Драмы и комедии

С НАРОДОМ Драма в семи картинах

ГУДОВИЧ ПАВЕЛ АНДРЕЕВИЧ — композитор, 50 лет.

ГАННА ЯКОВЛЕВНА — его жена.

БРОНИСЛАВА АДАМОВНА (БРОНЯ) — племянница Ганны Яковлевны, 32 лет.

ЮЛЯ МУРАВИЦКАЯ — партизанка.

ШКУРАНКОВ АНТОН ЕВДОКИМОВИЧ — композитор, 60 лет.

МАРФА ПЕТРОВНА — соседка Брониславы Адамовны, 55 лет.

МАКСИМЕНЯ АНТОН ИВАНОВИЧ — сосед Гудовича, партизан.

МИГУЦКИЙ — заведующий отделом искусств.

ЛЮДВИГ ШУФТ — офицер гестапо.

СТРОКАЧ — переводчик в гестапо.

НИЩИЙ.

КОМАНДИР ПАРТИЗАНСКОГО ОТРЯДА.

КОМИССАР ПАРТИЗАНСКОГО ОТРЯДА.

ГОРОЖАНЕ, ПАРТИЗАНЫ, НЕМЕЦКИЕ СОЛДАТЫ, ПОЛИЦЕЙСКИЕ.

Действие происходит в 1941—1942 гг. в одном из оккупированных городов Белоруссии.

Летнее утро. Большая комната в квартире Гудовича. В задней стене — дверь в коридор. В левой — дверь в соседнюю комнату. Окна открыты. Косые лучи солнца ложатся на пол, на покрытый цветной скатертью стол. Легкий ветерок колышет фикусы. Г у д о в и ч в халате дремлет, сидя в кресле. Г а н н а Я к о в л е в н а входит с ведром и ковшиком. Она на мгновение задерживается в дверях, глядит на Гудовича, потом на цыпочках подходит к фикусам.

Г у д о в и ч (не поворачивая головы). Это ты, Аня?

Г а н н а Я к о в л е в н а. Прости, я тебя разбудила.

Г у д о в и ч. А я и не спал… Так, подремывал немножко.

Г а н н а Я к о в л е в н а. А ты лег бы в постель.

Г у д о в и ч. В восемь часов утра? Кто же это ложится?

Г а н н а Я к о в л е в н а. Тот, кто до восьми не спал.

Г у д о в и ч. Ко мне это не относится.

Г а н н а Я к о в л е в н а. А кто ж это ночью вставал?

Г у д о в и ч. А ты и это видела?

Г а н н а Я к о в л е в н а. Видела.

Г у д о в и ч. Ну, значит, ты и не спала до восьми часов. Тебе и нужно лечь в постель.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Правда, и я не спала. Наволновалась вчера.

Г у д о в и ч. Чего же волноваться? Все обошлось хорошо.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Приятные волнения тоже спать не дают. Ты же знаешь, как я всегда переживаю и твои успехи и твои неудачи.

Г у д о в и ч. Одно место в арии все никак мне не давалось. А тут вдруг пришло в голову. Прийти-то пришло, а уйти никак не уходит. Я и так, я и этак ворочался — не могу уснуть, и крышка. Пришлось встать, записать. Записал, лег и сразу уснул.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Отдохнуть тебе надо, Павлуша. Не бережешь ты себя.

Г у д о в и ч. Закончу, тогда отдохну.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Когда это будет? И лето пройдет. В дождь и холод — что за отдых.

Г у д о в и ч. Ты не забывай, что у меня договор с театром. К первому августа я должен сдать клавир.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Сдашь на месяц позже, подождут.

Г у д о в и ч. Теперь это мне не к лицу. Читала в газете: «Заслуженный деятель искусств композитор Гудович работает над новой оперой «Счастливая доля». Советская общественность с интересом ожидает новое произведение талантливого композитора». Слышала? (Проникновенно, с ударением.) Советская общественность ожидает. Народ ожидает. Так скажи, разве я могу подводить людей, которые вчера так тепло меня принимали?

Г а н н а Я к о в л е в н а. Вот как свалишься с ног, так и подведешь.

Г у д о в и ч. Отчего это я буду валиться с ног?

Г а н н а Я к о в л е в н а. Оттого, что ты болен.

Г у д о в и ч. Что-то я этого не замечаю.

Г а н н а Я к о в л е в н а. А давно ли ты жаловался, что у тебя сердце болит?

Г у д о в и ч. Сердце — это не в счет. Да когда это было, что я жаловался? Тогда, когда не работал. От этого оно и болело. А теперь я здоров, матушка. Здоров как бык.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Храбришься.

Г у д о в и ч. Вот закончу оперу, а тогда и отдохнуть можно. В Крым или на Кавказ. В Кисловодске хорошо осенью. В горах чистый воздух, у тебя чистая совесть, — отдыхай сколько душе угодно. Заодно и в нарзанчике помокнем, сердце подлечим.

Г а н н а Я к о в л е в н а. А Шкуранков в Сочи собирается. Путевку уже получил.

Г у д о в и ч. Шкуранков мне не указ. У него свой «Призрак счастья», а у меня своя «Счастливая доля».

Г а н н а Я к о в л е в н а. Не любит он тебя.

Г у д о в и ч. Знаю. Вчера поздравил, словно подал три гроша.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Сидя в зале, все реплики бросал во время действия. «Агитка, говорит. Не признаю такой музыки». Я едва сдержалась.

Г у д о в и ч. А ты не волнуйся. Пускай не признает, лишь бы меня признавал народ.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Тебе, может быть, стоило бы изменить название. Он говорит, что ты у него тему украл и даже название заимствовал.

Г у д о в и ч. Пускай говорит, что хочет. Тема счастья не ему принадлежит, это извечная народная тема. Он написал оперу о том, как народ мечтал о счастье, но не нашел его, а моя опера о том, как народ добыл это счастье благодаря Советской власти. Это не призрачный цветок папоротника, а реальные плоды, питающие тело и душу народа.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Все это хорошо, но об отдыхе надо все-таки подумать. Не нравится мне твой вид.

Г у д о в и ч. Про вид мы подумаем немного погодя, а теперь — работать. (Напевая что-то под нос, идет в соседнюю комнату.)

Г а н н а Я к о в л е в н а (качает вслед ему головой). Ну, пошел… (Стирает пыль с фикусов.)

Из соседней комнаты доносятся звуки музыки. Повторяются варианты одной и той же мелодии. Гудович работает. Легкий стук в дверь. Ганна Яковлевна, не откликаясь, идет к дверям, открывает. На пороге появляется Б р о н я.

Б р о н я. Добрый день, тетя.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Тсс… (Кивает головой в сторону соседней комнаты.) Рано что-то в гости пришла.

Б р о н я. На работу иду. Забежала узнать, как вы себя чувствуете после вчерашнего.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Да как чувствуем… Павел Андреевич не спал всю ночь.

Б р о н я. Переволновался, верно, вчера.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Конечно. Некоторые шептуны провал пророчили, а тут — успех.

Б р о н я. Да еще какой успех!

Г а н н а Я к о в л е в н а. Вот нервы и расходились.

Б р о н я. На сердце не жаловался?

Г а н н а Я к о в л е в н а. Храбрится, не сознается.

Б р о н я. А я ему порошки принесла.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Уговариваю, чтоб в отпуск шел, так и слушать не желает.

Б р о н я. А куда отдыхать?

Г а н н а Я к о в л е в н а. Еще не внаем. Закончит оперу, тогда подумаем.

Б р о н я. Возьмите и меня с собой.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Да уж… возьмем тебя, сироту.

Б р о н я. Не могу я без вас. С тех пор как овдовела, дня не могу прожить, чтоб не заглянуть.

Г а н н а Я к о в л е в н а. А куда же тебе идти, как не к нам. Ведь я же тебе не чужая. И Павел Андреевич тебя тоже любит.

Б р о н я. Он для меня что отец родной.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Отец — отцом, а замуж бы тебе надо. Помрем мы, и останешься ты одна-одинешенька.

Б р о н я. За первого попавшегося я не пойду, а такой, какого хотела бы, — не встречается.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Встретится еще… Молодая, красивая…

Входит Г у д о в и ч.

Г у д о в и ч. Кто это тут молодой и красивый? Ну, конечно, Бронислава Адамовна.

Б р о н я (идет ему навстречу). Здравствуйте, Павел Андреевич!

Г у д о в и ч. Погоди, погоди минуточку! (Разглядывает Броню издали, как картину.) Та-ак…

Б р о н я. Что — так, Павел Андреевич? Вы меня заставляете краснеть.

Г у д о в и ч. В самом деле — опять похорошела.

Б р о н я. Серьезно?

Г у д о в и ч. Довольно серьезно: процентов на пятьдесят.

Б р о н я. Ой! Какая же я уродина была раньше!

Г а н н а Я к о в л е в н а (смеется). Не удался твой комплимент.

Г у д о в и ч (треплет Броню по плечу). Ничего, она меня и так полюбит.

Б р о н я. Давно люблю, Павел Андреевич.

Г у д о в и ч. Доказательства?

Б р о н я. Пожалуйста! Вот порошки вам принесла. (Достает из сумки порошки.)

Г а н н а Я к о в л е в н а (насмешливо). Чтоб старик не кашлял.

Б р о н я (с укором). Ну что вы, тетя! Это для сердца.

Г у д о в и ч. О нет, нет! Ни за что не буду принимать.

Б р о н я. Почему?

Г у д о в и ч. Это, верно, какое-нибудь приворотное зелье.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Станет она такое дорогое зелье тратить на старика.

Б р о н я. Серьезно, Павел Андреевич, принимайте! Это очень хорошие порошки.

Г у д о в и ч. Ах, серьезно? Если серьезно, тогда знаешь что?

Б р о н я. Что?

Г у д о в и ч. Неси их обратно.

Б р о н я. Да что вы, Павел Андреевич!

Г у д о в и ч. Неси, неси, чтоб я их не видел! (Выходит.)

Г а н н а Я к о в л е в н а. Давай сюда.

Б р о н я. Два раза в день. (Отдает порошки.) Ну, я пошла в больницу. Дежурю сегодня. (Кричит.) До свидания, Павел Андреевич!

Г у д о в и ч (выглянув). Прощай, чаровница! Заходи почаще, только без порошков. Так ты меня скорей приворожишь. (Уходит.)

Б р о н я уходит. В окне появляется конец удилища, затем г о л о в а М а к с и м е н и.

М а к с и м е н я. Добрый день, Ганна Яковлевна!

Г а н н а Я к о в л е в н а. Добрый день, соседушка!

М а к с и м е н я. Хозяин на рыбалку не собирается?

Г а н н а Я к о в л е в н а. А вы его подбейте.

М а к с и м е н я. Вот я и думаю. Пошел бы проветрился. А то от этой музыки у него уже, наверно, в голове гудит.

Входит Г у д о в и ч.

Г у д о в и ч. Антону Ивановичу привет!

М а к с и м е н я. Доброго утра, Павел Андреевич!

Г у д о в и ч. За рыбкой собрались?

М а к с и м е н я. За рыбкой, Павел Андреевич.

Г у д о в и ч. Да, верно, поздно уже. Это нужно до зари.

М а к с и м е н я. До зари я не могу. Только что с работы.

Г у д о в и ч. А сейчас какая же рыба?

М а к с и м е н я. Какая? Обыкновенная.

Г у д о в и ч. Серьезная рыба днем обычно отдыхает где-нибудь в холодке.

М а к с и м е н я. Ой, не скажите! В то воскресенье высмотрел я одно местечко. Язи во какие ходят.

Г у д о в и ч. И поймали?

М а к с и м е н я. Боятся, не привыкли еще. Но я их славно приманил, картошки накидал. Сегодня должны быть покладистые.

Г а н н а Я к о в л е в н а. А хорошо бы свежей рыбки на обед нажарить.

Г у д о в и ч. Со сметанкой. Язь — вкусная рыба, если хорошо приготовить.

М а к с и м е н я. Одного я все-таки взял. Фунтов этак на… не меньше, чем на семь.

Г у д о в и ч. Ого! И удочка выдержала?

М а к с и м е н я. Я его притомил как следует. Он на глубину тянет, а я к себе заворачиваю; он под корягу, а я его снова к себе. Минут, может, пятнадцать так водил. Потом он все-таки сдался: перевернулся пузом кверху и только пасть разевает. Вот я его сачком подцепил, и пожалуйте сюда!

Г у д о в и ч. Приятно такого дядю подцепить.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Так я приготовлю тебе чего-нибудь с собой.

Г у д о в и ч. Приманили, говорите?

М а к с и м е н я. Приманил, Павел Андреевич. Очень хорошо приманил.

Г у д о в и ч. Ну, ловите на здоровье.

М а к с и м е н я (разочарованно). А вы?

Г у д о в и ч. В другой раз. И рад бы в рай, да грехи не пускают.

М а к с и м е н я. Вот приволоку торбу язей, так будете раскаиваться. А вам назло и понюхать не дам. (Уходит.)

Г у д о в и ч (высунувшись в окно). Отойдете, сердце не камень. Моя чарочка, ваша рыбка, как-нибудь и поладим. (Ганне Яковлевне.) Вот любитель! Целую ночь работал, не спал, а все равно — на рыбалку.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Характер такой.

Г у д о в и ч. Живой характер. Все на свете его интересует. С ним и поговорить приятно.

Стук в дверь.

Пожалуйста!

Входит Ю л я.

Ю л я (с порога; волнуется). Здравствуйте! Извините, Павел Андреевич, что я вас беспокою с самого утра.

Г у д о в и ч. Пожалуйста, Юленька, я рад вас видеть. Заходите, присаживайтесь.

Ю л я. У нас в школе сегодня выпускной вечер, так очень просим вас с Ганной Яковлевной прийти.

Г у д о в и ч. Значит, вас сегодня можно поздравить с окончанием школы?

Ю л я. Вечером, Павел Андреевич.

Г у д о в и ч. И куда же потом?

Ю л я. Не знаю, нужно подумать. Может быть, на юридический.

