Думают…

30

Вторник, 27 мая. Мессенджер сегодня на обследовании. Звонила ему вчера вечером, пожелала удачи. Перед этим поговорила с Кэрри и узнала, что она к нему не пойдет. Он не хочет, чтобы его навещали, пока он готовится к обследованию. Думаю, просто не желает чувствовать себя больным. Сегодня Кэрри поедет за ним в Бат, узнает результаты анализов, а потом отвезет домой. Долг жены. Он пообещал позвонить сегодня вечером, но скорее всего отложит до завтра, когда пойдет на работу. Не любит звонить из дома, боится, что Кэрри или кто-нибудь из домашних поднимет трубку параллельного телефона и подслушает. Мобильного у него нет: он считает, что иначе у него не будет ни минуты покоя. Поэтому он звонит мне только из офиса.

Вчера вечером его голос звучал немного раздраженно, и это неудивительно: он скучает, голоден, устал. Я могла только пожелать ему удачи. Потому что я верю теперь только в удачу, счастливую случайность и хаос. Мы знаем, что хаос неуправляем, и поэтому пожелания «удачи» — пустая формальность. Раньше я сказала бы: «Я буду молиться за тебя», пошла бы в церковь, поставила свечку и молилась бы Деве Марии, чтобы она попросила своего Божественного Сына излечить опухоль Мессенджера. Такая мысль кажется мне теперь странной — во многом благодаря самому Мессенджеру. Он сделал так, что молиться за него стало невозможно. Как бы он смеялся надо мной, если бы я предложила ему такую помощь! Я знаю, что бы он на это возразил: «Ну скажи мне, каким образом действует твоя молитва? Даже если предположить, что Бог существует, то каким образом он выбирает, на какие молитвы отвечать, а на какие — нет? С какой стати ему лечить мой рак, если он забывает про несчастных умирающих бродяг или больных лейкемией детей? Если он начинает вмешиваться в ход вещей, то откуда он узнает, где ему следует остановиться?»

Когда я была набожной школьницей, я тоже не могла понять смысла молитвы. Помню, как приставала к сестре Рите, которая преподавала у нас в пятом классе Закон Божий, с казуистическими вопросами: «А что станет делать Бог, если фермер будет молиться о дожде для своего урожая, а мы — о ясной погоде для спортивных соревнований?» И делала еще более дерзкие заявления: «Значит, немецкие католики только зря тратили время, молясь о победе во Второй мировой войне?» — «Пути Господни неисповедимы, Хелен Дрисколл, — обычно говорила сестра Рита, немного краснея, — и они откроются нам только после смерти». Такие молитвы кажутся мне чистейшим суеверием, но я все же скучаю по ним. Молитва дает человеку точку опоры в трудной ситуации и облегчает страдания. Я не могу безропотно ждать решения судьбы.

Никак не могу отделаться от чувства вины и ощущения, что мы сами навлекли на себя эту беду своим грешным поведением, поддавшись страсти. Мы предали Кэрри (не важно, что она тоже изменяла Мессенджеру). В глубине души я считаю, что мы согрешили, и это заслуживает наказания. В тот миг, когда Мессенджер сказал: «У меня опухоль в печени», — меня охватило не удивление, а страх… я словно ждала чего-то подобного. Вот вам и суеверие… Скорее всего опухоль образовалась еще до нашего знакомства, но мои попытки убедить себя в этом ни к чему не приводят. Грех выявил эту опухоль и заставил расти быстрее. Вот что подсказывает мне суеверие, и я не в силах заглушить этот глупый, истеричный голос, даже когда затыкаю себе уши. Мне это жутко не нравится. Я в ужасном положении: по-прежнему верю в существование греха, но уже не верю в его отпущение.

Успокойся, Хелен Рид. Возьми себя в руки. Проанализируй факты. У Мессенджера опухоль. Скорее всего доброкачественная. Нет, не обманывай себя: возможно, она доброкачественная. Никто еще ничего не знает. Если она доброкачественная, то ее можно вылечить, и жизнь пойдет, как и прежде. Снова возникнут все те же нравственные проблемы любви и страсти, верности и предательства и потребуют своего разрешения, но они уже не будут иметь никакого отношения к печени Мессенджера. Я со смехом буду вспоминать этот приступ панического страха. Но, с другой стороны, если опухоль злокачественная… Что тогда? Это никак не связано с любовью, преданностью и тому подобными представлениями… Просто физическое состояние, вызванное физическими причинами, в котором мог оказаться кто угодно, но оказался именно Мессенджер. Не стоит приплетать сюда мораль.

