Дoрoгoй дaльнeю

12. Процветание тоже переживем

Дожди кончились, но было еще сыро, чтобы выезжать в поле. Солнце пока редко выглядывало из-за темных туч. Иван занимался ремонтом до трех часов без перерыва и потом отправился домой. Галина встретила его во дворе. По её виду понял, что опять что-то стряслось.

— Ну что еще? — с настороженностью спросил.

— Участковый заезжал. Тебя спрашивал. Ожидал дома застать, в обед. А ты не пришел. И он сказал, чтоб ты сам к нему зашел… Ой, как он меня напугал! Я ж на огороде была. Потом че-то домой побежала. Дверь открываю, а навстречу мне — шасть! — фигура. У меня сердце обмерло. Я ведь не сразу поняла, что это он. Почему вы такие безалаберные, говорит. Хату не запираете. Опять стащут что-нибудь, а мне ищи. Так, я ему говорю, мы сроду не запирали…

— Сколько в доме он пробыл? — перебил Иван, неприятно ошарашенный этим визитом.

— А я у него спрашивала? Слышала, как машина подъехала, но не обратила внимания. Думала не к нам. Минут пять, может, дожидался, пока я появлюсь…

«Ага, за эти пять минут, он все мог осмотреть, и даже, при желании, несанкционированный обыск провести», — Иван обратил внимание, что дверь в амбар распахнута, и со двора видно, что в ларях — зерно.

— А в амбар дверь кто открыл? Не он ли?

— Вроде я. Курам зерно брала.

— Так он или ты?! — рявкнул Иван.

— Ну, что ты прикопался? — до слез обиделась Галина.

— А то, что он полностью выведал, что у нас есть.

— Зачем? — спросила она другим тоном, почувствовав себя виноватой.

— На случай конфискации имущества, — пробурчал Иван.

Он, правда, тут же придержал себя в своих устрашающих предположениях. Нечего жену пугать, она и так испуганная. Но и сам в безвестности долго не смог усидеть. Умылся, побрился, надел свой новый свитер, с изображением Че Гевары, бородатого революционера, и пошел узнавать, что участковому надо.

Замаев был свой, родился здесь. За глаза его звали Ленчиком. Он учился заочно по «целевому направлению». Иван знал, что это такое. Когда Елена поступала в университет, она сказала: «Не худо бы, папа, получить целевое направление, как у Ленчика. Тогда точно поступлю». Ну, что не сделаешь для дочери. Вопрос надо было решать в райцентре. Он ездил туда, безрезультатно шастал по кабинетам, пока в коридоре к нему не подошел некто серый, безликий, которого и через час не опознаешь, и шепнул: «Цена вопроса тридцать тыщ». Не было у Ивана таких денег. Он вернулся домой и сказал дочери: «Иди-ка ты лучше в педучилище». Но она настырная оказалась. Поступила в университет и без «целевого направления».

Пока у Ленчика на погонах были только две звездочки, но он уже имел свой кабинет в здании сельской администрации. Туда и пошел Иван. Однако еще ближе был дом, где проживал участковый. Может, сидит дома?

Новые железные ворота, за которыми ничего не видно. Иван постучал кулаком. Нет, дома оказалась только жена Ленчика. Вышла — молодая, красивая, с ребенком на руках. Ребенок исследовал мамино лицо. То за нос схватит пухлой ручонкой, то за ухо, а потом запустил руку и пониже, за расстегнутую кофточку. Она и не заметила, что он залез в заповедное место. На молодую Галку похожа — не лицом, а поведением. Для нее дети — всё. И, родивши, все силы, желания, намерения на них переключала.

— Нет, Леня еще не приходил, — ответила на вопрос. — Он поздно приходит.

— Ну, извините.

В сельсовете — ладном одноэтажном доме, огороженном зеленым штакетником — Замаева тоже не было. Иван на всякий случай подергал дверь кабинета — заперта. В коридор вышел Лев Андреич, глава администрации, и пригласил к себе:

— А, Иван Михалыч! Заходи, я как раз чаю наладил.

