Так и не успел Аркадий Федорович нажать клавишу включения. Он взял из рук Леночки черные ботинки, осмотрел их и прежним шутливым тоном заметил:
— На меня… слегка маловаты. — И выставил вперед ногу. — Пользуюсь услугами магазина «Богатырь». А это тридцать седьмой. Хотя несколько и разношенный.
— У меня тридцать третий, — посчитала нужным сообщить Леночка, будто ее могли заподозрить в том, что она не узнала своих собственных ботинок.
Было трудно вот так, сразу, переключиться на иную волну, и Лидия Ивановна тоже чуть выставила ногу, приподняв, точеный каблучок.
— Тридцать шестой! Так что увольте — не мои.
И тогда они втроем вопросительно посмотрели на Костю. А тот стоял красный, словно минуту назад выскочил из парной бани, и мучительно соображал, как поступить: признать, ботинки за свои или тоже отказаться? Понимал: и то, и другое — плохо, ужасно плохо! Все это таит кучу опасностей. Как же он оплошал! Целый час возился с дурацким пылесосом и не догадался сбегать к Гриньке отнести ботинки…
Чтобы как-то выгадать время, Костя пожал плечами, на что отец тут же отреагировал:
— Туман загадочности сгущается сильнее.
Что же все-таки придумать?.. Но вот Костя, кажется, ухватился за спасительный кончик — дурачком надо прикинуться. Может, и пройдет?
— Не знаю, — произнес он, и снова его острые ключицы чуть не до самых ушей приподняли клетчатую рубашку.
— Лида, — Аркадий Федорович взглянул на жену, — ты что-нибудь понимаешь?
— Пока знаю лишь одно, — в голосе матери уже не оставалось ничего от беззаботной веселости, — этих ботинок я не покупала и вижу их впервые.
— Правильно, — охотно подтвердил Костя, — и я сегодня увидел их первый раз.
— Любопытная история! — входя в роль детектива из фильма о преступниках, сказал Аркадий Федорович. — Остается предположить, что ночью таинственный незнакомец, прокрадывается к нам в квартиру с благородной целью — осчастливить нашего сына парой поношенных ботинок тридцать седьмого размера.
Леночка прыснула в кулак. Даже Костя улыбнулся.
— Вы не поняли, — пояснил он. — Я же не сказал, что только сейчас увидел эти ботинки. Я сказал, что сегодня увидел их впервые. То есть не сейчас, не в эту минуту, а сегодня…
Костя говорил, казалось, очень искренне, простодушно, и длинные девчоночьи ресницы его взмахивали, точно крылья бабочки. Все с интересом и напряженными лицами ждали, что же наконец последует дальше, за этим густым чертополохом слов.
— Сегодня, значит, впервые увидел, — продолжал Костя. — На реке. Одному мальчишке сандалии мои понравились. Он и пристал ко мне, чтобы я дал ему поносить. Хорошие, говорит, сандалии, бегать легко. Бери, говорит, вместо сандалий мои ботинки. Я не хотел отдавать. Мне, говорю, дома влетит за сандалии. А он пригрозил: не хочешь, говорит, меняться — так заберу. А он парень здоровый, во какой, выше меня на голову. И я подумал: не идти же домой босиком. Вот и взял эти самые ботинки…
Костя слушал себя и удивлялся: здорово как получается. Просто нельзя не поверить такому правдоподобному рассказу.
— А на речку я пошел, потому что хотел посмотреть, какая вода. В классе ребята говорили, будто некоторые люди уже купаются. Я и захотел поглядеть. Только наврали, никто и не купается. Даже днем, когда вода сильнее нагревается, чем утром, и то никого не было видно.
— Но ты же искупался, — со смешком сказал отец.
— Чего? — Костя растерянно уставился на него. Хитрый! На пушку берет. — Дурак я, что ли, в такую холодину лезть!
— А чихаешь отчего?
— Ну…
— Так, сын дорогой. — Аркадий Федорович взял Костю за плечи, усадил к столу. И сам сел напротив. — Не знаю, как в будущем, может, и получится из тебя знаменитый сочинитель, а пока не шибко складно выходит. Купался?