Г у д о в и ч. Совсем не представляю себе вас прокурором. Я думал… Как будто вы театром увлекались. И голос у вас недурной.

Ю л я. Таких голосов сколько угодно.

Г у д о в и ч. Это как сказать. Если бы вы занялись как следует… Я слышал, как вы пели в кружке.

Ю л я. Сегодня мы выступаем, и мне поручили просить вас… Правда, это нахальство… Вы заняты творческой работой…

Г у д о в и ч (смеется). Простите меня за это нахальство.

Ю л я (совсем сконфуженно). Я, кажется, сказала глупость. Нахальство, что мы вас беспокоим.

Г у д о в и ч. Уж беспокойте, что поделаешь.

Ю л я. Может, вы пришли бы чуточку пораньше и послушали, как мы поем. Посоветовали бы, с чем нам стоит выступать, а с чем не стоит.

Г у д о в и ч. За это с вас взятка.

Ю л я. Если не очень большая…

Г у д о в и ч. Сейчас увидите. (Идет в соседнюю комнату и выходит оттуда с нотами.) Это песня из моей оперы. Вы с ней уже знакомы.

Ю л я (читает). «В поднебесье сокол кружит, в поднебесье сокол кружит, а по нем дивчина тужит…» Да, знакома.

Г у д о в и ч. Я хочу послушать ее в вашем исполнении.

Ю л я. Боюсь, что не справлюсь.

Г у д о в и ч. Попробуйте. Это нетрудно. (Поет срывающимся голосом первые строки песни.) Вот так!

Юля сдерживает улыбку.

Не так, конечно, — лучше. Голос у меня не ахти.

Ю л я (становится в позу, откашливается). Наверно, ничего не получится.

Г у д о в и ч. Получится, получится. (Идет в соседнюю комнату, оттуда слышна музыка.)

Ю л я (начинает петь).

(Поет сначала неуверенно, потом голос понемногу крепнет.)

(Уже совсем овладела собой и поет с вдохновением.)

Вдруг в мелодичные звуки песни врывается резкий вой сирены. Юля замолкает, тревожно прислушивается.

Г у д о в и ч (бросил играть, выходит из соседней комнаты). Чего вы испугались?

Г а н н а Я к о в л е в н а. Тревога.

Г у д о в и ч. Осоавиахим людей пугает.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Кто его знает… В такое время…

Г у д о в и ч. А что — время? В праздник самый раз тренироваться.

Ю л я. Мне нужно на сборный пункт.

Г у д о в и ч. Это куда же?

Ю л я. На Комаровку.

Г у д о в и ч. Ну, милая! Покуда вы добежите, уже отбой будет. Давайте кончать. Пусть только реветь перестанет.

Г а н н а Я к о в л е в н а (прислушивается). Будто жилы из меня тянет.

Сирена смолкает.

Г у д о в и ч. Ну, вот я все. (Идет к роялю.)

Снова слышны звуки музыки.

Ю л я (поет).

(Ее не покидает беспокойство. Сбивается с такта, кусает губы, замолкает.)

Г у д о в и ч. Еще раз это место, Юленька, и я перестану вас мучить.

Ю л я (усилием воли овладевает собой, поет).

Без стука входит М и г у ц к и й. Все удивленно смотрят на него.

М и г у ц к и й. А тут тишь да гладь.

Г а н н а Я к о в л е в н а (зашикала на него, замахала руками). Не мешайте.

Ю л я (поет).

Мигуцкий слушает с иронической улыбкой.

Г у д о в и ч (Мигуцкому). Во-первых, с добрым утром.

М и г у ц к и й. Сегодня это не обязательно.

Г у д о в и ч. А во-вторых, совсем у нас не тишь. Мы здесь шумим.

М и г у ц к и й. Завидую вашим нервам.

Г у д о в и ч. А что нервы? Нервы как нервы.

М и г у ц к и й. Война, а вы песнями забавляетесь.

Г у д о в и ч. Что вы выдумали! Какая война?

М и г у ц к и й. Настоящая, с немцами.

Г у д о в и ч. Хотя бы раз вы, Анатолий Захарович, пришли с приятной вестью! Вы отворяете двери, и я уже дрожу: знаю, что вы что-нибудь ужасное сообщите. Кто это вам сказал про войну?

М и г у ц к и й. Молотов, Вячеслав Михайлович.

Г у д о в и ч. Вам одному?

М и г у ц к и й. Всем, по радио. (Включает репродуктор.) Да у вас и радио не работает.

Г у д о в и ч (с упреком). Аня, я же просил позвонить на радиоузел.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Звонила. Обещали починить и не пришли.

Снова слышен вой сирены.

М и г у ц к и й. Вот, пожалуйста.

Гудович, Ганна Яковлевна и Юля тревожно прислушиваются к сирене.

Ю л я. Побегу. Мне на сборный пункт нужно. До свидания! (Убегает.)

Г у д о в и ч. Прощайте, Юленька. Мы, по-видимому, сегодня не встретимся.

Ю л я. Вечер, наверно, отложат.

Г у д о в и ч. Вот оно — самое страшное.

М и г у ц к и й. Дело серьезное.

Г а н н а Я к о в л е в н а. А вы так спокойно говорите.

М и г у ц к и й. Не имеет смысла волноваться.

Г у д о в и ч. Я тоже не сомневаюсь, что мы победим, однако…

М и г у ц к и й. Я-то не совсем в этом уверен.

Г у д о в и ч (не верит своим ушам). Как! Вы думаете…

М и г у ц к и й (спокойно). Немец ударил неожиданно. Он не даст нам провести мобилизацию.

Г у д о в и ч. И что тогда?

М и г у ц к и й. А тогда… Сами можете догадаться. Вы не маленький.

Г у д о в и ч (с внезапным возмущением). Вы снова меня пугаете? Ужасный вы человек! Лучше бы вы не приходили.

М и г у ц к и й. Я не пугаю. Но ведь я не страус, чтобы прятать голову под крыло.

Г у д о в и ч. Вы не страус, вы — ворон.

М и г у ц к и й. Ворон — трезвая птица.

Г у д о в и ч. Так почему же эта трезвая птица, черт бы ее побрал, так спокойно каркает, если она чует гибель?

М и г у ц к и й. А чего нам волноваться, Павел Андреевич? От нас тут ничто не зависит. Все решится без нас.

Г у д о в и ч. Как это без нас? Судьба страны решается, а мы сложа руки будем стоять в сторонке?

М и г у ц к и й. Она решается там, на фронте. Если вы такой вояка, берите винтовку или пулемет и решайте ее.

Г у д о в и ч. Не обязательно же на фронте. На фронте я, конечно, не воин.

М и г у ц к и й. А как же вы думаете решать судьбу страны?

Г у д о в и ч. Я еще не знаю. Но я спрошу, мне скажут, что нужно делать.

М и г у ц к и й. Пока вы соберетесь, фашист сцапает вас, как куропатку.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Типун вам на язык!

Г у д о в и ч. Ну нет, дудки! Как вы ни каркайте, сюда они не дойдут. А если б уже случилось такое несчастье, так я не дурак оставаться здесь, чтобы они издевались надо мной.

М и г у ц к и й. А зачем им над вами издеваться? Вы — человек искусства, никакой не политик, человек глубоко беспартийный.

Г у д о в и ч. Но ведь я — советский человек. (Спохватившись.) Да вы что? Уговариваете меня остаться?

М и г у ц к и й (деланно смеется). Чудак вы, Павел Андреевич.

Слышны отдаленные взрывы.

Г а н н а Я к о в л е в н а (встревоженно). Что это?

М и г у ц к и й. Зенитки… А может быть, бомбы.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Неужто бомбы?

М и г у ц к и й. На рассвете бомбили Севастополь, Каунас, Брест. Дошла очередь и до нас.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Павлуша, может быть надо что-нибудь делать?

Г у д о в и ч. А что делать?

Г а н н а Я к о в л е в н а. Что-то же делают в таких случаях. Помню, по радио передавали. Мы этим никогда не интересовались, а вот и пришлось.

М и г у ц к и й (подходит к окну). Горит где-то. Как будто вокзал.

Все смотрят в окно.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Что ж это такое? Почему наши не отгоняют?

Взрывы становятся слышней.

М и г у ц к и й. Отойдите от окна. (Садится у стены.)

Г а н н а Я к о в л е в н а. Окно нужно закрыть.

Г у д о в и ч. Пускай, разве это поможет.

Г а н н а Я к о в л е в н а. Я и в грозу всегда закрываю. (Закрывает окно.)

Сильный взрыв, она падает, схватившись за грудь.

Г у д о в и ч (подбегает к Ганне Яковлевне, испуганно). Аня, что с тобой? Анечка! (Осматривает.) Должно быть, волной ее.

М и г у ц к и й (подходит и тоже осматривает). А вот, видите? Вероятно, небольшой осколок.

Г у д о в и ч. Боюсь, что легкие задеты. Анечка! (Мигуцкому, в отчаянии.) Неужто конец?

М и г у ц к и й (щупает пульс). Пульс бьется.

Г у д о в и ч. Вы умеете перевязки делать?

М и г у ц к и й. Давайте бинт.

Г у д о в и ч. Бинта нет.

М и г у ц к и й. Так что-нибудь. Скорее!

Гудович мечется по квартире, наконец приносит простыню, но не знает, что с ней делать.

Г у д о в и ч. Вот разве это.

М и г у ц к и й (берет простыню, рвет ее). Какой же вы растяпа! (Взглянув в окно, бросает простыню и бежит к дверям.)

Г у д о в и ч. Куда же вы, Анатолий Захарович?

М и г у ц к и й. Дом горит, моя квартира занялась. (Выбегает.)

Г у д о в и ч (подбегает к окну, из которого виден пожар). Эй, люди! Товарищи! Помогите кто-нибудь! Никто не слышит… (С усилием поднимает Ганну Яковлевну на руки.) Родная моя! Куда же мы теперь? (Стоит в нерешительности, освещенный заревом пожара.)

Бедно обставленная комната городской квартиры. Г у д о в и ч один. Он сильно изменился — осунулся, похудел. На нем поношенный костюм, по-видимому, с чужого плеча. Он записывает что-то на нотной бумаге, потом берет скрипку, играет. Это отрывки из оперы «Счастливая доля», которые мы слышали уже в первой картине.

Входит Б р о н я.

Б р о н я. Заждались, Павел Андреевич?

Г у д о в и ч. А мне не показалось долго. (Откладывает скрипку.)

Б р о н я. Есть, верно, хотите?

Г у д о в и ч. Да как тебе сказать?.. За работой так оно и не заметно.

Б р о н я. А меня сегодня задержали. Да еще забежала на рынок.

Г у д о в и ч. Может, что-нибудь хорошее слышала?

Б р о н я. Не слыхать хорошего, Павел Андреевич. Сводку их слышала. Гитлер победами хвастает.

Г у д о в и ч. Чем же он хвастает?

Б р о н я. Кричит, что через два дня возьмет Сталинград.

Г у д о в и ч. Не слишком ли рано кричит? В прошлом году тоже хвастался, а потом и поперли его от Москвы. Как бы и под Сталинградом не было того же.

Б р о н я. Все этого ждут. Профессора Калиновского видела. Привет передавал. «Скажите, говорит, Павлу Андреевичу, чтоб не падал духом. Скоро должны быть добрые вести». А какие — не сказал.

Г у д о в и ч. Народ верит в победу. А вера — это великая сила. Гляди, какой шум подняли фашисты насчет партизан. Значит, народ за оружие взялся. Вот что такое вера!

Б р о н я. И сегодня какого-то начальника хоронили. Говорят, где-то у Рудзенска партизаны ухлопали.

Г у д о в и ч. Ну вот! А ты говоришь, нет добрых вестей.

Б р о н я. Так этого мало.

Г у д о в и ч (вновь берется за скрипку). Ночь пройдет, еще весть придет.

Б р о н я. Как вам сегодня работается?

Г у д о в и ч. А знаешь — ничего. Голова как будто ясней стала. Я сегодня порядочный кусок второго акта восстановил.

Б р о н я. Мучение это, а не работа. Тесно, неуютно, инструмента нет. Скрипка — это все-таки не то.

Г у д о в и ч. Я привык уже.

Б р о н я. Сесть бы вам, как бывало, за рояль, да чтоб тепло да светло.

Г у д о в и ч. Давай лучше думать о будущем: о том, как эту мою оперу будут слушать советские люди. Как ты думаешь, будет это?

Б р о н я. Будет, Павел Андреевич. Только… придется немного подождать.

Г у д о в и ч. Вот я и боюсь, дождусь ли. Не хотелось бы, чтобы замыслы мои легли вместе со мной в могилу.

Б р о н я (встревоженно). Вы себя плохо чувствуете?

Г у д о в и ч. Как обычно.

Б р о н я. Так зачем же такие речи?

Г у д о в и ч. Ты же знаешь, что такое сердце. Это может случиться внезапно. Так вот я и прошу тебя…

Б р о н я. Давайте ваш пульс. (Садится возле Гудовича и берет его руку.) Никаких изменений я не замечаю. С вашим сердцем можно еще сорок лет прожить.

Г у д о в и ч. Я постараюсь. Но ты, Бронечка, все-таки дай мне слово, что сохранишь это (показывает на ноты) для наших людей.

Б р о н я. Об этом меня просить не нужно, Павел Андреевич. Мне дорого все, что к вам относится.

Г у д о в и ч. Спасибо.

Б р о н я. Но самый лучший способ сохранить ваши произведения — это сберечь вас. И я постараюсь это сделать.

Г у д о в и ч. Как же ты меня будешь оберегать? Я ведь не малое дитя, сам уберегусь как-нибудь.

Б р о н я. Вы человек взрослый, но за вами порой и приглядеть нужно и предостеречь.

Г у д о в и ч. Я человек не очень практичный, это верно. Покойница все мелкие хлопоты брала на себя.

Б р о н я. Я хотела бы заменить вам ее… насколько это в моих силах. У вас должен быть близкий человек, который любил бы вас и берег.

Г у д о в и ч. Тебе и самой тяжело, а ты еще лишнюю обузу хочешь взять на себя.

