Дoрoгoй дaльнeю

3. А в ресторане, а в ресторане, а там цыгане…

На улице смеркалось. Напротив, через проспект, призывно мерцала реклама ресторана «А зори здесь тихие». Хм, интересно, при чем тут зори? Этот вопрос колом встал в голове. Наверно, посетители до утра сидят. Восход солнца встречают. Иван припомнил, что один мужик из их деревни заглядывал в этот ресторан и рассказывал удивительное. Будто бы выступают тут цыгане с дрессированными медведями и вместо швейцара тоже медведь. Иван не поверил. Так еще дрессировать не научились. Но присутствующий при разговоре Пашка Тютюнник, разнорабочий с молочной фермы, поддержал рассказчика: «Я, дескать, не профессиональный дрессировщик, и то приучил свою кобылу ржать, когда бригадир подъезжает». Ну, Пашка вообще-то мастер заливать. Хотя, вполне возможно. Может, и медведи уже швейцарами работают. Жизнь пошла занятная, как в цирке. Кругом жонглеры, режиссеры, дрессировщики.

«Зайти, что ль, поглядеть на медведя-швейцара?» — прикинул Иван, а ноги уже сами вели к подземному переходу. Отдал рубль какой-то нищей бабке. А дальше мужик сидит, в синих очках, молотит под слепого.

— Ты, мужик, не придуряешься?

Тот помотал головой: нет. Иван и ему дал рубль. «Ладно, — решил по ходу. — Зайду на экскурсию». Дорого, конечно, но плевать. Надо расслабиться, снять напряжение. Жрать он не собирается. Ну там какой-нибудь простенький салатик закажет. И стакан водки хряпнуть. Конечно, можно поискать поблизости дешевую забегаловку. Но прямо какое-то отвращение к экономии. Вся эта экономия, подсчет копеек, латание дыр — так все обрыдло. Плевать на деньги. Как пришли, так и уйдут.

А еще не вовремя припомнил он, что их директор, Петрович, тоже в городе «оторвался». Попал в какое-то казино или черт его дери куда, и просадил весь кредит, который взял в банке для колхоза. И ничего. Как с гуся вода. По пьяне про его подвиги поведал тот же Костя. Любит, говорит, наш Петрович на «зеро» ставить, а еще пуще на «ва-банк» идти. Все директорские тайны выдал. И он, Иван, сейчас оторвется. Главное сделал: дочь удовлетворил в финансовых запросах.

Взошел на парапет, вломился в первые попавшиеся двери и спросил у сидевшей за барьерчиком милой женщины:

— Ну и где тут у вас медведи?

— Три дня назад съехали, — ответила та. — Агитационную работу закончили, теперь в парламенте заседают.

— Да? — удивился он. — А я слышал, они швейцарами у вас работают.

— Может, вам ресторан нужен? — с улыбкой спросила дежурная. — Тогда выйдите и войдите в следующие двери. А здесь — гостиница.

Иван прошел по парапету, увидел через большое стекло сидящих в зале людей и вошел в ресторан. С разочарованием узрел на месте «медведя» обыкновенного дядьку, пусть сутуловатого, действительно похожего на топтыгина, но вполне из себя человека.

— Здрасьте! — сунул ему червонец. — Сто грамм у вас тут можно выпить?

Швейцар в прищур посмотрел на бумажку, взял двумя пальцами в перчатке и кивнул: «Проходи». Иван снял куртку и гардеробщице еще отдал червонец. Можно было и не давать. Но раз этому амбалу сунул, пожилой женщине грех не подать. Причесался у зеркала, оглядел себя критически и остался доволен. Собираясь в город, он надел новый, еще ни разу не надеванный свитерок, который на день рождения подарила Лена (разумеется, на его же деньги). Джинсы были, как у молодых, с карманами и заклепками. Ну, туфли, конечно, не чищены. Да пойдет. На груди, на новом свитере, красовался портрет какого-то бородатого разбойника. Теперь-то он знает, кто это. Но тогда еще не знал.