Все это очень хорошо, но он полагает, что, если его признают неизлечимым, то ему лучше будет самому расстаться с жизнью, и я должна ему в этом помочь. Он попросил меня, но я отказалась. Меня просто ужаснула эта идея. Я трусиха, и мое неверие не придает мне смелости. Так что я ничего не могу сделать для Мессенджера — разве что пожелать ему удачи и ждать, как обернутся события. Ждать, но не молиться.

Когда мне было пятнадцать, я читала «Конец романа» Грэма Грина. Втайне от родителей, потому что боялась — папа меня не одобрит. На самом же деле, это прекрасная книга для праведной девочки-католички, которая только начинает осознавать собственную сексуальность. Намеки на страстные занятия любовью, особенно способность Сары к оргазму, «ее странные и откровенные крики», интриговали и возбуждали меня, а последующее описание духовного мира героев вдохновляло. Я несколько месяцев подряд воображала себя Сарой, наслаждающейся чувственными отношениями с Бендриксом (довольно условными), а потом обещающей Богу прекратить эти отношения, если только он убережет Бендрикса от гибели. Сарой, сдержавшей слово ценой собственного счастья и, в конце концов, умершей от тяжелого гриппа и попавшей в рай, оставив после себя таинственный шлейф чудес, которые могли бы поколебать неверие моего возлюбленного. Как я рыдала над этой книгой! Как мечтала вырасти и стать такой же, как Сара, все в жизни попробовать, а потом искупить грехи, принеся себя в жертву! Сейчас я нахожусь в ее положении, но у меня нет ее веры.

11 вечера. Ральф не позвонил. Ложусь спать.

Среда, 28 мая. Мессенджер позвонил утром, как только пришел в офис. Я ждала звонка, но все равно вскочила, как ужаленная, когда зазвенел телефон, и даже выронила трубку из рук. Результаты анализов неокончательные. Колоноскопия не выявила отклонений от нормы, и это хорошо, но при сканировании было обнаружено «кистоидное образование» диаметром около десяти сантиметров в правой доле печени. Я взяла линейку и посмотрела: десять сантиметров — это так много! Нарост не упирается ни в какой орган, и вероятно, поэтому Ральф не чувствует боли. Мессенджер сказал, что Хендерсон был весьма озадачен и даже разочарован тем, что не обнаружил предполагаемой раковой опухоли. Он предложил провести еще биопсию печени, чтобы окончательно выяснить, рак ли это в начальной стадии или что-нибудь еще. Он также посоветовал обратиться к одному бристольскому хирургу, который специализируется на печени, но Кэрри, похоже, взяла все под свой контроль. Она не доверяет Хендерсону и обзванивает сейчас всех своих знакомых, пытаясь отыскать светило в этой области. Мессенджер, кажется, доверился ей.

Мое напряжение спало. Я-то думала, что результаты будут окончательными, и сегодня утром, ворочаясь в постели, решила для себя, что, если они окажутся неутешительными, то я соглашусь помочь Мессенджеру, о чем бы он ни попросил. Я подумала, что, если он сам этого хочет, значит, я обязана согласиться. Если его самоубийство неизбежно, я совершу поступок, исполненный любви и благородства, — поведу себя как Сара. Я попыталась встать на его место и представила себя неизлечимо больной — мне кажется, я поняла, почему он хочет предотвратить мучения. Для христиан страдание имеет определенный смысл, оно может стать очищением или привести к «хорошей смерти», как говаривали монашки. Другие люди хватаются за каждую секунду этой жизни, потому что не верят в существование другой. В каком бы состоянии они ни находились, они дорожат каждым закатом и рассветом, каждым мигом общения с близкими людьми. Но Мессенджер — из другого теста. Я не представляю себе, как он будет медленно угасать, ходить с палочкой, а затем сидеть в инвалидном кресле и, наконец, лежать на кровати, весь утыканный капельницами, катетерами и еще бог знает чем. В его характере, как и в его профиле, есть что-то римское — он борец, и если поражение неизбежно, то он скорее упадет на собственный меч, чем позволит заковать себя в кандалы. Я поняла это и решила сделать все, о чем он попросит.

Разрешив для себя эту дилемму, я со страхом ждала его звонка. Когда же он сказал, что результаты пока неопределенные, я почувствовала некоторое облегчение от того, что новость не плохая, но в то же время разочарование, поскольку она не хорошая. Снова эта неопределенность. Конечно, я ничего не сказала ему о своих мучениях и выводах. Просто посочувствовала, что ему опять придется пребывать в неизвестности, и он ответил, что у него есть сейчас проблемы поважнее. Спросил, читала ли я сегодняшний выпуск «Кампуса», там должны были опубликовать его обращение. Ему и в голову не пришло, что я не могла выйти из дома, не дождавшись его звонка. Еще он сказал, что Би-би-си посылает на конференцию свою команду, чтобы отобрать видеоматериалы для документального фильма об искусственном интеллекте. Он очень доволен — это дополнительная реклама для Центра. А у меня отпало всякое желание выступать. Лучше бы я не соглашалась.