Б р о н я. А может, это для меня как раз и не обуза. Может, это облегчение.

Г у д о в и ч. Ну уж и облегчение!

Б р о н я. Вы себе шутите, а я свою задачу знаю. Меня и тетя перед смертью об этом просила.

Г у д о в и ч. Покойница знала, кого просила. Да только мне неловко. Я и так у тебя на шее сижу: твой хлеб ем и в твоем доме живу.

Б р о н я. Как вам не стыдно, Павел Андреевич! Вы меня просто обижаете. Или вы меня за чужую считаете?

Г у д о в и ч. Тише! Молчу, молчу.

Входит Ш к у р а н к о в.

Ш к у р а н к о в. Здравствуйте, Павел Андреевич!

Г у д о в и ч (откладывает скрипку). Здравствуйте, Антон Евдокимович!

Б р о н я выходит.

Ш к у р а н к о в. Что это вас нигде не видно? Я думал, не захворал ли?

Г у д о в и ч. Да вот, работаю помаленьку.

Ш к у р а н к о в. Заказ получили?

Г у д о в и ч. Какой там заказ! Хочу восстановить свою оперу.

Ш к у р а н к о в. «Счастливую долю»?

Г у д о в и ч. Свою «Счастливую долю», которую фашист загубил.

Ш к у р а н к о в. «Счастливая доля»… Не слишком ли иронически это звучит сегодня?

Г у д о в и ч. Даже дерзко, если хотите. Несчастный нищий, потерявший все на свете, отваживается жить своей «Счастливой долей». Разве это не нахальство? А как хорошо, что есть такой уголок, куда не дотянутся грязные руки оккупантов! Это мои творческие мечты. Тут я полный хозяин. Могу делать хороших людей счастливыми, сколько захочу, могу благословлять все честное, благородное, могу проклинать звериное и подлое. И даже сам паршивый Гитлер ничего со мной не поделает.

Ш к у р а н к о в. Простите, Павел Андреевич, но все это самообман, детская забава, которая не имеет никакого практического значения. Счастливой-то доли все-таки нет.

Г у д о в и ч. Была. И будет. Она еще будет.

Ш к у р а н к о в. Будет, когда нас не станет.

Г у д о в и ч. А это не важно. Я в это верю, значит, я заранее, уже сегодня, переживаю эту счастливую долю в своих творческих мечтах. Я ею живу. Она — эта вера — спасает меня от отчаяния, дает мне силу и мужество быть человеком.

Ш к у р а н к о в. Это опять-таки все только мечты. Я думаю, что нам с вами пора стать на реальную почву и более четко определить линию своего поведения.

Г у д о в и ч. Вот в этом вы правы — ближе к жизни. Мы со своими мечтами слишком замкнулись в своей скорлупе. Народ не только мечтает, но и борется. И мы должны ему помочь чем можем. Я уже и сам об этом думал.

Ш к у р а н к о в. Вы меня не так поняли, Павел Андреевич. Я совсем не собираюсь идти в партизаны. Боже меня сохрани! Несерьезно это все.

Г у д о в и ч. Что несерьезно?

Ш к у р а н к о в. Да вот эта игра в партизанскую войну. Разве можно что-нибудь поделать против такой силы? Ну, убьют сотню-другую фашистов, разве это решит судьбу войны? Ведь вот где оказались уже: к Грозному подходят. Сталинград не сегодня-завтра будет у них. И нет такой силы, которая могла бы их остановить.

Г у д о в и ч. Такая сила есть.

Ш к у р а н к о в. Где она?

Г у д о в и ч. В народе, в Советском государстве.

Ш к у р а н к о в. По-видимому, мы с вами переоценили мощь Советского государства. Не вижу, Павел Андреевич, никакой силы.

Г у д о в и ч. Должно быть, не через те очки вы смотрите, Антон Евдокимович, если не видите.

Ш к у р а н к о в. Через какие же очки я, по-вашему, гляжу?

Г у д о в и ч. Не через берлинские ли начинаете смотреть?..

Ш к у р а н к о в. А мы давайте скинем очки: я — берлинские, которые вы мне приписываете, а вы — московские, и давайте взглянем на вещи трезво. Ну, где эта сила, покажите мне ее?

Г у д о в и ч. Кто потерял способность видеть, тому не покажешь.

Ш к у р а н к о в. Напрасно вы меня, Павел Андреевич, Берлином попрекаете. Я, кажется, никуда не лез, воздерживался от каких бы то ни было политических тем, писал невинные вещи. Но это уже становится опасным. Нас начинают обвинять в саботаже. Это до добра не доведет.

Г у д о в и ч. В наших условиях опасно быть честным человеком Значит — долой совесть?

Ш к у р а н к о в. Ну, и против рожна тоже не попрешь Хочешь не хочешь, а приходится считаться с реальной обстановкой.

Г у д о в и ч. И это говорит тот самый композитор Шкуранков, которого прославил советский народ?

Ш к у р а н к о в. И не зря: я все-таки кое-что сделал для народа.

Г у д о в и ч. Вы кое-что делали тогда, в спокойные времена, когда вам это ничего не стоило. А теперь, когда народ в беде, вы готовы отречься от него. А именно теперь ему нужен ваш голос протеста.

Ш к у р а н к о в. Какой протест? О чем вы говорите, Павел Андреевич? Это ненужное и опасное донкихотство. Никому оно не поможет, а нас погубит. Исход борьбы уже предрешен.

Г у д о в и ч. Жаль мне вас, Антон Евдокимович. Вы человек без веры.

Ш к у р а н к о в. Была у меня вера, да не на что ей больше опереться.

Г у д о в и ч. Не было у вас настоящей веры. Очень уж короткие крылья у вашей веры: они не удержали вас на высоте, и вы шлепнулись в болото, прямо к ногам палача. Из безверия родилась трусость, а от трусости недалеко и до подлости.

Ш к у р а н к о в. Ну уж это вы хватили через край, Павел Андреевич. Никакой подлости я еще не сделал.

Г у д о в и ч. Я говорю — недалеко.

Ш к у р а н к о в. Я вижу, что нам недалеко до ссоры. (Встает.) С вами сегодня невозможно разговаривать. Думаю, что при следующей встрече мы лучше поймем друг друга. (Уходит.)

Г у д о в и ч (один). Я тебя и так хорошо понял.

Входит Б р о н я.

Б р о н я. Что это он хмурый какой-то ушел? Вы тут уж не поссорились ли?

Г у д о в и ч. Да как же! Пришел выведать, не составлю ли я ему компанию подымать лапки вверх. До сих пор сидел и выжидал, чья возьмет, а теперь решил, что все уже ясно, и поэтому можно не стесняться.

Б р о н я. А вы не волнуйтесь. Мало ли кто какую околесицу несет. Неужто вам все это к сердцу принимать?

Г у д о в и ч. Слышать мерзко.

Б р о н я. Может, перекусите немного?

Г у д о в и ч. А знаешь, это бы не вредно.

Б р о н я (разворачивая сверток). Вот хлеб и огурцы. Перекусите пока, а я пойду суп сварю.

Г у д о в и ч (берет в руки хлеб). Где достала?

Б р о н я. Огурцы — на рынке, а хлеб — там, в больнице.

Г у д о в и ч. А ты? Обедала без хлеба? (Отодвигает хлеб.) Нет, я не буду есть этот хлеб.

Б р о н я. Вот и зря. Хлеб вкусный.

Г у д о в и ч (берется за скрипку). Завтра и я пойду хлеб зарабатывать.

Б р о н я. Каким это способом?

Г у д о в и ч. Честным. Я людям поиграю, а люди мне заплатят.

Б р о н я. Где это вы будете играть?

Г у д о в и ч. Это я тебе потом скажу.

Б р о н я. Дайте слово, что вы не сделаете никакой глупости.

Г у д о в и ч. Глупости? Нет. Даю слово, что глупости не сделаю. (Настраивает скрипку.)

Б р о н я. Ну, смотрите же! (Выходит.)

Г у д о в и ч. Поглядим, что у меня за репертуар. (Потихоньку наигрывает белорусские и русские песни, из каждой по куплету. Иногда у него не сразу выходит, повторяет. Остановился. Отщипнул хлеба. Ест. Наигрывает: «А в поле верба».)

Стук в дверь.

Войдите!

Входит М и г у ц к и й, хорошо одетый, выбритый.

М и г у ц к и й. Наконец-то я вас нашел. Здравствуйте, Павел Андреевич.

Г у д о в и ч (холодно). Здравствуйте.

М и г у ц к и й. И совершенно случайно. Иду, слышу — кто-то играет: «А в поле верба». Ну, думаю, это кто-нибудь из наших.

Г у д о в и ч. А оказалось…

М и г у ц к и й. Так оно и оказалось. (Вглядывается в Гудовича.) Вы сильно изменились. Давно я вас не видел.

Г у д о в и ч. Я вас тоже. С того дня, как вы бросили меня с тяжело раненной женой на руках.

М и г у ц к и й. Да-а… Это уж больше года будет. Я слышал, что Ганна Яковлевна умерла.

Г у д о в и ч. Через две недели после того. А я вот… остался здесь.

М и г у ц к и й. И у меня тогда тоже… почти все сгорело. Мало что успел вытащить.

Гудович молчит. Неловкая пауза.

Как вы животе, Павел Андреевич?

Г у д о в и ч. Ничего, хорошо живу.

М и г у ц к и й (скептически, даже брезгливо оглядывает комнату, самого Гудовича). Я бы не сказал… Черный хлеб с огурцами…

Г у д о в и ч. Надоело: каждый день белый да белый. Велел черного принести.

М и г у ц к и й. Шутник вы, Павел Андреевич. Это хорошо, что вы не теряете чувства юмора, но так жить… Работаете где-нибудь? Я слышал, вы работали в оркестре… рядовым оркестрантом.

Г у д о в и ч. Второй скрипкой.

М и г у ц к и й. Смеха достойно! Лучший белорусский композитор… В искусстве вам принадлежит первая скрипка.

Г у д о в и ч. А мне и второй не доверили. Прогнали.

М и г у ц к и й. За что?

Г у д о в и ч. Да вот за это самое. Говорят, слишком много чести для нас.

М и г у ц к и й. А знаете, я бы тоже вас прогнал. Нечего глупостями заниматься. Я хочу вам предложить настоящее дело… по вашим силам и таланту.

Г у д о в и ч. А вы… Это в ваших возможностях?

М и г у ц к и й. Я — заведующий отделом искусств.

Г у д о в и ч. А-а, тогда понятно.

М и г у ц к и й. Третий месяц. Все хотел с вами поговорить, да вас нигде не видно. Я хочу подписать с вами договор.

Г у д о в и ч. На что?

М и г у ц к и й. На оперу.

Г у д о в и ч. На какую?

М и г у ц к и й. На «Счастливую долю».

Г у д о в и ч. Вы… издеваетесь?

М и г у ц к и й. Нисколько. Опера на ту же тему: как белорусский народ нашел свое счастье. Только там речь шла о счастье советском, а тут…

Г у д о в и ч (перебивая). О немецком?

М и г у ц к и й. Белорусском.

Гудович молчит.

Подумайте. Либретто готово. Гонорар — тридцать…

Г у д о в и ч (подхватывает). Сребреников.

М и г у ц к и й (после долгой паузы). Вы — человек советский, я это знаю. Вы мне заявили об этом еще в первый день войны. Но с тех пор многое переменилось. Вы тогда назвали меня вороном. Вы видите теперь, что ворон этот правильно каркал. Я не хочу насиловать вашу совесть, но давайте рассуждать серьезно. Ну что из того, что вы советский человек? Кому это может понадобиться сегодня иди, скажем, на протяжении ближайших пятидесяти лет? Немцы если уж что делают, так делают основательно. А вы же знаете, где они сейчас. Советская власть доживает последние дни.

Г у д о в и ч. Вы опять пришли меня пугать?

М и г у ц к и й. Но ведь вы со мной согласны?

Г у д о в и ч. Я не хотел бы дискутировать с вами на эту тему.

М и г у ц к и й. Можете смело говорить все, что думаете. Я в гестапо не побегу… Так вот, мы договорились, что Советская власть…

Г у д о в и ч. Я с вами не договаривался относительно Советской власти.

М и г у ц к и й. Все равно, это без вас произойдет. Ну, а белорусский народ? Он-то ведь остается. Какова бы ни была его психика, немцы не будут приспособлять к ней свою политику. Значит, нужно белорусскую психику приспособить к политике немцев. Иначе получится разлад, который плохо кончится для белорусского народа. Вот тут-то искусство и может сыграть огромную роль.

Г у д о в и ч. Белорусскую психику приспособлять к фашистской политике… Вы свою уже приспособили?

М и г у ц к и й. Я всегда рассуждаю трезво.

Г у д о в и ч. Однако ваш пример может оказаться неубедительным. Народ скажет, что он не согласен приспособлять свою спину к фашистской палке и свою шею к фашистской петле.

М и г у ц к и й. Зачем же петля? Петля — это на случай разлада.

Г у д о в и ч. Вы мне пока что предлагаете палку?

М и г у ц к и й. Я вам предлагаю тридцать тысяч.

Пауза.

Что вы на это скажете?

Г у д о в и ч. К сожалению, я должен вас поблагодарить…

М и г у ц к и й. Отказываетесь?

Г у д о в и ч. Совершенно независимо от теории приспособления. Я человек нетрудоспособный. После всех несчастий, которые на меня свалились…

М и г у ц к и й. А вы бы попробовали.

Г у д о в и ч. Пробовал, ничего не выходит. Ни мыслей, ни чувств — полная прострация.

М и г у ц к и й (недоверчиво). Скажите пожалуйста! Вот несчастье!

Г у д о в и ч. Олух-олухом стал. Как будто никогда и не бывало таланта.

М и г у ц к и й (с ударением). Я надеюсь, что это пройдет.

Г у д о в и ч. Я тоже надеюсь, что когда-нибудь пройдет.

М и г у ц к и й. Вы просто ослабели без питания. Вот получите аванс, немного подкормитесь.