Не хотелось Ивану пить чаю, но не отказался от приглашения. Польстило, что привечают. Стало быть, пока действует характеристика первого, положительного, толка.

Лев Андреич был приветлив и улыбался. На его столе — новенький компьютер. Над столом портрет президента, а на противоположной стене какая-то картина религиозного содержания. Раньше Лев Андреич был всем известен, как атеист номер один. Попов люто не признавал, называл их опием для народа. И верующих гонял только так, с остервенением. Мать-покойница, царствие ей небесное, натерпелась. А сейчас, когда веру объявили нужным праведным делом, Лев Андреич в первых рядах среди верующих. В церковь, возведенную в райцентре, ездит. Раньше из общества «Знание» лекторов заказывал, которые атеизму просвещали, а нынче со священником дружбу наладил. Один раз тот на собственной тачке к нему в гости приезжал. Иван сам видел, как во дворе у Горячева батюшка сдувал пылинки со своей «Мазды» полой рясы. Те лекции, которые читали раньше, были в деревне с обязательным посещением. Как бы теперь обязательное посещение не ввели и для церковных проповедей.

— Ну, садись, Иван Михалыч, — наливая в кружки чай, сказал глава. — Рад случаю поздравить тебя!

— С чем? — настороженно спросил Иван.

— Ну как же, как же. Ты победитель уборочной страды. Номинант «Дон-1500». Я потом еще официально тебя поздравлю, на нашем сельском празднике в клубе, — Лев Андреич вытянул руку и ткнул пальцем в клавишу. — Я сейчас новую технику осваиваю. Доклад на ней выстукиваю.

Иван хлебнул чая и спросил:

— А вам не зазорно этой штуковиной пользоваться? Вы ведь теперь верующий.

— А кому, как не богу было угодно, чтобы люди эту штуковину выдумали, — легко отпарировал Лев Андреич. — Все с его, божьего позволения.

— Вы тем же богом мою мать попрекали, — не сдержался, напомнил Иван.

— Так я покаялся, — сказал Лев Андреич. С улыбкой сказал, легко, сразу видно, что не злопамятный: не помнит зла, которое причиняет другим. — То было мое великое заблуждение, которое мне навязали. Вообще, если припомнить, в жуткие времена мы жили. Нами крутили, как хотели. Сейчас мы живем в свободном обществе, во что хотим, в то и верим. Инициативу проявляем, увлечены, заинтересованы. И это дает свои плоды. Смотри, как экономика в гору пошла. Наступила пора устойчивости и стабилизации, а там и до процветания рукой подать… Я это красной нитью в своем докладе проведу.

— Да уж, — поддакнул Иван. — Развитой социализм мы пережили, бандитский капитализм тоже и процветание, дай бог, переживем.

Улыбка стерлась с лица Льва Андреича, брови сдвинулись в недоумении. Он погрозил Ивану пальцем и сказал, переходя на вы:

— Нахожу ваше высказывание неуместным.

— Да чем же оно вас так зацепило, Лев Андреич?

— Я давно слышал, что вы много лишнего болтаете. Но полагал, что теперь, вышедши в номинанты, стали благоразумнее в своих высказываниях. Однако теперь вижу, что вас по-прежнему не в ту степь тянет. Каким-то атаманом всем грозите. Уж не Стенькой ли Разиным? — Он перевел взгляд на свитер. — Одного разбойника на грудь нацепил, а другим пугаешь?

— Да вас рази запугаешь, — уважительно сказал Иван.

— Манифесты пишете? — продолжал наступать Лев Андреич. — И куда это вы с ним намерены обратиться? К районным властям?

Иван тоскливо подумал: «И про манифест уже донесли».

— Да уж что там к районным… Поднимайте выше!

— В область?

— В Государственную Думу, — ляпнул Иван.

В их разговоре наступила длительная пауза. Льву Андреевичу, похоже, стало плохо — судя по побледневшему лицу и моргающим глазам. Чем бы кончилось — неизвестно, но тут дверь кабинета приоткрылась, и заглянул участковый.

