Дважды Татьяна

СИГНАЛ ТРЕВОГИ

Сразу по двум каналам пришло к Тане это тревожное сообщение.

Кошевой, ему нелегко теперь было отлучаться в город, сумел передать, что гитлеровцы готовят блокаду против партизан.

Уже был разработан план: окружить несколько партизанских районов, перекрыть все дороги, тропки, выходы из леса, чтобы взять партизан измором.

Предстояли не просто стычки, а самые настоящие бои — оккупанты прекрасно это понимали. И вообще лес считался самым опасным фронтом.

Гитлеровское командование, как видно, решило загребать жар чужими руками. Стойкие части, состоящие из чистых арийцев, будут введены в села партизанской зоны.

Была придумана еще одна хитрость.

Пусть батальоны эти ведут в лес не гитлеровские командиры, а… белорусы, местные жители. Оккупанты хотели создать впечатление, будто сами минчане, давно настроенные враждебно против «лесных бандитов», помогают новым властям от них избавиться.

Началась поспешная вербовка «добровольцев» из числа местных жителей, хорошо знавших лесные дороги. Их приглашали в «Зольдатенхаус».

«Добровольцев» ожидало угощение: бутылка пива, бутерброд, тарелка каши. Командование полагало, что это создаст дружественную семейную обстановку для беседы и стимулирует «добровольцев». Они тотчас кинутся в лес в надежде на дальнейшие поощрения.

В отборочную комиссию вошли германские офицеры и несколько наиболее ретивых служак из «национальных» батальонов. Будто самодеятельных актеров, подготавливали и подставных добровольцев, чтобы подавали пример, чтобы воинственными своими возгласами подбадривали других. Кричать следовало, что невтерпеж стало минчанам терпеть рядом, в лесах, «бандитов», что минчане хотят порядка — это означало: нового порядка, того самого, который принесли гитлеровцы.

Второе сообщение пришло к Тане от Кучерова. Он заслужил такое доверие у местных властей, что знакомые полицаи пришли его приглашать в «добровольцы».

Таня уже знала, что ей вновь предстояла дорога. Нужно было узнать как можно больше о планах оккупантов и срочно сообщить Андрею.

Она сказала Кучерову:

— Неужели вы не согласились?

И он отозвался не без уныния:

— Сказал, подумаю. Вот с тобой посоветоваться решил. Как скажешь, так и будет.

— Надо идти, Павел Михайлович. Непременно. Вы там роль проведете, как никто.

— Худшей роли у меня, пожалуй, еще не было, — пробормотал Кучеров и отправился в «Зольдатенхаус». Разумеется, предварительно он принарядился, чисто выбрился, плеснул на голову тройного одеколона, что остался еще с довоенных времен. Уж если играть роль, то как следует. По дороге он бормотал слова, какие произнесет в клубе: нужно поблагодарить оккупантов за их «благородные» стремления, горячо предложить свою помощь. Это укрепит доверие местных властей к управдому Кучерову. Ну, а дальше… придется либо прихворнуть, либо срочно отправиться куда-нибудь в командировку. Хотя бы за материалами для ремонта дома…

Дежурный офицер любезно встретил Кучерова, проводил к столу, придвинул угощение.

«С паршивой овцы хоть шерсти клок», — сердито подумал Кучеров, наливая себе пиво.

— Доброго здоровьичка! — ласково обратился к нему сидевший напротив немолодой мужчина, надевший ради торжественного случая даже крахмальный воротничок. Белизна воротничка резко оттеняла красную, в глубоких бороздах, огрубевшую шею.

— Здравствуйте, что-то не припоминаю, — отозвался Кучеров, хотя мгновенно узнал бывшего Наташиного квартирного хозяина: в свое время Таня справлялась у него об этом опасном человеке.

«И он приперся! — неприязненно подумал Кучеров. — Я хоть для дела, а ведь этот только чтоб пожрать, не иначе. Хоть и нравится ему при немцах, но шкурой рисковать не пойдет».

Зал заполнялся «добровольцами». Через несколько минут под стук ложек и стаканов Кучеров слушал витиеватую речь первого оратора. Франтоватый тип по-русски благодарил прибывших и объяснял им, как долго будет помнить великая Германия их подвиг.

Этого оратора сменил новый, говоривший по-белорусски. Он славил фашистов и призывал помочь им прикончить, придушить «лесных разбойников».

Рядом с этим даже бывший Наташин квартирный хозяин показался Кучерову лучше. Тот просто пожрет, засунет что можно в карманы и уйдет. А этот способен и бить, и истязать, и на брюхе ползать. Но в лес он тоже не пойдет, нет. Он же грамотный, вон как языком чешет. Ему письменный стол дадут. В кабинете. Отсюда он будет бегать к начальству, трепеща от почтения к власти.

После него на эстраде появился гитлеровский чин, сопровождаемый переводчиком. Он польстил собравшимся, сообщив, что видит перед собой лучших представителей белорусского народа, восхищается их мужественными рыцарскими лицами.