7.30 вечера. Пыталась отвлечься, писала характеристики на студентов для магистерского экзамена. Неужели это последняя учебная неделя семестра? Сегодня получила отчет от независимого экзаменатора. Его зовут Остин Осгуд, он поэт и пишет рассказы, ведет точно такой же семинар в Линкольнском университете. Как-то раз я встречалась с ним в Хэй-он-Уай, и он не произвел особого впечатления. У него слишком громкий, мальчишеский смех, который как-то не вяжется с его расчетливыми, близко посаженными глазами. Но ему понравились работы студентов, он всем поставил хорошие оценки — не ниже 4+. Отсылая рукописи, я попросила его обратить особенное внимание на работу Сандры Пикеринг, не объясняя причины. К моему удивлению, он поставил ей 5 — одну из самых высоких отметок. Что ж, по крайней мере, она не сможет жаловаться на предвзятое отношение. Надо отдать ей должное, она сделала все для того, чтобы ее «Шлак» больше не изводил меня. В двух главах, которые она написала за эти последние недели, ее история приняла неожиданный оборот, и Аластэра сменил другой герой-любовник. Завтра — моя последняя встреча с группой. Оглашать результаты я пока не имею права, но могу сообщить им, что все набрали проходной балл. Потом устрою им небольшую вечеринку. Жаль только, что настроение невеселое.

Купила «Кампус» и прочитала письмо Мессенджера о связях Центра с Министерством обороны. Статья толковая, как я и думала, только напечатали ее не очень заметно. На первой странице — статья об угрожающем повышении платы за проживание на кампусе. Кажется, руководство собиралось сообщить об этом во время каникул, когда студенты разъедутся, но редакторы газеты узнали эту новость раньше и призывали студентов к демонстрации в конце семестра. Все как в старые добрые времена.

Пятница, 30 мая. Мессенджер сейчас в пути. Поехал в Лондон увидеться с лучшим специалистом по печени. Моя печень тоже барахлит. Жуткое похмелье.

Вчерашний день был очень насыщенным. Все утро готовила закуски для вечеринки, потом обедала с Мессенджером. Я позвонила ему и напомнила, что мы не виделись уже целую неделю. Он вначале колебался, ссылаясь на большую занятость, но, в конце концов, согласился. Мы разыграли случайную встречу в учительском корпусе и пообедали в столовой. Вышло так, что мы сели за тот же столик, что и в первый раз. Я рассказала ему, как заметила его тогда и сделала вид, будто рассматриваю ужасные пейзажи, висевшие в холле, в надежде на то, что он меня заметит. А потом изобразила на лице притворное удивление, когда он меня окликнул. Ральф улыбнулся, но потом нахмурился. Наверное, считает себя мастером заводить знакомства, и ему неприятно узнавать, что сам попался на мою удочку. Он немного осунулся, видимо, после больничной диеты. Заказал себе жареную рыбу и брокколи без картошки, с рыбы осторожно снял жирную шкурку и положил на край тарелки.

Рассказал, как Кэрри часами сидела на телефоне, выстраивая цепочку из знакомых, которая протянулась до самой Калифорнии. В конце концов, она выяснила, что лучшим специалистом по болезням печени является некий Халиб. Кэрри чем-то подкупила или очаровала этого мистера Халиба и уговорила его принять Мессенджера завтра утром на Харлей-стрит. Они поедут утренним поездом и должны вернуться к началу конференции. Я сказала, что расписание очень напряженное, но Ральф ответил, что лучше уж съездить в Лондон, чем торчать все это время в больнице.

— Хотя, боюсь, мне этого так и так не избежать, — добавил он, криво улыбнувшись.

Обед был коротким — нас обоих ждали дела — и немного неловким, потому что вокруг были люди. Мы старались весело говорить на отвлеченные темы жизни и смерти и т. п. Мессенджер спросил о Люси, и я сказала, что совсем недавно получила письмо: она приедет домой в конце июня. Пол тоже собирался, но вначале хотел побывать в Мексике. Узнал, что у меня есть Интернет, и тоже написал несколько писем. Мессенджер спросил, часто ли я пользуюсь Интернетом, и я ответила, что редко, потому что никогда не могу найти то, что мне нужно. Один мой студент Гил Беверсток сказал, что на сайте Вайомингского колледжа есть страничка, посвященная моим книгам. Когда я попыталась найти ее и набрала свое имя в поисковой системе «Алтависта», то обнаружила около миллиона ссылок на различные странички. Я выбрала одну из них наугад и узнала о том, что я — молодая девушка, позирующая перед камерой с поднятой юбкой и без трусиков. Мессенджер засмеялся и сказал, что процесс поиска можно облегчить, и пообещал показать мне, каким образом. Потом спросил, сохранила ли я эти картинки на своем компьютере, и я сказала:

— Конечно, нет. — Тогда он спросил меня, смотрела ли я порно в сети, и я снова ответила отрицательно. Потом он сказал: мало кто знает о том, что все, что мы скачиваем из Интернета, остается на жестком диске даже после того, как мы удалим соответствующие файлы. Я сказала, что это похоже на ангела, записывающего грехи. — Совершенно верно, — подтвердил он. — Жесткий диск — ангел, записывающий наши грехи.

