровского пустыря до Сербов, Хорватов и Словенцев.

С расширением границ хлынуло в русское зарубежье и просвещение.

Первая зарубежная азбука была сочинена князем Кириллом и по его имени получила название Кириллицы.

После составления азбуки широкое распространение получили всякого рода сказания, апокрифы, летописи и мемуары.

Все они были проникнуты духовно-нравственным содержанием, как, например, произведения известного песнопевца Краснова.

Были и чисто народные легенды, размножавшиеся разными каликами перехожими, вроде крестьянского бандуриста Котомкина и других.

Но самым замечательным произведением этой эпохи следует признать «Русскую зарубежную Правду», составленную боярином Треневым.

Это поистине один из лучших памятников народного творчества, как выразился сам князь Щербатов, старина и роскошь русского зарубежья.

Но об этом в следующий раз.

ЭЛЕКТРИФИКАЦИЯ МОЗГОВЫХ ПОЛУШАРИЙ

Милостивые Государыни и Милостивые Государи!

Темой настоящей лекции является: крушение парламентаризма и необходимость диктатуры. Остановимся и попробуем разобраться.

Надеюсь, что уже никто из присутствующих не сомневается в том, что так называемый Запад окончательно сгнил и что сегодняшний день может быть смело назван последним днем Помпеи.

Лучшие русские мыслители, начиная от покойного генерала Дитятина и кончая благополучно здравствующим Игорем Северяниным, сходятся на том, что Европа должна погибнуть, как Вавилон и другие провинции.

Причины гибели вполне доступны для каждого невооруженного глаза, а тем более для вооруженного.

Главнейшая суть: фокстрот и всеобщее голосование.

Все танцуют и все голосуют… Где ж это видано?!

Было ли что-нибудь подобное во времена Ампира или даже Рококо?!

— А ну-ка, мудрый Эдип, отвечай!..

И, конечно, он ничего не отвечает, а молчит.

Но можем ли мы, лучшие представители зарубежной мысли, обойти молчанием?

Нет, не можем.

Какая разница между дансингом и парламентом?

Никакой разницы, милостивые государи, между ними нет.

Это оба очага общественного бедствия открыты всю ночь напролет, что же касается нюанса конечностей, то в одном происходит простым поднятием руки, в другом — простым поднятием ног. но факт налицо: всеобщее разложение нравов и борьба за власть.

Пристало ли нам подвергаться сей мировой заразе и, следуя программе Ивана Калиты, переносить чужеродный негритянский джаз в черноземную полосу средней России?!

В чем же спасение? Или где же выход?

Мы много над этим думали и надумали: спасение — в диктатуре, и выход там же.

Но прежде всего остановимся и попробуем разобраться. Диктатором называется человек, умеющий диктовать.

Все остальные пишут под диктовку и называются населением.

Кто не желает подчиняться правилам правописания, высылается вон и называется эмигрантом.

При диктатуре пролетариата правописание — новое, при едином диктаторе правописание — старое.

Но эмигранты неизбежны при всех правописаниях.

Кроме того, мы настаиваем на обоих юсах, большом и малом, как для вывесок, так и для частной переписки.

Мы говорим честно: лицом к истории и спиной к Европе!

При двух юсах у нас не будет двух палат, ура! и пошлем почтотелеграмму!..

Самое лучшее, когда диктатор из военных.

Это, так сказать, идеальный случай.

Но могут быть, конечно, и другие случаи с диктаторами.

Совершенно штатские.

Остановимся и попробуем разобраться.

Страной, наиболее нам родственной по духу и традициям, является Испания.

Старое русское выражение «никаких испанцев» является теперь очевидным и вопиющим анахронизмом.

Наоборот, именно испанцев и как можно больше!

В смысле нравов сплошное целомудрие, за всю свою многовековую историю — каких-нибудь тринадцать альфонсов, при такой территории цифра явно ничтожная.

Несмотря на это, Испания была накануне гибели, от которой ее спас храбрый кавалерийский генерал с чудной, непереводимой фамилией.

Он распустил парламент и особым декретом уничтожил дамские декольте.

Через несколько дней страна расцвела.

Но возьмем другой пример, возьмем Грецию.

Греция была накануне гибели. Короля укусила обезьяна. Венизелос, которому было семьдесят два года, женился, а парламент непрерывно заседал.

Тогда явился храбрый греческий адмирал и поднял адмиральский флаг.

Вслед за этим он немедленно распустил парламент и подтянул гречанок, которых до него чересчур распустили греки.

Приказом по армии и флоту адмирал мужественно изменил короткие женские юбки.

Страна немедленно расцвела, а кефаль безумно подешевела.

Но и Испания, и Греция должны стушеваться пред страной, на которую обращены наши вожделенные взоры.

И страна эта — Италия…

Герцог Муссолини, прямой потомок Ромула и Рема, вскормленных молоком волчицы, непревзойденный зачинатель итальянского ренессанса, вот великий пример для нас, зачинателей ренессанса по-русски.

Тысячи дансингов и один парламент были им закрыты в мгновение ока. Вот она. вечность во мгновении!..

И поэтому мы и говорим:

— Да здравствуют Ромул и Рем, и мамка ихняя, ур-р-ра!

РУКОВОДСТВО ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ

Государственным переворотом называется такое явление. когда все летит вверх тормашками.

Тормашки есть юридическое понятие, установленное с незапамятных времен энциклопедией права.

Тормашками можно лететь только вверх, и ни в каком случае — вниз.

Это очень важно, так как при обилии государственных переворотов внизу не хватило бы места, в то время как наверху его сколько угодно.

Когда переворот не удается, он называется бунтом.

Между тем как удавшийся бунт называется переворотом.

Есть такие государства, которые переворачиваются не менее четырех раз в год.

Так, например, Мексика очень гордится своими мексиканскими тормашками, стяжавшими ей всемирную славу.

Не меньшую подвижность обнаруживали в свое время и русские пейзане.

— Сенька, подержи мои семечки, я ему морду набью.

В этих простых словах ясно чувствуется отвращение к парламентаризму.

В приличном обществе принято, чтобы перевороты производились генералами.

Если генерала нет, то это не общество, а черт знает что.

Боевой генерал рассуждает так: выйти ему в отставку или перерезать телефонные провода?!

Логика прямо указывает на то, что лучше перерезать провода.

Тогда генерал садится на коня и верхом въезжает в заседание Сената.

Увидев в своей среде настоящую живую лошадь, сенаторы заявляют, что хотя они пешеходы, но душой и тормашками принадлежат отечеству.

Генерал берет под козырек и говорит, что он желает немедленно присягать.

Все в восторге.

Чтобы подчеркнуть торжественность момента, сенаторы выстраиваются полукругом, и против каждого из них устанавливается пушка, заряженная по всем правилам артиллерийского искусства.

Тогда генерал вынимает шашку и. замахнувшись по обычаю на председателя собрания, в конном порядке присягает на верность конституции.

Вечером город роскошно иллюминован и погреба взрываются один за другим.

Празднично настроенное население сбегается смотреть на похороны жертв революции, а на уличных столбах вместо всем надоевших афиш каких-нибудь индийских факиров и дрессированных блох яркими пятнами красуются воззвания генерала к стране.

«Португальцы, португалки и португальские дети!

Отечество в опасности.

Важнейшие телеграфные провода, равно как и лидеры партий, перерезаны!

Палата депутатов распущена до последней возможности.

Уступая давлению народных масс, президент республики удавился.

Но это неважно. Он все равно должен был быть предан суду.

Новые выборы будут назначены через десять лет, и пусть наконец страна выскажется.

В тяжкую минуту ниспосланных нам испытаний я принял на себя бремя власти.

Поэтому мародеры будут хорониться за государственный счет, а предварительно расстреливаться на месте.

После семи часов вечера никто не имеет права показываться на улицу, не исключая и домашних животных. С нами Бог!

Подпись:

Генерал от кавалерии Перес Малхамувэс-Алфонсино-Гомес».

Чрезвычайно деликатно положение иностранных дипломатов, аккредитованных при переворачивающемся государстве.

Существующий беспорядок вещей требует величайшей осмотрительности.

И пуля — дура, и бомба — дура, разорвет тебя на полную мелочь, а потом иди доказывай, что ты не португалец, а полномочный посланник республики Боливии.

В таких случаях принято, чтобы победоносный генерал извинялся перед иностранными державами за каждого разорванного дипломата в отдельности.

Как только телеграфные провода восстановлены, генерал начинает телеграфировать, а пострадавший дипломатический корпус запечатывается в роскошный цинковый гроб и отправляется к себе на родину под чудные звуки военного оркестра. Это очень трогательный обычай.

Ввиду того что в стране царит полное спокойствие, генерал доарестовывает членов бывшего правительства и сажает их в тюрьму, где уже сидят члены еще ранее бывшего правительства, равно как и правительства давно прошедшего.

Происходит радостная встреча, обмен впечатлениями и воспоминания, воспоминания без конца.

Перес вспоминает, как он арестовывал Торреса, Торрес — Хереса, Херес — Малагоса, а Малагос — Мордальоноса.

Вся история страны, генералов и лошадей проходит перед мысленным взором государственных деятелей, отдавших свои последние тормашки возлюбленному отечеству.

А в это время уже чья-то новая, горячая рука перерезывает холодную проволоку из Лиссабона в Опорто. Новый генерал садится на коня, и…

— Держись, Гомец, начинается!

ЧЕМ НОЧЬ ТЕМНЕЙ…

Ну, слава богу!..

Теперь, как в пожарной команде, можно устроить сбор всех частей.

Последний пробел восполнен, последняя дырка заткнута, недостававшая часть налицо.

— В противодействие Союзу Советских Республик в Париже образовался Союз Русских Дворян.

