Дверь

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

У меня нет записи допроса Джима в кабинете окружного прокурора. Но на основании того, что мы знаем сейчас и что упоминалось на суде, я могу восстановить его достаточно полно. Джим нервничал, осторожничал, не выпускал из подергивающегося рта сигару, использовал для обдумывания все короткие паузы, когда ему подносили огонь и когда он аккуратно стряхивал пепел. А прокурор беспрестанно сыпал бесконечными вопросами:

— Итак, вы утверждаете, что тогда ничего не знали об этом завещании?

— Я не слышал о нем до тех пор, пока Алекс Дэвис не сообщил мне это в Нью-Йорке.

— Он сказал, что вас лишили наследства?

— Да. Мне было все равно. Меня волновала сестра.

— Почему?

— Это же ясно, правда? Она была предана своему мужу. И вдруг она узнает, что, ничего ей не говоря, он принял решение, затрагивающее интересы ее ребенка и ее самой.

— И в пользу ее пасынка?

— Да.

— Какими были ее отношения с этим пасынком? Дружескими?

Джим, наверное, сделал паузу, затянулся сигарой или зажег новую.

— Не совсем. Обычные проблемы. Он на нее обижался.

— А она обижалась на него?

— Вероятно. В некоторой степени.

— Вы любите свою сестру, мистер Блейк?

— Очень. У меня больше никого нет.

— Вы видели в Нью-Йорке это второе завещание?

— Видел.

— Помните, как был помечен конверт?

— Да. Хорошо помню.

— Рукой самого мистера Сомерса на нем было написано: «Передать моему сыну Уолтеру в случае моей смерти». Это так?

— Да.

— Почему сделана такая надпись, мистер Блейк?

— Не знаю.

— Не говорит ли это о том, что мистер Сомерс хотел, чтобы это завещание наверняка попало в руки его сына? Чтобы этому… ничто не помешало?

— Если хотите, можете считать так.

— Вы ничего не знали об этом завещании, когда были той ночью у Говарда Сомерса?

— Я у него не был. Как я мог это сделать? Ваши люди уже давно за мной наблюдают.

— Теперь о том вечере, когда убили Сару Гиттингс. Опишите все, что вы делали.

— Я уже сказал все, что мог. Я вышел на прогулку. На улице вспомнил, что моя сестра звонила из Нью-Йорка и просила передать кое-что Саре Гиттингс. Зашел в аптеку и позвонил. Но ее не было дома.

— Что хотела передать Саре Гиттингс ваша сестра?

— Я это говорил. Она хотела, чтобы Сара присмотрела за моей племянницей Джуди. Здесь есть молодой человек, который нравится Джуди. Моя сестра этого не одобряла.

— Куда вы пошли после звонка?

— Пошел дальше. Я был у женщины. Этого достаточно. Потом пошел назад.

— Когда это было?

— Наверное, около девяти часов. Точно не помню. Прокурор подался вперед:

— И вы продолжаете отказываться сообщить, в каком направлении пошли?

— Отказываюсь. Я не сделал ничего плохого. Не надо меня оскорблять.

— Но, допустим, я опишу вам путь, по которому вы шли тем вечером, мистер Блейк? Допустим, сообщу вам, что, выйдя из аптеки, вы прошли по тропинке через Ларимерский участок, а затем дальше в парк? И что потом вы вернулись тем же путем? Я предупреждаю вас, мистер Блейк, мы знаем очень много. Уклоняясь от ответов, вы вредите себе самому.

Но Джим продолжал упорно молчать, а прокурор продолжал наблюдать за ним, откинувшись в кресле.

— У вас была с собой в тот вечер трость с клинком?

— Я уже говорил, что была.

— Вы встретили Сару Гиттингс во время прогулки?

— Нет. Это абсолютно точно.

— Тем не менее вы были на этой тропинке именно в тот вечер. Вы спустились по ней в парк, а потом вернулись тем же путем. В одном месте вы на некоторое время останавливались. Некоторое время сидели или стояли на склоне и курили сигару. В это время вы были не один. В холодный весенний вечер мужчины обычно не задерживаются в темном месте, чтобы полюбоваться природой.

И здесь Джим сделал неосторожное признание:

— Я был один, совершенно один.

— А! Вы признаете, что там были?

— Да, я там был.

— Вы ни с кем не встречались? Ни с кем не говорили?

— Ни с кем.

— В какое время вы там были?

И вновь секундная пауза. Джим вытер со лба пот.

— Вниз я шел около половины восьмого.

— А возвращались?

— Где-то после девяти.

— И вернулись домой чуть позже десяти часов? Ну-ну, мистер Блейк, не будьте ребенком!

— Я не помню время.

— Каким путем шли назад?

— Я пересек парк, поднялся по крутой тропинке, что возле дома мисс Белл. Потом шел пешком по улице.

— В какое примерно время вы были на Ларимерской пустоши — там, где находились привязанные собаки?

— Возможно, в четверть десятого.

— Вы гуляли со своей тростью?

— Да.

— Почему?

