Двоеверие

Глава 10 Своеволие

Утро ясное и живое. Утро, дарующее надежду. Снег растаял, поднялись травы. В вечно зелёном царстве хвойного леса переливаются трели согретых весенним солнышком птиц. Сава шёл вдоль лесного ручья и дышал свежим смоляным запахом сосен, журчащей воды и белых огоньков первоцветов.

Сначала он думал, что отыскать Сирин будет несложно. Любой Навий охотник увидит следы на влажной траве или надломленные ветки кустарника. Но вот уже и утро прошло, а Сава всё также пробирался по лесу. Сирин нарочно запутывала следы для любого, кому захотелось бы её отыскать. Она достаточно прожила вместе с племенем, чтобы выучить повадки Навьих охотников. Вот тропинка огибает раскидистый куст, но выводит к оврагу, на другой стороне сломаны ветви, будто Сирин перелетела яму на крыльях. Но попробуй сам спуститься в овраг – костей не соберёшь. Вот разорванная паутинка с капельками росы – след очевидный, но сильно уклоняющий в сторону, где воняет болотной тиной.

Всякий охотник, кто не знает лукавства Сирин, обманется, но только не Сава. Он научился предугадывать её появление, когда другие этого не замечали. Сначала он только в шутку разыскивал гнёзда, где дремлет ночная птица. Затем нарочно высматривал Сирин в сумерках леса, пусть часто оглядывался напрасно. Никто не мог сказать Саве, что так начинается любовь и сам он не признавался себе, что и вправду любит. Ему хотелось прижать хрупкую Сирин к груди и услышать, как стучит её таинственное и манящее сердце.

Но любая охота рано или поздно заканчивается, когда поймаешь добычу и оборвёшь её нить. Если ненадолго представить лес льняным полотном, сотканным из мириады подобных нитей, то каждый скрип дерева, каждый свист птицы, каждый шорох звериного шага образуют узор. И Сава разыскал в этих лесных узорах дорогу к неглубокой пещере возле ручья. Должно быть Сирин считала её надёжнейшим из укрытий.

Здесь он впервые услышал, как она пела. Вернее, она только протяжно мычала сомкнутыми губами. Больше всего её мурлыканье походило на колыбельную, которой Сава ни разу не слышал в подземельях Нави.

Он подкрался совсем близко ко входу, любой подземник давно бы учуял его, но только не Сирин без Звериного Духа. Понимание, что её секретное место раскрыли, пришло, лишь когда Сава заслонил свет от входа. Сирин вздрогнула, что-то быстро сломала в руках и отбросила прочь маленькие комочки глины и лесные веточки. Обхватив худые колени, они сжалась на шкурах возле дальней стены пещеры и сверлила Саву двумя угольками черноглазого взгляда.

Над старой эмалированной кружкой потрескивала лучина. Выступы стен занавешивались кусками цветной материи, некоторые, очевидно, Сирин похитила из сундуков Старшей Волчицы. Со сводов золотыми и серебряными змейками свисали цепочки, кулоны и кольца, подвешенные на цветной пряже. Сирин будто сорока тащила в гнездовье всё, что блестит. Цепочки постукивали и звенели, когда ветер прокрадывался в пещеру. Сава увидел стеклянные банки на ящиках и флаконы из-под духов, заплесневелый ковёр возле кучи тряпья, служившей постелью, тазы, в которые накапывала вода со сводов, ворох грязной одежды в углу. Между этим всем, поверх всего и повсюду сидели глиняные человечки с пуговицами, маленькими ракушками или ямочками вместо глаз. В дрожащем свете лучины Саве почудилось, будто куклы поворачивают лица следом за ним.

Сирин оскалила зубы. Чужих она не звала и была недовольна, что её гнездовье раскрыли, а значит обязательно разорят.

– Я без спроса к тебе. Да не злись, – неловко попросил прощения Сава и задел головой брякнувшие цепочки. Его зрение было не чета надземному. Он за секунды привык к полутьме и разглядел самые отдалённые закоулки пещеры, лишь на огонь лучины ему было больно смотреть.

Сава рискнул присесть на лежанку возле настороженной Сирин. Она отодвинулась, чёрные глаза глядели с опаской.

– Я за помощью. Ночь костров скоро. Весты мастерят обереги любимым, заплетают туда свои волосы и нашёптывают слова сокровенные. С таким оберегом не сгинешь ни от ножа, ни от пули. А у меня нет никого: ни любимой, ни матери, но жизнь тяжкую чую.

Сирин измерила его недоверчивым взглядом.

– Защити меня от лихого! – не вытерпел Сава. – Заплети мне оберег на удачу! От ворожеи он ещё большую силу имеет.

Сава достал из-за пазухи кожаную суму. В ней он принёс орехи, запечённый картофель и любимое Сирин мясо. Она и не подумала прикасаться, всё ещё сомневалась.

– Я никому не скажу. Заплети оберег, оборони меня, не то сгину, – прошептал Сава, заглядывая ей в лицо. Сирин наконец взяла сумку с пищей и спрятала её под шкурами. Тут же в её руках появился пучочек высушенной травы, лоскут ткани и клубок красных ниток. Ловко складывая фигурку, она не смотрела на Саву. Губы беззвучно нашёптывали обережный заговор, покрытые мелкими татуировками руки стягивали на куколке красные узелки.

Сава засмотрелся на ловкие пальцы. Немая ученица ведуньи совсем не походила на привыкших к размеренной жизни вест. Женщины Навьего племени могли разбудить в себе Волка, как и охотники, но лишь в объятьях мужей, чтобы сделать близость ещё более страстной. У Сирин не было второй души, она никого не манила волчьим взглядом или хищной улыбкой, но от этого влекла Саву ещё сильнее. Одна беда – между ними стоял человек, который ни с кем не делился.

– Яр сподличал по пути, он не честно меня обогнал, – вспомнил Сава ночь испытания. – Он тебе сделал больно?

Клубок выпал у Сирин из рук, Сава нагнулся и подхватил его и вернул со словами:

– Яр со всеми жесток, кто с ним рядом. Пусть он смелый и сильный, пусть Великих Зверей подчинил, но сам – лиходей и безумец. Дивлюсь, что ты его полюбила. А может и не любила? Ведунья тебя заставляет любить?

Сирин фыркнула и вытащила из застёжки на юбках клинок. Она срезала прядку чёрных волос со своей головы и заплела её в куколку.

– Ты не любишь Яра! – вдруг уверился Сава. – Пусть ходишь за ним, пусть греешь его на ложе, но будь ты свободна – не вцепилась бы в вымеска, выбрала кого-то иного! У ворожеи тоже может быть муж.

– Хых! – ухмыльнулась она, словно Сава сказал какую-то глупость и не мог даже представить, как крепко жизнь Сирин сплетена с Яром. Всё равно что травинки в свадебном обереге.

Она почти заплела куколку, осталось немного. Тем же ножом, которым срезала волосы, Сирин уколола себя за указательный палец и начертила на голове, животе и груди травяной куклы заветные руны и зашептала над ней. Закончив нашёптывать, Сирин надела травяной обережек на шею Саве. Он благодарно кивнул, но тут она взяла его за голову и поцеловала. Сава обомлел, но не растерялся и сжал её грудь, но тут же получил рукояткой атама под рёбра. Поцелуй полагался для скрепления оберега, Сирин не собиралась становиться вестой по-настоящему.

– Уразумел, – охнул Сава, потирая ушибленный бок. Оценив его взглядом, Сирин кивнула. Теперь ему не было смысла оставаться в пещере, но Сава не спешил уходить. Он оглянулся, глаза глиняных кукол под светом лучины блестели. На веточках вместо рук затянуты петельки из красных и белых ниток, но ни одной чёрной. Сава понял, что значат куклы для Сирин и по наитию встал перед ней на колени, схватил её за руки и заглянул в удивлённо округлившиеся глаза.

– Давай убежим! Зачем себя мучаешь? – задыхался он от волнения. – Зачем тебе Яр? Он бессовестный! Убежим далеко и будем жить вместе! Пищу сумею добыть, свою нору выроем или избу как у оседлых построим, лишь бы в любе с тобой! Хочешь – в избе буду жить, как простой человек, как надземник, токмо бы вместе!

Сирин опешила и испуганно смотрела на Саву. Никто и никогда ей раньше не признавался, никто и никогда не жертвовал ради неё.

– Я сильно сердцем к тебе прикипел! – заверял Сава. – Ты одного Яра видишь, привечаешь его, и зачем?! Он тебя мучает, истязает… а я мучаюсь без тебя! В ласке согрею, только позволь и не будет моей любви жарче! Коли ты птица ночная, так при тебе сторожем буду, слугой, от дурных взоров и бурь тебя охраню!

Сирин попыталась отнять руки от Савы, но он прижался губами и начал их целовать.

– Милая моя, родная, давай сбежим! Если сейчас мне откажешь – больше не попрошу. На всю жизнь верным останусь, для тебя одной дышать буду. Но, коль согласишься, коль осчастливишь меня, рядышком буду, по судьбе вместе пойдем, и дом у нас будет, и детки!

Сирин отдёрнула руки и отползла в дальний угол на лёжке. Става так и остался стоять на коленях и не понимал, чем обидел.

– Прости меня, – сокрушённо кивнул он. – Вижу, не люб тебе, зря явился. Забудь всё, что сказал, хоть от чистого сердца сказанное. Я – не Яр, и насильничать против воли не стану.

Он поднялся и ждал ответа, но ничего так и не услышал, и пошёл к выходу из пещеры.

– Ава…

Он оглянулся. Сирин старалась ему улыбнуться. Очень мало кто в племени относился к ней хорошо, и не было соплеменника, кого бы она могла назвать своим другом. Сава улыбнулся в ответ, пусть и печально, ведь знал: пока между ними есть кто-то третий, Сирин ему не достанется.

Он пошёл прочь от пещеры в глубокой задумчивости и вдруг внезапно натолкнулся на Яра.

Яр даже не поглядел на него, лишь слегка повернул голову. Его взгляд блуждал в глубоких раздумьях, словно мира не видел. Одной рукой Яр обматывал вокруг ладони платок.

– Яр? – позвал Сава. Лишь тогда он поглядел ясно.

– Позови Свирь и Вольгу к пустой норе на востоке. На охоту пойдём.

– На какую ещё охоту?

Яр задумчиво подобрал с груди Савы травяной оберег.

– За черту, – сказал он бесчувственным голосом.

Сава лишь и смог, что вздохнуть и, прежде чем помянул договор, Яр схватил его и притянул за обережек.

– Ты крестов ни боишься, а Савушка? – просипел он через зубы. – Пойдём ныне охотиться на крестианцев. Вызнать хочу, откель у предательской дочки глаза мои, и глаза моей матери!

**************

– Дашенька, спишь? – Женя присела на кровать и наклонилась над ней, пока Дарья сжималась под одеялом. В соседней комнате слышался голос отца, он обстоятельно расспрашивал Тамару и медиков из лазарета о ночном приступе. Дарья лежала, отвернувшись к стене. Лицо и волосы до сих пор были мокрыми – Тамара смывала кровь, шедшую носом.

– Ты не волнуйся, так у многих бывает в горячке, – утешала её Женя и гладила по спине. – Сны страшные снятся, а из-за температуры кровь носом идёт.

Она положила ладонь на лоб Дарьи. Но откуда ей знать, как тяжело не сойти с ума, когда падаешь в яму, полную мертвецов, когда на твоих глазах бьются два чудовищных волка и говорят по-человечьи. Она провалилась в кошмар – не по совей воле, но он потряс её больше, чем видения чудища.

– Не надо больше. Я жить хочу… – едва прошептала Дашутка. Никто бы её не услышал, если бы Женя не сидела поблизости.

