ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Я не знаю, когда именно Амос заметил, что из машины пропал коврик. В связи с болезнью Джима машиной никто не пользовался, и, должно быть, прошло дня два или даже больше, прежде чем он обнаружил пропажу. Не думаю, что он подозревал меня, хотя полной уверенности в этом у меня не было.

Но как-то на неделе он встретил Уолли и сказал ему об этом. Не понимаю, зачем ему это было нужно? Он, конечно, считал Джима отъявленным негодяем, по которому давно плачет веревка, но мы также знаем, что по-своему он был сильно к нему привязан. Может быть, Уолли просто вытянул у него это признание? У Уолли были свои проблемы, так что он вполне мог сам отправиться к Амосу.

Следствием этого, однако, был чрезвычайно неприятный разговор, состоявшийся у меня с Уолли через день или два после того, как Джуди обнаружила записку. Теперь-то я знаю, что он тогда был просто напуган, напуган до смерти и, следовательно, разгневан, как это нередко бывает с нервными людьми, когда ими владеет сильный страх.

Итак, он появился у меня поздно вечером в воскресенье, и вид у него был очень странный. Вначале я решила, что он напился.

— Ты не будешь возражать, если я запру дверь? — спросил он. — Мне надо тебе кое-что сказать. И ты не захочешь, чтобы об этом знали другие.

— Тогда я предпочла бы оставить ее открытой. Мне не нужны здесь больше секреты или сцены.

— Отлично! — гневно воскликнул он. — Я просто хотел оградить тебя от излишнего любопытства.

Тем не менее он все же плотно захлопнул дверь, после чего обернулся ко мне.

— Я должен кое-что выяснить. Нет, ну надо же! Из всех этих идиотских неприятностей… Короче, ты взяла коврик из машины Джима Блейка?

— А что случилось? Он что, пропал?

— Да, пропал. И ты, черт возьми, прекрасно это знаешь.

— Мне не нравится твой тон, Уолли.

Он постарался взять себя в руки.

— Извини, — пробормотал он. — Я просто очень взволнован. Да и кто не был бы на моем месте взволнован!? Я спрошу тебя по-другому. Итак, был ли коврик в машине в тот вечер, когда Амос отвозил тебя домой?

— Да.

— И ты оставила его там?

— А почему бы и нет?

— Это не ответ.

— Послушай, Уолли. Не пытайся давить на меня. Я совсем не обязана отвечать на твои вопросы. Если хочешь, можешь обратиться в полицию. И если они сочтут нужным прийти ко мне…

— О, Господи! Да я как раз и пытаюсь избежать этого. Но этот негр выбалтывает им все, что знает. Они еще вытащат это из него. Я только хочу знать, почему взяли этот коврик. Что на нем было? Почему было так важно, чтобы об этом ничего не узнали?

Я окинула его внимательным взглядом.

— Уолли, ты веришь тому, что эти преступления совершил Джим Блейк? Ты намекал на это, как и на то, что тебе известно, почему он это сделал.

— Да, мне казалось, я знаю, что могло его заставить пойти на это. Но убийство Флоренс Гюнтер… Нет, я не верю, что у него хватило бы на это мужества.

— Если, как ты считаешь, тебе известны мотивы преступления, ты должен рассказать об этом. Хотя бы мне. Я все время пробираюсь как бы ощупью…

— А, так ты этим занимаешься! Послушай, что все-таки было на этом коврике? Масло? Кровь? Это ты его взяла, не так ли? Амос уверен, что это сделала ты.

— Почему он так решил?

— Ну, он говорит, что если бы, когда ты садилась в автомобиль, его там не было, ты бы непременно спросила об этом.

И тогда я решила выложить ему все начистоту.

— Да, Уолли. Это я взяла коврик. Взяла и сожгла в топке. На нем был кольцеобразный след от какого-то сосуда, в котором находился керосин.

— О, Господи! — воскликнул он и, казалось, еще глубже погрузился в свое кресло.

Он заметно постарел за последние дни. Я не могу найти других слов для описания произошедшей в нем перемены. Во всяком случае, в нем не осталось и следа той веселости, которая делала его таким привлекательным. Но я не могла заставить себя жалеть его. Ему явно было кое-что известно об этом деле. По-моему, даже слишком многое.

— Как ты думаешь, — спросил он, — Амос знал об этом пятне на коврике?

