Дойти до ада

12

Когда они с Петром вышли на улицу и в лицо ударил ночной ветер, Климову почудилось, что где-то высоко над Ключеводском прокричали журавли. А может, гуси.

«Нет, пожалуй, журавли», — сказал он сам себе, а вслух спросил:

— Нашел Дерюгина?

Петр утвердительно кивнул, сказал, что Ибн-Федя дома.

— А тот ухарь, что башкою раздолбал курятник, жив-здоров, чего и вам желаю.

Климов улыбнулся.

— С кем говорил?

— С врачом. Он, как положено, звякнул в милицию, но там трубку не взяли.

— Парень местный?

— Нет, чужой. Зато вот шрамы у него теперь на роже наши, ключеводские.

— Считай, родня, — пошутил Климов и спросил: — А кто его довез?

— Валерка, — сказал Петр, — я и его проведал.

— И как ты объяснил свой интерес? — насторожился Климов.

— Просто. Спросил про Федьку, не подвозил ли он его до дома?

— И что?

— Да нет, конечно. Федор сам домой добрался. Починил своего стального коня и прикатил. Вдрызг, правда, пьяный.

— Хреново, — сказал Климов и задумался. — А Валерка не сказал, что было дальше?

— После врача? — Петр срезал путь, чтоб выйти прямо к дому. — Валерка говорит, довез побитого до шахтоуправления… А что?

— Я сам пока не знаю. Муть какая-то…

— Забудь. Я тут любому мозги вправлю.

— Как Федор говорит: без слов, но от души?

— Ага. Главное, молча.

Он поднырнул под ветку яблони и взялся за калитку…

— Чур, я бандит!

— И я!

— И я!

Вооруженная до зубов шайка мальцов около соседского забора выбирала главаря.

— А я? — затосковал малыш с пластмассовым ружьем.

— А ты…

— А он…

— А ты, малявка, мил-ца-нер! — надвинул шапку на глаза тоскующего шкета главарь лет девяти. — Нас много, ты один.

— Бежим, ребя!

Климов обогнул обиженного «милцанера» и вошел вслед за Петром во двор.

«Вот так и в жизни», — сумрачно подумал Климов, когда сзади послышался плач: «Так не честно…»

Но ответить было некому: шайка-лейка разбежалась по кустам, и взыскующая справедливость понуро потащилась восвояси…

Предупредив, что у него собаки нет, «сам, как собака», Петр повел Климова к дому.

На крыльце сказал, что всю еду, которую им приготовила соседка бабы Фроси, он уже принес. Осталось только разогреть, сесть за стол, дерябнуть по пятнадцать капель за упокой души, а лучше, нет, сначала выпить все-таки за встречу.

— Столько лет не виделись!

— Считай, вся жизнь прошла.

— Еще не вечер.

Петр включил свет, переоделся, натянув домашние брюки, рубашку. Прошел к телевизору, глянул в программу, громко объявил, что «начался сериал», но «мы его смотреть не будем», опустился на колени, заглянул сначала под диван, затем под тумбочку, нашарил шлепанцы для Климова.

— Бери.

По комнатам он двигался легко, с давно забытой Климовым веселостью, лишь кое-где под его тяжестью поскрипывал паркет. Большие залысины и голубые глаза выдавали в нем человека сильного и страстного. Все в нем казалось основательно-прочным, неколебимым и надежным.

— Мой руки, сейчас все сообразим.

— Ты говори, что делать.

— Ничего. Ты у меня в гостях, а не у жены под каблуком.

Он засмеялся, подмигнул и показал свою «фазенду»:

— Вишь, отгрохал.

В доме, который выстроил для семьи Петр и который он теперь готов был продать за бесценок, «если еще купят», были веранда, кухня и четыре просторные комнаты.

Часть мебели уже стояла упакованная, готовая к отправке.

— Хорошо, что у жены есть тетка в Подмосковье, — ставя миски и кастрюли на огонь, сообщал Петр Климову свои семейные планы, — жена пойдет учительницей в школу, уже нашла работу…

— Кто она по специальности? — отмечая большое количество цветов на подоконниках, поинтересовался Климов, и Петр сказал, что жена по специальности биолог, а точнее, биохимик. Работала на руднике, в лаборатории.

— Дочь большая?

— С меня ростом. — Петр засмеялся, начал резать хлеб. — Пятнадцать лет девахе… Где-то в комнате должна быть фотография, посмотришь… — Заметив удивление в глазах Климова, добавил: — Я шучу, что с меня ростом… На жену похожа… Ладненькая, все при ней, на танцы уже бегает… Невеста.

Он открутил кран на кухне, убедился, что воды нет, поднял крышку с ведра, присвистнул: «Надо же, и здесь…», взял с плиты чайник.

— Я сейчас… К соседям за водой… Забыл набрать.

Климов кивнул, вернулся в комнату, сел на диван. Взгляд уперся в черный ящик телевизора. «Может, включить?» — мелькнула мысль, но двигаться и что-то делать было лень. Сказалась нервотрепка дня. И ночь была бессонной из-за зуба… Спасибо стоматологу, теперь — порядок! «Мои еще не женихи, — подумал он о сыновьях. — А у Петра уже невеста… Бегает на танцы…»

Климов танцы любил. Они с Петром не пропускали школьных вечеров, заглядывали в Дом культуры горняков… Мальчишки они были крепкие, выглядели старше своих лет и не боялись стычек. Не боялись, но старались избегать. Иной раз приходилось сматываться с середины вечера, если танцы затевались у «шахтеров», в клубе или же в общаге. Поэтому, наверное, приглашать на танец Климов научился, а провожать робел. И главное, не знал, куда девать неопытные руки.

