Два веса, две мерки [Due pesi due misure]

Перевод Л. Вершинина.

Глава первая

Некоторые письма лучше не вскрывать. Лучше б эти письма вовсе не прибывали, говорят иные. Я принадлежу к их числу. Мой компаньон Грег — тоже, если бы только он был здесь.

Едва я открыл дверь, как увидел огромную кипу писем на моем письменном столе, целую гору.

Вхожу и говорю себе: кто-то ошибся, принес мне всю почту города. Но приглядываюсь и вижу, что на деле писем всего два, а остальное — шесть рекламных брошюрок и холодильник.

Да-да, холодильник. Я узнал его по контурам и по названию фирмы. Это был холодильник «Банкиза», по меньшей мере двухсотлитровый — ведь высотой он с меня, а шире вдвое.

Мой адрес вкруговую оклеен сотней марок, все до одной гашеные. «Банкиза» раз в тысячу тяжелее обычного письма, так что я еле его отодвинул.

Хотелось бы знать, кому пришла в голову столь блестящая идея: отправить мне по почте холодильник! Быть может, выпускающей их фирме, контейнер-то совсем новый. Да, но заводы по производству холодильников обычно не имеют привычки посылать их клиентам по почте.

А главное, я не заказывал никакого холодильника. В моем бюро он мне не нужен, а если б и был нужен, его там некуда поставить.

Дома же у меня холодильник есть. Старый, вот-вот выйдет из строя. В нем уже пробились зеленые ростки — верное свидетельство, что начинается весна, а зима кончилась. Но для холодильника, уж поверьте мне на слово, ростки — плохой признак.

Ну что ж, поставлю новый холодильник на место старого. Но отвезу его домой, лишь когда захочу и не раньше, чем узнаю, кто его прислал и зачем.

А пока что перетащу его в чуланчик, а то в бюро он занимает слишком много места. Не люблю открывать тяжелые, громоздкие пакеты. С утра я всегда немного вялый.

Значит, надо подзарядиться. Сажусь за письменный стол, беру из стоящего сзади шкафчика с картотекой бутылку «бурбона» и отправляю по назначению полный стакан — вы, конечно, поняли куда.

Так! Пока я сижу в ожидании, надо взглянуть на почту.

А чего я, собственно, жду, и сам не знаю! Но жду я, друзья, всегда. Я составляю компанию «бурбону» и покуриваю, а где-то в городе происходит нечто такое, что не должно было произойти. И вот, в один прекрасный момент, кто-то стучится ко мне в дверь или звонит по телефону, и я бегу наводить порядок в чужих делах.

В этом городе и минуты не проходит без какого-нибудь неприятного происшествия.

Муж пропускает жену через мясорубку, жена прокалывает мужа насквозь вязальными спицами, бандиты пылесосом опорожняют несгораемый шкаф банка, контрабандист тайком перевозит тонны фасоли, спрятанной в отворотах брюк, шулер очищает карманы партнеров с помощью крапленых карт. Я уж не говорю о вымогательстве, грабежах, убийствах, продаже наркотиков, домах терпимости и прочих милых вещах. А все окружающие будто с луны свалились и утверждают, что они тут ни при чем, ничего не знают и ничего не видели.

Пипакьо — город, в котором полно омерзительных рож, и если б я стал на перекрестке и начал награждать пощечинами всех прохожих подряд, то наверняка бы ни разу не ошибся.

Между тем я сижу и жду. На стеклянных дверях моего кабинета написано: «Сыскное бюро. Яко Пипа и Грегорио Скарта».

Яко Пипа — это я, и незачем мне много о себе рассказывать, ведь вы наверняка обо мне слыхали. Хочу лишь напомнить, что росту во мне метр девяносто и натощак я вешу восемьдесят килограммов. Волосы у меня рыжие, и, стало быть, вы сами можете себе представить, какой у меня характер.

Грегорио Скарта — мой компаньон. В работе он часто протягивает мне руку, вернее, лапу, помощи, а когда нужно осушить бутылку «бурбона», от меня не отстает.

Сейчас его здесь нет. Я освободил его на несколько дней, ведь он годами не берет отпуска. К тому же недавно ему, бедняге, хвост оторвали, так что ему полезно немного отдохнуть.

Грегорио, я зову его просто Грег, отправился в Длинные Столбы к родным немецкой овчарки Фернанды, его любимой подруги.

Эрколе, хозяин Фернанды, — владелец бара «Летучая мышь»; находится бар на той же улице, где живу я, и открыт всю ночь.

Грег — лучшая в мире собака-ищейка, но и у него есть свои слабости. Несчастье с хвостом, который я ему, правда, пришил, изрядно подорвало его моральные силы. Вот я и уговорил Грега пойти в отпуск, пообещав, что, если понадобится, вызову его.

Но пока нужды в этом нет, а чтобы осушить бутылку виски, я не нуждаюсь в помощи компаньона.

Я опрокинул еще стаканчик, потом бросил в мусорную корзину рекламные брошюры, вскрыл один из конвертов и стал читать.

Письмо было от женщины, она просила расследовать загадочные причины смерти ее мужа. У него было много врагов, и среди них один шулер — он изрядно денег прикарманил и не раз грозился ее мужа укокошить… А умер муж от воспаления легких.

— Идиотка! — вслух выругался я.

Порвал письмо на мелкие кусочки, бросил их в мусорную корзину и вдруг замер с поднятой рукой и разинутым ртом.

Увидел, что дверь открыта, а на пороге — синий костюм, да что костюм, костюм — это только упаковка, а что в ней!..

Да, лучше содержимого не найти. Стоило мне разглядеть, что там выглядывает из-за ворота и из-за подола юбки, как я сразу вообразил себе все остальное.

Друзья мои, у женщины количество ног далеко не самая важная вещь, верно ведь? У всех женщин ног максимум две. Гораздо важнее их качество. А ножки у этой красотки просто бесподобны. И одной хватит, чтобы мужчина свернул себе шею, ее разглядывая, что уж тут говорить о двух!

Один глаз я никак не мог оторвать от ножек, но другим все же ухитрился поймать в прицел головку на нежной шейке.

У малютки не лицо, а греза, друзья мои, и я не стану его описывать, только все очарование нарушу да время зря потеряю.

Скажу лишь, что глазищи у нее зеленые, как клумбы весной, а копна черных с медным отливом волос ниспадает на плечи.

Так я и стою с поднятой рукой, а глаза мои то ныряют вниз, то взлетают вверх. Смотрю и сомневаюсь, уж не сон ли это, но потом усилием воли кладу руку на стол.

В горле у меня ком, голосовые связки переплелись, и мне удается лишь прохрипеть: «Ого!»

Она с порога глядит на меня, и я замечаю, что у нее заалели уже не только щеки, но и лоб.

— Вы всегда так встречаете своих клиентов? — спрашивает она.

Пришлось опрокинуть еще полстакана «бурбона», чтобы голосовые связки наконец ожили.

— Как это «так»? Не понимаю.

— Вы обозвали меня идиоткой, едва я вошла, — отвечает Огреза.

— Адрес, не тот адрес, — говорю. — «Идиотка» предназначалась не вам. Я вас еще не видел, когда отправил это слово в полет.

— Тогда извините, — проворковала она.

Повернулась, закрыла за собой дверь, сделала несколько шагов и оглянулась, словно что-то искала.

Похоже, она боялась наткнуться на нечто неприятное — и когда убедилась, что я один, вздохнула с облегчением.

— Хорошо, что его нет, — говорит она. — Вы который из двух?

— Первый, — отвечаю, — Яко Пипа. Мой компаньон в отпуске. Но если б и был здесь, пугаться не стоило бы. Он не кусается.

Она хихикает, потом смотрит на часы.

Я встаю и прохаживаюсь по комнате — проверяю, разработались ли суставы.

Понемногу разрабатываются. Подхожу к красотке и указываю ей на зеленое кожаное кресло. Она садится, положив ногу на ногу.

— Вас не интересует, зачем я здесь? — спрашивает она.

— Жду, когда вы сами скажете, — отвечаю, — мне торопиться некуда. Времени у вас, чтобы рассказать все по порядку, предостаточно. Однако никакой рассказ не окажется интереснее того, что я уже вижу. Сигарету? — И протягиваю ей пачку.

— Вы полагаете? — говорит она, а сама берет из пачки сигарету.

Я подношу зажигалку, закуриваю сам и сажусь на угол письменного стола, заняв тем самым выгодную стратегическую позицию.

Огреза обволакивает меня струей дыма, опускает глаза и говорит, обращаясь к своей левой коленке:

— Лучше я вам все расскажу до того, как прибудет утренняя почта.

— Уже прибыла, — отвечаю.

Огреза впивается в меня своими зелеными глазищами, но потом оглядывается вокруг, облегченно вздыхает и улыбается.

— Уже прибыла? — повторяет она и вдруг застывает на месте — ей явно надо проглотить что-то застрявшее в горле. Она роняет зажженную сигарету на пол и смотрит на меня с испугом.

Встаю из-за стола, поднимаю окурок, гашу его в пепельнице вместе со своим, делаю пару шагов и распахиваю дверь чуланчика.

— Этот? — спрашиваю.

Огреза подносит ладонь ко рту, таращит свои глазищи и слегка наклоняет голову. Потом облегченно выдыхает весь накопившийся в легких воздух.

— Просмотр увесистой корреспонденции я отложил на вечер, — говорю. — Но если хотите, могу и сейчас…

С этими словами я направляюсь к холодильнику, но на втором шаге кто-то хватает меня за лацканы пиджака. Останавливаюсь, смотрю вниз и вижу зеленые глаза Огрезы в восьми сантиметрах от своего подбородка.

— Прошу вас, не открывайте, — молит она. — Прошу вас, не сейчас. Сначала я должна вам все рассказать, а когда уйду, тогда и откроете. Но не раньше, прошу вас!

Вижу руки, вцепившиеся в лацканы пиджака, и судорожно сжатые пальцы.

Потом Огреза прицеливается и губами впивается точно в мои губы.

Весит она, верно, не больше пятидесяти двух килограммов, но я не уверен, что лацканы сами по себе смогут выдержать такой вес, поэтому приходится обнять малютку за талию — так им будет легче.

Огреза первая переводит дыхание. (Я под водой могу пробыть без маски пять минут). Она разжимает руки и откидывает голову назад. Мои губы свободны, и я выпаливаю:

— Если ты это хотела мне сказать, то продолжай рассказ, крошка.

— Простите, — говорит она, — мне пришлось вас остановить и… мне очень неприятно.

— А мне приятно, — говорю, — всякий раз, когда захочешь меня остановить, сразу же останавливай.

— Не открывайте холодильник, пока я здесь.

— Почему?

Она склоняет головку мне на грудь и шепчет в карман пиджака:

— Там внутри — футболист.

Я наморщил лоб, прикрыл глаза и затаил дыхание.

Вообще-то я хорошо расслышат каждое слово, но все-таки хочу удостовериться.

— Что находится внутри холодильника?

— Футболист, — повторяет она.

— Иными словами, игрок в футбол?

Она кивает головой и начинает рыдать, обняв мой галстук.

— Не хочу больше его видеть, — всхлипывает, — прошу вас, дайте мне уйти, прежде чем, прежде чем…

Беру ее за плечи и отрываю от галстука.

— Послушай, малышка, — говорю, — если я верно понял, ты послала мне холодильник с футболистом?

Она кивает.

— Мертвым? — спрашиваю.

Огреза судорожно глотает воздух и смотрит в пол.

— С разбитой головой, — сообщает она между двумя всхлипами.

Чувствую, что кровь во мне забурлила.

— А кто ее разбил? — спрашиваю.

— Не знаю, — отвечает она, — когда я открыла дверцу, он уже был там.

— Ну а где был холодильник?

— В моем доме, — говорит она.

— Ты нашла футболиста с проломленной головой в холодильнике у себя дома?

Она снова кивает.

Теперь вся кровь стучит мне в виски.

— А ты взяла и закрыла дверцу и потом отправила мне холодильник с футболистом, которому проломили голову?

— А что мне было делать? — шепчет она.

Беру ее за пояс и швыряю в зеленое кожаное кресло.

— Слушай меня внимательно, малышка, — сквозь зубы говорю я ей, — не желаю иметь никакого дела с содержимым холодильника. Сейчас ты его заберешь и отвезешь домой вместе с футболистом. Понятно?

Она закрывает глаза руками, но я их отнимаю и прижимаю к ее коленкам.

— Слушай меня еще внимательней, малышка, — повторяю я. — Если у тебя под прической есть хоть грамм серого вещества, ты должна была сообразить: когда в холодильнике обнаруживают футболиста с проломленной головой, то сразу звонят в полицию. Ясно тебе? Понимаешь хоть, что ты натворила? Неужто ты не слышала, что человек, нашедший убитого, должен оставить все как есть, ничего не трогать и даже не ходить, а парить в десяти сантиметрах от пола?

Она широко раскрывает глазищи.

— Но я ничего и не трогала, — лепечет она с таким невинным видом, что меня так и подмывает надавать ей пощечин. — Ничего, клянусь. Я закрыла холодильник и отправила вам все как есть.

С трудом сдержавшись, я судорожно набрасываюсь на бутылку «бурбона», ведь все красные кровяные шарики прилили к голове, и надо дать им отток.

Наполняю стакан до краев и осушаю его залпом.

Красные кровяные шарики вместе с виски текут в живот.

— Хорошо, — говорю, — однако у меня нет ни малейшего желания быть твоим сообщником в этой идиотской истории. Весьма сожалею, но придется мне позвонить в полицейское управление и вызвать господ из отдела особо важных преступлений.

Протягиваю руку к телефону, но Огреза меня опережает: вскакивает с кресла — и хвать за провод.

Аппарат перелетает к ней, и Огреза садится на него.

— Нет, — говорит, — только не полиция. Синьор Пипа, прошу вас, умоляю. Я боюсь!

— Боишься полиции? Так кто же разбил голову этому футболисту?

— Не знаю… вы должны это выяснить.

— Послушай, малютка, — говорю. — Не могу же я отнимать хлеб у полиции. Они дознаются и упекут меня за решетку. Тебя тоже, только отдыхать мы будем в двух отдельных камерах. Ясно тебе? Дай телефон и не дури.

Она отрицательно качает головой и поудобнее устраивается на телефоне. Хоть она и сидит прямо на трубке, я слышу долгий гудок.

— Вы должны меня выслушать, — говорит Огреза. — Полиции нечего совать свой нос в это дело, пока вы не отыщете убийцу.

Берет сумочку, которую я прежде не заметил (мне столько надо было заметить, что на сумочку ни глаз, ни времени не осталось), открывает и роется в ней.

Вынимает одну за другой три ассигнации по десять тысяч лир и кладет их на письменный стол.

— У меня с собой мало денег, — говорит. — Но, может, в качестве задатка этого хватит? Вы частный детектив, и я вас нанимаю.

Облокотясь на письменный стол, я пристально гляжу на нее.

— Послушай, малютка, — произношу я наконец. — При желании я могу, конечно, заняться расследованием, но я не позволяю клиентам посылать мне трупы. Ты совершила серьезное преступление — сдвинула холодильник с места, и я не желаю рисковать лицензией, а то и свободой из-за красивой, но, увы, безмозглой девицы. Ну-ка, отдай телефон.

— А вы займетесь этим делом? — спрашивает она.

— Не знаю. Сначала позвоню в полицию, а уж потом решим.

— Но ведь холодильник уже тут, — говорит она, — пятью минутами раньше, пятью минутами позже — разница невелика. Тем более холодильник вы еще не открывали, и, не скажи я вам, что там внутри, вы бы до сих пор не знали. А открыли бы его лишь сегодня вечером или завтра утром. Прошу вас, выслушайте меня, а уж потом звоните, если не передумаете, в полицию.

Долготерпение не в моем характере. Чувствую, как по животу мурашки забегали, и приходится еще раз подкрепиться доброй порцией «бурбона».

Закрываю глаза и с минуту их не открываю, пока все мурашки не утонут в вине, потом поудобнее вытягиваю ноги под письменным столом.

— Ладно, — говорю, — рассказывай свою чертову историю, но покороче.

Огреза вскакивает, наклоняется, хватает меня за уши и награждает сочным поцелуем чуть ли не в самый нос.

— Спасибо, — говорит, — я знала, что вы меня выслушаете.

Отпускает мои уши и садится в кресло на телефон.

Сует в рот сигарету и закуривает.

— Вы знаете Ого Пальму? — спрашивает.

Похоже, я где-то слышал это имя, но не помню, где и когда.

Отрицательно качаю головой.

Она распахивает глаза и смотрит на меня так, словно я таракан в овощном супе.

— Не знаете! — восклицает она. — Да он самый великий из всех футбольных тренеров!

Теперь вспоминаю — это имя попадалось мне в заголовках спортивных газет.

— Я не увлекаюсь футболом, — отвечаю. — Мне неинтересно глядеть, как игроки бьют бедный мяч.

— Жаль, — говорит она. — Были бы вы болельщиком, мне не пришлось бы вдаваться в ненужные подробности. Так вот, Ого Пальма — тренер команды «Буйни-клуб», и она делит в чемпионате высшей лиги первое и второе места с командой «Апатиа-клуб». Тренер «Апатиа-клуб» — Лука Громини. Между этими двумя командами и их тренерами идет яростное соперничество. Они не жалеют сил, лишь бы нанести друг другу удар побольнее. Завтра эти команды встречаются между собой. Весь город бурлит.

— Да пусть хоть разорвут друг друга на части. Мне лично на это начхать.

Огреза опускает глаза и начинает разглядывать свои колени.

— Ого Пальма, — говорит она, — мой брат. Мы живем в одной квартире.

Она ждет моих вопросов, но я молчу, и тогда она продолжает:

— Орала Капустини был прекрасным центральным нападающим. Он играл в «Апатиа-клуб», и мой брат хотел переманить его в свою команду. Руководство «Буйни-клуб» готово было раскошелиться на триста миллионов лир, но «Апатиа-клуб» не желал его уступить. Мы с Орала случайно познакомились год назад. И сразу влюбились друг в друга. Мой брат тоже любил Оралу, пока не провалились переговоры о его переходе в «Буйни-клуб». Вчера утром Орала пришел ко мне. Попросил приютить его до начала игры. Он боялся, как бы с ним не случилось чего-нибудь неприятного, что помешало бы ему участвовать в завтрашнем матче. Поэтому он не пожелал скрыться вместе с товарищами по команде. Лука Громини за два дня до важных встреч обычно прячет всю команду в надежном месте, но у моего брата всюду есть осведомители.

— Этот Орала Капустини, — спрашиваю, — тот самый, что лежит в холодильнике?

Она кивает и пальцами утирает слезу.

— Значит, твой брат дает в своем доме приют игроку команды-соперника, чтобы охранять его до дня встречи? — удивляюсь я.

— Нет, после неудачных переговоров он готов был сломать Орале ногу. Но брат не знал, что Орала пришел ко мне. Вчера утром брат тоже отвез свою команду в надежное место, чтобы уберечь ее от нападения этих бандитов из «Апатиа». В таких случаях брат возвращается домой только после воскресного матча. А пока никто не знает, где он находится.

— Ну а может, он вернулся домой, — предполагаю я. — Скажем, забыл носовой платок. Увидел твоего дружка и сунул его в холодильник, чтобы этот самый Орала Капустини получше сохранился до матча.

Она замотала головой:

— Полностью исключено. Мой брат не покидает своих футболистов ни на миг.

— А ты? — спрашиваю. — О других рассказываешь, а о себе ни слова. Ручаюсь, что ты болеешь за «Буйни-клуб».

— Невеликое открытие! — фыркает она. — Конечно, я болею за «Буйни-клуб». Но не так сильно, чтобы проломить череп моему возлюбленному, хоть он и был игроком команды-противника. Я любила Оралу и восхищалась его игрой.

Из глаз у нее снова закапало, однако вскоре она тяжко вздохнула и успокоилась.

— Я еще не сказала, как меня зовут, — говорит она, раздавив окурок в пепельнице. — Мое имя Пастилла. А для друзей просто Тилла. Я позирую фотографам для рекламы новых машин и мотоциклов. Вы, наверно, не раз видели меня в купальном костюме на капоте автомобилей либо в шортиках в седле мотоскутера. Зарабатываю я, кстати, совсем неплохо и вот на прошлой неделе приобрела новый холодильник. Я заказала его на заводе и вчера утром получила. Мой брат давно ушел, а я собиралась на работу. У меня не оставалось времени, чтобы поставить холодильник на место. Но по натуре я любопытна, к тому же упаковка нехитрая: разобрать ее нетрудно. Ведь это просто коробка из прессованного картона: достаточно нажать на две пружины — и она открывается. Вот я ее и открыла. Холодильник на колесиках, ну я его и выкатила в прихожую. Осмотрела его внутри и снаружи, осталась довольна и ушла. Думаю, когда вернусь с работы, поставлю его на кухне. В фотоагентстве меня уже ждал Орала. Он спросил, могу ли я приютить его на два дня. Я сказала, что дома никого нет, и дала ему ключ. Через час я ему позвонила. Он сказал, что нашел в прихожей новенький холодильник и отвез его в кухню, на место. В полдень я вернулась домой. Дверь была открыта, а в квартире никого. Я стала искать Оралу, но ни в одной из комнат его не было. Я растерялась. И вдруг вижу на кухонном столе ключ, а потом холодильник с включенным в сеть штепселем. Открыла холодильник, а там Орала с пробитой головой. — Из глаз у нее снова закапали слезы. — Я чуть не упала в обморок, но потом собралась с духом, закрыла дверцу и стала думать. Поверьте, я никак не могла держать в доме покойника. Ведь подозрение сразу же пало бы на брата и на меня. Вызвать полицию я тоже не могла. Эти типы первым делом упекли бы нас с братом в тюрьму, а ведь завтра игра. Я перелистала телефонный справочник и нашла вашу фамилию. Контейнер все еще стоял в коридоре. Поверх моего адреса я наклеила листок с вашим, затем вынула штепсель, отвезла холодильник в прихожую, стараясь ничего не трогать, и снова вкатила его в коробку. Затем позвала истопника и велела ему отвезти холодильник на почту и отправить по адресу. Я пыталась до вас дозвониться, но ваш телефон не отвечал. Потом приходила сюда сама, но дверь оказалась запертой. Поэтому я явилась к вам лишь сегодня.

Она изгибается в кресле и вытягивает руку. Подносит три ассигнации прямо к моему носу.

— Так вы беретесь? — спрашивает.

Мурашки снова забегали по животу, а красные кровяные шарики устремились к ушам.

