Двоеверие

Глава 9 Глаза ведьмы

– Совсем не жрёшь ни чё.Так и сгниешь с подведённым брюхом. Ну, давай, глянь, что я тебе принесла, – Влада поставила перед мордой собаки полную отварной обрези миску. Пёс слепо ткнулся в алюминиевый край, хрипло фыркнул и снова опустил голову. Ему лучше было лежать и неподвижно греть рёбра под светом весеннего солнца. Наступило тепло. Дожил.

Влада откинула бусые волосы за ухо, где на кожаном ремешке свисали два волчьих клыка. С непроницаемой тоской она смотрела на последнего умиравшего пса из Чёрной Стаи – не той Чёрной Стаи, которую заветным клинком подчинил себе Яр, а настоящей, служившей их роду ещё со времён Ярчука. Однако и с ним пришло время прощаться.

Тело пса исхудало, шерсть повылезла клочьями, смердело болезнью. Собака ослепла, задние ноги едва её слушались. Из милосердия её полагалось добить, так подсказывал уклад рода. Ведь даже подземники, предчувствуя немощь, уходили доживать последние годы в лес. Но не в одиночку. Вместе со старым охотником уходил пёс Чёрной Стаи. Когда он возвращался, в племени узнавали о смерти сородича. Теперь некому будет проводить стариков.

Влада так и не решилась облегчить кончину собаке. Слишком многих она отправила в Вырей атамом с рукояткой из янтаря. Пёс хрипло дышал и жмурил поблёкшие глаза на солнце. Воздух запах весной. От земли поднимался полупризрачный пар, последние островки снега стаяли тонкими ручейками. Он ещё жил, посреди весны, посреди возрождения жизни, и жизнью своей наслаждался. Ни еды, ни питья ему больше не надо, только выдох и вдох, выдох и вдох: пусть воздух струится по надсаженным лёгким и немного тепла, последнего перед зимой пустоты, растечётся по жилам.

– Дыши, – шепнула Влада и потрепала собаку рукой, обвязанной бусами. – Дыши, это твой день – последний, али ещё из многих, но твой.

– Они дохнут, – проговорил за спиной Сивер. Влада оглянулась. Как и поручено он привёл с собой безымянного мальчика с тёмными волосами и блестящим от дерзости взглядом. Мальчик чем-то напоминал Яра, только судьбы у них будут разные.

– Я такой болезни не знаю. Стая выродилась, до захудалишнего щенка, – встала Влада от ослабевшей собаки. – Прежде псы были добрым подспорьем для рода. Прошлым летом он ещё ходил с нами в набег. Сегодня же остался последним и дни его на исходе.

– По приплоду и о силе суди, – откликнулся Сивер, поглядывая поверху. Влада прошла мимо него к безымянному мальчику и откинула тому волосы за левым ухом. На коже синела татуировка в виде двух сошедшихся треугольников.

– Как тебя нарекают?

– Безымянным.

– Какое имя себе заслужить хочешь?

– Ра…

Звонкая пощёчина оборвала его. На бледном лице вспыхнул след от ладони. Безымянный не дрогнул, лишь крепче стиснул заточенные клыки.

– Не говори вслух неданного имени. Пусть скажется, когда к роду вернёшься с заслугами, – обронила она, отходя.

– Если вернёшься, – прибавил Сивер.

– Один не пойдёшь. Дам другого тебе, – меряла Влада шагами нагретую солнцем поляну под старой сосной. Иногда она встряхивала волосами, как взбивает оперенье ночная птица. Только Влада прислушивалась не к ночным голосам, а к дневным звукам… может к тем, что вовсе не слышимы. Любой охотник в племени знал, что ведуньи слышат неслышимое и видят незримое. Одарённые девочки в племени рождались нечасто, но любая веста боялась, что однажды к ней явится Зрящая Кошт и повяжет на запястье её маленькой дочери чёрную нить.

– Дорога лежит в земли Кроды. В глубине нор, где горит вечное пламя, сыщите ведуна. Донесёте ему весть от меня. Но остерегайтесь обмана, – Влада вернулась, обошла и оглядела Безымянного со всех сторон, и остановилась у него перед глазами.

– Знаешь, что никто из посланцев назад ещё не вернулся? Никто не заслужил себе имя.

– Ежели сгину, то хоть так послужу роду, – ответил он.

– Сгинуть легко, – отвернулась она. – Живым ко мне вернись в логово и поведаешь, что в вечном пламени видел под Кродой. Угольному волку доверия нет, плохое племя под ним. Теперь всё. С первым солнцем ступайте в дорогу. Пшёл.

Безымянный кивнул, развернулся и поспешил к норам. На поляне с ней остался лишь Сивер.

– Посланцы мрут, а чужеядные стаи до сих пор не пришли едениться.

Влада вернулась к задремавшей собаке, ощупала ребристый бок и перебрала порыжевшую шкуру.

– Чужеродые знают, где наше логово. Мы сами приманиваем к себе врагов и подставили нож под горло! – с нарастающим недовольством продолжил Первый Охотник. – Вожаки крамолу удумали. Промеж себя именуют ведунью изменницей: за то, что ты супротив уклада пошла.

– Слепые они, – глухо отозвалась Влада. – Из Навьей норы мира не видно.

Сивер мрачно глядел и с горькой тяжестью выдал, что скопилось у него на душе.

– Убьют они тебя.

Но и здесь Влада не испугалась и даже не оглянулась на мужа.

– Ежели меня убьют, то и тебя вместе с Яром, – оглаживала она собаку, словно только с псом говорила. – Тогда племя, верно, погибнет. Некому будет с чужеядами договариваться, а они придут скоро – только дурак не провидит; а в злобе и страхе каждый дурак. Будет кровь, Сивер. Кров внутри нашего рода. Ты к такой крови готов?

Сивер скрестил на груди руки, овитые кожаными ремнями. Вожак Навьей Стражи быстрее и злее, и крепче любого другого охотника в племени, он был лучшим из соплеменников, когда они с Владой впервые сошлись, и оставался сильнейшим сейчас. Только страсть за минувшие годы к ней притупилась, зато осталась семья. За семью и потомство охотники не пожалеют ни Счастья, ни жизни, но сын у Сивера по-прежнему был только один.

– За тебя кровь пролью, но не за Яра, – ответил напрямки Сивер. Лишь после этого Влада к нему повернулась. Собака у её ног не дышала. Она помогла псу свернуться клубком, на шкуре начертила белилами известковый узор. Теперь он походил на задремавшего в преддверии битвы воина.

– А если меня оболгут? – подошла она к озарённой солнцем сосне и прижалась спиной. Сивер шагнул навстречу. – Часто ты сплетни про меня слышал? Вожаки зубоскалят, весты злоречье несут. Так, слышал про меня?

– Нешто и слышал, разве когда поминал? – подошёл Сивер вплотную. – Покуда ты будешь со мною – я твой вожак.

Влада наклонила голову набок, шнурок-оберег коснулся плеча. Она выпростала рубашку из-под пояса брюк и расстегнула верхние пуговицы.

– Будь моим вожаком, и в крови, и в лихе. Волчице без Волка никак… особливо при крамоле.

*************

Родной лес, родная земля. Яр возвращался домой и запястье его крепко овила цепь. Он скрепил жизнь гвоздями, часто ощупывал звенья и поглядывал на руку, словно сама она стала выкованной из железа. Жёсткий кулак под цепью отяжелел, каждый год его жизни отныне служил ему оберегом.

От радости возвращения в сердце Яра играла кровь, шаги сами собой ускорялись. Он почувствовал запах родной земли и отбежал от товарищей. Сирин тотчас оставила Навьи Рёбра, как только они вышли на окраину леса. Рядом и правда запахло свежей землёй. Под одним из поросших весенними травами холмов Яр заметил пустынную нору. Племя рыло их не одно лето подряд, и эта нора глубока, как и все остальные, чтобы морозы не пробрались дальше верхних межений. Жаль только, что в логове не разводили огонь и никого туда не вселяли. Каждый спуск в тоннель перекрыт минами и растяжками.

Внезапно среди щебета птиц и шуршания ветвей на ветру, Яру почудилась речь. Он прислушался, улыбнулся и поспешил к тому месту, где послышались голоса. Яр пробрался сквозь папоротники, не задевая трескучих кустов, и как на охоте подкрался к поляне. Но стоило ему выглянул из-за зарослей, как он тут же обмер. Сивер жался к его родной матери у сосны. Изредка через сомкнутые зубы Волчицы вырывались глубокие стоны. Сивер ласкал её, скользил по шее губами и бессовестно овладел ей, как забравшийся в чужое святилище вор.

Сердце Яра налилось чёрной кровью, он вскинул винтовку, прицелился наверняка. Мушка скользнула по затылку охотника. Выдох – вдох. Выдох – вдох. Сивер ускорился, часто и тяжело задышал. Выдох – вдох. Выдох – вдох. Пальцы матери расцарапали ему спину, она хрипло и глубоко застонала. Яр дожидался, когда Сивер хотя бы чуть-чуть отклонится. Отчим завершал их соитие редкими напористыми толчками. Мать игриво цапнула его за мочку уха, Сивер невольно наклонил голову. Долгий вы-ыдох…

Ствол винтовки отдёрнули раньше, чем Яр успел выстрелить. Он развернулся и бешено лязгнул зубами. Сава оружия не выпустил.

– Ошалел? – одними губами спросил он.

– Отпусти! Она моя мать, – прорычал Яр.

– А ты её сын, – словно напомнил Сава. Несколько долгих секунд Яр сжигал его взглядом. Со стороны поляны послышался шорох. Сивер уходил прочь, так и не заметив возвращения пасынка. Мать застёгивала одежду. У её ног лежал мёртвый пёс. В ведуньих глазах не осталось ни тени дурманящего сладострастия. Она успела задуматься о гораздо более ценном, ещё непостижимом и строгом.

– Слушай, Савушка, что скажу… – подтянул Яр состайника с неожиданной лаской, – Волчица Волка не любит. Никого нет для неё важнее отца: истинного моего отца, Чёрного Зверя. Я от великой Волчьей крови рождён и по кровавой дороге ступаю. А коли так, то всякий погибнет, кто к моему руку потянет. Смерть я, Савушка, прорекаю.

*************

Сводчатый зал с высокими окнами непривычно заполнили люди. Настоятельские покои ещё до Обледенения перестали служить личной опочивальней владыки и превратились в его рабочее место. Два больших дубовых стола составили торцами друг к другу, один поставили поперёк во главе. На столах обычно стояла лампа и письменные принадлежности, лежала большая учётная книга, куда отец переписывал из приходских списков храма имена всех живущих в общине. Но сейчас стол очистили, вместо лампы и книг громоздилось некое сооружение, накрытое полотном.

На собор пришло девять высоких чинов, отвечавших за провиант, снаряжение, лошадей, автокорпус, торговлю, мастерские и лазарет, также священники храма. Чины расселись вдоль вытянутых столов. Тысяцкие христианского войска расправили карты, особое внимание уделяя плану Монастыря. Зал освещала бронзовая люстра с шестью витыми рожками. Ток подавался генератором, тарахтевшим в подвале. Желтоватые блики света отражались в остеклении шкафов вдоль всей задней стены. На полках сплошными рядами теснились тома в дорогих переплётах.

Стоило чинам собраться, как дородный эконом Трифон принялся спорить, часто прерываясь, чтобы сипло вздохнуть, и затем продолжал с новым жаром.

– Разве в первый раз Навь на людей нападает?.. с-сых… Монастырь дикари… с-сых, восемнадцать Зим не трогали! Если кто снаружи окажется, так пеняй на себя, но дальние общины… с-сых, ежегодно от подземников отбиваются. Из-за набегов сёла целые… с-сых, исчезают. А мы всё молчали! Так что же теперь… с-сых, изменилося?

Его поддержал высоких и худой мужичок с жидкой бородкой в залатанной куртке песчаного цвета – монастырский келарь. Он говорил неспешно, словно в каждом слове своём сомневался.

– Воевать – дело нелёгкое. Только-только почитай Зиму пережили, запасов в амбарах не вдосталь. А ежели, неровен час, мы в осаде окажемся? Чем кормить людей будем? На черный день, конечно, оно отложено, но не мешало бы и осени подождать. Глядишь, зерно из Ржаного доставят, из других общин рыбу, мясо звериное, картошки, яйцо, зелень, прочее... В дни весны ещё никто не отъелся, война никому не сдалась.

– Разве только язычникам, – окликнул Василий и чины повернулись. Он стоял перед картой, упираясь руками в столешницу. На плане перед ним были расставлены маленькие фигурки языческих идолов, лесных зверей и христианских крестов. – В шести городах Поднебесья готовится войско… – подобрал он одну из фигурок и принялся крутить её в пальцах. – В одном только Китеже рота танков насчитана, а бронемашин, лошадей и чего полегче из вооружения у Змеи – не счесть. Пераскея с таким войском сидеть на месте не будет, и куда она, по-вашему, двинется, если белый конь Святовитовый через три копья перед капищем переступит?

Не все поняли про коня, но порядочно заволновались. До крещения Василия звали Лютом, он служил воеводой ещё при прошлом правителе Китежа Ване. Но три года назад Берегиня устроила переворот. Лют сбежал к христианам, хотя до сих пор хорошо разбирался в делах Поднебесья, потому что на собственной шкуре испытал норов самозваной владычицы.

– Христианские семьи запуганы, возвращаются к нам на восточную сторону Кривды, – продолжил Василий. – Слобода за три года разрослась вдвое, а рать пополняется слабо. Если взять и прикинуть, то в Поднебесье живёт с полста тысяч народу, в крещёных же землях двадцать тысяч с трудом набирается. Кроме Монастыря больших общин у нас нет. В ратники, если из Поднебесья на нас нападут, сможем призвать тысяч восемь от силы, и то всех молокососов придётся под ружьё ставить.

– Это всё из-за денег! Не надо было с кродами… с-сых, договариваться, чтобы они по десять берегинь к алтыну меняли! – чуть ли не завизжал эконом. – Пераскея бы давно кродов к ногтю прижала… с-сых, за их уголёк, да без нашего золота. Мы то ей на кой поперёк пути встали?

– Не лез бы ты своим свиным рылом в калашный ряд! – не стерпел Егор. Он сам помогал монастырскому золоту разойтись по языческим землям и нападок на своё торговое дело совсем не любил. Эконом к нему даже не повернулся. Вытаращив глаза на толстом лице, Трифон плевался от злости.

– А вы ещё… с-сых, с Навью воевать собралися! Вот как нечисть ударит… с-сых, с севера, а язычники с юга, так раздавят наш Монастырь… с-сых, как яичко, и погибнет дело христово! На что недеетеся? Надо сговариваться – хоть с кем! Не то явятся… с-сых, подземники из норы и язычники из-за Кривды, богатства разграбят, детей с жёнами в полон возьмут, мужиков перережут!

– Кто знает, сколько Нави в норах таится, какой они силы и хотят ли захватить Монастырь, – это первое, что сказала Женя на высоком соборе. Чины повернулись, она старалась не оробеть под их взглядами, хотя всю жизнь прожила рядом с ними. – Восемнадцать Зим они в подземье плодились, грабежом и насилием копили запасы. Если норы их глубоки, если у них оружия довольно и лес – одна большая ловушка, то мы завязнем в сражениях, когда первыми нарушим черту. Неизвестно ещё, с кем воевать нам придётся: людьми ли или зверями?

Она запнулась и мельком бросила взгляд на отца. В покоях хихикнул неловкий смешок эконома.

– Люди или звери… с-сых, ты их ближе видала, рассказывай, кто тебя на дороге резать хотел.

– Молчал бы ты, пехтюк! – на этот раз припомнил Егор его обидное прозвище. Лицо эконома пошло красными пятнами, он астматически хватанул воздуху, чтобы ответить, но Женя его опередила.

– Видала, правда твоя. Ближе видала, чем любая из христианок захочет увидеть. Нож мне к горлу приставили, звериными глазами глядели, но ведь не зарезали. Договор на крови меня сохранил, восемнадцать зим Монастырь дикое племя не трогало. Навья стая разбила конвой на дороге, душегубы они, лютые изверги, но черту не нарушили. Если будем поступать по кровавому договору, со всем смирением и по заповедям, то сохраним и себя, и других, и будем жить на земле нашей мирно. Как сказано: «…поступайте по уставам Моим, и никто вас не обеспокоит и меч не пройдёт по земле вашей».

– Аминь. – Раздался веский голос протоирея. – Живые знают, что умрут, а мёртвые ничего не знают… потому что и любовь их, и ненависть их, и ревность их уже исчезли, и нет им более части во веки ни в чём, что делается под солнцем.

После его колокольного баса в покоях повисло молчание. Чины призадумались, руку поднял монастырский врач Серафим и, не в пример главе храма, заговорил тихо и сосредоточено.

– Если думаете о войне, то про своих убитых и раненых не забывайте. Вместе с вами обычные невинные люди живут. Защитят ли их стены от Навьих ножей? Без лекарств в лазарете ничем кроме молитвы и слов утешения не поможешь. Да, я человек небольшой, может много чего не понимаю, даже оружия в руках не держал, зато повидал обмороженных и переломанных, обожжённых, зверями истерзанных, в горячке от инфекций мечущихся. Не сочтите за трусость, но община к войне совсем не готова, и не к концу этого лета не будет готова, и не на следующий год, и не через десять Зим тоже. Значит умирать будут те, кому ещё можно помочь, кто в мирное время сумели бы выжить.

– Никогда лучше не будем готовы, чем готовы сейчас, – тяжело сказал отец, и Серафим мигом смолк. Даже будучи всего лишь одним из собравшихся, он возвышался над другими чинами, как звонница над часовенками. – Кто крови и смерти боится, тот христианское дело не защитит. Не ради благ земных мы воюем, а за наш последний ночлег. И не в туне владыка меч носит, он – Божий слуга и защитник людей от злодейства. Так говорю вам по власти от Господа, что напасть первыми придётся нам лишь из слабости: слабы мы против Нави и Поднебесья разом стоять. Вот почему с одним врагом надо справиться, пока второй за Кривдой замялся. К жертвам готовьтесь, но жертвовать не страшитесь, ибо настанет время, в которое услышат все умершие глас Сына Божия, и изыдут творившие добро в воскресение жизни…

– …а делавшие зло в воскресение осуждения, – договорила за него Женя. – И всё же я против войны ради мести.

Она встретилась с холодным ноябрьским взглядом отца и замолчала. Под электрическим светом люди казались жёлтыми восковыми фигурами с тревожными напряжёнными лицами. Чины сомневались, не верили в неотвратимость войны. Тогда Настоятель поднялся, сгрёб с карты несколько волчьих фигурок и начал расставлять их по-новому.

– Вот здесь восемь дней назад одну из крещёных общин сожгли, а обезглавленных жителей на воротах развесили. У подножия Пояса кочевники отыскали тела Шатунов с вырезанными по всему телу знаками. В лесу, где бьётся Железное Сердце, троих оседлых охотников гвоздями к колёсам прибили. Злодеяния тянутся с севера, с запада, даже с востока, с каждым днём ближе к Монастырю. Не может столько зверств сотворить всего одно племя.

Среди чинов прокатился испуганный ропот.

– Господи спаси, не уж-то ещё подземники к нам идут?

– И сколько сейчас в лесу Нави?

Василий смотрел на карту с усмешкой. Волчьи фигурки окружали Монастырь со всех сторон и скалились на его белые стены словно живые. Он поставил перед волками чёрного шахматного ферзя, которого крутил в пальцах с самого начала собора.

– Про что думаете сейчас? – раскатился бас Настоятеля и заставил чинов замолчать. – Боитесь, что запасов не хватит, что язычники в спину ударят, что в лазарете не всех сумеем спасти? А тем временем Навь нас в кольцо зажимает, как на волчьей охоте. На всё воля Божья, но, если промедлим с войной, то можем не устоять.

– Надо ударить по ним, пока новые племена не пришли. Если Проклятый Род в землю зароется, то их никакой силой не выкуришь, – поддержал его тысяцкий. – В приграничье дикари перемётные норы нарыли, родовое логово раскопали, ждут к себе новых гостей. Дай только соседнему племени с чужаками сойтись, и они нападут в то же лето. Навь привычна к набегам, без дела на месте не усидит. Стаям добыча нужна, а что для них слаще Монастыря будет?

– Но почему именно мы? – задумалась Женя. – Почему Навь со всего Края против нас ополчилась? Взять Монастырь даже общим числом нелегко. Никогда ещё дикари не нападали на крепости.

– Сейчас всё иначе, – ответил отец и на лицо его словно легла тень от тучи. – Ведунья в здешнем лесу многие Зимы мечтает объединить племена. Нет такой цели, которой бы она хитростью или жестокостью не добилась, и она хорошо помнит угрозу сжечь её норы вместе с Проклятым Родом. Подземники изменились. Прежде при встрече с сородичами они грызлись друг с другом, но, если заключат союз, то танки из Поднебесья вам детской пищалкой покажутся.

– Как же тогда биться с ними? – прикрыл рот эконом и испугано оглянулся на окна, будто в них уже лезли подземники. Страх перед Навью среди христиан был гораздо больше, чем их настоящие злодеяния.

Сергей вернулся к столу, на котором стояла укрытая тканью громада, и стянул полог. Чины увидели целый маленький город, склеенный из кусочков фанеры, пластика и пенопласта. Модель христианской Обители венчали сверкающие купола храма Николая Чудотворца, напротив стояла башенка звонницы, рядом трапезная с малой церковью и склады провианта. В огороженной западной части теснился рядок из машин на деревянных колёсиках – автокорпус. У ближайшей стены – конюшни и кузни. Севернее – сады и теплицы. Между Парадным и Малым дворами раскинулись длинные двухэтажные корпуса келий. За кельями – мастерские, арсенал и надвратная церковь Спаса Нерукотворного, арка которой вела в Слободу. За казначейскими палатами, где заведовал торговлей и составлял караваны Егор, горделиво раскинулся гостиничный двор с паломническими корпусами. С юга в него вела ещё одна надвратная церковь, Преображения Господня. Всё заключалось в крепостных белокаменных стенах с семью дозорными башнями.