— Не имею ни малейшего понятия. Но если бы он об этом знал, то рассказал бы об этом в полиции, и они давно бы забрали коврик. Нет, думаю, пока об этом пятне известно только нам с тобой и Джозефу.

— Джозефу?! Какое отношение, скажи на милость, имеет к этому делу Джозеф?

Он слушал меня с напряженным вниманием, пока я рассказывала ему о своей попытке сжечь коврик и о том, как меня заперли в подвале. По его лицу нельзя было понять, что он обо всем этом думает. Конечно, у него было время, чтобы оправиться от своего изумления, и мои слова о том, что коврик в конечном итоге был все же уничтожен, похоже, совершенно успокоили его. Однако, когда я кончила свой рассказ, он не произнес ни звука и, казалось, погрузился в глубокое раздумье. В конце концов, я нарушила становившееся уже тягостным молчание.

— Не пора ли тебе рассказать, Уолли, все, что тебе известно? Пока это продолжается, мы не можем чувствовать себя в безопасности. Даже Джуди.

— С Джуди все будет в полном порядке, — произнес он довольно небрежно. — Я ничего не знаю.

— Но ведь это не так?

— Ты узнаешь все, что знаю я, но в свое время. — Он поднялся и, бросив на меня украдкой взгляд, принялся перебирать карандаши и ручки на моем столе. — Мне кажется, — продолжал он тем же тоном, — что ты одна из этих неисправимых праведников, которые… Ну, в общем, ложь есть ложь, и все остальное в том же духе?

— Уж конечно, я не буду лжесвидетельствовать, если ты это имеешь в виду.

— К чему эти громкие слова? Что такое, в сущности, лжесвидетельство? Какая разница, кроме как в названии, между твоим притворством, например, что у тебя болит голова, и твоим заявлением, которое могло бы спасти человеческую жизнь?

— Лжесвидетельство — это ложь перед Богом.

— Любая ложь — это ложь перед Богом, если ты в Него веришь. Все, что я хочу от тебя, это сказать, когда возникнет необходимость, что в ту ночь коврика в автомобиле не было. Подожди минуту, — произнес он, увидев, что я пытаюсь заговорить, — ты сама находишься сейчас не в очень-то удобном положении, не так ли? Ты уничтожила важную улику. И что будет с Джимом Блейком, если ты скажешь правду? Говорю тебе, ты знаешь только малую толику того, что за всем этим стоит. И если уж настаиваешь на том, чтобы говорить о лжи, то должен тебе сказать: на свете есть большие грехи, чем ложь. Уверен, если ты скажешь им об этом коврике, Гаррисон арестует Джима. Причем немедленно.

— Я не собираюсь никому ничего говорить.

— Ты должна сделать большее. Ты должна стоять на этом до конца. Кругом всегда полно воров, и что могло помешать одному из них перелезть через забор и забраться к Джиму в гараж через окно? На машине, по утверждению Амоса, никто не ездил с того дня, как Джим заболел или, лучше сказать, слег в постель. Он явно совершенно здоров. Коврик вполне мог пропасть еще неделю назад.

Разговор с Уолли внес еще большую путаницу в мои мысли, и после его ухода, воспользовавшись тем, что Джуди с Диком не было дома — я подозревала, что они опять обследуют Ларимерский участок, — я села за стол и записала все имеющиеся на тот день подозрения против Джима. Я сохранила листок с этими записями, и он сейчас лежит передо мной. В нем записано:

«а) Сара пыталась связаться с ним. Она звонила ему и заходила к нему домой.

б) Наконец, она написала ему письмо, которое он, скорее всего, получил, хотя и отрицает это.

в) В ту ночь, когда ее убили, он не переоделся к обеду, пообедал раньше обычного и вышел из дому, взяв с собой трость с выкидным кинжалом.

г) Откуда-то, но не из своего дома, он позвонил Джуди, использовав в качестве предлога беспокойство ее матери, и спросил Сару.

д) Он вернулся в тот вечер домой довольно поздно. Объяснить, где был эти несколько часов, он отказался, дав понять, что это может повредить репутации женщины.

е) Когда он вернулся домой, трость была при нем, но она исчезла после того, как было найдено тело Сары.

ж) А он слег в постель, хотя, судя по всему, был совершенно здоров.

От этого было совсем нетрудно перейти ко второму преступлению.

а) Сара и Флоренс Гюнтер знали друг друга. Возможно, им был известен какой-то секрет. Записка, обнаруженная Джуди, может иметь отношение к этому секрету, но может и не иметь. Несомненно, кто-то из них или они обе владели каким-то секретом или какой-то бумагой, так как в обоих случаях были предприняты тщательные поиски.