Крепко стискиваю зубы, потом слегка их разжимаю, чтобы можно было цедить слова.

— Отдай телефон, на который уселась. Не то я заткну тебе глотку и сам его вытащу.

Пастилла закусила верхнюю губу, вскочила с кресла и опустила руку. И вдруг в лицо мне полетело что-то черное.

Я вскинул руки, но опоздал. Невольно зажмурился, и телефонный провод угодил мне прямо в переносицу. Открываю глаза — сплошной красный цвет, и среди этой красноты — дверь, которая закрывается.

Черт побери!

Бросился к двери, но между ног у меня телефон, под мышкой — трубка, а свернувшийся змеей провод обмотался вокруг кисти. В несколько секунд я освободился, но, когда подбежал к двери, было уже поздно.

— Эй, — крикнул я, — подожди!

Увы, коридор пуст, а на лестнице ни живой души.

Огреза исчезла.

Возвращаюсь в комнату, закрываю дверь.

Капля крови падает с носа и сливается с цветом галстука. Прикладываю к носу платок.

— Вот идиотка! — говорю.

В приятное дельце она меня втравила.

Ставлю телефон на место, снимаю трубку и начинаю набирать номер Центрального полицейского управления.

Набираю третью цифру, и тут взгляд мой падает на три ассигнации по десять тысяч каждая… Снова кладу трубку на рычаг.

Лучше сначала пораскинуть мозгами, чтобы не натворить глупостей.

Засовываю в карман ассигнации. Когда монета в надежном месте, мозги шевелятся быстрее. Потом иду взглянуть на холодильник.

Э нет, друзья мои, с полицией шутки плохи! Если я хочу вылезти сухим из воды, лучше ничего не трогать. Я и не подумаю открывать холодильник и заглядывать туда.

Обошел вокруг и вижу: в правом нижнем углу контейнера щель и что-то оттуда торчит, топорщится.

Провод со штепселем.

Перочинным ножиком вытаскиваю провод, иду и втыкаю штепсель в розетку.

Сразу же слышится гудение — холодильник включился в сеть.

— Раз уж покойничек залез в холодильник, лучше ему побыть в холодке, — говорю я сам себе.

Закрываю дверь чуланчика и ухожу.

Глава вторая

Не все обязаны быть футбольными болельщиками, не так ли? Если вы не болельщик, то можете узнать о футболе массу любопытного. Возвращено отправителю.

«Пенальти» — спортивная газета, которая почти все страницы отдает футболу.

В «Пенальти» печатают всякую всячину. Репортажи о сыгранных матчах, прогнозы по поводу матчей еще не сыгранных, разные истории про футболистов, тренеров, президентов, массажистов — словом, про всех, кто как-то причастен к футболу. Сплетни, слухи, происшествия, которые произошли и должны произойти, инсинуации, обвинения и контробвинения, полемика и множество других футбольных новостей, всего и не перечислишь.

Главный редактор «Пенальти» — мой давний школьный товарищ.

Помнится, мы его все время пинали, ведь голова его была точной копией футбольного мяча, и даже швы на ней были.

Я подумал, что он может рассказать кое-что интересующее меня о футбольном мире, с которым я совершенно незнаком, и потому отправился в редакцию газеты.

Вылез из машины возле небольшого здания редакции и хотел было войти в ворота, как вдруг швейцар бросился мне наперерез и в прыжке попытался отфутболить меня на улицу.

Я уклонился и влетел в ворота.

— Вход воспрещен, — сказал вратарь-швейцар, поднимаясь с земли.

— Сожалею, но я забил гол, — говорю, — и теперь намерен побеседовать с главным редактором.

Поднимаюсь по лестнице и вхожу в большой зал, где полно народу; одни входят, другие выходят, и у всех в руках какие-то листы. Курьеры, журналисты, типографские рабочие.

Один тип попытался обойти меня сзади, но я увернулся и устремился дальше.

Мне удается добраться до середины зала, но тут мне ставят подножку, и я оказываюсь на полу.

Поднимаюсь и слышу свист.

Подбегает какой-то типчик в черном костюме с белой каймой и в рубахе с расстегнутым воротом. Во рту у него судейский свиток.

Он вынимает свисток изо рта и показывает мне на дверь.

— Вон, — говорит.

— Да вы шутите! — восклицаю я. — Мне дали подножку — и вы меня же удаляете?

— Вон, и без разговоров, — повторяет он, тыча в меня пальцем.

Пришлось пощекотать этому хмырю подбородок.

Тип в черном спортивном костюме растянулся на полу, а я пересек зал и вышел в коридор.

Добираюсь до двери с табличкой: «Главный редактор синьор Остерегино».

Стучу и вхожу.

Мой бывший школьный товарищ сидит за письменным столом и держит в руке ножницы.

На голове у него шляпа, а на самом кончике носа — очки.

Он вскидывает голову, глядит на меня и ножницами поднимает очки чуть повыше.

— О, Пипа, привет! — восклицает он.

— Привет, — говорю, — нелегко до тебя добраться, особенно тому, кто никогда не играл в футбол.

Он смеется, и очки сползают на кончик носа.

— Вот я и удивляюсь, — говорит он, снова ножницами поддевая очки. — Сегодня трудный день. Совсем неподходящий для визитов. Чего тебе надо? Трупов у нас нет, все пока живы.

— Это я заметил, — говорю.

Снимаю с него шляпу, осматриваю голову и водружаю шляпу на прежнее место.

— Вижу, мяч у тебя еще в порядке, — говорю, — за все эти годы не скукожился.

— Кончай со своими комплиментами, — морщится Остерегино. — У меня времени в обрез. Говори, зачем пришел, и катись.

Сажусь, закуриваю.

— Мне нужен билет на воскресный матч, — отвечаю, — в городе его не достать.

— Хочешь, чтоб тебе все кости переломали? — удивляется он. — Завтрашняя встреча будет горяченькой. Все места в больницах уже забронированы. Я бы дал тебе свой редакторский пропуск, да боюсь, потом тебя не отыщу. Кто знает, в какую больницу ты угодишь.

— Не волнуйся, — отвечаю. — Я не болею ни за одну из команд и в драку не ввяжусь.

Остерегино с сомнением глядит на меня, но все же лезет в бумажник за пропуском.

— Вообще-то на нем моя фамилия, — говорит он, роясь в бумажнике, — а значит, кто-нибудь да вернет мне его.

Протягивает мне зеленый бумажный прямоугольничек. Беру его и кладу в карман.

— А ты не пойдешь? — спрашиваю.

— Что я, сумасшедший — ходить на матчи! Я из редакции ни ногой. — Он снова берется за ножницы и водружает на переносицу упорно сползающие очки. — Можно подумать, ты прилетел с другой планеты, — говорит он. — Самый большой болван в городе — и тот знает все об этих двух командах.

— Да, я прилетел с другой планеты, — отвечаю, — и ничего о них не знаю.

— Подробно рассказывать обо всем у меня нет времени, — говорит Остерегино. — Могу лишь сказать, что матч закончится нулевой ничьей, хоть битва и будет жаркой. Ведь первого, кто по несчастливой случайности забьет гол, толпа тут же подвергнет линчеванию — правда, если пришедшим в отчаянье болельщикам удастся прежде перебить болельщиков ликующих. В «Апатиа» центральным нападающим будет играть Капустини. Он потрясающий центрфорвард, но, учти, с защитниками «Буйни-клуб» много не наиграешь. В свою очередь в «Буйни-клуб» правым полусредним будет играть Отбивало, хоть он и прирожденный центр нападения. У Отбивало мозги в ногах, и, когда у него болит голова, приходится ему делать педикюр. Единственное слабое место в «Буйни-клуб», если его можно назвать слабым местом, — это центральный полузащитник. Сорок лет назад он был лучшим полузащитником в мире, но теперь ему шестьдесят восемь лет. Ого Пальма хотел вывести его из состава команды, но не смог. Он нечто вроде талисмана у игроков и болельщиков, которые зовут его «дедушка», к тому же он родственник президента клуба. Да и потом, его непременное участие в матче стало традицией. Два года назад его хотели залучить в приют для престарелых и даже давали за него блок заграничных сигарет, но руководство клуба отвергло это предложение. В игре ему еще удается пробить на целых три метра, если только мяч к нему попадает. Но удар он, несмотря на свой преклонный возраст, выполняет отменно. Он единственный, кого игроки уважают, ведь он уже седовласый старец. Зовут его Слюни, и играет он в пальто под майкой. Недавно возникли жаркие споры: Федерация пыталась запретить ему играть с грелкой на груди. Но потом все уладилось. У меня все. Чао.

Тушу ногой сигарету и поудобнее устраиваюсь на стуле.

— Хотелось бы еще кое-что узнать об Ого Пальме.

Остерегино опускает ножницы и скрещивает пальцы.

Потом начинает рассказывать, быстро-быстро, я еле за ним поспеваю.

— Ого Пальма — самый молодой и талантливый из всех тренеров. Ему тридцать два года. Еще юношей он играл за «Буйни-клуб». Но в двадцать лет получил сильную травму, и пришлось ему навсегда покинуть поле. В момент удара по воротам он сломал ногу о боковую штангу. После этого сильнейшего удара нога вместе с мячом полетела в сетку. Вратарь растерялся и в прыжке поймал ногу, а мяч влетел в ворота. И это был победный гол. Все сказали, что Ого Пальма заранее придумал такой трюк, чтобы забить гол. Тот матч стал последним для Ого Пальмы. Ногу ему потом пришили, но играть он больше не смог. Он стал тренером команды «Буйни-клуб» и остается им по сей день. Ого обожает свою команду и ненавидит все остальные. Особенно «Апатиа». Дай ему волю, он бы живьем сжег всех игроков основного состава и запасных, а заодно и президента клуба. Ну вот, теперь уж точно хватит. Чао.

Входит молодой человек без пиджака, и Остерегино протягивает ему только что вырезанную из газеты фотографию.

— Подбери подпись, — говорит он, — и отправь в типографию. — Потом смотрит на меня. — Ты еще здесь?

— Ты ничего не рассказал о Луке Громини.

— Тренер «Апатиа» тоже был хорошим нападающим, но однажды у него на поле лопнули трусы, и с тех пор он перестал играть. Сейчас ему под пятьдесят, но он еще способен бежать по полю, обходя стенку и держа мяч на голове так, словно тот прилеплен к ней самым лучшим клеем. Он ненавидит «Буйни-клуб» и, если б мог, изжарил бы всех игроков основного состава и запасных, а заодно и самого президента клуба. Но первым делом — центрального полузащитника Слюни. — Остерегино поднимается и щелкает ножницами у меня перед носом. — А теперь, — говорит, — вставай и топай отсюда. Не могу я рассказывать историю всех игроков и тренеров подряд — дел невпроворот. Если тебя интересует история тетушки кого-нибудь из футболистов, спустись в наш архив. Там все что хочешь найдешь.

— Спасибо за помощь, — отвечаю я.

Встаю, но к двери не иду. Мой взгляд падает на старую, сложенную вдвое газету, лежащую на письменном столе.

Меня заинтересовало заглавие статьи: «Судья не знал, что мяча не было».

— Что это? — спрашиваю я, указав на снимок моему школьному товарищу.

— Репортаж о прошлогоднем матче этих же команд. Он мне пригодится для завтрашней статьи. — Он протягивает мне газету. — Хочешь почитать, пожалуйста. Только больше ко мне не приставай. Садись вот сюда — и когда прочтешь, тихо-мирно пойдешь домой.

Я беру газету и сажусь.

А он, не отрываясь от телефона, беседовал одновременно с кучей людей, которые входили, выходили, вбегали, кричали, бормотали что-то.

Ну и дела творятся в этом футболе, друзья мои!

С первых же строк я понял, какой это дикий вид спорта. Мне казалось, будто я читаю отчет о битве двух племен голодных людоедов, которые сражаются за пленника, чтобы потом его изжарить.

Стоит ли рассказывать вам о ходе футбольной баталии и о том, что творится на трибунах! Вы и сами можете себе все это представить, если хоть раз видели футбольный матч. Просто вообразите себе самое худшее и помножьте на тысячу.

Но так было лишь до решающего момента в игре, а дальше я передаю слово корреспонденту газеты, который все описал наилучшим образом:

Я даже присвистнул.

Ну и обстановочка, друзья мои!

Бросаю газету на письменный стол.

Остерегино смотрит на меня. Кончиком ножниц берет шляпу и водружает ее на макушку.

Вижу, что спереди поля все изрезаны.

— Интересная будет завтра игра? — спрашиваю.

— Конечно! — восклицает Остерегино. — Матч будет горяченький, хоть и не такой бурный, как в прошлом году.

— Думаешь?

— В цену билета включена стоимость успокоительной таблетки и стакана ромашковой настойки. Нельзя будет войти на стадион, не проглотив таблетку и не выпив ромашки. Приказ полиции, — объясняет Остерегино. — Но вот поможет ли это при всеобщем-то психозе?!

Зазвонил телефон, мой бывший товарищ по школе кладет ножницы и берет трубку.

Видимо, он чем-то очень доволен: улыбается и звонит в колокольчик.

— Хорошо, — говорит, — возвращайся в редакцию. Я посылаю Киломеди и фотографа.

Кладет трубку и радостно потирает руки.

Тут входит тип в черном свитере, из воротника торчит маленькая головка, а в зубах трубка.

— Вызывал меня? — спрашивает он.

— Мы разведали, где прячется команда «Буйни-клуб» до начала матча, — говорит Остерегино. — На Вилла-Варикоза.

Черный Свитер вынул трубку изо рта и присвистнул, потом снова сунул трубку в пасть.

— Езжай туда и захвати фотографа, — продолжает мой бывший школьный товарищ, ныне главный редактор «Пенальти». — Постарайся-раздобыть любопытные для газеты подробности, но только незаметно, тайком.

— Черт побери, лечу! — восклицает Черный Свитер и убегает вместе с трубкой и всем прочим.

Я встаю.

— Чао, — говорю, — береги себя, Остерегино.

Мой бывший школьный товарищ вскакивает со стула.

— Вот незадача! — говорит он. — Ты все еще тут? Не станешь, надеюсь, болтать, где прячется «Буйни-клуб»?

— Скажешь тоже, — отвечаю. — Я ничего не слышал, у меня вдруг заложило уши.

Открываю дверь и ухожу.

Уже час дня, в животе пусто, надо его чем-нибудь заполнить.

Останавливаюсь у первой попавшейся траттории, велю принести баклажаны, фаршированные виноградными выжимками, и двенадцать яиц вкрутую.

Полбутылки «бурбона» уходит на то, чтобы помочь пищеварению, затем встаю и иду к телефонной будке. Нахожу номер телефона Огрезы, записываю заодно и ее адрес, набираю номер и минуты две слушаю длинные гудки.

Никто так и не ответил. Я повесил трубку и вернулся за столик.

Чем больше я об этой истории думаю, тем меньше она мне нравится. У меня нет никакой охоты связываться со всеми этими безмозглыми фанатиками.

И я принимаю окончательное решение.

Сажусь в машину и еду к Огрезе — взглянуть на ее гнездышко.

Мне повезло: удалось проскользнуть в подъезд незамеченным. Ищу на почтовых ящиках имена Пастиллы и Ого Пальмы. Ага, третий ящик ее, номер квартиры тоже три.

Отлично, значит, не придется по лестнице топать.

Нахожу квартиру, стучу — никакого ответа. Отмыкаю дверь, как всегда, зубочисткой, замок-то простенький.

Вхожу и закрываю за собой дверь. Я в прихожей, а напротив — гостиная. Справа кухня и ванная комната, слева два коротких коридора ведут в две спальни с гардеробом и еще одной ванной.

Одна комната, надо думать, Огрезы, а другая — Ого Пальмы.

Неплохая квартирка!

На первый взгляд все в полном порядке, нет никаких видимых следов борьбы, однако на серьезный осмотр у меня времени нет, к тому же не очень-то это и интересно.

В прихожей замечаю туго набитый доверху шотландский рюкзак — непременную принадлежность футболиста.

Рюкзак открыт, и сверху лежит желто-розовая майка. Кажется, такая спортивная форма у команды «Апатиа».

Скорее всего, это рюкзак Оралы Капустини, того, что покоится в холодильнике.

Оставляю рюкзак нетронутым и иду на кухню. Она довольно большая и очень чистая. Стеклянная дверь ведет во внутренний дворик с маленькими воротами, за которыми начинается переулок.

Служебный вход, как раз то, что мне нужно. Спускаюсь во дворик, захлопываю дверь кухни, отворяю ворота и выхожу в переулок, не забыв закрыть ворота.

Сажусь в машину и включаю третью скорость.

Теперь я точно знаю, что делать. Поставлю холодильник на прежнее место, позвоню в полицию, и к черту всех и вся.

Возле моего бюро есть контора по прокату автомашин. Направляюсь туда. Беру напрокат фургончик и оставляю на хранение свой «блимбуст»: холодильник туда не влезет.

На все это у меня уходит больше часа.

В кабинете я согрел воду и аккуратненько снял с холодильника марки и наклейку с моим адресом.

Ненароком смыл и наклейку с адресом Огрезы, но это не беда.

Потом отключил шнур и заткнул его вместе со штепселем в отверстие контейнера, после чего взвалил холодильник на спину и понес вниз по лестнице.

Вы, должно быть, скажете, что он тяжеловат? Ерунда, я бы снес этот холодильник и держа его под мышкой, не будь он таким громоздким.

Погрузил его в фургон, сел за руль и поехал.

Глава третья

Дорожные контрольные посты никому не нравятся. Особенно когда везешь труп в холодильнике.

Неплохая штука эти фургончики. Мотор у них что надо, и с места берут хорошо, даже если сразу вторую скорость включить.

Не так хорошо, как серийные машины, но для фургончика лучшего и желать нельзя.

Веду машину и насвистываю себе, а заодно о делах думаю.

Отвезу сейчас холодильник на прежнее место, потом верну Остерегино пропуск на стадион.

Лезть в эту толпу маньяков — нет уж, увольте, футбол не вызывает у меня ни малейшего интереса, ну а уж болельщиком я и вовсе никогда не был.

Очень меня радует, что из кухни есть выход прямо в переулок. Отнести на прежнее место холодильник, включить штепсель и уйти — на все это мне хватит двух минут.

Стоп. У меня в кармане три ассигнации по десять тысяч лир. Весят они немного, но на мою совесть легли тяжким грузом.

Оставлю в кухне на столе две ассигнации по десять тысяч и одну пятитысячную.

А пяти тысяч на служебные расходы мне еле-еле хватит.

Потом из первого же телефона-автомата позвоню в Центральное полицейское управление.

Для тренировки пытаюсь говорить фальцетом.

— Алло? — говорю. — Дайте мне отдел особо важных преступлений. Особо важные? Для вас есть свеженький мертвец в холодильнике на улице Скиццо, дом четырнадцать, квартира три. — И бум.

С этим «бум» обычно вешают трубку.

Вот я почти у цели.

Сворачиваю в переулок и не успеваю крутануть руль, как приходится вовсю жать на тормоз.

Мой фургончик застывает в миллиметре от заднего бампера полицейской машины.

Черт побери, ну и дела!

Машина стоит как раз у ворот, а переулок такой узкий, что между нею и стеной даже пустую пачку сигарет не просунуть.

К воротам прислонился тип в надвинутой на глаза шляпе и с сигаретой в зубах. За версту видно — полицейский.

Притворяюсь наивным дурачком.

— А проехать никак нельзя? — спрашиваю.

— Нет, — отвечает он, — никак.

— Что-нибудь случилось? — спрашиваю, а сам даю задний ход.

Оборачиваюсь и вижу, что в мой бампер упирается вторая полицейская машина.

Я глубоко и тяжко вздыхаю.

«Так, — говорю я себе. — Обложили меня! Вместе с холодильником и всем прочим».

Из машины выпрыгивает лейтенант Трам, за ним Каучу, а следом еще несколько фараонов.

А к дому тем временем подкатывают другие полицейские машины. Приходится выключить мотор и нажать на тормоза. Открываю окошко кабины и спрашиваю:

— Что тут происходит?

Сержант Каучу хватается за ручку дверцы, которую я приоткрыл.

— Лейтенант, — зовет он. — Посмотрите, кого я встретил. Пипу!

Слезая, я, словно невзначай, даю ему пинка, да так ловко, что он проглатывает пуговицу со своей рубашки.

— Лейтенант, — обращаюсь я к Траму, — что это вам вздумалось и спереди и сзади меня дорожные посты ставить? Можно, спрашивается, человеку в этом городе ездить свободно?

Лейтенант Трам едва не касается своим носом моего.

— Какое, однако, совпадение! — восклицает он. — Как ты тут очутился?!

— Ездить по улицам никому не запрещается, — отвечаю. — Я купил холодильник и везу его домой. Что, и это запрещено?

Трам окидывает пронзительным взглядом мой фургончик и холодильник.

— Ты что, транспортную контору открыл? — спрашивает Каучу и, откашлявшись, выплевывает в ладонь пуговицу. — Это не проезжая дорога, — говорит он, — а тупиковый переулок. Лейтенант, прикажите надеть на него наручники и отправить в Центральную.

— А-а, так это тупик? — удивляюсь я. — А я-то думал, здесь кратчайший путь к центру города.

Трам, прищурившись, разглядывает меня.

— Кратчайший путь, говоришь? Ты что, за дефективного меня считаешь? Как ты связан с этой историей?

Он показывает на дверь, ведущую в кухню.

Делаю вид, будто с неба свалился и с трудом удержался на ногах.

— Какой еще историей?! Мне надо отвезти домой холодильник, а вы мне дорогу преградили, вот и вся история.

— Лейтенант, разрешите проломить ему башку! — кричит Каучу.

Бросается на меня, но я локтем попадаю ему точно в горло, и он повисает в воздухе.

— Прекратите, — говорит Трам. — Незачем попусту время терять с этим наглецом. — Поворачивается к полицейским и добавляет: — Он пока останется тут. Попытается бежать, стреляйте ему в ноги.

— Не беспокойтесь, лейтенант, — говорит один из фараонов, расстегивая кобуру, — пара конфеток в лодыжку быстро его вразумят. Я с пятидесяти метров не промахиваюсь.

— Ты же пока что придумай правдоподобную версию, — обращается ко мне Трам. — Потом расскажешь ее мне. Пошли, да побыстрее.

Трам, Каучу и парочка фараонов открыли дверь кухни.

Я остался у ворот с двумя ангелами-телохранителями по бокам: один впереди и один, со взведенным пистолетом, сзади.