Таким и был монастырь ещё до Обледенения. Обитель мало изменилась с наступлением Долгих Зим. Лишь с востока к ней пристроилась большим полукругом деревянная Слобода. По огороженному частоколом посёлку вились и петляли узкие улочки. Каждое брёвнышко деревянных домов и колодцев было заботливо выточено и посажено на самоварный клей, так что даже отдельные дома в Слободе узнавались.

– Толково сработано, – похвалил Егор.

– Трудник собрал, который сейчас в заключении, – отозвался отец. Стол обступили другие чины. Узнав про Илью, Женя посмотрела на макет совершенно другими глазами. Отец заметил в работе лишь один недостаток: с главного купола храма слетел маленький золотой крестик. Он аккуратно подцепил его пальцами и водрузил на должное место.

– Сколько в Монастыре живут христиане, столько мы готовимся воевать, – начал он, указывая за внешние стены. В окрашенной коричневой краской наплывах строительной пены угадывались складки земли. – Ров копать начали ещё при втором Настоятеле. Сейчас он глубок, дно усеяно камнями и брёвнами. Даже танкам через него не пробраться. В каждой башне пулемётная точка, есть места для стрелков, гранатомётчиков, схроны. Верхнюю кромку стен мы укрепили зубцами из кирпича. В боевых ходах устроили места для станин под тяжёлое вооружение. Монастырь строился неприступной крепостью ещё при монахах, теперь же будет служить цитаделью и нам.

– А если осада? – забеспокоился келарь. Он больше всех переживал за запасы, ведал трапезной, клетями и ледниками с едой.

Настоятель снял с келейного корпуса фанерную крышку и два верхних этажа и указал на подвалы.

– Здесь соберём пищу, тут же устроена скважина и насос для воды, а ещё…

Он провёл пальцем вдоль цепочки серебряных трубок на внутренней стенке подвала.

– Пять Зим назад мы провели отопление в кельях, в гостиничных корпусах, храме, трапезной и мастерских. Работает отопление на всём, что горит, но лучше всего на новогептиле. Такие же трубы я видел в бункере, где родился. Но наше отопление проникает во все каменные постройки Монастыря и перекрывается из отдельных колодцев. Часть котлов мы принесли из старых убежищ и устроили котельную под келейным корпусом. Из складов и котельной проложены три тайных хода: в трапезную, в Спасскую церковь и в оружейные мастерские. Двери в кельях заменены на железные, стены издревле толстые, окна ставнями из металла усилены, своды и крыша балками и распорами укреплены.

Отец прервался, стараясь припомнить, не забыл ли ещё чего важного. Весь Монастырь перед ним лежал как на ладони. За прошедшие Зимы они изучили каждый его закуток, хотя под землёй старинная крепость до сих пор была до конца не разведанной. Подземные ходы частью не найдены, частью завалены, частью заперты от глаз посторонних. Точное строение подземных тоннелей, должно быть, вовсе никто не знал.

– Наше тепло – вовсе не убежища древних. Есть одно слабое место, – отец обвёл указательным пальцем посёлок внутри частокола. – Если на нас нападут, общинников из Слободы придётся в каменные корпуса внутри старой Обители переселить.

– Сколько месяцев мы продержимся без подвоза? – осведомился Егор. Не один год казначейство копило запасы, торговало за золото в малых общинах и вгоняло единоверцев в долги, лишь бы только монастырские склады наполнялись запасами.

– До конца Зимы в лучшем случае хватит, – ответил отец. – Даже если Зима выдастся Моровая. Но и осада так долго продлиться не может. У самих дикарей и всебожцев нет стольких запасов. У нас же вода, пища, крепкие стены. Не хватает лишь одного…

– Топлива, – догадалась Женя. – Хранилища почти опустели. Скоро не на чем будет выехать за ворота, не то что Монастырь протопить. В автокорпусе осталось не больше пяти бочек новогептила. Есть мазут, уголь, дрова, но чтобы прожить Моровую Зиму этого нам не хватит. Нужен чистый не разбавленный новогептил. Несколько десятков бочек может хватить, даже с избытком, если хорошо экономить.

– Окрестные общины выжаты досуха, у оседлых больше нет ни бочки новогептила, – вздохнул Егор. – И Поднебесье с нами запасами не поделится. Торговли нет давно, и Пераскеи самой топлива не хватает. Осталось последнее лето, иначе до глухих сёл без всякой войны не добраться.

– Может быть есть ещё место, где горючее сохранилось, – Женя вынула из планшета на боку распечатку того самого кадра из видео и положила на стол. – Возле Серых Городов стоит большой аэродром с подвощённым к нему топливным терминалом. А вот это… – указала она пальцем на ряд белых приземистых бочек, – и есть то самое топливохранилище. Многие Зимы назад Серая Орда оставила город, внутри хранилища ещё могло что-то остаться.

– Хранилище подожгли, потому Орда и оставила город. Им больше нечем стало топить, – напомнил отец. – Но даже если после Серого Повелителя у аэродрома что-то осталось, то за столько Зим топливо могли легко взять и другие.

– Нет, не могли. Все эти годы перевалы были закрыты снегами, проходимыми они становятся только теперь. И если бы так много топлива залило Край, мы бы узнали откуда оно и догадались, что на аэродроме до нас кто-нибудь побывал. Но, если этим же летом мы первые не поедем за Пояс, то вместо нас к аэродрому обязательно доберётся кто-то другой, – Женя огляделась в поисках поддержки, чины слушали её с недоверием и молчали. – Я нашла кое-что в прошлой поездке – шлем с видеозаписями, и теперь знаю, что Финисты взлетали с аэродрома, когда Орда уже билась на Перевале, значит в хранилище горючее ещё оставалось. Нам нужно гораздо меньше, чем Финистам. Если Города полностью вымерзли и люди ушли с востока вслед за Повелителем, то некому было его украсть. Если топливо ещё там, то это может решить не одну судьбу христиан, это изменит судьбу всего Края.

– Путь слишком далёкий, – покачал головой отец. – И история слишком давняя. К тому же времена теперь неспокойные, каждый человек и машина в Обители наперечёт. Ради такой неважной надежды мы не отправим конвой.

– А что ещё кроме надежды у нас остаётся? – на лбу Жени выступила испарина. Егор с тревогой к ней пригляделся, она продолжала. – Мы потратили двадцать Зим, чтобы единоверцев сплотить под властью Обители, мы проповедовали и собирали общины, как рассыпанные бусины на единую нитку. И эта нить вновь оборвётся, даже если не будет войны, но закончится топливо и караванов не выйдет. Если нагрянут тяжёлые холода, то у нас не останется новогептила, чтобы выстоял даже сам Монастырь. Отче, Времена близятся и без топлива нам не выжить ни против всебожцев, ни против Нави. Если же вернётся Мор…

– Вот уж дудки, лето теплеет… с-сых, и Мор никогда не вернётся! Хоть за это мы можем Господа благодарить, – влез в разговор эконом и другие чины согласно с ним закивали. Женя смотрела на отца, выискивая в его заросшем чёрной бородой лице настоящий ответ. Он опёрся о стол и хмуро наклонил голову. Настоятель глядел на фанерные домики, казалось лишь рукой прикоснись, и они вмиг рассыплются. Чины спорили, говорили, что смогут найти горючее в других землях, хоть бы дрова или уголь. Взгляд Настоятеля задержался на маленьком крестике, недавно поднятом на маковку храма.

– Сколько понадобится времени, чтобы доехать в конвое до аэродрома и вернуться назад?

Спорящие чины замолчали. Эконом громко фыркнул и засопел.

– Может быть недели две, – ответила Женя.

– Ну да, как же… – с тяжёлым вздохом проворчал Егор.

– Собор окончен. Дальше буду говорить лишь с казначеем и дочерью. Остальным раздам поручения позже. Идите с миром, храни вас Господь.

Чины ответили ему теми же добрыми пожеланиями, неторопливо поднялись и степенно направились из покоев. Дольше всех с отцом оставался Василий. Он провожал взглядом каждого выходящего, затем посмотрел на отца, точно ли ему не следовало оставаться, и лишь после этого вышел и прикрыл за собой двери.

Как только они остались одни, отец обратился к Егору и Жене.

– Есть хорошие новости из караванов?

Женя вытащила из планшета письмо священника Никона из Вороньей Горы и передала отцу. Следом ответил Егор.

– Кочевники начали заходить в Междуречье. По их рассказам магометане вытеснили их с привычного выпаса из южных степей. Охотники в общинах жалуются, что этой весной стало гораздо меньше добычи. Зверей нет, ловчие места оставлены, приходится уходить глубже в лес, некоторые по незнанию или нарочно с голодухи у кочевников оленей стреляют. Волокиты с этим только прибавилось.

– Растения и звери странно себя ведут, – продолжила Женя. – Многие ещё не очнулись от спячки. Ночью опять примораживает. В тех местах, где горел новогептил, всходят рыжие ядовитые травы. Иные звери и птицы мрут, другие в опасные стаи сбиваются. В этом году весенние бури намного сильнее и болезней в общинах прибавилось. И всё это только малая часть. Никто не спохватится: не сезон, не урожай, время дурное, но, если это знамения от Господа, то Времена близятся и Мор скоро.

Отец вернулся к разостланной на столе карте, убрал с неё лишнее и осмотрел области на востоке.

– Так сколько отнимет дорога, если послать конвой к городам?

– Моя карта будет вернее, – Женя поспешила к одному из шкафов, открыла дверцу и вынула длинный рулон пожелтевшей бумаги. Поверх отцовской карты она расстелила свою, составленную по рассказам паломников, оседлых переселенцев и монастырских торговцев. Старых карт в библиотеке хватало, но мало кто мог точно знать, что случилось за семьдесят Зим в глухих пустошах.

Карта Жени была полна пробелов, зато показывала сегодняшний Край, как он есть. Лучше всего она зарисовала восточную часть Междуречья, от Кривды до Пояса. В Поднебесье символами круторогой бычьей головы и стрелы с топором отмечались Таврита и Чудь. Знак рыбицы означал Китеж, колос и серп – Аруч, домик с треугольной крышей – Дом, шахтёрская лебёдка – Крода. Далеко на юге лежала степь, из которой приходили кочевники. Но ни христиане, ни ясаки сами никогда на юг не углублялись. В южных степях жили те, кто почитали Единого Бога, у которого девяносто девять имён.

Север зарос дикими лесами. Лишь несколько настороженных к чужакам и недружелюбных общин отыскалось в них за последние годы. Невегласе жили особняком и привыкли полагаться лишь на себя. В таких деревнях христиане старались проповедовать в первую очередь. Без монастырской помощи северные общины могли быстро погибнуть, так и не узнав, что после Обледенения выжило много других людей. Сколько деревень Невегласе вымерзло до первых приездов монастырских торговцев и проповедников – одному Богу известно.

Карта Женя была сплошь покрыта отметками звериных голов, лучистых звёзд, перечёркнутых или пустых квадратов, столбиков с глазами, капелек воды и острых, как клыки, треугольников. Знаками звериных голов отмечались места, где жители когда-либо видели Лесных Духов – огромных животных, рядом с которыми лес разрастался ещё гуще прежнего, либо же начисто вымирал.

Звёздами Женя отмечала различные чудеса, о которых рассказывали ей в караванах местные жители: подслушанные клады, заветные рощи, целебные родники и прочие сказочные наваждения. Возле каждой звезды стояла циферка, описание к ней Женя заносила в дневник. На страницах её дневника хранились истории о полуптице с женской головой, очаровывавшей путников сонливыми песнями и затем губившей их неожиданной смертью, истории о болотных приведениях и о хозяевах леса, представавших перед людьми то в медвежьих обличиях, то маленькими старичками до пояса. Ещё рассказы о змеиных царях и царицах, дарующих мудрым богатство, и о вечном тепле, что не выстывает даже в самые лютые Зимы, и о чащобах, где еда растёт на деревьях, и о многом-многом другом – невозможном, но таком желанном во времена после Обледенения.

Нельзя в это верить, но знать, во что верят другие – необходимо. К тому же, за сказками порой скрывалась и быль.

С особенной нелюбовью Женя смотрела на столбы с маленькими глазами – языческие капища, найденные пилигримами храма. Многие идолища на капищах – совсем новые и поставленные на христианской земле всего год или два назад. Язычники переправлялись через Кривду не только за металлом рухнувших кораблей, но и навязывали свою многобожную веру общинникам, которых до этого проповедовали священники храма. «Змея не ползёт в дела Волка, а Волк не укусит Змею», – так порой говорили, но по правде Берегиня лукавством и подкупами давно мешала делам христиан и миролюбивые до этого общины ни с того ни с сего порой поднимали оружие на монастырские караваны.

Тогда и Волк огрызался. Как только Волкодавы Василия отправлялись в долгие рейды, до Жени долетали слухи о пожарах и странных нападениях в Поднебесье. Наученные отцом Волкодавы умело выставляли нападения под Навь и уходили на свой берег Кривды никем незамеченные.

Разворачивалась и борьба денег, золотых монет с серебром Берегини. Колдуны Кроды обменивали монастырские алтыны с хорошей выгодой для себя. Деньги спасли живущих на отравленной и бесплодной земле окудников, где из всех сокровищ был только уголь.

Большой войны между язычниками Поднебесья и христианами до сих пор не случилось лишь потому, что Берегиня ещё не совсем подчинила себе западные города, а Монастырь слишком заботился об окрестных общинах и долго накапливал силы.

Меньше всего на карте стояло отметок с квадратами. Три из них перечёркнуты – это бункеры, построенные во времена Тёплого Лета. Лишь в одном из обнаруженных убежищ ещё кто-то жил. Женя бывала в нём вместе с Егором и видела, до какой грязи может скатиться запертый в бункере человек. Одиночество замыкает, приучает в первую очередь думать о себе и своих порочных желаниях. От проповедников храма обитатели бункера сбегали на глубину заваленных хламом тоннелей. Шаг за шагом с подарками в виде еды и лекарств проповедники убеждали людей, что Бог не оставил их и по-прежнему любит. Но в остальных найденных под горами убежищах никого и ничего не осталось. Три зачёркнутых на карте квадрата означали брошенные и разграбленные убежища.

Человеческие кости не внемлют словам. О душах усопших можно было только молиться и вверить их в руки Господа.

Всё чаще и чаще на карте Женя отмечала новые треугольники. Охранники из караванов, проповедники, беженцы, пленные Шатуны и языческие торговцы, дремучие Невегласе – все, кто появлялись в Монастыре, рассказывали о нападениях Нави. Чтобы подтвердить свои слова люди показывали увечья и шрамы, оставленные навьим оружием. Дикари наводнили весь Край, умеючи скрывали логова в дебрях, и мало кто знал, где они прячутся, в какие глубины волокут пленников и где хранят награбленные запасы.

Лишь про одно логово было известно доподлинно. Знак Мара-Вий грозно сомкнул треугольники, словно зубы, в лесу возле Монастыря. Про это племя говорил отец, когда вспоминал о ведунье и заключённом между Обителью и подземниками договоре.

– Через Пояс можно проехать через три перевала, – показала Женя на длинный горный хребет. – До северного – нам никак не добраться. Дорога заросла диким лесом, чересчур большой крюк и значит времени нам на возвращение не хватит.

– Через восточный перевал я бы тоже не сунулся, – наклонился Егор над картой. – Пусть это самый короткий путь через горы, и мы знаем о нём лучше всего, в конце концов ещё Женин дед, старый скиталец, по нему проходил, но машины по восточному перевалу навряд ли проедут. В предгорье бежит река Сыта и нет переправ; с восточной стороны гор, сразу за Поясом, раскинулись гиблые топи. Даже если получится перебраться и через Сыту, и проехать по перевалу, и по болоту пройти – упрёшься ещё в одну реку, Хмарь. Мосты с прошлого века на восточном изгибе разрушены. Выходит, восточный путь самый короткий, но и самый трудный.

– А что, если проехать по южному? – отец повёл пальцами до самого низа карты. – Сначала по крещёным землям, дальше по трассе мимо степей, южный мост через сыту должен стоять, через него можно в горы, дальше в восточные земли. Путь выйдет гораздо длиннее, зато самая опасная часть пройдёт по заброшенной магистрали.

– От той магистрали одно название осталось, хотя схожие строили крепче обычных дорог. Только вот ещё что, южные земли между Сытой и Кривдой – земли язычников, – обособил Егор. – Вдоль южных границ Поднебесья заставы стоят, служить на них туго, магометане Степного Бейлика часто ходят с набегами, как бы нам между молотом и наковальней не оказаться. На одной или паре машин окольными тропами ещё можно проехать, но как проскочить с целым конвоем?

– Василий догадается как, – сказал отец. – Он был воеводой при Ване, защищал Поднебесье, и от магометан тоже. Безопасные дороги рядом со степью знать должен. Волкодавы будут охранять конвой. Перевал на юге – единственный путь для нас и, даст Бог, доедем, отыщем горючее и вернёмся за лето.

– Тогда машины нужны – самые надёжные в автокорпусе, – задумался Егор. – Не меньше четырёх броненосцев под охрану, к ним грузовик с запчастями и провиантом. Может в пути пробудем так долго, до осени не вернуться.

– Не больше двух броненосцев и без грузовика, – исправил отец. Егор досадливо поглядел, однако Настоятелю лучше было известно о запасах Монастыря. – Новогептила хватит всего на четыре машины. Если не сыщется топлива в городе, назад идти придётся пешком, налегке. Два броненосца охраны и две автоцистерны – вот и всё, из чего можно составить конвой.

– Автоцистерны? Ты про те развалюхи! – поразился Егор. – Их семнадцать Зим назад притащили с лётного поля скайренов. Из трёх машин смастерили две, но и они еле ездят. По правде сказать, всего одна на ходу, вторую мастера на запчасти оставили. Автоцистерны эти не живее хромого ишака тащатся и конвой с ними за лето никуда не доедет.

– Ничего другого у нас попросту нет, – ответил отец, и Женя его подхватила.

– Автоцистерны нужно отремонтировать и подготовить к дороге. Не в руках же ты… – она запнулась, прикрыла рот ладонью и крепко зажмурилась. Горло ни с того ни с сего обожгла едкая горечь.

– С тобой ладно всё? – забеспокоился Егор. Женя уняла жжение в горле и смогла договорить.

– Не в руках же ты топливо понесёшь. С двумя автоцистернами новогептила переживём любую Зиму, хоть Моровую. Но машины нужно будет замаскировать под грузовики, закрыть цистерны натяжным тентом, дабы с первого взгляда в глаза не бросались. На это у мастеров в автокорпусе уйдёт не так много времени. Мы должны подготовить конвой к первым неделям лета, до того, как оттаявшие перевалы заметят другие.

– Всё верно, но в конвое поедет только один, – неожиданно огласил отец. Женя почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Она была готова умолять, только бы отец выпустил её на дорогу. Егор с сожалением положил руку ей на плечо.

– Извини, Женя, прошлый караван разгромили, тебя едва вырвали, Дашутка без сознания лежит. Ты в Монастыре нужнее. Караваны с разъездами – дело казначейское.

– Но так неправильно, – не смогла Женя смириться. – Никто Серых Городов лучше не знает. Карты, названия, дороги… это тебе не деревня в три улицы и четыре двора, там многоэтажки выше Вороньей Горы! За целый день от одной окраины города до другой не доедешь, а после зимней разрухи всё наверняка стало хуже.

– Вот и отдашь свои карты, – успокаивал Егор. – Сама посуди, столько времени на колёсах, по неизведанным землям. Ты всего три года в конвоях, а я считай вырос в дороге. Умею с дикарями договариваться и западни обходить. Кого же ещё посылать на восток, ежели не меня?

– Мы мечтали отправиться на восток вместе, Егор, – отвернулась Женя от карты, которую так трепетно составляла по чудесным рассказам с легендами. – Я хотела увидеть наш Край сама, своими глазами.

– Вот и увидишь, – внезапно сказал ей отец. Женя подняла неуверенный взгляд, а Егор изменился в лице.

– Это как же?

– Она в конвое поедет. Ты остаёшься, Егор, – ответил отец.

– Да ты чего, Сергей?! – оторопел он. – Ты только подумай, что делаешь! Дорога на восток – это ведь смерти подобно.

– Нет, в этом её послушание, я выдал его своей дочери.

– Да неправильно ты его выдал! Неправильное это послушание! – воскликнул Егор. – Женька никак не годится в дорогу. Ладно бы вместе со мной, ладно бы в одном караване, но чтобы одна!..

– Не одна она будет, с Василием.

– Он ведь язычник крещёный, – упирался Егор всё с таким же лицом.

– Волкодавы – наша опора, лучше охранников не найти, – с терпением успокаивал его отец. – Я видел, как воюет Василий, он опытен ещё со времён Поднебесья, и нынче воюет лучше всех христиан, у нас же одни караванщики и ратники ополченцы. Я сам выучил Волкодавов сражаться против подземников. Те, кто справятся против Нави, с любым врагом совладают. Василий хорошо знает юг, знает порядки всебожцев. Ему можно доверить не только конвой, но и Евгению.

– Если у вас судьбы схожие – это ещё не значит, что он такой же как ты! – кипятился Егор. – Караваны с конвоями – казначейское дело. Топливо мы привезём хоть с Женей, хоть без, и дело сохраним в тайне. Ведь не усидеть мне на месте, Сергей, сам поеду в конвое.