– Живи, Дашенька. Ты к жизни как ниточками привязанная, ведь есть мы у тебя, родные, любимые, чего хочешь, о чём мечтаешь, во что веришь, надеешься – всё это ниточки, – поглаживала Женя по спине. – Видишь, как много? Если все они заплетаются, то и ты к жизни крепче привяжешься. Бывают и беды, невзгоды, несчастья, тогда мы к тебе свои ниточки подплетём и общую судьбу свяжем. Когда уж совсем тяжело, Даша, ты к Господу обращайся, Он – главная твоя ниточка, золотая: в любом испытании рядом и милостив. Нет мудрее Него.

– Тогда зачем Он дал мне родиться? – сжала Дарья сырой край одеяла. – Пусть бы я умерла, когда ещё ничьи глаза меня на этом свете не видели, пусть бы не было меня и из чрева умершей матери перенесли прямо в гроб. Пусть меня Бог отпустит или пусть остановит страдания, чтобы я хоть немножечко пожила счастливо, перед тем как вернусь к Нему.

Рука Жени остановилась.

– Так ведь, Дашенька, человек рождается на страдание. Не печалься, сам Господь к страдающим милостив, Он приглядывается к тебе, взор не отводит. Как поправишься, повезу тебя за быстрые реки, за высокие горы, к чудесам Божьим, где святая земля, где грехи очищаются и душа просветлеет, как у не знавшего зла младенца, к старым храмам и о́бразам. Хоть и велико горе, кажется падаешь в прах, а надо жить, Дашенька, всё равно взойдёшь вверх из праха – по воле и силе Его и с моей любовью и верой в тебя к великому счастью поднимешься.

Дарья молчала. Нельзя взойти вверх. Нельзя очиститься. Не была Женя в той яме. Выползти из неё – лишь со смертью в попутчики.

Дверь приоткрылась, кажется это отец заглянул и встал на пороге.

– Женя, – окликнул он, хотя знал, что и Дарья не спит, но не подошёл. Сестра оглянулась, наскоро поцеловала её и вышла из комнаты в горницу.

– Никогда не оставайся с Дарьей одна, – проговорил отец. Видимо, дверь закрылась неплотно. – Пусть рядом с вами кто-нибудь будет.

– Про что это ты? – Женя удивилась, даже голос подвёл. Отец помедлил секунду и веско добавил.

– Боюсь я за тебя. С Дарьей плохо. Грешу на болезнь, что сводит с ума пленниц подземников: призраки, терзания тела, горячечный бред – сходится всё. Если она не излечится и одержимость иссушит рассудок, тогда придётся спрятать её в Монастыре, запереть в келье, держать вдали от людей и надеяться, что Господь над её душой смилуется.

Дарья тяжело задышала, вцепилась зубами в одеяло и сдавила рыдания.

– Запереть? Она и так всю жизнь взаперти просидела. Нет, болезни душевные затворничеством не лечатся, – зачастила сестра, осеклась и тотчас засомневалась. – Может быть… если она Илью трудника любит и ни в чём его не винит, то пусть они встретятся под присмотром. Вдруг ей полегчает – всё лучше, чем скит.

– Любит… – тяжело обронил отец. – Боюсь, Евгения, как бы безумие по Монастырю не расползлось. В диком племени одержимых выгоняют из нор. Зимой они сами умирают от холода, летом их удавливают в стороне, пока тьма не коснулась других и не отравила их души.

– Ты о чём говоришь?

Отец промолчал. Но Дарья слышала в его словах нечто дурное, нечто несказанное. Тогда Женя горячо продолжала.

– Сумасшествие само по себе не заразно – это горе одного человека, ты неправильно судишь. С Дашуткой случилась беда, и не подземными страхами объясняется, а слабостью тела, болезнью, страданьем сердечным.

– Послушай меня… – долго выдохнул отче, – не болезней подземных боюсь, а того, что в крови вашей от Нави. Боюсь, в вас пробудится тьма, от которой сам спасся. Вы плоть от плоти моей, мои дети, и не было в вас ничего, что с подземным молодняком происходит. Вы не изменились, не взываете к крови, не видите в темноте, не слышите издали. Но страшусь – кровь пробудится. Если что-то почувствуешь, сразу мне расскажи. Вместе справимся, с помощью Божьей.

Дашутка похолодела, словно провалилась под лёд. Она слышала каждое слово так ясно, как будто сестра и отец стояли рядом. Она слышала даже, как Женя прерывисто выдохнула, будто сильно испуганная.

– Я останусь с Дашуткой. Конвоем пока займётся Егор. Одной Тамаре я больше сестру не доверю.

– Из дома не выпускай, – велел отец. – Если услышишь странные речи или Дарья попросит тебя о плохом, сразу посылай за мной или Егором. Тамару держи подле себя на подмогу. Всё поняла?

– Да, отче… но сказать хочу, что родной сестре я не тюремщица и обещала, что она не в скиту сгубит молодость, а посмотрит на мир; и, видит Бог, своё слово сдержу.

Отец промолчал, вот скрипнули доски и тяжело прозвучали шаги: он уходил. Женя осталась за дверью, Дарья услышала, как она тихо плачет.

– Женя, не плачь. Всё хорошо будет. Это только со мной, не с тобой, не плачь Женечка, – бессознательно причитала она в глухую стену светлицы; не вытерпела и хотела подняться, окликнуть её через приоткрытую дверь. Но, привстала – дверь заперта: плотно закрыта, наглухо.

*************

Когда враг близко – сама душа холодеет, когда он следит, прислушивается к каждому шороху, в жилах пульсирует жидкой огонь и сердце колотится в ритме охоты: неосторожный шаг, неловкое движение, хруст ветки – сладкий миг для готового к сражению духа!

Свирь облизнулся, прислушался: есть кто-то рядом? Нельзя дожидаться в засаде, тебя самого обнаружат или нанесут удар в спину. Пружинистым шагом он прокрался вперёд. Среди вечернего стрёкота птиц и скрипа деревьев вдруг щёлкнул металл, зазвенели рассыпанные патроны, ребристо скользнула пружина, загнанная в автомат. Свирь поморщился и прокрался обратно к пустынной норе. На камне у входа сидел,скрестив ноги, Вольга. Два его боевых топора лежали поблизости. Отложив их, он любовно перебирал изукрашенный рунами автомат.

– Мешаеш-шь, – зашипел Свирь, как змея.

– Перетерпишь, – пробурчал здоровяк. Кроме них возле норы никого. Но вдруг за гущей еловых ветвей мелькнула тень. Свирь успел увернуться и нож просвистел рядом с горлом. Даже не оглянувшись, он отбил чужой выпад ладонью, уклонился от второго удара и подсёк ногу противника. Враг отпрянул, Свирь атаковал снова и снова, не ослабляя злобного натиска. Каждый удар – смертельный, острая сталь метила под ребро, в печень, в глотку или в артерию. Свирь умудрялся голыми руками отбивать чужой нож, без единой царапины.

Вольга передёрнул затвор только что собранного автомата, довольно ухмыльнулся и вновь принялся за разборку оружия. Взгляд его не касался товарищей, сцепившихся в драке. Он вскинул глаза, лишь когда Свирь уронил Саву на спину. Колено безухого Свиря прижало шею Савы к земле, но не так чтоб сломать позвонки, а только чтобы помучился.

– Ловчей надо быть, – потянулся Вольга на камне с ленцой. Свирь сплюнул загустевшую в драке слюну и позволил Саве подняться.

– Огнепалом не бряцай, не слыхать ничего, вот и не вышло ловчее! – Сава поморщился, растирая пережатую шею. – Выродился, аки кабан со свиным рылом и копытами хуже сохатого топашь, а ещё поучашь меня подбираться!

Вольга отложил автомат и взялся за топоры. На губах Свири заиграла поганенькая ухмылка.

– Что, добрехался, Савушка? Теперь тебе не с кабаном, а с аркудою силой тягаться!

Вольга подходил, не спеша раскручивая топоры, как будто и драться ленился. Но в его кряжистом теле ощущалась готовая наброситься сила. Сава нагнулся, достал нож и примерился, но схватиться с Вольгой ему не довелось. Из пустой норы вышел Яр: под распахнутой курткой голая грудь, на лице чернеют полосы сажи – Очи Тьмы, хранящие душу от тёмных сил – на плечи накинута светлая шкура. Вечер выдался тихий, прохладный, изо рта вырывались облачка пара. За спиной у него висела винтовка с засечками и царапинами, к бедру пристёгивались ножны с заветным клинком.

– Ох-вей, Яр, да на тебя глядеть боязно! – рассмеялся Свирь. – Многу-ли собрался навоевать?

– За одной жизнью иду – осемнадцати Зим в Монастыре спрятанной, и набегмать моя не дозволяла. Кто со мною против воли Белой Волчцы пойдёт?

Состайники переглянулись, ожидая, кто первым ответит. Яр мог приказать им идти, тогда бы всё стало проще, но вожак хотел, чтобы они сами вызвались переступить черту. Дерзость и своеволие Навьих Рёбер известны. С ними не мог управиться даже Сивер, они слушались только Яра. И всё же, им впервые пришлось выбирать между Пастырем и приказом ведуньи. Как не крути, здесь придётся отвечать шкурой.

– На Монастырь ходить – не оседлышей резать, – опасливо начал Вольга. – Стены-то каменные, мужики ратные, свет повсюду, да и псы Волка чуют.

– Накличем беду на весь род, ежели за черту переступим! – остерёг Сава. – А коль попадёмся? Доля с Недолею наузы на коште повяжут, и некому сие лихо проречь без ведуньи.

– Решайся, дюже не мысли! – воскликнул Свирь и примкнул к Яру. – Хвосты обгадили, щено? А как Мать-Волчца приказала охотникам воду похитить из Монастыря, о сём позабыли?

– За водою матёрые хаживали, те горазды, – пробурчал Вольга, сплюнув. – Настоятелю попадутся, так сдохнут скорее – о норе не расскажут.

Стоило помянуть о предателе, как в глазах Яра вспыхнула ненависть. Доведись ему встретить выродка лицом к лицу, он бы лично всадил в него нож и проворачивал, пока тот не сдохнет. В племени проклинали само имя отступника и вспоминать про него не любили.

– За дщерью его нынче пойдём, – Яр поднял голову и взглянул на вечереющее небо. – За той, кою в крестианском караване не заколол.

– Ты ж сказал, что зарезал её? – вспомнил Сава. Яр стянул платок с руки обмотанной цепью, вечерний ветер подхватил его и заиграл голубой бахромой, словно сам платок хотел вырваться из хватки Волчьего Пастыря.

– Сие будет местью от матери. Предатель променял наш род на крестианцев, бросил племя на смерть. Покуда мы были слабы́, он ведунью заставил договор на крови заключить. Дух из гада Монастырского вытряхну – за неё и за нас, за обиду.

– Режь паскуду! Токмо дочку его мне отдай, когда наиграешься с нею, – облизнул губы Свирь. – Вдвоём на охоту пойдём, никого нам боле не надоть. Пущай робеют, два дуботолка, покуда мы за род поквитаемся.

– Гляди-ка ты, и одноухий туда же! – Вольга подтянул пояс и сам вышел вперёд. Свирь смерил его острым взглядом, но здоровяк и бровью на него не повёл. – Ежели будет драка какая, то и я с тобой, Яр. Кто во всём племени поперёк мести встанет? Да и к тому ж, явятся сюда чужаки, спросят, как жили мы столько Зим с крестианцами, об измене прознают, и что за неё не отплачено – ведунье срам, а мы ей с местью поможем, глядишь лучше получится.

– Один блудодум, второй сняголовь сиволапый! У вас башка корою покрылась? – Сава издевательски постучал себе по лбу рукояткой ножа. – Надумали к ратникам крестианским на стены ползти? Ведунья забыла нашу стаю спросить, чего ей надобно больше: худого мира али доброй войны? Трёх покойничков ныне вижу, не ходите без пути и без смысла на крестианские ружья. Кто ещё, окромя меня, жити хочет?