Сел с краю за свободный столик и заказал… но не сто грамм, как объявил швейцару, а целую поллитру. Что ему сто грамм? Как слону дробина. Фужер большой стоял, видимо, для пива. Он налил в этот фужер водки и заглотил одним махом. Закуску пока не принесли. Иван взял с тарелки тонкий ломтик хлеба и намазал его горчицей. Отлично! Откинулся на спинку стула, огляделся…

Насчет цыган дачник не обманул. На небольшой эстраде, в глубине зала, трудились трое смуглых, худощавых, будто недокормленных парней в ярких рубашках. Один пиликал на скрипке, второй истязал «семиструнную», а третий барабанил по клавишам пианино. У микрофона стояла чернобровая цыганка с голыми плечами и пела веселую современную песенку: «а в ресторане, а в ресторане, а здесь гитары, а здесь цыгане.»

Закончив, спустилась с эстрады, села за столик и, как обыкновенная клиентка, заказала что-то подошедшему официанту. Иван засмотрелся на нее и невольно стал сравнивать с женой. Пожалуй, по возрасту одинаковые. Но Галина придавлена заботами. Ей не до любви. Она уже давно зазывающе не улыбается, не щекочет ему подмышки. И в самый разгар любовной страсти шепчет что-нибудь из текущего: «Ой, Ваня, я, кажется, свет в сарае забыла выключить». — «Да и шут с ним!» — «Нет, колесико-то на счетчике крутится».

К певице подходили посетители. Она приятно улыбалась, никому не отказывая в дружеском слове. Народ вокруг собрался какой-то особенный, яркий, беззаботный. Впрочем, Иван плохо различал. Все они для него, как китайцы, были на одно лицо. Он выпил еще фужер, опять засмотрелся на цыганку и поднялся, решив к ней подойти. «Все подходят, а я что — лысый?»

— Заказы на песни принимаете?

— Я сейчас отдыхаю.

— Так я пока рядом посижу, можно?

Она слегка пожала плечами, и он понял это как разрешение. Сел напротив.

— Меня Иваном зовут, а вас как?

— Лола, — она посмотрела на него и улыбнулась. — Вы, должно быть, здесь случайный посетитель?

— Да. Я сюда торговать мясом приезжал.

Ему было легко с ней. Он поведал, что в его жилах тоже течет-де цыганская кровь. И ведь никто из предков не сообщил, откуда она влилась, в каком поколении. Сам-то он на цыгана не очень похож, но вот факт: его племянник Ромка — вылитый цыган. Ромелы племянника за своего признают. И странствовать Ромка любит, даже сейчас в отлучке. Он, Иван, тоже с удовольствием попутешествовал бы по белому свету, но не может. Сильно привязан к дому. Жена, дети, хозяйство. Однако странное дело, по ночам ему часто снятся кибитки и лошади.

— Вон даже как, — с улыбкой откликнулась Лола.

— А недавно соседка гадала мне на картах, — с еще пущим энтузиазмом стал рассказывать Иван. — Правда, она не цыганка и не молдаванка, а просто Зина. Так она предсказала мне дальнюю дорогу и казенный дом. Но насколько ей верить, не знаю. Даже не могла точно определить, какой я король: бубновый или крестовый. Сначала гадала на бубнового. А потом на крестового. Но дальняя дорога выпала в обоих случаях.

Лола с любопытством посмотрела на него.

— Да, вашу масть определить трудно.

— Правильно, — обрадовался он. — Верное слово: трудно! В нашей родне чего только не намешано. Цыгане, татары… Между прочим, один умный товарищ из нашей деревни сказал: поскреби любого расейского мужика и обнаружишь в нем татарина.

— Таки действительно умный. А кто он?

— Генрих Карлович, раньше директором школы был.

— Странное имя.

— Чистокровный немец.

— Ну, а себя ты кем считаешь при такой богатой родословной?

— Так ясное дело: русский я! — лихо ответил Иван. Ему очень понравилось, что она перешла на ты.

— Ну, коли торговлей занимаешься, — улыбнулась она, — то, наверно, новорусский?