Приятно отметить, что дворяне организовались не с кондачка и не экспромтом, а на десятый год со дня революции и, так сказать, накануне юбилея.

Значит, все эти девять лет люди о чем-то все-таки думали.

После того как разные средства спасения Родины были испробованы, стало ясно, что путем политическим в Москву не войдешь.

Оставалось только одно: ведение родословных книг и честная метрика.

Когда черные тучи обволакивают черный горизонт и на душе черно, как в черном желудке упившегося чернилами негра. «Союз дворян» кажется каким-то ярким пятном, какой-то светлой точкой на безрадостном фоне нашей эмигрантской жизни!..

Пусть борзописцы и построчные либералы негодуют и надрываются изо всех сил.

Пусть эти кухаркины дети и ораторы неизвестного и, может быть, даже внебрачного происхождения вопят и сатанеют по поводу нового мощного объединения.

Пусть!

Человек, происходящий по прямой линии от Руслана и Людмилы, имеющий в качестве одной бабушки Пиковую даму, а в качестве другой бабушки Аскольдову могилу. такой человек только презрительно пожмет плечами и закажет себе кафе-натюр, и выпьет его за здоровье своих предков!..

Что может быть общего у прямого потомка Бахчисарайского фонтана с каким-то постным разночинцем, у которого, может быть, и совсем не было никаких родителей?!

Зато когда у человека весь спинной хребет сделан из белой слоновой кости, а в жилах течет даже не голубая кровь, а сплошная ляпис-лазурь, то не ясно ли. что такой человек не может удовлетвориться каким-то мещанским нансеновским паспортом, где вся геральдика сводится к нумизматике, а вся нумизматика к пятифранковой монете, хотя бы и золотой?..

Но теперь, слава Богу, мучиться уже недолго.

С понятным нетерпением ожидает исстрадавшаяся эмиграция новой жалованной грамоты заграничному дворянству с предоставлением оному законно-выстраданных льгот, коих артикулы тому следуют:

1. Дворянское дате, хотя бы и родившееся за рубежом, но от двух потомственных дворян разного пола, уже на основании самого факта рождения считается членом Благородного собрания с музыкой и танцами.

2. Всякий зарубежный дворянин, приобретший на правах собственности три аршина зарубежной земли в департаменте Сены и Уазы, считается однодворцем и освобождается от телесных наказаний.

Лица же, имеющие латифундии в виде целого семейного склепа, почитаются феодалами, причем все наличное население вышеупомянутого склепа прикрепляется к земле на вечные времена.

3. В каждом доме, где имеют жительство господа дворяне, в количестве более чем два, надлежит выбирать уездного предводителя дворянства, утверждаемого в сей должности консьержкой.

4. Все уездные предводители ежегодно собираются на свой зарубежный съезд, на каковом и избирается губернский предводитель всего, как мелкопоместного, так и многосклепного дворянства.

5. Что же касается дворянских недорослей, равно как и перерослей, то сим, купно собравшись, образовать «Союз Объединенных Митрофанов» под кратким и живорыбным названием «Сом»!

И поступить сему «Сому» на казенный кошт купеческого сословия первой и второй гильдии, понеже не перевелись в заграницах честные давальцы, не щадящие для блага отечества ни звонкой разменной монеты, ни ассигнаций.

Дано в Пассях, на Сене и Уазе, в лето от российской революсьон десятое. Аминь!

О ЧИСТОТЕ ЯЗЫКА

В хорошем обществе во время файф-о-клока принято говорить о засорении и порче языка.

Известно, например, что знаменитый французский писатель Марсель Прево на вопрос, чему он посвящает свои досуги, не без скромности ответил:

— Главным образом изучению французского.

Ввиду того что русские, собравшиеся за границей, сплошь принадлежат к хорошему обществу, не говоря уже о том, что время они проводят исключительно за файф-о-клоком, рассуждения о засорении родного языка принимают характер непрерывного и взаимного угощения.

Вздыхают не только о денационализации эмигрантских детей, но и о папах с мамами.

Все, разумеется, относительно.

Или, как здесь выражаются, са-депант…

Иван Сергеевич Тургенев половину своей жизни провел за границей и, несмотря на это, создал тургеневский язык.

Каким образом за семь-восемь лет заграничной жизни умудрились мы этот язык испортить, пусть решают ответственные и безответственные распорядители файф-о-клока.

По совести говоря, я думаю, что в разговорах о порче, засорении и искажении есть просто много кичливости и истерики, самовлюбленного сумбура и некоторой раздражительной амбиции.

Есть такие вечно обиженные мужчины, считающие своей священной обязанностью охранять народное достояние, хотя никто и никогда и никакого достояния им не поручал.

А затем… почему-то всегда так выходит.

Начинается с чистоты славянских корней, а кончается намеком на инородческое засилье.

Трехэтажное татарское зодчество милостиво приемлется, а на город Кременчуг обижаться изволят.

Развязный Корней Чуковский еще двадцать лет назад шумел по поводу того, что русской литературой имеет право заниматься только тот, кто десять веков подряд просидел по горло в мерзлом снегу и питался одними кислыми щами.

Со времени этой Корнейчуковой теории сделано уже немало уступок и выдано несколько разрешительных свидетельств на занятие российским литературным ремеслом не только нисходящим по прямой линии от Рюрика, Синеуса и Трувора, но и таким несомненным хозарам, как г. г. Брокгауз и Ефрон.

Что же касается эмигрантского файф-о-клока, то здесь аниду пробуждения национального самосознания вместо общепринятого европейского чая с бисквитами вновь извлекается на свет Божий покрытая плесенью самобытная ботвинья, которой хорошее общество и обжирается до икоты и отрыжки.

Ботвинья состоит из «Слова о полку Игореве», густо заправленного европейскими и армянскими анекдотами.

Для пущей достоверности анекдоты называются фактами. кропотливо собранными на зарубежном пространстве русского рассеяния.

В качестве одного из рассеянных дарю обидчивым мужчинам, как Рюриковичам, так и хозарам, несколько заграничных фактов!..

— Бездетная семья со всеми удобствами берет на содержание, можно и без.

Требуйте новое средство от волос.

— Краснова читать, так тебе ноги не болят, а с мамой гулять пойти, так тебе ноги болят.

— Он с ней неразлучен, как банный лист.

— Ах, лучше и не говорите, девушка из фамилии, а пошла по стопам…

— Будьте знакомы, товарищ ухажера моей дочери.

— Вы берете Кондорд и меняете ее на Шатлэ.

— Продается сносильное белье мужского рода без посредников.

— Грандиозный бал в пользу недостающих учеников.

— Покупаю смокинги по курсу дня.

— Страхование от жизни, землетрясений и прочих несчастных случаев.

— Ничего себе, май! Я мерзну, как рыба об лед.

— Молодой человек! А штанов у вас есть?!

— Дуглас Фербэнкс уже год крутит с Мэри Пикфорд.

— Исторический фильм из жизни Малютки Скуратова.

— Один скульптор сделал бюст руки моей невесты. А вы, говорите, файф-о-клок…

ВСЕОБЩАЯ ПЕРЕПИСЬ

Ввиду непрекращающихся споров о численности эмиграции мы решили устроить частным путем:

Одновременную перепись русского населения за границей.

Учет населения должен начаться сегодня и закончиться завтра.

Так надо!..

Ваше имя? Отчество? Фамилия? Кличка? Прозвище? Псевдоним? Ваш титул, корень, пол и род?

Если вы родились, то когда и где?

Какой у вас паспорт? (При наличии нескольких назовите главный.)

Состоите ли вы в браке, или так?..

Сколько у вас детей? (Своих, подкидышей, футболистов и денационализированных.)

Прибегаете ли к займам и зачем?

Прибегаете ли к отдачам и зачем?

Боретесь ли вы за существование и зачем?

Садились ли вы уже на землю или еще нет?

Умеете ли делать дамские шляпки, модэс, робэс, шашлыки и маникюр?

Когда вы празднуете свой юбилей?

Где вы живете? В меблированной, в немеблированной, с ходом через хозяйку, с консьержку не беспокоить или независимо?

Вносите ли квартирную плату или вы выше этого?

Сколько кубических футов воздуха приходится на вас и на каждого денационализированного ребенка в отдельности?

Выяснили ли вы свои отношения к фамм-де-менаж?

Ну, и?!

Едите ли вы?

Сколько питательных калорий достается вам и сколько уходит на гостей?

Достаточно ли в вас фосфору?

Фосфоресцируете ли вы?

Какое у вас отопление, освещение и настроение?

Какой способ самоубийства вы предпочитаете?

Собираете ли вы или нет почтовые марки?

В чем у вас выражается тоска по родине и признаете ли вы «I» десятиричное?

Кто ваш самый любимый писатель после Краснова?

Грамотны ли вы?

Читали ли вы «От двуглавого орла к красному знамени и обратно»?

Пишете ли вы сами? Векселя, мемуары, письма в редакцию?

Являетесь ли вы лично одним целым или вы дробитесь на партии?

Верите ли в возможность сговора с самим собой?

Есть ли у вас писаная торба?

Есть ли у вас собственная урна и что вы в нее опускаете?

Не собираетесь ли вы прикрепить французских крестьян к земле?

Если нет, то почему?

Можете ли вы сами сочинить манифест?

Стоите ли вы за присоединение Абиссинии к Румынии, или наоборот?

На кого вы ставите: на середняка, на бедняка, на кулака. на мужика или на дурака?

И как вы думаете вернуться на родину: на белом коне или пешком?

АКАЖУ И ПРОЧЕЕ

О страсти нашей к так называемым оказьонам и скидкам можно было бы написать целое исследование и по крайней мере в пяти томах.

Но, конечно, лучше не надо, потому что пять томов — это уже не оказьон, а катастрофа.