Г у д о в и ч. От аванса я воздержусь. Я могу его не оправдать.

М и г у ц к и й. Будем считать, что это не последнее ваше слово. Подумайте, а потом мы встретимся.

Входит Б р о н я.

Б р о н я. Здравствуйте!

Г у д о в и ч. Это племянница жены… и хозяйка.

Б р о н я. Мы с Анатолием Захаровичем знакомы.

Г у д о в и ч. Нет, ты еще не знакома, Бронечка. Это господин Мигуцкий, заведующий отделом искусств.

Б р о н я. А-а, понимаю. (Не знает, как к этому отнестись, и вопросительно смотрит на Гудовича.)

Г у д о в и ч. Господин Мигуцкий так добр, что предлагает мне тридцать тысяч за оперу.

Б р о н я. За какую?

Г у д о в и ч. За «Счастливую долю».

Броня удивлена.

Не вообрази чего-нибудь плохого: за счастливую долю под немцем. Подумай, какая куча денег!

Б р о н я. Но ведь вы же больны.

Г у д о в и ч (Мигуцкому). Вот видите. Я вам правду сказал — болен. Не так телом, как духом.

М и г у ц к и й. А в чем же дух этот будет держаться? Вы, Бронислава Адамовна, получше присматривайте за Павлом Андреевичем, тогда он скорей поправится. Зайдите ко мне, я вам записку дам на паек.

Г у д о в и ч. Не поможет. Ничто не поможет.

М и г у ц к и й. Ну, это мы посмотрим. Нечего заранее себя отпевать. (Броне.) Так вы зайдите. (Гудовичу.) Желаю вам поскорей поправиться. Мы еще поговорим. (Прощается и уходит.)

Г у д о в и ч (с возмущением). Подлец!

Б р о н я. Добирается до вашей совести.

Г у д о в и ч. Тридцать тысяч мне сует. Подавись он ими!

Б р о н я. Успокойтесь, Павел Андреевич.

Г у д о в и ч. Ведь я правильно сделал, что отказался?

Б р о н я. Совершенно правильно. Но на этом дело не кончится. Нужно быть осторожным.

Г у д о в и ч. Не жаль тридцати тысяч?

Б р о н я. Связаться с фашистами — значит погибнуть.

Г у д о в и ч. Молодец ты у меня. Дай-ка я тебя поцелую за это. (Целует.)

Б р о н я выходит. Гудович берет скрипку и продолжает прерванную работу — готовит репертуар на завтрашний день. В нем не улеглось еще негодование, и он с особенным нажимом, почти со злостью играет: «Чего ж мне не петь».

Городская площадь. Г у д о в и ч со скрипкой в руках стоит на углу небольшого сквера. У ног лежит перевернутая шляпа. Холодный осенний ветер развевает седые волосы. Лицо его словно окаменело. Он играет народные песни: «А в поле верба», «Зеленый дубочек» и другие. Проходят люди. Некоторые не обращают на музыку внимания. Другие останавливаются, слушают, кидают в шляпу рублевую бумажку и идут по своим делам. Иные не останавливаются. Они кидают деньги, стараясь не глядеть Гудовичу в лицо. По всему видно, что это его знакомые.

М у ж ч и н а. Это ведь Гудович.

Ж е н щ и н а. Он самый.

М у ж ч и н а. До чего довели человека, сволочи!

Ж е н щ и н а (оглядывается на Гудовича). У него, бедняги, руки закоченели.

Д е в о ч к а. Дядя, а «Осень» умеешь?

Гудович, ничего не отвечая, играет «Осень».

П е р в а я ж е н щ и н а. Песня какая грустная.

В т о р а я ж е н щ и н а. Как наша жизнь.

Подходят т р и н е м е ц к и х с о л д а т а. Люди расходятся и с опаской поглядывают издали. Солдаты с видом хозяев покуривают сигареты, самодовольно ухмыляются. Потом, как по команде, кидают окурки в шляпу и, хохоча, идут дальше. Гудович не обращает внимания на эту наглость, лицо его неподвижно, как и раньше.

П е р в а я ж е н щ и н а (быстро подходит и выбрасывает из шляпы окурки). Чтоб вы пропадом пропали, злыдни проклятые!

Подходит М и г у ц к и й.

М и г у ц к и й. Что это вы делаете, Павел Андреевич?

Г у д о в и ч. Хлеб зарабатываю.

М и г у ц к и й (заглядывает в шляпу). Не много ж вы заработали.

Г у д о в и ч. Зато честно.

М и г у ц к и й. Опасный это хлеб.

Г у д о в и ч. Разве он кому-нибудь поперек горла?

М и г у ц к и й. Это демонстрация. Вы нарочно выставляете напоказ свои страдания: «Вот смотрите, мол, до чего меня довели!»

Г у д о в и ч. Я ничего страшного не делаю: играю людям песни. Если и это пугает кого-нибудь, значит, плохи их дела.

М и г у ц к и й. Вы играете с огнем. Бросьте эту опасную глупость. Пока вам протягивают руку помощи, примите ее. Это вам советует ваш истинный друг.

Г у д о в и ч. Друг мой истинный! Не мешайте мне зарабатывать свой хлеб. Вы отпугиваете от меня публику.

М и г у ц к и й (отходит). Сумасшедший старик.

Входит М а р ф а П е т р о в н а, она с базарной кошелкой.

М а р ф а П е т р о в н а. Нет, он не сумасшедший. Он хороший человек.

М и г у ц к и й. А вы откуда знаете, что он хороший?

М а р ф а П е т р о в н а. А это мой сосед. Мы с ним через коридор живем.

М и г у ц к и й. Этот ваш хороший человек плохо делает.

М а р ф а П е т р о в н а. А что ж тут плохого? Песни неплохие. Вот только нехорошо, что с протянутой рукой пошел. Ну да, видно, горе заставило.

М и г у ц к и й. Горе заставило. Вот тебе и соседка. Через коридор живет, а ничего не знает.

М а р ф а П е т р о в н а (заинтригованная). А что такое?

М и г у ц к и й. Идите-ка сюда. (Отводит ее в сторону.) Как вас зовут?

М а р ф а П е т р о в н а. Марфа Кульбацкая.

М и г у ц к и й. А отца как звали?

М а р ф а П е т р о в н а. Петрусь.

М и г у ц к и й. Так вот, Марфа Петровна. Ваш сосед действительно хороший человек. Мало того — он выдающийся человек, и мне его жаль. Он может погибнуть.

М а р ф а П е т р о в н а. Через это, что играет?

М и г у ц к и й. Вот именно. Видите ли, он тут играет не просто так. Его кто-то подговаривает на это. Немцы если узнают…

М а р ф а П е т р о в н а. Кто ж его подговаривает?

М и г у ц к и й. Мало ли теперь всякой дряни. Может, кто-нибудь нарочно хочет под монастырь подвести. Вы там никого не замечали?

М а р ф а П е т р о в н а. Приходит к нему иногда один, тоже музыкант… Шкуранков или как там его. А больше я никого не замечала.

М и г у ц к и й. Вы, должно быть, не очень присматривались.

М а р ф а П е т р о в н а. Ну, известно. Разве у меня то на уме! Как уйду на рынок, так, бывает, что и целый день там протолкаюсь.

М и г у ц к и й. Жаль человека. Еще на виселицу угодит. Вы все-таки приглядывайте.

М а р ф а П е т р о в н а. А что толку, что я буду приглядывать? Чем я тут помогу?

М и г у ц к и й. А вы, если кто к нему будет приходить, скажите мне. Больше вам и делать ничего не нужно. Ну, можете иногда подслушать, о чем будут говорить. Вот вам мой адрес. (Вынимает блокнот, записывает и дает ей адрес.) И немного денег… за беспокойство.

М а р ф а П е т р о в н а. А за что же деньги? Невелико беспокойство. Для доброго человека я и без денег послушаю.

М и г у ц к и й. Вы только ему, соседу, ничего не говорите, а так, потихоньку. Он сам станет куда-нибудь ходить. Это еще хуже.

М а р ф а П е т р о в н а. Что ж, мне не трудно. Через коридор живучи. Я раз пять на день бываю у них.

М и г у ц к и й. Ну, вот и хорошо. Я хотел бы знать, кто там его подбивает на такие дела. Значит, договорились. Я вас буду ждать. (Отходит.)

Г у д о в и ч (играет и поет охрипшим голосом).

Вдруг чистый девичий голос подхватывает песню.

Люди оглядываются на девушку. Это Ю л я, одетая в серый ватник, обмотанная теплым платком. Гудович встретился с ней взглядом и узнал ее. Губы его задрожали, лицо просветлело. Маскируя волнение, он закашлялся. Пение оборвалось. Люди щедро кидают в шляпу рубли, делятся впечатлениями, расходятся. Улучив момент, Юля бросает в шляпу бумажку и быстро отходит. Гудович осторожно кладет на землю скрипку, берет в руки шляпу и вынимает из нее рубли. На деньги с завистью смотрит сидящий рядом нищий.

Н и щ и й. Ты, господин, меня ограбил.

Гудович с недоумением глядит на него.

Мои деньги загреб. Это все было бы в моей шапке, а попало к тебе в шляпу. Пришел на мое место и разрешения не опросил. У нас, нищих, так не водится.

Г у д о в и ч. Я и в самом деле тебя обидел. На! (Кладет рубли ему в шапку.)

Н и щ и й. Оставь себе что-нибудь. Ты же все-таки пиликал тут и горло драл.

Г у д о в и ч. Мне не нужно.

Н и щ и й. И мне твоего не надо. Нищий нищему не дарит. На, забирай. (Кладет часть денег Гудовичу в карман.)

Не вынимая из шляпы, Гудович разворачивает и читает бумажку. Оглядывается вокруг. Прячет бумажку в карман. Людей возле него нет, все отхлынули в противоположный конец сквера. С той стороны доносится приглушенный гул. На сцену входит г и т л е р о в е ц с автоматом в руках. За ним, со связанными назад руками, спотыкаясь, идут м у ж ч и н а и ж е н щ и н а. Одежда на них висит клочьями, сквозь дыры видно истерзанное тело, на лицах следы побоев. У женщины глаза опухшие. У каждого на груди фанерная дощечка с надписью. У мужчины: «Я стрелял в немецких солдат», у женщины: «Я помогала партизанам». За арестованными с автоматами наперевес идут г и т л е р о в ц ы. Поодаль, по сторонам и сзади, — т о л п а л ю д е й. В толпе приглушенный гул возмущения и слова сочувствия.

Г о л о с а. Их на виселицу гонят. — Бедные! Что же вы попались этим палачам в руки? — И женщина, бедняга! Может, дети-сироты остались. — Не плачьте. Им и так тяжело. — Родина вас не забудет!

П а р т и з а н к а. Смерть фашистским…

Удар приклада сбивает ее с ног. Двое солдат снова поставили ее на ноги и пинками принуждают идти дальше.

Г о л о с а. Выродки проклятые. Звери. — А наши — герои. На смерть идут с поднятой головой. — Герои. Шапки перед ними снимать надо.

Все, как по команде, снимают шапки.

Г и т л е р о в е ц (резко поворачивается и наставляет автомат). Цурюк!

К о н в о й с а р е с т о в а н н ы м и удаляется. Люди, угнетенные виденным, стоят понуро и молчаливо. У женщин на глазах слезы. У одной нервы не выдержали — она заплакала навзрыд.

Гудович стоит на том же месте. Все о нем забыли. Вот он поднимает скрипку к плечу и тихо, чуть слышно играет: «Широка страна моя родная»… Будто электрический ток прошел по толпе. Поднялись головы, распрямились плечи. Люди минуту слушают, как зачарованные, а затем тихо, как заговорщики, начинают петь. Поют мужчины, держа шапки в руках, поют женщины с мокрыми от слез глазами. Опустился занавес, а песня все еще звучит, как победа несокрушимого духа.

Декорация второй картины. Б р о н я, в пальто, стоит у окна. На пороге — соседка М а р ф а П е т р о в н а.

Б р о н я. Вы хорошо видели, что это он?

М а р ф а П е т р о в н а. Хорошо, вот так, как тебя вижу.

Б р о н я. На площади?

М а р ф а П е т р о в н а. Ага. Там, где нищие сидят.

Б р о н я. Что это ему на ум взбрело?

М а р ф а П е т р о в н а. Взбредет и не то еще — голод не тетка.

Б р о н я. Я думала, работа нашлась. Сказал вчера, что пойдет хлеб зарабатывать.

М а р ф а П е т р о в н а. Сказал, вот и пошел. Тебе же легче будет. И чего ты над ним трясешься? Что он — дитя малое? Гляжу я на вас и дивлюсь. Ни батька он тебе, ни дядька — чужой человек, а ты куска не съешь, все ему.

Б р о н я. Он мне родней родного.

М а р ф а П е т р о в н а. Родней родного только муж бывает. Но как будто… А впрочем, кто вас знает.

Б р о н я. Что за глупости вы говорите, Марфа Петровна.

М а р ф а П е т р о в н а. Староват, правда. Но кабы добрый харч, так он бы еще поправился. Молодого — где ж его взять в нынешнее время?.. Да еще вдове.

Б р о н я. Душа у него чудесная, за это я его и люблю. А больше мне ничего от него не нужно.

М а р ф а П е т р о в н а. При теле и душа хороша.

Б р о н я. О нем нельзя так говорить. Он — замечательный талант.

М а р ф а П е т р о в н а. Вот и держись! Обеими руками держись. Раз уж послал тебе бог такой талант, так не упускай. Придут наши, он снова в почете будет. Ты за ним еще покрасуешься.

Б р о н я. Ой, Марфа Петровна! С вами разговаривать нельзя. Вы все не с той стороны подходите. Разве я об этом думаю?

М а р ф а П е т р о в н а. А ты думай и об этом. Никто за тебя не подумает. Я, милая, свой век прожила, знаю, к кому с какой стороны подойти, и тебе плохого не посоветую.

Б р о н я (глядит в окно). Идет, кажется. Да, идет. (Обрадованная, снимает пальто и начинает приводить в порядок комнату.)