Когда нам принесли кофе, мы услышали за окном какие-то крики: сначала едва различимые, затем они постепенно усилились. Выглянув в окно, мы увидели процессию студентов с транспарантами, скандировавших лозунги. Они маршировали вокруг учительского корпуса. На верхнем этаже в это время дня обедали члены университетского совета — лучшие представители города, местные бизнесмены и проч. Они играют, как правило, символическую роль в общей структуре руководства университета, и вицеканцлер развлекал их сегодня за ланчем. Студенты воспользовались ситуацией, чтобы выразить протест против повышения платы за проживание на кампусе. Я сказала Мессенджеру, что ему повезло, ведь эта стихийная демонстрация отвлекла внимание от вопроса о Министерстве обороны.

— Дело не в везении, — сказал он. — Я сам передал в газету информацию о новых тарифах.

Я уставилась на него с разинутым ртом.

— А как ты о них узнал? — спросила я.

— Тише! Просто я состою в комитете, занимающемся разработкой путей и возможностей изыскания денежных средств. — Думаю, выражение моего лица было очень красноречивым, потому что он тут же добавил: — Кто-то доложил им о наших связях с Минобороны. Когда враги ведут себя нечестно, приходится делать то же самое.

— А кто твои враги? — спросила я.

— Не знаю. Но они умело маскируются. А для студентов деньги важнее принципов.

Мы расстались на ступеньках учительского корпуса, даже не поцеловавшись на прощание. Я подумала, что он мог хотя бы шепнуть: «Я люблю тебя» — или что-нибудь в этом роде, но не стал этого делать, а я — и подавно. Наверное, я все-таки люблю этого человека, но у меня нет никаких перспектив.

Потом я направилась к гуманитарному корпусу провести последний семинар и попыталась выбросить Мессенджера из головы хотя бы на оставшиеся полдня.

Чтобы как-то отметить окончание курса, я попросила каждого из студентов прочитать отрывок из своего сочинения, который занял бы не больше десяти минут. Никаких обсуждений — только аплодисменты. Все прошло замечательно. Сандра Пикеринг дипломатично прочитала отрывок из первой главы. Потом мы все собрались в моей «мезонетке». Я приготовила салаты, заварные пирожные и соусы, а также запаслась большим количеством вина и пива. Вечер получился чудесным, я открыла раздвижную стеклянную дверь, выходящую на небольшое мощеное патио, на котором предусмотрительно поставила стол, стулья и тент, взятый напрокат у соседей. Я пригласила Росс и Джеки присоединиться к нам, но они, к счастью, отказались, сообщив, что собрались пойти на озеро кататься на байдарках. Вечеринка походила на боевое крещение студентов. Они купили мне в складчину подарок — первое издание «Обыкновенного читателя» Вирджинии Вулф, «Хогарт-Пресс», 1932, в слегка потрепанной обложке Ванессы Белл. Подарок мало того что щедрый, но еще и выбран со знанием дела. Как-то я обмолвилась, что у меня есть литография Ванессы Белл. Саймон Беллами преподнес мне этот подарок и произнес остроумную речь, в которой сказал, что я могу научить писать в самых разных стилях — от Александра Поупа до Джерома Сэлинджера (намек на мои сложные стилистические задания). Я, в свою очередь, произнесла сентиментальную речь о том, какая у меня была талантливая группа и что теперь я мечтаю прочитать рецензии на их первые опубликованные работы, а потом следить за их творческой карьерой. К тому времени мы уже изрядно выпили, а после речей выпили еще. Это была одна из тех редких английских ночей, свежих и благоухающих, когда можно сидеть всю ночь на улице, не ежась от ветра и сырости. Студенты принесли стулья и расселись полукругом. Боб Дрэйтон прихватил акустическую гитару и тихонько перебирал струны в темноте, иногда прерывая наш разговор какой-нибудь народной песней. У него приятный тенор. Некоторые подпевали. Вечеринка удалась на славу, но вскоре я стала сомневаться в том, что она когда-нибудь закончится… Я начала потихоньку убирать посуду, надеясь, что они поймут, что пора закругляться. К моему удивлению, Сандра Пикеринг вызвалась помогать, а потом первая собралась уходить.