Что же касается скидки, то это есть понятие не столько арифметическое, сколько психологическое.

Помню еще в так называемое доброе старое время священная формула — вместо рубля пять копеек — в состоянии была обезоружить самые свободомыслящие умы.

Формулой этой веками держался весь вербный торг, и очень почтенные семейные люди дюжинами покупали пуговицы царского режима, носившие соблазнительное название «Радость холостяка».

Приобреталась эта радость исключительно потому, что вместо рубля стоила пять копеек.

С той поры переменили мы немало пуговиц и немало режимов, а страсть к скидкам не только не исчезла, но окрепла и развилась, став неотъемлемой принадлежностью каждодневного существования. Но теперь это уже не от психологии, а от жестокой необходимости.

Капиталу-то у нас и пяти копеек не наберется, а вкусы благородные и утонченные.

Отсюда — и оказьон.

Видали ли вы когда-нибудь, чтобы самый рядовой, самый обыкновенный эмигрант купил себе простой, честный стул для того, чтобы на нем можно было сидеть или, если надо, чтобы его можно было бросить в голову?

Никогда.

Стулья такие еще есть, но таких эмигрантов нет.

— Я ем горький хлеб изгнания, но на блюде в стиле Директории!

Человек отправляется на Марше-о-Пюс (смешно скрывать, но Пюс — это блоха) и упорно разыскивает ночной столик, непременно из акажу и обязательно ампир.

— Когда дела поправятся, мы купим кровать и шкап, нельзя же все сразу…

А пока у человека есть стильный ночной столик, безопасней! бритва и электрический утюг.

Утюг куплен в Берлине и на здешний вольтаж не годится, но все ж таки движимое имущество.

Если только захотеть, и с этими вещами можно устроиться вполне уютно.

Главное — это хорошее настроение, бодрость и ясность духа.

И, конечно, чтобы все было выдержано в стиле.

Квартиру и мебельщика обставить нетрудно, а художественный вкус вырабатывается веками.

Это только нувориши покупают на рынке старинные портреты в овальных рамах и устраивают себе собственную галерею предков.

Но человек с самолюбием, будь он даже самых передовых убеждений, никогда не решится на что-нибудь подобное.

«Маркизом можешь ты не быть.

Но бабушку иметь обязан!»

А если только у человека была бабушка, его уже инстинктивно тянет на акажу.

Это так же непреложно, как существование Пюс на Марше-о-Пюс.

Что касается скидок, то тут могут быть и разновидности.

Скидка — это отрава, которая, раз проникнув в организм. разлагает его медленно и упорно.

Есть маньяки, которые способны по случаю купить несколько пудов наждачной бумаги, хотя наждак этот им так же нужен, как президенту лысина.

Скидка заводит человека в тупик, пробуждает в нем самые плебейские инстинкты и в конце концов превращается в неизлечимую страсть, безумие и одержимость.

Я знаю одну очаровательную даму с такими тонкими чертами лица, как будто их гравировал мастер восемнадцатого века на медальоне из слоновой кости; ну сказать Адриенна Лекуврер — это значит ничего не сказать. До того субтильна.

Так вот, надо было бы вам видеть эту самую Адриенну, когда она вернулась с аукциона, где за неимением больших средств эта благородная женщина с пылающими щеками и воспаленным взором купила… черт знает сколько метров… аптекарской фланели для согревающих компрессов!

И не только купила, а еще с большим азартом доказывала:

— Но зато ведь прямо даром!!!

…Вот вам и гравюра.

ЗАРУБЕЖНЫЙ ПИСЬМОВНИК

Идя навстречу назревшей потребности, переиздательство наше предлагает просвещенному вниманию господ соотечественников, а также соотечественниц настоящий письмовник, состоящий из образцов писем на разные случаи эмигрантской жизни и смерти.

С совершенным почтением Переиздательство.

Дорогой Владимир Андреевич!

Спешу поделиться с вами своей радостью.

Только что получил телеграмму из Ниццы, что наша фамильная персидская шаль в принципе уже продана богатейшей американке.

Деньги будут переведены, как только удастся оформить сделку.

Как видите, предчувствие меня не обмануло.

Кстати, о деньгах.

Не можете ли вы ссудить меня пятью франками до вторника после обеда или в крайнем случае до после ужина?

Если это возможно, то благоволите деньги вручить подателю, который имеет от меня официальную доверенность на всю сумму.

Заранее благодарю Вас и крепко жму Вашу благородную руку.

Дорогие и милые Анна Петровна и Александр Александрович! Какая безумная досада! Только что получили вашу милую открыточку с извещением, что вы будете у нас сегодня вечером, и безумно обрадовались.

Но пять минут назад нас внезапно выселили из квартиры, и мы должны, по новому квартирному закону, немедленно выехать на улицу.

Безумно жаль, но ничего не поделаешь.

Как только вернемся с улицы, так сейчас же пригласим вас на новоселье.

Пишите до востребования.

Любезнейший Яков Яковлевич!

Имею к Вам очень серьезное дело.

Дело в том, что мне нужна виза на въезд в Париж.

При Ваших связях Вам, вероятно, ничего не будет стоить добиться благоприятного результата.

На всякий случай напоминаю Вам, что меня зовут Семен Семенович Канданаки, землемер, 49 лет, при нем жена Мария Спиридоньевна, урожденная Папандопуло, 42 лет, и дети: Кирилл, Мефодий и Артаксеркс, 14, 13 и 12 лет, а познакомились мы с Вами, кажется, в Гурзуфе, кажется, в 1902 году, если это только были именно Вы.

Господи, как время бежит!

Писать можете прямо: Чехословакия, город Брно, угол Трно и Крно, номер пять, мне. Но визу, голубчик, непременно по телеграфу.

Спасибо, спасибо, спасибо.

Дорогой Соломон Федорович!

Вот уже ровно три с половиною месяца, как вы с честью несете знамя нашей дорогой зарубежной матушки-России.

Иных уж нет, а те далече, но вы бодро идете вперед и стоите на посту.

Но все-таки впереди огоньки.

И настанет же день, и погибнет Ваал, и идея восторжествует, как феникс из пепла.

Ура! Ура! Ура!..

Подписи

Милостивый Государь г-н редактор!

Прошу вас не отказать дать место нижеследующим строкам на страницах вашей многоуважаемой газеты:

В отчет о концерте-бале в пользу «Общества борьбы с трахомой среди русских подкидышей» вкралась досадная опечатка:

С обычной грацией был исполнен чардаш не г-жой Телятниковой. как было ошибочно сказано, а г-жой Коровиной.

Примите и проч.

Когда вы будете читать эти строки, душа моя будет уже за рубежом.

Что касается тела, то это ваше дело.

Умираю, чтоб досадить окружающим, пусть повозятся.

Венков и цветов не надо, сами нюхайте.

И затем не прощайте, а до свидания. Надеюсь, скоро встретимся.

Дорогая Катя!

Не такое теперь время, чтоб жениться.

Твой Коля.

НАУКА СТИХОСЛОЖЕНИЯ

На днях получил письмо.

«Многоуважаемый Мосье.

У нас есть к вам просьба, но мы не решаемся ее выразить.

Но, между прочим, решившись, выражаем.

Мы, группа молодежи, хотим писать стихи для красо-гы и вообще для самообразования, чтобы издавать рукописный журнал, хотя бы еженедельный или раз в месяц.

Но, наверное, это очень трудно, хотя родной папа одного нашего сотрудника уверяет, что нет такого болвана, который не мог бы сочинять стихи.

Пожалуйста, будьте настолько любезны и научите в короткий срок, до востребования, и прилагаем марку в 50 сайт, для ответа.

С совершенным почтением группа молодежи».

Мне почему-то кажется, что группа эта, столь расточительно швыряющая пятьдесят сантимов, состоит из одного человека и что человеку этому не ранее как через два с половиной года исполнится полных пятнадцать лет.

Но кто его знает, может быть, и нет.

Возможно, что в самом деле пред нами новая общественная группировка, этакий коллектив честных эмбрионов, которых следует отечески поддержать и, в гроб сходя. благословить.

Поэтому не стану копаться, а просто открою курсы заочного практического стихосложения.

Итак.

— Многоуважаемая группа!

Анонимный папа одного из ваших сотрудников, увы, совершенно прав.

Действительно, нет ни одного мало-мальски законченного болвана, даже совершеннолетнего, который не писал бы стихов.

Но это обстоятельство должно вас только ободрить.

В одной советской России появилось за последние несколько лет сорок тысяч зарегистрированных юношей, рифмующих пятницу и яичницу, а также палец и мерзавец.

Вы понимаете, дорогие дети, что сорок тысяч — это уже целая дивизия, и притом конная, потому что вы должны усвоить раз и навсегда, что Пегас — это лошадь.

Для того чтобы писать стихи, надо прежде всего не думать.

Стих должен литься, как вода из водопровода, хлюпая во все стороны.

Такое явление называется «брызги пера».

Если у вас есть перо и нет ни одной лишней мысли в голове, садитесь и брызгайте!

Все, что вам удастся набрызгать, озаглавьте как можно проще.

Скажем, «Из цикла».

Или: «Триоли и Триолеты».

Или просто: «Лес шумит».

Легче всего и благороднее писать стихи с настроением.

Против стихов с настроением не устоит ни одна порядочная девушка, будь она даже каменная, как антрацит.

Настроение черпается где угодно — в глазах, в губах, в зубах, но обязательно во множественном числе.

Не дай Бог начать в единственном… все дело испортите!

Например:

— «Я утонул в твоих глазах»… Правда ведь, ничего себе?!

А попробуйте сказать:

— «Я утонул в твоем глазу…» Катастрофа!

То же самое с губами или зубами.

