ПЕРВАЯ ВЫЛАЗКА

И сразу лес показался необычно затихшим. Это была та угрожающая тишина, в которой не по себе становится человеку: будто гнет нарастающей тревоги тяжестью опустился на ветви, придавил все шорохи, оглушил испуганных птиц.

Андрей — в который уж раз! — начал налаживать рацию, а Наташа как привалилась спиной к корявому корневищу у входа в землянку, так и не шелохнулась все это время — с обостренной чуткостью слух ее ловил затихающий шелест Таниных шагов, но с той же напряженной остротой она угадала бы сейчас даже самый слабый и отдаленный звук, предвещающий опасность.

— Москва, Наташа!

Наташа вытянула затекшие ноги, пошевелила пальцами, подложила под голову руки. Она могла бы засмеяться от радости, могла заплакать, но не сделала ни того, ни другого, просто прикрыла веки, как очень уставший человек, ощутивший наконец под ногами порог родного дома. Не оглядываясь, по-прежнему вслушиваясь в обманчивую тишину леса, она, казалось, видела, как торопливо скользит по бумаге карандаш Андрея. Вполголоса он повторял за ее спиной слова привета, распоряжения, вопросы, краткие, но такие важные для всех. Через несколько минут они вместе будут вчитываться в каждое слово. Таня не дождалась, но в душе больше нет страха за нее: эти первые решительные шаги ее по лесу — начало нелегкого пути, который она для себя избрала, и Андрей может уже отчитываться перед Москвой, что разведчики сумели сориентироваться в непривычной обстановке, что они бодры и полны готовности действовать.

Через несколько дней начала готовиться в путь и Наташа.

Вместо лыжного костюма — его пришлось закопать под деревом — она надела простенькое полотняное платье, поношенный мужской пиджак, стоптанные ботинки — сколько таких вот девушек бродит по оккупированной земле в поисках случайного заработка, куска хлеба, в надежде выменять на продукты какую-нибудь старую кофтенку или вылинявший платок.

Еще недавно она, молоденькая москвичка, училась в школе, выбирала будущую профессию. Когда началась война, пошла работать на мебельную фабрику — рабочие выполняли фронтовые заказы, и она видела долг свой в том, чтобы чувствовать себя возможно ближе к фронту.

Однажды в райкоме комсомола она узнала: владеющих немецким языком просят сообщить об этом. В средней школе девушка шла одной из первых: знала немецкую литературу, музыку, историю.

Она знала немецкий пусть не так свободно, как Таня, но понимала беглую речь, могла объясниться сама. Возможно, она стала бы преподавать немецкий язык либо увлеклась бы искусствоведением. Возможно…

Путь к этому ей преградили иные люди, иная Германия — не та, встречи с которой она ждала. Тогда оказалось, что и ее ожидает совсем другая работа, опасная работа в тылу врага. Готовясь к этой неожиданной для нее работе, она чувствовала, что тут идет проверка всех особенностей ее характера, порой даже тех, что не слишком-то зависели от ее воли, от того, какой сама она себя представляла. Жизненный опыт был слишком скуден, чтобы на основании прошлого можно было решительно судить о ее возможностях. И все-таки судить было можно. Ей поверили, и это сделало ее намного сильнее.

Шагая по лесу, Наташа с нежностью и тревогой думала о Тане, о предстоящей встрече.

Вместе с Таней училась Наташа всему тому, что должен знать разведчик. Ей, как и всем остальным, дали другую фамилию, велели на время забыть свою…

Наташе нужно было пройти к деревне Дворы, найти там Ольгу Климантович, если она жива, конечно, — Танину «родную тетю».

Всякое могло случиться в опасной дороге: если с Таней произойдет беда — ну, допустим, задержат ее, — Наташа тоже назовется племянницей Ольги Климантович.

Среди названных девушкам адресов этот казался пока что наиболее надежным. Как было известно в Москве, деревня контролировалась партизанами, и, следовательно, Наташа и Таня могли рассчитывать на их помощь.

Разведчиков предупредили: в Минске разразилась большая беда фашистами схвачены члены городского партийного комитета, руководители партизанского движения. Многие казнены.

Партийное подполье возникло в первые дни после захвата оккупантами столицы Белоруссии. Поначалу люди действовали разрозненно, на свой страх и риск, исполненные патриотизма и самоотверженности, но нередко гибли из-за неопытности, несогласованности действий. Потом начали нащупывать первые связи, был создан так называемый резервный Минский партийный комитет — к нему сходились многие нити, с ним были связаны и жители города, и партизанские отряды. Однако весной 1942 года вновь начались аресты: фашистская контрразведка сумела подослать к подпольщикам своих агентов.

Такова была расплата за доверчивость, за смятение первых месяцев. Рядом с людьми, способными на подвиг, на самоотверженность, жили и совсем иные люди. Жили годами, десятилетиями, как равные — вместе учились в школах, работали, старились. Они и в дома входили как равные, как близкие. И вот…

Те, кто встал на место погибших, были предусмотрительнее, осторожнее своих предшественников. Мартовский провал научил их многому.

Появились новые имена, новые квартиры, где подпольщики могли проводить совещания, встречаться с партизанскими связными, хранить оружие, боеприпасы, литературу, слушать и принимать по радио сводки Советского Информбюро.