«Для женщины прежде всего — ее желание, а не твое, — учил его не по годам все знавший Петр. — Усек? Тогда, вперед! Прикидывайся дурачком, гони волну и знай, что легкий флирт дается острословам и трепачам. Тугодум не станет «ходоком по этой части». А тот, у кого язык подвешен, смело может брать любую крепость. Нужен хищный взгляд и легкий разговор, а всякий там серьезный тон — мура… Серьезные слова требуют поступков, соответствующих тону, глубоко достойных и продуманных… Это ужасно, согласись, — заглядывал Петр в глаза и хлопал по плечу обескураженного Климова, — все время быть на высоте благоразумия… — это не для баб! Им нужно что? Зажал, помял, на ушко ля-ля-ля… И раз-два-три-с… Какие они скрипки? — Петр возмущенно потрясал руками. — Ба-ла-лай-ки! Как настроишь, так и зазвучит».

Заслышав, что Петр вернулся, Климов поднялся с дивана, выпрямился и, направляясь на кухню, с невольной улыбкой подумал, что «ходоком по этой части» он так и не стал. Женщина в сознании Климова так и осталась существом божественным, созданием нежным, тонким и чувствительным, чью душу и сравнить-то не с чем, разве что со скрипкой.

— Что это ты такой? — разливая по рюмкам «Столичную», поинтересовался Петр и передал вилку с наколотым соленым огурцом.

— Какой? — повертел рюмку в пальцах Климов и вздохнул.

— Смурной.

— Устал, наверное. — Он пожал плечами, и Петр потянулся к нему рюмкой, чтобы чокнуться.

— За встречу, брат! Чтоб все путем…

— За встречу.

Ни у Петра, ни у Климова братьев не было, и это их роднило. Как роднила и сближала их и служба на границе, а затем в Афгане, в разведроте. Зной, песок, тарантулы и скорпионы… Бои, засады, схватки…

Словно ухватив ход его мыслей, Петр взялся за бутылку:

— Может, за ребят?

— Не надо, — сказал Климов. — Они здесь, — и указал на сердце. — Не в желудке. Я ведь, как? Первую пью, вторую — отставляю.

— Я сам обычно пропускаю, — согласился Петр.

Он завинтил бутылку, повернулся к газовой плите, усилил пламя. Огонек едва горел.

— И газ теперь не подают, а цедят.

— Я заметил.

Тихо переговариваясь, они вспомнили, какою была жизнь давным-давно, посетовали на реформы, превратившие всех в загнанных лошадей — или в «волков», добавил Петр, или в «волков», устало согласился Климов.

— Ты еще майор? — облокотился Петр о стол.

— Еще майор, — ответил Климов и сказал, что подполковника дадут хоть завтра, но не хочется перебираться в другой город.

— А я, — Петр усмехнулся, — массажист… Езжу в район, калымлю… Надоело.

— Трудно?

Климов имел в виду поездки, ежедневные челночные рейсы в район и обратно, в общей сложности за сто двенадцать километров. Да плюс расходы на бензин, амортизацию машины, всевозможные поломки, но Петр по-своему истолковал его вопрос. А может, захотел увидеть Климова веселым, прежним, не таким понурым.

— Ха! Весь день в поту… Так за ширинку и держусь!

Петр откинулся на спинку стула и неожиданно расхохотался.

— Отхватят, не заметишь… Баб много, я один. Разденешь и не знаешь, что с ней делать. То ли массаж поясницы, то ли массаж спины. Написано врачом: поясница, а где поясница — не написано. Вот и массируешь… пониже. Ха-ха-ха!..

Петр смеялся весело и безоглядно, подмигивая Климову и смахивая слезу. Это у него с самого детства: если смеяться, то до слез.

Климов сам невольно засмеялся, представив, как могучий Петр справляется с очередной клиенткой.

— Представь себе, — описывал «объект» массажа Петр. — Вот мой закуток, кушетка, на кушетке — телеса. Иначе не скажешь. Все в перетяжках жира, как в фуфайке. Рейтузы до колен, чулки до пола. Настоящая «квашня в макитре». В общем, цирк!

Они еще немного посмеялись, вытирая слезы, а потом Климов спросил:

— Но ты ведь в руднике работал?

— Да. Пахал, как вол. А после под зад коленом. — Петр недовольно отодвинул от себя тарелку, посерьезнел. — Никому мы не нужны. Лишние люди.

Климов вздохнул, поддакнул и спросил:

— А массажу учился? Петр кивнул.

— Конечно. Целый месяц на платные курсы ходил.

Он взял из раковины тряпку, и Климов отодвинулся, чтобы дать ему стереть со стола крошки.

— А не думал, — Климов передал Петру свою тарелку, — бизнесом заняться или же устроиться в охрану, по контракту?

— Я? — Петр налег тяжелым кулаком на стол.

— Ну, да. — Климов накрыл салфеткой мельхиоровую сахарницу.

— Не надо мне. — Петр бросил тряпку в раковину. — Ни Слакогуза, ни кого другого… Понимаешь? — Он повысил тон. — В гробу я их видал! Ты понял, Юр, в гро-о-обу! И тех, и этих! И хороших, и плохих! Я жить хочу. Обыкновенно: жить! Нормально, как все люди. — Гримаса отвращения скривила губы. — А крови я в Афгане нахлебался — во! — под самую завязку!

Ребро ладони чиркнуло по кадыку.

Климов понимающе кивнул, вздохнул и, видя не на шутку рассердившегося на него Петра, примирительно сказал:

— Не обращай внимания на психа. Это у меня, братишечка, после дурдома. — Он повертел пальцем у виска. — Сдвиг по фазе.