Даже очень мило выйдет, если сказать:

— «И он припал к ее губам».

И посудите сами, что получится, если вы скажете:

— «И он припал к одной губе!..»

Пусть губа и не дура, но разве она это может выдержать?

Конечно, нет.

Все, что до сих пор сказано, относится к какому-нибудь одушевленному предмету.

Но настроение может быть и беспредметным, неопределенным и, так сказать, воздушным.

Например:

Здесь дело не в звездочке и не в девочке, а в том пантеизме, которым проникнуто все стихотворение.

А пантеизм — это. дети мои, вещь.

Самый последний человек, даже такой, у которого паспорта нет, и тот должен быть пантеистом.

Вот спросите вашего папу, если он специалист по болванам, так он вам это еще лучше объяснит.

Во всяком случае, на сегодняшний раз довольно.

Одно только помните — то, что говорили еще древние: «Поэты рождаются, а… рукописи не возвращаются»…

САМОВНУШЕНИЕ

Я думаю, что действительно пора нам заняться самовнушением.

Все, что можно было внушить окружающим, мы уже внушили, — и то, что мы не эмиграция, а Россия, выехавшая за границу.

Внушение, как известно, подействовало блестяще…

Европа носится с нами как с писаной торбой и прямо не знает куда посадить.

Таким образом, с точки зрения международной мы устроились.

Но в личной жизни, каждодневной, обыденной, будничной. до полного благополучия еще далеко.

Нельзя же предположить, что все два миллиона поют в цыганском хоре, танцуют казачка, а в антрактах едят паюсную икру.

Бывает, что и не едят.

Я не спорю, безвыходных положений вообще не существует, и эмигрант, которому уже совершенно нечего есть, может в крайнем случае умереть с голоду.

Однако, если исключить самосожжение, самообложение и самоудобрение, то остается одно:

— Самовнушение.

По теории француза Куэ надо каждое утро говорить самому себе:

«Мне очень хорошо и с каждым днем становится все лучше и лучше».

Разговор с самим собой не надо затягивать.

Сказал — и не возражай.

Иначе — раздвоение личности и двойные расходы: десять фотографических карточек, два нансеновских паспорта, четыре подошвы, а про трамвай, семейное счастье и почтовые марки я уже и не говорю.

Самовнушение должно происходить в очень мягкой и деликатной форме.

Орать на самого себя не надо.

«Эй ты, черт тебя подери, выжатый лимон, дохлятина и невозвратное время! Поймешь ли ты наконец, что ты катаешься как сыр в масле и с каждым днем будешь катиться все дальше и дальше!!»

Такой способ ничего хорошего не сулит.

Человек начинает избегать самого себя.

Зачем в самом деле обострять отношения со своей личностью, когда для этого имеется достаточное количество личностей совершенно посторонних?..

Самое лучшее — это обращаться к себе не во втором лице единственного и даже не во втором лице множественного числа, а в первом лице единственного числа.

«Мне хорошо, я доволен. Мне очень хорошо, я очень доволен. Вот именно, оттого я так и доволен, что мне так хорошо…»

Если утренняя доза не действует и человеку все-таки плохо, то самовнушение надо производить в течение всего дня, вечером и даже до рассвета.

В таких случаях и говорят: дружеская беседа с самим собой затянулась далеко за полночь.

Так надо продолжать изо дня в день до самой смерти — и тогда результаты не замедлят сказаться.

Возьмем для примера самый обыкновенный эмигрантский случай.

Икс заказывает себе костюм в рассрочку. Костюм готов.

Проходит месяц, в течение которого Икс ходит в новом костюме и упорно занимается самовнушением.

А портной в это время занимается шитьем других костюмов и подсчетом грядущих получек.

Подсознание говорит Иксу, что не надо ходить по той улице, где живет портной.

А сознание говорит ему, что почему бы и нет, раз костюм уже оплачен?

Конфликт между подсознанием и сознанием неприятен, тем более что портной явно становится на сторону подсознания и сам… приходит к Иксу.

Дальнейшее совершенно ясно.

Грубая натура, портной, пристает с деньгами и подаст в суд, в то время как одухотворенная натура. Икс, совершенно искренне считает, что деньги давным-давно уплачены.

Надо ли говорить, что окончательная победа остается все-таки на стороне Икса, несмотря на то, что его новый костюм продается в аукционной камере с публичного торга…

Оставшись в одном нижнем белье, Икс внушает себе, что это далеко не белье, а великолепная фрачная пара, но в обтяжку.

А человека, который умеет нечто крепко завинтить себе в голову, обратно развинтить уже невозможно.

— Мне хорошо… Какой на мне чудный фрак! Какая дешевая жизнь во Франции!.. И завтра будет еще дешевле.

КОЛЯ СЫРОЕЖКИН

Если бы Коле Сыроежкину дать полную свободу, то житья в доме, конечно, не стало бы…

— От твоих вопросов можно с ума сойти, — говорила мадам Сыроежкина, вышивавшая для богатой американки древнерусское шелковое белье: Царь-колокол на фоне плакучих ив.

— Коля, заткни свой фонтан, — внушительно говорил мосье Сыроежкин, шофер и глава семьи.

Но Коле было восемь лет и семь месяцев, домашние попреки сносил он с поразительным мужеством и с утра до вечера грыз свои собственные ногти, требуя ясных и категорических ответов на тысячи ребром поставленных вопросов.

В один прекрасный день папа Сыроежкин совершенно потерял терпение, купил Коле клеенчатую тетрадь, ткнул карандаш в руки и сказал таким басом, каким говорят все папы, когда они сердятся:

— Напиши все свои вопросы, но не смей приставать ни к маме, ни ко мне. Когда вся тетрадь будет исписана, я тебе сразу на них отвечу… Понял?

Что ж тут было не понять?..

Коля даже засопел от удовольствия, дернул за хвост взятую им на воспитание кошку и умолк.

Каракули свои он выводил медленно и все время, пока писал, грыз то ногти, то карандаш, то карандашную резинку.

И в доме наступили тишина и благополучие.

А через три дня первый том сочинений Коли Сыроежкина вышел в свет — родителям на утешение, будущему отечеству на пользу.

И вот что было написано в знаменитой клеенчатой тетради:

— Куда идет мой папа, когда он выходит из себя?

— Почему, когда мама плачет, у нее черные слезы, а у меня не черные?

— Что делает центральное отопление, когда оно не действует?

— Почему папа никогда не штопает мамины чулки?

— А у полицейского тоже бывает папа?..

— Почему, когда приходят гости, мама все время пудрится и извиняется?

— Почему, когда гости уходят, мама говорит: слава Богу?

— А что такое рассрочка?

— А почему дети не бывают холостые?

— Почему ангелы не летают на аэропланах?

— Почему папа заварил кашу, а ее не кушали?

— Почему чертей бывает тысяча, а ведьма только одна?

— Что такое нервы?

— И как их взвинчивают?

— И почему их не отвинчивают обратно?

— А кто открывает двери консьержке?

— Зачем папа влезает в протоколы, если он не может из них вылезти?

— Что такое лямка?

— И куда ее все время тянут?

— Почему нельзя играть в игру природы?

— Что делают с истерикой, когда она кончается?

— Почему акцент не отвечает, когда с ним говорят?

— Что такое нечистая сила воли?

— За что тетя Катя держится, когда она ходит по скользкой дорожке?

— Почему на железной дороге никогда не случается никакого счастья?

— Чем режут правду?

— Если Бог видит, когда пала накручивает счетчик, почему Он не скажет папиному клиенту?

— Почему мама говорит, что нельзя грызть ногти, а сама грызет всего папу?

— А как могут все большевики висеть на одном волоске?

— И почему…

Мосье Сыроежкин захлопнул тетрадь, посмотрел на мадам, на Царь-колокол, вздохнул и ничего не сказал.

Ничего не сказала и мама Колина, и только черные слезы, слезы умиления, потекли из ее подкрашенных глаз.

Но Коля этого не видел.

Он спал беззаботным сном, обхватив обеими руками взятую на воспитание кошку, и, наверное, ему снились те сладкие сны, какие снятся всякому человеку, разумно прожившему свои восемь лет и семь месяцев.

ТРУДНАЯ ПУБЛИКА

Угловое кафе, как это часто бывает в Париже, помещалось на углу и ничем особенным от десятка тысяч других таких же кафе не отличалось.

Кофе заваривался раз в год, номера «Иллюстрасьон» были тоже по большей части прошлогодние, а бритый, пятидесяти с лишним лет, почтенный и седой дядя назывался гарсоном.

Завсегдатаи называли его просто Жюль и, пользуясь правами дружбы, десять-пятнадцать сантимов зажиливали из пурбуара.

Относился к этому Жюль добродушно, тем более что убытки широко покрывались иностранцами.

Вот об этих иностранцах и был у нас с ним разговор.

— Больше всего, — излагал мне свою философию Жюль, — поражают меня ваши соотечественники, мосье!

Удивительный народ эти русские.

Во-первых, никогда не приходят они в одиночку, как все прочие нации, а всегда целой компанией.

А во-вторых, — и это самое, мосье, замечательное, — никто из них не знает, чего ему хочется!..

Вот, скажем, приходят наши, французы. Сядут. И сейчас же:

— Гарсон, четыре бока и одно деми!

И больше ничего. Все ясно. Приносишь им четыре бока и одно деми и бежишь к другому столу. А там испанский анархист с девицей из картье. Эти сразу начинают с бенедиктина. Конечно, политикой я не занимаюсь, но должен вам сказать, что пьют эти анархисты как лошади.

Потом, скажем, подъезжает шофер.

Тоже никаких затруднений: кафе-натюр и несколько капель кюрасо! Выпил, сел в свое такси и уехал.