– Без пути и без смысла? – Яр приблизился к Саве, от его злости, казалось, само вечернее небо померкло. – Мелок ты духом, дабы пути мне указать. Откуда ведомо чернушьему сыну, где мне погибель, где слава? Не за добычей иду, не за блудом – за Правду шкуру свою подставляю. Оседлышей нарекают Глухими, да в племени нашем много слепых и обманутых, кои прозреть не желают. В Зимнем Волке Правда сокрыта, но в Монастыре есмь ответы. Али хочешь ты, Савушка, в кривде жить и видеть мене слепого?

Сава заметил, как друзья уставились ему за спину. Вольга щёлкнул затвором, Свирь сдавленно охнул. Позади появилось нечто опасное, с запахом крови и дыма. Ледяной холодок пробежал по хребту. Сразу вспомнился день, когда они видели чёрную смерть в зарослях возле логова.

Тринадцать волков вышли из сумерек. Один из зверей перекрыл вход в нору, остальные обступили Навьи Рёбра по кругу – Яр так захотел. Пригнув головы, чудовища скалили янтарные зубы и угрожающе рычали на Саву и Свиря с Вольгой. С этой силой Яр мог прорваться куда угодно, даже в белокаменную Обитель.

– Охота зачата, – мягко взял Яр за руку Саву, расцепил онемевшие пальцы на рукояти ножа и срезал с шеи ему травной оберег. – Твоя стая вкусит крови, а кто Счастье с ней не разделит, тот сам не краше отступника.

Он с хрустом сжал травяную куколку в кулаке. Бледно-голубые глаза Яра пронзили Саву испытующим взором. Он, наконец, сдался и склонил голову перед вожаком.

– В крови единство. За род, Совесть и Предков, – огласил Яр и разжал пальцы на обережке.

– Навьи Рёбра идут крестианцев губить и путь нам никто не заступит. Нет вам дороже слова, нежели моё слово, и нет силы больше, нежели моя сила, ибо нет среди Нави иного от Зверя зачатого и с Зимним Духом рождённого. Ярь моя – ваша ярь. Воля моя – ваша воля. Злоба моя – ваша злоба. И люди станут нам стадом и пищей, и окромя Матери-Смерти никто Волков не осудит!

*************

– Святый Архангеле Рафаиле, усердно молю тебя, сохрани нас от всех видимых и невидимых враг, исцели болезни душевные и телесные, направь жизнь мою к покаянию и добру. Архангеле Рафаиле, услышь меня, молящуюся тебе, и сподобь в здешней и будущей жизни благодарить и славить Создателя нашего в бесконечные веки веков, – сипло вздохнула Дашутка и открыла глаза. Женя стояла перед ней на коленях и положила голову на кровать. Ближе к ночи она задремала возле постели сестры. Словно ангел. Дашутка коснулась её светлых волос, бережно отвела прядку за ухо и улыбнулась ошелушенными губами. – Архангеле Рафаиле…

Женя вздохнула, потёрлась лицом о сложенные под щекой руки и пробудилась.

– Дашутка, ты здесь?

– Здесь, Женечка. Но ведь тебя быть здесь не должно. Тебя Навь убила, – сказала она, будто не веря, что видит её живую.

– Нет, хорошо всё, Дашенька, спаслась я. Господь защитил и добрые люди злу не дали меня коснуться, – взяла её за руку Женя и погладила за ладонь. – Я обо всём позабыла, как только тебя без сознания увидела.

– Зато я про всё вспомнила. Про страшное. Где Илья, Женечка? Хочу видеть Илью. Сейчас.

– Сейчас никак нельзя. С ним всё хорошо, ты не бойся, – Женя пересела на постель, не отпуская руки. – В тебе совсем силы нет, два дня не пила и не ела, пролежала в бреду. Поберечь силы надо, больно хрупка нынче жизнь.

– Нынче… – рассеяно повторила Дашутка, оглядывая тесную спальню. – Какая же это жизнь? Что раньше, что нынче бьётся она в чахлом теле, никто и не взглянет. Четыре стены душат, сдавили, одиночество выпило. А, выйдешь наружу, скажут: «Вот идёт дочь Настоятеля, полуживая кликуша. И зачем Господь её уберёг? Чему умереть суждено, то быть хорошим не может», – шепчутся за спиной, думают я не слышу, названные друзья и подруги, чины и отцовские слуги. Один Илья не шептался и сплетниц осаживал, он меня пожалел… Илью хочу видеть!

Дарья попыталась подняться и спустить на дощатый пол тощие ноги, но Женя мягко, хоть и настойчиво, придержала её.

– Не думай. Отец и Тамара велели остаться в тепле.

– Я это тепло ненавижу, – затряслась и зашипела она. – Отец? Отец меня презирает, взгляд воротит, стыдится. Чую-чую – лишняя для него. Не хочет видеть, как каждому отнятому у смерти дню радуюсь, будто лучше бы и не жила вовсе.

Её голос сломался, она тяжело засопела.

– Улыбаюсь, смеюсь, подружек выглядываю, да нет настоящих подружек. Что им пустые забавы, что игры в любовь – для меня же спасение единственное, без которого тлею.

На звук голосов заглянула Тамара. Охая и приговаривая, она помогла Жене уложить Дарью обратно в постель, укутала её потеплее, но Дарья опять выбралась из-под одеяла и вцепилась нянечке в руки.

– Чего ты пришла? Я тебя звала, ведьма старая?! Думаешь, не слыхала, как ты с монастырскими бабами языком треплешь, как меня из мёртвой утробы вытаскивали? Как нет никого у меня и скоро мне помирать? Жалобишься, злая жаба! За три стены сплетни твои поганые слышу, прочь от меня, перебайщица тошная, базарное ботало, прочь!

– Что ты, милая! – перекрестилась Тамара и на силу вырвалась от неё. Дарья подалась всем телом вперёд и закричала так, что на шее вспучились жилы.

– Зачем спасли меня! Мёртвое к мёртвому! На четырнадцатый год я должны была в землю лечь!

– Тамара, она не в себе! Отца позови, да скорее! – Женя схватила её и прижала к подушкам. Споткнувшись о порог, Тамара выскочила из комнаты и плотно закрыла дверь. Лютая злоба из сердца отхлынула, и Дарья бессильно осела в руках и заревела белугой.

– А ты спасла меня, Женечка! Таблетками отпоила, вытащила с того света! Страшно мне, что-то со мной происходит, что-то плохое, Женечка!

Она схватила Женю за голову и горячо зачастила в испуганные глаза.

– Я голоса слышу чужие. Зайду в комнату и мне чудится – кто-то шепчет, бормочет, в пустой комнате-то. Мимо кладбища монастырского ходить не могу – кажется, ко мне умершие тянутся, кличут, о прошлом рассказывают. О себе всё рассказывают! И птицы за мной, караулят чего-то, чёрные вороны! Тело хотят мне исклевать!

– Что же ты, Дашенька, всё это видишь? – ощупала Женя лоб тёплой рукой.

– А ты не видишь? Ты не слышишь ничего никогда? – Дашутка схватила её за руку и сжала так, что Женя скривилась от боли. Тут же из глаз Дарьи хлынули слёзы. – Я больше так не могу! Тебя нет и нет, и нет, и нет, и нет! Ты в караванах, в разъездах, на юге, на севере, на востоке, по всему свету мечешься, а я одна со своими кошмарами, с чудищами, я здесь! Скажи, что ты их тоже слышишь! Скажи, что ты видишь их! Ты сестра моя, ближе тебя у меня никого нет!

Женя уставилась на неё, как на сумасшедшую. Надежда медленно соскальзывала в душе на дно чёрной пропасти.

– Нет, я не вижу, – будто издали отозвалась сестра. – Нет со мной никаких призраков и ничего мне не мерещится. Судьба моя – не твоя.

Губы у Дарьи задрожали, будто у маленькой. Она оцепенела от страха. В душе нечто рухнуло навсегда.

– Прости… – еле слышно проскулила она и трепетно потянула руки к сестре, но отдёрнула, словно боясь обжечься. – Ради Бога, прости меня, глупую, Женечка. Как могла я подумать, что ты… нет-нет-нет, он тебя никогда бы не тронул! Чудище… ты ведь сияешь, ты – свет, Женечка! Он же света боится, он всегда сидит в самом тёмном углу! Ты святая, Женечка, ты безгрешная, а я в слабости… в слабости, с больной головы, одинокая на тебя наговорила. Прости меня, Женя!

– Ты прости меня, Даша! – разрыдалась сестра и обняла её крепко-крепко. – Я поеду и привезу тебе из далёкого края лекарство. Далеко-далеко, там остались больницы, я смогу, я найду, я клянусь! Страхи, призраки – только болезни! Один раз болезнь мы уже победили, победим и второй! Ты излечишься, навсегда: веришь мне? Скажи мне, что веришь!

– Только тебе и верю, – заключила её руки в своих ладонях Дашутка. – А ты скажи, что ты меня не боишься: да, Женечка?

– Нет, не боюсь. Как могу я бояться? Ведь тебя больше всех на свете люблю!

– Я никогда-никогда тебя не обижу, – пообещала она. – С тобой мне легче становится, ничего страшного больше не чудится, и он не приходит. Вот и сейчас его нет. Ты рядышком, а он не является. На всех других готов броситься, но только не на тебя… и не на отца. Вы сильнее, вас он боится.

Женя оглаживала её по волосам. Рука коснулась янтарных серёжек, давнишнего подарка Егора. Только в семье, вместе с родными она могла уцелеть и ни с кем другим не могла.

– Хочешь, Дашенька, я тебе песню спою? – поцеловала её Женя в висок. – Одну старую-старую песню, которую мама ещё пела Егору, когда он болел?

Дашутка кивнула, и сестра тихонько и чуть осипнув от слёз запела.

В няньки я к себе взялаВетра, солнце и орла.Улетел орёл домой,Солнце скрылось под горой,После ветер трёх ночей,Вернулся к матушке своей.Ветра спрашивала мать:«Где изволил пропадать?Волны на море гонял?Златы звёзды сосчитал?»Я на море не гонял,Златых звёзд не сосчитал,Малых деточек укладывал.

– Я ведь никогда в жизни её не видала, – с тёмных ресниц Дарьи вновь закапали горькие слёзы. – Как много бы я отдала, чтобы вместо чужих голосов хоть разок мамин голос услышать. Красивая она была, говорят, чистая, как Богородица. Без неё моя душа гибнет.

– Коли помнишь о маме – не сможешь погибнуть, – успокоила Женя.

Дашутка блаженно улыбнулась, успокоенная и согретая силой сестры. Если бы Женя сейчас была белой птицей, то её светлые крылья заслонили бы её от безумия. Сколько бы зла не подкарауливало снаружи этой светлой обители, она бы её защитила, и Дарья пригрелась на груди Жени, как в объятьях ангела.

– Женечка, можно и я тебе песню спою? Очень красивую. Ты такую прежде не слыхивала.

И Дарья завела протяжным голосом песню, однажды услышанную от наставницы.

Гори, гори, моя звезда,Звезда любви приветная!Ты у меня одна заветная,Другой не будет никогда,

Твоих лучей небесной силоюВся жизнь моя озарена;Умру ли я, ты над могилоюГори, сияй, моя звезда…

На лицо упала тёплая капля. Дашутка подумала, Женя плачет, но, отерев каплю с лица, увидела кровь. Объятия Жени распались, она повалилась на бок.

– Женя! – вскрикнула Дарья, стараясь её удержать. Кровь из носа текла алой струйкой. – Только не так! Только не ты, Женечка! Кто-нибудь, помогите!

Но в доме не было никого. Сил хватило, только чтобы подсунуть под голову Жени подушку. Задыхаясь от страха, она слезла с постели, накинула поверх сорочки пальто, открыла двери и, шатаясь, вышла наружу. Белый Свет закрутился, сердце барабанило в ушах молотом. Окровавленное лицо сестры так и стояло перед глазами. Плохо соображая, Дарья, пошатываясь, заковыляла по тёмной улице. Ей казалось, она громко кричит, но на самом деле лишь сипло шептала.