— Спасибо за вечеринку… и за курсы, — сказала она.

— Ты из них что-нибудь вынесла?

— Ну конечно, — ответила она, не раздумывая, — но мне жаль, что вам пришлось узнать о Мартине от меня… наверное, это судьба.

— Да, наверное, это судьба, — сказала я. Мы довольно холодно пожали друг другу руки. — Желаю удачи с романом, — лицемерно сказала я.

— Спасибо, а вы что-нибудь пишете?

— Нет, слишком много хлопот с вами.

— Не делайте больших перерывов, — сказала она немного самонадеянно, и, видимо, я изменилась в лице, потому что она добавила: — Это самое важное, что я вынесла из вашего курса: нужно продолжать писать во что бы то ни стало.

С этими словами она ушла. Я вернулась в сад и сказала остальным, что ложусь спать, иначе мне придется уснуть стоя, а они могут остаться или уйти, когда захотят. Они пожелали мне спокойной ночи и просидели еще несколько часов. К утру все разошлись, а посуда была тщательно вымыта и расставлена, как будто это сделали добрые феи.

11.25 вечера. Наконец-то, хорошая новость! По крайней мере, обнадеживающая. Но не буду сильно радоваться раньше времени. (Еще одно суеверие.) Мессенджер был сегодня блистателен как председатель на открытии конференции. Это было похоже на светский прием с горячительными напитками, ужином и баром. Конференция проходит в Эйвон-Хаусе, похожем на отель большого аэропорта и специально построенном для подобных случаев и проведения высших профессиональных курсов, которые приносят университету немалый доход. Как только я вошла в огромный зал и увидела, как Мессенджер раздаривает направо и налево улыбки и рукопожатия, сразу же поняла, что на Харлейстрит все прошло нормально. Кэрри была в одном из своих шелковых кафтанов, она выглядела усталой и не столь оживленной, но тоже спокойно улыбалась. Медленно пробираясь к ним через толпу, я заметила профессора Дугласса — его трудно было не заметить в праздничном черном костюме и начищенных туфлях. Почти все присутствующие (в основном мужчины) были одеты очень просто, если не сказать небрежно: в спортивные рубашки или футболки и мешковатые летние брюки. На некоторых даже были кроссовки. Я уже привыкла к такому стилю одежды у студентов и коллег Мессенджера, но теперь поняла, что таков международный стиль всех специалистов по когнитивной науке и смежным дисциплинам.

— Поздравляю, — сказала я Дуглассу.

Он весь напрягся и покраснел:

— С чем?

— С победой на утиных гонках.

— А, вы об этом. — Он расслабился. — Меня наградили ящиком шампанского, а я не пью.

— Открытие удалось на славу, — сказала я, озираясь по сторонам. — Наверное, вы потратили много сил на его организацию.

— Больше, чем хотелось бы, — ответил он. — Наш главный организатор большую часть времени отсутствовал. Мне сказали, что он лежал на обследовании в больнице. Он что, заболел? — В его голосе прозвучало назойливое любопытство.

— Честно говоря, не знаю, — сказала я и направилась сквозь гудевшую толпу к Мессенджеру.

Тот прошептал мне на ухо:

— Хорошая новость, Халиб считает, что это эхинококковая киста.

Я успела спросить:

— А что это такое? — но его отвлек какой-то бородатый американец в ярко-зеленом спортивном пиджаке и красной футболке.

— Потом объясню, — сказал Мессенджер и представил меня Стиву Розенбауму из Колорадского университета, который будет представлять свою научную работу на тему «Построение функционирующего мозга».

— Вы и вправду его строите? — спросила я.

— Конечно, — самоуверенно ответил он.

— А о чем он думает?

— Сейчас в основном о запчастях для автомобилей, — сказал он. — Заказ от «Дженерал Моторс».

Тут вмешался Мессенджер:

— Хелен интересует другая сторона мозга, она — писатель.

— Правда? Вы пишете детективы? — спросил профессор Розенбаум.

— Нет, — ответила я и добавила, что даже не читаю их.

— Мой любимый писатель — Элмор Леонард, — сказал он, — советую почитать.

Я пообещала ему и пошла поздороваться с Кэрри. Мы поцеловались в обе щеки. Мы еще не виделись после ее приезда из Калифорнии, и я была рада, что наша встреча произошла при большом скоплении народа, ведь за это время произошло много такого, о чем она не знает и не должна узнать, так что вряд ли я смогу и впредь играть роль ее верной подруги. Проще было поупражняться на публике.

— Ральф сказал, что консультация в Лондоне прошла успешно, — сказала я, чуть было не назвав его фамильярно Мессенджером.