М а р ф а П е т р о в н а. Отлегло? Ну, так я пойду. Ты ему не говори, что я тебе тут наболтала. А держать — держи.

Броня машет на Марфу Петровну рукой. Та выходит.

Входит Г у д о в и ч. Он прозяб и чувствует себя перед Броней немного виноватым, но собой доволен.

Б р о н я. Ну, подойдите, подойдите поближе! Сейчас будет вам баня.

Г у д о в и ч. А и не за что. Напрасно ты заняла боевую позицию.

Б р о н я. Как — не за что? Вы сегодня очень провинились.

Г у д о в и ч. Я работал. Вот и заработок. (Выкладывает на стол рубли.)

Б р о н я. Вы попрошайничать ходили? Может быть, там еще где-нибудь торба с кусками? (Заглядывает в переднюю.)

Г у д о в и ч. А зачем торба, когда у меня есть шляпа.

Б р о н я. На улице? И как вам не стыдно?

Г у д о в и ч. Ни капельки. Это чистые деньги. Их мне народ дал. Они не запятнаны ни кровью, ни предательством. Смело бери. (Берет со стола деньги и дает Броне.)

Б р о н я (беря деньги). А руки — как лед.

Г у д о в и ч. Руки озябли, а душа согрелась. Целый день с нашими людьми. Я видел их глаза, слышал, чем они дышат.

Б р о н я. А вы там глупостей никаких не натворили?

Г у д о в и ч. Нет, я только играл.

Б р о н я. Что вы играли?

Г у д о в и ч. Песни наши народные: «Перепелочку», «Вербу», не важно — что, важно — где играл, для кого — вот что важно!

Б р о н я. Я вас прошу, не делайте этого больше.

Г у д о в и ч. Зря ты это просишь.

Б р о н я. Родненький! Поберегите себя! Боюсь я за вас.

Г у д о в и ч. Почему? Я же не с бомбой ходил, а вот (берет в руки скрипку) только со скрипкой.

Б р о н я. Все равно. Не ходите больше.

Г у д о в и ч. Вот страху нагнал! Не такой я герой, как тебе кажется.

Б р о н я. И не нужно. Вы дороги народу таким, какой вы есть.

Гудович вешает пальто на вешалку, шляпу кладет на окно. Потирает руки и дышит на них.

Г у д о в и ч. Видел я сегодня героев.

Б р о н я. Где?

Г у д о в и ч. На виселицу их вели… замученных. Люди плакали, и я… (дышит на руки) чуть не заплакал. А они… Гимны таким слагать нужно. (Прикладывает руки к печке.)

Пауза.

Жив буду — сложу.

Б р о н я. Я слышала, повесили их.

Г у д о в и ч. И женщина там была. Молодая еще.

Пауза.

Броня, где та листовка?

Б р о н я. Какая?

Г у д о в и ч. Со стихами Янки Купалы, которую мне профессор Калиновский принес.

Б р о н я. Я спрятала.

Г у д о в и ч. Дай-ка мне ее сюда.

Б р о н я выходит и быстро возвращается.

Б р о н я. Вот она.

Г у д о в и ч (читает).

Это слова патриота! Вот и я напишу. Музыку напишу. Пускай люди поют, сердце гневом разжигают.

Б р о н я. Только с листовкой осторожно.

Г у д о в и ч. Я на память выучу. А листовку ты снова спрячешь. (Прикладывает руки к печке.)

Пауза.

Б р о н я. У нас в больнице сегодня облава была. Кругом оцепили гестаповцы.

Г у д о в и ч. Ловили кого-нибудь?

Б р о н я. Партизана искали. Всех больных переполошили.

Г у д о в и ч. Нашли?

Б р о н я. Нет, не нашли. Когда подошли к койке, я ни жива ни мертва стояла. Но наш ординатор — он говорит по-немецки — сказал им что-то, они закивали головами, посмотрели историю болезни и пошли дальше.

Г у д о в и ч. Значит, партизан все-таки был?

Б р о н я. Он в нашей палате лежит. Гнойный аппендицит у него.

Г у д о в и ч. Он тебе сказал, что он партизан?

Б р о н я. Нет, мне никто не говорил. Я дежурила, когда его привезли под видом полицая. Один только врач Антон Филиппович знает об этом. Но я тоже догадалась.

Г у д о в и ч. И никому не сказала?

Б р о н я. Нет. Даже ему самому. Пускай думает, что я считаю того полицаем. Так ему спокойней будет.

Г у д о в и ч. Выходит, что ты его покрываешь.

Б р о н я. Ну и что ж такого? Наш же человек.

Г у д о в и ч. Такого ничего, только за это гитлеровцы вешают. Так, может быть, и мне просить тебя, чтобы ты этого не делала?

Б р о н я. Мне можно, я человек обыкновенный.

Г у д о в и ч. А мне нельзя, потому что я, по-твоему, необыкновенный.

Б р о н я. А вы должны себя беречь.

Г у д о в и ч. Благодарю за такую привилегию.

Б р о н я (мягко). Ну, хватит, успокойтесь. Мы об этом поговорим потом. А сейчас я схожу к соседке, спрошу, нет ли у нее кипятку. Вам необходимо согреться. (Мимоходом берет с окна шляпу и относит на вешалку. Выходит.)

Г у д о в и ч (берет с вешалки шляпу и снова кладет на окно. Вынимает из кармана бумажку, смотрит). В шесть часов. (Смотрит на часы.) Сейчас должна быть. Тоже конспирация! Шляпу ей положи на окно. На тебе шляпу. Посмотрим, что ты мне скажешь. Верно, ноты просить будет. А у меня и у самого ничего нет.

Б р о н я (входит со стаканом чая, ставит перед ним на стол). Согревайтесь.

Г у д о в и ч. Спасибо. (Прихлебывает.) Чаёк как раз кстати.

Б р о н я (смотрит на шляпу). Я ж ее как будто повесила.

Г у д о в и ч. Это ты, должно быть, собиралась повесить.

Б р о н я пожимает плечами, снова вешает шляпу на вешалку и выходит.

(Снова несет шляпу на окно.) Конспирация так конспирация.

Он еще не дошел до окна, как входит Б р о н я.

Б р о н я. К вам пришли, Павел Андреевич.

Г у д о в и ч. А-а… Проси, проси. (Застегивает пиджак, поправляет галстук.)

Входит Ю л я.

Ю л я. Добрый вечер. (На мгновение задерживается в дверях.)

Г у д о в и ч. Добрый вечер, Юленька.

Идут друг другу навстречу.

Ю л я. Дорогой Павел Андреевич! Как я рада! (Протягивает ему обе руки.)

Г у д о в и ч (взволнованно). Я тоже рад, Юленька. Увидел вас на площади и обрадовался. (Все еще держит ее руки.) Только я заметил, что вы там не хотели со мной разговаривать. Спасибо, что зашли навестить старика. (Глядит ей в лицо.) Такая же ясная, как и была. Словно луч из прошлого. Как славно, как хорошо мы жили.

Пауза.

Раздевайтесь. (Помогает ей раздеться.)

Юля разматывает платок, снимает ватник, остается в скромном поношенном платье. Они совсем забыли о Броне, которая наблюдает за ними со стороны, как чужая.

Ю л я. Слышала я о вашем горе, Павел Андреевич.

Г у д о в и ч. Горе, Юленька, большое горе. И не у одного меня.

Ю л я. Как увидела я вас на холоде, без шапки и песню эту услышала, у меня прямо сердце защемило. Забыла всякую осторожность и подтянула вам.

Г у д о в и ч. Очень кстати подтянули.

Ю л я. А потом пошла и немножко поплакала.

Г у д о в и ч. А вот это уж некстати. Как же вы живете, Юленька? Где бываете, в каком обществе вращатесь?

Ю л я (взглянув на Броню). Везде, Павел Андреевич. Где я только не бываю!

Г у д о в и ч. Простите, я забыл вас познакомить. Это племянница моей покойной жены, хозяйка, строгий опекун, лучший друг. При ней можете говорить смело, как при мне.

Б р о н я. Иногда и друг может быть лишним.

Г у д о в и ч. Это — моя бывшая ученица и добрая приятельница Юля Муравицкая.

Броня и Юля пожимают друг другу руки.

Бронечка, может быть, ты раздобудешь еще стаканчик чаю?

Б р о н я выходит.

Садитесь, Юленька, расскажите мне что-нибудь.

Ю л я (садится). Расскажу. Я к вам пришла не с пустыми руками.

Г у д о в и ч. Ну-ну, я слушаю.

Ю л я. Прежде всего привет вам от ваших искренних друзей, которых вы даже не знаете, но которые хорошо знают и любят вас.

Г у д о в и ч. Благодарю. От кого же это?

Ю л я. Не могу вам перечислить — их много… Одного из них вы знаете. Шлет вам низкий поклон бывший сосед… рыболов, который язей ловил.

Г у д о в и ч. Антон Иванович?

Ю л я. Максименя. Ждет вас к себе в гости.

Г у д о в и ч. Зайду, обязательно зайду. Где же он живот?

Ю л я. А живет он… против лиха на пригорочке.

Г у д о в и ч. Ну, это, как видно, далековато. Где лихо — это я знаю, а вот где пригорочек… Без вас я туда не попаду.

Входит Б р о н я. Ей неприятно, что Гудович так увлечен разговором с Юлей. Недружелюбно взглянув на Юлю, она ставит перед ней чай. Юля благодарит кивком головы. Б р о н я выходит. На кухне гремит ведрами, собираясь по воду.

Ю л я. Это вам одна загадка. А теперь вторая: угадайте, от кого вам письмо?

Г у д о в и ч. Подождите, подумаю.

Ю л я. От замечательного человека, вашего друга и товарища по работе.

Г у д о в и ч. Здесь у меня таких нет. Все мои друзья и товарищи по работе там, на свободной земле. Один я остался здесь, как подбитый журавль.

Ю л я (вынимает из кармана письмо, показывает конверт, прикрывая обратный адрес). Узнаете, чей это почерк?

В дверях появляется г о л о в а М а р ф ы П е т р о в н ы. Она внимательно прислушивается.

Г у д о в и ч. Погодите, погодите. Я этот почерк где-то видел. Этот почерк напоминает мне… напоминает мне почерк нашей дорогой Александры Потаповны, нашей народной артистки. Но ведь этого же быть не может. Она ведь там…

Ю л я (отдает ему письмо). Прочитайте обратный адрес.

Г у д о в и ч (читает). «Москва, Пушечная девять, ЦДРИ, Александре Потаповне Гаевской». Юленька, скажите, я не сплю? Как же это? Откуда? Где вы взяли это письмо?

Ю л я. С неба свалилось. И прямо мне в руки.

Г у д о в и ч (показывает пальцем вверх). С неба? Так, так, понимаю. Только с неба оно и могло свалиться. (Разрывает конверт, читает.) «Дорогой Павел Андреевич! Горячий привет вам с Большой земли от ваших друзей. Не думайте, что мы о вас забыли. Мы все вас помним и любим по-прежнему. Принимаются меры, чтобы вы были с нами. Приезжайте, мы вас встретим с распростертыми объятиями. Ваш талант снова расправит свои могучие крылья, скованные фашистской неволей. А пока это осуществится, просим, не откладывая, прислать нам клавир вашей «Счастливой доли». Театр приступает к работе, и мы хотели бы открыть сезон вашей оперой. Желаю вам мужества, здоровья и счастливого пути. До скорой встречи в Москве. Ваша Алеся». Погодите, погодите. Дайте опомниться. (Взволнованный, ходит по комнате.)

М а р ф а П е т р о в н а исчезает.

Москва!.. Неужели это возможно? И какие меры? Кто их принимает?

Ю л я. Центральный Комитет и наше правительство. Насчет вас давно был запрос — где находится, что делает.

Г у д о в и ч. Помнят! В такое время! Об одном человеке хлопочут. Если бы еще, скажем, генерал был, а музыка — разве до нее теперь?

Ю л я. Считают, что и музыкой можно бить врага.

Г у д о в и ч. Они просят, чтобы я сразу клавир прислал. А как же я его пошлю?

Ю л я. Дайте мне.

Г у д о в и ч. Вам?

Ю л я. Не беспокойтесь, дойдет по назначению.

Г у д о в и ч. Так вот вы кто!

Ю л я. Почтальон, только и всего.

Г у д о в и ч (открывает ящик стола). Да, но он у меня в таком виде… На клочках, карандашом… Тут никто ничего не разберет. Да и не окончен еще. Мне нужно не меньше месяца, чтобы привести все это в порядок. Я аккуратно, меленько перепишу в одну тетрадку, чтоб меньше места занимало.

Ю л я. А сами вы разве не собираетесь?

Г у д о в и ч. Я рад бы, но как? Каким образом?

Ю л я. Таким же образом, каким у нас оказался доктор Данилович.

Г у д о в и ч. А с ним что? Я его неделю назад видел в городе.

Ю л я. А теперь он там.

Г у д о в и ч. Значит, и я могу?

Ю л я. Конечно, можете. У меня есть на этот счет предложение.

Г у д о в и ч. У вас?

Ю л я. Да. …Не мое, конечно. Мне поручили привести вас в партизанский отряд.

Г у д о в и ч. Вы оттуда?

Ю л я. Да. Послали к вам меня, потому что кому-нибудь другому вы могли бы и не поверить.

Г у д о в и ч. Вот так Юленька!

Ю л я. Вы и мне не верите?

Г у д о в и ч. Да что вы, что вы! Я себе, своим ушам не верю. Старик Гудович — партизан. Немножко не вяжется. Это такие люди!.. Я их видел сегодня на улице. И женщина там была. Может быть, такой же почтальон, как вы. Только не дай бог увидеть вас в таком положении.

Ю л я. Так как же, Павел Андреевич? Вам у нас будет хорошо. Будете сидеть в землянке и работать над «Счастливой долей». А придет самолет, сядете — и через три часа в Москве.

Г у д о в и ч. Вы мне сказку рассказываете.

Ю л я. Которая станет былью. А тут вам оставаться опасно.