Но у Наташи был только один адрес — Ольги Климантович, тот же самый, что и у Тани. Остальное разведчицам предстояло сделать самим. Правда, Таня надеялась сразу же установить еще одно знакомство, Наташа знала об этом очень немного, пожалуй, лишь догадывалась. Еще в Москве Таня во всех подробностях изучила жизнь одного красноармейца из Минска, чья семья осталась в оккупированной Белоруссии. Девушка могла принести им весточку от близкого человека, о котором они давно ничего не знали…

Вообще разведчикам дали пока самые необходимые ориентиры: многое, если не все, зависело от них самих, от того, какими они окажутся. Не всегда возможно в сдержанной, молчаливой либо, напротив, озорной, порой даже немного разболтанной или взбалмошной девчонке, которая и сама-то себя толком не знает, разгадать человека с сильной волей, выносливого, целеустремленного, способного в ответственную минуту мгновенно учесть и исправить неожиданный просчет.

Живой, подвижной Наташе такой представлялась Таня, молчаливой, сдержанной Тане — Наташа. И, может быть, именно это означало, что обе они правы?..

Лесная дорога между тем была изматывающе долгой. Правда, поначалу Наташе повезло, никто не попадался на пути. Она знала по карте, что эта крепко утоптанная, петляющая тропа, которая то прячется в кустах, то вновь выныривает, ведет на мельницу.

Карта осталась у Андрея, но Наташа запомнила: нужно дойти до мельницы, обогнуть ее, а там прямиком шагать до деревни Дворы.

Наташа вышла засветло, густо-зеленая трава была влажной от росы. Потом трава посветлела, подернулась белесой пыльцой, а воздух, постепенно накалявшийся, стал тяжелым и неподвижным. Наташу совсем разморило. Она с трудом переставляла ноги в чужих, больших не по размеру ботинках. Повалиться бы сейчас ничком в тень, в траву, передохнуть хоть немного! Но тропа неутомимо тянула вперед, будто старалась увести девушку подальше от лесной землянки, от опасностей к новым людям…

Наташа не сразу заметила рослого человека в черном костюме, в сапогах и белоснежной косоворотке, уверенно шагавшего ей навстречу. Заметила лишь в ту минуту, когда он остановился и поздоровался, окинув ее пытливым взглядом. Она невольно съежилась от растерянности, смущения и тут же укорила себя и за смущение свое, и за растерянность, сама не представляя, как естественно все это получилось.

— Куда путь держишь, красавица? — спросил человек по-русски, без акцента.

— К тете, дяденька, в Дворы.

— А как у тебя насчет документов?

Наташа вынула из кармана, заколотого булавкой, паспорт, который давно уже изучила лучше подлинного, оставленного в Москве на хранение. Незнакомец с той уверенностью, что дается лишь сознанием своей власти, стал разглядывать круглую печать, фотографию, листать странички, искоса поглядывая на Наташу. Несколько раз переспросил, где и когда родилась, в какой милиции, какого числа получала паспорт. Но Наташа твердо вызубрила каждую букву, каждую цифру — сбить ее не сумел бы никто. Да и вообще ей самой уже казалось, что она вовсе не та далекая москвичка, чье имя осталось в подлинном документе, а изголодавшаяся, издерганная нуждой и страхом племянница Ольги Климантович. У нее даже не хватило сил удивиться, по какому праву человек этот допрашивает ее посреди дороги, она лишь досадовала на него за ненужную проволочку, отвечала вяло и нехотя.

— Ну что ж, документы в порядке, ступай в свои Дворы. Пройти-то знаешь как?

— Говорили, вроде бы леском, мимо мельницы, — безучастно произнесла девушка.

— «Говорили»… А ты что ж, сама раньше никогда не собиралась проведать родную тетю?

В безучастном туповатом взгляде Наташи даже опытный агент не прочитал бы тревоги и беспокойства — незнакомец, все время сверливший ее колючим взглядом, сам же и поспешил ее утешить:

— Небось, как малой была, погостить-то приезжала? То-то все мы так: пока нужда не прихватит, о родных и не вспомним…

Незнакомец достал из кармана блокнот, колко отточенный карандаш забегал по бумаге.

— За мельницей сразу мосток будет, иди по нему. Мост перейдешь, вот сюда сворачивай, напрямик до самых Дворов дошагаешь.

Он вырвал листок, протянул Наташе и ушел степенно, не оглядываясь, по лесной тропе.

Дойдя до мостка, Наташа развернула листок из блокнота да так и ахнула. Типографским шрифтом сверху было напечатано:

«Начальник полицейского управления».

И вдруг стало смешно и легко при мысли, что сам начальник полицейского управления поверил рассказу мнимой сироты бесприютной. А как солидно он щурился, разглядывая круглую печать и листая странички паспорта, как многозначительно и придирчиво сверял фотографию с внешностью Наташи!

Ну и встреча! Поскорее бы рассказать об этом Тане. И листок с карандашными каракулями стоит сберечь в доказательство. Пусть трудно. Пусть страшно. И все-таки, значит, можно бороться…

Загрузка...