— Какие вы милые, приятные люди, — говорю. — Но не хватайте меня за пиджак. Не собираюсь я удирать без моего дорогого холодильника. Он мне недешево обошелся, и я никому его не доверяю.

Прислоняюсь к воротам, закуриваю сигарету.

Интересно, что здесь делает весь отряд по борьбе с особо опасными преступлениями, в просторечии «особо опасные».

Я был в квартире всего два часа назад, и там было пусто. Но раз пришел Трам со всеми своими фараонами, значит, кто-то там есть, и наверняка не в полном здравии.

Может, после моего визита в квартиру вернулась Огреза? И кто-то проломил ей голову?

Черт возьми! Меня бы это огорчило.

Вспомнил о ее зеленых глазах и ее милом способе останавливать человека, если тот намерен у нее что-нибудь отобрать.

И еще ее ножки, словно выбегающие из-под юбки. Помните, друзья, какая у нее пара ножек?

А может, туда вернулся ее брат Ого Пальма?

Я бы предпочел, чтобы голову проломили ему.

Впрочем, не исключено, что он сам кому-то проломил голову. Сомнений быть не может: раз прибыли «особо опасные», значит, есть мертвец, и умер этот человек не от старости.

Тут я вспомнил о футболисте в холодильнике всего в двух метрах от фараонов. Тоненький голосок нашептывает мне в ухо: «Смывайся, пока не поздно».

Совсем неплохо было бы смыться, ведь дело оборачивается не самым лучшим образом. Я чуть не расхохотался, когда объяснял, что везу домой новый холодильник. Неужели лейтенант Трам, опытный полицейский, поверит такой дурацкой выдумке?

Ну смоюсь я, а потом?

Лучше повремени, Пипа.

Даже если этот болван промахнется, неприятностей мне не избежать. Смыться — значит невольно подтвердить, что я совершил нечто противозаконное.

Разумнее всего по-прежнему притворяться, будто с неба свалился.

Может, тем временем фортуна и придет мне на помощь.

Минуты летят, проходит четверть часа, полчаса. Никто не появляется.

Фараоны позволяют мне подвигаться, но глаз с меня не спускают.

Тот, что с пистолетом, открыл дверцу фургончика и включил радио.

Играют твист, и моя коленка начинает дергаться в такт музыке.

Потом музыка смолкает, и голос диктора сообщает спортивные новости. Он говорит о завтрашней встрече, советует всем сохранять спокойствие.

Отряды полиции будут посланы на стадион, да еще им придадут войска, пожарных, ночные патрули, мусорщиков и свободных от работы вагоновожатых.

Словом, волноваться не стоит.

Затем он сказал, что обе команды перед игрой находятся на сборах, а где — неизвестно. Составы команд будут объявлены лишь в самый последний момент. Однако можно предположить, что они не претерпят изменений по сравнению с прошлогодней встречей. Не исключены, правда, перестановки отдельных игроков. Вот предварительные составы:

«Буйни-клуб»: Кирпичино, Воздержини, Осипли, Опора, Слюни, Круто, Рубцали, Навалли, Отбивало, Плывули, Покойни. «Апатиа-клуб»: Киса, Пропалло, Крохотули, Перекатино, Уморили, Стандарт, Петарда, Тузи, Капустини, Кортизон-два, Затмилло. Судья — Шипито.

Я постарался запомнить всех до одного. Но Капустини-то уж точно завтра на поле не выйдет. Когда он вывалится из холодильника, то будет в плохой форме и играть не сможет.

Прошел еще час, мне все это начало надоедать; вскоре на соседней улице послышался шум отъезжающих машин.

Должно быть, это доктор Телл с помощниками кончили свою работу по опознанию трупа.

И верно, не прошло и десяти минут, как из кухни вышел лейтенант Трам со своей свитой.

— Черт возьми, — говорю, — сколько времени тебе понадобилось!

— Уж сколько нужно было, столько и понадобилось.

Хватает меня за локоть и подталкивает к фургончику.

— Э, — говорю, — мне надо холодильник домой отвезти.

— Не волнуйся, — отвечает Трам, — если хочешь, ставь в холодильник пиво, оно тебя дождется. Поговорим кое о чем, и вернешься.

— О чем это? — спрашиваю.

Он впихивает меня на заднее сиденье, а сам устраивается рядом. За руль садится Каучу.

Вижу, что один из полицейских забрался в мой фургончик и сел на место водителя.

Трам смотрит на меня.

— Ничего мне сообщить не желаешь?

Каучу дал задний ход и выехал на автостраду.

— Да мне сообщать особенно нечего, — отвечаю я. — А вот тебе не мешало бы кое-что объяснить. Задержал меня на пути домой, затолкал в свою машину и везешь в Централку, да еще задаешь всякие вопросы. Есть от чего растеряться!

— Смотри, так недолго и шею себе сломать, — усмехается Трам.

— Я все ждал, что ты снимешь свою дорожную заставу, — говорю. Оборачиваюсь и вижу, что моя машина следует за нами в нескольких метрах. — Кстати, я не прочь узнать, что ты там делал со своей командой.

— Работал, — отвечает Трам. — У меня нет времени возить холодильники.

— Значит, в том доме кого-то прикончили, — говорю.

— Само собой.

— Мужчину или женщину?

— Вскрытие покажет, — говорит Трам. — А тебя это очень интересует?

— Ни капельки, — отвечаю. — Я спросил так, из любопытства. Тебе это неприятно?

— Мне? Почему же? — возражает Трам. — Ведь я тоже человек любопытный. Но с какой стати я буду отвечать на твои вопросы, если ты на мои не отвечаешь?

Выбрасываю в окошко окурок сигареты и откидываюсь на спинку сиденья.

— Хорошо, — говорю, — в следующий раз как захочу купить и отвезти домой холодильник, спрошу у тебя разрешения.

Мы въехали во двор Центрального полицейского управления.

Трам, а за ним и я вылезли из машины. Каучу поехал дальше, во внутренний дворик, а за ним последовал мой фургончик с холодильником.

Сейчас, подумал я, откроют они холодильник, вот тогда попробуй, Яко, придумать хитроумное объяснение.

«Смывайся, Яко, пока не поздно!» — шепчет мне в ухо назойливый голосок.

«Молчи, болван, — отвечаю я голосу. — Смываться? Чтобы меня потом во всех смертных грехах обвинили?»

Трам открывает дверь своего кабинета, и я вхожу. Сам же он останавливается на пороге и заводит разговор с двумя фараонами. Что он им сказал, я не расслышал, но только один из фараонов поглядел на меня и вздохнул.

Я сел, закурил сигарету, а потом и Трам устроился за письменным столом.

— Так вот, — говорит, — у меня есть для тебя приятная новость. Я забыл всю чушь, которую ты мне плел. Будем считать, что ты прибыл сюда секунду назад; и я готов проявить полнейшее понимание. Я даже согласен дать тебе пять минут на то, чтобы ты придумал цельную, правдоподобную историю, а я пока взгляну на свои записи. Но она должна быть правдоподобной, иначе я упеку тебя в одиночку, и ты просидишь там, пока у тебя на шее грибы не вырастут. Ясно тебе?

Выпускаю струйку дыма и откидываюсь на спинку стула.

Трам вынимает свою записную книжку и делает в ней какую-то пометку. Потом зазвонил телефон, он поднимает трубку и слушает, не переставая писать. Ответил «хорошо». повесил трубку, взглянул на меня и снова углубился в записную книжку.

Не прошло и трех минут, как вошел фараон и поставил на стол бутылку «бурбона» и стакан.

— Я подумал, что тебе не мешает заправиться горючим, — сказал Трам.

Еще как не мешает, черт возьми! Стенки живота от сухости уже трескаться начали.

— Иногда ты неплохо выполняешь свой долг, — говорю.

Он наливает мне полный стакан, и я его залпом осушаю.

— Ну, рассказывай, — говорит Трам, — я уже навострил уши.

— Так вот, — начинаю я, — купил я холодильник по просьбе одного клиента. Ему захотелось подержать в холодке труп, пока ты со своими людьми не примчишься. На этот раз ты меня опередил.

Трам стал багроветь, густо так, словно солнце на закате. Но раньше, чем кровь брызнула у него из всех пор, раздался телефонный звонок.

— О! — воскликнул он и уставился на меня. — Да, фотографию, отпечатки пальцев и все остальное… Само собой, и анализ крови… принесите все мне в кабинет, как только закончите.

Кладет трубку, а сам глаз с меня не сводит.

Я набираю в легкие побольше воздуху и потихоньку начинаю его стравливать, как машинисты — пар.

— А вы, я вижу, заглянули в холодильник, — говорю наконец.

— Поверь, у нас другого выхода не было, — пропел Трам.

Наливает мне еще стакан «бурбона», и я выпиваю его медленно, маленькими глотками.

— Утром, когда я пришел в свое бюро, — говорю, — мне с почтой прибыл холодильник.

Трам сжал зубы, глаза и кулаки.

— Не бесись, — говорю, — на этот раз я тебе чистую правду рассказываю. Холодильник я даже не открыл. Имени отправителя не было, и я решил, что холодильник послал завод. Ну, в надежде, что я его испробую и куплю. Вот я и решил отвезти его домой.

— Значит, ты холодильник не открывал и, что там внутри было, не знаешь?

— Все верно, — подтвердил я. — Но чуть позже пришел один человек и сказал, что холодильник послал он и хотел бы нанять меня для одного дела.

— Мужчина или женщина?

— Я не спрашивал, — говорю. — От предложения я отказался и только было хотел тебе позвонить, как тот человек удрал. Тогда я решил отвезти холодильник на прежнее место и потом позвонить в полицию. Ведь этот человек сказал мне, что в холодильнике — футболист.

Трам стукнул кулаком по столу.

— Как отучить тебя от вранья? — сказал он, укоризненно качая головой. — В холодильнике не было никакого футболиста. На этот раз ты перестарался.

У меня язык меж зубов застрял, и я его еле выдернул.

— Не было никакого футболиста? — говорю. — Кто же там был?

— А ты не догадываешься?

Открывается дверь, входит Каучу и подносит картонную коробку прямо под нос лейтенанту Траму.

— Показал рекордное время! — восклицает Каучу. Смотрит на меня и пытается изобразить усмешку, скривив правый уголок рта. — Комнатка для тебя готова, — говорит. — Я свежие простыни постелил.

У меня нет времени слушать его тупые остроты. Не отрываю глаз от коробки. Трам ее открывает и извлекает оттуда бутсу.

Бутса, похоже, левая.

— Значит, ты бутсу держишь в холодильнике? — говорит Трам. — А может, ты и этого не знал?

— Право слово, не знал! — восклицаю. — Я думал, там лежит футболист в бутсах и всем остальным. Куда же остальное-то девалось?

— Футболиста мы нашли под кроватью в квартире на улице Скиццо, четырнадцать, — отвечает Трам. — Убийца стукнул его бутсой по виску. Потом сунул ее в холодильник. На каблуке есть следы крови.

Ну и дела! Что-то в этой истории концы с концами не сходятся. Да и сама история невероятная.

Зачем Огрезе понадобилось мне врать?

Я застываю с раскрытым ртом и, раз уж он открыт, вливаю в него остатки «бурбона».

— Ага, значит, ты полагал, что в холодильнике мертвец, убитый кем-то футболист, и возил его в машине по городу, даже не подумав позвонить в полицию! — восклицает Каучу. — Одного этого достаточно, чтобы продержать тебя в халатике до Страшного суда.

Хватаю штемпельную машинку, лежащую на письменном столе, и запечатываю ему губы двумя металлическими скрепками — пусть немного помолчит.

— Попробуй поговорить ушами, Каучу!

Он пытается пнуть меня ногой в живот, но промахивается и бежит в медицинскую часть снимать швы.

— Итак, — повторяет Трам, — ты не знал, что в холодильнике бутса?

— Я же тебе сказал. Я думал, что там футболист, целиком. Некий Капустини, центральный нападающий «Апатиа-клуб». Вы его нашли под кроватью?

— Его самого, — отвечает Трам. — Кто его туда положил?

— Не знаю. Я все тебе рассказал.

— Не все, — говорит Трам. — Ты не сказал, кто послал тебе холодильник, а потом пришел к тебе.

— К сожалению, я не успел вернуть задаток и потому не могу назвать имя клиента. Но тебе нетрудно будет догадаться.

— В квартире жили тренер «Буйни-клуб» и его сестра, — говорит Трам. — К тебе приходил Ого Пальма?

— Нет, не он, — отвечаю.

— Значит, его сестра, — заключает Трам, — где она теперь?

— Не знаю. Учти, я тебе ничего не говорил.

— Само собой, но все равно спасибо.

— Скажи, а как вы труп обнаружили? — спрашиваю.

— Консьержка, как всегда, пришла убирать квартиру. Стала водить пылесосом под кроватью и на него наткнулась. Сначала позвонила в полицию, а затем упала в обморок.

— Не женщина, а клад! — говорю. — Обычно консьержки оставляют под кроватью и креслами слой пыли вместе с трупом.

— Так ты не хочешь сказать, где прячется твоя клиентка?

— Не знаю, — говорю. — Уходя, она бросила мне в лицо телефон, и я не успел ничего спросить.

Трам кладет бутсу в коробку и закрывает ее.

— Неважно, — говорит он. — Мои люди, если надо, находят даже иголку, и не в стоге сена, а в дремучем лесу. Еще до вечера оба, и братец и сестрица, будут тут.

Я поднимаюсь, ставлю стакан на письменный стол.

— Торопишься улизнуть? — говорит Трам.

— Вовсе нет, — отвечаю. — Для меня эта история закончилась. И закончилась бы двумя часами раньше, не появись ты со своим караваном.

— Ты возил с собой орудие преступления, и один этот факт обязывает задержать тебя, Яко. Но я, так и быть, закрою на это глаза. Конечно, при условии, что ты выключишься из этой истории.

— Начисто выключаюсь, — отвечаю. — Отошлю клиентке задаток вместе с наилучшими пожеланиями.

Входит агент и вручает Траму лист бумаги.

— От доктора Телла, — говорит он. — Вскрытие не полное, но за точность экспертизы доктор ручается на девяносто пять процентов.

Трам берет лист и читает.

Начинает тихо, гортанно похохатывать.

— Ну, — говорит он, — пожалуй, я не зря тебя отпускаю. Мне и угрызаться не придется: бутса, которую ты возил в холодильнике по городу, не была орудием преступления.

— Не была орудием?..

— Именно так, — отвечает Трам. — Похоже, ею лишь оглушили жертву. По заключению судебного эксперта, рана на голове не была смертельной. Бедняга, видно, умер от удушья.

Я уже подошел к двери, но тут остановился.

— От удушья? Но тогда все не так просто, как казалось. Выходит, его вначале сунули в холодильник, потом вынули и положили под кровать. А зачем — непонятно.

— Оставь, — говорит Трам. — Тебе мозги напрягать не придется. Это наша забота, не правда ли?

— Верно, ваша, — говорю, — я ухожу.

Открываю дверь и снова останавливаюсь.

— Прости, ты за какую команду болеешь? За «Буйни-клуб» или за «Апатиа»?

— Ни за ту, ни за другую, — говорит Трам. — Я, если хочешь знать, болею за последнюю в таблице. А зачем тебе это?

— Так, — отвечаю. — Но болельщикам «Буйни-клуб» не понравится, если ты начнешь ставить их команде палки в колеса перед завтрашним матчем.

— Мне на это начхать, — отвечает Трам. — К тому же команде «Апатиа» кто-то уже поставил палки в колеса — лучшего нападающего навсегда убрал.

— Не доказано, что это сделал кто-то из «Буйни-клуб», — говорю.

Трам медленно поднялся и перегнулся всем телом через письменный стол.

— Слушай меня внимательно, — цедит он сквозь зубы. — Это я должен выяснить, кто его убил, а кто не убивал. И если вздумаешь мне помешать, то будешь потом каяться до того самого дня, пока тебя в деревянный ящичек не положат.

— Хорошо, — говорю, — хорошо. Не волнуйся, а то у тебя аорта лопнет, и тогда всю Централку разнесет взрывом.

Махнул ему на прощанье правой и ушел.

Глава четвертая

С бутсой вместо мертвеца ситуация улучшается, но не слишком. Когда становится трудно дышать, лучше сменить квартиру.

Чересчур сладко, друзья мои!

Лейтенант Трам переложил сахара и меда в свои речи, а мне сахар и мед совсем не по вкусу. Особенно в устах Трама.

Не нравится мне и то, что он безропотно отпустил меня.

Обычно, когда я попадаю в Централку, приходится проштемпелевать рты дюжине фараонов и разорвать пару наручников, прежде чем удается освободиться и вновь заняться своими делами.

Уверен, что Трам ни на йоту мне не поверил, когда я сказал, будто выключаюсь из этого дела. Должно быть, он убежден, что я знаю, где находится Огреза, и, держу пари, приставил ко мне парочку своих сыщиков. Небось замаскировал их под сборщиков налогов или же трубочистов.

Ну хорошо.

Где сейчас Огреза, я не знаю, но хочу кое-что выяснить, прежде чем лейтенант Трам ее разыщет и упрячет в монастырь.

Беру такси и велю отвезти меня в гараж, где я взял напрокат фургончик.

Вхожу в конторку владельца гаража, говорю, что плачу за весь срок и верну фургончик в понедельник.

Владелец вынимает из-за уха черный карандаш и начинает считать.

За другим ухом у него красный карандаш, а за третьим, дополнительным, — синий, но удивиться не успеваю.

На стене висит календарь, я разглядываю большое цветное фото.

Это реклама новой автомашины с пластиковым мотором. Левая дверца машины открыта, и оттуда свисает нога девушки, собравшейся выйти из кабины.

Лицо девушки различить трудно, но вот колено видно отлично.

Нет никаких сомнений: я беседовал с этим коленом несколько часов назад, а такие вещи я не забываю.

Это — колено Огрезы.

Под фото мелким шрифтом дано название рекламного агентства: «Сонорвокс».

В этот раз, друзья, фортуна оказалась на моей стороне.

— Могу я взглянуть в телефонную книжку? — спрашиваю.

Владелец гаража разрешает. Перелистываю книжку и нахожу адрес агентства «Сонорвокс».

Плачу, сажусь в свой «блимбуст» и уезжаю.

За мной увязывается малолитражка с закамуфлированным мотором и радиоантенной. Я это предвидел. Подъезжаю к тротуару и останавливаюсь.

Малолитражка тоже останавливается.

Вылезаю и подхожу к малолитражке. Наклоняюсь к переднему левому колесу и отворачиваю клапан. Однако струйка воздуха в нос мне не ударяет. В машине сидят два фараона, смотрят на меня и нагло ухмыляются.

— Клапаны искусственные, — говорит тот, что за рулем. — Зря ты нас за дураков считаешь.

Наклоняюсь снова, отвинчиваю баллон и снимаю колесо.

Просовываю колесо в окошко и кладу его на руль. Потом надеваю на колесо крышку клапана.

— Держи, — говорю, — накрути крышку сам, а то я тороплюсь.

Быстро сажусь в машину и уезжаю.

Прежде чем свернуть за угол, смотрю в стекло заднего обзора и вижу, как оба фараона мечутся по улице в поисках такси.

За две минуты я умчался прочь из этого района, и теперь никто не дышит мне в затылок.

Могу ехать куда пожелаю.

Ну а желаю я отыскать Огрезу и вырвать у нее из глотки правду.

Минуточку, друзья, вначале стоит поразмыслить над последними событиями. Пусть шарики в мозгу хорошенько потрудятся. А то заехали, паршивцы, за ролики и смотрят, как я в петлю лезу.

У фараонов я с полчаса выиграл, так что есть время сделать обзор всей ситуации.

Нахожу спокойное местечко, где ни один фараон мою машину даже по ошибке не найдет, и останавливаюсь.

Беру бутылку «бурбона» и полощу этой драгоценной влагою горло.

Неужели Огреза сыграла со мной такую злую шутку?!

С какой, однако, целью?

Подобных проделок с первым попавшимся в телефонной книге детективом не учиняют.

Огреза была уверена, что в холодильнике лежит футболист. Еще как была уверена!

А может, она великая притворщица, настоящая актриса? Но актрисе такого таланта пристало играть в греческих трагедиях, а не разъезжать по городу с мертвым футболистом.

И потом, зачем посылать мне холодильник с бутсой? Она могла отправить бутсу в картонной коробке. На марках — и то сэкономила бы.

Но если она была уверена, что в холодильнике — футболист, то в этой истории концы с концами не сходятся.

Огреза убить футболиста не могла, это точно.

Сами посудите: девушка проламывает голову футболисту, запихивает его под кровать, а бутсу — в холодильник. Посылает холодильник мне, а потом приходит сама и говорит, что в нем футболист с проломленной головой. Да к тому же кладет мне на стол три ассигнации по десять тысяч и просит найти убийцу.

Такое разве что в сумасшедшем доме случается.

По-моему, она была уверена, что в холодильнике лежит футболист. А раз Огреза была в этом уверена, значит, кто-то его оттуда вынул.

Незнакомец, который прятался у Огрезы в квартире? Может, она выходила, прежде чем поставить холодильник в контейнер? Мне она этого не сказала, но вполне вероятно, что она посчитала этот факт не заслуживающим внимания.

Ну, к примеру, вышла выпить чашку ромашковой настойки.

Предположим, голову футболисту проломил брат Огрезы.

Что ж, за предположение денег не берут.

Итак, Ого Пальма по каким-то причинам возвращается домой, находит там лучшего футболиста из команды противника и решает, что это самый подходящий момент его убрать. Вынимает в прихожей из рюкзака одну из бутс и в тот самый миг, когда Орала Капустини заглядывает в холодильник, тюкает его по затылку. Может, он и не собирался его убивать, а хотел лишь вывести из строя на завтрашний день.

Но тут Ого Пальма слышит шаги сестры, едва успевает спрятать футболиста в холодильник и мгновенно прячется.

Огреза открывает холодильник и видит потерявшего сознание футболиста. Она в отчаянии заламывает руки, ну, проливает там слезу, задумывается, а время-то бежит. Потом она отыскивает в телефонной книге мой адрес.

Дальше ей надо выйти. Зачем — не знаю, но нужно, и она уходит.

Ого Пальма вылезает из своего убежища, бросается, чтобы вынуть из холодильника Оралу Капустини, и видит, что тот холоднее охлажденного пива. Прячет мертвого футболиста под кровать и сматывает удочки.

История получается достаточно правдоподобная, хоть Огреза и уверяла, что брат не покидал места сборов. Ручаться-то она не может.

Но выйти она должна была, ну хотя бы для того, чтобы сделать перманент, иначе, черт побери, вся версия рушится.