Плечи отца расправились, он строго выпрямился и сурово поглядел на Егора. От столь грозного его вида в покоях будто стало темнее.

– Ты давно не мальчишка и ослушаться моего слова я тебе не позволю, – пробасил он. – Помни, сколько людей тебе доверяют! В твоих руках вся община: склады, оружие, припасы. Ты лучше любого с Монастырём управляешься, ты второй человек после меня. Значит так Господь рассудил, что не тебе к Городам ехать! – отец прервался и долго вздохнул. Егор несогласно глядел исподлобья, Настоятель добавил уже примирительнее.

– Благословление на дорогу даю только Евгении, она поедет вместе с Василием за топливом, ты останешься в Монастыре.

– Отче прав… – вдруг сказала Женя, – пусть я дочь Настоятеля, но сейчас моя жизнь не дороже, чем жизнь казначея. Эконом и келарь и другие чины охотнее будут слушаться мужчину, если только… – она осторожно поглядела на отца, – если только Монастырём управлять станет некому. Тогда, кто топливо привезёт – не так важно.

– Егор, мы семья, – ещё бережнее сказал отец. – А в семье не только друг за друга боятся, но и доверяют, что каждый справится с порученным ему делом. Если Бог надоумил Евгению Серые Города изучать, то ей и ехать в конвое: за весь Монастырь, за всё христианское дело.

Егор с досадой растрепал волосы и огляделся по залу, словно искал подсказки у каменных стен, как ему образумить их. Сизый солнечный свет лился сквозь окна, с козырька звенела капель, где-то с крыши тяжело ухнул снег. На него недовольно и немного растеряно пялилось собственное отражение в стеклянных дверцах шкафов. Тарахтел генератор, то и дело мигала люстра.

Мирно в Обители. Тихая жизнь по уставу и обиходнику. Но стоит выехать за ворота, как в конвой вцепятся десятки озлобленных глаз, алчные руки потянутся к беззащитным, кто поедет по пустошам и заночует в пути. Не нужно напоминать, чем опасна дорога, и всё-таки Егор не утерпел.

– Не правильно это. Помяните моё слово – не правильно. Не в топливе дело, а в том, что не всё отдаём для дороги. Если есть опытные и умелые люди, так значит их и нужно ставить в конвой, иначе беда.

– Не пророчь, – ответил отец и свернул рукописную карту.

– Может с этим наш путь станет легче? – Женя снова открыла планшет и достала тетрадь в чёрной обложке. – На Вороньей Горе мы нашли следы племени людоедов. Один из дикарей не сбежал и стащил мой рюкзак. Он зачем-то подбросил в него чужую тетрадь с какими-то записями. Я ни слова не поняла, хотя руны знакомые.

– Ещё одно племя зашло в крещёные земли? И тоже Навь? – поинтересовался Егор.

– Нет, уклад Навьего рода запрещает пожирать человечину, – отец взял тетрадь и заглянул под обложку. На титульном листе заплелись хитрые руны. Он нахмурился, явно не сумев их прочесть.

– Не похоже на Навь, – согласилась Женя. – Племя на Вороньей Горе совсем дикое, носит маски, грязные шкуры и соплеменников держит за скот. Со мной тот дикарь не разговаривал. Рядом с его пещерой стоял идол с пустыми глазами, весь в стекле и осколках зеркал. Мы сбросили его вниз по склону горы.

– Это Дивы, – оторвался от изучения рисунков отец. – Мне ещё дед рассказывал, что они встречали их у подножья Пояса, но с восточной стороны гор.

– Если это так, значит с оттепелью Дивы перешли в Междуречье, – поняла Женя. – Перевалы и вправду оттаивают. Я думаю, в тетради рассказывается о Повелителе Серых, на рисунках ордынское солнце, значит записи в ней делал кто-то из них.

Женя приложила медальон к тетради. Отец мельком оглядел и вернул его дочери, после чего вновь присмотрелся к таинственным рунам.

– В Монастыре много кто знает письмо всебожцев, но эти, кажется, составлены тайнописью, –спешила объяснить Женя, к горлу вновь подкатывала тошнота. Свет люстры резанул по глазам будто лучистыми звёздами.

– Это Навий рунскрипт, – неожиданно догадался отец. – Охранные символы, известные лишь ведуньям. Но Навь книг не пишет и дневников не ведёт. Вся их история хранится в устных преданиях – ведах, рунскрипты пишут на стенах или сторожевых камнях при входе в логово.

– Ты сможешь перевести, что написано? – спросила Женя с надеждой. – Если удастся прочесть что-нибудь новое про восток, это станет хорошим подспорьем в пути. Всей правды о Серой Орде не знает никто, больше рассказывают о выдумках, мы могли бы…

– Я плохо знаю рунскрипты, – закрыл отец рукопись. – Это письмо ведуний, а они редко делятся тайными знаниями. В последний раз я видел рунскрипты ещё в старом логове и не понимаю, как можно их перевести. Но предостерегаю тебя…

Он подошёл к столу, выдвинул ящик, положил тетрадь внутрь и крепко задвинул обратно. Жене оставалось лишь с сожалением смотреть, как забирают дневник.

– Истории, записанные рунскриптами Навьих ведуний, ничего хорошего не принесут. Ты ищешь знаний, но этот плод – один из запретных. Тетрадь останется у меня. В изучении городов на востоке полагайся больше на карты и записи из библиотеки.

– Все карты мною изучены. Ничего лучше уже не найти, – поникла Женя. Ржавое солнце так и осталось у неё в ладони, как обломок нераскрытого прошлого. Но Егор вдруг опомнился.

– Послушай, хорошо бы ещё один караван собрать. Ехать недалеко, всего-то полдня пути от нашей общины, на Старое Кладбище.

– Зачем? – строго спросил отец.

– Да есть старый слушок – догадка и только; мол, спрятан на кладбище чей-то схрон. Давно собираюсь съездить, да всё никак не получается вырваться.

– Вернее скажи, что ищешь?

– Закладку оружия, схрон шатунов… – развёл руками Егор, – точнее сейчас не скажу, но нынче дороги любые припасы. Женьку хочу взять с собой, вместе караван проведём, последние наставления ей дам на дорогу. Если в Серые Города меня не пускаешь, то дай хоть побыть с племянницей в малом конвое.

Женя притихла в ожидании решения отца. Только мельком, но с большой благодарностью она искоса глянула на Егора.

– Евгения и двух дней не пробыла в общине, а ты её снова в конвой? – отец говорил рассудительно, хотя ответ его всё равно звучал странно. Он был готов отправить родную дочь через горы в неизведанные восточные земли, но беспокоился из-за поездки до ближнего кладбища. Женя ещё больше смутилась, когда отец, заметив их удивление, неожиданно разрешил.

– Благословляю. Но поедите не одни, а под охраной Василия. Волкодавы теперь присматривают за Евгенией всегда. Заодно друг к другу привыкните и поближе сойдётесь.

– Спаси Бог, отче, – не удержалась Женя и поблагодарила. Он улыбнулся, хотя взгляд его оставался встревоженным.

– Дашутка в сознание пришла? – переменил тему он.

– Нет. Медики обещают, что с ней всё будет в порядке, – ответила Женя. – Сон этот… а, впрочем, со дня на день очнётся, тогда и увидим. Сейчас с ней Тамара.

– Хорошо. Тоже ступайте, вам самое трудное послушание нести.

Женя поклонилась отцу и быстро вышла за дверь, за ней вышел Егор. С первых шагов в коридоре её повело, она сильно качнулась.

– Ух ты ж! – скорее поддержал её дядя. – Ты как?

Его голос отозвался резким звоном в ушах. Опёршись о стену, Женя скорее добралась до туалета, ввалилась внутрь и закрыла дверь. До кабинки она дойти не успела и согнулась над раковиной, её обильно стошнило тёмными сгустками.

– Женя! – забарабанил по двери Егор. – Ты в порядке? Женька!

– Ни кричи, Егор, людей перепугаешь, или отче услышит, – отдышалась она. По раковине растекался кровавый след. Женя вытерла дрожащими пальцами губы. Остатки ужасны, но после рвоты ей полегчало: ни рези в желудке, ни головокружения, от живота по всему телу расходилось тепло, совсем не похоже на внутреннее кровотечение.

– Это после каравана? Что с тобой сделали? – спросил Егор из-за двери вполголоса, чтобы не слишком шуметь в коридоре. – Может быть позвать Серафима?

– Нет, не надо.

Женя опёрлась руками о раковину и смотрела на себя в надтреснутое зеркало. Прядь мокрых золотистых волос прилипла ко лбу, губы горели, но всё-таки на лицо возвращался румянец. Она нарочно открыла кран, чтобы скрыть за шумом воды дрожание в голосе.

– В гостиничный и паломнический корпуса вместе с кельями поместятся только наши общинники из слободы. Куда вы денете остальных?

– Остальных? Ты о чём?

– Вы обещали, когда торговали за золото в окрестных общинах, что примите беженцев в Монастырь, если начнётся война. Куда вы поселите остальных христиан, которые захотят укрыться в Обители?

Егор промолчал. Он наверняка давным-давно прикинул в уме сколько и каких запасов, на какое время и на какое число людей собрали на монастырских складах, кому какие пайки полагаются: сколько ратникам, сколько мастеровым, сколько простым общинникам. И какая толпа явится в Монастырь, когда начнутся набеги на сёла – тоже хорошо себе представлял.

– Сергей никого не оставит, – уверенно сказал он.

– Никого? – оттирала руки под струёй холодной воды Женя. – Ты знаешь, как отец порой выбирает. Он грех на себя скорее возьмёт, чем подставит под удар Монастырь. Каким должен быть пастырь для христиан, Егор? Не таким ли, кто о каждом в своём стаде заботится и не щадит своей собственной жизни? Не таким ли, кто судьбу всего стада готов первым принять? Мы же в пастыри себе выбрали Волка.

Слабый свет в туалете мигнул, генератор в подвале сбивчиво затарахтел, одинокая лампочка замерцала, но всё-таки засияла ровнее, оставляя на кафельных плитках горчичные отблески. Егор молчал за дверьми. Может быть не хотел говорить про её отца плохо, или думал, что о таком в коридоре покоев вообще не следовало рассуждать.

– Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах, и не пойдёт ли искать заблудившуюся? – закончила Женя умываться и завернула кран. Всё дальнейшее она рассказывала словно и не Егору, а своему отражению в треснутом зеркале. – Добрый пастырь полагает свою жизнь за овец, а волк овец расхищает и разгоняет их… помнишь? Скажи, Егор, может ли Волк, если он станет пастырем, спасти хоть одну и не бросит ли целое стадо?

– Ты всё-таки не простила отца. Возводить на родителей грех – не знать жизни, – ответил Егор. – Я ведь помню Сергея ещё до крещения. Он был Навьим охотником, но выбрал не тёмное подземелье, а любовь моей сестры Веры и жизнь на поверхности среди людей. Но хранить благочестие сложнее, чем иной раз даже ценой большой жертвы его приобрести. Некоторые считают, что Господь любит их лишь по праву рождения, как своих дочь или сына, другие твёрдо уверены, что Его любовь ещё следует заслужить. Всякий раз, когда твой отец оступался, он каялся взваливал на себя груз за всех христиан и начинал снова, потому что истинно верит. Если перед ним будет распутье поступить по-человечески или как Навь – он выберет правильно; а вот в это верю уже я.

По коридору кто-то прошёл. Егор ненадолго умолк.

– Ну, а ты? – спросил он, когда шаги стихли. – Ответь честно, зачем тебе ехать в конвое? Неужели только чтобы увидеть восточные земли и исполнить своё послушание?

– Послушание… что по-твоему моё послушание? Когда отец мне о нём сказал, в душе я смутилась. Ты говорил, он несёт груз за всех христиан, но может быть отец мне то поручил, чего сам не может?.. – ответила Женя, пристально глядя в своё отражение. Она проверила пульс на запястье – сердце прыгало, как у подростка. Что-то в ней изменилось – то ли взгляд, то ли просто усталость отпечаталась на лице.

– Если из целого каравана выжила только я… – говорила она, оттягивая веко и приглядываясь к кровавым пятнышкам на глазу, – то Бог сохранил мне жизнь, чтобы ему помогла, чтобы исполнила то самое выданное отцом послушание…

Она вздрогнула – из-под глаза потекла густая кровавая струйка. Быстро смазав её по щеке, Женя попыталась успокоиться и говорить недрогнувшим голосом.

– Отче отправил меня в мир искать знамения, Господь меня в миру защитил, потому что послушание моё важно: людей сохранить, которые со мной рядом живут. И настоящие их спасение, по тем знамениям, не в Монастыре. Конвой во спасение едет, и отец это знает. Для всего остального в Обители нужен ты, Егор.

Шум генератора неожиданно сбился и оборвался совсем, лампа в туалете погасла. Егор заметил, что из-под двери не пробивается свет.

– Жень, с тобой там всё в порядке? Видишь чего-нибудь?

В первый миг темнота ослепила, но вот мрак понемногу рассеялся. В серых оттенках очертилась белая раковина, квадраты кафельной плитки на стенах.

– Я вижу… – прошептала Женя, касаясь зеркала. На дне зрачков по-кошачьему отразился голубой отсвет. – Я всё вижу, Егор.

*************

Дорога по весенней распутице отняла больше времени, чем предвидел Егор. Обшитый металлом автобус, названный на морской манер «крейсером», ворочал колёсами в непролазной грязи. За приоткрытыми бронеставнями проплывали тёмно-сизые ели. Каждый год плохо разъезженная дорога порастала пушистыми папоротниками, молодыми сосёнками и другой лесной зеленью. Крейсер без труда подминал деревца, кузов шатался и скрипел на ржавых болтах, ехавшие внутри автобуса люди по-деловому молчали. Обычно, в караванах с Егором ездили весело. В казначействе несли послушание ребята, которых язык и до Китежа доведёт. Переезжая с товарами с места на место, они успевали поговорить обо всём, от цен на припасы, до последних сплетен и слухов. Новости в Монастыре как раз и появлялись в основном от торговцев и проповедников.

Но сегодня в одном автобусе вместе с Егором и Женей ехали Волкодавы, а они оказались не из разговорчивых. Бывшие язычники пришли в Монастырь вместе с Василием три года назад, хотя далеко не сразу заслужили доверие Настоятеля. Они умели воевать, сражались ещё за Вана, правившего до Пераскеи, отбивали набеги магометан из южных степей, но с Берегиней служба у них не пошла. Скорее невольно, чем по собственному желанию, им пришлось перейти на восточную сторону Кривды. Каждый Волкодав окрестился в Монастыре и отказался от многобожия, а значит во многом повторил судьбу самого Настоятеля.

Одиннадцать бойцов вместе с тысяцким – грозная сила, пусть только малая часть из бывших язычников. Из всей тысячи Василий ближе всего держал при себе три сотни старых бойцов, с кем привык воевать и кому доверял. Их верная служба Монастырю расположила Настоятеля обучать Волкодавов тайнам Навьей охоты, чтобы опытные бойцы стали главной ударной силой Обители. С тех пор Волкодавы не раз срывали набеги подземников на христианские сёла, стойко сражались и в нападении, и в обороне, умело устраивали засады с диверсиями и снаряжались лучшим оружием из арсенала. Под их охранной христиане не потеряли ещё ни одного конвоя. Поговаривали, что даже Навь знает о Волкодавах и старается лишний раз с ними не связываться.

– Значит, до Старого Кладбища и обратно? – перекричал вой автобусного мотора Василий. Он сидел как раз напротив кресла Егора и Жени.

– Там тихо! – наклонился Егор, чтобы Василий его лучше расслышал. – Старое Кладбище большое, нам надо к танку на восточном конце: посмотреть и уехать. В общину вернёмся, ворота ещё не успеют закрыть.

– Дай-то Бог… – Василий поглядел поверх шапок и касок Волкодавов на сидениях впереди. Крейсер шёл в боевом положении, заслонки на лобовом стекле опустили, окна по бортам и корме закрыли ставнями. На каждой кочке автобус подскакивал, люди тряслись и оружие бряцало. Никакого волнения на лицах, никто не проверял автоматы, всё подготовлено ещё в Монастыре. Василий вытащил из-под разгрузки планшет, в котором под прозрачной плёнкой хранилась карта. Пятнистую куртку тысяцкого перетянули патронные ленты, на поясе висели подсумки, по краю ворота золотой нитью вышивались слова: «Не отдай свою Волю антихристу».

Женя задумалась, кто мог вышить ему такое напутствие? Ни жены, ни дочери у Василия не было, он жил только службой. Да и прочие Волкодавы семей заводить не спешили. Многие оставили своих жён и детей в Поднебесье и ждали случая перевезти их в Монастырь.

Христианки, конечно, не доверяли недавно окре́щенным, но не настолько, чтобы три года ни с кем не сойтись. Большую часть лета Волкодавы выполняли поручения отца, уезжали на долгие месяцы из Обители, и среди высоких чинов недоверие к ним всё больше мешалось с уважением и страхом. Это была уже не монастырская рать, а личная стража Волка.

– На Старом Кладбище Навь ни разу не видели, – убрал планшет с картой Василий. – Но в эту весну – чёрт его знает. Раньше под нашим боком одно племя жило, на северо-западе и восточнее Монастыря рыскало, только крупные общины, Воронью Гору и Северный Оскол, не тревожило, а нынче возле Ржаного их видели: до сорока душ, почти что полстаи. Что на других землях твориться – Сергей на соборе рассказывал. Теперь нигде не спокойно.

– Для того вы и с нами, – сказала Женя. Васили ухмыльнулся.

– Не бойся, стрелять не придётся. Навь – хитрая стерва. Даже если выследит нас, то сразу не нападёт. Их разведчики ждут, пока остальная стая подтянется, чтобы людей окружить и напасть в подходящее время. До той поры только приглядывают, чтобы добыча не сорвалась. Есть, конечно, отмороженные на голову Щенки, которые без вожаков на рожон лезут – молодняк-переярки, но такие долго и не живут.

– И как же от них защититься? – спросила Женя у новых охранников.

– Их никогда до последнего не перебьёшь. Подземники схваток не на жизнь, а на смерть не любят. Если проигрывают, лучше себя поберегут. Бежать для них незазорно, жизнь рода – важнее, племени добытчики нужны, а не их бошки на людские копья насаженные. Так что, если доведётся воевать с Навью, надо сперва хорошо отстреляться, а ещё лучше – убить вожака, тогда остальные сами попрячутся. В лес за ними никогда не ходи, сама в западню попадёшь. Любят они засады при отступлении, заманивают за собой, когда в зарослях на два шага вперёд не видно. Бывает, что в стае всего двадцать голов, но из чащи так крепко навалятся, будто их в лесу целая сотня. Не верь глазам, не верь уху, когда схлестнулся с подземниками; стой там, где деревьев поменьше. В лесу воля Волчья, а на открытом месте людей сила.

Василий приподнял голову и окликнул кого-то на передних сидениях.

– Антоха!

К нему повернулся круглолицый Волкодав.

– Сколько мы за прошлый год подземников настреляли? Ты ведь счёты у нас ведёшь.

– Двадцать семь матёрых, и осьмушку из молодняка упокоили. Раненых – никого. Сами режутся, сукины дети, если ещё могут, конечно.

– Сколько было дикарям из молодняка? – разговор об убийствах не нравился Жене, но она хотела довести его до конца.

– Зим по пятнадцать. С молочных клыков учатся в стаях ходить, сначала возле нор: как на зверя охотиться, как в лесу выживать, дерутся между собой, из разного оружия стреляют. А потом вместе со Старшими ходят в набеги, в оседлых общинах ремесло своё разбойничье оттачивать. У них есть обычай такой – кровь первой жертвы выпить с ножа. Вот так и взрослеют, паскуды.

Женя вспомнила о подземниках, напавших на караван. Сейчас, когда страх притупился, ей показалось, что Навьим охотникам было не больше её, Зим по восемнадцать.

– И что вы потом с убитыми делаете?

– В лесу? – встретился с ней равнодушным взглядом Василий. – О павших не беспокойся, зверьё подберёт. У меня к Нави особой жалости нет, на дела их насмотрелся… – не досказал он, но глазами намекнул: «Да и ты тоже».

Автобус съехал с дороги, по бортам заскребли ветви, начинался съезд в сторону кладбища. Волкодавы на сидениях подобрали оружие и приготовились к выходу. Крейсер накренился, его ещё раз тряхнуло, скрипнули тормоза, откидная дверь в передней части открылась.

Женя выходила самой последней. Охранники спрыгивали на землю без рюкзаков и другой тяжёлой поклажи и сразу разбредались вокруг.

Такого места в лесу Женя никогда ещё не встречала. Вокруг росло много лиственных деревьев. До недавнего времени в Крае их почти не оставалось, и лишь с Оттепелью на проталинах и опушках начали появляться ростки берёз, клёнов и тополей. Видимо, каким-то чудом семена пережили в земле губительные стужи, чтобы после Долгой Зимы наконец-то взойти.

Вокруг Старого Кладбища всё засияло скорым возрождением природы. Солнечная берёзовая роща только-только зазеленела нежными листьями. От белых и зелёных цветов у Жени захватило дыхание. Молодые деревца росли рядом с большими берёзами. Земля ещё не просохла, по ночам холодало, но природную силу жизни, её неустанное воскрешение не могли объяснить никакие древние книги.

– Зачем так далеко встали? – обратился Егор к тысяцкому возле автобуса.

– А зачем на всю округу мотором шуметь? Хорошо, если до сих пор ещё никто не услышал. Выезжать в Пустошах на новое место и торчать на виду – шею зря подставлять.