б) По словам инспектора Гаррисона, комнаты обеих женщин обыскивал один и тот же человек.

в) Пятно на коврике само по себе не могло бы вызвать подозрений, но ввиду вышесказанного оно являлось серьезной уликой».

Здесь я добавила несколько вопросов:

«а) Мог ли Джим при каких-либо обстоятельствах совершить нападение на Джуди?

б) Способен ли он на такую хитрость, которую продемонстрировал преступник? Например, подсунуть полиции ложные отпечатки?

в) Был ли Джим действительно в костюме для гольфа в тот вечер, когда была убита Сара? И если нет, мог ли он после своего телефонного звонка тайно проникнуть ко мне в дом? У него было на это пятнадцать, самое большее — двадцать минут.

в) Заходила ли Сара к Джиму в те три часа между ее уходом из дома и ее смертью?»

Затем под заголовком «Флоренс Гюнтер» я написала:

«а) Знал ли ее Джим?

б) Был ли Джим тем посетителем, о котором говорила служанка в пансионе миссис Бассетт?

в) Как могло случиться, что такой хитрый преступник проглядел пятно на коврике в машине?»

Над этим последним вопросом я размышляла несколько минут.

Если бы Джим был виновен, он бы наверняка, пока лежал в постели, уже тысячу раз мысленно проследил весь свой путь, обдумал бы каждую деталь, каждое свое действие, проверяя, не пропустил ли какой-нибудь мелочи, которая могла бы его выдать.

Он знал, что находится на подозрении. Ему достаточно было приподняться в постели, чтобы увидеть через дорогу следящего за домом человека. Тогда почему он оставил это пятно на коврике? Почему не уничтожил коврик? Не сжег, в конце концов, машину?

И потом: он был явно под подозрением, и полиция прочесывала весь город и окрестности в поисках связанного с убийством Флоренс Гюнтер автомобиля. Значит, полиция не обнаружила этого пятна или они умышленно решили сделать вид, что не заметили его. Почему? Ведь в любую минуту с помощью коробка спичек Джим Блейк мог уничтожить эту улику.

Это было выше моего понимания. В довершение всего, Джозеф сказал мне в тот день, что служанки поговаривают о том, чтобы уйти. С того самого дня, как Нора обнаружила в прачечной кочергу, было решено, что в доме завелись привидения, и в конце концов нервы у них окончательно расшатались.

Остаток дня, однако, прошел относительно спокойно. С вечера среды Джуди с Диком целыми днями занимались часами, и это воскресенье не было исключением. Я нисколько не сомневалась, что слуги считали их слегка сумасшедшими.

Все часы, какие только были в доме, были снесены в библиотеку и там тщательно обследованы. Постепенно на моем столе выросла целая груда всяких пружинок, винтиков и колесиков, перед которой сидел взлохмаченный Дик, пытаясь разобраться во всех этих, как их называла Джуди, «внутренностях».

— А это, черт возьми, куда вставлять?

— Не будь таким идиотом! Вот сюда.

— Сюда это не подходит. Попытайся сама, если такая умная.

Даже не сознавая этого, самой нарочитой грубостью, с помощью которой, как было принято у современной молодежи, они, пытаясь скрывать более глубокие чувства, признавались друг другу в любви. Губы их произносили резкости, а глаза излучали нежность.

— Успокойся! Как я могу что-нибудь делать, если ты постоянно дергаешь меня за руку.

— Просто ты чертовски неловок.

Вследствие этой операции с часами, когда даже будильники прислуги подверглись тщательному обследованию, порядок в доме был полностью нарушен. Обед подавался совершенно в необычное время, а в то воскресенье, причем сразу на это никто не обратил внимания, мы обнаружили, что завтракали в одиннадцать, а обедали в половине четвертого.

Потом, где-то в одиннадцать вечера или около того, насколько мы могли судить в своем положении, из Нью-Йорка позвонила Кэтрин.

У Говарда снова был приступ, и хотя он немного оправился, она хотела, чтобы Джуди сразу же возвратилась домой.

Джуди уехала на следующее утро. Дик был занят на работе, так что я отправилась провожать ее до станции и по дороге выяснила, что ее отношения с Диком зашли в тупик. В полном соответствии со своим характером, она заявила об этом совершенно прямо.