Вот дьявольщина! Мне захотелось вылезти из машины и надавать пинков мозговым шарикам — неужто они что-нибудь поубедительнее не в состоянии придумать?

Нет, не станем уподобляться лейтенанту Траму!

Ну а если это был не Ого Пальма?

Огреза не пришла бы ко мне, не будь она уверена в невиновности брата. Холера их забери, ослов проклятых! Братец и сестричка не причастны к убийству. Готов голову прозакладывать, что это не они прикончили Капустини.

Надо поговорить с Огрезой, пока Трам не сделал из нее яичницу. Завожу мотор и включаю первую скорость.

Минуточку, друзья!

Если Трам в этот раз изжарит яичницу, так ею весь город можно будет накормить. Хватка у него бульдожья.

Он явно собрался схватить за уши Огрезу, Ого Пальму, а может, и весь «Буйни-клуб», и отправить их за решетку.

А завтра игра. Но какое дело Траму до игры, если кто-то совершил убийство?

Ну а газеты?

«Пенальти» ничем не рискует, если в экстренном выпуске сообщит, что центрального нападающего «Апатиа-клуб» укокошили в доме тренера «Буйни-клуб».

Трам не станет молчать, стремясь к своей цели, а главный редактор «Пенальти» знает, где находится Ого Пальма со всей командой. И он расколется, если Трам хорошенько его потрясет.

Представляете, что случится, когда болельщики «Апатиа-клуб» узнают, что их любимец был убит в доме тренера команды противника?

Наверно, эта новость уже вызвала столбняк у редакторов газет и радио. Надеюсь, они пробудут в столбняке еще некоторое время и не сразу напечатают на первых страницах сенсационные репортажи и пространные статьи.

Черт возьми, что-то надо предпринять раньше, чем Трам доберется до «Буйни-клуб»!

У меня пропало желание вернуть тридцать тысяч лир Огрезе.

Нажимаю на педаль акселератора и мчусь вперед.

Не проехал я и полкилометра, как увидел вывеску гаража.

Тут меня осенила одна идея.

Ворота открыты, и я въезжаю во двор, где стоят шесть фургонов для перевозки мебели.

Выпрыгиваю из машины и бегу к толстенному шоферу в красно-зеленой клетчатой рубашке с засученными рукавами. Ноги у него обтянуты штанами из черного бархата, а на голове — тесный синий берет, прижавший уши к черепу.

Толстяк только что вылез из здоровенного крытого грузовика для перевозки мебели. Грузовик, видно, недавно приехал — мотор еще не успел остыть.

Увидев меня, толстяк останавливается.

— Привет, — говорю. — Мне нужен срочно твой автофургон. Заплачу щедро, но учти, времени у меня в обрез. Садись за руль.

Толстяк смотрит на меня так, словно я пятый туз в покере.

— Мне очень жаль, — говорит, — но уже вечер, а в субботу у меня короткий день. Хотите мебель отвезти, придется подождать до понедельника.

— Не собираюсь я ждать до понедельника, — отвечаю. — Не заставляй меня даром терять время.

Толстяк (я сразу обозвал его Тонналярда) сунул руки в карманы штанов и покрепче уперся ногами в землю.

— Откуда ты такой взялся?.. Да я…

Не успел он докончить, как я поднес к его носу дуло пистолета величиной с печную трубу. Вижу, что это произвело впечатление.

На лбу у него проступили капли пота, он вынул из кармана одну руку и потер лицо.

— Давай, пошевеливайся, — говорю.

Он медленно пошел к фургону, и слышу — бормочет:

— Собачья жизнь! Завтра воскресенье, а я работать должен.

— Полезай в кабину, и без разговоров, если не хочешь получить полкило свинца в пузо.

Он лезет в кабину, а я устраиваюсь рядом. Тонналярда включает мотор, а сам не отрывает глаз от дула пистолета.

— Выезжай со двора и сворачивай вправо, — говорю. — Если тебя кто остановит и спросит, куда едешь, ответишь, что забыл погрузить ночной столик.

— Сейчас в гараже никого нет, — говорит он, — брат пошел за угол выпить пива.

— Вас что тут, всего двое? — спрашиваю.

— Мы — владельцы фирмы, — отвечает. — Шоферы уже закончили работу. Вы бы убрали эту штучку. А то у меня от нее голова кружится.

— Считай, что ее нет, — говорю. — Но веди себя так, словно у меня их на поясе висит пятьдесят штук. Знаешь, где Вилла-Варикоза?

Он кивает.

— Тогда едем.

— А работа долгая? — спрашивает. — Мне завтра надо быть в городе, хочу матч посмотреть.

— Обещаю, что завтра пойдешь на свой футбол. Но если мы вовремя не примчимся на Вилла-Варикоза, завтра матч вообще никто не увидит.

— Ну уж бросьте! — восклицает он.

— Ты за какую команду болеешь? — спрашиваю.

Он переводит опасливый взгляд на дуло пистолета и вздыхает.

— Э, если моя любимая команда вам не по душе, вы меня пристрелите.

— Не бойся, — говорю. — Я не болельщик. Для меня все команды равны.

— Раз так, скажу: я болею за «Буйни».

— Тогда, — говорю, — все в порядке.

Убираю пистолет.

— Пушка больше не нужна, — заявляю я. — Раз ты болеешь за «Буйни», наша работа тебе понравится.

Тонналярда успокаивается, и капли пота исчезают со лба.

— Мы едем за командой «Буйни-клуб», — объясняю. — И если не поторопимся, полиция упакует игроков вместе с тренером и отправит их всех в тюрягу.

Тонналярда так рванул вбок, что мы чуть в стену не врезались.

— Во холера! — воскликнул он. — Да вы шутите. Вы ведь все это придумали?

— Одного из игроков «Апатиа» нашли мертвым в доме тренера «Буйни-клуб».

Он затормозил, да так резко, что я стукнулся носом о ветровое стекло.

— Кого? — говорит. — Кого из игроков?

— Капустини, — отвечаю.

Тонналярда запрыгал на сиденье, и уши сразу вылезли из-под берета.

— Ура, порядок! — завопил он. — Мы выиграли, выиграли! Ну, Пальма, ну, молодчик! — Он схватил меня за плечи и давай трясти. — Без Капустини «Апатиа» проиграет. Дело в шляпе, это я вам говорю! — Он высовывается в окошко и орет: — Вива «Буйни-клуб»!

Пришлось мне схватить руль, чтобы как-то удержать взбесившийся фургон.

Другой рукой я вынимаю пистолет.

— Угомонись, — говорю, — а то голы нам забьет полиция.

Он сразу успокоился, взялся за руль, а я снова убрал пистолет.

Понемногу его багровое лицо приобретает прежний розовый цвет.

— Черт возьми, хозяин, — говорит, — вы мне приятную новость сообщили. Неужто Ого Пальма и вправду укокошил Капустини?

— Убил не он, но полиция его подозревает, — отвечаю.

Он нажимает на акселератор, и мы на бешеной скорости летим к Вилла-Варикоза.

Тонналярда снова засунул уши под берет и вернулся в нормальное состояние.

Я рассказал ему всю историю и объяснил, что нужно делать, если мы хотим, чтобы завтра команда вышла на поле.

— Она выйдет на поле, хозяин! — восклицает Тонна-лярда. — Клянусь, она выйдет на поле! Хоть бы мне пришлось прорыть туннель под трибунами. Клянусь вам, хозяин. А не исполню, буду всю жизнь этот проклятый суп есть. Да вдобавок пересоленный.

— А обычно ты что ешь?

— Сыр, анчоусы и бифштексы прямо с огня. Суп же ненавижу с детства, — ответил он.

Вилла-Варикоза находится в двадцати километрах от Пипакьо по дороге на Гран-Разо.

Ее построили лет пятнадцать назад как дом отдыха для больных, перенесших операцию мизинца. Лет десять в доме отдыха все шло как нельзя лучше, но однажды ночью грабители взломали дверь амбулатории, похитили термометр, и пришлось дом закрыть.

С тех пор владелец сдавал виллу для проведения конференций, банкетов, для балов, благотворительных вечеров, состязаний по полосканию горла и тому подобных вещей.

Расположена она на склоне холма, в лесистой местности.

Подъехать туда можно, свернув с главной дороги на боковую, длиной меньше километра. Место здесь уединенное. Кроме виллы, обнесенной трехметровой оградой, тут находится гостиница на один номер, в котором стоит полуторная кровать. На главной дороге есть бензоколонка, где попутно продают бритвенные лезвия, да ресторанчик с двумя столиками на веранде.

Идеальное место, чтобы спрятать футбольную команду на пару дней перед важным матчем.

Когда мы почти подъехали к домикам возле виллы, я увидел у ресторана автомобильчик.

Только этого мне не хватало, черт побери!

Я сразу вспомнил о Киломеди и фотографе из «Пенальти».

Эти сразу раструбят все новости, попадись им только телефон.

Черный Свитер сидит за столиком и играет в карты с человечком, очень похожим на треножник фотоаппарата.

Велю Тонналярде остановиться у ресторана.

Он тормозит, и я вылезаю из фургона.

Поднимаюсь на веранду — Черный Свитер, как увидел меня, сразу встал.

— Прости, — говорю, — времени на объяснения у меня нет, но уж завтра ты накропаешь такую статью в свою газету, что пальчики, вернее, клавиши на машинке оближешь.

С этими словами хватаю воротник свитера, натягиваю его бедняге на голову и завязываю узлом.

Затем хватаю Треножника и тоже запихиваю его под свитер, а внизу закалываю наглухо свитер английской булавкой.

— Вот и отлично, — говорю, — самое лучшее для вас — не шевелиться.

Взваливаю на спину этот пакетище и спускаюсь с ним по лестнице.

Тонналярда откидывает борт фургона, и я бросаю свою ношу в кузов.

Внутренние стенки фургона обиты плотной тканью. Это как раз то, что требуется.

Мы снова тронулись в путь и две минуты спустя прибыли на виллу.

Тонналярда подогнал фургон прямо к ограде, и я увидел, что крыша фургона как раз достает до верха ограды.

Черт побери! Первый раз у меня все идет как по маслу. Лучшего и желать нельзя.

Мы оба взобрались на крышу.

— Ты оставайся здесь, — говорю я Тонналярде. — Будешь ловить все, что я тебе кину, а уж как дальше поступить, ты знаешь.

— Все сделаю в лучшем виде, хозяин.

Я спрыгиваю в сад и иду к вилле.

Не успел пройти и полдороги, как вдруг вижу — навстречу мне бегут двое футболистов в зеленых комбинезонах с огромными белыми буквами «Б.К.».

Один немного хромает, а другой несет черный чемоданчик с намалеванным на нем белым крестом.

Я сразу догадался, что один — тренер, а второй — массажист.

— Эй! — кричит Ого Пальма. — Кто вы такой? Что тут делаете?

— Не волнуйтесь, — отвечаю. — Я приехал за вами. Позовите ребят, нам надо поскорее сматывать удочки.

— Ты что, спятил! — возмущается Ого Пальма. — Мы до завтра отсюда ни ногой!

— У меня нет времени все тебе объяснять, — говорю, — но надо отсюда улепетывать, пока не поздно.

— Да он из сумасшедшего дома сбежал, — говорит Ого Пальма. — Выкинь его ко всем чертям, Семестре.

Массажист с разбегу пытается боднуть меня головой в живот. Но я ловко уклонился, и он врезался в пузо Ого Пальмы.

Оба растянулись на земле.

Я схватил их и понес к ограде.

Вынул из кармана мел и начертил белый крестик на нижней челюсти каждого.

Потом взял Ого Пальму и перекинул через ограду.

Тонналярда поймал его на лету.

— Слушай внимательно! — кричу. — Бей в то место, где я крестик мелом начертил. Но не очень сильно, чтобы они задремали ненадолго, а формы спортивной не потеряли. Они-то играть завтра не будут, но тебе не мешает потренироваться, прежде чем начнешь принимать самих футболистов.

— Будет сделано, хозяин, — отвечает Тонналярда.

Потом точным прямым ударом бьет по крестику, который я начертил на челюсти Ого Пальмы.

— Отлично, — говорю. Беру массажиста и тоже кидаю через ограду. Вместе с чемоданчиком.

Тут за спиной раздаются голоса.

— Эй, ребята, вы что?!

Оборачиваюсь.

На меня вихрем несутся трое.

Я кидаюсь на землю и ставлю подножку всем троим. Не успел первый упасть, как я его подхватил, начертил на челюсти крестик и перебросил через ограду.

Тонналярда на лету награждает его точным ударом в челюсть и потом заключает в могучие объятия.

— Незачем их крестиком метить, хозяин! — кричит он. — Я место удара теперь наизусть выучил. Это правый крайний Рубцали, отличный игрок!

Целует его в щеку, кладет на пол и еле успевает принять следующего.

— Правый защитник Воздержини.

Удар и поцелуй в щеку.

— Вратарь Кирпичино! — объявляет он, на лету подхватывая третьего.

Удар и поцелуй в щеку.

Поворачиваюсь и бегу навстречу еще двум игрокам, которые несутся прямо на меня.

У меня вдосталь времени, чтобы наградить их парой образцово-показательных ударов. Когда они ко мне приблизились на длину руки, я их сразу в глубокий сон погрузил; они даже не успели понять, какого цвета у меня волосы.

Бросаю обоих Тонналярде.

— Эти уже спят, — кричу, — им не нужна пилюля!

— Опора… Отбивало, — сообщает он. Целует в щеку и бережно кладет на пол.

Троих я обнаружил в лесочке за виллой — полеживали в гамаках.

Я их тоже усыпил и отнес к ограде.

Тонналярда называет каждого по имени, принимая в свои объятия.

Отправляюсь искать остальных.

Четверо сидят на веранде и играют в карты.

Пришлось мне изрядно потрудиться, прежде чем удалось утихомирить всех четверых.

— Все, что ли? — спрашиваю я у Тонналярды.

— Включая запасных! — отвечает он. — Вы потрудились на славу, хозяин!.. Хотя стоп. Одного не хватает. Полусреднего Слюни. Дедушки футбола.

Надо, черт побери, и его разыскать!

Нахожу дедушку на первом этаже виллы в чулане. Сидел и пыхтел над чашкой ромашковой настойки.

Я не стал ему мешать; в углу увидел гору металлических чемоданчиков. Похоже, там лежат майки, бутсы — словом, спортивная форма.

Пришлось мне совершить два рейса, чтобы отнести все к ограде и перебросить Тонналярде.

Потом я опять вернулся назад, взял дедушку футбола под мышки и понес.

Выхожу из центральных ворот.

Тонналярда уже разместил всех игроков в кузове фургона. А фургон этот больше иной казармы, друзья, и футболистам там даже лучше, чем на вилле. Я передал полусреднего Тонналярде, и тот бережно уложил дедулю на пол.

Затем мы закрыли дверцу на ключ, а сами уселись в кабину.

— Теперь, — говорю, — жми к Длинным Столбам.

Не успел я договорить, как мы очутились на главной дороге.

Не проехали и полутора километров, как вдали раздался вой сирен полицейских машин.

— Черт возьми! — воскликнул я. — Еле управились. Трам со своей командой уже на подходе!

— Чтоб ему всю жизнь есть холодный суп с фасолью и луком! — воскликнул Тонналярда.

И что есть силы нажал на акселератор.

Глава пятая

Разместить всех разумно. Мой компаньон со мной согласен. Эти чертовы болельщики выныривают отовсюду.

От Длинных Столбов нас отделяют примерно восемьдесят километров.

И нужно отказаться от заманчивой идеи нестись со сверхзвуковой скоростью, чтобы не привлекать к себе внимания.

Велю Тонналярде сбавить ход и ехать, как едет обычный фургон, везущий мебель.

Но усидеть в кабине я не могу.

Времени в обрез.

— Можно ли осветить кузов? — спрашиваю.

— В кабине есть две лампочки, — говорит Тонналярда. — Я протяну провод через окошко и подключу к батарее. А на щитке есть штепсель.

— Отлично. Дальше поедешь сам и остановишься в двух километрах от Длинных Столбов.

Схожу, влезаю в кузов, мы укрепляем лампочки, потом Тонналярда запирает меня, снова садится в кабину и заводит мотор.

Все футболисты еще спят, лишь дедушка Слюни завернулся в одеяло и массирует мускулы.

— Что за чертовщина происходит? — спрашивает он.

— Ничего, — говорю, — просто переезжаем в другой дом.

Беру чемоданчик с белым крестиком, открываю и нахожу склянку с жидкостью, от которой начинаешь всхлипывать, едва ее понюхаешь.

Как только я отыскал нос Ого Пальмы, сразу сунул его в склянку, и бедняга тренер подскочил так, словно услышал трель будильника.

Похлопал глазами и стал озираться вокруг. С минуту он соображал, что к чему, но едва понял — съездил мне кулаком в зубы.

Я схватил его руки и засунул их в карманы.

— Успокойся, — говорю, — нам с тобой надо кой о чем потолковать, когда у тебя в мозгах просветлеет.

— Эту подлую штуку подонки из «Апатиа» придумали! — восклицает он. — Клянусь, они дорого за все заплатят!

— Послушай и постарайся меня не прерывать, — говорю. — Нельзя терять ни минуты, если хочешь выйти завтра со всей командой на поле. Сейчас полицейские рыскают по району и держат наготове пару центнеров железа, чтобы заковать в него тебя и твоих игроков.

Ого Пальма смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

— Наручники? — говорит. — Полиция? Что за ерунду ты порешь?

— Не успели мы скрыться, — отвечаю, — как я услышал сирены у Вилла-Варикоза.

— Басни! — отрезал Ого Пальма. — Во-первых, не понимаю, зачем полиции вздумалось нас искать. И потом, никто не знает, где мы скрывались.

— Видишь тот сверток на полу? — говорю и показываю на Черный Свитер. — Так вот, там фотограф и журналист из газеты «Пенальти». Они крутились возле Вилла-Варикоза. В «Пенальти» все знают, где вы скрывались, а полиция знает, у кого спрашивать.

— Собачьи морды! — воскликнул Ого Пальма.

— Теперь слушай в оба уха, — говорю. — Я тоже хочу задать тебе парочку вопросов, а ты отвечай честно. И помни: будешь врать — вернемся назад и вместе с фургоном въедем во двор Централки. Тогда завтра вы не выйдете на поле, и «Апатиа» выиграет матч, даже не ударив по мячу. Понял?

Чувствую возле правого уха чью-то ногу. Откидываю ее ударом головы, оборачиваюсь.

Это — нога массажиста, который успел очухаться.

— Кончай, — говорю, — я не нуждаюсь в массаже.

Массажист попытался подняться, но тут фургон дернулся, и он откатился к левой стенке.

— Что задумал этот тип? — спрашивает Семестре.

— Пока не могу понять, — отвечает Ого Пальма. — Ты к нему не лезь, попробуй лучше разбудить ребят.

Семестре почесал свою лысую голову, взглянул на меня, потом осмотрелся вокруг.

Взял свой чемоданчик с белым крестом и принялся за дело.

Настал момент пробуждения. Кто зевает, кто отдувается, кто сердито бормочет.

Я снова прицелился глазами в Ого Пальму.

— Итак, во сколько ты вышел из дому вчера утром?

— Без четверти восемь, — отвечает Ого Пальма. — У меня была назначена встреча с ребятами точно в восемь на проспекте Вечный Зуд. Там — наш клуб. Возле клуба нас ждал автобус. Мы все в него сели и без четверти девять приехали на Вилла-Варикоза. Автобус пустым вернулся назад, а мы остались.

— Ты не возвращался домой после полудня?

— Скажешь тоже! Что я там потерял? Я ни на минуту не оставлял ребят.

— А из твоих ребят никто не возвращался в город?

Он выплеснул на меня литра два своего зловонного дыхания.

— Не мели чепухи, — говорит, — никто не выходил за ограду виллы. Да и на чем они могли поехать в город? Автобус тут же вернулся назад, а на вилле даже самоката нет. Куда ты, интересно, клонишь?

Вижу, что все футболисты пробудились. Четверо за моей спиной слушают не отрываясь. Еще четверо снова принялись играть в карты. Остальные развязывают узел с Черным Свитером и Треножником.

— Полиция, — говорю, — нашла труп под кроватью в твоей квартире.

Ого Пальме понадобилось добрых сорок секунд, чтобы переварить эту новость, но, и переварив ее, он не смог вымолвить ни слова.

— Речь идет о центральном нападающем «Апатиа», — говорю.

Такое впечатление, что все вдруг окаменели. Слышен лишь шум мотора. Потом один очнулся, за ним еще один.

Слышу тихое «Ой!».

— Что он сказал?

— Кто умер? — спрашивает третий.

Потом все начинают говорить, кричать, забрасывать меня вопросами:

— Капустини?

— Умер Орала?

— Ну и дела, друзья!

— Значит, завтра игры не будет?!

— Но как все случилось?

— Его убили и сунули под кровать.

— А кто убийца?

Ого Пальма не отрывает от меня взгляда, и у меня такое ощущение, что вся кровь бросилась ему в ноги.

— Это шутка, — выдохнул он так тихо, что я в общем гаме едва его расслышал.

— Нет, не шутка, — говорю. — Твоя сестра пришла ко мне сегодня утром и поручила мне распутать это дело. Я частный детектив, и меня зовут Яко Пипа.

Вся команда осаждает меня, словно я прорвался с мячом к воротам и собираюсь забить гол.

Ого Пальма, работая локтями, протолкался вперед, и его нос очутился в десяти сантиметрах от моего.

— Не верю я всей этой истории, — говорит он.

— Есть у кого-нибудь транзистор? — спрашиваю.

Их нашлось сразу три, и из всех трех полились сообщения о курсе валют на бирже. Мы их прослушали молча. Потом стали передавать прогноз погоды на завтра.

Переменная облачность, если хотите знать, с вероятностью ливня вечером после игры.

А затем последовала новость.

«Как мы вам уже сообщали полчаса назад, — говорит диктор, — в квартире тренера „Буйни-клуб“ совершено зверское убийство. Жертвой преступников стал знаменитый футболист Капустини, центральный нападающий „Апатиа-клуб“. Вся команда „Буйни-клуб“ вместе с тренером исчезла неизвестно куда, и ее разыскивает полиция. Весьма вероятно, что завтра „Буйни-клуб“ не выйдет на поле. Но если команда и выйдет на матч, всех ее игроков немедленно арестуют. Населению, и особенно болельщикам, мы рекомендуем сохранять полнейшее спокойствие. Орала Капустини был одним из наиболее одаренных футболистов, он…»

Больше никто не слушает. Двое выключили свои транзисторы, а из третьего доносится невнятное бормотание.

