Дойти до ада

23

Климова столкнули в лифт, протащили по вестибюлю, выволокли на улицу. Дождь со снегом сразу остудил лицо. Босые ступни стали зябнуть. Ранние сумерки осени со всех сторон зажали двор шахтоуправления, в глубине которого располагались гаражи, подсобки, мастерские. Ветер, такой же сильный, как и утром, уже не разметал сырую хмарь.

Запихнув Климова в милицейский «УАЗ», Слакогуз с подручными довез его до мрачного строения «дробильни» — небольшой рудничной фабрички по выработке щебня и бетона.

Фонарь, висевший под навесом центрального входа в «дробильню», освещал высокие металлические двери, выкрашенные в зеленый цвет, на фоне которых застыл часовой. Злобная ухмылочка садиста, казалось, навсегда застыла на его губах. Климов представил, как такой в потемках просит закурить, и содрогнулся: есть типы, чья внешность внушает ужас.

— В жмурню? — спросил часовой Слакогуза и, услышав утвердительное «да», звякнул ключами, отомкнул замок и пропустил сначала Слакогуза, потом Климова, подталкиваемого телохранителями Медика.

Пройдя по длинному и плохо освещенному коридору, Слакогуз свернул налево, взялся за шаткие ржавые поручни и стал спускаться в узкий подвал, на бетонной стене которого Климов усмотрел подтеки крови. На одной из ступеней лестницы валялся сломанный женский каблук.

Очутившись в подвале, Климов увидел еще один боковой ход, куда его толкнули мимо Слакогуза, задержавшегося возле металлической решетки. Слева и справа от бокового хода находились глубокие ниши, в одну из которых Климова и запихнули.

Ударили так, что он упал на груду безжизненных, холодных тел расстрелянных заложников.

Климов инстинктивно вскочил на ноги. Он много видел трупов, может, даже больше, чем иной служитель городского кладбища, но лежать на них ему еще не доводилось.

Под потолком потрескивали и зудели две люминесцентные лампы, и свет их отбрасывал синюшно-матовые тени на расплывшуюся рожу Слакогуза и злобные лица охранников.

— Держи, — обратился один из них к Климову и бросил ему в ноги пистолет.

Климов недоумевающе пожал плечами, осторожно наклонился, кося глазом на охранника, взял свой «Макаров», сверил номер: правильно, и серия, и номер его личного оружия. Подкинул пистолет на ладони, выщелкнул обойму. Не глядя, понял, что она пустая. Вернул на место, загнал в рукоять. Передернул затвор, спустил курок. И на мгновение ослеп от вспышки, только еще выше вскинул пистолет.

Слакогуз захохотал:

— Еще разочек!

Климов услышал характерный звук сработавшей фотовспышки и вновь зажмурился от яркого света.

— Гад!

Что было силы Климов метнул «Макаров» в Слакогуза. Метил в объектив, но попал в руку. Еле уклонился от удара в пах, отбил ногу охранника.

— Штэмп сытый!

Слакогуз потер ушибленную руку, передал фотоаппарат со вспышкой ближнему мордовороту и ехидно произнес:

— Не стоит прыгать с крыши, чтобы напугать кошку.

По-видимому, эта фраза служила сигналом к избиению, поскольку Климов тотчас получил удар в плечо. Отлетел в угол. Поднимаясь, вынужден был опереться о чье-то бедро. И это подогрело жажду мести, бросило в контратаку. Когда человек ничего не боится, это всегда пугает неизвестностью: какая сила придает ему уверенность в своей живучести и неприкасаемости?

— Отбей ему бубны, — посторонился Слакогуз и спрятался за спину ринувшегося в бой охранника.

Один за другим парировал Климов удары, мгновенно перейдя в стойку «змеи», пропустил бьющую ногу выше себя, ударил охранника в пах кулаком, подсек и увернулся. Ниша была узкая, зато до потолка не сразу и допрыгнешь. И пол был гладкий, залитый бетоном. Климов почувствовал, что сила прилила к ногам, как жестко-прочно пятки ощутили твердь. Им овладело то состояние опустошенности, за которым нет ни страха боли, ни страха смерти.

Тело стало легким, словно ветер.

Уловив запредельность во взгляде Климова, охранник чертыхнулся, откатился к решетке у входа, вскочил на ноги. Его свиные глазки заюлили.

— Скажи спасибо, что я знаю дисциплину. Кабы не Медик, я б тебя… — Он не договорил и взялся за решетку. — Запираем?

Вопрос адресовался Слакогузу.

— Погоди, — ответил тот. — Дай с другом юности потолковать.