Г у д о в и ч. Что ж, я согласен. Только ведь это не сегодня?

Ю л я. Нет, я вам скажу когда. Мы сфабрикуем вам пропуск, приготовим подводу Тут один шофер собирается к нам перейти… с немецкой машиной. Я с ним держу связь. С ним бы очень удобно было. Вы будьте наготове и ведите себя осторожно. На улицу играть больше не ходите.

Г у д о в и ч. Не пойду. С этого дня считаю себя партизаном.

Ю л я. От души приветствую вас! (Жмет Гудовичу руку.)

Г у д о в и ч. А что на фронте слышно? У вас же вести верные.

Ю л я. Под Сталинградом страшные бои.

Г у д о в и ч. Наши держатся?

Ю л я. Тяжело им, но держатся. Поклялись стоять насмерть.

Г у д о в и ч. Молодцы, дай им бог силы. Ну, а как там настроение, на Большой земле?

Ю л я. Летчики рассказывают, настроение одно: победить. Будет и на нашей улице праздник.

Г у д о в и ч. Хотелось бы дожить до этого праздника.

Ю л я. А мы и доживем.

Г у д о в и ч. Нужно дожить, Юленька. Дожить во что бы то ни стало! А тогда мы попразднуем. Весь мир наш праздник услышит. (Ходит взволнованный.)

Ю л я. И ваша «Счастливая доля» будет идти в Минском оперном театре. Ну, мне пора. В нашем положении засиживаться в гостях не приходится. (Встает.)

Г у д о в и ч. Спасибо, Юленька, за добрые вести. Передайте привет своему начальству и поблагодарите за хлопоты.

Ю л я. Так готовьтесь, Павел Андреевич. Я думаю, не позднее, чем дней через пять, я к вам зайду.

Г у д о в и ч. Да уж буду готовиться. (Снимает с вешалки Юлии ватник, из которого на пол падает финка. Поднимает ее.) О-го-го! Даже с оружием.

Ю л я (сконфузившись, прячет финку в карман). Это так… на всякий случай. Бывайте здоровы, Павел Андреевич.

Г у д о в и ч. Прощайте, Юленька. Желаю вам счастливо топтать ваши тропки. (Целует ее в лоб.)

Ю л я уходит. Гудович сразу же начинает приводить в порядок свои записи. Входит Б р о н я.

Г у д о в и ч. Ушла она?

Б р о н я. Ушла. Что это за девочка?

Г у д о в и ч. Это золотое дитя. Она открыла мне окно в другой мир.

Б р о н я (настороженно). Что это за мир такой?

Г у д о в и ч. Мир, где нет фашистской ночи.

Б р о н я. У вас праздничное настроение.

Г у д о в и ч. Для настроения есть причина.

Б р о н я. Какая?

Г у д о в и ч (таинственно). Меня зовут в Москву.

Б р о н я (смотрит на него, как на ненормального). В Москву?

Г у д о в и ч. Да. К партизанам, а потом в Москву.

Б р о н я. Кто зовет? Эта девчонка?

Г у д о в и ч. Александра Потаповна Гаевская. Принимают меры.

Б р о н я. И вы поверили?

Г у д о в и ч. Вот ее письмо.

Б р о н я (берет письмо и рассматривает). И вы согласились?

Г у д о в и ч. Да, я дал согласие.

Броня, угнетенная услышанным, садится на стул.

Ты что? Не рада?

Б р о н я. А чему же мне радоваться? Что вы рассудок потеряли?

Г у д о в и ч. Почему я потерял рассудок? Оказаться на свободной советской земле, творить для советских людей — разве это не разумное желание?

Б р о н я. Пока вы с этой девчонкой доберетесь до партизан, вас десять раз подстрелят. Это в лучшем случае.

Г у д о в и ч. А в худшем что же, если это лучший?

Б р о н я. А в худшем вас схватят здесь, дома, и повесят. За связь с партизанами.

Г у д о в и ч. Откуда они будут знать?

Б р о н я. Вы уверены, что это почерк Гаевской?

Г у д о в и ч. По-моему, ее.

Б р о н я. А по-моему, такое письмо можно и здесь написать.

Г у д о в и ч. Зачем же и кто будет его писать?

Б р о н я. Чтоб подстроить вам ловушку.

Г у д о в и ч. По-твоему, и Юля хочет меня в ловушку заманить?

Б р о н я. А почем вы знаете, что нет?

Г у д о в и ч (смеется). Ишь куда хватила! Нет, голубка, измена такими глазами не смотрит.

Б р о н я. Вас никто не видел, когда вы играли на улице?

Г у д о в и ч. Мигуцкий видел. Все протягивал мне свою грязную руку помощи.

Б р о н я. Вот он и мог подослать.

Г у д о в и ч. Чепуха, чепуха! (Закрывает уши.) Не хочу слышать. Ты сама со страху рассудок потеряла.

Входит Ш к у р а н к о в.

Ш к у р а н к о в. Обиделся было на вас, думал не заходить, да не утерпел. Мы все же люди одной профессии и находимся в одинаковом положении… Мне нужно с вами посоветоваться.

Г у д о в и ч. Это о чем же?

Ш к у р а н к о в. Очень интересная история. Только вам и могу рассказать об этом. (Оглядывается на Броню.)

Б р о н я выходит.

Знаете, от кого я получил письмо?

Г у д о в и ч. От кого?

Ш к у р а н к о в. Из Москвы.

Г у д о в и ч (сильно заинтересованный.) Из Москвы?

Ш к у р а н к о в. Да, из Москвы. От Александры Потаповны.

Г у д о в и ч. Что вы говорите!

Ш к у р а н к о в. Представьте себе. Просто глазам своим не верю.

Г у д о в и ч. И что же она пишет?

Ш к у р а н к о в. Глупости пишет, конечно. Только бабья голова может до этого додуматься. В Москву меня приглашает. Им там, как видно, очень меня не хватает.

Г у д о в и ч. А вы что на это?

Ш к у р а н к о в. Да что вы спрашиваете? Разве это возможно? Абсурд, конечно. Не это меня волнует. Письмо принесла партизанка — вот что меня беспокоит. Вы понимаете мое положение?

Г у д о в и ч. Прекрасно понимаю.

Ш к у р а н к о в. Это ж головы нужно не иметь, чтобы подвергать меня такой опасности. Что там за командиры безголовые! Я ведь им не какой-нибудь первый попавшийся, который если и погибнет, так невелика беда.

Г у д о в и ч. Они считают, что большим людям присуще и большое мужество.

Ш к у р а н к о в. Ерунда. Они не имеют права подводить меня под удар.

Г у д о в и ч. И что же вы сказали девушке?

Ш к у р а н к о в. Я ее прогнал. Сказал, что если еще раз придет, я позову полицию.

Г у д о в и ч (иронически). Тут вы проявили большое мужество.

Ш к у р а н к о в. Я считаю, что поступил разумно. А она — такая дура! «Я, говорит, не верю, вы не такой. Это вы нарочно пугаете полицией, думаете, что я подослана. Все равно, говорит, я к вам еще приду». Ну, меня еще больше зло разобрало.

Г у д о в и ч. Тут действительно зло разберет. Это очень обидно, когда тебя считают порядочным человеком, а ты вовсе не таков.

Ш к у р а н к о в. Вам хорошо иронизировать. Посмотрел бы я, как бы вы поступили на моем месте.

Г у д о в и ч. На вашем месте я поступил бы, может быть, как раз наоборот.

Ш к у р а н к о в. Дай бог глазу видеть, что ухо слышит. Поглядел бы я, какой вы герой. А я не претендую на геройство. Мне и письмо не дает покоя. (Вынимает из кармана письмо.) Хотел уничтожить, да передумал: а вдруг как-нибудь узнают! Скажут — покажи, а у меня его нет. Значит, конспирация, сговор.

Г у д о в и ч. А вы… снесите его в гестапо.

Ш к у р а н к о в. А что, это, пожалуй, самое разумное. Ей никакого вреда не будет, и я не виноват.

Г у д о в и ч. Несите… Только руки я вам больше не подам.

Ш к у р а н к о в. Что поделаешь. Жаль потерять приятеля, но жизнь мне дороже вашей руки.

Г у д о в и ч (возмущенный ходит по комнате). И вот придет день, святой день освобождения, которого ждут все честные люди… Как вы тогда народу в глаза взглянете?

Ш к у р а н к о в. А мне и глядеть не придется. Я уже вам говорил: пока этот день придет, нас с вами черви съедят.

Г у д о в и ч (останавливается). А знаете что, Антон Евдокимович… Мне кажется, что вас уже черви съели. Они источили вашу совесть, все лучшее, что в вас было, и в вас осталось только самое гнусное, что и черви есть не станут, — подлость.

Ш к у р а н к о в (возмущенно). Как вы смеете? Да я вас!..

Гудович ходит по комнате.

Да я вас знать больше не хочу. (Выходит, хлопнув дверью.)

Б р о н я (входит и некоторое время молча наблюдает за Гудовичем). Павел Андреевич! Умоляю вас, одумайтесь! Не идите навстречу своей гибели!

Г у д о в и ч. Напрасно просишь. Я уже твердо решил. (Сжигает письмо, одевается.)

Б р о н я (кидается к нему). Куда вы?

Г у д о в и ч. Не бойся, не в партизаны еще. Хочу пройтись по улице, собраться с мыслями.

Броня садится и начинает плакать.

(Подходит и кладет руки ей на плечи.) А это ты напрасно. Радоваться нужно, а не плакать. Все складывается как нельзя лучше. Я скоро приду, и мы все спокойно обсудим. (Выходит.)

Броня, опершись на стол, громко всхлипывает. В комнату заглядывает М а р ф а П е т р о в н а.

М а р ф а П е т р о в н а. Что это у вас тут случилось? Он ушел, а ты плачешь. Уж не поссорились ли?

Броня не отвечает.

Ты, милая, видать, втрескалась-таки.

Б р о н я. Оставьте меня, Марфа Петровна.

М а р ф а П е т р о в н а. А это кто такая приходила?

Б р о н я. А вам зачем?

М а р ф а П е т р о в н а. Как это — зачем? Нужно мне знать, кто там у моего порога шляется.

Б р о н я. Знакомая Павла Андреевича.

М а р ф а П е т р о в н а. Что за знакомая? Что ей тут нужно?

Б р о н я. Не знаю.

М а р ф а П е т р о в н а. Не знаешь? А чего ж ты плачешь?

Б р о н я. Должно быть, за нотами приходила.

М а р ф а П е т р о в н а. Гляди, милая, как бы по этим нотам тебе петь не довелось.

Б р о н я. Что вы хотите сказать?

М а р ф а П е т р о в н а. Сведут они его с пути. Это уж как пить дать.

Б р о н я. Вы так говорите, как будто что-нибудь о ней знаете.

М а р ф а П е т р о в н а. Может, и знаю.

Б р о н я (заинтересованно). Что же вы знаете, Марфа Петровна?

М а р ф а П е т р о в н а. А то, что я эту твою знакомую с немецким офицером видела.

Б р о н я (сильно обеспокоенная). А вы не ошибаетесь?

М а р ф а П е т р о в н а. Не ошибаюсь. Ты мой глаз знаешь.

Б р о н я. Это очень опасно, если так.

М а р ф а П е т р о в н а. Так вот, гляди, милая, я тебя предупредила. (Выходит.)

Комната в гестапо. За столом лейтенант Л ю д в и г Ш у ф т. Перед ним в кресле М и г у ц к и й. Оба курят.

Ш у ф т (говорит с сильным акцентом). Скоро здесь будет ваш подшефный — композитор Гудович. Я хотел бы до его прихода получить от вас информацию.

М и г у ц к и й. Вы его арестовали?

Ш у ф т. Нет, пригласил побеседовать. Вы с ним говорили?

М и г у ц к и й. Говорил, господин Шуфт.

Ш у ф т. И что же?

М и г у ц к и й. Упрямый старик.

Ш у ф т. Деньги?

М и г у ц к и й. Не берет.

Ш у ф т. Идеи? Служение народу? Говорили с ним на эту тему?

М и г у ц к и й. Говорил. У него на этот счет свои взгляды.

Ш у ф т. Советская закваска?

М и г у ц к и й. Да, еще держится.

Ш у ф т. Значит, разговоры с ним окончены?

М и г у ц к и й. У меня пока что окончены. Может быть, у вас найдутся другие средства, чтобы его переубедить.

Ш у ф т. У нас средства весьма радикальные. Вы их знаете.

М и г у ц к и й. Для них еще нет оснований, господин Шуфт.

Ш у ф т. А эта девушка с письмом? Содержание письма вам известно?

М и г у ц к и й. Нет. Эта глупая баба — его соседка — ничего определенного не выяснила.

Ш у ф т (показывает Мигуцкому письмо). Может быть, такое письмо? Это мне принес Шкуранков.

М и г у ц к и й (просматривает письмо). Возможно, что и такое. Очень возможно.

Ш у ф т. Вот вам и основания.

М и г у ц к и й. Если даже так, ведь роль Гудовича тут, по-видимому, пассивная.

Ш у ф т. Все в наших руках. Мы сделаем ее активной.

М и г у ц к и й. И что же, вы его… повесите?

Ш у ф т (затягивается). А вы как бы поступили на нашем месте, господин Мигуцкий?

М и г у ц к и й. Я бы на вашем месте не спешил, господин Шуфт.

Ш у ф т. Вы его жалеете?

М и г у ц к и й. Не жалею, а преждевременно.

Ш у ф т. Ваши соображения?

Мигуцкий Принимая во внимание его популярность, нам выгодней было бы иметь его живым… на нашей стороне. За ним пошли бы и другие.

Ш у ф т. Есть еще шансы?

М и г у ц к и й. Я думаю, что у него этой закваски ненадолго хватит. В особенности если вы нарисуете перед ним перспективу в виде перекладины с петлей. (Затягивается.) А потом я еще с ним поговорю.

Ш у ф т (кладет окурок в пепельницу). Хорошо. Мы над вашим предложением подумаем. (Встает.) Заходите, господин Мигуцкий.