Оглядываюсь вокруг и вижу лица, похожие на выстиранные и повешенные сушиться полотенца.

— Оказывается, это не басня! — говорит Ого Пальма. — О боже, какое несчастье!

Черный Свитер вскакивает и начинает бегать взад и вперед.

— Телефон, — кричит, — где телефон?

Даю ему подножку, и он растягивается на полу. Массажист выхватывает у него дымящуюся трубку и сует ему в рот.

— Но мы-то тут ни при чем, — восклицает один из игроков, — почему нас должны арестовать?!

— Придется вам убедить в своей невиновности лейтенанта Трама, — говорю, — а на это и недели не хватит. Он — упрямая башка.

Смотрю на Ого Пальму и вижу, что он разом все краны открыл. В профиль он сейчас похож на мокрую тряпку, которую яростно хлещет ветер.

Он так судорожно всхлипывает, что даже простейшую фразу выговаривает в три приема:

— А теперь… как же… будет?

— Об этом позабочусь я, — отвечаю, — даю слово, что завтра выйдете на поле. Берите вашего тренера, мальчики, постарайтесь его просушить и взбодрить.

Тут фургон затормозил и остановился.

Тонналярда открыл борт.

— Через два километра Длинные Столбы, — говорит он.

Я перепрыгиваю через борт.

— Сидите спокойно, — говорю. Закрываю борт, мы садимся в кабину и едем дальше.

Полкилометра спустя мы въезжаем во двор большой фактории, огибаем главное здание, сворачиваем на боковую тропинку, ведущую к стойлу, и направляемся к огромному сеновалу.

— Остановись здесь, — говорю.

Останавливаемся. Слезаю и иду к фактории.

Я мгновенно узнал своего компаньона Грега, который подбегает ко мне вместе с Фернандой и всем выводком. Замыкает кортеж владелец фактории, на велосипеде.

Я и его сразу узнал. Это брат Эрколе, моего друга и владельца «Летучей мыши». Он радостно машет мне рукой.

Вижу, что Грег в отменном здравии. Едва я сказал, что для него есть работка, он радостно захлопал ушами.

— Привет, Томмазо, — говорю я владельцу фактории, пока он слезает с велосипеда. — Могу я оставить тут фургон до завтрашнего утра?

— Делай все, что тебе хочется, — отвечает Томмазо. — Здесь ты у себя дома. Только не навлеки на меня беды.

— Если этот фургон с дороги никто не увидит, можешь быть уверен, — говорю, — никакие беды тебе не грозят. Там целая футбольная команда, которую разыскивает полиция.

— Тогда можешь спать спокойно, лучшего убежища им не найти, — отвечает Томмазо.

— Нет у меня времени спать, — говорю.

Открываю бортик и заглядываю внутрь. Игроки успокоились, Ого Пальма тоже вроде просох и больше не хлюпает носом.

— Слушайте меня внимательно: вы отсюда — никуда. Можете слезть с фургона и размять ноги, но не все сразу. По одному. Мой компаньон Грег и владелец гаража будут за вами глядеть в оба.

Я посмотрел на Тонналярду.

— Все точно, хозяин, — подтверждает он. — Как за новорожденными, черт меня возьми!

— Никто из посторонних не должен подходить к вам ближе чем на километр, — добавляю я и смотрю на Грега.

Мой компаньон в ответ глухо зарычал.

Игроки и Ого Пальма слушают меня, сидя в кузове.

— Что бы ни случилось и что бы вы ни услышали по радио, ждите меня. Заеду за вами завтра и отвезу на стадион. Если хотите сыграть завтрашний матч, то выбора у вас нет. Договорились?

— Хорошо, — отвечает за всех Ого Пальма.

— Что же до журналиста и фотографа…

— О них мы сами позаботимся, — перебивает меня один из игроков.

— Мяча у нас нет, а нам же надо потренироваться, — добавляет второй.

Все захохотали. Отлично. Вижу, что они воспрянули духом.

— Томмазо принесет вам что-нибудь поесть и одеяла на ночь. Но не стройте иллюзий; прямо говорю: я не болею ни за одну команду — и мне все равно, кто выиграет встречу.

Помахал им на прощание, взял Томмазо под руку, и мы направились к фактории.

— Я заплачу тебе, Томмазо, за неудобства и хлопоты, — говорю. — А пока мне срочно нужны две вещи: бутылка «бурбона», а то я совсем выдохся, и машина, чтобы добраться до города.

Едва мы вошли в факторию, как Томмазо налил мне стакан «бурбона».

Я тут же его осушил — ведь его надо поскорее наполнить доверху.

— В город тебе лучше вернуться на автобусе, — говорит Томмазо. — Если полиция тебя увидит в моей машине, то быстро дознается, откуда она. Ты, если поспешишь, успеешь на автобус в шесть пятьдесят.

Две минуты спустя я уже был на главной дороге и успел вскочить в отходящий автобус.

В город я прибыл вечером, в две минуты девятого.

Вылез из автобуса и заглянул в первый попавшийся бар.

Бармен спорил с клиентом; у того было совершенно багровое лицо.

— Это команда убийц! — крикнул клиент.

Бармен схватил пустую бутылку и треснул ею клиента по голове.

— Где телефон? — говорю.

— Там, — отвечает бармен, указывая мне на кабину отбитым горлышком бутылки.

Иду туда и запираюсь.

Набираю номер «Пенальти», и немного погодя трубку берет главный редактор, мой бывший школьный товарищ.

— Отложи, — говорю, — в сторону ножницы и возьми карандаш. С тобой говорит Яко Пипа.

— Чертова кукла, что ты там натворил? Сегодня ты выспрашивал меня о «Буйни-клуб». Ты-то как со всей этой историей связан?!

— Никак, — отвечаю. — Я звоню по просьбе твоего сотрудника.

— Какого?

— Того, что носит черный свитер. Ты его послал на Вилла-Варикоза.

— Где он теперь, этот болван?

— Не беспокойся, приклеился к команде и ни на шаг от нее не отходит. Ты готовишь специальный номер газеты?

— Мы как раз запускаем в печать экстренный выпуск.

— Тогда еще успеешь дать на первой странице сенсационный заголовок огромными буквами. Пиши: «Завтра футболисты „Буйни-клуб“ выступят в матче против „Апатиа“».

— В тюрьме они будут выступать! Вся полиция их разыскивает.

— Не перебивай. «Команда выйдет на поле. Она не имеет никакого отношения к печальной истории с Оралой Капустини. Тренер команды Пальма и его сестра не повинны в убийстве. Наш редактор поддерживает непрерывный контакт с командой, которая совершенно спокойно готовится к весьма ответственному матчу». Ну, словом, это суть, а там уж сам подработай. Главное, чтобы люди знали — игра состоится, и пусть они идут не в кино, а на стадион.

— Но ты отдаешь отчет…

— В чем я должен отдавать отчет?! Я звоню по поручению твоего редактора, кажется, его зовут Киломеди. Вот он тебе потом и даст во всем отчет. А я тут ни при чем, я лишь оказал тебе услугу.

— Если я опубликую подобную статью, то через две минуты к моему столу сбежится сотня полицейских. Хоть это ты понимаешь?

— А ты заранее переберись на другой стол. Любая газета заплатила бы миллион, лишь бы ее сотруднику разрешили сейчас побыть с «Буйни».

— Ты уверен, что завтра она выйдет на поле?

— Твой сотрудник абсолютно уверен. Завтра утром он сообщит тебе самые свежие новости.

— Кретин чертов! — закричал Остерегино. — Почему он сам не поз…

Вешаю трубку и выхожу из кабины.

Бармен и клиент с багровым лицом, сцепившись, катались по полу. Я не стал им мешать и отправился искать такси.

Даю таксисту адрес фирмы автопроката, где я оставил свой «блимбуст», и поудобнее устраиваюсь на сиденье.

Включив первую скорость, таксист поворачивается ко мне.

— Вы за желто-розовых или за фиолетово-голубых? — спрашивает он.

— За сине-зеленых, — отвечаю.

Он что-то мрачно бормочет, но я на это ноль внимания.

Теперь я по горло увяз в этой истории, и мне ничего другого не остается, как жать на все педали.

Готов держать пари на стакан «бурбона», что Ого Пальма и его игроки невинны и чисты как ягнята.

Мне-то ничего доказывать не надо, но как убедить лейтенанта Трама?

Остается одно: отыскать виновного и принести его лейтенанту на блюдечке с каемочкой.

Исход завтрашней встречи и всего чемпионата меня не волнует, но тут дело принципа.

И потом, разве не лежат у меня в кармане тридцать тысяч лир аванса?

Для моей работы этого мало, но я взял обязательство, а свои обязательства я привык выполнять.

Если мне удастся завтра вывести на поле «Буйни-клуб», его президент просто обязан отдать мне половину выручки.

Черт возьми, я это заслужил с лихвой!

Но нельзя, друзья, терять ни секунды драгоценного времени.

Такси останавливается у въезда во двор, где находится гараж.

— Вы точно не за фиолетово-голубых? — спрашивает таксист.

— Точнее некуда. А что?

— А то, что, если вы случайно болеете за фиолетово-голубых, — отвечает таксист, — я вас отвезу на прежнее место и высажу.

Плачу и поворачиваюсь к нему спиной.

Все только и думают о завтрашнем матче, друзья.

Глава шестая

Однако иногда случаются интересные встречи. Похоже, что у футболистов прыткие подружки. Разрешите и мне потанцевать с вами.

Я даже не подумал искать Огрезу в ее доме. Должно быть, там уже полно фараонов.

Если только они не связали Огрезу и не бросили в камеру.

Но будем надеяться, что они ее еще не нашли.

Я помчался в рекламное агентство «Сонорвокс»: в этот поздний час вряд ли там удастся кого-нибудь застать, но попытаться стоит.

Агентство располагается в полуподвале служебного здания. Входишь со двора и спускаешься вниз на восемь ступенек.

Я увидел распахнутую стеклянную дверь, а за ней человека, державшего в руке метлу и тряпку. На нем фартук в синюю полоску, а подбородок не отваливается лишь из-за платка, который завязан узлом на макушке лысого черепа.

— Есть кто-нибудь? — спрашиваю.

Он прикладывает руку к правой вспухшей щеке.

— У меня флюс, — говорит он, с трудом выговорив букву «ф».

Замечаю, что с правой стороны он явно толще. Опухоль, что называется, налицо.

— Кроме вас и флюса, — говорю, — больше тут никого нет?

Он отрицательно качает головой.

— Все ушли в шесть. Агентство откроется завтра в девять утра.

— Знаете некую Пастиллу?

Он пытается улыбнуться, но улыбка оборачивается гримасой боли.

— Знаю, — отвечает.

— Видели ее? Где она?

— Нет, — говорит. — Я пришел всего пять минут назад.

Собираюсь уйти, но вижу, что он с адским усилием мне подмигивает.

— Почему бы вам не попытать счастья в «Завитушке»? — говорит. — Если там ее нет, то наверняка есть ее подруга. Знаете Пушинку?

— Нет, — отвечаю.

Он показывает ручкой метлы на правую стену.

Смотрю и вижу на стене цветной плакат — машину с открытым багажником. А в багажнике сидит блондинка.

— Красивая машина, — говорю.

На этот раз ему удалось улыбнуться, и он закивал головой.

— Получше Пастиллы, не правда ли? — говорит. — Загляните в «Завитушку», думаю, она там.

Мне захотелось вместо чаевых одним ударом избавить его от флюса. Но потом я передумал и дал ему сто лир.

Я слыхал о «Завитушке», но никогда в ней не был.

Насколько мне известно, это ресторан, который посещают спортсмены — футболисты, баскетболисты, регбисты — и игроки в покер. Под рестораном находится подземный бар «Виски рекой», и открыт он до пяти утра.

Куда мне теперь ткнуться — просто не знаю, так что стоит, пожалуй, в него заглянуть. Заодно и подкреплюсь чем-нибудь существенным, а то уже девять вечера.

Свой «блимбуст» я оставил на стоянке у ресторана в девять тридцать, а дверь «Завитушки» открыл ровно в девять тридцать одну.

Первое помещение приспособлено под бар. Справа стойка, слева — столики.

За столиками и на табуретках у стойки сидят восемь девушек.

Едва я вошел, все восемь обернулись и, увидев меня, присвистнули.

Тут, друзья, ошибки быть не может — так же вот свистим мы, когда видим шикарную блондинку. Можете считать меня кретином, но я опустил глаза, проходя по залу, а уши мои стали огненно-красными.

Я умею укротить любую красотку, которая мне встречается, но если их сразу восемь, я себя чувствую селедкой в окружении стаи акул.

Так что я ускорил шаг и оказался вне сферы досягаемости их глаз-пистолетов. Затем вошел в зал ресторана и почувствовал, что уши похолодели.

В зале полным-полно жующих и спорящих людей.

Тип в черном фраке одарил меня широкой улыбкой, устремленной прямо в мой пупок, а знаком показал в глубину зала.

— Синьор один? — спрашивает он.

Отвечаю, что да, один, и он подводит меня к столику, откуда еще не убраны грязные тарелки, а вся скатерть засыпана крошками.

Сажусь, а он начинает лихорадочно убирать со стола.

— Вечер немного тревожный, — говорит он. — И немудрено, после того что сегодня случилось! Вы, конечно, слыхали?

— Слыхал, — отвечаю.

— Игроки «Апатиа», едва об этом узнали, покинули свое убежище и примчались в город. Настроение у них довольно кислое.

Смотрю, куда он показывает глазами. Слева через два столика от меня за большим столом сидит куча народу.

По лицам сразу видно, что это игроки «Апатиа». Что у них за лица — не стану подробно рассказывать. Съешьте жабу вкрутую, к тому же подгнившую, и поглядите на себя в зеркало. Вот такие у них были лица.

— Бедняги! — вздыхает тип в черном. — Сейчас пришлю вам официанта.

Снимает грязную скатерть и уходит.

Я узнаю тренера «Апатиа». С виду он самый старший и сейчас о чем-то вполголоса беседует с игроком, который то и дело отправляет в рот кусок и согласно кивает.

Заказываю ножку верблюда а-ля зуав и полбутылки «бурбона». Ем, а сам не выпускаю из поля зрения стол с игроками.

У одного из них волосы подстрижены под гребенку, он разглядывает ломтики жареного картофеля в тарелке и каждый орошает слезой.

Сидящий с ним рядом одет в пиджак в розовую и желтую клетку. Смотрит на своего печального приятеля, потом толкает его локтем, и вилка бедняги вонзается в яблоко на самом верху корзины, стоящей посреди стола.

— Хватит слезу пускать! — говорит он. — В конце концов, он тебе матерью не доводился!

Тренер перегнулся через стол.

— Что там такое? — спрашивает.

— Джимми Короста все еще хнычет, — отвечает Пиджак в клетку.

— Успокойтесь, ребята, — говорит Лука Громини, — что произошло, то произошло. Официант, принесите бутылку коньяка, все равно завтра матч не состоится. Дай ему выпить, Петарда.

Все заволновались, загорланили.

— Я хочу играть, — говорит один.

— С кем? — отвечает второй. — Если «Буйни» выйдет завтра на поле, их всех упекут в тюрягу.

— Да их надо на электрический стул посадить! — восклицает третий.

Официант приносит коньяк, и Джимми Короста первым осушает добрый стакан.

И сразу же начинает рыдать.

— Брось, ведь тебе-то повезло, — говорит сидящий рядом игрок. — Собственно, ты должен радоваться. Займешь его место.

— Дудки, — отвечает Джимми Короста. — Я буду играть на краю. Место Оралы займет Петарда.

— Завтра центром нападения будешь играть ты, — говорит Лука Громини.

— Тем более что «Буйни-клуб» заранее опустил лапки, — добавляет игрок, которого мне не видно.

Кто-то засмеялся, а Джимми Короста покраснел как рак.

Он опрокинул еще стаканчик коньяку, и тут все посмотрели на дверь.

Входит человек с пачкой газет под мышкой.

— Завтра «Буйни» выйдет на поле! — кричит он, размахивая газетой. — Экстренный выпуск «Пенальти»!

В какие-нибудь десять секунд число клиентов удвоилось или даже утроилось. Все замахали руками, закричали, заспорили.

Продавец не успевает раздавать газеты и получать деньги.

Вокруг него толпятся люди и буквально вырывают газеты из рук.

Лука Громини тоже подбегает, хватает стопку газет и бросает ее на стол. Одну газету он оставил себе.

В общем гаме я еле слышу, что говорят за столом футболистов.

— Ну и наглецы!

— Убийцы!

— Они утверждают, что невиновны.

— Посмотрим, однако, что думает полиция.

— Пусть только осмелятся выйти на поле, — говорит Пиджак в клетку, — увидят, что думает полиция.

— Доктор, — обращается к тренеру Джимми Короста. — Если вы меня поставите на место Петарды, я, черт побери, забью им столько голов, что ворот не хватит! — И — хлоп! — осушает еще стакан вина.

— Ну уж это ты брось! — восклицают сразу несколько игроков.

Джимми Короста снова покраснел как помидор, а Лука Громини вскочил и схватил бутылку коньяку.

— Хватит глушить коньяк! — кричит он. — Официант, унесите бутылку. Раз игра состоится, все должны быть в лучшей форме. Успокойтесь, ребятки, и держитесь молодцами.

Человек двадцать сгрудились у столика футболистов.

— Вива «Апатиа-клуб»! — кричит кто-то из них, и сумятица возрастает еще больше.

Мне приходится на миг переключить свое внимание на ножку а-ля зуав, чтобы насквозь пронзить ее вилкой, и тут поднимаю я глаза, и взгляд мой падает прямо на блондинку, которая появилась в проходе.

Она не в неглиже, как на фото, но это не важно, друзья. Я ее сразу узнал — Пушинка.

На ней вечернее платье без бретелек, и начинается оно на добрый метр ниже шеи, а кончается на целых полметра выше колен.

Волосы цвета топленого масла разделены пробором, а справа на лицо спадает золотистая прядь, закрывая глаз.

Второй глаз, который я вижу, похоже, темно-синий. Большой, с бахромой ресниц цвета антрацита.

Пушинка медленно идет по залу. Она явно никуда не торопится — дает клиентам возможность разглядеть ее во всех подробностях.

Но момент она выбрала неудачный.

Даже если бы она стала кувыркаться в воздухе, ухватившись за люстру, никто бы не обратил на нее внимания.

Начинаю думать, что все эти болельщики рехнулись — упустить такой спектакль! Потом вижу, что она останавливается и отыскивает кого-то взглядом. Пришлось мне совсем перегнуться через стол, чтобы увидеть, как она прошла в конец зала и открыла внутреннюю дверь, ведущую в подземный бар «Виски рекой».

Сую в рот последний кусок, обильно оросив его «бурбоном».

Потом мне приходит в голову, что я лишь зря теряю время в этом сумасшедшем доме.

В одном углу клиенты яростно дерутся, и в воздух уже летят стол и пара стульев.

Стол футболистов погребен под телами спорщиков.

До меня еле слышно доносится голос Луки Громини:

— О составе я успею подумать завтра утром.

Тип в черном подошел с блюдом разных сыров.

— Знаете некую синьорину Пастиллу? — спрашиваю, беря кусок акульего сыра.

— Пастиллу? — повторяет тип, приготовившись отрицательно покачать головой.

— Тиллу, — говорю я.

— А-а, такую знаю, — отвечает.

— Сегодня вечером она не приходила?

— Сюда она очень редко заходит. Чаще заглядывает в «Виски рекой». Попробуйте узнать там, но не думаю, чтобы сегодня… у нее наверняка неприятности из-за этой истории. — И показывает на стол игроков.

Он уходит с блюдом сыров, продолжая сокрушенно качать головой.

Кончаю есть и пить, зову официанта и расплачиваюсь.

Встаю и направляюсь к дверям подземного бара, но, подойдя к столу футболистов, останавливаюсь.

Не вижу Джимми Коросты. И не заметил, чтобы он выходил. Похоже, он спустился в «Виски рекой».

Иду туда и я.

Бар маленький, как коробочка из-под сигар.

В одном углу — проигрыватель, а вдоль всей правой стены — буфет с батареями бутылок.

Проем в глубине ведет в другую комнату, примерно тех же размеров.

Еще рано, и в баре никого нет. Впрочем, кое-кто есть. Рыжеволосая девушка, облокотившись о стойку, в такт музыке дрыгает ногами.

В музыке я разбираюсь плохо, но, кажется, это медленное ча-ча-ча.

Посреди полутемного бара танцует парочка. А может, они и не танцуют.

Должно быть, он баскетболист. Ростом не меньше двух метров двадцати сантиметров, а она приклеилась к его ногам и обнимает за талию обеими руками.

Он держит ее за голову (волосы у нее, кстати, светло-каштановые) точно так же, как баскетболист держит мяч, перед тем как бросить его со штрафного по кольцу. Шаг вперед и шаг назад, а взгляд прикован к маленькой потухшей люстре в форме баскетбольного кольца, висящей в середине зальчика.

Очевидно, он прикидывает, как поточнее бросить голову девушки в люстру. Но я не стал дожидаться, пока он на это решится.

Шагаю прямо в соседнюю комнату и жду, когда глаза привыкнут к полутьме.

Наконец различаю горящую свечу в глубине зала и неподвижно стоящую посреди зала парочку.

В противоположном углу на диване высится глыба, а рядом на столике стоит бутылка виски и два стакана со льдом.

Подхожу к стойке, беру Б. Д., иными словами «бурбон» двойной, и возвращаюсь.

Внимательно разглядываю глыбу и наконец различаю сидящего на диване Джимми Коросту и сидящую у него на коленях девицу, Пушинку.

Сажусь на диван в семидесяти сантиметрах от них.

— Перестал кропить слезами жареный картофель? — спрашиваю.

Пушинка впилась в губы Джимми Коросты, а он только беспомощно взмахивает руками.

Опрокидываю полбутылки «бурбона» и ставлю стакан рядом с двумя другими.

— Так-то ты готовишься к завтрашней встрече?

— Занимайся лучше своими делами, — отвечает, не оборачиваясь, не он, а она.

Ну а он начинает судорожно дрыгать ногами.

Хочу ему помочь, но тут вижу, что Пушинка взмыла в воздух на добрых полтора метра, пролетела чуть ли не через весь зал и растянулась возле свечи.

На месте Пушинки выросла серая тень.

По голосу догадываюсь, что это тренер Лука Громини:

— Жалкий ублюдок! Что ты творишь, ведь завтра игра!