Но вот, мосье, приходят ваши компатриоты. Шесть мужчин и две дамы.

Я ничего не говорю, дамы очень даже комильфо и так же мужчины.

Но скажите: зачем они сейчас же сдвигают все столы в одно место, как будто у них юбилей или банкет?!

А стулья? Вы знаете, мосье, когда они начинают расставлять эти стулья, то проходу уже не остается…

Ну хорошо, пусть, думаю, делают, что хотят, наверное. у них такой обычай…

Подхожу и спрашиваю я, как полагается: «Мсьедам!..»

Вот тут и начинается самое главное.

Ни один человек не знает, чего он хочет.

Все весело хохочут, а никто ничего не заказывает.

Я, знаете, переминаюсь с ноги на ногу, потом ухожу, опять возвращаюсь, потом десяток других клиентов успеваю удовлетворить, а они все совещаются.

Наконец подзывают и говорят: «Один оранжад пур мадам, а мы еще подумаем»…

Конечно, я говорю: «Думайте, сильвуплэ!» — и иду заказывать оранжад.

Вдруг крик: «Гарсон!!!..» — Все восемь в один голос кричат.

«В чем дело?»

Оказывается, мадам передумала: не оранжад, а сандвич — о-жамбон!..

Ничего не поделаешь, приношу сандвич о-жамбон и жду.

А патрон уже, знаете, из-за конторки зверем смотрит.

Конечно, один жамбон на такое большое общество — го тоже, знаете, не торговля!..

Но приходится терпеть. Стоишь и ждешь.

Вдруг опять кричат: «Гарсон!»

«Мосье?»

«Дайте нам карточку!..»

Ну, тут даже и меня сомнение берет. Какая ж, помилуйте, может быть в угловом кафе карточка?! У хозяина фон-де-коммерс сорок два года существует, по наследству перешел, и никогда ни один человек никакой карточки не требовал… «Извините, — говорю, — но карточек у нас нет; а если угодно, так я весь прейскурант могу наизусть изобразить!»

«В таком случае, — говорят, — дайте один бок, одну яичницу, одно мороженое…»

Мон Дье! Конечно, политикой я не занимаюсь, но должен сказать, что уж очень много у вас, у русских, этих самых партий и программ! Каждый ваш компатриот заказывает что-нибудь другое.

А затем, вы меня извините, мосье, но если человек идет в кафе, так он же должен по крайней мере знать: хочется ему пить или хочется ему есть? Хочет он горячего или желает он холодного?!

Правда, ни одна нация не дает такой большой пурбу-ар, как ваша, но зато же и набегаешься с вами сколько угодно…

Жюль не успел докончить разговора и побежал на зов: испанский анархист в десятый раз требовал два бенедиктина для себя и для девицы.

Очевидно, эти твердо стояли на одной и той же платформе.

ЖАЖДА ОБЩЕНИЯ

По вечерам, когда она за целый день как следует наработается, эмиграция ходит друг к другу в гости.

Хождение в гости — это, в сущности говоря, очень сложное явление.

Нечто среднее между неизлечимым сумасшествием и взаимным грабежом.

Но так как русские еще тысячу лет назад взяли исторический подряд на хлебосольство, то отказываться уже поздно.

Хочешь не хочешь, а надо.

Обычаи искоренять не так легко и просто, особенно в так называемой домашней жизни.

Социальная революция может опрокинуть целый государственный строй, а подклеенное любимое блюдечко все-таки останется на своем месте.

Одним словом, что говорить, быт это то. на чем все держится.

Империи падают, быт остается.

— Что вы делаете завтра вечером?

— Мы еще не знаем. А что?

— Нет, ничего… но если у вас ничего более интересного не предвидится, то заходите к нам на огонек.

— Спасибо, непременно!

И, сломя голову, с тремя сногсшибательными пересадками, люди отправляются к черту на кулички, чтобы посмотреть, как он горит, этот самый огонек.

А потом начинается.

— Ну, знаете, к вам добраться… фу, дайте дух перевести… ужасающая даль… прямо кругосветное путешествие.

У хозяйки сразу слетает вся пудра с носа.

— Ну, что вы… а мы так уже привыкли… и притом до Опера от нас ровно двадцать две минуты…

Это значит: контрудар.

— Раздевайтесь, пожалуйста… Марья Петровна, дайте вашу шляпу, я ее пристрою… вот здесь… в ванной.

Марья Петровна нервно закусывает крашеные губы.

Как, разве вы с ванной?

— Неужели вы не знали? Конечно! Я же вам говорила, что с ванной, с шаржами и с комнатой наверху…

— Ты пони-маешь, Володя?

В вопросе Марьи Петровны, обращенном к мужу, одновременно и преклонение, и зависть, и ревность, и ка-to и-то глухое раздражение по адресу самого Володи.

Увертюра, во всяком случае, сыграна. Начинается действие первое: хозяева показывают гостям квартиру.

Марья Петровна фальшиво восхищается, а Володя, умеющий угождать дамам, дергает какую-то цепочку и восклицает с непритворным восторгом, наблюдая за шумом воды:

— Чудесно! Настоящий Бахчисарайский фонтан…

После увеселительной прогулки в кухню и по длиннейшему катакомбообразному коридору гость уже имеет полное право на чай.

Обычай — деспот меж людей.

И тут свой, освященный годами и обстоятельствами, трафарет: груда развесных бисквитов и одна смутная ложноклассическая птифурка.

Не выносящий асимметрии, Володя сразу приканчивает одинокую птифуру, после чего и завязывается обычный светский разговор.

— А сколько вы даете консьержке? Всего двадцать нить франков в месяц?! Ты по-ни-маешь, Володя!

Но Володя налег на бисквиты, ибо приглашение на огонек было им легкомысленно понято как приглашение на ужин, в то время как об ужине и помину не было, несмотря на три пересадки и мебель рюстик…

— Кстати, почему это вы все, господа, помешались на этом самом рюстике? Ну, скажите мне, пожалуйста, Иван Иваныч, что у вас общего с Нормандией и почему этот ваш подстаринный буфет должен быть непременно нормандским?

Иван Иваныч человек прямой, а затем, чего стесняться с людьми, которые, вообще-то говоря, живут в меблирашках.

— Дело в том, Владимир Петрович, что ведь это только так говорится. — рюстик… а на самом деле это просто рассрочка.

— В рассрочку?! Ну нет, друзья мои, я бы уже предпочла всю жизнь жить в меблэ, чем каждый раз рассрочиваться и волноваться.

Чтобы смягчить явно запальчивую выходку супруги, Володя переводит разговор на международные темы.

— А франк все-таки поднимается…

— Кстати, как вы устроились с налогами?

С налога разговор незаметно переходит на психологию среднего европейца, который готов повеситься, чтобы только сэкономить свои двадцать пять сантимов.

Явление, конечно, безотрадное и от русского хлебосольства бесконечно далекое.

На этом основании Володя снова хрустит бисквитами. а Марья Петровна и Анна Семеновна отправляются сначала в Бахчисарай, а потом посмотреть, как Анне Семеновне переделали ее новое прошлогоднее платье.

Потом гости начинают собираться домой.

— Бог с вами! Куда вы спешите? Посидели бы еще немножко, вот ваша шляпа…

— Нет, спасибо, три пересадки, страшная даль, завтра рано на работу, теперь очередь за вами, смотрите! не надуйте…

— Непременно…

— Конечно…

— До свидания.

— До свидания.

— До скорого!

— Не забывайте!

— И вы тоже…

— Тсс… ради Бога, на лестнице потише…

— Да. да, всего хорошего!

Внизу хлопает дверь.

— Слава Богу, что еще забыла бриоши подать…

Это говорит Анна Семеновна и быстро выключает все выключатели.

— Лучше бы я на эти три франка, что метро стоит, марсельского мыла купила бы..

Это говорит Марья Петровна, спускаясь с Володей под землю. И все.

ПИСЬМА ОБИЖЕННЫХ ЛЮДЕЙ

Долго я собирал эту коллекцию. Наконец могу похвастать.

Оказывается, что, если принять одесскую систему деления некоего целого на большую половину и на меньшую, то вся большая половина любезных соотечественников только и делает, что обижается.

Происходит ли это от особой чувствительности или от обмена веществ, не знаю.

Знаю только, что обижаются и опровергают.

Иногда эта страсть к опровержениям захватывает целый беженский район вроде ветряной оспы или краснухи.

Бывает и так, что обиженная личность выступает самостоятельно, опираясь только на самолюбие и орфографию.

Не посягая ни на то, ни на другое, публикую для поль-<ы просвещения несколько выдающихся экземпляров.

На основании устава о наказаниях, налагаемых господами мировыми судьями, а также покойного императора Наполеона 1-го, действующего на территории Французской Республики, прошу в ближайшем номере вашей, так сказать, уважаемой газеты исправить досадную опечатку, вкравшуюся куда следует, а именно, что, танцуя мазурку в пользу восстановления родины с благотворительной целью, сказано, что я «бык на своем месте»…

Полагаю, что довольно неудобно публично выражаться про труженика сцены, что он есть грубое животное — бык и еще, главное, что он на своем месте, как будто это какой коровник или вообще загон для скотины…

С почтением

Солист короля Черногорского

и заслуженный артист международных танцев

Пяткин-Терпсихоров.

Многоуважаемая Редакция!

В целях восстановления истины не могу обойти фак-том молчания факт искажения правды и матки в вашей органе.

Да погибнет мир, но да здравствует юстиция, как вы* ражались наши древние римляне.

Что же касается существа, то, не говоря уже о деталях вашего сотрудника, в публикуемых мемуарах имеется вопиющая историческая неточность и даже грубая ретроспективная ошибка, на которую считаю себя обязанным пролить.