— Он сходит по мне с ума, — но, видите ли, я дочь богатых родителей! Если он все же снизойдет до женитьбы на мне, я должна буду жить на его зарплату и те немногие гонорары, что он имеет на стороне! Но это же полный абсурд! Это просто какая-то извращенная гордость! В наши дни настаивать на том, что муж должен содержать свою жену, просто примитивно. Какое-то детское тщеславие… Все эти разговоры о том, что «я, как мужчина…»

Она рассказывала и одновременно, что тоже было в полном соответствии с ее характером, плакала. Но ей не нужны были утешения, и я не стала их предлагать.

— Если ты Дику предпочитаешь вещи…

— К черту все вещи. Дело в принципе. Он готов отказаться от меня, чтобы только потешить свое самолюбие.

Да, в наши дни эта проблема стоит перед многими молодыми людьми. Каждый из них по-своему прав, и оба в то же время ошибаются. Решения этой проблемы у меня не было, но какой бы ни была эта размолвка, она не повлияла на чувства Дика, так как в тот же вечер он заехал ко мне просто так, по привычке.

— Хотел проехать мимо, — но моя колымага сама свернула на вашу аллею. Мне ничего не оставалось делать, как только катить дальше, прямо к вашему дому.

Приход Дика меня чрезвычайно обрадовал. Мне было так одиноко. Я скучала по Джуди и даже… по инспектору с его компетентным видом, небесно-голубыми глазами и вечными зубочистками, который не появлялся у меня уже несколько дней.

И радость моя была столь велика, что я не удержалась и рассказала ему о коврике. Изумлению его не было границ.

— Но, послушайте, ведь первой машиной, которую они должны были осмотреть, была…

— Да, я тоже так думаю. Но, может быть, они и знают об этом.

— Вы уверены, что сам Амос не перевозил в машине керосин?

Вопрос застал меня врасплох. Мне это даже не приходило в голову. Я чувствовала себя довольно глупо, однако в результате нашего разговора Дик на следующий день повидался с Амосом и кое-что у него выяснил.

Как оказалось, в тот вечер, в воскресенье, у Амоса был выходной, так что Джим оставался дома один. Но он не мог воспользоваться машиной, поскольку ключи от гаража Амос забрал с собой.

Дик, конечно, не задавал ему вопросов напрямую. Он просто спросил Амоса, где тот был в воскресенье вечером и мог ли кто-нибудь в его отсутствие взять автомобиль.

На этом Дик не успокоился. Он подождал на улице, пока Амос с каким-нибудь поручением выйдет из дому, и перелез через стену во двор. Там он обнаружил две любопытные вещи. Во-первых, стекло в окне гаража было выбито, так что можно было легко забраться внутрь и открыть ворота. И на одном из недавно окрашенных стульев были свежие царапины.

Он влез в гараж и осмотрел машину, но пятен крови нигде не обнаружил.

— Амос, в общем-то, не следит за спидометром, — заметил Дик, — так что ему неизвестно, брал ли кто-нибудь автомобиль. Но он думает, что бензина явно поубавилось.

Дику, однако, удалось выяснить, что Амос не перевозил в машине керосин.

Он спросил его:

— Что за странная история с пропавшим ковриком? Ты, случаем, не сам ли его уничтожил? Наверное, пролил что-то на него?

— Нет, сэр! — воскликнул Амос. — Я никогда ничего не вожу в машине. Мистер Блейк запретил это строго-настрого.

Однако, при всей своей важности, все эти сведения не смогли нам ничем помочь. Конечно, если не считать того, что, как мы теперь знали, сам Джим, не имея доступа в гараж, мог поставить под окно стул, разбить стекло и, забравшись внутрь, взять машину в то воскресенье.

Итак, вторник, десятое мая. Сара мертва уже три недели, а Флоренс Гюнтер — десять дней. Очевидно, полиция пока ничего не обнаружила, а у нас был только какой-то таинственный шифр, который, как выяснилось позже, являлся вовсе не шифром, а ключом к разгадке.

Мне, конечно, следовало бы показать эту загадочную записку полиции, но я уже совершила один отчаянный поступок, уничтожив коврик, и мне было не по себе. Да к тому же инспектор прекратил свои почти ежедневные визиты, хотя один раз я видела его вместе с верным Симмонсом на Ларимерской пустоши. Но в дом он не зашел. А вскоре — точнее, в среду утром — раздался телефонный звонок, который на какое-то время заставил меня обо всем забыть.

Умер Говард Сомерс.

Загрузка...