— А, ты здесь? — сказал он Ивану. — Зайди в мой кабинет.

В кабинете Ленчик по-хозяйски повесил на плечики китель. Иван ждал, боялся торопить.

— Я по поводу твоего заявления.

— Тю. Я уже забыл, — Иван вспомнил заявление, которое написал месяца два назад. По правде сказать, он и в самом деле забыл про кражу «Москвича». — Ну и че, нашли мою лайбу?

— Нашли.

— И где?

— В леску, с дальней стороны свалки. Правда, от него одна рама осталась.

— И на том спасибо, — усмехнулся Иван. — А кто угнал-то?

— А сам не догадываешься? — Ленчик насмешливо посмотрел на него.

— Без понятия.

— Ну, прикинь. Никто ничего не видел, не слышал. Так не бывает. Я сразу предположил, что кто-то из твоих же. Ну ты, естественно, отпадаешь. Остается единственная кандидатура.

— Ванька? — выдохнул Иван.

— Да. Я его вызывал на рандеву. И в два счета расколол. Разумеется, он не один действовал, а с сообщниками. И вот тут погорячее. Его дружкам-то уже по четырнадцать. Вполне подросли до того возраста, когда в колонию можно отправлять. «Бизнесмены», черт их подери! Медные провода, алюминивые фляги — все, что плохо лежит, тащут.

— И мой с ними?

— Разберусь. Но машину увел он. «Сообщники» за дорогой дожидались. Покатались вволю, пока бензин не кончился, и бросили. Твой сын не хочет выдавать своих дружков. Может, боится их. Прямо, как партизан держится. Ни выпороть, ни задержать его, я не имею права…

— Ну уж я-то его выпорю. Мне разрешения не надо.

— И вот еще что, — закончил Ленчик. — Когда я выехал в лесок удостовериться, твой дружок Тютюнник как раз последнее колесо откручивал.

Тут Иван пошел в разнос.

— Ну, а чего ж ты, такой расторопный да сметливый, до сих пор не можешь вычислить, кто у Пашки корову увел? Может, тебе свою версию подкинуть?

— Не твоего ума дело!.. Кстати, откуда у него зерно появилось? Не подскажешь? Ведь никому еще не выдавали.

Обоим все стало ясно. Постояли друг против друга, как быки перед свадебным сражением, и на том закончили разговор. Иван повернулся и пошел к выходу. Ленчик окликнул.

— С заявлением твоим что будем делать? — Он пододвинул к краю стола лист бумаги с заявлением. — Крутить дальше или как?

Иван взял бумажку и смял в кулаке. Так с ней и вышел, не зная, куда бросить.

У палисадника администрации стоял «Жигуль» седьмой модели. На нем курсировал участковый. Как раз такая машина, какую ему, Ивану, герою жатвы, должны вручить за участие в номинации «ДОН-1500».

Он спорым шагом направился к дому. Заглянул в сарай, в летние постройки, на огород. Ваньки нигде не было. Но кругом все вычищено, прибрано, чуть ли не вылизано. Это взбесило еще больше. «Вот и вся причина его сознательности».

— Где Ванька? — спросил у Галины.

— К бабушке и дедушке ушел. С ночевой отпросился. А ты че на него такой сердитый? Из-за того, что он с сыном Льва Андреича подрался?

Час от часу не легче. Нашел с кем драться. Скверно это. И вообще все скверно. Насчет городских событий неясно. И Пашка, друг, свиньей оказался. А главное, сын. Показное его старание; из чувства вины выслуживался.

Иван поиграл желваками. Галина посмотрела на него и попросила: «Ты уж Ваньку сильно не бей, когда он появится». И эта смиренная просьба его утихомирила. «Что это я так распалился?» — спросил себя. Сам виноват. Педагог хреновый. Не сумел, как говорит Тютюнник, морально сориентировать сына. Не вдолбил, что можно красть, а чего нельзя. Кому можно в морду дать, а кому нет. Жизнь подкидывает много вопросов, в которых не только ребенок, но и сам запутываешься…