— Пошел ты, — сказал ему Климов и заметил в углу ниши банку из-под пива. «Это они зря оставили, — подумал он и понял, что его затейка отравить резервуар с водой, который должен где-то быть у террористов, не дала бы результата. Всех их сразу не опоишь, да и заложников могли поить этой водой. Опять же у них Юля…»

— Послушай, Климов, — обратился Слакогуз, стоя у входа, — что ты веник мочишь? Теперь ты наш и ни-ку-да, — он повел пальцем, — никуда теперь не денешься. Снимки, гарантирую, будут отличные, негативы профессиональные: всю жизнь люблю и занимаюсь фотографией, если ты помнишь. Даже в горах тебя снимал, печатал фотографии, а ты… по дорогому аппарату, который стоит три тысячи гринов, металлическими штучками швыряешься, разбить стремишься и увечье нанести… не совсем умно. Несерьезно. Глупо как-то…

— Что ты хочешь? — подошел к нему поближе Климов, чтобы меньше щуриться от света ламп. — Сработал «компру» и вали. Проваливай к едрене фене. Мусор драный.

Слакогуз рассмеялся. Дружески-беззлобно. Словно показывал всем своим видом: да, я — мент, и ты — мент, я — мусор, и ты — мусор, только я здесь — хозяин, а ты — говно на палочке!

Отсмеявшись, он достал платок и промокнул лицо. Посмотрел мирно:

— Скажешь, где Шило, засвечу пленку.

Для пущей убедительности отшвырнул пистолет Климова к его ногам и забрал у охранника фотоаппарат. «Пентакон», — прочитал Климов. — Вещь солидная».

— Я это у тебя хотел спросить, — так же спокойно сказал Климов. — Утром его дома не было.

— Да, мои парни видели тебя, но не догнали.

— Тяжело в бронежилетах, — съязвил Климов. — Это мы уж босиком, — он посмотрел на свои ноги, — голодранцы…

— Так не хочешь говорить или не знаешь? — Слакогуз посуровел лицом, взялся рукой за решетку. — Снимки — твои, если скажешь, где Шило.

Климов хотел сказать «у тебя в заднице», но передумал. Времени на трепотню у него не было.

— Говорю, не знаю!

— И попугай говорит, — окрысился Слакогуз и с лязгом задвинул решетку, запер вход. — Когда мы придем к власти, я посажу тебя в зверинец, точно в такую клетку, если гэбэшники тебя не вольтанут.

Когда шаги на лестнице и в коридоре стихли, Климов поднял пистолет, снова его проверил, клацнул пару раз впустую, сунул в правый карман пиджака. Затем повернулся к решетке спиной, сел на пол, достал оставшиеся у него две свечки и коробок спичек, открыл его… Пусто. Спичек в нем не было.

«Хитрый мерзавец», — помянул Климов Медика и подумал, что такое сочетание встречается не часто. Если мерзавец, то не хитрый, а если хитрый, то не мерзавец.

Климов посмотрел в тот угол, где лежали трупы. Отца Юли он узнал сразу. Все та же складка губ, напоминающая смех и плач одновременно.

Климов осторожно тронул его лоб, уже холодный, и закрыл ему глаза. Скрипнул зубами. Гады. Высвободил тело Ивана Максимовича из-под трупа неизвестной женщины, увидел на груди кровавое пятно, перекрестился. Иван Максимович не курил, поэтому искать у него спички или зажигалку он не стал. Нашел их в пиджаке шахтера, пожилого мужчины, которого видел у гроба бабы Фроси. Грубые черты лица смягчились, под глазами легли фиолетовые круги. Изрешетили его здорово. Стреляли в спину, добивали в лоб… Из-под его локтя выглядывало мертвое лицо Жанны Георгиевны, а рядом вытянулась Алевтина Павловна — учительница химии. Суровый налет мученичества оттенял тонкие губы, впалые виски покойной. Вот и не пришлось ей принимать от страха перед смертью сильный яд: судьба распорядилась по-другому.

Климов скорбно уронил голову на грудь, мысленно попросил прощения у всех погибших, мстительно порадовался, что хоть как-то расквитался за их жизни, одного даже отправил на тот свет тем же сильным ядом, жалко, что не Медика, но тут уже распорядилась судьба…

Снова усевшись на пол, он зажег свечку, укрепил ее перед собой и почувствовал слабый аромат знакомых трав…

Свеча горела медленно, спокойно, тихоструйно, влияя на течение его тревожных мыслей, на его сознание и душу.

Чем дольше жил Климов, тем больше ему хотелось сделать всех людей счастливыми, но он не мог ответить, отчего? От природной доброты, которой он обязан не себе, а кровным пращурам, или от своей душевной неустроенности?

Пламя свечи колебалось от его дыхания, под потолком зудели дроссели люминесцентных ламп, в воздухе пахло сыростью, известью… Запах трав ощущался отстраненно и нестойко. Время разрушало снадобье.

Реальность откровенно насмехалась над вымыслом задуманного плана. Ее отрезвляющий смех сливался с порочным смехом Чистого, со злобным подхихикиванием Слакогуза, душераздирающим воплем Юли и был невыносим, невыносим, невыносим… Он уже отчетливо звенел в ушах, расширялся, пульсировал…

Климов вскочил на ноги.

Минут через десять должны привезти еще одного заложника, и если этого не произойдет, значит… следующим будет он.

Климов обшарил все свои карманы: алмазного диска, способного перепилить стекло, бетон, металл, не было.

Медик не оставил шансов на спасение. Хотя…

Замок на решетке был навесной, с наборным кодом, можно попытаться набрать цифры… нет, до последнего деления рука не дотягивалась, да и ключа нет.