— Да, но не стоит радоваться раньше времени, хотя надежда, кажется, есть. Этот парень внушает доверие, — сказала Кэрри. Мне показалось, что она не хочет продолжать разговор эту тему, решила не приставать к ней с расспросами и отошла с чувством легкого неудовлетворения. Меня посадили за один стол с Мессенджерами, но далеко от них, между парой нейробиологов, которые попытались завести со мной разговор о своих экспериментах над обезьянами. Эксперименты заключались в том, что обезьянам делали небольшие надрезы на головном мозге и наблюдали за изменениями в их поведении. Когда я заметила, что это бесчеловечно, они заверили меня, что мозг нечувствителен к боли. Странный парадокс: орган, поставляющий нам информацию о боли, сам ее не чувствует!

Мессенджер произнес речь, пересыпанную профессиональными шутками, большинства из которых я не поняла, но присутствующим они, кажется, понравились. Вскоре после обеда Кэрри собралась домой. Я сказала ей, что останусь, чтобы привыкнуть к «когнитивной качке». Она удивилась такой вычурной метафоре.

— Войти в курс дела, — пояснила я.

— Ах да, я уже ничего не соображаю, такой длинный день. Хелен, сделай одолжение, проследи, чтобы Мессенджер долго не задерживался, хорошо?

Я охотно согласилась — прекрасный повод подойти к нему в баре. Он сидел за столом с какой-то группой и махнул мне, чтобы я подсаживалась. Там было несколько мужчин и одна худенькая темноволосая девушка, сидевшая рядом с Ральфом. На карточке, прикрепленной к ее блузке, я прочитала: «Людмила Лиск. Карлов университет, Прага». Она молчала и жадно следила за разговором, бросая взгляды то на одного, то на другого оратора. Люди подсаживались или вставали из-за стола, а она оставалась сидеть, экономно растягивая свой бокал легкого пива. Мессенджер шутливо представил ее как своего «пражского гида». Я спросила, будет ли она выступать на конференции, и она ответила, что у нее стендовый доклад. Насколько я поняла, на конференции молодые или менее известные исследователи представляют иллюстрированные плакаты с тезисами своих исследований. Мессенджер, который пил только тоник, стал спрашивать у гостей, что они будут пить, и тогда я сказала:

— Мне пора, Ральф. Но я пообещала Кэрри, что уйду только после тебя.

— Да, пора закругляться, — сказал он. Когда мы прощались, выходя из бара, Людмила посмотрела на меня с нескрываемой враждебностью.

— Ты что, спал с этой девушкой в Праге? — спросила я его, когда мы вышли из здания.

— Конечно, нет, с чего ты взяла?

— Она, как пиявка, присосалась к тебе.

— Надеется, что я помогу ей с работой после защиты.

— И ты поможешь?

— Возможно. Если еще буду здесь работать.

Мне стало стыдно, я вовсе не собиралась начинать наш разговор с этого вопроса. Я задала его в приступе ревности.

— Ты сказал, что в больнице тебе сообщили хорошую новость.

— По крайней мере, обнадеживающую. А в какой степени обнадеживающую, я узнаю на следующей неделе, — сказал он.

— Расскажи все по порядку, прошу тебя. Я провожу тебя до машины, — сказала я.

Мы направились к Центру когнитивных исследований, у которого стояла его машина. Ночь была сухой и лунной. Из студенческого клуба, где проходил бал по случаю окончания сессии, доносились звуки гитары, а на берегу озера веселились и тискали друг друга девушки в длинных декольтированных платьях и молодые люди в смокингах. Парень с закатанными рукавами запрокинул голову, выдул остатки вина из бутылки и швырнул ее в озеро — прямо в лунную дорожку.

— Халиб — маленький, пухленький, лысый азиат. Вначале он тоже не внушал нам доверия. Такой низкорослый, что во время операций ему, наверное, приходится вставать на стул. Но как только он берется за дело, невольно начинаешь ему доверять. Он взял мои рентгеновские снимки, УЗИ и все, что я привез с собой из Бата, и долго изучал их, прежде чем начать меня щупать. Это было самое тщательное обследование в моей жизни. У меня было такое ощущение, словно он залез рукой ко мне в живот. Я оделся, и мы с Кэрри (она была со мной) стали ждать его ответа. Можешь представить себе наше напряжение. Он спросил: «Профессор Мессенджер, вы когда-нибудь находились в тесном контакте с овцами или собаками?» Кэрри потом сказала, что этого вопроса она меньше всего ожидала. Я ответил утвердительно: помнишь, я рассказывал, как в молодости работал на одной йоркширской ферме? Он был доволен моим ответом. «Я полагаю, что у вас эхинококковая киста, — сказал он. — Ее причиной могло стать попадание в организм яиц собачьего паразита Echinococcus granulosus, в просторечии называемого „солитером“. Если вы случайно хлебнули зараженной воды…» — «Я любил плавать вместе с собаками», — сказал я. «Превосходно! Это увеличивает риск заражения. Об этом может рассказать простой анализ крови». Перед тем как мы ушли, он взял у меня этот анализ. Результаты будут известны в начале следующей недели, — закончил свой рассказ Мессенджер.