— В парке было несколько ограблений. У меня нет револьвера, поэтому я взял трость.

— Вы видели или слышали что-нибудь подозрительное?

— Слышал лай собак.

— Где?

— На Ларимерской пустоши.

— Вы знали собак мисс Белл, не так ли?

— Да.

— Знали достаточно, чтобы узнать их голоса? Лай собаки так же индивидуален, как и голос человека.

— Нет, я их не узнал.

— Куда вы дели эту трость после возвращения домой?

— Поставил в холле. Вместе с другими.

— И оттуда она исчезла?

Здесь, вероятно, произошла небольшая задержка, ответ был дан не сразу:

— Она исчезла. Да.

— Когда именно?

— Не знаю. Я тогда был болен.

— Как вы узнали, что ее нет?

— Спустился в холл, чтобы позвать Амоса. И увидел, что ее нет на месте.

— Вы не спрашивали Амоса, где она?

— Не помню. Наверное, да.

— И он сказал, что она исчезла?

— Кажется, так.

— Ну что же, мистер Блейк, перейдем к вечеру двадцать седьмого апреля. Где вы были в тот вечер?

— Двадцать седьмого апреля?

— В тот вечер, когда кто-то ударил Джуди в гараже мисс Белл.

Джим изумленно взглянул на прокурора.

— Вы предполагаете, что я покушался на собственную племянницу?

— Я только задал вам вопрос.

— Был дома. Насколько помню, я не выходил из дома вечером с того дня, как убили Сару Гиттинс. И уж точно не нападал на Джуди. Это… это смешно.

Прокурор взглянул на лежащую перед ним бумагу.

— Помните ли вы тот вечер, когда к вам приходила мисс Белл? После того, как нашли тело Флоренс Гюнтер?

— Прекрасно помню.

— Вы просили ее приехать?

— Нет.

— Ни по телефону, ни письмом?

— Нет.

— Она пришла неожиданно?

— Да.

— Но вы отправили ее домой на вашей машине?

— Да, правильно.

— Во время разговора вы обсуждали эти два преступления?

— В некоторой степени.

— Вы предлагали что-нибудь мисс Белл в отношении вашей машины?

— Не понимаю, о чем вы говорите. Раньше это была ее машина. Я ее у нее купил.

— Значит, вы ничего ей не говорили о коврике в вашей машине?

— Ничего.

— Вы следите за пробегом вашей машины, мистер Блейк?

— Нет. Амос — может быть. Не знаю.

— У кого хранятся ключи от гаража?

— У Амоса. Я сам не вожу автомобиль.

— Вы не умеете водить?

— Умею, но не люблю.

— Окно в гараже запирается?

— Обычно. Но необязательно.

— Если кто-нибудь влезет в гараж через окно, он может вывести машину?

— Да. Ворота на улицу закрыты изнутри на засов. Ключом запирается маленькая дверца из сада.

— Значит, если бы кто-то захотел вывести машину, он мог бы влезть через окно — при условии, что оно не заперто, — и сделать это?

— Возможно. Но расположено окно довольно высоко.

— А если взять стул из сада, это будет легко сделать?

— Вероятно. Я как-то не думал.

— Значит, даже если ключ находился у Амоса, то машину вывести все равно можно?

— Я ни разу не лазил через окно и не выводил машину. Если вы именно на это намекаете…

— Вам знаком гараж мисс Белл?

— Я в нем был один или два раза.

— Он выходит на овраг в парке, не так ли?

— Да.

— Вам знакома мастерская в гараже?

— Никогда в ней не был.

— Но вы знаете, что она там хранит лестницу?

— Знаю, что у нее есть лестница. Но не знаю, где она ее хранит.

Вот так или примерно так его допрашивали несколько часов. В какой-то момент во время этого долгого допроса они ввели Пэррота. Он зашел под каким-то предлогом, внимательно осмотрел Джима и вышел. Джим ничего не заметил.

К полуночи стало ясно, что он устал, напряжение начало сказываться и на прокуроре. Была теплая весенняя ночь. Люди, которые входили и выходили из комнаты, сняли пиджаки, а Джим продолжал сидеть на своем жестком стуле, все такой же аккуратный и опрятный, и все так же продолжал сопротивляться.

— Так вы отказываетесь рассказать о своих действиях в период с семи до десяти тридцати вечера восемнадцатого апреля?

— При необходимости я это сделаю. Не раньше.

— Какие у вас были отношения с Сарой Гиттингс?

— Отношения? Я был с ней знаком, конечно. Знаком много лет.

— Она могла обратиться к вам, если бы попала в беду?

— Да, может быть.

— Значит, ее письмо к вам не было чем-то необычным?

— Я никогда не получал от нее писем. Зачем ей было писать? Она могла прийти ко мне в любое время.

— У нас есть абсолютные доказательства того, что она вам писала. И мы считаем, что вы получили это письмо.

— Вы не можете это доказать.