Он подозвал водителя и ещё двух человек и раздал указания, как лучше охранять автобус. Егор вернулся к Жене. Она водила ладонью по гладкой коре с тёмными пятнами.

– Погляди, Егор, через эти чечевички дерево дышит, а зимой их закрывает, так и от холодов бережётся.

– Угу… – пробурчал он, – этот Василий у Сергея пригрелся, как ручной пёс. Только вот спусти этого пса с поводка, таких дел натворит, за год не расхлебаешься. Это из-за их вылазок я в Поднебесье торговать перестал, в Доме на рынке мне руки не подавали, с городничим Витоней рассорился: выставили наш караван за ворота. Да, что говорить, одного слуха о христианских подрывах хватает, чтобы на Большой Мен не попасть – это наш дорогой Волкодав Василий устроил. Или думает, что торговое дело пустое и слово купеческое – ерунда?

– Зря ты себе, Егор, среди язычников друзей ищешь. Слухи про нас они же и распускают, что детей в воде топим, что за ересь сжигаем, что Невегласе заставляем силой креститься. Из-за таких грязных сплетен мы и при Ване друг другу не доверяли, и при Берегине между нами вражда. Так уж выходит, что страх за год-другой на доверие не перековать. Без Домовых и их Большого Мена до сих пор выживали и дальше как-нибудь проживём.

– Легко тебе говорить, – недовольно буркнул Егор. – Где ты ещё редкие товары найдёшь? Конвою бы теперь в самый раз запчастями разжиться, светильниками ручными, химией всякой, фильтрами для очистки воды, одеждой с подогревом для долгой дороги. Я на складах поищу, авось чего завалялось, но только не сильно надейся. У язычников уголь, еда и оружие, рыба, зерно и машины. А у нас знания, лазарет, обширные мастерские, механики. Если бы нам союз заключить, торговать, то никакая бы Навь не страшна! Мы же люди, Жень, только вот разделились, так что хуже подземников. Они сходятся, а мы до сих пор шиш друг другу показываем, – покрутил он для наглядности фигой.

Женя подняла лицо к хмари и вдохнула пьяный воздух весенней берёзовой рощи. Многое, о чём говорил Егор, было ей по душе, но чем взрослее она становилась, тем больше видела, что мир разодран на части, как лоскутное одеяло, и одними добродетелями его не сшить. В одном месте люди привыкли к грязи и дикости, ничего не хотели, в другом алкали больше, чем заслуживали и могли получить.

– Ты прав, Егор, хочется мира, – вздохнула она. – Но будет ли мир? Даже если бы Волкодавы с Василием не делали вылазок и ничего не взрывали, Берегиня всё равно бы на нас собралась, и никого своей торговлей ты не объединишь. Вспомни, из-за чего вылазки в Поднебесье устроились? Она без всякой торговли, а силой всё что у нас есть забрать хочет. По языческой это вере: силой взять всё, что жизнь не дала. Монастырь – наш ковчег, мы отмечены Господом, как последние христиане. В нём мы собрали великие знания о прошлом и в наших сердцах не угасает надежда на будущее. Благочестивых часто гонят, хотят их истребить, потому что мы не от этого дикого мира. Если бы мы были от этого дикого мира, то нас бы они больше любили. Но именно потому, что Бог избрал нас из всего мира, этот дикий мир нас и возненавидел. Им легко быть язычниками, легко воевать, а нам нет. Но, если в жизни нет благ, кроме стяжания добычи, зачем вообще тогда жить?

– Ты прямо, как Леля, – поглядел Егор на Женю возле берёзы. Она откинула золотую косу с бронежилета и переспросила.

– Как кто?

– Ну, это как раз у язычников… – улыбнулся он, вспоминая о чём-то далёком, – их богиня весны, первой влюблённости, бессмертной природы – самой жизни богиня, её первородного смысла. Я как-то, ещё юнцом совсем, приехал торговать в Аруч, и как раз на их весенний праздник попал. Ничего похабного, что обычно всебожцам приписывают. На холме возле Аруча скамью поставили, посадили на неё самую красивую девушку из общины, да вот хоть бы на тебя похожую, – кивнул Егор. Женя вскинула брови. – Она и была на празднике Лелей. Справа и слева разложили приношения от общины: каравай хлеба, кувшин молока, венки из первоцветов. Остальные девицы повели хоровод, песни весенние начали петь, – он даже напел. – «Река с рекой сливается, роща с рощей срастается, цветок с цветком сплетается, трава с травой свивается. Той травы возьму пучок, заплету цветы в венок, через рощу пронесу, по ручью венок пущу. Унеси вода венок, на сплетение дорог, наделив родного впрок, красотою на зарок».

– Почему же ты мне никогда о таком празднике не рассказывал?

Егор хмыкнул.

– Ты две минуты назад мне о язычниках, как не об «избранных» говорила. Или одна в Монастыре так считаешь? Дальше послушай: пока хоровод шёл, Леля по очереди надевала венки на подруг. Потом угощались и праздновали, кто помоложе расходились на игрища, кто постарше разжигали костёр на холме, собирались вокруг, обсуждали пахоту на будущий год. В Аруче ведь живут одни земледельцы, как и в нашем Ржаном. И правила там всегда никакая не сила, а тяжёлый и честный труд. Если они что у жизни и вырывали, то лишь им. И торговля в Аруче у нас всегда шла, из него пшеница и рожь расходились по Краю. Вот и скажи мне… – подступился Егор, – каким должен быть дикий мир, чтобы и христианам, и язычникам в нём жилось, и чтобы никто никого не обидел? Каким, если не на торговле? Стяжать – грех, но ведь она всех ровняет: и избранных, и неизбранных.

– Нет, никого она не ровняет, а превозносит, – задумалась Женя, – Тогда люди видят друг в друге не Образ Божий, даже не истинно верующего или язычника, а что выгодно. И у кого выгоды больше, тот и превозносится. Я бы хотела жить в таком мире, где можно свободно идти по крещёной земле, где нет ни порчи, ни ярости, и где люди превыше всех благ земных ценят любовь. Она одна – ценность истинная, она милосердствует и не завидует, ни над чем не превозносится и не гордится, ни в чём не ищет своего и не мыслит зла, не радуется неправде, но радуется истине, всему верит, на всё надеется и всё переносит. Ты купец, Егор, ты знаешь – у язычников есть торговля, но есть ли в них такая любовь?

– Есть, – немедля ответил Егор. Женя мягко улыбнулась, не совсем веря. Егор с досадой вздохнул.

– Что же по-твоему, язычники любить не способны? Неужто ты никого не встречала из многобожников, кто вот так, со всей силы души, бескорыстно влюбляется! Неужто ни одного хорошего «неизбранного» человека не видела?

Женя вспомнила волхва, который заступался за неё у ясаков. Он и правда был неплохим многобожником, но ведь был ещё и подземник с бледным лицом и заточенными зубами, который верил тем же богам, что и Воисвет. Если бы она захотела представить себе облик дьявола, то вспомнила бы охотника Нави, который пытался убить её в караване.

– Наговорились? – подошёл к ним Василий. – Вокруг тихо, можно выдвигаться, стволы чистые.

– «Стволы чистые»? – не поняла Женя.

– Да, – кивнул он. – Навь на древесных стволах возле своей территории руны языческие вырезает. Рядом с логовом метки почаще, на охотничьих угодьях реже. Здесь рун мы пока не видали, но и ошибиться легко, так что поглядывайте по сторонам. Если разведчики их мотор наш услышали, то петелька уже может затягиваться. Вовремя бы понять, когда из западни ещё можно вырваться, а когда…

Он не договорил и жестом подозвал к себе Волкодавов из охранения. Двое бойцов вместе с водителем остались возле автобуса, ещё семеро ратников скорым шагом двинулись за Василием. Четверых он выслал вперёд, ещё троим велел идти недалеко сзади. Егор и Женя шли в середине отряда вместе с Василием, где безопаснее всего.

День выдался тихий, с серого неба на рощу падал рассеянный хмарью свет. Перепрыгивая через проталины и овражки, поперёк пути христианам выскочил маленький заяц, тут же струсил и стремглав убежал. Устроить засаду в почти прозрачной берёзовой роще, казалось, нельзя, но тысяцкий всё равно не сводил глаз с головного отряда.

– Что мы забыли возле старого танка? – спросил он, придерживая автомат на подогнутых к груди руках, чтобы ладони были свободны. – Видел его – рухлядь ржавая. Внутри интересного нет.

– Бывало, что на горящем кусте Господь знамения показывал, – уклончиво ответила Женя.

– Это вам виднее, – легко отказался от расспросов Василий. – Лучше скажи, правда ли на твой караван Волчий Пастырь напал?

Женя не торопилась с ответом. Уж больно тяжелы воспоминания. Тогда Василий пояснил лучше.

– Твой отец посылал нас за Волчьим Пастырем, и всякий раз мы возвращались с потерями и без добычи. Стая у него небольшая, но подобраться к зверёнышу не легко, пока рядом его тринадцать чёрных волков. Сколько раз проверяли, от огнестрельного оружия они не умирают. Ещё на службе у Вана слыхал, как охотники в Чуди разные байки рассказывали, мол в одиночку на огромных кабанов, лосей и других Хозяев Леса ходили и на год мяса хватало, только сказки всё это. Есть плоть Хозяев Леса нельзя – от неё пена изо рта и припадки, час подёргаешься и закапывай, вот как мозги выворачивает. Кровь у Великих Зверей ядовитая и когти, и слюна тоже. До сих пор ищем, как бы этого Пастыря выманить мимо волков.

– Хочешь меня, как приманку ему показать? – поняла Женя. Василий оглядел её, явно оценивая прозорливость.

– Почему-то дикарь тебя не убил. Но, не бойся, жизнью твоей рисковать не хочу. Очень много хороших ребят умерло из-за Пастыря, а гадёныш этот по-прежнему ходит, дышит под солнцем, вкусно ест, сладко пьёт. Мстить, знаю, не христианское дело. Но, кроме нас, кто зло остановит?

– Ты что, обалдел? – напустился Егор. – Сергей приказал тебе свою дочь охранять, а ты на что же её подбиваешь? Да он с тебя голову снимет, если с Женьки хоть один волосок упадёт!

– Василь прав, – вдруг ответила Женя. – В караване дикарь меня не зарезал: может быть не успел или сам пощадил. Глаза его помню – голубые и светлые, как у меня и отца, оттого на душе гадко. До того много думала, часто его вспоминала, а теперь Василий сказал, и сама наконец поняла: хочу выведать, кто он такой.

– Да чего тут выведывать! – закипел Егор. – Нельзя волку в пасть руку совать, да ещё и с обманом, мол он её не откусит. Раз такие вояки умелые, пускай сами Пастыря ловят. Что-то я раньше не слышал, чтобы Волкодавы просили о помощи у кого-то.

– Решай сама, – не обратил никакого внимания на Егора Василий. – Когда к Обители подъезжать будем, то остановимся, ты выйди на дорогу и немного постой перед лесом. Этого хватит, чтобы Пастырь увидел, что ты его не боишься. Упущенная добыча жжёт Нави сердце. Если он – самая дикая Навь, то ни за что в чащобе не усидит.

Волкодав с насмешкой поглядел на Егора.

– Ну что, казначей, опасное это дело перед Навьим лесом стоять?

– Опасно башкой светить, если у этой Нави винтовка?! – рявкнул Егор.

– Ну-ну, не стращай, – рассмеялся Василий. – Дорога ведь далеко от черты, ещё не в предлесье, кое-кто из христиан без вашего спроса ещё глубже ходит, ещё сильнее Навь дразнит. Значит, богословы-затворники о кресте по всем землям мечтают, о мире, о любви говорят, а сами за свою же калитку носа высунуть боятся? Пастыря можно поймать, пока наследница на восток не уехала: показать её и молиться, что гадёныш сглупит и сам высунется под ружьё. Иначе сколько душ он ещё невинных загубит, кто знает?

– Если задумал ловить на живца, то спрашивай не у дочери, а у Настоятеля. Поглядим, чего Сергей тебе скажет! – не сдавался Егор. Василий приложил палец к губам, чтоб напомнить, что Пустоши тишину любят. Четвёрка дозорных остановилась перед поваленной решетчатой оградой. Волкодавы довели их с Егором до Старого Кладбища.

Перед Женей открылся погост, усеянный надгробьями. Ближе всего стояли развалины старой часовенки. Вместо дверей остались лишь погнутые, почти вырванные из косяков петли. Женя подошла к крыльцу и поднялась по продавленным ступеням в небольшую молельную комнатку. Слева и справа зияло по паре пустых арочных окон. Кирпичные стены просели под собственным весом. Никакой штукатурки или красок не осталось совсем. Перекрытия обрушились внутрь, среди почерневших брёвен лежал помятый заржавленный купол и согнутый крест. Возле входа расчищено место, посреди чернело кострище, валялись обрывки тряпья, закопчённые осколки стекла и кем-то выгнутое железо. Мусор в часовенку натащили должно быть прятавшиеся от ветра бродяги.

Под ботинками захрустело мелкое кирпичное крошево, скрипнули старые доски. Стоило пройти глубже, как Женя оказалась будто во сне. Ей послышался шёпот: «…ангеле небесный, помоги мне, исполни волю…». Голос исходил с другой стороны завала, но за кучей хлапа никого не могло быть, тем более молящегося. Женя подняла взгляд к развалинам крыши, с балок свисали отрепья бурого мха, начинался мелкий дождь. Капли густо присыпали ржавый купол и заморосили по брёвнам.

«…не дай мне забыть, что всё ниспослано Тобой. Научи меня…»

Воздух часовенки изменился, запах сырым камнем. Женя закрыла глаза и прислушалась.

«…и введи в Царство Твое вечное, сподоби меня жизни нестареющейся, дня невечерного…»

Руки кто-то коснулся, она вздрогнула и повернулась.

– Старая церковь, – указал Егор взглядом на стены. – Жаль, что разрушили. Хотя она, должно быть, сама от времени развалилась. Вот и копоть на балках, может из-за грозы сгорела? Эх, сюда бы артель мастеровых, они бы её за одно лето подправили. Да вот только зачем?

– При часовнях духовенства не держат, – ответила Женя, всё ещё прислушиваясь к шуму дождя. Она караулила тишину, но ни единого лишнего звука больше не слышала. – Алтаря нет, нельзя причаститься. В ней молятся, только чтобы душу свою успокоить. Часовня для опечаленных путников, она хранит в себе их самые сокровенные тайны и просьбы.

Женя подошла и коснулась изогнутого креста. На подушечках пальцев осталась мокрая ржавчина. Прошло, наверное, не меньше тридцати Зим, когда крест в последний раз видел небо.

– Если мы будем отстраивать церкви или часовни, как эта, но затем оставлять их без присмотра, то их снова разрушат. Дикие люди не знают, что храм – это белый корабль спасения в тёмном море невежества и житейских сует, что от колыбели до смерти мы следуем вместе с ним в тихие гавани Царства Небесного.

– Женька! – окликнул через пустые двери Василий. – Нашли что-нибудь или только глядите? Нельзя в таком месте стоять.

– Да, ты прав, Василь, – поторопилась она без оглядки выйти наружу. Страшно подумать о потусторонних почудившихся голосах. Волкодавы взяли их под охрану и повели между надгробий к восточной окраине кладбища.

Большие и малые, мраморные и гранитные, покосившиеся металлические пирамидки и кованные кресты, богатство и бедность – всё теперь уровнялось и клонилось к земле. Женя видела две-три недавно раскопанные могилы. Наверное, добыча в них оказалась столь неказиста, что за остальные мародёры попросту не взялись.

Рядом с надгробием из розоватого гранита Женя остановилась и смела рукой листья с двух овальных рамок с фотопортретами. Под ними осталась крупная золочёная надпись.

«Вы жизнь нам в этом мире дали, в другом покой вы обрели. Ушли, оставив след печали, порывы скорби и тоски», – последние строки для усопших родителей. От взгляда на выцветевший женский портрет Жене самой стало тоскливо. Она коснулась восьмиконечного креста, вырезанного в надгробной плите и обмолвилась.

– Здесь лежат в ожидании судного дня. Пусть иные рассказывают, что когда наши предки в младенчестве крест получали, то не умели его носить, что больше разуму поклонялись, страдали от гордости, не смирялись, но всё же они – наши родители. Когда пришли холода, истинная вера отнюдь не воскресла, ибо воскреснуть может лишь умершее, но воспряла. И всё же история Пустошей начинается с маловерия тех, кто жили до нас.

– Берегиня разоряет христианские кладбища в Поднебесье, – сказал у неё за спиной Василий. Женя с удивлённым негодованием оглянулась.

– Это всего лишь слухи, – заметил Егор. – На кой ляд ей это делать? Зачем вообще воевать с мёртвыми?

– Затем же, зачем и нам разорять её капища, – в пику ответил Василий. – Зачистить вас хочет, чтобы ни следа, ни духу, ни памяти от чужеверия христиан не осталось. На таких местах… – он втянул влажный воздух и огляделся поверх надгробий, – враги собираются. Это место их памяти, значит место их силы. Здесь они вместе об одном думают и про одно говорят, значит могут задумывать…

– Чего задумывать? – оборвал Егор с нарастающим недоверием. Василий выдержал его суровым взглядом и проронил.

– Всякое.

Жене снова послышались голоса, но на этот раз из глубины берёзовой рощи. Она оглянулась на охрану, но те словно не слышали грязной ругани и шагов людей с севера.

– Женя, чего с тобой? – заметил Егор.

– Сюда кто-то идёт. И их очень много!

– Я поставил дозорных. Если бы кто-то шёл… – начал Василий, но тут издали свистнули – верный знак Волкодавов, что рядом чужие. Пригибаясь, дозорные поспешили с севера кладбища к остальному отряду.

– Вот ведь! – выругался Василий и перехватил автомат. – Всем спрятаться, за памятники! Без моего приказа не стрелять! Затаись!

Егор подтолкнул Женю за то самое надгробие из розового гранита, на котором она минуту назад прочла надпись. Волкодавы укрылись за соседними памятниками. Автоматы нацелились в безлюдную рощу. Дозорные вполголоса доложили Василию, что на них идёт до двадцати Шатунов. Кладбище наполнилось какофонией звуков: скрежетом оружия, скрипом деревьев, тяжёлым дыханием и грязной руганью. Женя не вытерпела и зажала себе уши ладонями и затрясла головой, пока звуки не стихли.

В укрытие, пригибаясь, перебежал Василий.

– Чёрт их знает, какая нелёгкая сюда принесла. Но они нас не видели, может быть пробираются околотком к общинам или хотят вскрыть могилы: с инструментами тоже идут.

– Нас всего семеро. Ещё успеем вернуться к автобусу и сбежать, – предложил Егор.

– Нет, не успеем, увидят. Если только кого-то оставить в заслоне и надеяться, что Шатуны быстро не догадаются нас догонять, – поглядел Василий на Женю. – Но, если выстрелят в спину, то тут уж как повезёт, не все вернутся.

– Что ж ты хочешь? – задрожал голос Жени.

– Встретим их, – крепче стиснул цевьё автомата Василий. – До поры не покажемся. Но если прямо на нас набредут – отобьёмся.

– Господи-сохрани… – пробормотал Егор. Тысяцкий кивнул и, всё также пригибаясь, отбежал из укрытия обратно к бойцам. Женя лихорадочно вытянула из кобуры пистолет, но Егор перехватил её руку и вернул оружие обратно. – Нет уж, ты тут воевать мне не вздумай. Спрячься и не высовывайся, и не дыши.

Волкодавы молчаливо наблюдали за лесом. Женя украдкой выглянула из-за надгробия. Очень скоро между берёз появилось трое людей. Шатуны осторожничали и послали разведчиков в разном тряпье и драной одежде. Лишь один из них вооружился обрезом, двое других шли с обломками арматуры. Возле первых надгробий они остановились и долго смотрели на кладбище, прислушиваясь к тишине. Страх не давал им запросто взять и выйти на открытое место. Чем строже главарь у бандитов, тем лучше они исполняли приказы.

Шатуны – изгнанные из общин преступники и лихоимцы. Каждую весну они сбивались в разномастные банды и находили себе вожака. Мало кто из них грабил в одной и той же ватаге по нескольку Зим. Вечно голодные и озлобленные, Шатуны разбойничали тем, что под руку попадётся, хотя в бандах всегда находилось из чего пострелять. Дробовик в руках самого крупного из разведчиков наверняка был заряжен.

Осмотрев кладбище издали, Шатуны подали знак и тотчас из берёзовой рощи вышли остальные бандиты. Женя осторожно пересчитала их: всего двадцать четыре. У вышедших последними оказалось гораздо больше ружей и самодельных винтовок и даже старые автоматы. При виде такого оружия любой селянин перепугается и отдаст все припасы.

– Не весело, – прошептал Егор, вытягивая шею и стараясь увидеть, что собирается делать Василий. Тот притаился и жестом велел бойцам приготовиться.

Шатуны начали разбредаться между надгробий. Без всякого интереса они заглядывали за памятники и перешагивали через оградки. На исхудавших заросших лицах застыла уверенность, что здесь никого нет, и они зря тратят время. Старое Кладбище давно запустело. Но первые из шатунов брели в сторону развалин часовенки, прямиком на затаившихся волкодавов.

– Уйдите, уйдите. Нет-нет, не сюда… – шептала Женя, подглядывая из-за надгробья.

– Господи-Христе сыне Божий, помилуй нас грешных… – приподнял Егор укороченный автомат.

Когда Шатунам оставался всего какой-то десяток шагов, Василий выстрелил длинной очередью. Грохот раскатился по кладбищу. Волкодавы поддержали командира огнём. Волна свинца покосила Шатунов. Женя видела, как пули пробили грудь и голову идущего прямо на неё человека. Из спины вылетели клочья одежды, голова разлетелась кровавыми шмотьями с волосами. Шатун упал.