М и г у ц к и й (встает). С удовольствием, господин Шуфт. (Кланяется.) Будьте здоровы! (Выходит.)

Шуфт нажимает кнопку. Входит е ф р е й т о р - г е с т а п о в е ц.

Ш у ф т. Ist Gudowitsch bereits gekommen?[8]

Е ф р е й т о р. Jawohl, Herr Leutnant[9].

Ш у ф т. Holen sie ihn hier[10].

Е ф р е й т о р выходит. Шуфт вынимает из ящика пистолет и кладет на стол. Через минуту входит Г у д о в и ч и останавливается на пороге.

Ш у ф т. Здравствуйте, господин Гудович! Подойдите сюда.

Гудович подходит.

Садитесь.

Г у д о в и ч. Постою. Ведь не в гости пригласили.

Ш у ф т (настойчиво указывая рукой на стул). Setzen Sie sich![11]

Гудович медленно опускается на стул.

Говорите по-немецки?

Г у д о в и ч. Нет.

Шуфт нажимает кнопку. Входит е ф р е й т о р.

Ш у ф т. Ich brauche den Dolmetscher![12]

Е ф р е й т о р выходит.

Курите?

Г у д о в и ч. Не курю.

Входит переводчик С т р о к а ч.

Ш у ф т (Гудовичу). Извините, что я вас побеспокоил.

Г у д о в и ч. Ваше дело такое — людей беспокоить.

Ш у ф т. Как вы себя чувствуете?

Г у д о в и ч. Как в гестапо.

Ш у ф т. Чем вы теперь занимаетесь?

Г у д о в и ч. По милости господина лейтенанта и его фюрера я теперь отдыхаю.

Ш у ф т (к Строкачу). Was?[13]

С т р о к а ч. Er erholt sich jetzt[14].

Ш у ф т. Почему вы отказываетесь работать?

Г у д о в и ч. Я потерял способность к творческому труду.

Ш у ф т. Как это?

Г у д о в и ч. Стал круглым идиотом.

Ш у ф т. Я этому не верю.

Г у д о в и ч. Мне неудобно вам доказывать, что я идиот.

Ш у ф т. Вы все же кое-что делаете.

Г у д о в и ч. Например?

Ш у ф т. Например, играете песни на улице.

Г у д о в и ч. Для этого не требуется больших способностей.

Ш у ф т. Для этого нужна… Frechheit…

С т р о к а ч. Дерзость нужна.

Г у д о в и ч. Песни самые невинные, народные.

Ш у ф т. Мне эти песни не нравится.

Г у д о в и ч. Народ наш не знал художественного вкуса господина лейтенанта, когда слагал эти песни.

Ш у ф т. Это есть протест. Вы …einen Dornenkranz… на голову положили и вышли на улицу, wie auf Golgotha.

С т р о к а ч. Вы возложили на голову терновый венец и вышли на улицу, как на голгофу.

Г у д о в и ч. Я не Христос: не могу своими страданиями избавить от них свой народ.

Ш у ф т (запальчиво). Да, вы никакой Христос, и если с вами случится такая неприятность, как с ним, воскреснуть вам не удастся. Для вас лучше было бы найти с нами общий язык. Мы гарантирэн вам хорошие условия.

Г у д о в и ч. Если я не Христос, это не значит, что я — Иуда.

Ш у ф т. Вы объявляете нейтралитет? Вы свой нейтралитет уже нарушили.

Г у д о в и ч. Каким образом?

Ш у ф т. Вы пошли к партизанам.

Г у д о в и ч. Новый анекдот.

Ш у ф т. Не будем тратить лишних слов. (Вертит в руках пистолет.) К вам два дня назад приходила девушка.

С т р о к а ч (тихо). Не признавайтесь.

Г у д о в и ч. Два дня назад? (Делает вид, что вспоминает.) Не помню.

Ш у ф т. Вспомните, кто вам принес письмо?

С т р о к а ч (тихо). Письма не было.

Г у д о в и ч. Письмо было.

Ш у ф т. От кого?

Г у д о в и ч. От народной артистки Гаевской.

Ш у ф т. Что она пишет?

Г у д о в и ч. Она просит у меня клавир оперы «Счастливая доля».

Ш у ф т. Вы послали ей клавир?

Г у д о в и ч. Даже если бы хотел, я не мог бы этого сделать — труд мой сгорел.

Ш у ф т. Что еще она пишет?

Г у д о в и ч. Ничего.

Ш у ф т. А не приглашает она вас в Москву?

Г у д о в и ч. Приглашает.

Ш у ф т. И что же, вы собираетесь?

Г у д о в и ч. Если вы возьметесь меня туда доставить.

Ш у ф т. Вас туда доставит тот, кто доставил оттуда письмо.

Г у д о в и ч. Письмо мне принесла девочка. Меня доставить ей не под силу.

Ш у ф т. Та самая девочка, которую вы не могли вспомнить?

Г у д о в и ч. Я вспомнил: письмо принесла девочка.

Ш у ф т. Где это письмо?

Г у д о в и ч. Я его сжег.

Ш у ф т. Зачем вы это сделали?

Г у д о в и ч. Я решил, что его лучше сжечь: письмо все же московское.

Ш у ф т. Таким образом, мы установили, что вы имели сношения с партизанами.

Г у д о в и ч. Я партизан и в глаза не видел.

Ш у ф т. А девушка кто, по-вашему? Ангелок божий?

Г у д о в и ч. Не знаю. Я не успел у нее спросить, кто она.

Ш у ф т. Вы помните ее в лицо?

Г у д о в и ч. Нет, не помню.

Ш у ф т. А если мы вам ее покажем? Узнаете?

Г у д о в и ч. Не узнаю. Это было в сумерки, и лица ее я не разглядел. Я еще не успел распечатать письмо, как она ушла.

Е ф р е й т о р (входит). Herr Leutnant! Herr Oberst ruft Sie[15].

Ш у ф т (кивнув Гудовичу головой). Извините.

Ш у ф т выходит.

С т р о к а ч (меняя тон). В неприятную историю попали вы, Павел Андреевич. Я вам искренне сочувствую. Вы, конечно, имеете основания мне не доверять. Вы не знаете, кто я, зачем я здесь и кто меня сюда поставил.

Г у д о в и ч. А вы меня откуда знаете, что так со мной разговариваете?

С т р о к а ч. Боже мой! Кто же вас не знает?! Я помню еще премьеру вашей первой оперы. Это был триумф. Буря оваций. И видеть вас сейчас в таком положении — душа болит.

Г у д о в и ч. Я не совершил никакого преступления. Мне нечего бояться.

С т р о к а ч. Они на это иначе смотрят. Напрасно вы так откровенно с ним говорили. Нужно было все отрицать: девушка не приходила, письма не было, с партизанами никакой связи не имеете. До них дошли какие-то слухи, вот они и берут вас на бога.

Г у д о в и ч. Я не считал нужным что-нибудь скрывать.

С т р о к а ч. Нет, это опасно. Они могут вас запутать. Я вам вот что посоветую. (Таинственно оглядывается на дверь.) К вам придет женщина.

Г у д о в и ч (заинтересованно). Да?

С т р о к а ч. Так вы заявите сюда.

Г у д о в и ч. А кто она такая?

С т р о к а ч. Тсс…

Входит Ш у ф т. Строкач сразу придает лицу официальное выражение.

Ш у ф т. Итак, мы выяснили, что вы установили связь с партизанами.

Г у д о в и ч. Я не устанавливал никакой связи.

Ш у ф т. Партизаны установили, а вы не заявили. Это помощь партизанам. Вы знаете, как мы поступаем в таких случаях?

Г у д о в и ч. Знаю.

Ш у ф т. Но с вами мы не спешим. Мы даем вам время обдумать свое положение. Надеемся, что мы найдем общий язык. А повесить вас, господин Гудович, мы всегда успеем. (Хлопает его по плечу.)

Г у д о в и ч. Благодарю за приятную перспективу.

Ш у ф т. Будем считать, что условие между нами заключено, мы вас не вешаем, а вы обещаете вести себя лояльно и подумать о перспективе. Auf Wiedersehen[16]. (Протягивает Гудовичу руку.)

Г у д о в и ч делает вид, что не замечает ее, и тяжелым шагом направляется к двери.

(Строкачу.) Оказали ему о женщине?

С т р о к а ч. Говорил. Кажется, клюнуло.

Ш у ф т (подмигивает Строкачу). А повесить его все-таки придется. Как вы думаете?

С т р о к а ч. Думаю, что придется. И довольно скоро.

Декорация второй картины.

Г у д о в и ч один в комнате. Он пишет музыку на слова Янки Купалы. Берет скрипку, играет и напевает: «Партизаны, партизаны».

Входит Б р о н я. Она, одетая, останавливается в дверях. Закусывает губы, выходит. Через минуту входит уже без пальто, и теперь Гудович ее замечает. Он откладывает скрипку.

Б р о н я. Никто не приходил?

Г у д о в и ч. Нет. Мне страшно думать об этом. И не думать тоже не могу.

Б р о н я. Хоть бы он намекнул, кто она.

Г у д о в и ч. Кто она, кто он сам — ничего не знаю.

Б р о н я. Давайте возьмем себя в руки и спокойно обсудим все по порядку. Прежде всего — кто он? Тот, который намекнул о женщине? Друг или враг?

Г у д о в и ч. Что делать другу в гестапо?

Б р о н я. Может быть, его туда наши послали… чтобы предостерегал людей. Фашисты ловушку подстраивают, а он спасает вас, предупреждает, что к вам подошлют провокатора.

Г у д о в и ч. А я думаю, что он сам провокатор. Хочет, чтобы я выдал им партизанку, если она придет. Тогда мне одна дорога — к ним. Среди честных людей мне места не будет.

Б р о н я. Вот тут и угадывай, кто придет: партизанка или провокатор.

Г у д о в и ч. А не угадаешь — смерть.

Б р о н я. Неужели смерть?

Г у д о в и ч. Если придет провокатор, а я не заявлю, — смерть мне, а если партизанка придет, и я заявлю, — ей смерть.

Б р о н я. Если придет незнакомая женщина, тогда ясно: подослали.

Г у д о в и ч. Ничего не ясно, скорее всего придет именно незнакомая. Я боюсь, что Юлю они уже схватили.

Б р о н я. Почему вы так думаете?

Г у д о в и ч. Немец спрашивал, узнаю ли я ту девушку, которая принесла письмо.

Б р о н я. Очной ставки все же не было.

Г у д о в и ч. Может быть, она в таком состоянии, что этого нельзя было сделать.

Б р о н я. Может быть, она и в самом деле там, но…

Г у д о в и ч. Что «но»? Договаривай, чего же ты молчишь?

Б р о н я. Но не на положении заключенной.

Г у д о в и ч. Что ты этим хочешь сказать?

Б р о н я. Я вам говорила, что Марфа Петровна видела ее с немецким офицером.

Г у д о в и ч. Вранье, этого не могло быть.

Б р о н я. А если не вранье?

Г у д о в и ч. Это подлость — думать так о человеке, которого, может быть, истязают сейчас в фашистском застенке.

Б р о н я. Так это не вранье, Павел Андреевич. Я сейчас сама видела ее с немецким офицером.

Г у д о в и ч. Ты это только что выдумала.

Б р о н я. Не выдумала, а видела собственными глазами.

Г у д о в и ч. Значит, тебе просто показалось.

Б р о н я. Я не могла ошибиться — это была она. Вдвоем вышли из машины и зашли в какой-то дом.

Г у д о в и ч. Не верю, не верю и не верю. Не могло этого быть.

Б р о н я. А почему вы так в ней уверены?

Г у д о в и ч. Я ее знаю: это моя лучшая ученица, честная девушка, комсомолка.

Б р о н я. Разве нет таких, которые были как будто хорошими девушками, а теперь с немецкими офицерами крутят?

Г у д о в и ч. Ты не смеешь так думать о ней.

Б р о н я. Я убеждена, что она — провокатор.

Г у д о в и ч. Ты толкаешь меня на подлость.

Б р о н я. Я вас спасаю от смерти.

Г у д о в и ч. Уже слышал. Шкура тебе дороже всего.

Б р о н я (очень обиженная). Тяжело мне слышать это от вас, Павел Андреевич. (Всхлипывает.) Если б они согласились взять мою шкуру… за вашу жизнь… я с радостью дала б ее содрать с себя.

Г у д о в и ч. Ну, не твоя, моя шкура тебе дороже всего. Это все равно.

Б р о н я. Будущее ваше мне дороже всего.

Г у д о в и ч. У предателя нет будущего. Через нее Родина руку мне протягивает, чтобы спасти, а я ее под виселицу…

Б р о н я. Глядите, как бы она вас под виселицу не подвела.

Г у д о в и ч (страшно возмущенный). Не смей! (Замахивается папкой.)

Броня тихо плачет.

(Подходит к ней.) Прости. Я измученный, больной человек.

Б р о н я (обнимает его за плечи). Родной мой! Ведь я хочу посоветовать вам, как лучше. Если я и чушь какую-нибудь скажу, не сердитесь. Ведь от большой любви к вам глупею. Вы же погибнете! И я погибну. За что! Из-за провокаторши. Если уж так суждено, так пусть лучше она. Ведь она же предательница, а вы… Вы творить должны.

Г у д о в и ч. Кому нужно творчество, на котором лежит каинова печать? Разве могу я воспевать героизм людей, которых сам подвел под виселицу?

Б р о н я. Значит, смерть?

Г у д о в и ч. Геройская смерть — это не смерть. Жизнь, купленная подлостью, — вот это смерть.

Б р о н я. Я не хочу! Вы должны жить. Я не допущу!

Г у д о в и ч. Ты, неразумная, хочешь стать у меня на пути в самый решающий момент моей жизни?

Б р о н я. Я не только стану — трупом лягу, а спасу вас.

Г у д о в и ч. У меня хватит силы перешагнуть и через это; я пойду туда, куда зовут меня мой народ и моя совесть.

Б р о н я. Вы не дойдете, смерть перехватит вас на пути. Но я перехвачу ее.