Поэтому, на основании ответственности перед лицом грядущих поколений, настоящим заявляю, что: я, нижеподписавшийся, штурман дальнего плавания в отставке, Иван Игнатьевич Герасименко, пятидесяти четырех лет. вдовец и теософ, с лицом, пожелавшим остаться неизвестным и скрывшимся под тремя звездочками, ничего общего в упомянутых мемуарах не имею, равно как бунчуковым писарем при ясновельможном пане Гетмане никогда в своей земной жизни не состоял, хотя действительно принужден был при перемене режима удалиться на паровозе, во избежание вышеупомянутого народного гнева.

Настоящее же опровержение считаю необходимым на случай совпадения двух личностей в популярном малорусском окончании, как, например, Левченко или даже Гриценко.

Примите все прочее. И. Герасименко.

Дорогая Редакция.

В качестве друга периодической печати, позволяю себе задать небольшой вопрос: уместно ли в такое тяжелое время и при ежедневной дороговизне жизни печатать столь подробные сведения о происходящих землетрясениях, которые самым нежелательным образом действуют на психологию читательских масс, принужденных бороться за существование?

Мне кажется, что, наоборот, надо сеять разумное, доб-|х» е. вечное, а не подобный пессимизм, говорящий о грустных явлениях природы, каковые плюс похоронные анонсы убивают дух самодеятельности.

Прошу сочувствующих этому начинанию откликнуться на столбцах, и, конечно, извиняюсь за беспокойство. С совершенным почтением. Старый друг.

М.Г.

Чтобы далеко не бегать, позвольте прибегнуть к содействию голоса печати.

В интересах картд-идантите, каковые до пятнадцати лет считаются младшим возрастом без всяких расходов, надо же ж выяснить, как быть с нашей объединенной молодежью, среди которой имеются многие, что им де-юре под семьдесят, но де-факто никак больше шести-семи лет дать нельзя.

Неужели брать с таких семилеток весь налог полностью. невзирая на букву закона?!

На ответ прилагаю марку.

А. Л. Г.

В номере вашей газеты напечатаны так называемые силуэты, в которых имеется один силуэт, прозрачно намекающий на меня, несмотря на явно вымышленное имя мадам де Курдюковой, устроительницы патриотических собеседований на пляже.

Хотя ваш маленький фельетон и не отрицает наличности купального костюма на моем корпусе, но все же позволяет клеветать как по адресу моего пола, так и характера.

Сим заявляю, что я привлекаю его к ответственности и надеюсь, что, хотя он маленький, но от Немезиды не уйдет.

С сов. почтением (подпись).

РАССКАЗ ПРОСТОГО ЧЕЛОВЕКА

Больше всего на свете уважаю я медицину.

На днях, от нечего делать, пошел к доктору: себя показать, на него посмотреть.

Доктор из хохлов, симпатяга.

Обрадовался мне, как родному.

— Здравствуйте, — говорит, — и на что жалуетесь?

— Не такое теперь, — говорю, — время, доктор, чтоб жаловаться, но, между прочим, вам виднее.

— В таком случае ложитесь и не дышите…

Лег это я на ихнюю докторскую мебель, вытянулся во весь рост и не дышу.

А он сейчас же, значит, молоточек вынимает и как начнет со мной, лежачим, по всему корпусу перестукиваться, так его уж и остановить невозможно.

Ну, думаю, пропал я со всеми потрохами!..

Практика у них в эмиграции, наверно, неважная, зато, как до пациента дорвутся, в живых не оставят…

В общем, настукал он по всем местам как следует, потом стал животики мять и говорить:

— Теперь скажите «а»! и еще! и еще!., и все время!

Он, стало быть, мнет, а я акаю.

Так мы с ним минут десять вместе и веселилися.

Потом, видно, и его совесть замучила.

— Одевайтесь обратно, я, — говорит, — на скорбный лист записать вас должен.

— Неужели, — говорю, — так плохо?..

— Дело, — говорит, — не в этом, а именно что у вас товарообмен неважный и во всех ваших веществах никакой диффузии нету!

Гм… ну, думаю, им. конечно, виднее, оделся себе обратно и сел.

А доктор, значит, гроссбух вынимает и, очками нос оседламши, все вопросы подряд спрашивает.

— И по какому поводу прабабушка умерла, и не было ли у нас в роду падучей, и не сосет ли под ложечкой перед заходом солнца, и не злоупотребляю ли натощак маринованной сельдью, и прочее.

Расспросил все. что полагается, а потом скороговоркой и говорит:

— Избегайте грибов, бобов и сыров. Как увидите, сейчас же избегайте!

— Черного мяса не ешьте, белого мяса не ешьте, никакой рыбы не ешьте и овощей тоже не ешьте.

А все остальное ешьте!

— Спите при открытых окнах, прямо на подоконнике.

Дышите правильно, правой и левой грудью попеременно!

— По утрам заваривайте крутой кипяток для чаю, но только чаю. Боже вас сохрани, не сыпьте, а прямо так, один чистый кипяток сверху донизу на себя и лейте!..

Для правильного кровавого обращения.

— Перед сном делайте легкую гимнастику, вытягивайтесь на носках и потом приседайте, так час-полтора, не больше.

После чего немедленно в аптеку бегите и на весы кидайтесь.

А с весов домой, на подоконник — и спать!.. Поняли?

— А главное, — говорит, — климат переменить надо и, ни в каком случае, в метре не ездить!.. Поняли?

— Как не понять!.. Может. — говорю. — обращение у меня и кровавое, а только. — говорю, — извините, голова у меня, слава Богу, в порядке-с…

И заплатил ему, сколько надо, и вышел.

Даже дверью от досады хлопнул.

Полез в Норд-Сюд, чтобы климат переменить, трясусь по второму классу и думаю:

— Оно, конечно, великая вещь медицина, но не про нас, эмигрантов, писана…

А потом такая меня тоска взяла, что хоть вешайся.

Вылез я на какой не помню станции, зашел в угловую бистру и так этим самым пиконом ихним наложился, что только под утро и опомнился.

Стал на углу и думаю:

— Как-никак, а и доктора ошибиться могут… Ведь вот, можно сказать, полный солнечный восход солнца происходит, а у меня, между прочим, под последней ложечкой сосать начало…

КРИК ДУШИ

«Дорогая редакция Задушевного Слова!

Папа говорит, что я совершенно де-на-ци-о-на-ли-зи-ро-ванный ребенок и что ничего путного из меня не выйдет, потому что, когда ему было одиннадцать лет, так он не ходил с голыми коленями, а бегал в прерии и жил в настоящем вигваме у них на даче и, вообще, была романтика, а я хожу с голыми коленями и бегаю только к эпи-сьерке, когда мама приходит из кутюра и посылает меня купить шикоре.

Но папе хорошо так говорить: он задавил старуху, потому что плохо знает французский язык, и мама носила ему кушать два с половиной месяца за неосторожную езду.

А вот дядя Петя говорит, что это ничего, лишь бы я учился на казенный счет и мог бы быть химиком, потому что когда мы поедем обратно в Россию, то химики будут первые люди, которые все возродят, тогда папа ему опять говорит, что канализация гораздо важнее, потому что на одних аперитивах далеко не уедешь, как дядя Петя.

Они очень кричали и даже закрыли двери, но я подслушал. что у Коли — Коля это я — взболтанные мозги, и он помешан на бициклетках без единой басни Крылова.

Прошу вас, дорогая редакция, напечатать, что я не согласен, потому что мне уже тринадцать лет и я вовсе собираю почтовые марки, и что мама гораздо добрее, хотя у нее зрение от болгарских крестиков, но она говорит, что я недюжинная натура, потому что я подаю ей надежды и все, что она просит.

У нас самый лучший лицей и самый первый по футболу хоккей, но очень строго по калькюль, потому что если получаешь стипендию, то надо все знать наизусть по-французски, потому что по-русски со мной занимается папа по воскресеньям и заставляет писать диктант, Василий Шибанов, или прямо из русских газет, чтоб я знал всю изящную словесность, но, слава Богу, не наизусть, а то можно с ума сойти, так много.

Но я больше люблю фильм — компле[1] «Шпионка с черными глазами» и «Роковой поцелуй на Ниагарском водопаде», только для взрослых; относительно сильно-комических, то Шарло и этот толстяк Понс, помпье[2] без квартиры.

Я имею двух товарищей, один Жан-Жак и другой Жан-11<>ль, они раньше удивлялись, что я им набил морду.

Они говорят, что из-за русских все стало дорого, потому что все русские ездят на такси, а ихние папы должны терять на царских бумагах и ходить пешком, но я им обещал, что когда буду химиком, то все уплачу до копейки. а если будут приставать, то опять набью, и они замолчали, но, в общем, они ни черта не понимают, потому что за одну советскую с могилой Ленина дают три новых Гваделупы.

Из русских детей я знаю только Вову Шмендрикова, но мне не позволяют с ним встречаться, потому что его дедушка союз молодежи и мой папа говорит, что он не переносит его, хотя я этого не понимаю, зачем папе возиться и переносить совершенно чужого человека и при чем тут Коля, тем более что он бойскаут и тоже с голыми коленками.

Вообще мама говорит, что у папы испортился характер и что одна надежда, что зарубежная Россия и «Иллюстрированная Россия» соединятся вместе и тогда можно будет жить по-человечески, а не прозябать физическим трудом без ванной комнаты.

Я еще хотел рассказать про Люс, в которую был влюблен в начале прошлого учебного года, но дядя Петя говорит, что любовь — это святое чувство, особенно если француженка, и могут быть неприятности, поэтому я не пишу, пусть она лучше умрет вместе со мной.

Кроме того, мне трудно выражаться, потому что я все время думаю по-французски, даже вергюль.