Испуганные вопли смешались с беспорядочной ружейной пальбой. Шатуны отстреливались вслепую, Волкодавы били прицельно, выглядывая врагов за надгробьями. Шатуны спрятались за могилами, но самой засады не видели и не знали в безопасности ли они. В надгробную плиту Жени ударила шальная пуля, щёку оцарапало гранитными камешками. Егор громыхнул тремя короткими очередями. Женя прижала руку к лицу и спряталась. Впереди резко захлопало и взорвалось. Волкодавы метнули гранаты, чтобы выбить Шатунов из-за могил. Попавшие в засаду разбойники не пытались собраться или всерьёз отстреливаться. Вожак то ли сбежал, то ли погиб при первых же выстрелах.

– Не стреляйте! Сдаюсь! – вопили с другой стороны. Волкодавы не слушали. Ответный огонь почти стих, Волкодавы начали наступать. Быстрыми перебежками они двигались между надгробий, как стремящиеся к добыче псы. Шатунов, бросавших укрытия и пытавшихся бежать, они убивали точными выстрелами в спину. До рощи никто не добрался, стреляли всё меньше, только матерных криков и плача прибавилось. Женя больше не могла отсиживаться в укрытии, она должна была видеть, что происходит.

– Осторожно! – окликнул Егор, но удержать её не успел. Закашливаясь пороховым дымом, Женя быстро зашагала между могил. Четверо Волкодавов держали чащу на прицеле, остальные разделились по кладбищу, изредка нагибаясь к земле, где слышались крики и стоны. Женя нашарила на боку перевязочный пакет и тоже бросилась к раненым. Она увидела меховую шапку Василия и как тот отталкивает растопыренные руки Шатуна.

– Мужики, не убивайте! Жизни мне! – вопил раненый.

– Когда смертная бледность лица моего и холодеющее тело моё поразит страхом близких моих: Господи, помилуй меня, – бормотал Василий, перехватил ему руку и сломал палец и одним махом воткнул нож ему в глотку. Стоило покончить с первым, тысяцкий перешёл к следующему. Женя плелась за ним, как во сне, с перевязочным пакетом в руках.

– Не трогай, сука! – истерически выл другой и пытался уползти от Василия. Волкодав схватил его за волосы и перерезал горло.

– Когда зрение моё помрачится и пресечётся голос, окаменеет язык мой: Господи, помилуй меня… – говорил он, проходя мимо тела. Женя на ватных пробрела мимо трупа. Тысяцкий подошёл к третьему, раненому в живот Шатуну. Он присел перед ним, перед его отупелым, быстро пустеющим взглядом.

– Когда смертный пот оросит меня и душа с болезненными страданиями будет отдаляться от тела: Господи, помилуй меня…

Василий прикрыл глаза Шатуну и тот так и остался сидеть у надгробия, словно заснул. Рядом валялась лопата, между могил брошено много других инструментов, какими Шатуны собирались разорить кладбище.

Василий ушёл, Женя присела с аптечкой к Шатуну с прикрытыми глазами. Как учил её Серафим, она приложила руку к шее, ничего не нащупала, но всё равно открыла контейнер и дрожащими пальцами начала вытаскивать драгоценную ампулу морфия. Её дёрнули за плечо, она отшатнулась и точно упала бы, если бы сзади её не подхватил Егор.

– Что ты делаешь, куда выскочила! – окрикнул он. Лицо Егора вспотело, светлые волосы взъерошились, шапка куда-то девалась. Бледная от ужаса Женя таращилась на него.

В злополучном караване она впервые увидела, как убивают. Но тогда её единоверцев терзали безбожники, теперь же сами христиане убивали молящих о пощаде людей.

– Ему больно, – выговорила она еле слышно. – В животе и в груди. Он просит о помощи.

Егор взял аптечку из онемевших пальцев и закрыл крышку. На кладбище больше никто не стонал, в прозрачном воздухе берёзовой рощи опять воцарилась привычная тишина.

– Потерь нет, раненых тоже, – Василий подошёл к ним, вытирая клинок о рукав куртки, и засунул его в ножны на поясе. – Здесь есть деревня поблизости. Когда вернёмся в Монастырь, надо бы дозорных в неё послать. Шатуны могли Зимой туда заявиться, хозяев в заложники взять и просидеть у них до весны, пока оседлыши их кормят и поят. Большая была ватага. Зато теперь местным легче вздохнётся.

– Это казнь… – начала было Женя, но осеклась. Со стороны часовни раздался вопль. Василий оглянулся, но оружие не тронул. Волкодавы тащили двух пленных, которые пытались укрыться в развалинах. Один весь в синих татуировках и волосатый, в неопрятной бородище запутались веточки. Другой моложе, возраста примерно Жениного. Он хватал Волкодавов за руки, цеплялся за их одежду, кричал, его бородатый товарищ брёл молча и не противился.

– Целёхонькие! За кучей мусора прятались! – доложил Василию один из конвоиров. Егор вышел и чуть прикрыл Женю.

– Ну и на какой ляд ты их тащишь? – выбранился тысяцкий.

– Не губите, дядьки! Ай, не губите! – залился парень и дёрнулся в руке конвоира. Тот врезал ему в лицо, повалил на землю и навёл автомат. Бородатого мужика тоже пинком поставили на колени. Он повёл широченными плечами и хмуро поглядел на Женю.

– Девочка! Девочка, не убивай меня! – полез на коленях к ней парень. Его тут же свалили ударом ноги и оттащили за шиворот обратно к татуированному бородачу.

– Не губите меня, я крещёный! За что же вы меня, единоверные, бьёте! Девочка, спаси меня! Я тебя знаю! – зашёлся он криком и поднял ещё больше шума. Желчно сплюнув, Василий вытащил нож.

– Я… я хочу поговорить с ними, – опомнилась Женя, ещё больше перепугавшись, что он его зарежет.

Тысяцкий с досадой на лице поворотился.

– Нечего с такими болтать… – и предупредил, – на жалость будет давить, пообещает всё, что только захочешь, но, если отпустишь, опять за разбой возьмётся.

– Пусть тогда сам мне всё скажет, – не поверила Женя. Василий недовольно помотал головой, но перечить не стал.

– Будь по-твоему, – равнодушно пожал он плечами и отошёл к ней за спину. – Ты не бойся, мы тебя защитим. Отца только не опозорь.

– Василий! – рявкнул Егор, тысяцкий хмыкнул и не отозвался. Она подступила к пленным. Лицо парнишки исказилось от плача, под носом текло, куртка на плече порвалась и вылезла клочьями ваты.

Бородатый Шатун смирно стоял на коленях, поглядывая то на Женю, то на Волкодавов, словно далеко не в первый раз попадался. Лишь высоко вздымавшаяся под грязно-серым рубищем грудь выдавала в нём беспокойство.

– Я крещёный! Крещёный! – парень успел запустить грязную пятерню за ворот и показал Жене деревянный маленький крестик, пока конвоиры его не одёрнули.

– Этот бывалый, – кивнул Василий на бородатого рядом с мальчишкой. – Погляди на татуировки: ящерки какие-то на шее наколоты, все пальцы в перстнях.

Женя посмотрела на бородатого Шатуна, и правда: шею между рубищем и бородой охватывала татуировка змеи, на волосатых руках хоть и не кольца, но спиральные узоры. Шатун с хрустом расправил плечи и поднял лицо с плоским носом.

– Я крещёный, девочка! Я тебя знаю! – продолжал причитать молодой парень, как одну и ту же молитву. Может быть он увидел её в какой-то далёкой общине, или услышал про неё от кого-нибудь из христиан.

– Прочти Отче наш, – попросила она.

– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; Да приидет Царствие Твое… – зачастил парень взахлёб. Он вцепился в неё горящими глазами, как в единственное спасение.

– Откуда ты? – спросила она у старого Шатуна. Тот молчал. По виду вовсе не христианин, скорее тёмный Невегласе из дремучих лесов.

– Они меня в банду силком затащили, я не хотел, вместе с ними идти заставили! – начал вновь скулить парень. – Матушка, спаси меня! Забери от них, Матушка! Век помнить буду! Век буду за тебя Бога молить! Заступись за меня, защити от душегубов, нету на мне греха! Да, видит Бог, не грешил! Не грешил, не успел ещё! По весне меня взяли, одну только лопату и выдали. Трудник я, Матушка, работать приставленный человек!

Что спросить не приходило Жене на ум. Пленников надо было везти в Монастырь и в темницу. Но она чувствовала на себе взгляды Василия и Волкодавов, будто в эту минуту решалось, выживут ли бандиты вообще.

Сердце Жени заколотилось, от волнения она не сразу расслышала глубокое чужое дыхание над узниками. В воздухе за Шатунами проступил четвероногий призрак. Женя попятилась и бегло оглянулась на Волкодавов, но те не видели призрака. Он опустил изукрашенную горящими узорами морду к крестику в руке молодого бандита. Женя не знала, навредит ли ей привидение, но решилась и подошла взять крестик парня. Стоило ей коснуться креста, как немедля сгустилась красная темень: два старика лежали на пропитанной кровью дороге, пустые сумки вывернуты наизнанку и брошены в грязь. Их убили те самые руки, которые трогали крестик. Крик, причитания беззубой старухи, выломанная дверь на мороз: расправу видели глаза, что теперь с мольбой смотрели на Женю. Кровавые трещины озарили в темноте нечто живое – две маленькие фигурки, не то животные, не то бегущие вдалеке дети; стрельба и костры, слёзы девочки, вещи поднятые из могил. Всё это не просто видения, Женя дышала чужими ноздрями, смотрела чужими глазами, касалась чужими руками в каждую минуту злодейств, словно сама в них участвовала.

– Убийца, – шёпотом вырвалось у неё, и она отступила. Молодой Шатун спал с лица. Василий резкое её оттолкнул, передёрнул затвор и приставил автомат к лбу бандита. Шатун глядел лишь на неё.

– Девочка, на губи…

– За что ты их убил? – с трудом дышала она.

– Пули на такую мразь жалко… – прошипел Василий.

– Ну, стреляй! – вдруг истерично завопил парень. – Стреляй, падла! Слабо тебе? А я бы нажал! И белобрысой шалаве твоей башку снёс! Что ты зенки-то вылупила на меня, а?! Откормленная, холёная! Золотом своим подавитесь, жрите его вместо харчей! Я бы за глотку вас, своими руками, не то что из автомата! Кур-рва-а!

Лицо его покраснело от ярости, он подался вперёд, жилы выступили на шее.

– Жми на курок! Твою мать… да не убивай! Не убивайте меня! Не-ет!.. – вдруг уткнулся он головой в землю, завыл и задёргал плечами. – Я жить хочу! Не пожил! Пожалейте меня! Жизни мне, люди!

– Да вали ты его, на кого тут смотреть? – засмеялись поблизости Волкодавы. – Зря, ей Бо, притащили!

– А вон, пусть Женька скажет за что мне его щадить, – весело оглянулся Василий.

Женя содрогнулась. Охранники смотрели на неё, как один. Ей бы уйти с глаз долой, но тогда бы Шатуна тотчас застрелили. Она трудно дышала, к горлу подкатил ком. Она видела перед собой убийцу и помнила казни. Василий с насмешкой Ждал. Вместо того, чтоб сбежать, она подошла и опустилась перед грызущим кладбищенскую землю Шатуном на колени и подняла его за плечо. Волкодавы притихли.

– Каешься за грехи, которые совершил?

Шатун будто глотнул свежего воздуха и горячо заговорил.

– Каюсь, клянусь, присягаю! Изменюсь, замолю, только жизни мне дай! Я тебя сам за святую возьму, кого встречу – всем рассказывать буду!

– Вот сучье вымя… – выругался Василий.

– Есть мать у тебя? – не слушала тысяцкого Женя. Парень отчаянно закивал, но тут же осёкся и единожды мотнул головой.

– Померла с голоду... запасов до весны не хватило… брат у меня живой есть! – он тотчас встрепенулся, глаза заблестели надеждой. – Я к нему вернусь, он и примет! Отпустите меня, век за вас молить буду, люди!

– Чтобы ты нам потом, падаль, в спину стрелял? – выплюнул Василий. – Видели мы таких!

Женя по-прежнему держала Шатуна за плечо. Она старалась вызвать ту красную темень, которая показывала ей прошлое. Вот в слабом отблеске ей привиделся снег, путник с поднятыми руками – его грабили, и рука, которую Женя сжимала, целилась из оружия. Ладонь Жени соскользнула с плеча. Парень выискивал в ней глазами спасения, но увидел в её лице только скорое будущее. Бородатый Шатун, стоявший поблизости на коленях рядом, отодвинулся дальше. Волкодавы наблюдали со стороны. Егор не вытерпел первый.

– Василий, я с тебя в Обители спрошу! Убери оружие, быстро!

– А чего спрашивать? – ледяным тоном обронил он. – Пусть Женька скажет, есть за что Шатуна щадить или нет?

– Я... – начала было она, но голос подвёл. Пока она глубоко не смирилась, не нашла в себе истину – не договорила. – Уповаю на промысел Божий. За веру в его искупление есть за что пощадить. Пусть идёт, не стреляйте.

Шатун сам не поверил ушам и задышал чаще.

– Но, если согрешишь снова… – сжала она его за руку, – больше раскаяться не успеешь.

– Вот, значит, как… ну что же, кто решать не умеет, тому и подчиняться не будут, – убрал автомат Василий.

Шатун озирался по сторонам, ещё не веря, что его отпускают. Волкодавы с молчаливой угрозой не сводили с бандита глаз. Тысяцкий гаркнул отрывисто.

– Пшёл! Не приведи Бог тебе ещё с нами встретиться. Сунешься в крещёные земли – завалим, как бродячего пса.

Шатун сорвался с места, оглядывался и перебирал ногами в обмотках, пока не скрылся за берёзовой рощей.

Женя посмотрела на заросшего бородой пленника. И его можно было бы отпустить, если уж полагаться на Бога, но она захотела узнать, в чём он может быть виноват. Но лишь только она хотела взять разбойника за плечо, как тот шарахнулся прочь.

– Уходь, гадуница! До меня не касайся! – ощерил он гнилые зубы. Как только Женя хотела дотронуться, он отдёргивался, вдруг вскочил и угрожающе замахнулся.

Хлопнул выстрел, косматая голова откинулась на затылок, тело шлёпнулось оземь. Женя вздрогнула и зажала ладонью ухо. Гром выстрела оглушил её, как никогда прежде. Через жуткий звон в голове она расслышала, как Егор бранится с Василием.

– Резвый какой! По всей харе татуировки расписаны, образина. Едва не напал, – смеялся тысяцкий.

– Ты им не судья! – злился Егор. – Чего рядом с Женькой стреляешь?!

– Что не говори, а разбойник и правда мог дочери Настоятеля навредить, – убирал оружие Василий. – К такой падали лучше близко не подходить, больно рискуешь. Я же говорил, надо их сразу кончать, нечего в дороге расспрашивать.

– Ты мёртвых воскрешать умеешь? – задалась Женя. Василий оглянулся на кладбище и ничего не ответил. Убитых Шатунов стащили в ими же разграбленные могилы и прикопали. До сумерек оставалось немного. Василий проверил каждого убитого Шатуна и обнаружил ещё нескольких христиан. Остальные либо не носили кресты, либо оказались из невегласе. Ничего интересного не отыскалось. Некоторые из застреленных имели на теле татуировки животных, значит тоже были родом с дикого севера.

Однозарядные винтовки и самодельные дробовики монастырского производства когда-то выменивались торговыми караванами в мелких общинах. Бандиты отняли их у оседлышей или стащили – неважно: всё добытое вернётся назад в арсенал.

Пока Волкодавы собирали трофеи, Женя с Егором под охраной Василия дошла до окраины кладбища. Старый танк, как и на рисунке, зарылся в землю кормой, башня развёрнута вправо, орудие высоко задрано, люки открыты. В крышке моторного отделения зияла пробоина с оплавленными краями. Какая-то неистовая сила ударила по танку сзади и буквально впечатала машину в землю. Гусеницы рассыпались мелкими звеньями, грязевиков нет, как и фальшбортов, как и ящиков для инвентаря и наружных баков – совсем ничего, что можно было бы содрать без промышленных инструментов.

– Кто его сжёг? – спросила Женя рядом со старой машиной.

– Если бы знать… из чего-то подбили. Сам танк из Небесной Дружины, – Василий обошёл машину вокруг и остановился перед орудием. – Отголосок войны… приехал сюда, когда ещё воевода Ладон Серого Повелителя бил на перевале.

Вокруг танка росла трава красно-рыжего цвета, такую же Женя видела на Вороньей Горе. Щетина жгучей травы поднималась сантиметров на десять. В носоглотке защипало, стоило чуть её придавить, запахло гнилым мокрым железом.

– Сыпуха растёт, значит когда-то здесь прогорело топливо. На отравленной ядом земле, говорят, больше ничего прижиться не может, – Женя обошла траву и остановилась у танка, где передние катки задрались. Под ним не росло ни единой рыжей травинки. Прошлогодние листья плотным бурым ковром выстилали правильный прямоугольник.

– Проверим здесь, – указала Женя. – Если землю тревожили или хорошенько перекопали, то сыпуха не прорастает, или же тут земля совсем не горела.

– Ох и тяжко с вами, – проворчал Василий, но развернулся к Старому Кладбищу и окликнул Волкодавов. – Антон, тащи лопаты сюда! Да, те, что у Шатунов отобрали! Возьми ещё пару ребят с собой!

Через минуту к ним подбежал круглолицый Антон, который ещё подводил учёт убитой Нави в автобусе. В руках он принёс по лопате, за ним пришли ещё два Волкодава. Они принялись за работу и начали раскапывать указанное Женей место.

– Чего ты найти хочешь? Клад? – усмехался Василий, поглядывая, как она суетится. – Метку-то отыскала какую: трава не растёт. Может быть её просто звери поели?

– Звери сыпуху не едят, она ядовитая, – помогала Женя лопатой. – И семенами и соками её долго дышать нельзя, от сыпухи голова болит и видения начинаются.

Видения, голоса в старой часовне… Женю вдруг озарило – всё ведь могло быть из-за сыпухи! Ей очень хотелось найти разумное объяснение четвероногому призраку с пылающей мордой. Но как быть со слухом? Ведь она слышала врагов за версту, а сыпуха обострить слух не может. Лопата стукнула о металл. Из-под земли показался круг с двенадцатью кривыми лучами, вмонтированный в крышку контейнера.

– Выкапывайте скорее! – заторопилась она и сама заработала в полную силу. Лицо Василия помрачнело. Егор заметил его кислый вид и подколол.

– Ну, каково? А ты говорил клад не отыщем!

Тысяцкий смотрел такими глазами, будто в земле нашли не контейнер, а взведённую мину.

– Тащите его наверх! – приказала Женя, как только ящик слегка подкопали. Двое Волкодавов взялись за ручки контейнера и, помогая лопатами, вытащили его из земли. К днищу прилипли тяжёлые комья, пришлось придерживать ящик, чтобы он встал как надо. Женя занялась замком-солнцем, ободок которого выглядел точь-в-точь как диск старого телефона.

– Может быть внутри заминировано? – предостерёг тысяцкий. – Не так откроешь, всё на воздух взлетит. Лучше отвезём в Монастырь, под охрану, разберём, распечатаем под нашим надзором, без суеты.

– Всё в порядке, мы справимся, – ответила Женя. Василий нехотя отошёл. Она вынула из планшета металлический медальон и припомнила рисунок из дневника: каждый луч заканчивался овалом. Четыре овала из двенадцати были закрашены. Женя опустила палец в одно из отверстий диска и попробовала провернуть. Диск крутился только по часовой стрелке.

– Это тройной солярный символ, – сказала она, разбираясь с замком. – Двенадцать лучей – три наложенные друг на друга руны. У каждой руны – четыре луча. Получается, что загадка контейнера двенадцатизначная, как циферблат часов. Поворачивать надо от двенадцати, затем считать по кресту: три, шесть и девять.

Она четырежды провернула диск, под замком раздался мягкий щелчок, но крышка ещё не открылась.

– Теперь вторая руна. Верхний конец указывает на число один. Если следовать кресту, то значения будут: один, четыре, семь, десять…

Кольцо опять провернулось несколько раз и замок щёлкнул. Егор и охранники во все глаза следили за тем, что делает Женя.

– Вершина последней руны указывает на число два. Следующие значения – два, пять, восемь, одиннадцать.

Когда диск в последний раз провернулся, замок щёлкнул и с крышки посыпалась земля. Контейнер открылся, и Женя увидела промасленную бумагу. Под ней обнаружились хорошо запакованные и уложенные штабелями трубы зелёного цвета, длинной почти что в три локтя и порядочной толщины. Женя попыталась приподнять хоть одну, но труба оказалась слишком тяжёлой.

На помощь пришли Егор и охранники. Вместе они выгрузили трубу из контейнера, но что-то неосторожно нажали и с одного конца выскочил сверловидный штырь длинной в метр.

– Ох ты дрянь! – выругался охранник, которому чуть не пробило ботинок. Корпус трубы после этого немного ослаб, одна за другой из неё выдвинулись ещё несколько секций. Телескопическая трубка росла, добавлялись всё новые и новые части, штырь пришлось упереть в землю. В конце концов, вся конструкция стала похожа на трёхметровую сегментную мачту.

– Вот это да-а… – протянул Егор, устройство теперь придерживали три охранника. – Это что же по-вашему такое? Антенна какая-то?