— Я в отличной форме, поверьте мне, доктор! — восклицает Джимми Короста, но видно, что он пьян, и слова у него все какие-то искаженные.

Тренер хватает Джимми за пиджак, ставит его на ноги и пытается удержать в равновесии четырьмя увесистыми пощечинами.

Потом подталкивает его к выходу и двумя пинками под зад переправляет к лестнице.

— Завтра тебе играть, проклятый болван! Ты должен играть, понял? А может, хочешь, чтобы я выгнал тебя из команды?

— Нет, доктор, я в отличной форме. Завтра сами увидите. Шесть голов забью! Целых шесть.

Нагибаюсь и смотрю, как они идут к выходу. А баскетболист все никак не решается бросить по кольцу.

По-прежнему держит девушку за голову и не отрывает взгляда от люстры.

Вторая парочка застыла в центре комнаты.

Под свечой Пушинка, похожая на пятно топленого масла, поднимается и поправляет платье.

— У тебя вытащили стул из-под задика? — говорю.

Она смотрит на меня своим темно-синим глазом, потом берет свечу и идет взглянуть на меня вблизи.

Засовываю указательные пальцы за пояс брюк, пока она водит свечой вверх-вниз. И когда подносит ее к моему носу, присвистывает.

Точно так же, как недавно свистели девицы в баре.

— Какой спортсмен! — восклицает она, перестав свистеть. — Неужели ты играешь в регби?

— Я не играю в регби, — отвечаю.

Она начинает нашептывать мне нежные слова прямо в адамово яблоко.

— Как я рада, — говорит, — мне не по вкусу регби. Предпочитаю футбол. У тебя вид и рост вратаря. В какой ты команде играешь?

— Ты мне свечой спалишь ухо, — говорю. — У меня легковоспламеняющиеся уши.

Она дует на свечу и бросает ее на диван.

Обнимает меня за шею.

— Наверно, ты потрясающий вратарь, — говорит, — непробиваемая стена перед воротами. Можно звать тебя Стена?

— Зови как хочешь, — отвечаю.

Она заворковала совсем нежно и тихо.

— Стеночка! — прошептала она мне на ухо. — Хочешь узнать, как меня зовут?

— Уже знаю, — отвечаю я. — Тебя зовут Пушинка. Я тебя уже видел.

— Где?

— В багажнике автомашины.

Она хихикнула.

— Ты очарователен, Стена, — пропела она. Потом попыталась поцеловать меня в губы, но в темноте промахнулась.

Она укололась о мою бороду и отпрянула назад сантиметра на два.

— Сожалею, что у тебя увели дружка, — говорю.

— Кого? Джимми Коросту? Тем хуже для него, — отвечает. — Я звала его к себе домой, а он тут уселся.

Она снова попыталась меня поцеловать и опять не попала в цель.

— Где у тебя губки, моя Стеночка?

— Он запасной игрок? — спрашиваю.

— Да. Бедняга! Ему так хотелось сыграть за основной состав, но до сих пор не удалось. Если бы не сегодняшнее несчастье, тренер, видно, так и не решился бы.

— Может, его потому не ставят, что ты выводишь его из формы? — говорю.

Она засмеялась.

— Я? — переспрашивает. — Да сегодня же первый раз!

Заключаю ее в объятия и сажаю на диван.

— Послушай, — говорю, — он за тобой ухаживал?

— Ну, немножко ухаживал… но я не отвечала… была тверда!

— Почему же ты уступила как раз сегодня вечером? Может…

Она не дала мне договорить. На этот раз ей удалось попасть точно мне в рот, и пришлось ее боднуть головой, чтобы высвободиться.

— Может, ты потому передумала и зажгла зеленый свет, что ему завтра играть? — говорю.

— Э, оставь… Ты часом не ревнуешь ли? — говорит.

— Где Тилла?

— Тилла? — переспрашивает, и я чувствую, что она на миг затаила дыхание, но потом опять вся словно растаяла.

— Зачем она тебе, моя Стеночка? Ведь у тебя есть я, не так ли?

Хватаю ее за руки и завожу их за спину.

Носом смахиваю прядь волос, ниспадающую ей на глаз.

Вижу, что он такой же, как первый.

— Где Тилла?

— Не знаю. Пусти меня.

— Скажи, где Тилла, тогда отпущу, — говорю.

— Клянусь, не знаю, — отвечает. — Прошу тебя, Стеночка, мне больно! Я ее уже три дня не видела.

— Зачем ты хотела заманить к себе сегодня вечером Джимми Коросту?

Она не отвечает и пытается проскользнуть у меня под ногами.

Отпускаю ее, и она уже встает на ноги, но тут я увесистой пощечиной отправляю ее в другой конец зала.

Сейчас танцует уже другая пара, а музыка иная, немного повеселее. Но прежняя парочка упорно топчется на месте.

Смотрю на колышущиеся в полутьме тени, протягиваю руку и на ощупь беру со столика стакан «бурбона». Осушаю его залпом, слегка, правда, поморщившись.

Это не мой стакан, и в резервуар потек не «бурбон».

Увы, это виски, которое здесь продают изрядно набравшимся клиентам, когда те уже не в состоянии понять, мужчины они или женщины.

Отыскиваю на стойке свой стакан и смягчаю немного неприятный привкус, оставленный мерзким виски.

А заодно роюсь в памяти и кое-что выуживаю.

Вспоминается, что в свое время я прочитал в газете о команде, вышедшей на поле в самом плачевном состоянии. Футболисты казались совершенно обессиленными. Они шатались по полю и, когда им попадал мяч, обнимали его и целовали, шепча: «Куколка моя!» Команда противника с величайшей легкостью забила двадцать пять или двадцать шесть голов. И кажется, тогда выиграл именно «Буйни-клуб»?

Теперь вспоминаю: тогда назревал грандиозный скандал, но ничего не удалось доказать.

Вот почему с той поры все команды, которым предстоит встретиться с «Буйни», за два дня до игры прячутся в тайное убежище. Только так можно спасти футболистов от обольстительных красоток, нанятых Ого Пальмой. Впрочем, и сам Пальма, чтобы не рисковать, прячет своих игроков.

Ну и нравы, друзья мои!

Вижу, что Пушинка поднимается.

Иду ей навстречу и обнимаю за талию.

Мы тоже становимся танцующей парой.

Наклоняюсь и говорю ей на ухо:

— Послушай, малютка, кто-то устроил этот чудесный вечер, чтобы игроки «Апатиа» вышли на поле полумертвыми. Что такая была задумка, я просто уверен.

Она явно принимает мою щеку за резиновую подушку и приникает к ней лицом.

— О моя Стеночка! — вздыхает она.

Танцуем. Делаю два шага вперед и останавливаюсь.

— Ты, — говорю, — и вся банда там наверху знали, где укрылась «Апатиа», и рассыпались по окрестностям в ожидании удобного случая. Из кожи лезть вам не приходится. Достаточно пройтись, покачивая бедрами, и зазывно улыбнуться, чтобы эти юнцы ринулись к вам. Едва до вас дошла радостная весть, вы все помчались в штаб. Джимми Короста за тобой ухаживал, но ты его отвергала, ведь он был запасным. Однако сегодня вечером, когда узнала, что завтра он будет играть, ты ему мило улыбнулась, и он бросился к тебе в объятия.

— Ты ничего не сможешь доказать, Стеночка моя!

Она обнимает меня за шею.

Делаю два па и останавливаюсь.

— Тилла тоже входит в вашу банду, — говорю. — Еще бы, ведь она сестра Ого Пальмы, а он-то, верно, все и организовал. Но Тилле в этот раз и трудиться не пришлось. Ее игрок сам, по своей воле, угодил в сеть. А она его приласкала слишком крепко.

— Пожалуй, Тилла перестаралась, — говорит Пушинка.

Я выскальзываю из ее объятий.

В зале так темно, что она этого не замечает и продолжает танцевать одна.

Во втором зале танцующих пар стало уже три.

Баскетболист все еще готовится к броску, никак не решаясь издали поразить кольцо.

Плачу за Б. Д., который выпиваю до последней капли, и иду в ресторан.

Стол футболистов пуст. Должно быть, все отправились спать.

В зале тоже никого нет.

А вот в баре сидят три девицы. Когда я прохожу мимо, они снова присвистывают.

На улице продавец газет выкрикивает заголовки экстренного выпуска газеты «Солнце Юга»: «Президент „Буйни-клуб“ комендаторе Ренато Четвертьвола подал в отставку, но она была отклонена Консультативным советом».

Глава седьмая

Скорость зависит и от качества горючего. Капризный кот. Действенная система, чтобы измотать спортсменов.

Покупаю газету и иду на стоянку к своей машине.

Последние известия я прочел мгновенно.

Ну и дела, друзья! Наверно, отстраненные полицейские — болельщики команды «Буйни-клуб».

Выбрасываю газету в окошко и закуриваю.

Поняли, друзья, в какую я попал переделку?!

Дал себя провести зеленоглазой красотке с потрясающими коленками. Красотка эта входит в банду, которая высасывает все соки из футболистов перед матчем с командой, где тренером ее брат, да вдобавок она, видно, устранила лучшего игрока, огрев его бутсой по голове.

Я слыхал о всяких трюках, подлых уловках и о коррупции в среде футболистов, но этот фокус поудивительней, чем омар, играющий на скрипке.

И все-таки зачем было Огрезе приходить ко мне и рассказывать басни? Ответа я не нахожу.

Трам нашел бы его немедля.

«Просто она ненормальная», — сказал бы он.

Легко называть человека ненормальным, когда больше ничего не можешь про него сказать.

Пытаюсь пошевелить шариками, но похоже, они легли спать.

Уже далеко за полночь.

Включаю мотор и еду на первой скорости.

Все тот же внутренний голос шепчет мне в ухо: «Встань на колени перед лейтенантом Трамом, покорно протяни запястья и попроси прощения».

Хочется съездить себя по уху — пусть больше не подает свои дурацкие советы.

Куда все-таки спряталась Огреза?

Если найду, клянусь, пробью штрафной по ее ягодицам.

Да, но если ее не разыскал Трам со всеми его фараонами, то я могу спокойно идти спать.

В горле снова привкус того лака для полов, который в «Виски рекой» выдают за настоящее виски, и приходится его глушить «бурбоном», залитым в рулевой щиток.

Еду домой.

У бара собралась толпа, и в животе у них явно рыбы бунтуют, а в горле громкоговорители разоряются. То и дело стекла в кафе разлетаются вдребезги.

На Корсо Векселини через дорогу катится столик, и приходится затормозить, чтобы не сбить его.

Приезжаю домой, ставлю машину на стоянку и вдруг вижу за углом бампер полицейской машины.

Черт возьми, меня уже ждут!

Они меня еще не заметили, и, пожалуй, стоит вернуться в машину и дать стрекача. Но не успеваю я повернуться, как в кишки мне впивается взбесившийся кот и начинает их раздирать.

Все это проклятое виски!

Хватаюсь руками за живот, сгибаюсь пополам. Потом делаю рывок, достойный чемпионатов мира по спринту, и, пересекая улицу, на лету отыскиваю в кармане ключ от парадного.

С первой же попытки попадаю ключом в замочную скважину, открываю дверь, и… по бокам у меня вырастают две тени.

— Идем, Пипа, тебя ждут в Центральном управлении, — говорит одна из теней.

Пытается схватить меня за рукав, но я уже одолел первый лестничный марш.

— У меня срочное дело, — кричу, — зайдите попозже!

Фараоны бросаются за мной в погоню, но благодаря отменному горючему в животе я отыгрываю у них с каждой секундой десяток метров.

Распахиваю дверь квартиры и даже не успеваю ее захлопнуть; пролетаю, как снаряд, через гостиную, одолеваю коридор и врываюсь в туалет.

Когда я потом взглянул на дверь, то увидел на пороге двух фараонов.

— Все, попался, — говорит один, морщится и захлопывает дверь. — Мы тебя подождем в гостиной! — кричит он.

Черт побери, только этого кота в животе мне не хватало!

Наверно, ножка верблюда а-ля зуав была несвежей. И почему это всегда происходит в самый неподходящий момент?!

Когда я вышел из туалета, кот успокоился.

Прямо к моему локтю тут же прилепляются оба фараона.

— Думали, ты наладился удрать, — говорит один из них. — Я хотел выстрелить тебе по ногам.

— Не собирался я удирать, — говорю. — Прогулка в Централку всегда доставляла мне одно удовольствие. Это самое приятное место в городе.

— Кончай болтать, — говорит второй из фараонов. — Лейтенант Трам дня без тебя не может прожить.

Мы направляемся к дверям.

— Обычно он сам наносил мне визит, — замечаю. — Зачем я ему понадобился на этот раз?

— Он сам тебе скажет, а то нам ты не поверишь.

Мы уже подошли к дверям, как вдруг зазвонил телефон.

Бросились к нему все трое, но выиграл состязание я и прижал трубку к уху.

Плюхаюсь в кресло, вскидываю ноги и правой подошвой врезаюсь в пузо одного фараона, а левой — в пузо второго.

— Яко Пипа слушает. Кто говорит?

Отвечает мне голос Огрезы:

— Пастилла. Я вас весь день жду.

Делаю нежные глаза и вздыхаю.

— Сокровище мое, где ты?

— В вашей конторе, — отвечает. — Меня разыскивает полиция…

Я не дал ей договорить.

— Никуда не двигайся, любовь моя, жди меня там.

Кладу трубку и подбираю ноги.

— Кто это был? — спрашивает один из фараонов.

— Возлюбленная, — отвечаю. — Она ждет меня.

— Надеюсь, она не будет ждать тебя стоя, — говорит второй. — Ведь ждать придется долго.

Ударяю его коленкой в спину, и он врезается в живот своего коллеги, потом завожу руки второго фараона за спину первому.

Крепко связываю обоих брючным ремнем и веду к их машине. Сажаю на заднее сиденье и, сорвав электропроводку, обматываю ею запястья и лодыжки пленников, чтобы они немного передохнули. Бедняги фараоны слишком много трудятся и имеют право на кратковременный отдых.

Спустив все четыре шины полицейского авто, иду к своему «блимбусту» и укатываю.

Подъезжаю к переулку за домом, где находится моя контора.

Прямо напротив служебного входа стоит тип и притворяется, будто читает газету.

— В такой-то темноте читаете, — говорю. — Вы кого обмануть собираетесь?

Ответить он не успел — я запихал ему газету в рот, а самого сунул вниз головой в мусорный бидон. Отнес бидон к идущему слегка под уклон бульвару и положил на бок, чтобы он мог без помех катиться километра два. Потом толкнул бидон ногой, а сам вошел в здание через служебный вход и сел в лифт.

За шесть этажей до цели кот в животе внезапно проснулся и опять впился в меня всеми когтями.

Черт побери, ну и дела!

До самого последнего этажа я судорожно дергался в ритме ча-ча-ча.

Выскочил из лифта, со сверхзвуковой скоростью влетел в коридор, распахнул дверь конторы, вихрем пронесся по ней, опрокинув в темноте стул, и ворвался в туалет.

За всю мою многолетнюю карьеру детектива такое случилось со мной, друзья, впервые.

Мой живот переварит даже яичницу из шин для грузовиков, а кишкам и соляная кислота нипочем. Просто не понимаю, как это верблюжья ножка могла причинить мне такие страдания.

Нет, я кретин! Да-да, кретин! Как я раньше не вспомнил? Ведь в баре «Виски рекой» я ошибся стаканом и вместо «бурбона» выпил виски, предназначенное, видимо, Джимми Коросте.

Виски, разбавленное дозой слабительного для слонов, друзья мои, наконец-то я сообразил! Понимаете теперь, до чего они там додумались?

Чтобы вывести из строя футболиста накануне игры, огненно-страстной девицы им мало. Надо еще напоить его изрядной дозой слабительного. Вот тогда он точно будет на поле еле ноги передвигать.

К тому же есть надежда, что в тот самый момент, когда он соберется пробить по воротам, он схватится за живот и помчится в уборную.

Джимми Короста, оттого что изрядно опьянел и оттого что рядом был тренер, не решился пойти к Пушинке домой, а захотел посидеть в баре. Вот и пришлось ей расстараться со слабительным.

А потом в «Виски рекой» появился я.

Вхожу в свою контору; впечатление такое, будто ноги я позабыл в баре.

По счастью, брюки у меня узкие, и это помогает мне кое-как держаться на ногах, однако приходится временами хвататься то за стул, то за стенку.

Темно — хоть глаз выколи, а свет я зажечь не рискую.

Может, один из фараонов стоит и пялится на мое окно — не загорится ли в нем свет.

Вот и приходится пробираться ощупью.

Тут где-то должна прятаться Огреза. Пока что я не смог оглядеться вокруг, но она-то наверняка видела, как я вошел, и уж по крайней мере — слышала.

Я нашел ее под своим письменным столом, куда я обычно убираю ноги.

Хватаю ее за волосы и выволакиваю наружу. Чувствую, что она вся дрожит.

Из вороха одежды доносится тоненький голосок:

— Синьор Пипа.

— Это все, что осталось от синьора Пипы, — отвечаю.

Облокачиваюсь о письменный стол и вижу два стеклышка рядом с моим носом.

Должно быть, это глаза, решаю я еще и потому, что ее губы ищут что-то возле моего подбородка.

Такое впечатление, что и мой письменный стол вконец обессилел.

С великим трудом мне удается помахать рукой.

Ладонь натыкается на что-то твердое, и Огреза падает на пол.

Слышу, как она всхлипывает — похоже, где-то у зеленого кресла, — и на ощупь направляюсь к ней.

По дороге спрашиваю:

— Откуда ты явилась и как тебе удалось сюда проникнуть?

Она отвечает мне в промежутках между всхлипами:

— Полиция разыскивает меня, и я не могу вернуться домой. В свое бюро — тоже. Вот я и пришла к вам. Только вы можете мне помочь.

— Как ты сюда пробралась? — спрашиваю.

— Поднялась и постучала, — отвечает, — думала, вы у себя в конторе. Тут я услышала сирены полицейских машин, подъезжавших к дому. Я спряталась. Полицейские ушли и оставили дверь открытой.

Все ясно: Трам снова вмешался в мои личные дела и, как всегда, нарочно забыл закрыть дверь. Обвиню его в нарушении неприкосновенности жилища.

— Я решила, что сюда они больше не вернутся, — говорит Огреза. — И подумала, что это надежное убежище и тут никто меня не станет искать. Я вошла и стала ждать вас. Потом нашла номер вашего домашнего телефона и начала регулярно звонить вам каждые полчаса.

Она поднялась и села в кресло.

— Ты рассказала мне тьму небылиц, — говорю, — и на меня по твоей вине обрушилась лавина бед. Я постараюсь выжать из тебя правду, как выжимают сок из лимона. И будь уверена, это я умею. Но сейчас у меня нет времени. Надо перебираться в другое место — самое большее через пять минут сюда набежит толпа фараонов. И уж тогда вопросы буду задавать не я, а те, кто электричество не экономит. Они не поленятся всю ночь тебя допрашивать. Ведь по счету-то платить не им. Давай, поторапливайся, Огреза.

Хватаю ее за руку и толкаю к двери. На самом же деле хватаюсь за нее, чтобы не упасть.

— Я вам сказала правду, Пипа.

— Об этом поговорим в более подходящий момент, — отвечаю.

Мы спускаемся на лифте и выходим в переулок.

Подбегаем к «блимбусту», я сажусь за руль, она устраивается рядом.

Беру бутылку «бурбона» и щедро пополняю запас горючего в животе.

Кот в кишках задергался было, но, к счастью, тут же утих.

Фараон которого я сунул в бидон с мусором, похоже, выбрался оттуда и поднял тревогу: откуда-то уже несутся полицейские машины.

Я хорошо знаю здешние дороги и незаметно выскальзываю из сетей.

Без всяких происшествий выбираюсь на дорогу до Длинных Столбов и, едва мы выезжаем на прямую, поудобнее устраиваюсь на сиденье.

Ноги у меня по-прежнему ватные, но теперь мне легче сидеть и давить на педали.

Огреза прижалась к окошку, ей явно хочется что-то мне сказать.

— Давай, — говорю, — выкладывай свою историю.

— Я все вам рассказала утром — чистую правду.

Мне захотелось оторвать руль и хлопнуть им Огрезу по голове. Но я подумал, что тогда трудно будет управлять машиной, и подавил это желание.

— Утром, — говорю, — ты мне наврала с три короба. Для начала: в холодильнике не было никакого футболиста, а лежала бутса.

— Не знаю, как такое могло случиться, — отвечает Огреза. — Я, когда открыла холодильник, увидела там Оралу.

— Брось, — говорю, — рассказывай свои байки кому-нибудь другому. А мне объясни одно: зачем ты меня впутала в эту историю? Зачем отправила мне по почте холодильник, а потом пришла и дала три ассигнации по десять тысяч лир?

— Я уже говорила: чтобы вы нашли убийцу моего Капустини. Ведь полиция наверняка обвинит меня и брата.

— Послушай, малютка, — говорю. — Теперь я знаю, как все было. Ты и твой братец придумали чудесную штуку, чтобы выиграть встречу. Собрали банду классных девиц и поручили им ласками и тасками вывести из строя игроков команды противника. Да вдобавок для каждого игрока предназначалась слоновья доза слабительного.

Огреза заплакала.

— Не знаю, как вы все это раскрыли, но, клянусь, я тут ни при чем. Я умоляла брата не делать этого, но он меня не послушал. И его можно понять. Такую штуку проделали и с его командой. Однажды мы проиграли, пропустив двадцать пять голов и не забив ни одного. Наши на ногах не держались!

Значит, тогда жертвой стал «Буйни-клуб».

— Ты взялась уложить на лопатки самого сильного игрока, — продолжаю, — позвала к себе домой, а потом огрела по голове бутсой. Может, ты не надеялась на слабительное?

Она так бурно зарыдала, что весь руль слезами облила.

— Вы самый настоящий кретин! — говорит она в платок, но громко, чтобы я слышал.

Потом она немного успокаивается и довольно связно продолжает рассказ:

— Я не хотела, чтобы Орала так плохо выглядел на поле. Я очень ему симпатизировала и надеялась, что президент перекупит его в нашу команду. Влюблена в Оралу я не была, но меня к нему влекло, и, может, в конце концов я и влюбилась бы. Брат знал, где укрылась «Апатиа-клуб», и послал туда девушек. Две из них манекенщицы из моего рекламного бюро, остальные обслуживают клиентов в «Виски рекой». Это я предложила Орале спрятаться у меня дома. Брат ни о чем не догадался бы, а Орала сохранил бы спортивную форму до завтрашней игры.