– Помогите! Кто-нибудь, помогите!

Она прошла одну улицу, следующую. Вдруг, на другом конце в свете дальних окон мелькнули люди в куртках песчаного цвета. Рядом бежала собака, пристёгнутая к поводку. Они скрылись за поворотом, Дашутка поспешила за патрулём. Ей казалось, они идут очень быстро, она их никогда не догонит! Но вот впереди, совсем близко, тревожно заворчал пёс. На глазах Дарьи ратники свернули в проулок у частокола. Она хотела окликнуть, но дух захватило от холодного воздуха. Луна прыгала по земле и билась на тысячи звёздных осколков. Дальняя часть общины почти не освещалась, разве что парой маленьких окон. Дашутка побрела за угол, но тут запнулась обо что-то тяжёлое.

– Помогите… – выдохнула она. Глаза тупо уставились на тело у ног. Четверо ратников лежали в проулке между избами и частоколом. Выгнутая по хребту собака замерла рядом. Дарья попятилась, прикрыла дрожащие губы рукой, и тотчас кто-то схватил её сзади и зажал рот; он пах дымом и кровью и потащил её подальше от света, подальше от человеческого тепла.

*************

– Часа два назад как заметили. По темноте думали – простой зверь, а потом как даст вою – аж стены вздрогнули! С тех пор нет-нет, да и вылезет, – Василий вёл Сергея через боевой ход на стене, мимо ратников. Дозорные с тревогой вглядывались в темноту из-за кирпичных зубцов, тарахтел генератор, лязгало оружие и щёлкали магазины. Поле с западной стены Монастыря освещалась прожекторами, но под их лучи пока что никто не попал, лишь проталины и пустые холмы перед лесом.

– Если дикие звери подходят, мы их пугаем, но эта тварь стрельбы не боится. Легко в темноте за медведя сойдёт, – Василий подошёл к одному из прожекторов и повернул его. – Глаза в ночи как у кошки светятся. Здоровенный, матёрый волчище… да вот же он!

Сначала в жёлтом круге прожектора промелькнул сгусток тьмы, но Василий ловко навёлся и высветил зверя. Волк припал на брюхо и злобно оскалился на ратников. Даже со стены видно, что ростом он больше медведя. Любого здоровенного быка такой волк завалит и в одиночку уволочёт.

– Вот ведь тварь, – восхитился Василий и дал команду. – Вали его!

На стене затрещали ружья и короткие автоматные очереди. Из-под лап волка взбилась земля, зверь выскочил из-под света прожектора, но пули наверняка его зацепили.

– Это Лесной Дух, – сказал Сергей, когда выстрелы смолкли. – Обычным оружием его не возьмёшь, не тратьте патроны. Хозяева Леса со своей земли не уходят. Зачем же этот сюда заявился?

– Тут тебе пожрать не обломится, гнида! – высунулся Василий между зубцов. Волк выпрыгнул из непроглядного мрака, когти заскребли по стене, смрадная пасть щёлкнула всего в двух локтях от тысяцкого.

– Ах ты, дьявол! – отпрянул Василий, споткнулся на самом краю и мог бы упасть из боевого прохода, если бы Сергей не успел схватить его за одежду.

– Больше света! Под стены светите! Господи-Боже, они ещё прут! – закричали ратники с разных сторон.

Сергей оставил Василия и сам повернул луч прожектора. В жёлтом круге показалась стая из девяти чёрных волков. Подминая лапами землю, они щерились и рычали на свет и медленно подкрадывались к Монастырю. Каждый из хищников не уступал в размерах первому волку.

– Это они караван разгромили, – недобро прищурился Сергей. – Каменную стену им не одолеть, но частокол перепрыгнут. Послать ратников в Слободу, трудникам запереть двери, на улицы никого не выпускать!

Он бросился к каменной лестнице. Василий приказал Волкодавам взять Настоятеля под охрану. Снаружи грянул угрожающий вой, от которого сама душа затряслась от первобытного страха.

Не успел Сергей сбежать с последних ступеней, как увидел Тамару. Глаза нянечки испугано вытаращились, и он сразу понял: что-то уже произошло в Слободе, куда мог пробраться чудовищный волк.

*************

Частокол Нави никогда не мешался. Высокие заборы из брёвен – преграда для Шатунов, но не для подземных охотников. Яр, Свирь, Сава и Вольга спустились по перекинутым снаружи верёвкам на улицы Слободы и сразу метнулись в тень. Каменная часть Монастыря вся сияла электрическим светом, звучали выстрелы, кто-то кричал: Чёрная Стая хорошо постаралась, отвлекая внимание людей.

– Оседлые не зрят в темноте. Мы пройдём тихо, как ветер по травам, – Яр прижался к бревенчатому дому, ощущая накопленное внутри тепло. Если прислушаться, разберёшь, о чём бубнит усталый мужик и откликаются дети. Там, за брёвнами, паклей, штукатуркой и глиной шла обычная оседлая жизнь: семья ужинала в бедности или в достатке, мужик рядом, Яру даже почудился запах пота и несвежей одежды – так пахнут люди, по этому запаху легко найти след.

Пусть славится Волчий Дух в союзе с охотником. Ни на секунду Яр не расставался со своей второй половиной. Лишиться Зверя – не слышать голоса Совести, не видеть в ночи, ослабеть телом, превратиться в Глухого.

– К Обители ловко не подберёшься, – прошептал Сава. – Там крестианцы пуще всего сторожат; увидят под светом, поймают и спустят шкуру!

Яр прикрыл глаза и порезал язык о клыки. Сквозь веки проник алый свет, Дух Волка уловил путеводную нить знакомого запаха от платка. Незримой дорожкой она завивалась среди изб Слободы и подсказывала им дорогу.

– В Обитель не нужно лезть, – оглянулся Яр на состайников. – Покуда оседлые па́лят по Чёрной Стае, за домами пригляда нет. Счастье моё средь простого тепла отаилось. За мною идите, шибче!

Он рванулся из сумрака, пересёк улицу и исчез в тени соседнего дома. Навьи Рёбра с самого детства привыкли повторять за вожаком. Через секунду вся стая собралась возле Яра. Он осмотрел ночные улицы Слободы и снова рванулся вперёд. Звериный Дух требовал бега, схватки, охоты. Но после трёх перебежек, когда запах усилился, хоть кусай, Яр услышал позвякивание оружия и шаги.

На соседней улице показался патруль. Ратники осматривали дома Слободы, у каждого в руке светило по фонарю. Люди шли вдалеке и, скорее всего, прошли мимо, если бы не их пёс. Собака на поводке насторожилась, вскинула голову и зарычала. На её голос откликнулось сразу несколько дворовых собак, и патруль свернул в сторону Нави.

– Шаврик смердячий! – прошипел Яр сквозь зубы и отступил под тень другого тепла. Им пришлось свернуть с выбранного пути. Свирь разлил на дороге едкое зелье.

Пёс натягивал поводок, рвался по запаху Нави, но, дойдя до обжигающей лужицы, отдёрнул морду заскулил и затряс головой. Как назло, крестианцы сами оказались не промах. Они осмотрели то место, на котором ему обожгло нюх, и нашли на земле пахучую метку.

– Крику будет, – понял Сава со вздохом. – На том, Яр, вернёмся, покуда не углядели.

– Нет. – Он вытащил нож, не отрывая взгляд от патрульных. Они как раз собирались отправить одного из своих за подмогой. – Я со стези из-за четырёх спокойничков не сойду. Буде тьма, буде воля моя, буде и смерть.

Свирь понял его с полуслова, сложил руки у рта и засмеялся, как филин. Патрульные повернули на голос и нацелились в темноту: «Кто здесь?!». Но не дождались ответа и вместе с собакой пошли проверять. Навьи Рёбра ловко уводили людей подальше от ярких улиц. Временами Свирь останавливался и приманивал дозорных голосом филина, так похожим на человеческий смех.

– Да вроде птица ночная, – прошептал молодой ратник.

– Нет, слышу же – человек! – покачал головой старший. Они вышли к самой ограде и остановились в проулке перед частоколом. Пёс беспокойно вертел головой, нюх пропал, но потрохами он чуял Волков. Людям же звериной опасливости не хватало. Не видя ножей, они уверяли себя, что врагов рядом нет.

– Должно быть, через частокол обратно в лес упорхнула, – неуверенно сказал молодой ратник.

– Филин следов человеческих не оставляет, – нагнулся старший к земле. – Надо звать Волкодавов. Возле западных стен невесть Бог что творится, не хватало ещё в Слободе лазутчиков пропустить, – сказанное оказалось для него роковым. Четыре тени быстро отделились от сумрака возле стены и накинулись на людей. Первого крестианца Яр пронзил ножом в грудь. Серебряный клинок проткнул сердце и человек повалился. Второй рукой Яр перехватил автомат и не дал ратнику выстрелить.

Между ними успел промелькнуть луч света от фонаря в руках у патрульного, немедля задёргался и упал. Одним ударом топора Вольга раскроил ему череп. Стоявший поблизости ратник хотел закричать и вскинул винтовку, но Свирь выбил оружие ногой и на этом же развороте вонзил ему нож под ключицу. Вместо крика патрульный захрипел и свалился на землю. Четвёртый ратник упал с ножом в горле, брошенным Савой. Петля поводка слетела с мёртвой ладони, собака вырвалась и наскочила на Яра. Зубы сомкнулись на звеньях цепи, он одним махом швырнул пса о стену, так что сломался хребет, и пёс отлетел в переулок, где остался лежать на земле.

Яр прислушался: не поднялась ли тревога? И правда, кто-то спешил к ним в проулок. Яр хотел остеречь Навьи Рёбра, но вдруг ощутил запах – знакомый, хоть и смешанный с чем-то ещё, но так похожий на запах крестианки с голубыми глазами.

Он шикнул состайникам. Не успели они вытереть кровь с ножей, как снова исчезли в тени. В проулок забежала девчонка в не застёгнутом тёмном пальто. Она уставилась на убитых и попятилась прочь, но Яр наскочил сзади, зажал ей рот ладонью и поволок за дома. Вольга и Свирь подхватили её за брыкающиеся ноги. Пусть девчонка и пыталась кричать, но выходило одно только мычание. Яр скорее уложил её возле забора и сдёрнул платок. По земле разметались чёрные как вороново крыло волосы.

– Не та… – сипло выдохнул он. Волчий Дух взъярился от разочарования, острая сталь клинка метнулась к горлу добычи. – Токмо крикни, зарежу. Уразумела?

Крестианка выпучилась от страха и закивала. Яр убрал руку с губ, она и правда не закричала, только мелко тряслась.

– Та была с златою косою, а эта чернявая, – стиснул Свирь в руке прядь волос.

Девчонка заплакала – худая и бледная, с глубоко запавшими щеками, словно голодала с рождения. Она совсем не понравилась Яру, но странным образом пахла его голубоглазым желанием.

– Ты крестианка, в Монастыре живёшь: златовласую дщерь Настоятеля знаешь?

– Отпустите меня, Христа ради! – всхлипнула оседлышка. Сердце её, наверное, так бы и выскочило из груди, если бы не нож, приставленный к горлу. Поглядев на его светлую шкуру, она вдруг мигом зажмурилась.

– Не смотри на меня!

Яр от удивления вскинул брови, таких просьб от добычи он ещё не слыхал.

– Камушек чёрный! – бормотать девчонка. – Чёрный-пречёрный!

– Стерва пропащая! – сморщился он. – Сказывай, знаешь, где дщерь Настоятеля? Златы космы, голубы очи… ну?!

Оседлышка застучала зубами и открыла глаза. Она старалась не смотреть прямо ему в глаза, тем более за плечами Яра стоял крупный и хмурый как медведь Вольга, Сава тревожно поглядывал на добычу, Свирь лыбился, словно хотел сожрать её заживо.