Прошу Вас, дорогая редакция, напечатать эту биографию и сообщить, кто еще из детей может составить семнадцать мо круазе из архимандрита по диагонали.

Коля Сыроежкин».

ПЕРЕПИСКА С НАЧИНАЮЩИМИ

Не останавливаясь пред почтовыми расходами, несколько самопишущих соотечественников почтили меня целым рядом писем и присылкой своих литературных опытов.

Большинство авторов — явные самородки, и мне кажется, что для некоторых из них публичный ответ может явиться своего рода поощрением и содействовать развитию их скромных зарубежных дарований.

— Как знать, — пишет один из них, — может, меня надо только как следует толкнуть, а дальше я уж сам пойду.

Что ж, толкнем, пожалуй.

И в самом деле; если в советской России на тысячи неграмотных приходится по одному пролетарскому писателю, то в России зарубежной должно быть совершенно наоборот: по тысяче писателей на одного неграмотного.

Итак, будем толкать.

Многоуважаемая Сафо!

Присланную вами драму «Липочки цветут» мы получили и не скроем, что она потрясла нас до основания.

Особенно поразителен третий акт, на вокзале, где, после десятилетней разлуки, героиня принимает совершенно чужого начальника станции за своего умершего жениха и покрывает его безумными поцелуями на фоне всеобщего крушения поездов.

Вы спрашиваете, есть ли у вас эспри и не найдется ли у нас подходящего издателя?

Как вам сказать?.

Издатель, пожалуй, нашелся бы, но, представьте себе, совершенно без эспри; даром не напечатает.

Самое лучшее, если бы вы послали вашу драму доктору Нансену.

Как-никак, а все-таки он официальный комиссар по русским делам.

Всего хорошего и мерси!

Последний могикан ставит вопрос ребром:

Имеет ли право человек в возрасте после шестидесяти называть себя дитятей, или уже, так сказать априори, он «читается отцом семейства, и в споре между отцами и детьми обязательно должен находиться на стороне отцов и действовать как таковой?

Вопрос, несомненно, глубоко волнующий и острый.

Разве не видим мы сплошь и рядом, что человек по паспорту камергер, а по душевным качествам теленок.

И как определить, где кончается паспорт и где начинается душа?

И является ли вообще впадение в детство юридически наказуемым, особенно если впадение это совершается по политическим убеждениям и на чужой территории?

Трудно советовать, господин могикан! И высший монархический совет, который мы можем вам дать, — один:

— Впадайте дальше.

Ваша статья о бойскаутах свидетельствует о безукоризненном знании предмета.

Вы смело срываете маски и категорически подчеркиваете, что бой это одно, а скаут это другое.

Если мы вас правильно поняли, то дело идет о полном раздвоении личности.

Так всегда бывает: личность раздвояется, а папа с мамой убиваются.

Если они совсем не выдержат, приходите к нам, мы из вас сделаем спортивную команду!

Повторяем снова, что Старая Русса — это город, а не пожилая русская дама, как вы ошибочно полагаете.

Стыдились бы!., а еще пишете рассказы из эмигрантской жизни в Бессарабии и просите дать вам какую-нибудь захватывающую тему.

Ладно, вот вам тема:

Самоубийство с целью грабежа! Но только обязательно в Кишиневе!..

Никогда бы не поверил, что такой черноземный талант прозябает в каком-то Биянкуре, в то время как до Парижа двадцать минут езды по трамваю!

Иван Иваныч пишет:

«…и будучи человеком скромным, сочиняю в свободное от занятий время стишки, главным образом из жизни младшего возраста, без всяких этих современных фиглей-миглей…»

Так, например:

Вы правы, Иван Иваныч, от стихов ваших несет такой свежестью, что простудиться можно.

Для ободрения посылаем вам ответ, тоже в стихах и тоже, знаете, без всяких фиглей-миглей:

ЛЕТОМ

«Зимой люди делятся:

На умных и глупых, бедных и богатых, веселых и скучных. добрых и злых, серьезных и легкомысленных, холостых и женатых, партийных и беспартийных, худых и толстых, нормальных и сумасшедших.

Летом все эти детали исчезают, и остается только одно: Уезжающие и остающиеся.

Человек, который уезжает. — это человек.

Человек, который остается, — это не человек, а так себе.

Никакие социальные перегородки не разъединяют людей так резко, как так называемый летний сезон.

Неизвестно почему и кем, но с незапамятных времен установлено, что порядочный человек хоть раз в году должен: отдохнуть, загореть или в крайнем случае покрыться веснушками.

Недаром сказано, что женщина без веснушек все равно что дача без мебели.

И в самом деле.

Для чего существует это самое лоно природы, как не для того, чтобы в него погрузиться?!

— Я погружаюсь, ты погружаешься, он, она. оно — погружается…

Конечно, и здесь существует множество ухищрений, и бывают такие двуличные натуры, которые ставят перед собой горшок с геранью и стакан водопроводной воды и на вопрос, куда вы едете этим летом — с неподражаемой наглостью отвечают:

— Да Бог с вами… зачем нам ехать, когда у нас и так настоящая дача!..

Но о них и говорить не стоит:

— Парии и лицемеры.

Тот, у кого еще сохранились остатки самолюбия, заявляет честно и открыто:

— Мог бы поехать, но не хочу.

— Почему же, собственно говоря?

— Собственно говоря, потому, что жизнь мне еще не надоела.

— Я вас решительно не понимаю.

— Не понимаете… Хорошо. Так вот, когда у вас будет, собственно говоря, сотрясение мозга, тогда вы все и поймете.

— Почему же от морских купаний, и вдруг такая… вещь?

— И он еще спрашивает почему?!

Несчастный! Да разве вы не понимаете, что ни до каких морских купаний вы просто не доедете! Что, отъехав двадцать километров от Парижа, вы погибнете на двадцать первом, со всеми вашими саквояжами, несессерами и полосатыми брюками, что на следующий день ваше имя будет с ошибками напечатано в хронике железнодорожных происшествий?!

Конечно, если вы настолько честолюбивы, что ради газетной рекламы готовы даже рисковать жизнью, тогда, разумеется, поезжайте, и сча-стли-во-го вам пути…

После такого диалога остающемуся все-таки как-то легче на душе.

В качестве напутствий можно еще упомянуть: кражу в пути, ограбление, нападение на поезд, эпидемию, сквозняки, лихорадку от перемены климата, смерть от перемены пищи, мало ли чем можно подбодрить человека, который уезжает!

Если же ничего на него не действует, то надо махнуть рукой и сказать себе самому:

— В сущности говоря, загореть можно и в городе.

Из всех народов самый непоседливый — это, конечно, русский.

У французов есть декларация прав человека и гражданина, у англичан — великая хартия вольностей, у немцев — Веймарская конституция, и только у русских — расписание поездов.

Кроме общеизвестных пяти чувств, мы обладаем еще и шестым: чувством железной дороги.

За восемь лет мы столько наездились и столько проделали сезонов, зимних и летних, под столь разными градусами долготы и широты, что география стала нашей историей, а история превратилась в географию.

Поэтому, как только наступает лето, у нас начинает сосать под ложечкой, и нет такого последнего эмигранта, которым не овладевали бы беспокойство, охота к перемене мест.

— Все разъехались, позвольте и мне разъехаться!..

Режим экономии для нас не существует.

Мы уже столько режимов пережили, что и экономить не стоит.

И, наконец, нашли на чем! Потеряв собственное отечество. будем мы теперь на чужой климат скупиться, еще чего захотели!!!

В результате начинается: визы, фотографии, консьержкины удостоверения, нансеновские паспорта, путеводители, телеграммы, почки, печенки, семейные анализы, детские костюмы, брюки в полоску, брюки просто — одним словом, вертиж.

А по совести говоря, все это, если хорошо вглядеться, сплошной оптический обман и из ста уезжающих русских уезжает только один, а девяносто девять отделываются тем, что пососет-пососет у них под ложечкой и перестанет.

Зато разговоров об отъезде не оберешься.

Послушать, так в первую минуту кажется, что все сорок тысяч эмигрантов пятнадцатого июля утром отправятся прямо в Биарриц; только и ждут, чтобы четырнадцатого Бастилию взять и сейчас же на рассвете уехать.

А на самом деле никто никуда не едет, ибо ни у кого ничего нет; разве только почки.

Так у бедных людей почки и в городе загорают.

НЕСКОЛЬКО ПОЛЕЗНЫХ СВЕДЕНИЙ ОБ АМЕРИКЕ

Америка ежедневно омывается тремя океанами со всех трех сторон.

С четвертой стороны у нее — только канал, но зато Панамский.

Коренными жителями являются индейцы, число коих четыреста лет назад доходило до пяти миллионов, ныне же благодаря американской технике доведено до пяти тысяч человек.

Все остальные нации являются элементом пришлым.

Англичане и ирландцы стоят на главном месте.

Потом, постояв, первые идут в губернаторы, вторые — в полисмены.

Итальянцы занимаются парикмахерским делом и убийствами.

Румыны играют на скрипках, женятся и разводятся.

Евреи печатают так называемые шифскарты[3] и потом рассылают их по всем своим родственникам.

Что же касается русских, то они делятся на духоборов и присяжных поверенных.

Духоборы постепенно вымирают, а присяжные поверенные служат судомойками…

Политический строй Америки — веселый и жизнерадостный.

Из тридцати американских президентов большинство умерло своей смертью и только трое были убиты, но при большом обороте такой ничтожный процент не имеет, разумеется, никакого значения.

Из бывших президентов особенно популярен Джон Вашингтон.

Он прославился борьбой за независимость и ежегодным освобождением учащихся от занятий в день своей смерти.

Монетной единицей считается доллар, поэтому Америка и богата.