— А что, если у тебя эта самая киста? — спросила я.

— Ее можно удалить хирургическим путем. Но вначале ее сжимают с помощью каких-то препаратов. Халиб говорит, что они недавно получили новые лекарства. Иногда киста исчезает полностью.

— И она была у тебя все эти годы?

— Возможно.

— Ну, тогда это — хорошая новость.

— Да, если она подтвердится.

— А Хендерсон мог это предположить?

— Должен был. Кэрри абсолютно права.

Мы подошли к стоянке Центра. Под мрачным сводом, на третьем этаже, светилось окно, наполовину прикрытое жалюзи.

— Даггерс корпит над своими алгоритмами, — сказал Ральф.

— Поцелуй меня, Мессенджер, — сказала я. Он не ответил, глядя на окно.

— Мессенджер?

— Что?

— Поцелуй меня.

Он осмотрелся по сторонам, увлек меня к стене, и мы поцеловались. Но мысли его были где-то далеко. Наверное, думал о своей кисте.

Воскресенье, 1 июня. Уже поздно, 10.30. Я только что пришла, вся измученная и в панике. Измученная двухдевными бесконечными дискуссиями о сознании и в панике от мысли, что нужно будет что-то говорить завтра на заключительной сессии.

Заседания проходят с девяти тридцати утра до шести вечера. Основные пленарные лекции читают в большой аудитории, а небольшие тематические семинары проводятся одновременно, и это означает, что нужно выбирать между искусственным разумом, когнитивной психологией, нейробиологией и какой-то всеобъемлющей категорией, называемой альтернативными подходами. Мой выбор осложняет еще и то обстоятельство, что о лекторах и темах их лекций я знаю мало или почти ничего. Из-за этого я несколько раз попадала на невероятно скучные лекции. Думаю, я не одинока, поскольку время от времени какой-нибудь смельчак вставал на середине занятия и покидал зал в поисках чего-нибудь более интересного, но у меня самой не хватало храбрости это сделать.

Перерывы на утренний кофе, обед и вечерний чай тоже превращались в тематические беседы. Присутствие телевидения провоцировало ожесточенные споры. В промежутках между лекциями телевизионщики бродили по коридорам и приемным, брали интервью у участников и подслушивали их разговоры. Когда люди замечают, что их снимают, а над головами зависает журавль с болтающимся на конце заглушенным микрофоном, точно какой-то дохлой зверюшкой, они начинают позировать и вести себя неестественно. Съемка пленарных заседаний требует дополнительного освещения, от которого в аудиториях становится жарко и душно. Порой мне ужасно хотелось прилечь в каком-нибудь прохладном и темном месте, но я продолжала безропотно бродить по коридорам и лестницам Эйвон-Хауса (к сожалению, два лифта вышли из строя), натыкаясь на «Предлобную кору головного мозга как базовый компонент личности», «Слияние когнитивного и феноменологического подходов к изучению сознания», «Появление эмоциональной выразительности в роботах», «Теорию относительности и проблему когнитивной связи» и так далее и тому подобное… Было еще исследование, которое я, к сожалению, пропустила и которое называлось: «Что такое мозг: ведро с дерьмом или миска со студнем?» К концу первого дня мой мозг скорее походил на студень. Я вела конспекты, в которых потом ничего не могла разобрать и даже вспомнить, о чем вообще шла речь. Центростремительность, центробежность, экс-центростремительность… Схема=-репродуктивный, коактивация нейронов… синергитический взгляд на мозг в противоположность картезианскому… динамический процесс взаимодействия… Нервный заряд с частотой 40 герц при буддийской медитации… Что бы это могло значить?

Встречались и вполне понятные предложения, больше похожие на анекдоты. Боль в фантомах конечностей, хирургически ампутированных под анестезией, менее острая, чем при потере конечности во время несчастного случая… Одна из выступающих говорила, что у нее развилось новое представление о собственном «я» после того, как она переехала из Америки в Норвегию и выучила норвежский язык… И, наконец, самая потрясающая запись: Корреспондент пишет Льюису Кэрроллу после прочтения «Бармаглота»: «Голова моя наполнилась идеями, но я не знаю, какими» — точь-в-точь мои ощущения в конце первого дня.