– Это сестричка моя, Женечка! – расплакалась девчонка от страха. – Только не трогайте её! И меня отпустите!

– Женя… – повторил Яр, смакуя на губах крестианское имя, – Женечка, Женя, Евгения – милая, хрупкая, ладная! А где Женя?

– В доме, ей плохо! – выпалила девчонка так торопливо, будто долго искала, кому сказать, и только потом спохватилась.

– У Настоятеля две дочери, это верно, – напомнил Сава. – Младшая по караванам не ездит – затворница, старшую дочь в тот раз по пути перехватили.

Услышав, как они обсуждают разгромленный караван, девчонка со слезами запричитала.

– Не трогайте нас! Мы вам ничего не сделали! Оставьте, оставьте нас, Христа ради! Я никому ничего не скажу, Богом клянусь!

– Не скажешь? – Яр вздёрнул её за пальто и заставил крестианку смотреть себе прямо в глаза. – За надземников нас приняла? Ты скулить обожди, дай сроку, мы тебя в нору спустим, до кровавого харку расплачешься!

– Яр, дай мне её! – заторопился Свирь. – Я вдосталь потешусь!

Он нагнулся поближе к Настоятельской дочке и погладил её по волосам.

– Токмо гляньте, друже, со страху вся побелела, трясётся. Мне любы такие!

Оцепенелыми от страха руками она попыталась оттолкнуть от себя Яра, но тот схватил её за плечо и встряхнул. Крестианка выгнулась, словно от острой боли, и закричала, но Яр успел зажать ей рот ладонью.

– Не базлань, сука, сгублю!

Она глубоко задышала, зелёные глаза уставились ему в лицо. Яр разжал хватку, на руке осталось липкое пятно свежей крови. Рукав пальто вымок, будто крестианку уже кто-то ранил.

– Кто тебя окровил?

Она таращилась и молчала.

– Чего умолкла? Как зовут?!

– Дарья, – пролепетала она, готовясь в любой миг зарыдать.

– На меня гляди.

Она снова зажмурилась. Яр сильнее встряхнул её за окровавленное плечо.

– Гляди, стерва!

Дарья застонала от боли и приоткрыла глаза. Яр секунду разглядывал младшую дочь Настоятеля, вдруг схватил её за волосы и прижался губами. Она не смела дышать, пока Яр целовал её, но вдруг бросил и с омерзением вытер рот.

– Мертвечиной разит, будто с трупом, вытаявшим, облобызался! Как ты такая тленная по миру ходишь?

– Не касайся меня, не касайся! – Дарья совсем потерялась, закрыла руками глаза и повторяла одно и тоже.

– Зарежь её, Яр. На кой ляд она нам сдалася? – Вольга с тревогой оглядывался, не идёт ли кто на звук их голосов. Псы заливались отчаянным лаем, собачье брехание быстрее пожара разлетелось по всем дворам Слободы. Свирь задрал голову, выпятил челюсть и загавкал крестианским собакам в ответ.

– Усохни, брехло! – рыкнул Яр на безухого. Одним рывком он поднял крестианку на ноги и толкнул Вольге. Его крепкие лапищи немедля подхватили добычу.

– Она Настоятеля дочка, невелика Честь такую под оградой зарезать. К норе её оттащите и никому не сказывайте… шустрей! – приказал Яр.

– А ты? – обернулся Сава. – К оседлым сей ночью не подобраться. Люди чутки, тебя схватят!

– Ристайте, – Яр лихорадочно наматывал голубой платок себе на руку. – Без голубоглазки совей не вернусь.

– Так и с ней не вернёшься! – не отставал Сава.

– Долой! – взревел Яр и оттолкнул его. Тотчас над оградой, затмевая звёзды, пронеслась тень. Земля содрогнулась, Великий Зверь приземлился на улице, недалеко от охотников. Увидев огромного волка, Дарья коротко вскрикнула и немедля лишилась сознания на руках у Вольги. Зверь будто впитал в себя саму темноту ночи. Он лязгнул зубами и понёсся по оседлым дворам, срывая с цепей собак и пожирая их налету.

Яр не стал медлить, одурманенный запахом голубоглазки он бросился в ночь. Дух подстёгивал его, в серых отблесках Навьего зрения пролетали улицы и дома, слепые силуэты людей за узкими окнами. Кто-то осторожно выходил на крыльцо, кто-то выбегал с оружием наготове, но обнаруживал возле будок кровь, обрывки цепей и клочки шерсти. Кто-то видел, как через забор одним махом перепрыгивает чудовище. Люди прятались в избах, кто посмелее догадались звать ратников.

Среди гомона поднявшейся Слободы Яр чудом пробрался к нужному дому. В окнах горело, дверь распахнута, внутри тихо – ни звука. Он вытащил нож, поднялся на крыльцо и зашёл в сени. За оббитой войлоком дверью полутёмная горница с парой свечей, шкафы, сундуки, стулья, лавки и стол вдоль стены, выбеленный печной бок выполз на добрую половину комнаты, кастрюли и банки громоздились на полках. Даже в Настоятельском доме, в самом большом из всех, оказалось не развернуться. Чем же такое жильё лучше норы, в которой Яр вырос? Зачем было предавать род и плодить здесь с крестианкой наследков?

Из горницы вело две двери: одна заперта, вторая чуть приоткрыта. Яр ощутил за первой дверью живое тепло и осторожно вошёл. В комнате на кровати лежала его голубоглазка. Всё те же светлые волосы, сомкнутые ресницы едва дрожат, под носом высохла кровь. Яр присел к ней на край кровати и наклонился. Время будто бы остановилось, мысль о том, что его схватят, растаяла, ничего важнее мирно спящего светлого лика надземницы не осталось.

– Ты спишь, – прошептал он. – Слышу, слышу твоё дыхание. Никто более сокровенной тайны не ведает, коя одному мужу по утру раскрывается, когда жена его мирно грезит под дланью. Между оседлыми люба, а промеж мной и тобой одни мороки. И ты улыбнёшься мне, коли я тебя потревожу?

Яр бережно приник губами к её губам, Женя глубоко вдохнула. Голубые огоньки глаз сверкнули во тьме. Взгляд встретился с Яром, она оттолкнула его, но он крепко перехватил её за запястья и стиснул в железной хватке.

– Тс-с, ни страшися! – горячо зашептал Яр. – Как же ты своего духа боишься? Не знаю откуда в тебе Зимний Волк, но жизни не пожалею, только чтобы с ним поближе сойтися. Плоть можно взять, а Дух нет. Полонил бы тебя и держал, покуда сам камнем не обернулся, но и ты обернись со мной камнем. Стань водою – испью тебя, стань землёю – росами на тебя лягу, хлябью стань – ветром к тебе вознесусь. Как слиться с тобою, ежели не Навь ты, а человек?

Он бережно поцеловал Женю в лоб, в глаза, в губы, соскользнул к шее. Она боялась мешать или прислушивалась, есть ли ещё кто-то в доме? Яр забрался на постель, Женя не шевелилась.

– Ответить… – тихо выдохнула она, – слышит ли Навь голоса, видит ли мороки, прошлое или умерших?

– Видит. Волк даёт гласы, охотится ночью на духов, – Яр прижался к ней, но крестианка остановила его. Вместе со смиренным дыханием добычи он услышал новый вопрос.

– А кровь? Если кровь идёт горлом и в животе дурно, что это значит?

– Это значит – вторая душа пробуждается, – широко улыбнулся Яр, догадавшись, что она наконец-то созрела. – Ты станешь сильнее, дщерь подземного Волка.

Он вновь приник к ней и одарил поцелуем. На этот раз в губы Жени проникла кровь, его кулак надавил на живот и надземница застонала, голубые глаза вспыхнули ярче.

– Но если я обезумлю от Духа, что делать? Как безумие лечится?

– Мыслишь, я одержимый? – ледяным тоном оборвал её Яр. В душе его забурлила и вспыхнула злоба. Одной рукой он схватил Женю за горло, другой поднёс нож к лицу. – Проклятым безымянным вымеском меня нарекла?!

Он встряхнул её и ударил затылком о подушку на койке. Стараясь ослабить хватку, она сипела и цеплялась ему за запястье. Яр поднёс нож к глазам крестианки.

– Откуда у тебя мои глаза? – шипел он. – Нет, не будут мои глаза на иконы смотреть и на мёртвого бога молиться. В очах сила сокрыта, через них Дух входит в плоть… замкну тебя в слепоте, отдай мой глаза крестианка, не поделю с тобой Зимнего Духа… – Женя задёргалась и засипела. – Не бойся, больно будет токмо немножко... – опускал Яр острие ножа, – не впущу в тебя свою силу, ослепни!

В комнату ворвался луч фонаря. Яр рывком поднял Женю с кровати, спрятался за её спиной и приставил нож к горлу. Несколько секунд Навье зрение не видело – привыкло ко тьме.

– Гаси свет, не то зарежу! – вскрикнул он.

Луч фонаря соскользнул в сторону и боль отступила. Из горницы в спальню вошёл широкоплечий мужик, гораздо выше обычных людей, лицо суровое, с окладистой бородой, на левой щеке три старых шрама.

– Израдец! Знал, что увижу тебя.

– Отпусти её, – Настоятель шагнул, но Яр угрожающе вздёрнул голову Жени.

– Много ты не охотился, крестианец, коли забыл: Волк добычу так запросто не отпустит. Я ради дщери твоей возле стен поджидал, по ночам в двери скрёбся, ближе-ближе к девице твоей подбирался, красу её на себя примерял, да вот же она, ныне в руках моих: милая, ладная, ласковая! Как же отпустить мне такую?

Яру удалось разжечь в глазах крестианца огонь, он ухмыльнулся и покрепче прижал к себе Женю.

– Зря к нам полез, – тяжело просипел Настоятель. – Хочешь смелость свою перед Старшими выказать? Кто тебе приказал в Монастырь заползти? Кто-то из вожаков? Или может сама ведунья послала?

– Не смей про неё пасть открывать! – рявкнул Яр. Злоба подталкивала его схватиться с предателем, но человеческий разум подсказывал держаться заложницы до конца.

– Гляди, какой дерзкий нашёлся, – медленно подступал Настоятель. – Пролез в чужой дом, на хозяев набросился, людей ночью зарезал – вот и вся слава. Щенок ты молочный, таких в стаях полно, один ты наглее и глупее всех прочих, раз забыл про черту и полез в тепло к христианам. Или Волчица войны захотела?

– Не треплись, боятся оседлые драки! – рассмеялся ему в глаза Яр. – Какая война тебе, пёс обрюзгший? Утёк ты от племени, в немощь впал человечью, главным у надземцев заделался, ради плёхи своей крестианской род продал, дочек в чужом тепле наплодил, а нынче сыто да тихо жить хочешь? Нет, таким биться не по зубам! Такие на войну глядят с краю, с опаской за детей своих, да за баб, да за нажитое добро! Война с ножа кормит, а надземников Счастья лишает. Оробели вы драться, так сидите по избам и ждите, пока Волки придут!

– Вот значит, как в племени обо мне судят? – не смутился Настоятель. – Догадываюсь, чей язык намолол. Она может и Навь обмануть, не поморщится.

Яр потемнел от злости. Бежать некуда, через узкие окна не выскочишь, сквозь двери из-за предателя не пройдёшь. Настоятель подступил ближе, вот и спальню почти пересёк. Только нож возле горла его родной дочери останавливал от броска.

– Отпусти её, сдайся, – сказал Настоятель. – Из Монастыря тебе всё равно не уйти. Во дворе меня ждут Волкодавы, они вмиг тебя перехватят.

Яр щёлкнул зубами.

– Кем грозишься мне, крестианец? Без верных псов своих заробел! Давай схватимся? Ежели твой Волк одолеет, так делай со мной, что захочешь. Но коли я одолею тебя, то ухожу в своё логово вместе с добычей. Что, клянёшься, ежели Совесть в тебе не замолкла, выйти со мной нож на нож? Или мне твою дщерь тут зарезать, дабы попусту не подыхать?