– Её не так просто зарыли. Раз метку поставили, значит хотели вернуться. Наверняка это что-нибудь ценное, – Женя согнулась над ящиком. Внутри между торцом и штырями лежал металлический чемоданчик. Стоило вытащить его из контейнера, как за чемоданом потянулась связка штекеров и проводов в плёнке. Чемодан легко открылся, внутри Женя нашла портативный компьютер без излишеств: матовый монитор, клавиатура, вращающийся шарик вместо мыши.

– Нужно попробовать подключить, – разглядывала Женя компьютер. Ничего такого она прежде не видела, хотя в мастерских хранилось немало электроприборов.

– А нестрашно? – поинтересовался Василий. – Может быть от него нарочно хотели избавиться, спрятали здесь, чтобы больше никогда не включать. Что будет, если притащить эту машину в Обитель? Вдруг она нам полмонастыря разнесёт?

– Нет, она не такая опасная, – закрыла Женя компьютер. – Видишь, кажется, это только антенны и передатчик. Если у кого-то и хватит знаний в нём разобраться, то только у нас. Отвезём его в Монастырь. Но то, что сегодня нашли, держите в строгом секрете. Может быть в руки к нам попала великая ценность, которая многое нам принесёт, если только поймём её и овладеем.

*************

Не любил Берислав ясачью работу, да только разве простых сборщиков серебра к христианам отправишь? Когда он, темник-воевода, заезжал к ним в общины, то дознавался быстрее, не лежит ли в округе Небесный Корабль? На одном месте его дружинники больше часа не останавливались, гнали караван по дорогам, пока машины не выходили из строя, а уж про себя: сыты ли, голодны ли или сильно устали – вовсе не думали. Нет, такую службу простой не назовёшь, обычные ясаки годятся разве что леса возле родной деревни прочёсывать, а на чужой территории вмиг попадутся. Не зря Берегиня ему, Бериславу, езжать за Небесным Серебром за Кривду доверила.

И как неудачно нынче всё обернулось! Ведь нашли Небесный Корабль, за считанные часы его ободрали, металл погрузили, ан нет: дёрнуло волхва роднолюбие проявить к иноверке. И теперь караван гнал к южному мосту через Кривду без остановок и в любую минуту мог нарваться на западню или увидеть позади христианские броненосцы.

Воисвет заметил, как часто оборачивается Берислав и смотрит назад.

– Полно те, христиане нам слово дали, да и без клятв бы не тронули. Напасть на ясаков – обидеть саму Берегиню.

– «Слово»?! – передёрнуло Берислава. – Плохо ты эту сволочь Люта знаешь. Когда Берегиня у нас власть взяла, ей каждый разумный Дружинник поклялся, а всех непокорных за день-другой приструнили. Но вот Лют уцелел: через леса ушёл, гад, вместе со своей тысячей. Я его давно знаю, мы Степное от набега магометан ещё при Ване обороняли, но приказ Ксении был прямой: чтобы каждого, кто колеблется, за жабры взять. Через неделю из отряда Лютова меньше трёх сотен осталось. Остальных он на мелкие отряды разбил, да так, чтобы они нам до Кривды пройти помешали, а сам ускользнул, свою шкуру сберёг. Никакая христианская вера таких не исправит. Не погоня нам, так западня светит возле моста. Подвёл ты нас волхв… под Монастырь!

– Не в благородство христианское верю, а в защиту Богов, они своих внуков не бросят, – отвечал Воисвет. – Не для того Матушка-Мокошь тебе судьбу заплела лучшим воином Поднебесья считаться, чтобы возле реки Кривды сгинуть. Твоя слава нас бережёт, Берислав, а мы за тобой по велению Вещей Птицы последуем, как за своим князем.

– Ты что, в чаровницы заделался, чтобы судьбу мне пророчить? – поморщился Берислав. – Гляди же, как бы в Монастыре тебе свои сказки не сказывать. Тогда посмотрим, как долго «князем» меня прозовёшь или как пёс безродный облаешь.

– Мост! Мост, Берислав! – предупредил его ратник за пулемётом. Берислав развернулся на пассажирском сидении к лобовому окну и начал высматривать возле бревенчатого моста любое шевеление тени. Устроить засаду рядом с мостом оказалось не так уж и просто. И христиане, и всебожцы, не сговариваясь, вырубили по обеим берегам лес. Ровное место прижгли огнём, даже трава здесь высоко не отрастала. Любая машина ещё на подъезде к реке виднелась, как на ладони.

Пятнадцать метров от одного берега до другого по бревенчатому настилу и можно считать ты уже в Поднебесье.

«Да…» – сказал про себя Берислав, – «у моста они не поджидают и сразу после моста засады не сделают. А вот где-нибудь по дороге, когда к Чуди подъедем, расслабимся – подкараулят нас. Не под крестами своими пристрелят, а в шкуры Навьи обрядятся или в драньё – ни дать, ни взять Шатуны. Хитёр Волк, хитёр казначеишка, хитёр и Лют с Волкодавами!»

Колёса машины застучали по брёвнам. Впервые с утра Дружинникам пришлось сбавить ход. Берислав покрылся холодной испариной. Он представил, как с христианского берега, или даже со своего, по ним откроют огонь. Тогда остановится и загорится головной броненосец, остальные начнут пятиться и метаться и слетят с моста в Кривду. Рассказывали, Волк однажды целый караван утопил. Но тавритов не жалко, поделом им, пусть воду хлебают, а вот самому кормить рыбу в реке неохота.

– Гляди, Берислав… да гляди же! Огни на нашем берегу, много... и дым, – указал рукой Воисвет. Берислав взял бинокль, открыл на ходу дверцу и выбрался на подножку. Он внимательно оглядел западный берег и правда: ниже по течению много костров, много дыма и много людей у воды.

Чего это они весной рядом с Кривдой забыли? Ни одной лодки на берегу, значит не рыбаки. Он вернулся в кабину.

– Есть тут рядом посёлок?

– Много разных, – пожал плечами Ждан, который ехал в одной машине вместе с ним и Воисветом. – Только ни одного вблиси нету. Переправа – место такое, никому здеся селиться особо не хосется. Слиском отрыто и много чужаков ходит. Все деревни в лесу, да поглубже. До самой Чуди общин с десяток найдётся, но мало там: по сестьдесят-семьдесят душ народу… может сто душ какая бывает общинка. Зимой на убыль, по весне ку́чнее.

– На берегу человек двести… – задумался Берислав, – что делают – непонятно, днём костры жгут. Проверить бы надо. Не христианская это сторона – наша.

Он обернулся на ящики в грузовом отделении.

– А нельзя останавливаться. Первым делом надо груз к Берегине доставить. Аруч, Чудь, Крода и Китеж: только через три дня дома будем. Из Аруча можно воеводу послать и вместе с дружинниками дознается, какие люди у реки воду мутят. Но, опять же, в Аруче мы только к вечеру будем, ночью городничий никого не отправит, а до завтрашнего утра они тебе чего хочешь наделают.

– Доля тебе костры не зря показала, – намекнул Воисвет. Дремавший у него на плече королёк вдруг проснулся и начал перебирать лапками и ерошиться. Машины переехали мост, Берислав сильно нахмурился.

– Ты воевода, значит тебе и порядок на земле Предков держать, – напомнил ему Воисвет. – Груз важный, но долг-то превыше…

– Не указывай мне, волхв, про мой долг! – огрызнулся Берислав. Воисвет смиренно добавил.

– Не смею указывать, только ты голос Предков в своём сердце послушай. Что тебе Совесть велит?

Берислав недовольно заворчал и приказал водителю.

– Поворачивай! Вниз, к берегу едем. Разведаем, чего там эти опарыши возятся.

Головной внедорожник притормозил и начал поворачивать, за ним повернул весь караван. Дальше путь лежал по каменистому берегу Кривды. Минуя крупные валуны, машины поехали к горящим кострам, между которых сновали люди. Лагерь на берегу охранялся, за приближением машин приглядывали дозорные.

– Оружие есть, правда худое! – предупредил дружинник за пулемётом. – Народ собирается… мужички. Топоры да пики, пара винтовок! Лесные общинники, не иначе. Что-то не похожи они на Шатунов, а, Берислав?

Берислав и без того видел, что возле огня собрались обычные люди, каких по оседлым общинам не счесть. Одежда у них перешита из всякого дранья, дыра на дыре, больше заплат, нежели целого. Где-то закутывались в шкуры животных, где-то одежду заштопывали армейской тканью, которую по всему Поднебесью на Большом Мене домовые пустили. Лица у мужиков бородатые, глаза опасливые, но лихости тоже хватает. Тронешь таких – получишь в ответ, и пока силу бо́льшую не покажешь, так запросто не побегут. Тем более жёны и детишки их рядом.

– Здесь тормазни, – приказал воевода. Караван разъехался шире, чтобы пулемётчикам было легче стрелять, и остановился. Народ при виде машин поневоле попятился, но вот из толпы вышел главный селянин, хотя ковылять ему приходилось на одном костыле, левой ноги не было по колено, за ним шли два молодца: один нёс ружье, другой вилы.

– Оседлыши… – Берислав прожевал слово, будто горький листок, открыл дверь и вышел к людям вместе с Воисветом и Жданом. Королёк вспорхнул с плеча Воисвета и принялся выписывать круги над толпой.

– Кто таки буете? – одноногий старался держаться твёрдо, сам в возрасте, с потемнелым лицом и седыми висками. Молодцы за ним должно быть его сыновья, стало быть друг другу братья.

– Это мне в пору спрашивать, кто вы такие. Ты с дружинниками разговариваешь.

– Нешто правда дружинники?.. – одноногий посмотрел на машины с пулемётами. – Как же скоро вы… хотя нет же! Мы в Аруч токмо день назад ходоков снарядили, не сподобились бы они пёхом-то дошкандыбать. Да и едете вы через мост, не с той стороны, крестианской… мы уж часом подумали, что энто к нам чернорясые заявились, ан нет.

Он оглянулся на лагерь и вновь уставил водянистые глаза на Берислава.

– Меня Неданом зовут, я здесь, вродь как, над четырьмя общинами старшой… а вернее сказать над теми старшой, кто из четырёх общин жив остался.

Внушительный вид Берислава, медальон с руной Перуна и обшитая стальной чешуёй куртка видимо впечатлили Недана. Голос его осип, кадык на тощей шее с многодневной щетиной быстро задвигался. С городскими дружинниками оседлыши встречались нечасто, разве что с местными ясаками, кто по нескольку раз за лето приезжали искать Небесное Серебро.

– С нами бабы, детишки, старики да старухи, – загибал пальцы Недан, опираясь на подставленный к боку костыль. – Из Лукашино, Звероедово, Байновой Залоги, Травяны. Мы к воде вышли, иначе никак. Бросили всё – хозяйство, дома, бежали на лысое место! Тут обжиться хотели, река всё же прокормит и главное вода у нас есть…

– Да осади ты, затарахтел, – оборвал Берислав. – Почему свои деревни бросили и ушли? Чего вам там воды не хватало?

– Так ведь колодцы перетравили! – искренне вытаращился Недан, нижняя губа его с фиолетовыми прожилками затряслась. – Весной мы все в Звероедово захворали, на той неделе колодезная вода с горечью стала. У нас из семидесяти деревенских, пока пили такую, дюжина к Предкам отправилась. Колодцы вон накрепко заколотили, пришлось к родникам посылать, а от родников никто не вернулся. Не стало воды – вот и всё! Куда ж деться? Быстро собралися, вещи в котомку, детей на закорки, да и пошли к Кривде. Здесь уж из Байновой Залоги и Травяны стоят, через два денька Лукашенские подтянулись, и у всех одно горе: вода в колодцах отравленная.

– Что с умершими сделали? – спросил у него Воисвет. Недан посмотрел на волхва, соображая, как надо ответить такому. С волхвами он встречался каждое лето. Волхвы бродили по всему Поднебесью, проповедовали Всебожье Родово и Боговеденье среди обычных людей, но дольше чем на две Зимы в деревнях не задерживались, в пути Правду искали, усмиряли Лесных Духов, за капищами ходили, оберегали от порчи деревья, зверей и Мать-Сыру-Землю.

– Не сожгли мы, друже, умерших. Извиняй, так уж вышло… не по обычаям сделали, знаю – негоже червям людей есть, но токмо не поспели мы кроды срубить! Сами еле как утекли.

– Кто колодцы отравил знаете? – допрашивал Берислав. Братья за спиной отца переглянулись, Недан и вовсе ссутулился на костыле. Весь до самых волос он пропах дымом, костры горели денно и нощно. Только Богам и Предкам известно, что пережили деревенские за последние две недели в лесу.

– Вишь, костры жжём посреди бела дня, воевода, – кивнул Недан на огонь. – Думаешь, ради забавы? Ан нет. Есть у нас один малый парнишка, Ленькой кличут…

– Как-как кличут? – не разгадал Воисвет. – Лёнькой?

– Да нет же! Ленью, Ленькой, Лентяикой, чтоб ему пустобрёху ни тепла, ни похлёбки. К работе непригодный совсем. На берег пришёл позже всех, тощий да неумелый. Нам тепло до осени выстроить нужно, лес валим, а его такого к пиле приставишь, так он весь изупрыжится, вот-вот пуп надорвёт, а полотно на себя дёрнуть не может. Ни бревна поднять: «У меня ножки болят!», ни топором тюкнуть: «У меня ручки ломит!». Да видели бы вы его ручки! Пальчики тоненькие, такими в пору штопать да шить. Вот он за ребятишками и приглядывает, да к бабам кашеварить повадился. Да как кашеварит, ворюга! Две трети мяса нарежет, а шмат за пазуху хвать! Отлупить бы его, да бегает стервец больно шибко.

– Чего же вы вора при себе держите? – поморщился Берислав. – Руку бы ему отсекли, глядишь и охота воровать пропадёт, а бегает быстро, так вы ему и ноги укоротите.

– Да по Совести ли? – растерялся Недан. – Он же один, как перст. Мать померла, отец где-то у Кривды с артелью рыбачьей утоп. Да вы на него поглядите, сами смекнёте, о ком вам толкую.

Недан обернулся к одному из сыновей и велел.

– Приведи Леньку-то! Пущай сам всё расскажет.

– Да на кой хрен мне его сиротские россказни? У меня ни минуты лишней на тебя нет, – Берислав вытащил и поглядел на часы без ремешка, которые хранил в подсумке на поясе. На берегу караван провёл двенадцать минут, а задержек больше часа он себе не позволял.

– Нет, вы послушайте, чего скажет! Я ведь о том говорю, что Лень видел, кто колодцы травил! А может не их, но тех, кто к нам ночью из лесу подбирался. Говорю же я вам, что он крайний на берег пришёл, а в лесу капище видел – не Родное, не наше, никто из наших такого бы не сварганил!

– Что за капище? – насторожился Воисвет. Лицо Берислава сморщилось от досады. Теперь он жалел, что свернул с дороги на Аруч.

– Сейчас Лень вам расскажет. Да вон же, ведут его, вот!

И правда, к кострам из толпы вытолкали мальчишку. Сын Недана тащил его за руку, малец выглядел жалко, на вид Зим двенадцать, не больше, кожаная рубашонка болтается без пояска, штаны короткие, до лодыжек, на голове шапочка, из-под неё рыжие патлы торчат, и сумка через плечо.

– Да не пойду я! – запищал Лень.

– Иди! Иди, тебя просят! Дружинники с Китежа, все в чешуе. Не уважишь – сломают!

Видя, что его упорство заметили, Лень выпрямился, одёрнул рубаху и сам бойцом зашагал к каравану. Лицо курносое и веснушчатое, серые глазки остро зыркают из-под пушистых медных ресниц.

– Гой вам, дяденьки, чего надо с меня? – остановился Лень в пяти шагах, но Неданов сын подтолкнул его ближе.

– Экий ты плоский да тощий, – фыркнул Берислав.

– Так ведь, как говорится: «Сладки гусиные лапки! – А ты их едал? – Нет, не едал, а мой дедушка видал, как дружинник едал...», – улыбнулся мальчонка и тут же получил затрещину от Недана, так что шапочка съехала на глаза.

– Не слухайте его, добры люди! Несёт, что на язык попадёт – хуже бабы!

– И откуда же ты такой мелкий да дерзкий на белый свет взялся? – обшарил его Берислав глазами.

– А из Тавритского городища! – подтёр нос парнишка. – У нас в Таврите все такие плоские ходят, животы к спине из-за податей Китежу поприлипали. Вот батька мой прошлым летом рыбу ловить подвязался к артельщикам, но видать на берегу его кого-то умеючи по башке тюкнул и концы в воду. До Зимы с мамкой ждали – не дождалися. На честном слове Зиму прожили, хлеб из пыли пекли, да похлёбку с паучками хлебали, а весной голодный бунт в Таврите случился. Тут и мать мою дружинники по голове кистенём отходили. Два дня пролежала, а на третий день померла. Вот и остался я один в Явьем мире. Как был, так и пошёл к реке, артельщиков поискать. Авось примут? К берегу вышел, здесь люди… пожалей сироту, накорми, как Радогостом завещано!

– Слыхали мы, как ты жрать добываешь! – засмеялись на машинах дружинники. Ленька потупился и пробубнил.

– Проголодаешься, так всяко хлеба добыть догадаешься.

Берислав громким вопросом оборвал смех дружинников.

– Это из-за тебя, что ль, костры днём палят?

– Да не… хотя да, видел я кое чего, так что со страху все поперетруха́ли.

Лень достал из-под рубахи затёртый шнурок, на котором, как перевёрнутая буква «А», висел оберег, и сунул его в рот для спокойствия. Королёк опустился к волхву на плечо, зачирикал. Берислав узнал символ Велеса, покровителя скотоводов, испокон Зим почитаемого в Таврите. Но после войны против Вана и христиан, тавриты лишились былого богатства. Да что христиане! Христиане отвоевались и ушли обратно за Кривду, а окольничий, наместник китежский, у тавритов, что при Ване, что при Берегине, правил жестоко. Голодные бунты вспыхивали в прежде богатой общине чуть ли не каждое лето, семьи скотоводов бежали, на детинец точили зубы засевшие в развалинах бунтовщики. Рассказу Леньки вполне можно было поверить.

– Дело как было-то… – продолжал рыжий мальчишка, – иду я, значит, по лесу, хищного зверя выглядываю или ещё какую беду на дорожке, и тут на поляночку вышел, а вернее на пустырёк не заросший. На пустырёчке том яма глубокая вырыта, водою залита, по углам четыре столба стоят из чёрного дерева. Никогда я таких столбов раньше не видывал, ни в Таврите, ни где ещё. На одном столбе вырезан дед – в руках палка, под правой ногой мураши, а под левой вороны. Усы у деда серебряные, глаза пустые и морда злющая такая, что поставь парное молоко рядом –скиснет! Нехорошо мне на душеньке стало, боязно, вот я и утёк. Неделю тут при добрых людях приживался, а давеча по темноте белого человека увидел: стоит смотрит на деревенских из лесу, кожу на нём как содрали, алое всё, за малым сукровицей не сочится.

– Вот ведь ты мелешь, – скривился Берислав.

– Истинный свет тебе говорю! Предками, Совестью, Родом, Мокошью, Стрибогом и всеми ветрами его заклинаю, нешто не веришь?! – округлил серые глаза пацанёнок.

– Ночью над лесом зарево было в той стороне, о которой Ленька брехал, – указал Недан на верхушки деревьев. – Кто-то возле нас во тьме ходит. Мы следы утром сыскали, трава примятая, но никто Белого не видал, один токмо Ленька заметил: может духа углядел, может чудище. Против людей у нас оружие есть, а вот против чудищ и духов токмо огонь. Боимся мы без костров оставаться.

– А чего от нас-то хотите? Чтобы мы духов у вас из-под деревьев прогнали? – снова посмотрел на часы Берислав.

– Вы Дружина, вы на защиту людей в Поднебесье поставлены, – удивлённо сказал одноногий, но пригляделся к равнодушному лицу Берислава и смекнул, что дружинники не хотят помогать или не могут. – Братцы, Родные, не бросайте вы нас! Прошлую ночь еле как пережили. При вас сила, а при нас два ружья да винтовка. Ведь ежели по темноте Белые эти сюда скопом заявятся, чем же нам отбиваться? Нам же деться-то некуда с бабами и детьми! Ни стен, ни ограды ещё не успели поставить, куды людей деть?!

– Даже часа на тебя нету, – отвернулся Берислав. – Мне к сроку нужно быть в Китеже. За опоздание головой, жизнью своей отвечаю. Из Аруча к вам на подмогу пошлю.

– Так и мы здесь жизнью заплатим! – закричал Недан в отчаянье. – В Аруч давно посылали, да никто же ещё не вернулся. А вы, как доедите, так аручи через день-два токмо помогут. Тяжко мне, знаю, что нет у нас энтого дня. Рядом зло рыскает, а нам бежать больше некуда. Да что же вы, Родноверные, своих братьев бросаете!

Берислав не ответил, только жестом указал бойцам вернуться в машины. Захлопали двери, гулко затарахтели моторы. Видя это, Недан отбросил костыль и тяжело повалился на камни.

– Батя, да ты чего! – сыновья подскочили к отцу, Ленька посторонился, два брата пытались поднять Недана, но тот, отталкивая их свободной рукой, продолжал корчиться на уцелевшем колене.

– Не трожь! Я сам обморозился, но детей своих вырастил. От отравы колодезной жену и младшенького не уберёг, а старшеньких хоронить не хочу! Хочешь ты, воевода, на коленях тебя молить буду. Оставь хоть шестерых солдат нам в охранение, хоть бы чем помоги!

– Встань, – велел Берислав и кулак его сжался.

– Не встану! На меня наплевать, на стариков, на баб, так хоть малых детей пожалей. Защиты просим, дружинники! Век тебя славить буду, коли поможешь, или век проклинать, коли сирых оставишь. Что ты за воин такой, коли делаешь не по чести!