Сегодня преобладали лекции и семинары, вечером дошла очередь и до стендов — еще около тридцати или сорока дополнительных исследований сознания, вывешенных на особых планшетах, у которых стояли авторы, готовые ответить на любой вопрос, подобно торговцам у базарных лотков, продающим свой информационный товар. «Фазовый подход к квантовой нейродинамике и его отношение к области пространства-времени механизмов нейронного кодирования», «Субъективное течение времени: последствия предоперационного медикаментозного лечения и общей анестезии», «От кванта — к qualia», «Воздействие крийя-йоги на электромагнитную деятельность мозга», «Моделирование обучаемого поведения у автономных индивидов». Последнее исследование принадлежит Людмиле Лиск — тонкой и острой, как нож, в облегающем черном платье и туфлях на высоком каблуке. Что-то связанное с имитацией детских игр. Она оживленно объясняла свою тему профессору Розенбауму и по-светски небрежно улыбнулась мне из-за его плеча, когда я проходила мимо. Розенбаум представлял сегодня свою работу: «Построение функционирующего мозга». Оказалось, что это — компьютерная программа, выполняющая почти все должностные обязанности менеджера. Он признал, что такой робот, конечно, не сможет видеть, слышать или двигаться и будет общаться только по электронной почте.

— Но многие из моих знакомых ведут себя точно так же, — остроумно заметил он. Одним словом, чем дольше я нахожусь здесь, тем сильнее убеждаюсь в том, что когнитивная наука еще очень далека от воспроизведения реального человеческого мышления, но мне не хватает знаний и уверенности в себе, для того чтобы публично об этом заявить.

Я отыскала Мессенджера и решила отказаться от своего «заключительного слова».

— Освободи меня от этой обязанности, мне нечего сказать, я не поняла и половины из того, что услышала. Я просто поставлю себя в глупое положение, и все это покажут по телевидению.

— Не волнуйся, просто скажи, что ты сама думаешь о проблеме сознания, — сказал он.

— И все? — иронично спросила я.

— Ну, расскажи об этом с точки зрения литератора. Людям будет интересно. Они об этом никогда не слышали. Никто не будет забрасывать тебя гнилыми помидорами.

— Они начнут задавать вопросы, на которые я не смогу ответить.

— Не начнут. У них на это не будет времени.

Мне немного полегчало. К тому же мне выделили всего пятнадцать минут.

Нужно найти какой-нибудь текст, от которого я могла бы оттолкнуться, чтобы не нести всякий вздор. Возьму что-нибудь из Генри Джеймса и проанализирую художественное описание сознания. Стрезер у реки, например… Нет, это уже было. Тогда Кейт Крой в начале «Крыльев»… Ну, это слишком просто, особо не разгуляешься. Нет, как можно после трех дней научных дискуссий на высшем уровне заставлять людей слушать простой критический разбор текста! Текст должен быть посвящен сознанию, а не просто служить примером того, как оно работает.

Странно, как мы беспокоимся об этих вещах, как хотим произвести благоприятное впечатление, как боимся попасть впросак! В нас говорит элементарное тщеславие. Или — если быть чуточку снисходительнее к себе — профессиональная гордость. В моей жизни масса гораздо более важных вещей, но все мои мысли направлены сейчас на то, чтобы сказать что-нибудь умное на закрытии конференции. Мессенджер тоже целиком поглощен конференцией, уделяет внимание каждому выступающему, следит за ходом заседаний, лебезит перед именитыми докладчиками и ублажает телевидение. По нему не скажешь, что он ждет результатов анализа крови, который имеет для него жизненно важное значение. Как хорошо, что мы оба можем отвлечься!

Я вернулась домой в обеденный перерыв и пропустила вечерние семинары, чтобы успеть подготовиться к речи. Если я собираюсь взять за основу какой-нибудь текст, мне нужно будет скопировать его завтра утром. Или, лучше, сделать слайды. Все выступающие на этой конференции пользуются видеопроектором. Для ученых это — обычная практика, а для меня — новинка. За все годы учебы в Оксфорде ни один преподаватель английской литературы не пользовался проектором или каким-нибудь другим визуальным приспособлением, чтобы показать иллюстрированную диаграмму, даты или какие-нибудь цитаты из обсуждаемого автора. В лучшем случае выдавали плохо напечатанные конспекты лекций. Но на этой конференции все докладчики использовали слайды, которые они ловко меняли по ходу дела, продолжая непринужденно говорить и даже импровизировать. Слайды были разные: от качественно воспроизведенных страниц книги до неразборчиво написанных от руки цветными фломастерами. Последние производили впечатление полета мысли и внезапного озарения, посетившего автора посреди ночи. В окружении телекамер мне тоже придется читать по бумажке, и неплохо бы еще сделать слайды, чтобы время от времени отвлекать внимание слушателей от собственной персоны.