Впервые за восемнадцать Зим предателю бросили вызов. На один краткий миг он осёкся, словно увидел кого-то знакомого перед собой. Здесь, в тесноте, сколь бы ни был он ловок, Яр в любом случае успеет зарезать заложницу первой и уж затем сгинет сам.

– Только ножи, – наконец согласился христианский владыка.

– Во дворе, – выставил Яр следующее условие. – Хочу, дабы все услыхали, как хозяин тепла поклянётся.

Как не прикидывай, а добраться до него, не рискнув дочерью, у израдца не выйдет. Настоятелю пришлось согласиться и медленно отойти, позволяя Яру выбраться вместе с Женей из дома.

После душного воздуха оседлой избы ночная свежесть ударила в голову. Десять бойцов Волкодавов стояли на широком дворе, дожидаясь, когда Настоятель к ним выйдет. Но стоило Яру ступить на крыльцо, они тут же повскидывали оружие и прицелились.

– Не стрелять! – осадил их крестианец. Волкодавы настороже опустили оружие. Их главарь подал знак, и двое рослых парней заняли место перед воротами.

– Клянись! – рыкнул Яр, по-прежнему стискивая Женю с ножом возле горла.

– Я обещал подземнику схватку один на один, – с тяжестью в голосе подтвердил Настоятель. – Если Господь не даст мне победу, убийца может уйти с моей дочерью, никто не должен мешать.

– Ой ли! – прищурился на Яра главарь Волкодавов.

– Такова Божья воля, – подтвердил окрещенный Волк. Главарь недовольно отступил к остальным, бойцы во дворе разошлись шире. Волкодавы следили, как готовятся друг против друга противники. Над Монастырём гремели одиночные выстрелы, на улицах до сих пор гоняли Чёрную Стаю. Волки Яра по-прежнему отвлекали на себя крестианскую рать.

Он оттолкнул от себя Женю, поудобнее перехватил нож в свободную руку и крепче упёрся ногами. Серебряная шкура на его плечах вздымалась вместе с дыханием. Наконец-то он пролёт кровь предателя и отомстит за родовую обиду!

– Не боишься умереть нынче? – дерзко бросил он Настоятелю. Израдец не торопясь вынул клинок. Отведал ли он своей крови? Сколько ловкости и силы прибывает от Волчьего Духа! Яр давно глотнул кровь, и жилы его напряглись, словно струны, сердце молотилось о рёбра, кости отвердели, как сталь. Человеческой силе не сравниться с напором Звериного Духа. Подняв лицо к мутным звёздам, Настоятель вполголоса прошептал.

– За что ты снова испытываешь меня, за что толкаешь в пасть к Зверю? Я поклялся её защищать и отступить не могу. Как спасти своего ребёнка иначе, если не жертвовать твоей благодатью и миром в душе?

– Молишься, крестианец? – просипел Яр, обходя израдца по кругу. – Помолись-помолись. Нынче со своей крестианской шлёндой в Пекле увидишься, а придёт срок, так и дщерь к вам спроважу!

– Если увидите Зверя – стреляйте, – обратился Настоятель к главарю Волкодавов.

– Это уж непременно! – пообещал тот.

– Нет, ты не понял. Если увидите Зверя во мне – стреляйте, – поправил его окрещенный Волк.

Волкодав не успел удивиться. Настоятель уколол язык о клыки, и его ничем не сдержанная звериная сила развернулась в полную мощь. Серый хищник набросился на Зимнего Волка, он целился в горло. Ярый Зверь, хоть и был удивлён, но оказался ловчее и увернулся от первых атак, чтоб накинуться сбоку. Ярый Волк был в два раза сильнее заключённой в израдце Звере Души, и уже на второй удар шкура Серого Волка окрасилась кровью. Яр привык побеждать, привык видеть растерянность и мольбу в глазах раненого, но на этот раз всё оказалось иначе. Серый Волк попытался вцепиться ему в белое брюхо и едва не лишил его жизни. Впервые Яру пришлось отступить под натиском раненого врага.

Настоятель разгадывал каждый обманный приём, предвидел каждое движение Яра, словно дрался против него много раз. Голубые глаза крестианца злили его, потому что точь-в-точь походили на глаза его матери.

– Кто учил тебя драться? – спросил Настоятель, когда они расцепились на миг.

Яр вспомнил, как впервые увидел с каким мастерством мать вращала нож в пальцах. Он не верил, что сможет когда-нибудь стать таким же хорошим бойцом, но с годами набрался умения, и теперь вряд ли кто-нибудь в племени мог его одолеть на клинках.

– Навь научила! Много же ты потерял, когда бросил нас! – зло рыкнул он.

– Мне довелось биться с охотницей, которая дралась также. Я всегда побеждал.

Яр взбесился и вновь кинулся в драку. Он двигался быстро, как только мог, его клинок метил в горло, но всякий раз крестианец успевал отступить. Нож израдца бил редко, но очень опасно, от его выпадов Яр еле успевал отбиваться. В нём всё так же пылала звериная злость и лютое желание резать, рвать противника на куски! Настоятель отскочил от удара и крепко схватил его за руку. Яр не дал вывернуть себе запястье и ударил его по ране в боку. Настоятель скрипнул зубами и выпустил кисть, но успел рассмотреть серебряный нож в руке Яра.

– Откуда он у тебя?

– Поднят с твоей могилы! – Яр попытался ударить опять. После короткой схватки на теле израдца остался новый порез: небольшой, но достаточный, чтобы мучиться от серебра. Но, видимо, даже боль показалась ему знакомой. Настоятель вдруг взревел, как медведь и пошёл в безумную по своей силе атаку. Яр попытался закрыться, но его били и резали, не щадя своей жизни и не чувствуя ран. Он считал себя лучшим бойцом Зимних Волков, но предсказать удары обезумившего крестианца не мог. На руке сомкнулись крепкие пальцы, и тотчас он понял, что проиграл. Нестерпимая боль в стиснутом в чужой хватке запястье заставила его выронить нож. Клинок глухо стукнул об утоптанную во дворе землю. Настоятель перехватил его за горло и отшвырнул к стене. Яр ударился о брёвна дома затылком, перед глазами запрыгали яркие блики. Не успел он упасть, как крещёный Волк схватил его снова и протащил вверх по стене.

Кровь вспенилась на губах крестианца. Он заглянул в глаза Яра, будто пытаясь найти в них своё прошлое.

– Кто дал тебе нож?! – взревел он. Брёвна стены выгнули позвоночник. Зимний Дух попытался освободиться, но Настоятель отбил все сдавленные удары.

– Кто дал тебе нож?! – прокричал он опять, ещё крепче вжимая Яра. Чувствуя, как отчаянно не хватает воздуха в стиснутом горле, он еле выдохнул.

– Мать.

Хватка израдца внезапно ослабла. Яр упал и закашлялся у подножья стены.

– Ты… – просипел крестианец.

– Нешто диву даёшься? Да, моя мать – ведунья! – прокашлял он. – Старшая племени, Ведущая род, Белая Волчица, Зрящая Кошт! Мать отомстит за меня. Хоть сгинь, хоть в землю на сорок локтей закопайся – отыщет и на твоих же кишках тебя вздёрнет!

Крестианец отшатнулся, будто ужаленный. Яр обрадовался, стараясь найти слова побольнее.

– Отдай свою дщерь, выпусти меня за ворота. Тогда, может статься, уговорю Старшую не ходить на Монастырь. Цена жизни вашей общины – одна твоя дщерь. Отдай её мне!

– Это и есть твоё единственное желание? Это то, чего ты у меня просишь? – сам не свой сказал Настоятель.

– Да! То самое единственное моё желание! – рассмеялся Яр.

Настоятель вдруг схватил его за голову и за горло и оторвал от земли.

– Отрекаюсь от тебя, выродок! Убирайся в бездну давних грехов, откуда явился! Будь проклят ублюдок, и мать твоя, кто дала жизнь безумному семени, пусть будет проклята!

В зверином бешенстве он расшиб Яра об стену. От первых ударов он чуть не лишился сознания. Настоятель с силой впечатывал ему голову в брёвна, стараясь проломить череп. Только смерть могла остановить злобу, копившуюся годами.

*************

Влада вскрикнула и упала посреди ведуньего логова. Затылок пронзила острая боль. Дух Белой Волчицы стенал. Её сын, её единственный, драгоценный и ненаглядный ребенок гибнет! Нити судеб рвались одна за другой. Всё то, что она прозревала, тонуло в страдании и боли. Она сходила с ума от мук любимого чада. За одну минуту жутких мучений прядь волос на её голове побелела.

– Только не умирай! Не умирай! Живи! – бессознательно бормотала она через слёзы. – Нет! Нет! Не-ет!

Рука Влады стиснулась возле горла, где прежде висел оберег, она зашептала слова, обращённые к Предку.

– Защити его, мати! Заступи своей силою! Как бы тяжко ему не пришлось, сколько б боли не вынес, не оставь внука во тьме! Взываю, мати, помоги ему в час мучения, дай выстоять! Ты род сберегла, жизнь за него положила, клянусь: тако же сделаю я, коли Яра оборонишь! Не остави нас с Предками, мати, не дай моему ребёнку погибнуть!

В логово вбежал Сивер. По её приказу он искал Яра в лесу, но нигде не нашёл. Всё должно случиться иначе, Влада сожалела о том, что не простила ему поцелуй и не даровала винтовку!

Подняв озверелые от лютого горя глаза, Влада надломленным голосом простонала.

– Верни мне его, Сивер! Где бы ни был мой сын – живым мне его приведи! Коли нет, коли умер – век мстить им буду!

*************

Женя вцепилась в руку отца. Волкодавы прицелились в разъярённого Настоятеля. Задыхаясь от злости, он перевёл озверелый взгляд на неё.

– Верочка, родная, я здесь… – вдруг прошептал отец и выпустил тело подземника. Душегуб рухнул на землю, неловко подогнув ноги. Отец пошатнулся, но Женя вовремя его поддержала.

– Отче, я Женя, очнись! – оглаживала она его по лицу. Ещё десять минут назад она цепенела от страха в руках Волчьего Пастыря, но по-настоящему испугалась, когда отец потерял человеческий облик от ярости. Он медленно отшатнулся, словно страшась стоять рядом с ней, опёрся руками о стену и поглядел на подземника.

– Он – один из вожаков Навьего племени: Волчий Пастырь, – объявил отец, пусть не спешил подходить к Волкодавам и резко не двигался. – Это он провёл волков в Монастырь и растерзал караван на дороге. Это он повинен в убийствах, грабеже и насилии, потому проиграл: свершается воля Божья. Теперь разбойник в руках истинно верующих, хвала Господу.

– Хвала Господу, – первым опустил оружие Василий и другие Волкодавы расслабились. Одна Женя услышала, как отец прошептал над убитым.

– Своими руками я вернул твоё одиночество…

Вокруг поднялась суета. Лишь только Пастырь погиб, как Великие Звери оставили Монастырь. Волки умчались к тёмному лесу, бросив после себя перекошенные ограды и останки растерзанных псов. После Женя узнала, что ни одного из них не удалось подстрелить, хотя ратники попадали.

– Отче! Отче! – заокликала она тревожно. Отец медленно поднял омрачённый тяжёлыми мыслями взор, и она сказала, о чём поняла ещё в плену Пастыря. – Ведь Дашутки нет в доме!

– Святый Боже… – обронил отец и немедля окликнул Василия, осматривавшего мертвеца. – Обыщите общину от восточного частокола до западных стен! Не найдёте Дарью в Монастыре, с рассветом отправляй Волкодавов искать следы на равнине, вплоть до самого леса!

– В такое-то время? Навьи выродки настороже.

Отец столько сурово поглядел на него, что Василий и спорить не стал.

– Воля твоя, Настоятель. А с этим, что скажешь делать?

Он слегка пнул сапогом лежавшего у стены Яра.