В сумочке одной из убитых заложниц Климов нашел пилочку для ногтей, сделал с ее помощью из пивной банки что-то наподобие ключа-универсала, но только зря промучился: отмычка поломалась.

Ему стало жутко. Ледяной страх смерти пронзил сердце.

Пламя свечи погасло…

К решетке подходили трое. Один — сытый, гладкий, с металлическим браслетом на руке, другой — амбал с лейкопластырями на носу и подбородке, и здоровый увалень с круглым лицом величиной с тарелку.

Были они веселы и беззаботны.

— Жив, гладиатор? — обратился через решетку сытый и подмигнул Климову. — Соскучился по мордобою? Щас устроим.

Он засмеялся и вставил ключ в замок.

Все трое в костюмах спецназа.

«Главное, не дать им войти внутрь, — подумал Климов. — В тесноте не больно разойдешься».

Крэк… Решетка подалась, стала открываться, и Климов резко бросился на нее всем телом. Металлическая рама угодила сытому по кисти, он взвыл и еще раз получил удар, теперь уже по локтю.

— На пол, суки! — рявкнул Климов и отпрыгнул от решетки с пистолетом сытого, который выдернул у того из-за пояса. — Стреляю!

Сытый и амбал опешили, столкнулись лбами, сели, и Климов, приседая вместе с ними, выстрелил в увальня, чья пуля высекла из металлической решетки лязг и искры.

Два других выстрела оставили амбала с сытым на полу, возле решетки.

Климов перепрыгнул через их тела, взлетел по лестничке и покатился в сторону — в него уже стрелял из автомата часовой. Он бил короткими очередями, двигался зигзагом, падал, вскакивал, стрелял и… неумолимо приближался. Опытно, расчетливо и быстро.

Две тусклые лампочки под потолком «дробильни» Климов так и не разбил, хотя стрелял прицельно — чужой пистолет не слушался руки. Это раздражало, к тому же в обойме оставалось два патрона. Надо было поберечь.

Дождавшись, когда часовой залег за кучей щебня, перезаряжая автомат, Климов вскочил и метнулся в его сторону. Хорошо, что он был босиком, бежал неслышно, а у часового все никак не получалось поменять рожок. Когда он высунулся с автоматом, было поздно — Климов в прыжке ударил его по локтю рукояткой пистолета, выбил автомат. Затем схватил противника за шею, и они покатились по щебенке. Заклинив пальцем спусковой крючок, часовой мешал Климову произвести выстрел, норовил ударить каской, бил коленом. Сильный, ловкий, удивительно бесстрашный. Климов изо всех сил надавил на спусковой крючок и, подломив под себя руку часового, вывихнул ему палец.

— У-у-у! — яростно скрипнул тот зубами и на мгновение ослабил хватку. Этого было достаточно, чтоб вырвать пистолет и ткнуть стволом под каску, но не больше. Озверевший от боли и обиды часовой перекатился через голову и потянулся к автомату. Климов выстрелил, но пулю остановил бронежилет. Часовой уже схватился за рожок, рванул к себе, вскочил на ноги и… не смог выпустить очередь: рожок перекосило. Климов использовал заминку в свою пользу: бросился вперед и влево, в подкате сбил на землю противника, выстрелил ему под мышку, вырвал автомат, переметнулся через кучу щебня, вскочил на ноги и, пригнувшись, кинулся бежать к стоявшему поодаль транспортеру. Из-под зубчатых жерновов «дробильни» на него сыпался щебень. Пока бежал, петляя и пригибаясь, успел защелкнуть перекошенный рожок, взвести затвор. Два раза выстрелил короткими очередями. Пистолет сытого, естественно, полетел в сторону. Лишняя тяжесть.

Подбегая к транспортеру, Климов увидел, как открывается боковая дверь справа, в нее ныряют двое и разбегаются в разные стороны. Оба в спешке не поймали Климова в прицел, зато он короткой очередью свалил первого, метнувшегося к транспортеру. Перепрыгнув через упавшего, Климов укрылся за его телом и открыл прицельную стрельбу из «Калашникова». Патронов не жалел. Рядом валялся автомат убитого и подсумок с рожками.

Не чувствуя ответной реакции, Климов дал еще две длинные очереди в темный угол, где залег второй «десантник», и, захватив подсумок с автоматными рожками, ринулся к выходу.

Уйти ему не удалось. Кто-то упал на спину, повалил и хладнокровно стал душить классическим захватом.

«По перекрытиям подкрался, — догадался Климов и, напрягшись и изловчившись, вывернулся из-под груды стальных мышц. — Зверская сила».

Вывернулся на мгновение и опять попал в железные тиски.

Ударил в пах. Промазал. Двинул локтем. Что слону дробина… Ч-черт… Сверкнуло лезвие — Климов подставил руку, сжал запястье, началась борьба… Тяжелая, мучительная, изнуряющая жутким напряжением и осознанием смертельного конца: напавший был сильнее. Это ясно. Стальной клинок уже коснулся горла Климова…