— Наверное, нет. Но будь я проклят, если не приложу к этому все силы. Кто договорился о встрече с Сарой Гиттингс в тот вечер, когда ее убили? О встрече для того, чтобы своими глазами увидеть копию завещания Говарда Сомерса, которую эта Гюнтер изъяла из архива? Сара Гиттингс не вернулась живой с этой встречи, а копия в тот же вечер исчезла.

— Чем мне мешала эта женщина? Или копия? Все равно есть вторая, в сейфе в Нью-Йорке.

— Вы были знакомы с Флоренс Гюнтер?

— Нет.

— Когда-нибудь встречались с ней?

— Никогда.

— И вы никогда не ждали ее в машине на Халкетт-стрит возле овощной палатки?

— Абсолютно точно — нет.

И если два первых ответа прозвучали, возможно, не очень убедительно, то последний был совершенно тверд.

Но жара и напряжение уже сказывались на обоих. Длящийся уже несколько часов допрос раздражал Джима. Его запас сигар иссяк, но никто ему ничего не предложил. Он попросил воды, которую принесли не скоро.

В довершение всех тягот ему сообщили, что Говард Сомерс был отравлен. Джим едва не упал со стула, но если они и надеялись измором довести его до признания, то были разочарованы. Он все еще боролся. Но сказал странную фразу:

— Почему вы думаете, что его отравили? Почему уверены, что он не принял яд сам?

— Я не отвечаю на вопросы. Я их задаю.

Джим уже сердился, но собрал свои силы для последней попытки:

— Я не ездил в Нью-Йорк к Говарду Сомерсу в ту ночь, когда он умер. Кто-то воспользовался моим именем, вот и все. Чем больше я думаю об этом деле — а Бог свидетель, что ни о чем другом я сейчас не думаю, — тем больше убеждаюсь, что предпринимается явная попытка переложить всю вину на меня.

Зачем мне было его убивать? С его смертью я проигрываю больше, чем выигрываю. Он был мужем моей сестры и моим другом. Если вы пытаетесь доказать, что я скрылся из-под наблюдения, которое велось за моим домом, влез в гараж через окно и ездил в ту ночь в Нью-Йорк на своей машине, то клянусь Богом, что ничего подобного не делал и делать не собирался. Что касается второго завещания, то ничего не слышал о нем до тех пор, пока Алекс Дэвис не рассказал мне в Нью-Йорке о его существовании.

Я также клянусь перед Богом, что никогда никого не убивал, никогда никого не собирался убивать. И я протестую против ваших методов. Вы меня умышленно изматываете. Но вы не сможете так довести меня до признания. Я невиновен.

Они, однако, добились того, что он устал. Его лицо стало серым от изнеможения, по нему струился пот. Время от времени он проводил пальцем за воротничком рубашки, как будто тот начинал его душить. Прокурор внимательно наблюдал за Джимом, выстреливая в него очереди вопросов, и умышленно пытался довести его до такого состояния, когда признание начинает казаться манной небесной.

В течение последнего получаса допроса на стол прокурора положили записку. Тот согласно кивнул головой:

— Когда он придет, впустите сразу.

Джим выслушал это с безучастным видом. Но почувствовал — может быть, усталость обострила его инстинкты, — что случилось нечто необычное. Вопросы посыпались снова, но теперь они звучали чуть резче. Судя по тону, полученное известие явно взволновало прокурора.

— Вы признали, что в тот вечер, когда была убита Сара Гиттингс, у вас с собой была трость с клинком. Вы ничего не можете предположить по поводу ее исчезновения?

— Ничего.

— Оставили ее в холле, и она исчезла?

— Да.

— И не заметили, когда именно она исчезла?

— Через несколько дней. Точно не помню.

— Думаю, вы знаете это точно, мистер Блейк. Она исчезла в тот день, когда было найдено тело Сары Гиттингс.

— Возможно. Но не уверен.

— Как вы объясняете это исчезновение?

— Я уже говорил. Думаю, ее украли.

— Украли, чтобы переложить обвинение на вас?

— Возможно.

— Вы не сами ее спрятали? Я имею в виду, у вас не было чувства, что наличие трости в вашем доме опасно?

— Конечно, думал. Да.

— Но вы ее не прятали?

Джим сделал над собой усилие, облизал сухие губы.

— Не совсем. Я убрал ее в шкаф.

— В какой шкаф?

— В шкаф с бутылками, в холле.

— И вы ее там заперли?

— Да.

— Значит, рассказ о том, что она исчезла из холла, был неправдой?

— Не совсем. Но то, что она исчезла, — правда. Ее кто-то взял.

— Ключ от этого шкафа был у вас?

— Да.

— Ключ был только один?

— Нет. Я думал, может быть, ее взял Амос. Я лежал в постели. Он мог взять ключ.

— Зачем Амос мог это сделать?

К этому времени Джим от усталости уже почти ничего не соображал. С посеревшим лицом он мешком сидел на стуле.

— Он мог знать… он мог подумать…

— Так что же все-таки знал Амос?!

И тут в комнату вошел инспектор Гаррисон и положил на стол прокурора какую-то вещь. Едва взглянув на нее, Джим без чувств рухнул на пол.