– На лёд отнесите, – приказал и отвернулся отец.

– Живьём? – удивился Василий. – Ты ведь его не убил, только дух выбил. Худой он, но крепкий, гадёныш. Лучше надо было башкой его о стенку долбить.

*************

Пленница была лёгкой и почти не давила на плечи, всё равно что нести порожний мешок. Навьи Рёбра уносили добычу в лес, Вольга бежал впереди остальных. Крестианка тряслась у него на загривке, у неё не осталось сил даже плакать, не то что кричать. Вожака рядом не было. Яр отправился за ненаглядной голубоглазкой по указанной крестианкой дороге. Может потому она и всхлипывала то и дело, что сама предала им родную сестру?

– Не скули! – пробурчал Вольга и передёрнул поудобней плечами. – Смердит от тебя, как от стервы!

– Чистенькая она, чистенькая! – оживлённо подбегал рядом Свирь. – Травяным взваром пахнет, да оседлой избою. Не то ты чуешь, Вольга. До норы она наша… скинь!

– Га, щас тебе, блудодум одноухий! – презрительно гаркнул Вольга. – Это Ярово Счастье. Вот вернётся…

– Не вернётся он! – забежал Свирь вперёд. – Наврала девка, клянусь вторым слухом! Какая же крестианка сестру родную предаст? Она Яра в ловушку сманила, в лапы к оседлым!

Вольга внезапно остановился и сбросил крестианку на землю, да так, что у той вышибло дух. Силясь вздохнуть, она громко закашлялась. Свирь подскочил к ней, перевернул на спину, распахнул пальто и с треском рванул сорочку. Сначала пленница не поняла, что с ней делают, когда же Свирь кинулся лобызать её грудь, только громче и горче завыла.

– Яр сказывал, что у неё Дух гниёт, – догнал стаю Сава. – Волк в ней порченный.

– Подержи её лучше! – прошипел Свирь, но никто из состайников не схватился. Сава отошёл караулить погоню, Вольга отдыхивался со стороны. Крестианка вытаращила на Свиря глаза и как могла отбивалась. Свирь заметил на ней янтарные серьги и жадно сорвал их. Надземница закричала, тотчас рот ей закрыла землистая пятерня.

– Тишь… тишь… – нашёптывал Свирь и стягивал с пальца янтарный перстень. В лесной подстилке что-то зашевелилось. Ещё не смея показаться под рассеянным светом луны, оно подползало под сухой прошлогодней хвоей.

– Я знаю тебя, нутро твоё зрю: в чреве пепел, очи – угли, в жилах прах вместо крови, – скользил Свирь грязными пальцами по оголённому телу подземницы. – В красную рубашку тебя наряжу, проведу в Пекло по алой нити. Обожжёшь меня, милая?

Из-под хвои показалась гладкая змеиная голова с двумя бусинами глаз. Свирь не видел, как подползало к нему дитя леса. Змея метнулась к руке, но на его счастье Вольга одним махом прикончил её и сшиб одноухого с крестианки.

– Вожака добычу не порть!

Свирь оскалился и вскочил, он приготовился к драке. Надземница сама не своя отползла к разлапистой ели.

– Уйди, Вольга! Я для себя её заглядел! – разъярился Свирь, что между ним и добычей встал кто-то третий. Он метнулся к надземнице, но Вольга оттолкнул его. Тут же сзади запричитала крестианская девка.

– Отпустите меня! Я никому-никому зла не желаю и никого не предавала! Не предавала!

– Заткнися! – озлоблено рявкнул Свирь и вытащил из сапога нож. – Ничего вы о страхе не ведаете, язвить не умеете, да я вам покажу! Живую мне её в связни дайте!

Свирь снова бросился на крестианку, будто не замечая Вольгу, жажда его была так велика, что никакие побои не унимали.

– Отлязь, полудорок! – Вольга отпихнул его пуще. – Ишь, в язвени он избрался!

Свирь напирал. Вольге пришлось схватить его крепче, и кости у одноухого затрещали. Обычно с более сильным Вольгой он не дрался, но в этот раз будто совсем обезумел. Извернувшись, он попытался резануть Волгу по груди. Вольга сбил его с ног и, пока Свирь пытался подняться на четвереньки, пинком опрокинул. Свирь упал, Вольга плюхнулся на него сверху и выкрутил руки.

– А-ай, порешу всё едино! Токмо сойди, вцеплюся ей в жерло! – орал одноухий.

На крики из зарослей выскочила растрёпанная ворожея. Она окинула взглядом охотников, передравшихся на земле, заметила их добычу в порванной одежде, с шипением выхватила атам из застёжки на юбках и встала напротив парней.

– Ошалела? – удивился Вольга. – На кой тебе девка сдалася? Чего по темени шаришься!

– Она Яра ищет, – подошёл Сава. – На ваш глум прибежала. А за надземницу заступилась, потому что сама с неё порчу сняла, вот и злится сейчас.

Сирин недобро блеснула чёрными как ночь глазами, но никому из них не было до крестианки особого дела, кроме извивающегося ужом Свири. Вольга не только скрутил его, но и отнял награбленные серьги и перстень. Свирь яростно выгибался и выл во всю глотку.

– Не замай её! Моя! Или тень к Тени липнет?!

Угрожая атамом, Сирин подняла Дарью на ноги. Сава хотел ей помочь, но ворожея и на него направила чёрный узкий клинок.

– Это Яра добыча, – предупредил её Сава. – Вожак велел свести крестианку в нору. Сам скоро вернётся и ежели там её не найдёт – сильно взбесится.

Сирин цокнула зубами и торопливо повела добычу вглубь леса, подальше от Навьих охотников.

*************

Крестианка спотыкалась на каждом шагу. От страха она не узнавала спасительницу и не могла понять, куда и зачем её снова ведут. Лохматые ели зашевелились, поплыли. Надземница почти упала от слабости, но Сирин вовремя её подхватила. На одном рукаве её пальто высохла кровь. Сирин поняла: пленница ранена. Перекинув другую руку крестианки к себе на плечо, Сирин так и повела её до норы.

По дороге все её мысли крутились о Яре. Не знали состайники, как встревожено племя. С дозорных лёжек примчались матёрые и доложили о нападении на Монастырь. Ведущая род собрала вожаков и потребовала найти сына. Где Яр? Зачем пленил дочь Настоятеля? Нехорошее предчувствие стиснуло душу, что-то тёмное происходило вокруг.

У входа в нору Сирин высекла кремешком искру и подожгла факел. Придерживая крестианку одной рукой, другой она подсвечивала себе под ноги. Они долго спускались по дощатым настилам, пока не вошли на срединные ярусы логова. Сирин и Дарья миновали множество подземных комнат и залов, потайных лазов и пустых кладовых, где через вытяжки завывал только ветер. Логово вырыли здесь по приказу ведуньи, но жить в нём должны были вовсе не Зимние Волки, а инородцы. Хотя ни одно племя к ним так и не явилось, в душе Зимние Волки надеялись, что чужеядцы не придут вовсе.

В глубине нашлась комната, заранее приготовленная Яром для узницы. Здесь была разостлана лёжка из шкур, расставлены свечи на ящиках, к столбу привязана тугая верёвка. Сирин усадила Дарью на шкуры, но даже не подумала её связывать. Крестианка и без того едва шевелилась от страха.

– Спа-па… спа-си тебя… Бог… – сквозь всхлипы выдавила она. Непослушной рукой надземница нашарила под разорванной сорочкой крестик. – Они… он… он меня…

Сирин обняла её и прижала темноволосую голову крестианки к груди. В её объятиях Дарья разревелась, не сдерживаясь. Ночь подходила к концу, на поверхности разгоралась заря, но узницы Нави редко видели солнце. И этот рассвет младшая дочь Настоятеля не увидела.

*************

Яр раскрыл глаза, ему стало больно от жгучего света. Огромный огненный шар висел над головой, истребляя всякую тень на белом песке. Вокруг никого, только бескрайняя ровная как стол пустыня. Яр напряг гудящие руки, чтобы подняться, и, когда встал, в бесплодном мире появилась первая тень. Она ширилась и росла за плечами, как нечто живое – не просто тень Волчьего Пастыря, а непроглядный чёрный поток. Тень была древней как мир, созданный Родом, и в то же время оставалась частью его самого.

Огромное солнце засияло сильнее и жарче. Но свет не сумел разогнать народившийся мрак. Как бы небесное коло не силилось восстановить своё царство, тьма отвоёвывала его шаг за шагом и медленно пожирала белую пустоту.

– Это морок, такого нет в Яви, – сказал Яр запёкшимися губами. Его тянуло перешагнуть через край, ступить за грань света и оказаться в прохладной тени, что уже расползлась на полмира. Ступить в неё – так легко и приятно, ведь тень – часть него самого. Но страх перед мраком живёт в каждой душе, и Яр колебался.

– Навь тьмы не боится. Мы живём под землёю, – шепнул себе Яр. Будто услышав его, солнце обожгло ещё жарче. Край тени оторвался от ног, отступил. Мрак превратился в живое чёрное море, Яр же остался на берегу. Издалека послышался грозный вой волка.

– Просыпайся, очнись. Ты ведь жив, я же знаю.

Яр приоткрыл глаза, на этот раз по-настоящему, в Явьем мире. Он подвешен на двух крепких цепях, оковы больно стиснули руки. Он огляделся, но не сумел понять, где находится. Сумрачная коморка освещалась заревом от распахнутой печи. На широком железном столе лежали металлические инструменты. Всё так знакомо… ну конечно же, он был в человеческой кузнице! Или нет.

Перед ним стоял израдец в неподпоясанной льняной рубашке. Крепкие руки скрещены на груди, в голубых глазах сгустилось сосредоточенное раздумье. Он смотрел на гильзу с узорами на шее Яра.

– Знаешь, кто я? – спросил Настоятель.

Яр ухмыльнулся разбитыми в кровь губами и вместо ответа плюнул ему в лицо. Алый плевок не попал и растёкся по белой рубашке. Израдец не шелохнулся. Это было опаснее, чем ярость, крики или побои: мрачное молчание отца, чьей семье угрожали.

– Скажешь, где моя младшая дочь?

– Ей нынче горше, чем мне, – осклабился Яр. – Я побит, да в оковах, а она молодая да нежная в лихой стае.

Настоятель шагнул и ударил его под рёбра. Яр стиснул зубы и вытерпел боль. Хриплый стон перерос в глухой смех.

– Последыш твой всё едино с гниющим Духом. Смерть ей будет токмо лишь в избавление! Она убить себя не молила? Лик себе не царапала? Теней не выкликивала? Ты трус, двоедушец, раз бесноватой дщери своей быстрой смерти не возжелал. Ты её мучил, плоть её отдал во власть черному Духу. Тьма через очи к ней вни́кла и душа загнила́. На рассвете Навь жерло ей перережет.

И снова удар. На этот раз такой крепкий, что у Яра в глазах потемнело и перехватило дыхание. Он надсадно закашлялся, но Настоятель не дал ему отдышаться, схватил и вздёрнул за волосы.

– Придётся пытать тебя, но не со зла. Ты столько бед учинил, наразбойничал, что теперь только с муками от грехов очищаться. Чем больше тело страдает, тем сильней просветлеет дух. Только я среди христиан могу так судить. На себя грех возьму, но облегчу тебе жизнь загробную.

Яр вонзился в него злобным взглядом. Силы не оставили его, скорее наоборот: от крови во рту Зимний Дух пробудился.

– Тело мучать, дабы душе легче стало? И меня-то зовёте безумцем! Да вы сами одержимые, крестианцы.

Настоятель ударил и бил снова и снова, пока рука не устала. Яр перестал кривиться от боли и терпел побои с ненавистью в глазах. Когда же надземник прервался, Яр неожиданно рванул оковы на балке и тяжелым обрывком цепи огрел его по голове. Больше ничего он сделать не смог. Вторая цепь не поддавалась.