Из прихожей доносится стук кружки о бидон. Голос из прихожей: «Молочка не возьмете?»

Г у д о в и ч. Кто там?

Голос. Молочка, говорю, не возьмете?

Б р о н я. Нет, милая, денег нет.

Ю л я (входит с бидоном в руках). А я с деньгами обожду.

Г у д о в и ч (всматривается). Юленька! Дорогая моя! (Идет ей навстречу.) У меня тут душа за вас переболела. (Целует ее в лоб; Броне.) Ну, взгляни ты на нее. Чей она посланец?

Броня хмуро и неприветливо глядит на Юлю.

А мы тут черт знает каких страхов себе понавыдумывали. Раздевайтесь, Юленька.

Ю л я. Спасибо, Павел Андреевич, некогда. Я пришла за вами.

Г у д о в и ч (взволнованный неожиданностью). Уже?

Ю л я. Все готово, Павел Андреевич.

Г у д о в и ч. Ну вот! А я и не собрался. А все ты, Бронечка…

Ю л я. Никаких сборов не нужно. Одевайтесь и идемте.

Г у д о в и ч. А клавир?

Ю л я. Клавир возьмите обязательно.

Г у д о в и ч. А он у меня спрятан. (Выходит.)

Б р о н я. Девушка, милая! Я не знаю, кто вы, но хоть какое-нибудь сердце есть же у вас в груди. Я вас умоляю — оставьте этого человека.

Ю л я. Не понимаю, чего вы хотите.

Б р о н я. Оставьте, не губите старика. Во имя вашего отца, если он у вас есть.

Ю л я. Меня прислали спасти его, а не губить.

Б р о н я. Нет, вы пришли, чтобы его погубить. А он невинен, как голубь, доверчив, как дитя. Вы тащите его в петлю, и он послушно идет за вами.

Ю л я. Вы преувеличиваете опасность. Поверьте, это не так страшно.

Б р о н я. Прошу вас, сжальтесь, не трогайте его. Скажите тому, кто вас послал, что он прогнал вас, что он и слышать не хочет о партизанах.

Ю л я. Я этим очень опечалила бы того, кто меня послал. Я не могу этого сделать.

Б р о н я. Молю вас: не отнимайте его у меня.

Ю л я. Признайтесь: вы очень его любите?

Б р о н я. Вы же видите.

Ю л я. Я вас понимаю: вы хотите сохранить его для себя. А я пришла, чтобы сохранить его для Родины. Моя цель выше, и я не могу вам уступить.

Б р о н я (встает). Вы хотите видеть его на виселице?

Ю л я. С чего вы это взяли?

Б р о н я. Я знаю, кто вас послал.

Ю л я. Кто же, по-вашему?

Б р о н я. Гестапо.

Ю л я. Ха-ха-ха! Вы, должно быть, с ума сошли.

Б р о н я. Да, не притворяйтесь. Я видела вас с немецким офицером. Я не ошиблась — это были вы. Только, конечно, не в этом платье.

Ю л я. Я не притворяюсь — вы могли меня видеть с человеком в офицерской форме. Я легко могла бы рассеять ваши подозрения, но я не имею права говорить, что это за человек и зачем я с ним была.

Б р о н я. Понятно, что же вам еще сказать. При вашей профессии правду говорить не полагается.

Г у д о в и ч (входит с папкой в руках). А меня тут, Юленька, вызывали в гестапо.

Ю л я (встревоженно). В гестапо? Зачем?

Г у д о в и ч. Про письмо узнали.

Ю л я. Как же они могли узнать?

Г у д о в и ч. Я думал, что вас они схватили. А Броня уже черт знает что о вас подумала.

Ю л я. Я знаю: она меня считает провокатором.

Г у д о в и ч. Вы извините ее, Юленька. Это она за меня так боится, что ей чудится невесть что.

Ю л я. Ну что ж, стерплю как-нибудь. С нашей сестрой и не такое бывает. Позавчера подругу мою гестаповцы схватили. Есть подозрение, что ее выдал Шкуранков.

Г у д о в и ч. Ах, какой подлец! Он мог это сделать. Помнишь, Броня, я тебе говорил?

Ю л я. Он, конечно, не признается.

Г у д о в и ч. Если его, мерзавца, когда-нибудь судить будут, я бы хотел быть свидетелем.

Ю л я. Это будет тогда, когда мы призовем к суду всех предателей, а сейчас…

Г у д о в и ч. Я готов, Юленька. Только оденусь.

Ю л я. Я пойду вперед, а вы осторожно, следом за мной.

Г у д о в и ч. Хорошо. (Прислушивается.) Там, кажется, кто-то вошел. Я не запер дверей.

Б р о н я выходит в переднюю, и сразу же в дверях появляется М и г у ц к и й.

М и г у ц к и й (остановившись в дверях). Здравствуйте, Павел Андреевич! Зашел вас проведать. Говорят, с вами произошла маленькая неприятность. (Следит глазами за Юлей.)

Г у д о в и ч. Какая неприятность?

М и г у ц к и й. Говорят, вызывали вас куда-то?

Г у д о в и ч. С кем этого теперь не бывает.

М и г у ц к и й. И меня из--за вас побеспокоили: «Это, говорят, ваши кадры». (Внезапно обращаясь к Юле.) Почем молочко?

Ю л я. Двадцать рублей.

М и г у ц к и й. Дорого, дорого.

Ю л я (хочет пройти к двери). Позвольте!

М и г у ц к и й (загораживая ей путь). Может, уступите немного по знакомству?

Ю л я. Я вас не знаю.

М и г у ц к и й (напевает песню, которую пела Юля в первой картине). Помните?

Ю л я. А что это такое? Вы меня, наверное, за кого-нибудь другого принимаете. (Хочет пройти.)

М и г у ц к и й (выхватывая револьвер). Минуточку.

Юля подается назад.

Отойдите в угол. Еще дальше!.. Вот так. (Гудовичу.) А я еще заступался за вас! От петли спасал.

Г у д о в и ч. Я что-то не помню.

М и г у ц к и й. Ну как же! Вас ведь повесить хотели.

Г у д о в и ч. Так этим я вам обязан?

М и г у ц к и й. Только мне.

Г у д о в и ч (иронически). Душевно благодарен. Но при чем тут молочница?

М и г у ц к и й. А вот мы сейчас выясним, при чем тут она. (Зовет.) Марфа Петровна!

Входит М а р ф а П е т р о в н а.

Эта приходила с письмом?

М а р ф а П е т р о в н а. Эта, эта самая.

М и г у ц к и й. Сбегайте в полицию, скажите, что я ее задержал. Пускай придут, заберут.

М а р ф а П е т р о в н а (раскрыла рот от удивления). В немецкую полицию?

М и г у ц к и й. А в какую же еще?

М а р ф а П е т р о в н а. Ну, ладно… Сейчас сбегаю. (Выходит.)

М и г у ц к и й. Что же нам делать, Павел Андреевич?

Г у д о в и ч. Вы-то знаете, что вам делать.

Б р о н я. Павел Андреевич ее не звал. Она сама привязалась.

М и г у ц к и й. В таких случаях нужно заявить. Вон объявления…

Б р о н я. Да она только что пришла.

М и г у ц к и й. Жаль мне вас, Павел Андреевич. В неприятную историю вы влипли.

Г у д о в и ч. Не нужны мне ваши сожаления.

М и г у ц к и й. Мне жаль, что пропадает творческий работник. Связавшись с агентами Москвы, вы изменили белорусскому делу. (Показывает на Юлю.) Она — причина всех бедствий. Если бы не ей подобные, белорусский народ спокойно жил бы под покровительством великой Германии.

Г у д о в и ч. Ваша «великая Германия» оказывает покровительство только таким большим подлецам, как вы, которые готовы продать ей свой народ.

М и г у ц к и й. Напрасно вы так. Как бы не пришлось раскаяться.

Б р о н я. Простите старика, Анатолий Захарович. Он упрямый и норовистый, но ничего дурного не делает.

М и г у ц к и й. Как я могу прощать? Не я буду разбирать это.

Б р о н я. Вы, если захотите, можете его спасти.

М и г у ц к и й. Конечно, я мог бы, например, сказать, что это не я послал за полицией, а он сам, — и все. Больше ничего не нужно. Но мне пришлось бы покривить душой. А ради чего? На это я мог бы пойти только ради белорусского дела: если бы, скажем, Павел Андреевич дал слово, что он будет с нами сотрудничать.

Г у д о в и ч. Какое вы имеете право называть белорусским делом подлое предательство? Белорусское дело — это то, что делает белорусский народ, а не его палачи.

М и г у ц к и й. Вот, слышите! Как ты его вызволишь, если он сам в петлю лезет?

Б р о н я. Это он в запальчивости, не знает, что говорит. Дайте ему одуматься, все взвесить, и он будет с вами. Да вы присядьте, Анатолий Захарович.

М и г у ц к и й. Не беспокойтесь. (Смотрит на часы.) Сейчас должны прийти.

Б р о н я (приносит стул). Садитесь. Что ж вам стоять, как на часах. Никуда она не денется.

М и г у ц к и й. Благодарю. (Не сводя глаз и револьвера с Юли, медленно опускается на стул.)

Броня рывком выхватывает стул и толкает Мигуцкого в грудь, тот падает. Броня обеими руками схватила правую руку Мигуцкого и прижала ее к полу.

Б р о н я (кричит). Бегите через окно!

Юля вонзила финку в грудь Мигуцкому, тот упал и выпустил револьвер. Броня и Юля оказываются друг против друга.

Ю л я. Спасибо.

Б р о н я. Прости, что обидела.

Отворяются двери, и на пороге показывается М а р ф а П е т р о в н а. Юля хватает револьвер Мигуцкого и наводит на дверь, ожидая полицию.

М а р ф а П е т р о в н а. Не бойтесь! Я не была в полиции. Уходите скорей!

Ю л я. Пошли, Павел Андреевич!

М а р ф а П е т р о в н а. А я ничего знать не знаю, ведать не ведаю.

Ю л я, Г у д о в и ч и Б р о н я уходят.

(Проходя мимо трупа Мигуцкого.) А, ирод! Обдурить хотел. Приятелем прикидывался! (Выходит.)

Поздняя осень. Вечереет. Лесная полянка. Где-то неподалеку то начинает гудеть, то снова смолкает мотор самолета. Через полянку проносят раненых, очевидно для погрузки на самолет. Видны добротно построенные партизанские землянки. Из леса доносится многоголосая песня.

Песня приближается.

На полянку выходят: Г у д о в и ч — в полушубке, валенках, шапке-ушанке, с чемоданчиком в руках; к о м а н д и р и к о м и с с а р отряда, г р у п п а п а р т и з а н и п а р т и з а н о к, среди них Ю л я и М а к с и м е н я.

П а р т и з а н ы (поют).

К о м и с с а р (становится на пенек). Товарищи! Сегодня от нас на Большую землю, в родную Москву улетает наш друг, наш лучший партизан Павел Андреевич Гудович.

Г у д о в и ч (качает головой). Ну и шутник!

К о м и с с а р. Да, наш лучший партизан. Правда, он не стреляет из пулемета, но у него есть свое мощное оружие, с которым он встал на защиту Родины. Мы гордимся, что вырвали такого человека из фашистских когтей. Сегодня мы передаем его с рук на руки нашим боевым товарищам — советским соколам, которые доставят его живым и здоровым в родную Москву. Давайте признаемся, товарищи: жаль нам отпускать Павла Андреевича. Мы все его крепко полюбили за то, что он настоящий советский человек. Наш, родной. Но мы не должны быть эгоистами. Наш отряд — слишком узкое поле деятельности для такого таланта. Там, на Большой земле, его оперы будут слушать тысячи, десятки тысяч советских людей. Его произведения будут вдохновлять их на геройские подвиги. Пожелаем же ему дальнейших творческих успехов. Надеемся, Павел Андреевич, скоро встретимся с вами на освобожденной белорусской земле, при счастливой доле.

Долгие аплодисменты.

Г у д о в и ч (взволнованный). Спасибо, друзья мои… Боевые мои друзья! Я горжусь том, что вы называете меня партизаном. Это значит, что как советский гражданин, как советский художник я нашел правильный путь. От души благодарю вас за спасение. Говорят, что я тоже владею оружием, которым можно бить врага. Обещаю вам, что я использую это оружие в полную его мощь, сколько сил моих хватит. А насчет встречи мы уже договорились: на освобожденной родной белорусской земле. И скоро. Желаю вам, друзья мои, боевых успехов и всего наилучшего. (Целуется с командиром, потом с комиссаром, подходит к Юле.) Ну, Юленька! Спасибо тебе, голубка, за все.

Юля обхватила его за шею и крепко поцеловала.

(Подходит к Максимене.) Ну, соседушка, спасибо и тебе.

Они обнимаются и трижды целуются.

(Броне, которая подошла к нему с санитарной сумкой через плечо.) Вот видишь, Бронечка, ты боялась за меня. Одна хотела меня уберечь. А Родина всех нас бережет… И меня и тебя. И мы должны ей послужить. Вот и ты партизанкой стала. Надеюсь, что ты будешь боевой партизанкой. Не плачь, чего же ты?

Б р о н я. Это я от радости, Павел Андреевич.

Г у д о в и ч. Ну, от радости можно. Прощай! Не горюй, скоро увидимся. (Целуется с ней.)

М а к с и м е н я. Привет Москве…

Г у д о в и ч (кланяется, растроганный, всем в пояс). Спасибо вам всем, славные люди. (Ищет на земле чемоданчик, но его уже взял комиссар.)

Г у д о в и ч, к о м а н д и р и к о м и с с а р направляются к самолету. Партизаны провожают их до края полянки, вновь поют «Партизаны, партизаны». Гудят моторы. Партизаны следят за стартом. Скоро на фоне вечернего неба показывается силуэт самолета. Партизаны машут ему руками.

М а к с и м е н я. Счастливого пути, сосед!..

П а р т и з а н ы (поют). «Широка страна моя родная…»

З а н а в е с.

1948

Перевод А. Островского и П. Кобзаревского.