– Встань и честью моей не торгуй!

– Не встану!

Берислав ринулся на него, но Воисвет его перехватил.

– Обожди, Берислав, потолковать надо. Хочешь не хочешь, а задержать груз придётся.

– Ещё один указчик нашёлся! Мало тебе? Шёл бы ты со своими задержками знаешь куда и к какому лешему, волхв?!

– Так ведь не зря при каждом воеводе волхв ставлен, – и бровью не повёл Воисвет. – Кто же ещё сильным мира сего хорошим советом поможет, когда придёт час выбирать? Говорю тебе, Берислав, не ставь груз выше живых людей, слушай волхва, ибо волхв следит зорко, не отошёл ли ты от Всебожия, а с тем не отошёл ли ты от самой Ксении, веру Предков для Родного народа в жизнь претворяющую.

– Одолел, гад! – сбросил Берислав ладонь Воисвета с плеча. Но Берегинино имя сработало. Он оглядел народ у костров, вставшего на колени Недана и свой готовый к отправлению караван. Речи волхва смутили Дружину. Они исполнят любой приказ воеводы, но к тяжести серебра прибавится ещё и тяжесть вины за брошенных без подмоги людей.

Берислав взял Воисвета за обшитое чешуей пальто и отвёл его в сторону.

– Ну, говори, что задумал.

– Вначале ты мне скажи, для чего убийцам воду в колодцах травить и ночью к оседлым подкрадываться?

– Дело тёмное, но понятное, – сказал Берислав. – Как при осаде врага воды и пищи лишают, так и здесь людей с насиженного места погнали. Да не просто погнали – к реке вывели, на узкий берег между Кривдой и лесом. Вот тебе и толпа, и не убежит, и защититься не сможет, ни за частоколом спрятаться, ни в домах отсидеться. Зато много слабых, голодных, больных.

– Значит на берегу бойня будет. Окольничий Аруча дружинников прислать не успеет, – подвёл итог Воисвет.

– У меня груз, – оборвал Берислав. – Я задерживаться не могу. Мне в Китеж надо. И так пожалел, что свернули!

– Не одним серебром Берегиня величится, но и добрыми поступками к людям, – с прежней вкрадчивостью говорил Воисвет. – Её чтят как прибогиню, всеведущую и всезнающую. Подведёшь Её, не поможешь, и Небесное Серебро не доехав до Китежа потускнеет. Отстоишь людей Родных, и на многие Зимы сам славен будешь, и Её силу и мудрость прославишь.

– Попусту не мели, – буркнул Берислав. – Говори сразу, что хочешь?

– Хочу, чтобы ты людей послал капище посмотреть, мальчиком найденное. Есть у Всебожья Родова и Тёмный лик, о котором люди в Поднебесье не поминают. Хоть и не чтим его и не славим, но никуда Тьма не исчезла и слабых духом выискивает. И находит, кто заранее себя умертвил, кто считает жизнь не даром Богов, а своим тяжким бременем, кому течение живого болью в душе отдаётся, потому как он сам отвернулся от ПриРодного и заплутал, потерялся. А ещё есть такие, кто нарочно Тьму к себе призывает и играется с ней, силы спрашивает. Такую нечисть находить надобно, капища её чёрные рушить, не давать Тени на Свет появляться.

– Не мути, – огладил Берислав утомлённо свою лысую голову. – Пророчества, волхв, для мужиков тёмных оставь.

– Не о грядущем пророчества, а о том, что уже рядом с нами, – заключил Воисвет. – Дай мне час, и позволь, чтобы Ленька меня к капищу проводил. Поглядеть нужно на идола, тогда и пойму, кто на деревенских затаил злобу и велика ли боязнь на берегу оставаться. Нельзя уезжать, пока не изведаю.

– Один не пойдёшь, людей тебе дам.

– Нет, отряд мне не нужен, лишь мальчик, – не согласился Воисвет. – Я же не воевать. Узнаю правду в лесу и вернусь тихо.

– Один не пойдёшь, – надавил Берислав. – Бери тогда Ждана. И чтобы в лесу не случилось, если вы больше часа задержитесь, груз отправляется к Берегине и точка.

– Воля твоя, – кивнул Воисвет, и они вернулись к дружинникам, Недану и Леньке.

– Будь по-вашему, мы проверим, чьё вы капище отыскали, – объявил Воисвет. – Никто из Белых волхвов в таком месте требы не клал и славу не возносил, истинно говорю. Может и чудовищ отыщем с ободранной кожей. Мальчик нас отведёт.

– Кто, я? Ну нет, дядьки, я не согласный! – вдруг взбрыкнул Ленька. – Вы чего думаете, я недоумца с одного конца к ямине этой поганой вертаться? Ну не-е, не-не-не-не, ищите другого себе дуралея. Ишь, чего надумали: сами мордовороты, до глаз оружьем завешанные, а слабого сироту к нечисти на потеху тащить – это дудки!

– Не пойдёшь сам, за отказ помогать Небесной Дружине мы тебя расстреляем, – обещал Берислав.

– Ай, раскидают мои потрошочки, ручки ножки порежу-ут, – начал выть ещё пуще Ленька и натянул шапочку на самый нос. – Ай, не пойду, лучше здесь застрелите-е! В тёмный лес к разным тварям на ужасти сами топайте, коли охота-а!

Берислав расстегнул кобуру, но мальчика заступил Воисвет. Он подошёл к Леньке, подождал, пока тот наорётся и спросил примирительно.

– Чего ты хочешь, чтобы нас до капища довести?

Ленька сразу притих, вытер нос и полюбопытствовал.

– А мне в караван с вами можно? До Чуди добраться, а то по лесным дорожкам разбойники-Шатуны всякие мыкаются и голодные звери: ограбят, убьют и косточки мои обглодают.

– Взять вора в конвой? Может тебе ещё штаны с себя подарить? – ухмыльнулся Берислав его дерзости. Дружинники за спиной так и грохнули смехом.

– А, ну так ты снимай да дари, дядя, коли охота. Я от добра отказываться не гордый! – Ленька даже выставил тонкие ноги в коротких штанах.

– Время уходит, – напомнил волхв. Берислав по-сентябрьски нахмурился и подозвал к себе Ждана.

– Вместе в лес отправляетесь, – приказал он. – Прикрывать волхва будешь, и только попробуй один обратно вернуться. А ты… – обратился он к Леньке, – обманешь или не туда заведёшь, вместо Чуди колесо тебе светит. Знаешь, что это такое?

– Знаю. – Ответил Ленька, и весёлый огонёк в глазах мигом пропал. Видел, должно быть, как на колесе тем, кто с Китежем несогласный, ноги и руки ломают и с размаху молотом по груди бьют.

*************

– А каков он из себя, этот Китеж? – спросил Ленька, перебираясь по брёвнышку над позеленелым от времени бетонным стоком. Лес поглотил небольшой городишко и так сильно разросся, что кирпичные стены рухнули под напором деревьев, трава и кустарники раскрошили асфальт. Из зарослей торчали ржавые остовы детских качелей, корпуса машин причудливо повисли на ветвях деревьев. Ещё полвека Оттепели и от города совсем бы ничего не осталось.

– Китеж большой. Не знаю, о чём тебе рассказать. Неужто никогда не бывал в нём? – спросил Воисвет. Вместе со Жданом они брели вслед за Ленькой, но никак не ожидали обнаружить в лесу столько старых домов. Маленький королёк перелетал то на кирпичную стену, то на еловый сук, то на разбитый фонарь, чирикая и словно разведывая дорогу.

– Куда мне! Окромя Тавритского городища ничего не видал, – пожаловался Ленька. – Так, пару деревень по пути к реке, дак это ж разве Китежу ровня? Расскажи хоть, где там живёшь, какое тепло у тебя?

– Двухэтажное.

– Ох ты мамочки, не протопить же такое!

– Оно не моё, моего отчима. Он при Берегине знатный советник Бритоус. Может слыхал? Женился на матери и в тот же год мы в терем к нему перебрались. Терема в Китеже знатные. Видел бы ты, как после дождя над стальными крышами из чешуи ясные искорки загораются, будто дворцы из сказки явились. В озёрной глади резьба ажурная отражается, купола и скаты блестят, мосты в красный цвет Живицы выкрашены. Артель мастеров за одно лето такой дом построит, что и очам, и сердцу отрада. А умельцы в Китеж – столяры, плотники – со всего Поднебесья съезжаются. Каждый в Озёрном Городе труд свой прославляет. Сто домов по три этажа, двести по два этажа, а одноэтажных домов по окраинам и вовсе не счесть, но все до единого с разукрашенными наличниками, вереями резными, с жар-птицами на коньках. На берегу озера храм Мокошин стоит, где мудрость Предков хранится, и целомудренные девицы-предсказательницы живут. Из вод того самого озера наша Прибогиня к Великой Жрице в образе рыбки явилась. Как вышла на берег, золотая чешуя с неё осыпалась, и стала Ксения будущее чаровать и славить Всебожье Родово, и самых мудрых волхвов наставляла, как следует мудрость Родову в Поднебесье нести. Когда же бессовестный Ван на неё покусился, молния с Прави слетела и поразила его, так что тот почернел. Не дали Боги чистоту своей посланницы осквернить. Стала Берегиня сама над всем Поднебесьем править, врагов побивать, а друзей к себе в белокаменный кремль приваживать… как и отчима моего чинами возвысила.

– Не больно ты радуешься, когда про него говоришь, – приметил Ленька. – Небось лютый мужик. Ты от него в волхвы сбежал, что ли?

– Никуда я не сбегал, – рассмеялся Воисвет. – По велению души своей в ученики к старцам пошёл, чтобы мир чувствовать по ПриРодному.

– Чего чувствовать? – Ленька спрыгнул с мусорного бака у гнилых гаражей. Впереди стоял дикий нехоженый лес. – Я вот мир чую, когда в животике сыто, тогда и о разной ерунде вольно думается: и об облачках, и о птичках, и куда речка катится, и как травинка растёт. Но в иное время все мысли за сладко покушать цепляются.

– Вот оттого мы и не видим мира, – улыбнулся ему Воисвет. – А ты оглянись… – обвёл он рукой росточки травы и старые сосны до неба, – прислушайся… с хмари падает снег, по весне тает, в земле растворяется, из земли по стволам древесными соками поднимается. Что было водой, то станет дыханием самого Рода, слезами Его и кровью живительной. Через деревья, через шёпот ветров и через звон воды в ручье с нами сам Род разговаривает, ты послушай! Вокруг сила божественная, пусть она в сердце проникнет. Каждый день дышишь ей, с пищей в себя эту силу вбираешь, но не слышишь потаённое Рода сказание. Давай вместе прислушаемся, и ясно нем станет, отчего мир таков и почему в нём по Совести надо жить.

Воисвет остановился, присел на корточки и загрёб лесную землю ладонью. Королёк кружился над ними с бойким свистом.

– Мать-Сыра-Земля жизнь хранит, будто зёрнышко малое. Световит озаряет её и жизнь поднимается. Стрибог тучи приносит, Перун гром и молнии мечет с дождями, злу на погибель, праведным на урожай. Велесе с Деваной добычу взращивают охотникам, Святибор леса бережёт, Купала вздымает и гонит речную волну. Дажьбожьи внуки под заботой Божественных Предков живут, пока Чуров своих почитают, в семьях обычаи хранят и ведают откуда пошли их рода. При всяком деле доброму место – в этом Всебожье Родово. Волхв всего-то людям и нужен, только чтобы главного посреди суеты не забыть, чтобы научиться слушать ПриРодное, ибо сами мы – то, чем Род Отец нас питает.

– Вот, когда он так говорит, у меня на душе будто птички поют! – заулыбался сквозь бороду Ждан. – Не просто человечком себя малым чувствуешь, а что мол не зря родился́, что мол внук богов.

– Хорошо бы оно, конечно, воздухом да водою питаться и лёжа брюшком к небу мечтать, какой это святой тайной Род тебя накормил. Но только одного этого мало! – хихикнул Ленька.

– Люби малое и великим овладеешь, сделай шаг и на гору взойдёшь, – Воисвет отряхнул руки от земли и подступил к высокой ограде, как к той самой горе. Бетонные плиты накренились, но всё же стояли. Что справа, что слева тянулся забор, значит нужно было через него перелезть. Воисвет подпрыгнул, схватился за край плиты, подтянулся. За ним легко вскарабкался Ждан с автоматом и сел на вершине, перекинув ногу и наблюдая, как Ленька полезет за ним. Лень отступил, поплевал на ладони и разбежался. Он ухватился за верх забора и повис, как сопля, болтая в воздухе тоненькими ногами.

– Экий ты развисляй! – посмеивался над ним Ждан. – Маловато силёнок разок подтянуться? Как же ты её в первый раз перелез, когда от капища бегал?

– А там бугорок с той стороны, оттуда легче! – пыхтел Ленька. Ждан глянул вниз. И верно, со стороны леса насыпало холмик. Воисвет как раз стоял на нём в ожидании, когда они спустятся.

– Ну ты и худосошный! Встань на полено – свинье по колено, – продолжал потешаться Ждан. – Куды такой уродилси!

– Лучше бы подсобил!

Ждан одной рукой схватил Леньку за шиворот кожаной рубашки и подтянул его, другую руку просунул ему между ног, чтобы сподручнее его через забор переваливать. Ленька завизжал тонким голосом, взбрыкнул, сам со стороны леса шлёпнулся, а Ждана пинком в город отправил.

– Да ты сьто, мать твою женсину, охренел?! – загромыхал Ждан за забором.

– А чего он хватается! Чего хватается, леший! – вскочил Ленька и уставился на волхва и зарделся, как помидор.

– Тихо вы! – шикнул Воисвет. – У леса тоже есть уши.

Ждан заворчал за забором, Ленька поправил сумочку на плече, надулся и отошёл от волхва на два шага. Вдруг Воисвет заметил в траве жёлтый кругляшек и поднял вещицу.

– Гляди-ка, твоё?

Ленька мигом увидел у него в руке золотую монету и испуганно ахнул.

– Ой, так это точно моё! Мне оно очень надо. Отдай...

– Так на и возьми, – протянул Воисвет золотой. Ленька не просто сцапал монету, а будто выхватил чужое счастье и спрятал её в сумку под ворох тряпья.

– Только золотишко-то христианское, – заметил Воисвет вполголоса, пока Ждан не перелез через забор. Он не спросил откуда у Леньки монета, которая могла его и одеть, и накормить досыта… и до тюрьмы довести, попадись она на глаза не тем людям.

– Не боишься с таким грузом по Поднебесью ходить? Кто с монастырским золотом к ясакам или дружинникам попадётся, тот христианским шпионом считается.

– А я её заработал. Это моя монетка, она у меня только одна, для очень-очень важного дела, – также тихо ответил Ленька.

– Значит, заработала и взять золото не побоялась? – легко спросил Воисвет.

– Не побоял… – начал было Ленька и тут же запнулся на полуслове, вскинул острые серые глазки и твёрдо договорил. – Не побоялся! И нечего шуточки тут со мною шутить.

Ждан наконец-то перелез через забор и, покряхтывая, спустился.

– От насего часа сорок минут с малым осталося, – сказал он, поглядывая на часы. – Успеем обратно к Бериславу-то?

– Должны успеть, – прикинул Ленька. – Отсюда совсем немножко осталось, глубже в лес, а там и столбы чёрные с лицами. Людей на капище я не видал, только спине щёкотно, словно кто-то за тобой подглядывает. Поганое место, боязно мне там и странно.

– Иные твари только на обычных людей нападают, а странных не трогают, – с любопытством посмотрел на него Воисвет. Ленька словно этого и не заметил, и скорее повёл их по лесу.

Заросли вокруг загустели, погода испортилась, даже полуденное небо потемнело и по деревьям расползлась красная гниль. Вместо трав под ногами захлюпала болотная тина, вместо кустарников топорщились чахлые веточки, вместо листьев на них – мокрый мох с паутиной.

Ленька то и дело вертел головой.

– Что же это? Не было тут ничего этого, когда я ходил давеча.

Воисвет мрачнел с каждым шагом. Королёк больше не летал по округе и опустился к нему на плечо. Ждан тоже почуял, как веет от больного леса угрозой и держал автомат под рукой.

– Земля умирает. Ни зверей, ни птиц – всё сбежало отсюда, – шептал Воисвет, осматривая землю под сапогами. Он не сразу заметил, как вокруг заклубилась красноватая дымка. Но не сам туман покраснел, а хмарь сочилась кровью вместо дождя, плотно окутала верхушки деревьев, из леса пахнуло железом. Дышать стало трудно, сердце Воисвета тяжко забилось о рёбра, барабанный стук отдавался в ушах, нарастал, как агония насаженного на кол человека.

– Долу. – Шепнул кто-то на ухо короткое слово, как чужой вздох в темноте. По коже пробежали мурашки. Гнилостная земля поглощала звуки шагов, лишь тяжёлое сопение Ждана и шорох кожаной Ленькиной рубашонки подсказывали Воисвету – он ещё не один. Но он не видел и на два шага вперёд, всё тонуло в густом алом мареве.

– «Долу». – Вновь коснулось ушей.

– Слышите? – спросил Воисвет. – Кто-то на древнем наречии нашёптывает: «Вниз. Вниз».

– Нисего такого не слысу, – пожал Ждан плечами. Стоять в полумраке и слушать неведомые голоса ему совсем не хотелось. – Погода только испортилася, затуманило всё.

Ленька ничего не ответил, но по взгляду мальчика Воисвет понял, что он тоже услышал древнее слово и сильно перетрухнул.

– Колодцы отравленные, дома брошенные, чёрный идол на капище, мёртвый лес, звери и птицы сбежавшие… нет, я раньше о таком слышал, – сказал он, остановился и поднял глаза. – Ждан, Ленька, уходите отсюда. Дальше пойду один.

– О как! Ты приказ Берислава запамятовал? – возмутился дружинник. – Я без тебя не вернуся, да и так, без всяких приказов его, тебя не оставлю, чай не первый год вместе.

– Так и мне опричничек ваш этот лысый ухи открутит если вернуся без вас. У-у, какой бык этот ваш воевода, – сказал Ленька, но глазами умолял его отпустить, и только страх перед Бериславом не давал ему сбежать обратно на берег.

– Тогда возьми вот что… – Воисвет снял с груди медальон в виде древа с поднятыми ветвями, – покажешь его воеводе, тогда он поверит, что я сам тебя отпустил. Ты меня до места довёл, значит уговор выполнен. Тебя возьмут в караван и отвезут к Чуди.

Ленька взял медальон, королёк перелетел к нему на плечо. Из груди мальчика вырвался вздох. На обратной стороне медальона были выдавлены два пересекшихся круга.

– Ну всё, беги скорей! – велел Воисвет. Ленька пустился назад через лес, Воисвет же поглядел на Ждана с оружием наготове.

– Если со мной остаёшься, тогда держись рядом. Услышишь что-нибудь страшное или увидишь чего, так сразу скажи.

– Чего это я должон увидать? – Ждан приглядывался к каждой тени в дымке между деревьями.

– Что-нибудь… нечеловеческое, – с трудом объяснил Воисвет. Ждан только кивнул, и они двинулись дальше. Ступая по чахлой траве, Воисвет прислушивался к своим чувствам, не вернётся ли шёпот? Четыре года обучения у старцев – слишком маленький срок для знания волшбы Нижнего Мира. И на двадцатый год в самом конце обучения не всякий волхв мог освоиться с силами Пекла. Значит тот, кто шептал слово «Д0лу», был гораздо сильнее волхва, раз сумел вложить свою речь ему в голову.

Деревья впереди расступились. Ждан с Воисветом вышли на тот самый пустырь, о котором рассказывал Ленька. Из тумана появились четыре тёмных столба с грубо вырезанными мрачными ликами. Прямо на Воисвета смотрел злой старик с пустыми глазами. Остальные идолы смотрели в обратные стороны. Их лиц он не видел, но знал из поучений старцев, что один кумир – женщина с серпом и чашей в руках, второй – воин с тяжёлыми веками, третий – настолько тощий мужик, что выпирают рёбра под кожей.

– Долу. – Опять позвал голос. Ждан приподнял автомат, хотя не слышал призыва, и водил прицелом по капищу. Пусть он ощущал меньше волхва, но должно быть сердце ему подсказало, что за ними приглядывают.

Воисвет подошёл к старцу с серебряными усами. Такого идола нельзя было встретить ни в Китеже, ни в каком любом другом городе Поднебесья. Воисвет сам впервые видел Чёрное Капище, хотя не мог сказать наверняка, что Богов Нижнего мира совсем нигде тайно не почитают.

– Покровитель безумия, разрушающий чары, отец болезней и разложения, напасть для вражьего воинства, хозяин злых сил и Змий над Симарглом верх одержавший, кто пал от длани Сварожьей, но хитростью и лукавством заточил во льды солнцеликого Дажьбога… оставь в покое людей. Зачем ты явился и призвал Жену-Смерть со своим воеводой и повелителем голода? Живым живое, мёртвым мёртвое. Кто из живых заклинает тебя нести в Яви смерть?

Кумир ответил тихим всплеском воды. Воисвет обошёл истукана, но в тумане чуть не сорвался в яму с водой. Четыре идола стояли по углам квадратной ямины. Воисвет заметил, как в воде плывёт нечто большое. Он осторожно опустился на колени и пригляделся. Яму, сколь бы она ни была глубока, заполнили груды мешков, так что и воды над ними плескалось немного.

Рядом снова что-то взбугрилось, поплыло, так близко, что он смог дотянуться рукой. Под пальцами заскользила склизкая ткань. Кряхтя от старания, Воисвет подтянул мешок к краю и только тогда разглядел, что сжимает край домотканой рубахи, под водой же клубилось тёмное облако женских волос.