Израдец отёр кровь со лба, глянул на руку и ухмыльнулся.

– Вот ведь, позабыл, что с Навью надо быть настороже.

– Ты сам Навь, али оглох, когда крест надел?! – Яр намотал обрывок цепи и превратил свой кулак в металлический шар. Крестианец отошёл к дощатому шкафу, взял с полки чистый, аккуратно выглаженный платок с бахромой. Эту вещь Яр берёг возле сердца и, когда увидел платок, зашипел.

– Ты вор… – сказал Настоятель, – не касайся вещей моей дочери. Дважды к ней подобрался и дважды её Бог защитил. Наши дети всегда под ангельскою опекой.

Он аккуратно сложил платок в свой карман и шагнул к столу с инструментами. Яр вновь попробовал оковы на прочность, но вторая цепь не поддавалась. Пришлось крепиться и готовить свободную руку к бою.

– Христиане – люди со светлыми помыслами, – продолжил израдец, перебирая железо. – Я прожил среди них двадцать Зим, и в тот день, когда окрестился, был немногим старше тебя. Вера наша – путь к Богу, путь к раю, пусть он греховен и труден и лежит среди зла и грязи за внешними стенами. Христиане умеют прощать и принимают тяготы, как веленье отца. Жалости их достойны даже злейшие из разбойников, ибо не человек творит, а дьявол руками человеческими. Расскажи мне, где моя младшая дочь, и многие свои грехи облегчишь.

– А-а, знать-то стадо овец лютый Волк бережёт? – издевательски бросил Яр. Ни одна черта на лице у крестианца не дрогнула. Он наконец выбрал железо на верстаке и вернулся. Яр приготовился к драке.

– Всякая власть от Бога. И моя власть – это то, для чего Господь привёл меня в Монастырь: судить разбойников и язычников.

С этими словами он показал металлическое солнце, украшенное по ободу рунами – его он и взял с верстака. Яр легко узнал оберег своего племени по двум треугольникам, сошедшимся вместе. Оберег сделали для одного двоедушца, в рунах скрывалось имя.

– Кто тебе это дал? – пересохшим горлом спросил Яр. Настоятель сдёрнул с оберега кожаный шнур и бросил солнце в кузнечную печь. Металл начал накаливаться. Крестианец принёс ещё одну цепь, подлиннее и с железным ошейником на конце.

– Что ты знаешь про ярило? – спросил он, проверяя звенья на прочность. Дух внутри Яра заподозрил неладное и дерзость уступила тревоге. Он пытался понять, чего хочет от него крестианец.

– Бог солнца, Бог тепла, нарождения живы. Навь славит его, как и другу Ясунь.

– Верно, в нашем племени почитают светлых богов, наравне с тёмной Дасунью. Этим мы и отличаемся от язычников Поднебесья. Они разумно боятся прославлять Тьму, а если кто-то и прославляет, то виновных клеймят чернобожниками и колдунами.

– В «нашем» племени? – желчно повторил Яр. – Ты что это такое решил? Ты – израдец для рода, спрятался за чёрную рясу рабов и кресту поклоняешься. Сказывай, откуда взял оберег!

– Я говорю тебе вовсе не о богах... – продолжал Настоятель, словно не слышал вопроса, – довелось ли тебе слышать о жертвенном столбе, под названием ярило?

Впервые за долгое время Яр почувствовал укол страха. При названии столба он усомнился, что Зверь – часть его сути, а не пленённая через обман и человеческую гордыню сила. Злость Волка, обращённая к крестианцу, при слове «ярило» перекинулась на самого двоедушца. Яр осторожно сказал.

– В последний день лета к ярилу привязывают Безымянного. В смертный час к нему является Волчий Дух – самый сильный из всех. Безымянный замёрзнет, но пленит внутри себя Зверя и поможет ему перейти через огненную реку Смородину. Токмо Зимний Волк сможет солнце у Мары забрать, токмо он может бросить ей вызов и вернуть лето Яви.

– Что делают с Безымянным, перед тем, как привязать его у столба? – допрашивал Настоятель.

– Знаки ранят: за ушами Мара-Вий, на руках… – Яр осёкся, он понял, что задумал сделать с ним Настоятель.

– На руках тебе выжгут ярило, – договорил за него крестианец.

– Попробуй! – Яр ловчее подхватил обрывок цепи. Он не собирался ходить с меткой смерти, не собирался разделить судьбу Безымянного!

Настоятель хотел схватить его за свободную руку, но Яр резко подтянулся на цепи и толкнул крестианца ногами. Израдец отпрянул, хоть и устоял на ногах. Крестианец обмотал цепь с ошейником вокруг кулака и ударил Яра под рёбра. В ответ Яр ударил его своим кулаком, но, наполовину окованный, не мог хорошо отбиваться. Меткий удар Настоятеля угодил ему в голову, так что в глазах потемнело.

– Слаб ты стоять против меня, – защёлкнул израдец на горле ошейник. Другой конец цепи он перебросил через потолочную балку. Стоило Яру взбрыкнуть, как Настоятель тут же тянул его вверх и душил. В ошейнике Зимний Волк рассвирепел ещё больше, боролся, кричал, но освободиться не мог.

Придерживая ошейник за цепь, крестианец дотянулся щипцам до топки и подцепил с углей раскалённое солнце.

– Прочь! – лязгнул зубами Яр, похолодев изнутри. Даже будучи скованным он сильно дёргался.

– Знаешь, кто подарил мне оберег на вечную память? – неожиданно спросил Настоятель.

Яр замер. Больше всего на свете он боялся услышать ответ.

– Твоя мать подарила, после ночи с ней в логове.

– Нет! – выкрикнул Яр. По лицу его сами собой хлынули слезы. – Соврал ты! Соврал, крещёный кобель!

Он ослаб, и Настоятель смог перехватить его руку и прижать раскалённое солнце к кисти. Завоняло палёным мясом, и Яр завопил, как никогда ещё не кричал.

*************

– Почему ты не видишь во тьме, ты же одна из них?

– …

– Что значит: «От рождения такая»? Но я же ведь вижу. Почему ты не видишь? Чем ты отличаешься?

– …

– Я не росла в норах. Ты выросла с ними, так почему?

Факел прогорел и погас. Дарья понемногу успокоилась в подземном плену и больше не плакала, хотя по-прежнему жалась к спасительнице. В тёмной норе звучал только один её голос, но так они разговаривали. Слова столь просты и привычны для человека, но немой язык ворожеи не мог передать мысли. Дарья читала эти мысли сама, без всяких слов. Впервые она не пугалась, а радовалась, что может слышать неслышимое.

Дашутке нравился истинный голос лекарки: такой приятный и мягкий, каким хорошо петь, но не как у наставницы, пусть в него тоже можно было влюбиться. Да, именно влюбиться, увлечься одним его звуком! Как многих она могла осчастливить, если бы пела истинным голосом. Но что-то случилось, ещё в раннем детстве, в младенчестве. С тех самых пор Сирин могла спеть только тем, кто выпьет особое зелье или может слышать безмолвное, как Дашутка.

И Сирин пела – долгие часы напролёт, под землёй, беззвучно перепевала Дашутке все песни, которые слышала от чернушек: про поверхность, про солнце, любовь и про счастье на воле. От старых вест она знала песни о лесных чудесах, Предках, духах и волчьей стезе; знала песни о славе и геройской смерти во имя рода, с какими охотники коротали ночи возле костров. Сирин не замечали или нарочно не обращали внимания, когда она тихо подкрадывалась и подслушивала, о чём поют в логове.

– Отведи меня домой, – попросила Дашутка и прочла её мысли: Сирин не могла сделать этого, не могла даже соврать в утешение, ведь любая мысль тут же открывалась для Дарьи. Так она узнала о Навьих Рёбрах, с которыми Сирин росла, ещё ей открылось, как зовут Яра и как сильно привязана к нему ворожея. Светлое чувство, знакомое Дарье только по книжкам, немного смягчало образ Навьего сына, которого она прежде знала только диким разбойником и душегубом.

Вместе с любовью в мыслях Сирин полыхнула тревога о Пастыре. Яр не должен был переходить черту, установленную по кровавому договору. Дарья попробовала потянуть за эту беспокойную ниточку и подивилась, что Навь тоже боится войны. Она пошла дальше, по тропке чужих ощущений, пока дорогу ей не преградило воспоминание о женщине с бусыми волосами. Здесь Дашутка впервые увидела Навью ведунью, которую боялся отец.

– Не отдавай меня ей! – схватила Дарья Сирин за плечи, и сама затряслась крупной дрожью. – Что угодно сделай, только не показывай меня ей на глаза!

Сирин не знала, как глубоко Дарья может читать её мысли. Она осторожно брала её за руки, оглаживала по спине и успокаивающе мычала, но Дарья не унималась.

– Выведи меня на поверхность, Богом молю! Выведи, пока никто не видит! Иначе меня отведут к ней, к твоей наставнице!

– …

– Нет, я её знаю! Я её в твоих мыслях видела, ведунья жестока, как сын! Стоит ей узнать про меня, как она меня тут же погубит! Я не хочу умирать, я спастись хочу!

– …

– Он тебя не послушает, никого! Ты любишь убийцу, а я для него только жертва! Он отведёт меня к ней, тогда и жизни конец.

Чем бы не пыталась успокоить её ворожея, Дарья больше сидеть не могла. Она вцепилась в свою темноволосую голову и раскачивалась, повторяя лишь: «Не губите меня! Не губите! Оставьте!»

Сирин не вытерпела, видимо, побоялась, что если ведунья прознает о ней, то правда убьёт, и не станет единственного человека, способного понимать её и без слов.

Сирин принялась шарить руками, в темноте никак не могла отыскать, где на ящиках свечи. Дарья поняла, чего хочет дикарка и отыскала свечу. Они подожгли фитилёк, подземная комната озарилась медовым сиянием. Сирин отлепила огарок, взяла Дарью за руку и вывела из норы. Но стоило им пройти по узкому тоннелю вверх, как они наткнулись на спавшего поперёк дороги Вольгу. Оказалось, что их давно сторожили. Будь Сирин Навью, она бы услышала, как сопит здоровяк, уставший после ночного набега.

Сирин указала Дарье обратно, они сошли вниз, мимо нескольких глухих нор, но и в глубине натолкнулись на караульного.

– Куды? – шикнул Свирь и загородил им проход. Сирин цокнула на охотника языком, развернулась на месте и поспешила обратно. Оставалось надеяться, что Вольга по-прежнему спит и можно тихонечко проскочить мимо него. Но из-за оклика Свири Вольга проснулся, продрал глазищи и тупо уставился на беглянок со свечкой. Даже ничего не спросив, он встал в полный рост и преградил путь на поверхность.

– Горазд ты дрыхнуть! – отругал Свирь, который пустился за ними в погоню. – Не видишь, девку крестианскую умыкают!

Вольга по бычьи нахмурился и двинулся на беглянок. Сзади к ним подскочил одноухий охотник. Дарья вздрогнула, их зажимали с двух сторон неширокого подземелья. Но тотчас, когда они должны были их с Сирин схватить, ворожея одним духом задула свечу. В темноте поднялась суматоха и свалка. Оказывается, Навь не видела в темноте, если свет внезапно погаснет. Сирин хотела выскочить на поверхность, но оба охотника заслонили подъём. Дарья, скорее со страха, чем с большого ума, потащила её обратно в глубину логова.

Вольга рванулся в погоню, его хотел опередить Свирь, оба только запутались и свалились в узком проходе. Скоро Дарья и Сирин добежали до первого перекрёстка. Здесь они остановилась, пока Сирин разжигала свечу и рассыпала на досках пригоршню сухих трав из сумки.

Они не знали дороги. На перекрестке, Сирин наугад выбрала ход, кажется, ведущий наверх. Но после небольшого подъёма тоннель резко повёл под уклон. Позади рявкали голоса догоняющих Навьих охотников. Сирин крепче стиснула руку Дашутки и повела её в глубину.