Сами американцы очень добродушны и отзывчивы. Достаточно сказать, что в самой большой своей тюрьме, Синг-Синг, они устраивают для смертников прекрасные концерты накануне казни: сначала исполняются духовные песнопения, потом выступает Шаляпин, потом всем раздаются бутерброды.

Кстати сказать, и самая казнь обставлена очень гуманно. Человека сажают на электрический стул, вставляют в него штепсель и дают полное парадное освещение всех внутренностей.

Что же надо для того, чтобы попасть в Америку?

Прежде всего надо, чтобы в другом месте вам жилось плохо.

Раз вам живется плохо, то это уже хорошо.

Остается только заполнить опросный лист.

Будьте осторожны и предусмотрительны!

Прежде всего под угрозой тяжкого наказания за дачу ложных сведений вы должны ответить честно и прямо:

Была ли у вашей бабушки скарлатина?!

Я знаю робких и двоедушных людей, которые уклончиво писали:

— Корь…

Но должен сказать, что это не помогает.

Следующий вопрос: не сумасшедший ли вы? На этот вопрос лучше всего кратко ответить: нет.

Затем вас спрашивают:

— А как вы относитесь к многоженству?

Пишите уверенным и размашистым почерком:

— С нескрываемым отвращением!

Наконец, последний вопрос: Имеете ли вы при себе пятьдесят долларов на первое время?

Отвечайте: да. имею.

И не беспокойтесь, любая пароходная компания выдает эту сумму напрокат перед спуском на берег, а затем, после исполнения всех формальностей, у вас эти пятьдесят долларов отнимут.

Если хотите, можете их записать в расход.

Еще один практический совет.

Приехав в Америку, непременно изучайте английский язык.

Способов изучения — тьма, но самый популярный и простой — это после четырнадцати часов работы на бисквитной фабрике — посещать бесплатные вечерние курсы для взрослых.

Через три месяца вы умрете от истощения, но зато с просветленным и твердым сознанием, что эйч не всегда произносится так, как пишется.

О ПОЛЬЗЕ ВОДЫ

Прежде всего разберем с точки зрения, что есть вода как таковая.

Так называемая вода есть не более и не менее как влага, или, точнее говоря, жидкость.

Принимая во внимание подобный факт, мы имеем перед собой задачу, которую нам дал товарищ Задачник нашего рабочего факультета, или, точнее говоря, рабфака, а именно что?

А именно то, что вода бывает дождевая, идущая сверху, и минеральная, идущая снизу, не говоря уже о таких явлениях природы, как всем известный кипяток.

Смешно скрывать, что вода имеет громадное значение для всего человечества, как воодушевленного, а также для членораздельных животных и всех, вообще, органов, живущих на нашем земном шаре, включая даже такие несознательные индивиды, как домашний скот.

Если случается, что вода течет, значит, нет никакого сомнения, что это вода вполне текущая; если же, наоборот, она стоит на одном месте, то это уже, извиняюсь, болото.

Главное значение вода имеет для: питья, мытья, стирки и наводнения.

Но, кроме пользы, от воды бывает и социальный вред, как холера и тому подобное, если пить в сыром виде, как говорится, в чем мать родила.

Таким образом, перейдем на морской путь.

Если б не было морской воды, то для флота было бы очень плохо, потому броненосец не может долго держаться на суше и во что бы то ни стало должен плавать в противоположном направлении.

Такой же вопиющий факт имеется в отношении рыбы, как, например, кефаль или селедка как таковые.

В то самое время, как без воды они, так сказать, дохнут на ваших глазах и, напротив, как в воду опущенные, цветут, как роза.

Опять же, метота икры невозможна сухопутным путем по причине того идеала, что всякое сырье любит сырость, а если нет, — позорная смерть и полное прозябание.

Что касается в смысле урожая растений, то хотя она прет прямо из земли, а поливать надо до последней капли человеческой жидкости.

Из истории мы узнаем, что еще древние египтяне занимались разлитием Нила, чтобы поддержать цветущую промышленность своих хлебных злаков; чего нельзя сказать об эскимосах во глубине сибирских руд.

Во времена проклятого самодержавия сколько гибло озимых и яровых от сухой погоды и солнечных ударов, как страшная жертва общественного термометра, невзирая на голодающие губернии и даже уезды.

Но наша советская власть повернулась своим лицом к деревне и собственноручно оросила несжатую полосу крестьянского хозяйства вплоть до исстрадавшихся низов киргизской республики, объединив в мощную канальскую систему разрозненные каналы водопроводной сети.

Переходя к предмету настоящего сочинения, необходимо остановиться на значении воды в отношении антисанитарного здравоохранения революционных элементов нашей необъятной родины.

Почему всевозможная человеческая индивидуальность умывается и даже ходит в баню, несмотря на потерю времени для самообразования?

Почему?!

А потому, отвечает аналогия, что если наша индивидуальность не будет мыться, то ее окончательно загрызает вша. сей гнусный пережиток деспотического режима и сверхъестественной истории.

В заключение не можем не упомянуть про классовую борьбу женского сословия, каковое зачастую рыдает навзрыд по причине алиментов или несходства пола и характера в гражданских браках вышеизложенной эпохи.

Можем ли мы, наложив на себя руки на сердце, считать упомянутые слезы, так сказать, текучей водой?!

Или должны с презрением отвергнуть как подлый вопрос буржуазного разложения женской личности, считая означенную жидкость показательным приемом на семейном фронте?

Ввиду того, что ответ напрашивается сам и, так сказать, спрос соответствует предложению. находим нужным выразить общественное порицание и закончить словами нашего великого поэта:

«У ЛУКОМОРЬЯ ДУБ ЗЕЛЕНЫЙ…»

Товарищи комсомольцы, мужского и женского рода!

Вот уже ровно сто двадцать семь лет. как родился Пушкин, а между тем что сделано нами, чтобы увековечить его память с точки зрения диктатуры пролетариата?

Смешно сказать, но ничего.

Так сомкнем же ряды и разберемся.

Пред нами знаменитый пролог к «Руслану и Людмиле», написанный в худшие времена царизма.

Не подлежит никакому сомнению, что это глубочайшая аллегория, которая только по условиям жестокой цензуры была названа прологом.

На самом же деле это, в полном смысле слова, эпилог, со всеми вытекающими из него последствиями.

Наша задача — очистить и выскоблить гнусные наросты цензурного гнета и, восстановив первоначальный смысл пушкинских символов, предоставить их для широкого массового потребления.

Итак.

«У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том».

Что же это за Лукоморье?!

На первый взгляд, как будто бы ничего особенного, так себе, место для невинных прогулок беднейших классов населения.

Но, увы. это только на первый взгляд.

Мрачная действительность доказывает с вопиющей очевидностью, что так называемое Лукоморье есть не что иное, товарищи, как оплот воинствующего империализма, или, иначе говоря, Балтийская морская база.

Таким образом, настоящий смысл пролога-эпилога резко меняется с первого же слова.

— У Балтморбазы дуб зеленый…

Но почему дуб?

Почему именно дуб, а не другая древесная порода?!

Да потому, что дуб — это классовый символ буржуазного могущества, уходящий всеми своими корнями в происхождение семьи, частной собственности и государства.

Но Великая Октябрьская революция с корнем вырывает этот развратный дуб и сажает на его место молодой бедняцкий ясень!..

Таким образом, в процессе грозного социального древонасаждения зелено-кадетский дуб превращается в красно-пролетарский ясень, и уже по-новому звучит, очищенная от искажений, великолепная пушкинская строфа:

— У Балтморбазы ясень красный.

Но идем дальше!

Не ясно ли вам, товарищи, почему находящаяся во второй строчке цепь — златая?..

Пусть присутствующие на собрании товарищи-металлисты и, вообще, побывавшие в ссылке выскажутся с полной откровенностью, видали ли они когда-нибудь каторжные цепи из настоящего золота?

Конечно, нет!

И даже совершенно невооруженным глазом можно определить, что это грубейшая подделка, сделанная по требованию охранного отделения с целью затемнения народного самосознания…

Нечего и говорить, что вышеизложенная цепь сработана из чистого железа или, в самом крайнем случае, из чистой стали.

Стало быть, не златая цепь, а стальная.

Так и запомним.

Однако же идем дальше.

— «И днем, и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом».

Здесь мы, можно сказать, вплотную подходим к грустному явлению бессовестной эксплуатации наемного труда:

— И днем, и ночью…

Я ставлю вопрос: возможны ли в социалистическом государстве подобные стихи?! И отвечаю: нет, невозможны!

И да здравствует восьмичасовой рабочий день, независимо от качества продукции!

Теперь нам остается разобраться в отношении так называемого ученого кота, действительно ли это настоящий кот из кошачьего племени и, так сказать, обыкновенная кошка мужского пола или это только псевдоним, под которым скрывается изможденный скелет, пострадавший за убеждения?!

Принимая во внимание, что, как Руслан, так и Людмила, были великокняжеского происхождения и почти царского корня, то можно с уверенностью сказать, что вышеупомянутое домашнее животное ничего общего с ними не имело и что в данном случае оба они страдали за буржуазную любовь, а не за программу-максимум или какие-нибудь другие террористические действия.

В таком случае следует обратиться к логике, которая ясно показывает, что, с одной стороны, это не псевдоним, а с другой — диаметрально-противоположной стороны, это далеко не кот.

Очевидно, Пушкину необходимо было тщательно замаскировать пропагандный характер своего произведения, вследствие чего он и вставил своего кота, подобно тому, как в армянской поэзии имеется так называемая селедка.

Таким образом, кот должен быть уничтожен в ударном порядке, несмотря на общеобразовательный ценз.

Итак, что же мы имеем в благоуханных стихах пушкинского эпилога?..