Кто-то скрипнул стулом, кто-то довольно крякнул. Не часто приходилось тем, кто собрался тут, слышать похвальные слова в свой адрес.

— С вашей помощью мы прикончим нарушителей порядка в Белоруссии, бандитов-партизан! — громогласно закончил оратор. — Прошу, господа, подходить к столу, записываться.

В зале установилась тишина. Неожиданная и неловкая пауза.

Улыбающиеся вербовщики сидели над чистыми листами бумаги, готовые любезно протянуть ручку каждому, кто поставит на бумаге свою фамилию.

«Эх, была не была!» Кучеров развязно подошел к столу, размашисто расписался. В скобках указал свой адрес.

Он огляделся. Лица многих «добровольцев» были ему знакомы. Он узнал переодетых полицаев (эти, пожалуй, пойдут в лес. Как-никак служба!), узнал вековечного тунеядца Федю (этот тоже только подкрепиться пришел!).

Подставные добровольцы громогласно благодарили за оказанную им честь, повторяли, что с гордостью поведут доблестных воинов, которым доверено прикончить партизан.

В одном из уголков зала Павел Михайлович заметил немецких солдат в форме мотомехчастей. По знакам и цифрам на их мундирах можно было заключить, что они принадлежали к новому, только что прибывшему в Минск пополнению. Солдаты живо реагировали на каждое слово немецкого оратора, поочередно, с разными интонациями повторяли произнесенное им «блокада». Они продолжали разговаривать, когда на эстраде начался концерт, бойко выскочила пара танцоров в белорусских народных костюмах.

Кучеров пересел поближе к солдатам. Вслушиваясь в их разговор, он понял, что солдаты не хотят воевать в лесах.

— Они обещали не посылать нас к партизанам! Мы не олухи, не позволим подстреливать нас, как зайцев.

Так примерно понял Кучеров слова своего соседа и обернулся к нему как бы между прочим:

— Но ведь господа ораторы сказали только что: ничего опасного в лесной войне нет. Мы все выйдем оттуда героями. Вот я первый записался. А вам, молодым, отчего же не идти туда?

Солдат-чех побагровел, толкнул непрошеного советчика в грудь и почти крикнул:

— Ступай сам, если записался. Пулю захотел? Болван!

Молодому чеху было невдомек, что сосед, которого он так грубо оттолкнул, вполне удовлетворен его реакцией. По настроению этого парня, по смелости, с какой он высказывался, можно было судить о настроении в новом батальоне.

Из солдатского клуба Кучеров отправился на условленную встречу к Тане. Рассказал все, что видел и слышал, перечислил запомнившихся «добровольцев».

Той же ночью Таня отправилась из Минска через Заславль в Бобры.

Снова она приняла облик жалкой побирушки. Нечесаная, грязная девушка в разбитых сапогах робко брела по сельским дорогам. Ее окликали гитлеровцы и, оглядев брезгливо, кричали: «Вэг! Вэг!», а сытые полицаи кидали попросту: «Топай, топай отсюда, зараза!»

Было бы смешно, если бы Таню обижали все эти хамские окрики. Не спеша, с виду безразличная ко всему, она шла к своим. Она уже привыкла ходить пешком, и расстояния не пугали ее.

Испугало на этот раз другое.

Днем, когда она подходила к деревне Саевщина, гитлеровские охранники проверяли документы у всех проезжавших и проходивших. Сгрудились подводы, остановилась грузовая машина. В стороне стояли окруженные конвоем люди.

Таня спокойно прошла мимо, но сердце пугливо екнуло. Могли задержать и ее. Что тогда? Ей дорог каждый час: она несла своим тревожную весть о вражеской блокаде.

Ее окликнули. Она продолжала идти, не оглядываясь. Окликнули снова, на этот раз требовательно, резко. Именно ее.

Тогда она вбежала в первый попавшийся дом, шепнула изумленной хозяйке:

— Прошу вас, скажите, что я — ваша!

Не теряя ни секунды, сбросила пальто, сапоги, вскочила на русскую печь с широкой лежанкой, прикрылась одеялом и стала энергично растирать замерзшие руки и ноги.

В таком виде застали ее два вломившихся в дом солдата.

— Сюда только что вошла женщина!

Властная хозяйка оттеснила их к двери. Уперев руки в боки, начала стыдить и корить на все лады:

— Какого лешего к девке моей пристали? Партизаны им снятся, так они уж ко всем цепляются… Дочка домой пришла, замерзла, а они лезут документы проверять. А ну, вэг отсюда…

Солдаты переглянулись, пожали плечами и ушли.

Горячая волна благодарности и любви к этой незнакомой женщине захлестнула Таню. Вот и сейчас — в который раз! — она убедилась, что оккупанты напрасно надеются привести к покорности простых советских людей.

Эти люди — надежная опора партизан и подпольщиков в их тяжелой и опасной деятельности. Неприметная крестьянка, видевшая Таню впервые в жизни, рисковала многим, если не всем, и все же она помогла девушке, не раздумывая ни секунды, будто та и в самом деле была родной ее дочерью.

Таня подошла к женщине, молча крепко поцеловала ее и быстро вышла.