— Нет, папа, честное слово.
— С честным словом обожди. Это слово — для честных людей… Пусть не купался. Ладно. Раздевался? По воде бегал?.. Вижу, вижу, глаза выдают: бегал. Теперь с ботинками развей туман. Столько тут напустил этого туману, что кроме вранья ничего и не видно. Говоришь, на сандалии парень польстился? А почему, скажи, пожалуйста, если плечи у него — во! — Аркадий Федорович развел по сторонам руки, — да на целую голову выше тебя? Ему твои сандалии не на ногу впору, а на нос. Что ответишь?
А Косте уже и отвечать не хотелось. И всякую ерунду выдумывать показалось противным. Выходит: никакой он вовсе не честный человек, а бессовестный врун.
— Это Гринькины ботинки, — хмуро сказал Костя.
— Опять — Гринька! — Лидия Ивановна всплеснула руками.
— Поменялись? — Отец не сводил глаз с сына.
— Утонули. — Костя вздохнул с такой обреченностью, словно и сам собирался идти ко дну.
Сестренка тотчас кинулась в переднюю.
— И правда, нету сандалий, — возвратилась она и живо спросила: — Совсем-совсем утонули? А как они утонули?
— Вот именно, — присоединился Аркадий Федорович.
Пришлось рассказывать. Однако о главном Костя ни словом не обмолвился. Сандалии, в общем, ерунда. Не новые. Чего уж так ругать-то за них? Да и не хотел же топить. Так получилось. А школа…
Выслушав хотя и сбивчивый, но все же довольно забавный рассказ о кожаных утопленниках, Аркадий Федорович сокрушенно покрутил головой и, помолчав, как-то непонятно, странно спросил:
— Ну, а дальше?
— Что дальше? — Поднять глаза Костя не посмел. — Все.
— Все? — с нажимом переспросил отец.
Костя собирался в третий раз пожать плечами, но в носу у него вдруг защипало, дыхание перехватило, и он с радостью подумал, что снова начнет чихать. Хорошо бы! Мама сразу забеспокоится, тут и разговору конец. Костя и рот уже открыл, а чих… куда-то пропал. Наверно, Костина радость спугнула его.
— Сам доскажешь? — напомнил отец. — Или помочь?
Вот ведь пристал! И на что это намекает?
— Значит, не хватает смелости?.. Ладно, помогу. Вода, говоришь, в реке немного прогрелась… Так в котором часу Гринька за сандалией нырял? И когда с ботинками, из дома вернулся?
«Догадался», — холодея, подумал Костя.
— Неужели и в школе не был? — Вместо ямочек на щеках у матери появились красные пятна…
А как хорошо начался этот вечер!
Сестренка вздохнула:
— Так хотела потанцевать.
Мама сняла красивые туфли.
Отец вынул из магнитофона кассету с музыкальными записями.
Костя, не поднимая головы, сидел за столом…
Было далеко за полночь, а в комнате, где рядом стояли кровати родителей, все слышались приглушенные голоса.
— Аркаша, я боюсь за него. Это страшно: смотрит чистыми, правдивыми глазами и лжет.
— Не паникуй. По-моему, ты сильно преувеличиваешь. Совесть у него не потеряна.
— Ты так спокоен…
— Это я-то спокоен?!
— Влияние отца на сына огромно. Дочь, та, действительно, ближе к матери…
— Не спорю… Ох-ох! Руки не доходят. За план спрашивают, за качество спрашивают, за рентабельность, ассортимент — спрашивают, за общественную работу — тоже непременно отчитайся. А вот за сына — нет спроса.
— Не скажи. Беда случится…
— Ясно. Потом-то спросят. И крепко… Ладно, будем думать. Я, пожалуй, еще к матери Гриньки наведаюсь. Парнишка-то без отца. Бабушку только что похоронили… А видишь, с сердцем — ботинки принес. В ледяную воду сиганул. Это, знаешь, характер…
— Обожди, Аркаша… Слышишь, кашляет? Не заболел бы. Утром не забыть — еще аспирину дать…