Он посмеялся над ее предположением, но не стал разочаровывать. От Лолы пахло духами, еще чем-то. Ему нравилось, как она улыбается, как пахнет, нравилась ее безмятежность, вальяжность. Эх, очутиться бы с ней где-нибудь в поле в стогу, стиснуть в объятиях, разбередить до страсти…

— Ваня, потуши взгляд, — сказала она. — Ты прямо восхищенно на меня смотришь.

— Дак не могу иначе, — согласился он, еще раз с удовольствием оглядывая её. — Как много у тебя всего!

— А было еще больше, — она опять улыбнулась. — Я ведь на специальную диету села.

Однако тут их милой беседе помешали. К ним подошел мужик. Очень чудной, удивительно расхристанный, в расписной рубашке на выпуск, в широченных штанах. Да, пожалуй, только в таких и можно спрятать такие толстые ляхи. Он появился из противоположных от входа стеклянных дверей, которые сообщались с гостиницей. В прищурку, точно отыскивая жертву, посмотрел в зал. Небось, сейчас девку снимет и поведет в номер. И номер-то, наверно, специально откупил, для утех. «Вот кому хорошо живется на Руси» — подумал Иван. Лола, конечно, польстила ему, назвав новорусским. Не, вот он, нарисовался: самый натуральный новорусский.

Иван удивился, когда этот жлоб прямым ходом, кого-то задев, направился к их столику. И теперь разглядел его получше. Толстые малиновые, как будто накрашенные губы; волосы, как у женщин, стянуты пучком на затылке. А в левом ухе — серьга.

— Лолочка, я не видел вас всего день, а как будто прошла вечность, — сказал этот боров высоким, почти бабьим голосом.

Вон оно что! Решил охмурить певичку. А она и ему улыбнулась. Он взял ее руку, склонился и поцеловал. Потом, даже не спросив, подсел справа от нее. Ну, это уже наглость. Как Лола терпит?.. Иван подтянулся ближе и скороговоркой шепнул ему на ухо: «Хороша Маша, да не ваша».

Этот жлоб то ли не понял, то ли проигнорировал замечание. Подняв руку, как-то по-особенному прищелкнул толстыми пальцами. К нему тотчас подскочил официант, хотя секундой назад его и духу рядом не было. Новый клиент заказал бутылку шампанского и фрукты.

Ответного жеста Иван продемонстрировать не мог по причине своих финансовых затруднений. Но и допустить, чтобы к облюбованной им женщине лезли всякие жлобы, тоже не мог. Он вдруг ощутил сильную потребность оберегать ее. Хотя, впрочем, она и не просила. Официант почти мигом выполнил заказ. На столике появилась ваза с краснобокими яблоками, гроздь винограда, шампанское. Этот барбос налил в два фужера, себе и женщине. Ивана полностью проигнорировал. Правда, Ходоркову и на дух не нужно было шампанское.

Он отошел к своему столику, еще выпил водки и закусил появившимся овощным салатом. К нему тоже подвалил официант, другой, и совсем не приветливый. «Вы бы сразу рассчитались», — обронил он. Иван молча рассчитался. Ему не понравилось такое недоверие. Вообще тутошняя публика не нравилась. Одна только Лола. И сдаваться Иван был не намерен. Вернулся к цыганке, сел и молча уставился на соперника. А теперь тот пододвинулся к нему и шепнул на ухо, полностью вернув реплику: «Наша Маша, наша».

Затем вытащил кожаный бумажник, извлек из него тысячную купюру и подложил Лоле под бретельку платья.

— Что для вас исполнить? — спросила Лола, перепрятав бумажку.

— Ну, эту, вашу коронку, — попросил толстогубый. — Вот такая вот, зараза, уступила б ты два раза, девочка моей мечты… Конечно, извините за вольную интерпретацию.

Казалось бы, конец брачного поединка, полная и окончательная победа новорусского, но тут Лола сама обратилась к Ходоркову.

— А ты, Ванечка, — спросила она. — Что пожелаешь услышать?

Ивана прямо подбросило. Конечно, обрадовался, что Лола с ним по-прежнему запросто, а этого барбоса на дистанции держит, на «вы» обращается. Он полез в карман джинсов проверить, что у него осталось. Мятые червонцы, стольник… даже пятьсот рублей не наберется.