Она снова закапала в платок.

— Еще я немного… — всхлипнула пару раз и докончила — да, еще я немного ревновала его к Пушинке. Ну, к одной моей подруге.

Черт побери! По голосу похоже, она правду говорит.

— Ну хорошо, — ору я, — допустим, голову ему проломила не ты и ты видела, что в холодильнике лежит мертвец, однако кто-то его оттуда вытащил и сунул под кровать, прежде чем ты отправила мне холодильник. Так или не так?! Где ты была в тот момент?

Я резко свернул с дороги, затормозил и потушил фары.

Она обхватила голову руками — явно ждет пощечины, но у меня нет на это ни секунды.

Спрыгиваю на землю, перескакиваю через яму и бросаюсь в заросли ежевики.

Проклятый кот снова принялся раздирать меня когтями.

К машине я вернулся спустя пять минут.

Теперь даже узкие брюки меня не держат, и я не столько иду, сколько ползу.

Хватаюсь за ручку дверцы.

— Садись за руль, — говорю Огрезе. — Я не могу.

Она открывает дверцу, помогает мне влезть в кабину.

Я плюхаюсь на сиденье, а она зажигает фары, включает мотор и постепенно набирает скорость.

Когда мы хорошенько разогнались, она сказала:

— Может… я думаю, его вынули из холодильника, когда я пошла купить марки.

Глава восьмая

Иной раз можно потерять веру в человека. А это хуже, чем потерять бумажник, не правда ли? Но ничего, потом все образуется.

— Не могла сказать сразу, что выходила, — говорю, но, похоже, слова так и не вылетели изо рта.

Должно быть, у меня отказали голосовые связки.

Ну и слабительное, друзья!

Пытаюсь представить себе, как бы вышел завтра на поле Джимми Короста, выпив тот стакан слабительного, разбавленный виски. Пытаюсь, но не могу, даже приблизительно не могу.

Чувствую себя совершенно выпотрошенным. Выпей я сейчас стакан «бурбона», он у меня тут же через отвороты брюк выльется.

Без сил лежу, откинувшись на спинку сиденья.

Пять раз глубоко вздыхаю, тихонько шевелю левой рукой, потом правой.

Поворачиваюсь и смотрю на Огрезу.

Она не отрывает глаз от дороги и крепко держит руль.

Дозволенную скорость она, кажется, не превышает.

— Мне очень жать, — говорит она.

Такое ощущение, будто шарики совсем из мозга улетучились. Закрываю глаза и погружаюсь в забытье.

Когда я проснулся, то почувствовал, что слабость немного прошла, и даже смог без особого труда пошевелить рукой.

Открываю щиток и вынимаю бутылку «бурбона».

Четверть бутылки уцелела, и я опрокидываю ее в живот, а бутылку выкидываю в окошко.

Замечаю, что мы стоим у края дороги.

— Черт возьми!

Огреза по-прежнему сидит, облокотившись о руль и обхватив руками голову.

— Почему остановилась? — спрашиваю.

Она выпрямляется и смотрит на меня.

— Хотела дать вам отдохнуть, вы в этом нуждались, — отвечает.

— Лучше нам ехать дальше, — говорю.

Но нестись как на пожар не стоит. Куда нам теперь торопиться?

Она заводит мотор, и мы трогаемся в путь.

Уже занимается утро, небо светлеет, и звезды постепенно тают в голубизне.

Начинается новый день; чем он кончится — не знаю, но беды будут преследовать нас с рассвета и до заката.

А главное, не вижу выхода из этой проклятой истории.

Если голову Капустини проломила не она, то кто же?

У меня нет ни малейших улик, способных навести на верный след.

— Значит, ты пошла купить марки?

Она кивает.

— Разве я вам не говорила?

— Нет, — отвечаю, — не говорила. Ты вышла до того, как поставила холодильник в упаковку?

— Да.

— Сколько времени прошло с того момента, как ты заметила, что в холодильнике лежит Орала, и до твоего ухода?

— Не меньше сорока пяти минут.

Я аж присвистнул.

За это время вполне можно сдохнуть от удушья.

— Я была в отчаянии и не знала, что делать, — продолжала она, — вначале хотела сообщить брату, но не знала куда. Позвонила в его клуб, но там никто не знал, где он укрылся вместе с командой. В конце концов меня осенило. Я поискала и нашла в телефонной книге ваш адрес. Потом вышла купить марки.

Я не сказал ей, что, когда она открыла холодильник. Капустини еще был жив.

Не то она возьмет и разрыдается, дорогу перестанет различать и опрокинет мой «блимбуст» в канаву.

— Когда ты вышла, — говорю, — убийца без труда успел перенести Оралу в другое место. Он прятался у тебя в квартире.

Чувствую, что она начинает дрожать в такт вибрации корпуса, и велю ей перестать, иначе она мне машину развалит.

Уже поздно бояться.

Рассказываю ей, как я встретил Пушинку в «Виски рекой» и как ошибся стаканом.

Она засмеялась, и мне захотелось оторвать ей руку и выбросить в окно. Но я слишком ослаб, и потом, не знаю, что случится, если я резко повернусь.

На факторию мы прибыли часам к пяти.

Я попросил у брата Эрколе парочку пилюль на цементе и дюжину кислых лимонов.

Закупорив все выходы, я умял яичницу из двадцати пяти яиц и курицу, зажаренную в витаминах.

Полбутылки «бурбона» окончательно восстановили мои силы.

Огреза тоже изрядно подкрепилась. Покончив с едой, мы снова сели в машину и подъехали к фургону.

Грег доложил мне, что все спокойно и мирно. Ни он, ни Фернанда ночью ни на миг не сомкнули глаз.

Тонналярда вылез из кабины, потянулся, зевнул, натянул на голову берет и затолкал в него уши.

— Что будем делать, хозяин? — спрашивает.

— Не знаю, — отвечаю. — Ты зачем завел мотор?

— Не заводил я никакого мотора, это футболисты храпят.

Открываю борт фургона, хватаю Ого Пальму за ногу и стаскиваю вниз.

Ого Пальма протер глаза и вдруг увидел сестру.

Не успел я перехватить его руку, как он отвесил Тилле оплеуху.

— Что ты там натворила? Отвечай, — кричит Пальма.

— Брось, — говорю.

Наношу ему прямой удар с правой точно в ухо.

Он валится на землю и головой попадает под струю колонки, из которой поят скот.

Хватаю его за пояс брюк и ставлю на ноги.

— Вот так компот! — восклицает Тонналярда.

— Это, — говорю, — аванс, остальное получишь потом. Должен же я заплатить за слабительное, выпитое по твоей вине.

Ого Пальма вытирает лицо рукавом рубашки, а сам глядит на меня широко раскрытыми глазами.

— За слабительное? — переспрашивает.

— Ну да, ты, конечно же, ничего не знаешь!

Он поворачивается к сестре и, кажется, вот-вот выстрелит в нее зрачками, вылезшими из орбит.

— Дура чертова! Ты ему все взяла и выложила!

И бросается на нее.

Я вытягиваю ногу и на лету, когда он падает головой в луговую траву, хватаю за рубашку, заламываю ему руки, сую их в брюки и застегиваю на последнюю ременную дырку.

— Она мне ничего не рассказывала, — объясняю. — Я сам узнал в «Виски рекой», кого ты поишь слабительным.

Слышу звуки танцевальной музыки, смотрю вверх.

Футболисты откинули борт фургона, высунулись и не сводят с меня глаз.

— Эй, — говорит один из них, — как вы смеете так грубо обращаться с нашим тренером?

— Этой ночью, — говорит Ого Пальма, — он был в «Виски рекой», а убийцу и не думал искать.

— Значит, его не нашли? — спрашивает кто-то из футболистов.

— Где там! — восклицает Пальма. — Топчемся на месте.

— Не пора ли его проучить, этого детектива?

Полсекунды спустя все они окружили меня и засучили рукава.

Но никто не успел даже руки поднять, как Грег ворвался в толпу и оскалил клыки.

Фернанда и двое ее кузенов ринулись ему на подмогу и дали ясно понять, что шутить не собираются.

Футболисты тут же отпрянули назад.

Все сбились в кучу у фургона и глядят на меня.

— Увы, — говорю, — не сумел я его найти.

— Что же теперь будет?

Мне неприятно отвечать, но надо.

— Ничего, — говорю, — все вернемся в город, а там видно будет.

— Сдадите нас полиции? — спрашивает Ого Пальма.

Я развожу руками и впиваюсь взглядом в кончики ботинок.

— Ну и паршивый же детектив нам попался! — восклицает один из игроков.

Огреза начинает всхлипывать.

— Клянусь тухлой свиной тушенкой, но так дело не пойдет! — говорит Тонналярда. — Вы мне пообещали, что команда сыграет матч.

Уши у него снова выскочили из-под берета.

У меня не хватает мужества посмотреть этим людям в лицо.

Черт возьми, такое с тобой случилось впервые, Яко Пипа!

Музыка умолкает, начинают передавать последние известия.

Мы слушаем, боясь пропустить хоть слово.

Диктор сообщает, что команду «Буйни» еще не нашли, но полиция ее ищет и наверняка найдет. Во всяком случае, билеты распроданы, и стадион не сможет вместить всех желающих, так что перекупщикам будет полное раздолье. Никто не хочет упустить момент задержания и ареста всей команды, когда она выйдет на поле. Зрелище будет незабываемое. Но маловероятно, что «Буйни» выйдет на поле, хотя «Пенальти» и утверждает обратное. Приняты особые меры безопасности. А пока всех просят сохранять спокойствие. Президент «Апатиа» доктор Удвери отправился к тете Оралы Капустини, в доме которой тот жил, чтобы выразить ей искренние соболезнования. При виде рюкзака Капустини, в котором лежали футбольная форма бедняги и его майка, президента клуба хватил сердечный удар. Синьору Удвери немедленно была оказана помощь, и его доставили в клинику. Врачи уверяют, что он скоро поправится.

В голове у меня блеснула идея.

Все это заметили: смотрят на меня так, словно я слон, который удерживает равновесие на клюве зяблика.

Что-то случилось и с моим лицом, но посмотреться в зеркало времени у меня нет.

— Надо попытаться, ребятки, — говорю. — Не падайте духом!

Бегу и расстегиваю Ого Пальму, высвобождаю ему руки.

— Что-нибудь проведали, хозяин? — спрашивает Тонналярда.

Игроки сгрудились вокруг. Огреза хватает меня за ухо и вытягивает губы, пытаясь куда-нибудь меня поцеловать.

— Рюкзак! — кричу. — Черт подери, рюкзак!

— Какой еще рюкзак? — спрашивает один из игроков.

— Занимайтесь своими делами, — отвечаю, — гимнастикой, упражнениями с гирями — словом, готовьтесь. Сегодня вы будете играть.

Беру за руки Тонналярду и Ого Пальму.

— Вы двое, — говорю, — пойдете со мной.

— Где тут телефон? — кричит Черный Свитер, высунувшись из фургона вместе с Треножником.

И сразу исчезает в куче футболистов.

Мы огибаем сеновал.

Там позади есть скамья. Усаживаю на нее Тонналярду и Ого Пальму.

— Риск есть, но я попытаюсь, — говорю. — Не знаю, чем все кончится, но другого выхода нет. Надеюсь, фортуна мне поможет.

Оба внимательно меня слушают.

Останавливаюсь прямо против Тонналярды.

— Почему, — говорю, — на бортах твоего фургона нет названия фирмы?

— Мы как раз вчера купили два новых фургона, — отвечает Тонналярда, — и покрасили их в один цвет. Завтра придет маляр и нарисует на бортах название фирмы.

Оба они, и Ого Пальма и Тонналярда, поуспокоились, но глаз с меня не спускают.

Шарики в голове шипят, как масло на сковородке, пока я расхаживаю взад и вперед.

Главное — проникнуть на стадион, и если моя идея и догадка верны, кое-что произойдет.

Останавливаюсь перед Ого Пальмой.

— Послушай, — говорю, — полиция отстранила от работы пятьдесят своих агентов.

— Я слышал об этом по радио, — отвечает Ого Пальма.

— Ясное дело, речь идет о болельщиках твоей команды, — говорю. — Кого-нибудь из них ты должен знать.

— Очень многих знаю! — восклицает Пальма. — Десять из них даже на все наши тренировки ходят. Бобби спасает меня от уплаты штрафа за нарушение правил езды. У Филиппо брат работает в налоговом управлении, и он приуменьшает мои доходы. Гастон Фраска пропускает бесплатно моих ребят в кино через запасные выходы.

— Кто-нибудь из них готов рискнуть ради твоей команды?

— Да, пожалуй, все до одного, — отвечает Ого Пальма. — А уж Филиппо — тот на все готов. Однажды он сбросил со ступенек трибуны одного своего коллегу за то, что тот освистывал нашего игрока. А ведь Филиппо был при исполнении служебных обязанностей.

— Мне понадобятся не меньше четырех агентов, — говорю. — В худшем случае их на неделю отстранят от службы.

— Ради моей команды они и месяц потерпеть готовы, — заявляет Ого Пальма.

— Слушайте меня в оба уха, — говорю, потом подхожу к Тонналярде и тычу указательным пальцем ему в живот: — Возьми адрес агента Пиппо Рамино, садись побыстрей в машину, которую тебе одолжит Томмазо, и мчись в город. Пойдешь к Пиппо и толком объяснишь ему ситуацию. Он должен привести еще трех агентов к тебе на фирму. Затем возьмешь брата и двух шоферов, болеющих за «Буйни-клуб», и растолкуешь им всем, что они должны делать.

— Момент, — говорит Тонналярда, — мой брат, чтоб ему супом подавиться, болеет за «Апатиа».

— Тогда найди способ на время его убрать. Мы должны въехать на стадион в четырех фургонах. В каждом рядом с шофером должен сидеть фараон, а на борту должны быть белый крест и надпись: «Особая вспомогательная служба».

У него сразу уши выскочили из-под берета.

— Вот это идея! — восклицает он. — Не волнуйтесь, я все беру на себя.

— Почему сразу четыре? — спрашивает Ого Пальма. — Разве одного Пиппо не хватит?

— Один фургон охрана может остановить. А четыре фургона — это тебе не шутка, — отвечаю. — Такая колонна подозрений уж точно не вызовет. Футболисты, понятное дело, будут сидеть в одном-единственном фургоне.

Тонналярда запихнул уши под берет.

— Сейчас, — говорю, — половина шестого. Максимум час на то, чтобы добраться до города, еще час на улаживание всех дел и еще час на обратную дорогу. В девять ты должен вернуться.

— Ни минутой позже, хозяин, — отвечает Тонналярда.

Отвожу его к Томмазо, сажаю в машину и даю последние наставления.

Затем возвращаюсь на сеновал и еле успеваю подхватить на лету Огрезу, которая, завидев меня, кинулась мне на шею.

Она прижалась к моим губам и устроилась поудобнее, чтобы в такой вот позе ждать, когда пройдут эти три часа.

Глава девятая

Кортеж направляется туда, где нас ждут. Никогда не видел столько фараонов сразу. Похоже, все они вздумали свести со мною счеты.

Тонналярда вернулся в половине десятого.

Он вылезает из машины, и я вижу, что он сильно взволнован — уши опять вылезли из-под берета.

— Все в порядке, хозяин, — говорит. — Вот только пришлось потрудиться, чтобы пристроить брата. Из-за этого я и опоздал.

— Куда же ты его пристроил?

— Он у меня в багажнике, — говорит Тонналярда. — Спрятать его в городе я не решился, черт возьми, и вот взял с собой.

Открываю багажник и вытаскиваю братца — пусть воздухом подышит.

Он сидел в мешке, но голова торчала наружу.

Только он очутился на лугу, как стал кричать, что «Апатиа» — великая команда, а «Буйни» — живые мертвецы и гнусные убийцы. Петарда забьет им голов шестьдесят.

Увидев, что воздухом он надышался, я снова сунул его в багажник, отвез машину Томмазо и велел ему освободить этого типа за час до начала игры.

— Если он захочет прийти на стадион и поболеть за своих любимцев, — говорю, — дай ему мою машину. Тогда мне не придется завтра за ней приезжать.

Возвращаюсь к Тонналярде.

Он рассказывает Ого Пальме, что Пиппо Рамино с восторгом согласился и через полчаса вместе с тремя своими дружками будет нас ждать во дворе фирмы.

Собираю всех игроков во главе с тренером.

— Сейчас сядем в фургон, — говорю, — и поедем за другими фургонами, чтобы получился кортеж. С этого момента рта не раскрывать, если хотите выйти на поле. Фургон должен выглядеть пустым. Понятно?

Велю всем, включая Огрезу, залезть в фургон, потом крепко пожимаю лапу своему компаньону Грегу и желаю ему счастливого отдыха.

— Не тревожься, — говорю, — все в порядке.

Это совсем не так, но не хочется его волновать.

Он пролаял мне добрые пожелания, и я тоже вскочил в фургон.

Тонналярда закрыл борт, сел за руль, и мы поехали.

Во двор мы прикатили в одиннадцать.

Едва туда втиснулись, железные ворота закрылись, и, как только дверцы фургона распахнулись, толпа фараонов в форме полезла в кузов.

Всех игроков мгновенно словно парализовало.

Не успел я подумать, что кто-то сыграл с нами прескверную шутку, как Ого Пальма вскочил и затанцевал от радости.

— Черт побери, — кричит он, — все до одного пришли!

Бросается к фараонам и обнимает четырех из них сразу, а остальные рыскают глазами по кузову.

— Спокойно, ребятки, — говорю. — Полюбуйтесь с минуту на великих и любимых игроков, а потом займемся делом.

Ого Пальма познакомил меня с Пиппо Рамино.

— Они все хотят ехать с нами, — говорит Пиппо. — Как тут быть?

— Тем лучше, — отвечаю, — чем вас больше, тем лучше. Два или три сядут в каждый фургон и спрыгнут, едва мы прибудем на стадион. А там разбегайтесь кто куда. Дальше вы нам не понадобитесь.

Двое шоферов уже малюют белые кресты на бортах двух фургонов.

Кто-то потянул меня за рукав пиджака.

Черный Свитер.

— Могу я позвонить? — спрашивает.

— Нет, — отвечаю, — звонить буду я.

Он снова влезает в фургон и садится рядом с Треножником, а я иду в контору.

Нахожу телефон и набираю номер «Пенальти».

— Говорит Яко Пипа, — сообщаю, едва слышу в трубке голос главного редактора. — Отложи в сторону ножницы и возьми карандаш.

— Чертова кукла! — кричит он. — Куда подевался этот болван Киломеди? Где он? Что ты там затеял? Скоро полицейские всю редакцию заполонят.

— Смотри не проглоти от волнения ножницы, — отвечаю, — и не дергайся. Перед игрой выходит экстренный выпуск газеты?

— Мы всегда продаем экстренный выпуск на стадионе, — отвечает. — Но если ты думаешь…

— Учти, я звоню по поручению твоего корреспондента, приданного «Буйни-клуб». «Игроки „Буйни“ чувствуют себя превосходно. Сегодня утром они закончили предматчевую тренировку и готовы выйти на поле. Тренер и его сестра твердо намерены доказать свою невиновность. В завтрашнем выпуске будет приведено подробное описание волнующих событий последних часов». И так далее и тому подобное. Подпись: Киломеди. Помни, я тут ни при чем, все это заслуга твоего специального корреспондента.

— Где он? Скажи ему…

Вешаю трубку и возвращаюсь во двор.

Даю всем последние указания, объясняю «фараонам», что они должны делать.

Один агент — в кабине, рядом с шофером, три других — в кузове фургона.

Я сяду в кузов первого фургона вместе с Огрезой и тремя «фараонами».

Через окошко в кабине они могут держать под контролем обстановку.

Я же буду наблюдать в зеркало заднего обзора.

Трогаемся целой колонной.

Еду в головном фургоне. Ну а фургон с игроками едет третьим. Ведет его Тонналярда.

Пересекаем город на самой малой скорости.

В городе, даже на окраинных улицах, царит волнение. У баров люди спорят и ссорятся.

Проезжает машина с огромным желто-розовым флагом.

Огреза хватает меня за руку и впивается всеми пятью ногтями в кожу.

Напрягаю мускулы и обламываю ей все пять коготков.

В зеркале заднего обзора вижу три фургона, которые едут за нами на очень короткой дистанции.

— Что с нами будет? — говорит Огреза.

И начинает дрожать.

— Прекрати, — говорю, — из-за тебя весь фургон трясется. Если кто-нибудь из дежурных фараонов заподозрит неладное, он нас остановит.

Чтобы успокоить, прижимаю ее к себе.

Она дышит мне прямо в адамово яблоко.

До начала игры еще несколько часов, но кое-кто уже направляется на стадион.

Одни рвутся прийти первыми, чтобы занять лучшие места, а другие не хотят лишиться всех пуговиц еще до начала матча.

Чем ближе к стадиону, тем больше попадается болельщиков, и, когда мы выезжаем на аллею, ведущую к площади у главного входа, там уже собралась толпа.

У всех входов полицейские машины и кордоны солдат.

— Лучше всего въехать через вход напротив раздевалки, — говорю я агенту, сидящему в кабине.

Мы объезжаем стадион. Три остальных фургона неотступно следуют за нами.

Две пожарные машины вкатывают на стадион через вход у центральной трибуны, с боковой дороги приближаются шесть машин «скорой помощи».

У тротуара выстроились длинные ряды грузовиков, полных солдат в шлемах.

У главного входа — группа агентов в штатском, а чуть поодаль — военный кордон.

Мы останавливаемся, шофер клаксоном подает сигнал.

Агент высовывается из кабины и говорит:

— Особая вспомогательная служба.

Один из чиновников машет рукой, и ворота отворяются.

Въезжаем, но ворота, ведущие в раздевалку, из которой игроки выходят на поле, закрыты, и нам приходится затормозить.

Тут тоже стоит группа полицейских агентов.

— Мы получили приказ расположиться за выходами у кромки поля, — говорит наш полицейский, сидящий рядом с шофером. — Особая служба.

— Хорошо, — отвечает один из агентов, — сейчас откроем.

Но тут к кабине подбегает другой фараон.

— Подожди, — восклицает он, — разве тебя временно не отстранили от службы?

— Конечно, отстранили, разве не видишь, какую работенку мне поручили, — отвечает тот.

— Что, перевозку трупов в морг?

Наш полицейский захохотал.

— Если хочешь занять мое место…

Дежурные у главных ворот кричат:

— Эй, вы! Пропускайте поскорей этих четырех мастодонтов. Они всем дорогу закрывают.