— Не надо, Ваня, — скромно сказала Лола. — Я тебе так спою. И знаю что.

Вышла на эстраду. Запиликала скрипка. Рассыпалось в аккордах гитара. Громко зазвучало пианино. Сначала красавица Лола, отплатив барбосу, спела «про заразу». Потом пошепталась с музыкантами. И раздалась мелодия, которую Иван, конечно, знал, слышал не раз и млел от нее. Можно и так сказать, что его любимая. И как Лола угадала? Факт, она пела, обращаясь только к нему. Она улыбалась беспомощной улыбкой женщины, нуждающейся в защите. И он готов был ее защищать. Он ли не мужчина, не казак лихой, орел степной. Все лица вокруг растворились, улетучились, и кроме него с цыганкой Лолой уже никого будто и нет на белом свете. Расплылись и пропали признаки современной цивилизации, только степь кругом, по которой они едут на тройке с бубенцами, а вдали мелькают какие-то огоньки, и непонятная тоска разрывает душу. У Ивана тоже гитара в руках, а как же иначе, и он бренчит на ней, подыгрывая своей зазнобе. А дорога длинная, ночь лунная, и уже совсем непонятно, куда они едут, на что надеются, зачем живут…

Он бешено зааплодировал и, забывшись, где находится, громко свистнул. Лола раскланялась; она и сама сомлела от песни и была такая желанная, необыкновенная. Иван во все глаза смотрел на нее. Хотелось любить ее, оберегать, пушинки сдувать. И в то же время, боковым зрением, заметил, что его соперник тоже рьяно аплодирует.

— Зазря ладони отбиваешь, — не стерпел, бросил он.

— Простите, а кто из нас музыку заказывал?.. — с издевательской вежливостью спросил тот.

Лучше б матюгнулся в ответ.

— Ах ты, бля болотная! — рявкнул Иван. — Нехристь новорусская!

— Ну ты, хлебороб! — взвизгнул соперник. — Не зарывайся! А то я тебя сейчас начну учить вежливости.

— Это ты-то? Меня?!

Лола с эстрады тревожно глянула на мужчин и запела следующую песню. Бодрую такую, жизнерадостную. Но Иван уже не прислушивался. Это было неважно. Он выяснял отношения с соперником.

И вот чего Иван не запомнил, так это — кто первым предложил выйти из зала на разборки. То ли он сам такую инициативу подал, то ли барбос. Однако перед тем, как выйти, усугубляя ссору, в наглую отщипнул от кисти чужую виноградину и кинул ее в рот. Его противник молча и презрительно ожидал, пока он прожует. А когда они шли по проходу, с другого столика привстали два жлоба.

— Алекс, помочь?

— Сам справлюсь, — небрежно ответил противник и смерил Ивана презрительным взглядом. Вообще-то он тоже был здоровый мужик и в росте не уступал. А уж плечи были круглые и крутые, как окорока у той свиньи, что Ходорков зарезал.

Подталкивая друг дружку, вывалились наружу. На улице уже совсем стемнело, но празднично горели фонари, разноцветными огнями мелькала реклама. На бетонном парапете появились девушки. Одна, совсем молоденькая, встала на пути бойцов и деловито спросила: «Мальчики, развлечься не желаете?» Мужчины, ни на миг не отвлекаясь, отстранили ее и прошли дальше, на самый край, где никого не было.

Соперник встал в стойку и издал японский боевой клич. Ой, напугал! Подумаешь, самурай. Иван усмехнулся, и в качестве контрприема применил шалость, которую с успехом применял еще в детских разборках. Он вскинул голову и крикнул, вроде бы обращаясь к тому, кто был за спиной этого фраера: «Федя, не надо!» Японский боец на какую-то долю секунду отвлекся, крутнул головой. Иван громко выдохнул: «И-эхх!» — и с этим вздохом-вскриком искренне ему врезал в челюсть прямой правой. Соискатель цыганки Лолы свалился с парапета, шевельнулся и — успокоился.