Ворота открылись, и мы въехали.

Смотрю в зеркало заднего обзора и вижу, как въезжает второй, третий и наконец четвертый фургон.

Целых две минуты я сидел затаив дыхание. Только я начал прочищать легкие и не успел даже выдохнуть весь накопившийся за эти две минуты воздух, как Огреза запечатала мне рот поцелуем и мгновенно пролила полстакана слез на мое лицо.

— Все позади, мы на стадионе. На стадионе! — Она начинает всхлипывать.

Беру ее за талию и сажаю.

— Успокойся, — говорю. — Все в порядке, только постарайся ничего не испортить.

Проверяю, на месте ли четыре моих фургона.

Мой фургон и тот, что с игроками, — на широкой площадке за южными воротами, два других — за северными воротами у раздевалок.

Спрыгиваю на землю.

Навстречу мне идет Тонналярда. Уши у него торчат из-под берета, лицо багровое.

— Дело в шляпе, хозяин! — говорит он.

Влезаем в фургон с игроками.

Они все стоят в кузове и полнятся счастьем. Кидаются меня обнимать, приходится, черт побери, отбиваться от них обеими руками.

— Уймитесь! — говорю. — До начала игры еще уйма времени. Если кто-нибудь вас увидит, мы пропали. Старайтесь не дышать, а если кому-нибудь захочется почесать себе спину, пусть потерпит.

Ого Пальма подходит и пожимает мне руку.

— Это еще не конец, — говорю, — проследи, чтобы твои ребята не наделали глупостей. Можно переодеваться, но пусть никто не высовывается из фургона.

Черный Свитер со своей трубкой подвигается к самому моему носу.

— Могу я теперь позвонить? — спрашивает.

— Нет, — отвечаю, — все телефоны заняты. Как только хоть один освободится, я тебе скажу. Слушайте меня внимательно, — обращаюсь я к Ого Пальме и к игрокам. — Готовьтесь выйти на поле и будьте начеку. Точно в положенное время появятся игроки «Апатиа», главный судья и боковые судьи. Вы даже не пошевелитесь. Сколько времени судья должен ждать, прежде чем он объявит победившей единственную команду, которая вышла на поле?

— Четверть часа, — отвечает Ого Пальма, — если команда противника так и не выйдет на поле стадиона. Судья должен подождать четверть часа и потом объявить выигравшей команду, которая на поле вышла.

— Отлично, — говорю. — Подождете до последней минуты. А на исходе времени, когда все решат, что вы уже не выйдете, распахивайте двери и бегите на поле к судье. Усекли?

— Яснее ясного, — отвечает Ого Пальма.

— Вот так компот! — восклицает Тонналярда.

Вылезаю из кузова и закрываю борт.

До начала игры осталось немногим более часа.

Вижу, что на ступеньках и верхних скамьях уже полно народу, а болельщики всё прибывают и прибывают.

Повсюду развеваются желто-розовые знамена. Вскоре появилось и фиолетово-голубое, но толпа болельщиков встретила его яростными криками.

А громкоговоритель вопит на весь стадион, и оттуда вырываются грохочущие звуки, словно рядом взорвалась бомба. Кажется, это поет певица из породы крикунов, а ей подпевает хор автоматчиков и подыгрывает пианино-гигант.

Постепенно я добираюсь до входа в раздевалку.

Доступ туда преграждают группы фараонов в штатском и кордон солдат.

Прорываюсь через кордон к двери.

Проскальзываю через кучку фараонов и подхожу к лестнице, ведущей вниз, в раздевалку.

Тут тоже полно народу. Все кричат, спорят, оглядываются вокруг.

На одной из дверей табличка: «Буйни-клуб».

Дверь распахнута, и комната тоже битком набита.

Солидный тип в сером элегантном костюме и с сигарой в зубах сидит в раздевалке на скамье и разговаривает одновременно с дюжиной людей.

— Мы не смогли даже собрать вторую команду из запасных, — говорит один из собеседников. — Тогда бы хоть выручку спасли.

Толстяк разводит руками и бьет ими по коленям.

— Да, сплошное разорение, — говорит он.

Вхожу и закрываю дверь.

— В нужный момент команда выйдет на поле, — объявляю.

Все оборачиваются и смотрят на меня так, словно я дьявол, вынырнувший из подземелья.

Толстяк вынимает сигару изо рта.

— Что вы сказали?

— Что в нужный момент команда выйдет на поле, — повторяю.

— Вы что, из сумасшедшего дома сбежали?! — восклицает кто-то.

— У всех входов тучи полицейских, — добавляет другой.

— Ни команда, ни тренер, ни его сестра не повинны в убийстве, — говорю.

Все бросаются ко мне, что-то кричат. Приходится вспрыгнуть на скамью, чтобы не растерзали.

Толстяк встает и тычет мне потухшей сигарой в левое колено.

— Молодой человек, — говорит он, — вы отвечаете за свои слова?

— Вы комендаторе Четвертьвола, президент футбольного клуба «Буйни»? — спрашиваю.

— Да, а это советники, — говорит он.

— Выходите все на поле — и сами увидите.

— Молодой человек, вы что, смеетесь над нами?! — восклицает Четвертьвола.

— Если команда выйдет на поле и будет играть, — говорю, — отдаете мне половину выручки?

Он смотрит на меня, потом обменивается взглядом с советниками.

— Четверть, — говорит.

— Четверть вола? — спрашиваю.

У него сразу кровь приливает к горлу, и он весь багровеет.

— Четверть выручки, — отвечает.

— Прекрасно, — говорю. — Желаю вам победить.

Все устремляются к выходу, толстяк с сигарой в последний раз бросает на меня испытующий взгляд и тоже кидается к двери.

Из коридора до меня доносится адский шум. Иду взглянуть, что там происходит.

Это прибыли игроки «Апатиа» во главе с тренером. В окружении десятков полицейских и человек двадцати болельщиков. Они гурьбой входят в свою раздевалку.

Решаю, что самое время задать несколько вопросов тренеру и игрокам «Апатиа».

Выхожу в коридор и пытаюсь пробиться к дверям их раздевалки.

Кто-то хватает меня за плечо и кричит:

— Римо! Беги за лейтенантом Трамом! Тут Пипа!

Поворачиваюсь, беру фараона под мышку, как тюфяк, и несу в раздевалку «Буйни-клуб», где запираю его в шкаф.

Но чтобы проложить себе дорогу, приходится размазать по стене еще трех фараонов.

Бегу к лесенке, ведущей на поле, а сам слышу — за мной несется туча народу.

Оборачиваюсь и вижу: впереди мчится сержант Каучу, за ним — лейтенант Трам.

Черт побери! Если не удастся поговорить с игроками и тренером «Апатиа», все полетит кувырком.

Выскакиваю на свежий воздух, натыкаюсь на кордон солдат и откатываюсь к группе фотографов.

Утопаю в море фотоаппаратов, вспышек и лампочек, и когда мне удается вырваться из этой пучины, лейтенант Трам хватает меня за галстук.

— Вот удача, — говорит. — Не думал, что ты окажешься в этих краях. Нам с тобой и за три месяца не переговорить об этой истории.

— О какой еще истории? — спрашиваю.

— Вот повезло так повезло! — восклицает подоспевший Каучу. Берет наручники и подходит ко мне. — Посмотрим, что за басню ты теперь придумаешь.

Надевает мне на запястья наручники, а я кончиком ботинка с силой щекочу ему лодыжку.

— Для начала объясни, как ты сюда пробрался, — говорит лейтенант Трам.

— Тем же способом, что и остальные зрители, — показал при входе пропуск.

— Какой еще пропуск?

— Вот этот, — говорю. Вынимаю из кармана пропуск главного редактора «Пенальти». Трам берет его и рассматривает.

— Ага, отлично! — восклицает Трам. — Займемся и этим синьором.

И кладет пропуск-себе в карман.

Вдруг он что-то увидел у меня за спиной и широко раскрыл глаза от изумления.

Оборачиваюсь.

Ко мне приближается Огреза, проходит сквозь группу фотокорреспондентов, которые встречают ее вспышками блицев.

— Какое совпадение! — восклицает Трам. — Мы весь город перевернули вверх дном, вас разыскивая. Откуда вы взялись?

Огреза даже не удостаивает его взглядом.

Смотрит на меня, и две огромные, как мощные лампы, слезы, выкатившись из ее зеленых глаз, падают и катятся по земле.

— О Пипа! — стонет она.

— Идиотка! — восклицаю я.

— Вашей честной компании недостает лишь Ого Пальмы, — говорит Трам. — Вот поймаем его, и будет полный комплект.

Один из фараонов надевает наручники Огрезе. Потом вижу, что все смотрят в одну сторону, посмотрел туда и я.

Ого Пальма в своем зеленом комбинезоне бежит вдоль кромки поля, держа за руку Черного Свитера.

И на лету лупит репортера трубкой по голове.

Не прошло и двадцати секунд, как и Ого Пальма с наручниками на запястьях присоединился к нашей группе.

Черный Свитер валяется на земле, и какие-то типы безуспешно пытаются привести его в чувство.

— Кто бы мог подумать, что мы соберемся здесь все вместе? — вопрошает Трам.

Ого Пальма смотрит на меня и опускает глаза.

— Этот скот в свитере удрал, и я погнался за ним, — говорит он.

— Черт побери! — восклицаю. — Так вы все дело погубите.

Черный Свитер наконец пошевелился.

— Где тут телефон? — спрашивает.

Ударом ноги снова погружаю его в сон.

— Не хватает лишь команды, — говорит Трам. — Но похоже, она вообще не появится. А мы, пожалуй, можем идти.

Тут к нему подбегает фараон.

— Лейтенант, выйти невозможно, — докладывает он. — Толпа напирает на ворота и пытается их свалить.

— Сядем в машины и проедем, полиция мы или не полиция? — откликается Трам.

— Дело в том, что, если отворить ворота, толпа прорвется на стадион, — говорит фараон.

— Почему бы нам не посмотреть игру, — предлагаю я, — раз уж мы здесь?

— В Центральном управлении тебя ждет игра куда важнее, — говорит Каучу.

Он подергивает ногой в двадцати сантиметрах от моей.

Поднимаю ее и одним ударом перекидываю Каучу точно в центр поля.

— Господин лейтенант, — говорит один из фараонов. — Скоро «Апатиа» выйдет на поле. А еще через четверть часа, поскольку «Буйни-клуб» на поле не появится, она вернется в раздевалку, и толпа разойдется. Тогда и мы сможем уйти.

Человек тридцать фараонов приклеиваются ко мне и Ого Пальме, и нам остается только ждать.

— Ну а пока, — говорит Трам, — не скажешь ли ты, где находится команда!

— Узнаешь об этом через четверть часа, — отвечаю.

Глава десятая

Кто бы мог подумать? Только не я. Заслужил я пачку ассигнаций или нет? Такой игры я никогда еще не видел.

Все сразу, черт побери, рассказать невозможно.

В тот самый момент, когда случается одно событие, происходит и много других, и чтобы рассказать все по порядку, надо терпеливо выстраивать их в ряд.

Между тем события не следуют одно за другим, а случаются все разом.

Пока, например, происходило то, о чем я рассказываю, стадион заполнялся зрителями.

Вскоре их набилось столько, что еще немного, и они выплеснутся наружу, за чашу стадиона.

И это вовсе не молчаливая толпа.

Она волнуется и шумит так сильно, что порой заглушает пулеметные очереди репродукторов.

Людское море движется по ступенькам вниз и сталкивается с людским морем, которое движется по ступенькам вверх.

Там, где два моря встречаются, люди взлетают ввысь, как пенные брызги волн.

В жизни не видал столько знамен сразу. И почти все — желто-розовые, Если и попадается иногда фиолетово-голубое, его тут же захлестывает людской прибой, и оно исчезает.

Наша группа стоит у кромки поля, там, где оно делится надвое.

Наши приключения, судя по бурным воплям, которыми сопровождается известие о каждом новом эпизоде, воодушевляют зрителей.

Внезапно громкоговоритель завопил еще громче, и толпа стихла.

По стадиону разнесся столь зычный голос, словно у диктора вместо голосовых связок телеграфные провода.

— Объявляем состав «Апатиа». Номер первый — Киса, номер второй — Пропалло, номер третий — Крохотули, номер четвертый — Перекатино, номер пятый — Уморили, номер шестой — Стандарт, номер седьмой — Петарда, номер восьмой — Тузи, номер девятый — Кортизон-два.

Имя Кортизона-два встречено яростным воплем и звонким нескончаемым свистом.

Все же мне удалось услышать и номера остальных игроков:

— Номер десятый — Джимми Короста, номер одиннадцатый — Затмилло.

— Под девятым номером должен был играть Орала Капустини, — говорит один агент другому, — тот самый, которого пристукнули вон те двое.

И кивает в сторону Ого Пальмы и Огрезы.

Отвожу ногу назад и опираюсь подошвой о его галстук.

Даже не оборачиваюсь поглядеть на эффект.

Соображаю, что любой ценой надо спуститься в раздевалку и раздобыть кое-какие доказательства.

Я уверен, что найду их.

Но я уверен и в том, что спуститься в раздевалку мне не удастся.

А тогда все пойдет вкривь и вкось.

Репродуктор снова взревел, и весь стадион замолчал.

— Мы не можем объявить состав «Буйни-клуб», так как команда еще не явилась. Предупреждаем зрителей, что если «Буйни» не появится на стадионе спустя четверть часа после выхода на поле команды «Апатиа», то эта последняя будет объявлена выигравшей со счетом два ноль.

Крики, свист и топот возобновились с новой силой.

Солдаты и полицейские агенты бросаются во все стороны. На поле летят бутылки, подушки, книги и люстры.

Поворачиваюсь к лейтенанту Траму.

— Ты твердо решил арестовать игроков «Буйни», едва они выйдут на поле? — спрашиваю.

— Мы их еще раньше арестуем, — отвечает Трам. — У ворот стадиона. Сюда им никак не добраться.

— Большую ответственность на себя берешь, — говорю.

— За меня не волнуйся, я все согласовал с начальником полиции и с властями.

— Игроки ни в чем не виноваты, — говорю. — Это будет огромной твоей промашкой.

— На них падают серьезные подозрения, — отвечает Трам. — Они не явились в Центральное полицейское управление, мы искали их повсюду, вот теперь пусть за все и расплачиваются.

— Вы схватили меня — вам этого мало? — говорит Ого Пальма.

— Это ты убил Капустини? — спрашивает Трам.

— Если дадите моей команде сыграть, можете считать, что я.

Трам вздыхает, глубоко-глубоко.

— Значит, признаешься! — восклицает он.

— Не будь ослом! — говорю я Ого Пальме.

И тут буря аплодисментов и свист заставляют нас вытянуться по стойке «смирно».

Из раздевалки вслед за главным судьей и боковыми судьями выбегают на поле игроки «Апатиа».

Фоторепортеры пятятся назад, становятся на колени, катаются по земле, слепят бегущих вспышками блицев.

Смотрю на рассыпавшихся по полю игроков. Одни прыгают, другие бьют по мячу, третьи делают приседания, четвертые занимаются дыхательной гимнастикой.

Узнаю всех, кого я видел за столом в «Завитушке».

Похоже, они переварили все то гнилье, которым их потчевали вчера вечером. Сейчас лица у всех довольные.

Джимми Короста тоже улыбается и прыгает.

Должно быть, он хорошо отдохнул сегодня ночью на подушке своего тренера.

Еще бы! Слабительное, которое предназначалось ему, выпил я.

Сейчас ровно четверть третьего.

— Скоро сможем уйти, — говорит Трам.

Огреза глядит на меня с немым вопросом: когда же я начну действовать?

Не осмеливаюсь посмотреть ей в глаза.

Перевожу взгляд на поле.

Джимми Короста подпрыгнул, а потом как-то странно задергал ногами.

Друзья, кажется, я все понял и не спускаю с него глаз.

Постепенно его движения становятся все более странными и замедленными.

Он ударяет по мячу и валится на траву.

Поднимается, делает пробежку, дробно стучит ногами и опускается на колени.

Потом снова начинает трусить по полю, но так, словно оно усеяно яичной скорлупой.

Прошло всего пять минут.

Вижу лицо Джимми Коросты. Рот его перекосился от боли.

Навстречу ему бежит тренер.

— Идиот! — кричит он. — Что с тобой?

Он всего в нескольких метрах от нашей группы, и я слышу каждое слово.

— Больше не могу, доктор, больше не могу, — стонет Джимми Короста.

Садится на землю и обхватывает ногу обеими руками.

Вижу, что он плачет.

Тренер хватает его под мышки и выволакивает с поля. И все это происходит рядом с нами.

— Вот он, — говорю я Траму, — можешь надеть на него наручники.

— Кто «он»? — недоумевает Трам.

— Убийца, которого ты ищешь, — говорю.

Тренер «Апатиа» вскакивает, подбегает и шипит мне в лицо:

— Чей убийца?

— Капустини, — отвечаю.

Он пытается схватить меня за галстук, но я ударяю его коленом в подбородок, и он валится на траву.

Рывком разрываю наручники, хватаю Джимми Коросту за шею и подтаскиваю к нашей группе.

Поворачиваюсь к Траму.

— Пошли кого-нибудь в раздевалку «Апатиа», — говорю, — там должен быть шотландский рюкзак, а в нем одна бутса. Правая.

Затем оборачиваюсь к Джимми:

— Ну, говори, ты или не ты убил Оралу Капустини?

Он утыкается головой в колени и начинает орошать траву слезами.

Вся группа смотрит на него затаив дыхание.

— Я не хотел, — всхлипывает он, — ей-богу не хотел!

— Лучше снять с него бутсы, — говорю. — А то непонятно, плачет ли он от угрызений совести или потому, что ноги болят.

Один из полицейских снимает с Коросты бутсы, но рыдать он не перестает.

— Говори, да побыстрее, — приказываю, — мы все ждем.

— Вчера утром мы вместе с Оралой отправились к Тилле, — начинает он. — Я уговаривал его сказаться больным, дать мне сыграть на его месте хоть эту встречу. Мне ни разу не удалось сыграть в основном составе… Я…

— Идиот проклятый! — кричит Лука Громини, тренер «Апатиа». Один из полицейских удерживает его, а другой сует в рот бутсу, снятую с ноги Джимми.

— Я его просил, умолял, но он ни в какую, — продолжал Джимми Короста. — И я не выдержал. Выхватил из рюкзака бутсу и запустил ею в голову Оралы. В тот самый момент, когда он открыл дверцу холодильника. И вдруг слышу — возвращается Тилла. Я захлопнул дверцу, а сам спрятался.

Огреза начинает всхлипывать.

— Разве нельзя снять с нее наручники? — говорю. — Как она будет вытирать слезы, если у нее руки скованы?

Трам кивком дает разрешение, и фараоны снимают наручники с Огрезы и Ого Пальмы.

А Джимми Короста не перестает рыдать.

— Продолжай, — говорю, — расскажи синьорам, что ты сделал потом.

— Когда Тилла ушла, я вытащил Оралу из холодильника и тут увидел, что он мертв. Я не хотел! Не хотел! — кричит он.

— Ты спрятал его под кровать, а сам удрал, — говорю.

Он кивает, а сам корчится от боли.

— И забыл рюкзак?

Он снова кивает.

— Какой еще рюкзак? И где ты его забыл?! — восклицает Трам.

— Рюкзак он забыл в прихожей, — говорю, — а в нем лежала правая бутса.

Трам смотрит на меня.

— Э, — говорит, — я перерыл весь дом и не нашел никакого рюкзака.

— Вот именно. Если бы ты нашел тот рюкзак, не случилось бы всей этой истории. Там должна быть наклейка с именем и фамилией владельца. Но если ее и нет, то узнать имя тебе будет нетрудно.

Полицейский приносит шотландский рюкзак.

Трам берет его и заглядывает внутрь.

И вынимает бутсу. Правую бутсу.

— Вчера днем Короста вспомнил про рюкзак, — объясняю я, — и вернулся его забрать. Дверь в переулке и кухонная дверь были открыты, и ему нетрудно было проникнуть в квартиру, взять рюкзак и удрать.

— Ты все это знал и мне ничего не сказал?! — восклицает Трам.

— Ровным счетом ничего не знал, — отвечаю. — Еще несколько минут назад я не знал, кто убийца. Но когда увидел этого типа, который не мог двигаться в слишком тесных бутсах, понял. Я догадался, что убийцей должен быть один из игроков «Апатиа», когда услышал по радио, что президент клуба увидел рюкзак Капустини у него дома. Как он мог оказаться у него дома? Я-то думал, что рюкзак в прихожей Ого Пальмы принадлежал Капустини. И решил, что ты, Трам, отнес этот рюкзак в Централку. Но раз это был рюкзак не Оралы Капустини, значит, он наверняка принадлежит игроку той же команды. Ведь там лежала футболка желто-розового цвета.

Тут фараоны надели Джимми Коросте наручники.

— Совсем недавно, — продолжаю, — он открыл рюкзак и обнаружил, что там всего одна бутса. Должно быть, на сегодняшний матч Джимми одолжил бутсы у кого-то из приятелей, и эта пара оказалось слишком узкой. Несчастье для него — и великая удача для меня, не так ли?

Не успел я договорить, как стадион взорвался криками, свистом, аплодисментами. Такими мощными, что задрожали трибуны.

Все игроки «Буйни-клуб» гуськом побежали к центру поля.

Трам так и застыл с разинутым ртом.

— Как им, черт возьми, удалось? — пробормотал он. И посмотрел на меня. — Вот ты какую шутку вздумал со мной сыграть, — говорит. — Ну ничего. Я тебе это припомню.

Тонналярда мчится ко мне, и уши у него торчат из-под берета.

Черный Свитер встает, поднимает свою трубку, раскуривает ее.

— Могу я позвонить? — спрашивает.

— Иди, — говорю, — звони.

Он ракетой несется к выходу.

— Ну и супчик вы сварили, хозяин! — восклицает Тонналярда.

Кто-то легонько хлопает меня по плечу.

Оборачиваюсь. Это синьор Четвертьвола улыбается мне ослепительнейшей из улыбок.

Протягивает мне руку, и я ее пожимаю.

— Благодарю вас, — говорит. — Считайте, что мы обо всем договорились.

Кажется, игра началась. Вокруг меня образовалась пустота, а зрители на трибунах завопили еще громче.

Что происходит, я толком не знаю.

Огреза повисла на моих губах всем своим весом.

Когда мы прервали поцелуй, матч закончился.

— Пойдем узнаем, кто выиграл, — говорит Огреза.