– Ждан, ты где?! – отскочил Воисвет от покойницы.

– Долу.

Ждана не видно, он потерялся в тумане.

– Ждан, где же ты?!

– Долу.

Между кумиров заплескалась вода. Воисвет поспешил на звук и увидел, как Ждан отложил автомат и тянется с края ямы к воде.

– Не трогай! – закричал Воисвет и бросился к другу. Солнце на красном небе стянулось в одну малую точку, капище заволокла жуткая алая ночь. Посреди темноты опьянённый чужим голосом Ждан был готов упасть в яму.

– Долу, Долу, Долу!

– Вниз, вниз, вниз! – повторил Воисвет и успел схватить Ждана за шиворот и оттащить его от воды. Ждан замычал, заворочался, хотел сбросить с себя его руки.

– Да что же ты делаешь! – оттягивал его Воисвет. Из ямы повеяло сырым холодом, туман расступился.

– Так ведь плачет он, на руки просится! У тебя то нет никого, ты не знаешь! Плачет, не уж-то не слышишь? – со слезами рвался к яме дружинник. Несмотря на усилия Воисвета, он шаг за шагом подползал обратно к воде. Воисвет упирался, тянул его прочь, но Ждан снова встал на краю на колени и протянул руки вниз.

– Слышу тебя! Слышу! Дай мне его скорее, возьму! – сипел он. Звёзды рассыпались кроваво-красными брызгами на чёрном небе. Тёмный мир обступил капище, голос призывал спуститься помочь. Как бы Воисвет не противился – невольно сам заглянул за край ямы. В воде маячила белая, словно вылепленная из снега женщина, на перетянутом бесчисленными ремнями теле горели алые татуировки. Словно стенающий призрак она протягивала в руки Ждана младенца. Рот и глаза того были плотно забиты землёй, тонкие ручки посерели и скрючились.

– Изъмета! – жалостливо стенала белокожая ведьма. Ждан тянулся к ребёнку, Воисвет тащил его прочь и не давал коснуться младенца.

– Как плачет он! Помочь матери надо! Мучается, родимая, в яме с дитём, – сипел Ждан и слёзы стекали по его бородатым щекам. Он не видел, что малыш откинул головку назад и совсем не шевелится. Чем занималась колдунья, какое тёмное дело творила на капище! Босые ноги ведьмы скользили по спинам покойников, вырытых из земли и утопленных в яме, пятки путались в месиве женских волос, опирались на бородатые лица мужчин. Каждая деревня оседлых, где отравили колодцы и не сожгли трупы, пополнила чёрное капище требами. Люди лежали вповалку, ледяная вода звонко чавкала и пузырилась между телами.

– Мир Явий – не место для Нави! – прокричал Воисвет. – Владыка наш, Велесе, взываю к тебе! Отче над Богами тёмными-таёмными, волхв Богов и Бог волхвов. Сберегаешь ты Калинов Мост днём да нощию. В дивах неба в пределах земли да в реках огненных – защити!

Ждан наконец-то коснулся младенца, но лишь ощутил холод трупа и вскрикнул. Ведьма крепко схватила его за запястья, её кроваво-красные глаза альбиноса заблестели от радости.

– Ўмрeжити, человък! – прошипела она через острые зубы.

– Сгинь нечистая сила! Тащи меня, Воисветуска! – завыл Ждан, стараясь отцепить её руки. Воисвет потянул его прочь, но белобрысая ведьма не отпустила и выскочила на руках Ждана из ямы. Они упали и лихорадочно отползли прочь. Ведьма наступала на них шаг за шагом. Красные татуировки овили её тело от пят до макушки. Со всех сторон из тумана выступили другие тени. Сначала Воисвет думал, что это очередной морок, но вскоре разглядел за дымкой десятки мужчин, наблюдавших за ними; таких же беловолосых, с красными татуировками по всему телу.

– Вскую явилси, вълхв? – с надменной улыбкой спросила ведунья. – Жи1ти не хоче?

Она вынула из-за набедренного ремня костяной нож с узким лезвием. Воисвет не обманывался, пусть нож слишком хрупок для битвы, но стоило ведьме овладеть человеческой волей, и жертва сама подставит ей горло. Ждан забыл про оружие, да и не помог бы ему автомат, их окружили!

– Побити мя хоче? Азмь есмь слaвящий Велeса! – закричал Воисвет. Ведьма застыла, в красных глазах промелькнул интерес.

– Языц Нави ведаешь? – каждым словом она будто втыкала иглы в слух Воисвета. Белоснежная рука с ножом опустилась. Каждый воин из её племени и без того держал какое-нибудь огнестрельное оружие или лук. Смерть уставилась на него десятками бледных лиц неизвестных доселе подземников.

– Николиже не ведает, азмь един ведаю. Азмь есмь вълхв зeмли Поднебесной! – жадно выпалил Воисвет. Старцы научили его древнему языку Нави: «Навь глаголит тако же, яко надлежит мёртвым, и на сие дан им мёртвый язык».

Ведьма указала остриём ножа на Воисвета. Костяной клинок словно сам продолжал её длань.

– Ти есмь вълхв... – огласила она и перевела нож на Ждана, – ти есмь кметь...

После чего указала рукой на себя.

– Азмь есмь Вълк! Живота вaмо дaруем, або ведyщь ти. Теците!

Алые глаза вспыхнули властным огнём. Ведьма ткнула клинком прочь от капища.

– Теците!

– Уходим, Ждан, подымайся! – Воисвет впопыхах помог ему встать. Морок ослаб и день просветлел, дымка между чёрными идолами растаяла. Охотников вокруг оказалось так много, что, прикажи ведунья напасть, ни Ждану, ни Воисвету бы не уйти. Но видно она берегла капище, для затопленной ямы годились только тела из разрытых могил.

За спиной Воисвета раздался хохот ведьмы. Он бежал вместе с Жданом сквозь лес, чтобы быстрее предупредить народ у реки, иначе на капище станет ещё больше мёртвых. Проклятый род взывал к силе Тёмных Богов, кого оседлыши не славят и требы им не кладут, ибо требы эти – жертвы кровавые и люди замученные.

*************

Осталось восемь минут, конвой торопился в дорогу. Берилсав вложил часы обратно в подсумок и обернулся к схваченному Леньке. Как только парнишка выскочил из леса один, его поймали дружинники и привели к воеводе. Капризная погода снова испортилась, ветер пригнал тучи и осыпал людей мелким весенним дождём.

– Ты что же, в лесу их бросил? – подошёл Берислав к мальчишке. Маленький королёк кружился над ними и звонко чирикал. Лень прижал к груди сумочку и протянул в руке медальон, похожий на дерево.

– Это волхв мне дал и велел уходить, как только я на капище их довёл… боязно там!

– Ну да, капище… там и дружки твои прячутся? Они же волхва подкараулили и прикончили и добычу сграбастали? Тебе медальон… а им остальное.

Ленька побледнел, на лице у него остались одни веснушки и испуганные глаза.

– Вернулся бы я к вам тогда, как же! Чего вы мне не верите? Я же правду рассказываю!

Берислав положил ему на плечо тяжёлую как железный лом руку. Рыжий мальчишка под его взглядом сделался ещё меньше.

– Потому что ты вор, клейма на тебе нет. В караван захотел, умыкнуть чего вздумал? Небось у тебя полная сумка краденого и среди прочего добро Воисвета? Обыскать.

Дружинники ринулись было к Леньке, но тот с тоненьким визгом вывернулся у них из-под рук, проскользнул мимо Берислава и бросился прочь. Но недалеко убежал, Леньку тут же поймали и как бы он не кусался, как бы не бился, потащили обратно. По дороге он расставлял ноги, кричал и мешал себя волочить.

– Дяденьки, пощадите! Я же сам в тёмный лес по вашей воле вернулся, за что же вы меня тащите?! Отдайте сумку! Не ваше там, не берите!

Возле костров собрались люди. Женщины шептались да охали, мужики с пониманием кивали. Никто бы не заступился за Леньку перед дружинниками, никому он здесь не родня, только приблудный мальчишка. Пусть и жалко его, но против Китежа не попрёшь и худого слова в лицо воеводе не скажешь.

Чтобы он не визжал, один из ясаков стукнул его под рёбра. Ленька закашлялся, ноги враз подкосились. Дальше к машине его волокли как мешок. Берислав взялся сам обыскивать сумку. Первым делом он вытряхнул тряпьё и сухие корочки хлеба, вилку и ложку завёрнутые в лоскуток, но тут к нему в руки попалась связка из оберегов. На сыромятном ремешке болтались христианские крестики и амулеты сразу всех богов Поднебесья.

– Это что такое, гадёныш? – схватил воевода Леньку за рыжие волосы.

Тот затрясся, на курносом лице сквозь слёзы проступила улыбка.

– Это само Всебожие Родово!

– Тебя ещё за машиной на привязи не таскали, – заскрежетал Берислав зубами. – Доедешь до Чуди, ни клочка шкуры на тебе не останется!

Он вновь запустил руку и нащупал в сумке что-то круглое и увесистое, но дружинники возле леса окликнули.

– Волхв со Жданом вернулись, живые они!

Берислав бросил сумку Леньки на заднее сиденье машины и пошёл встречать Воисвета. Остановившись и скрестив на груди могучие руки, он наблюдал за возвращением своих горе-разведчиков.

– Плохо дело, Берислав, плохо! – ещё подбегая, начал объяснять Воисвет. – В лесу капище Навье, вокруг него целое племя: белокожие с красными узорами по всему телу. Никогда прежде таких не видал: травят воду и землю, и покойников из могил вырывают для колдовства. Это они людей к реке выгнали из деревень. Как стемнеет – явятся и перережут всех за милую душу!

– Вот зараза, набега нам ещё не хватало, – выругался воевода. – Разъезды не зря доносили, что племена с запада на восток перетягиваются. Какого лешего им в норах своих не сидится? Четыре деревни погублено…

– Ещё не погублено. Берислав, надо людей защитить, уезжать нельзя!

– Знал я, что всё так и обернётся… но мы-то что можем? Двести человек в караван не залезут, к Аручу сами до темноты не доедем, и не одного бойца на берегу не оставлю: в лесу Навь, а нам главное довезти груз.

– Их тоже не бросишь, это же наши люди, твои! – указал Воисвет на деревенских. Тотчас королек присел к нему на плечо, будто поддерживая верного друга.

– Ну, будет, будет тебе, Воисветуска! – опасливо зашепелявил Ждан, поглядывая на воеводу. – У Берислава тосе сердце не каменное, ты с ним у степей не стоял, Шатунов из-под Кроды не высибал, Тавритских бунтарей не приструнивал. Он людисек поболее твоего спас. Придумаем сто-нибудь, мы придумаем!

– Нечего думать, есть выход, – тяжело вздохнул волхв и повернулся к мосту. – Людям надо на другой берег идти, сами они ни за что не решатся, только с разрешения воеводы.

– Да ты что, балабол, наших людей отдаёшь христианам?! – чуть ли не взревел Берислав. – Чтобы чернорясые их на поклон в Монастырь потащили?! Ты же не только Берегиню позоришь, ты голос Предков и волю Сварожичей предаёшь! Да за это тебя из волхвов выпереть мало, на суде отвечать будешь! Или думаешь такую толпу христиане у себя на берегу не заметят? Да тут же объявятся!

– На то и уповаю, – всё так же обречённо сказал Воисвет. – Пусть люди перейдут Кривду, Навь за мостом тронуть их не посмеет, а на нашем берегу им погибель. Оставишь их здесь, и не будет Доли у них эту ночь пережить. Спасай людей, Берислав! Не волхва здесь нужна воля, а приказ Китежского воеводы. Если будет Берегиня судить, так пусть хоть голову с меня снимет – сам повинюсь перед ней, что это я выдумал народ через Кривду вести.

– Нашёл чего обещать, когда за моим приказом спрятался, – поднял его на смех Берислав. – Оба голову потеряем, если Ксении не понравится. Ты с ней два раза на капищах, да по праздникам виделся, а я знаю, какая она… в гневе.

Он по бычьи тяжело опустил лысую голову и растёр капли дождя. Дружинники слушали в тревоге и переглядывались.

– Так что же? Решай, – подтолкнул волхв.

– Ах, змеюка ты подколодная! – разрычался Берислав сокрушённо. – Добро, будет тебе переход через Кривду, позволю. Эй, ты! – крикнул он Ждану. – Веди-ка сюда того одноногого! Пусть людей собирает и через мост к христианам ведёт. Заартачится – нынче же ночью подземники их перережут. Скажи ещё, что мы капище в лесу отыскали. Проклятый род на них в глуши собирается.

Ждан кивнул и потрусил к людям возле костров, чтобы отыскать там Недана. Воисвет с облегчением улыбнулся, но лишь до поры, пока не заметил Леньку возле машины. Лицо у мальчишки было заплаканное, он зажимал руками живот.

– А мальчика-то ты зачем обидел? Я же медальон ему дал, чтобы его в караване до Чуди подбросили.

– Много ты кого к нам в караван берёшь, – недовольно проворчал Берислав, указывая дружинникам собираться в дорогу. Низко забасил мотор БРДМ, закачались обереги на пулемётах, бойцы забрались на броню.

Воисвет подошёл к Леньке, положил ему ладонь на живот и спросил.

– Сильно тебя?

– Худо, когда сытым бьют, из животика тогда всё обратно на землю тошнится – жалко. А голодным бьют, только слёзоньки капают, а так ничего, можно сдюжить, – поморщился Ленька. Стоило Бериславу отвлечься, как он схватил с заднего сидения машины сумочку и кинулся собирать своё рассыпанное по берегу барахло, даже четвертушки сухарика не оставил.

– Правда меня до Чуди подбросите? – поглядел он на волхва снизу-вверх.

– Подбросим. Только вот, если встретимся снова, я тебя, наверное, не узнаю? – с тёплой улыбкой спросил Воисвет и тише добавил. – Золото спрячь, но крепче монеты себя береги. Если Чудовы сторожа алтын углядят, так сразу в яму тебя посадят.

– Золотишко мне на то и надобно, чтобы в Чуди показывать, – лукаво улыбнулся Ленька. – Есть ещё на свете добрые люди. Добротой их и проживу!

Воисвет не стал спорить, но покачал головой.

– Дурёха ты, не злых бойся и добрых ищи, а добрых страшись, кто зло сделать может.

*************

Женя бормотала так быстро, что речь слилась в единый журчащий поток. Она стояла на коленях посреди снежного поля, рядом, сужая круги, бродил белый призрак из света, едва различимый в метели. Чем быстрее Женя с ним говорила, тем настойчивее он приближался.

– Господи, холодно! Обл… облегчи мне! – взахлёб выкрикнула она, и это были единственные слова, которые ей удалось разобрать из собственного речитатива.

Резкий вдох и она в клетке, зажатая с двух сторон телами людей. Женя проснулась, но ещё была одной ногой в мире метелей и холода, и лишь спустя миг осознала, что клетка эта – всего лишь бронеставни автобуса, а люди вокруг – давно знакомые ей дядя Егор и Василий. Во время пути Женя уснула на плече у Егора, но кошмар вытолкнул её вновь в реальность. Крейсер усердно работал двигателем и катился через вечерние сумерки. Ехать оставалось недолго, от Старого Кладбища христиане добрались бы в Обитель ещё до заката.

– Что, дурной сон? – Егор приобнял её и плотнее укутал под своей курткой. На ставнях машины поблёскивали капли дождя.

– Дурной сон… – эхом отозвалась Женя, – с тех пор как повстречалась с Навью, мне всё время снятся дурные сны. Словно кто-то во снах меня караулит.

– Если человек большой страх пережил, ему многое чудится. Люди иногда даже меняются…

Егор задумался о чём-то своём и далёком. Он теперь часто недоговаривал, у него тоже появилась какая-то тайна. В Монастыре жизнь всегда была непростой, но в детстве и юности Жени он ничего не скрывал. Или так ей в ту пору казалось? Или же у Егора появилась зазноба, но не из Обители, а селянка или язычница из маленьких деревень, куда он водил караваны? Невесёлые мысли затуманивали голубые глаза и лицо Егора то и дело печалилось.

– Золото… – сказала Женя, вспомнив о маленьких деревнях. Егор вопросительно глянул.

– Какое золото?

– Шатун на кладбище говорил, чтобы мы «своё золото жрали вместо харчей», значит у них в деревне голод начался. Мы взымали долги, и его деревня отдала слишком много. Не из-за наших ли караванов он очутился в бандитах?

Василий услышал её рассуждения и пробурчал.

– Слушала бы ты их больше, они тебе наплетут. Могут и послезливее байку придумать, мол: «Не мы таки, а жисть така!». А что же делают? Убивают и грабят. Плохо ты с Шатунами знакома, чтобы вот так к ним жалобиться.

– Я никогда последнего не забирал, – со своей стороны ответил Егор. – Пусть я не один в казначействе. Другие, может, усердствуют и никакой меры не знают, но, опять же – не для себя, для Обители.

Женя посмотрела внимательно и быстро заговорила.

– Вы приезжаете в общину, приучаете людей к деньгам, хотя до этого они менялись едой и вещами. За каждого работающего человека вы дарите старейшине один алтын – плата за силу, за выживание, за пользу Монастырю. Кажется, что это немало, но редко, когда в общине живёт больше ста человек. Для нас это – невеликая трата, а вот для оседлышей… Любому селу и деревне нужно оружие, инструменты, вещи кузнечные, лекарство, ткань, зимняя одежда и обувь. Всё это может дать Монастырь: трудники в мастерских работают целое лето, пока не окрепнет мороз, трудницы шьют с утра до позднего вечера, пока глаза не заноют. Но ничего из товаров Обители вы за еду или вещи не отдаёте. Вы требуйте продавать товар за золото, и платите тоже золотом, а община не зарабатывает с этой торговли и пяти алтынов за год. Не беда, могут показаться заезжие торговцы из Поднебесья и вести мен с деревенскими за серебро. Но один алтын – это десять серебряных берегинь: так сказал Монастырь, так меняют золото на серебро в Кроде, и заработать на торговле с язычниками не получается. Куда не кинь, кругом клин и долговая ловушка. Подаренные монеты быстро иссякнут, оседлым приходится брать товары Монастыря в долг, и мы также берём общины за горло. Без нас у них не будет патронов, не будет инструментов, врачей и даже хороших запоров на избах. Христианские земли скрепляет не вера, не милосердие и любовь к обездоленным, а монастырское золото.

– Да, золото, – прохладно сказал Егор, но оглянулся с мягкой улыбкой.

– Знаешь, почему я не отказался от замысла твоего отца ответить Китежу золотом на серебро? В Поднебесье монеты связали лесные общины и мелкие деревеньки в одно. Всебожцы усилились, а мы нет. Властью денег они распределяют запасы, утверждают наказания не телесные, а виры за серебро. Язык денег узнали в любом околотке, где раньше заботились только лишь о себе. С деньгами мы возвращаемся к прежней жизни. С наступлением Долгого Лета деньги помогут нам отстроиться заново, поднять не просто общины, а многолюдные города с рынками и заводами. Христиане только в начале пути, потому мы грешим больше меры. Но, поверь, я всю душу и силы вложу, чтобы крещёные земли не распались под натиском чужеверия, чужой силы и их чужебесого серебра.

– Деньги во славу Божью до добра не доведут. Алчность всегда служит только одному господину. Золотом ты навлекаешь на людей тьму, что и без того в нищете и озлоблены, – ответила Женя. Через приподнятые ставни крейсера виднелись знакомые холмы и равнины Монастыря. Вдалеке сверкнула извилистая лента Кривды, за ней тёмная полоса хвойного леса.

– Хочешь сказать это я виноват, что Шатуны взялись за оружие? – рассердился Егор. – Нет уж, иначе моя вина точно такая же, как если бы ты убийцу того не отпустила, и он бы больше никогда не разбойничал, или если бы по твоей воле мы на Старое Кладбище не поехали, то и все Шатуны были бы живы.

Женя словно получила пощёчину. Она уставилась на Егора, метнулась взглядом к контейнеру в проходе между сидений.

– Подъезжаем! – голос Василия вырвал её из оцепенения.

– Остановись! – вдруг вскочила она и, хватаясь за поручни, перешагнула контейнер и добралась до дверей. Сбитый с толку водитель обернулся к тысяцкому. Василий кивнул и тут же скрипнули тормоза, двери раскрылись.

– Женька, стой! Не выходи говорят! – Егор попытался перескочить контейнер, но запнулся и свалился в проходе. Женя выбежала на дорогу. До Монастыря оставалось рукой подать. Она хорошо видела белые стены Обители, на фиолетовой хмари тускнели маковки храма. Дозорные со стен, должно быть, гадают почему автобус остановился и не доехал до надвратной церкви Преображения.

Женя подступила к тёмному лесу – безликому и молчаливому возле грунтовой дороги. Она чувствовала, что лес смотрит в ответ: не дремучими зарослями, не сизым мраком между елей и сосен, не высокой травой и не мхами, а глазами подземников. И Женя смотрела в эти глаза полные ненависти и гибели для всех христиан. Никто не посмел бы подойти вплотную к кровавой черте, где на деревьях повсюду вырезан знак Мара-Вий. Войти в заросли – навеки пропасть, стоять перед лесом – оказаться на мушке у Нави. Женя не знала ни одной веской причины, по которой подземники не могли выстрелить.

Лес хмуро молчал, даже пения птиц, звериного рыка или случайного скрипа деревьев не слышалось. Сзади схватил за руку Егор.

– В автобус, прячься немедленно!

Женя не сдвинулась.

– Почему они думают, что мы их боимся? Мы не боимся их, мы смиряем свой страх. Они нас запугивают, потому что привыкли пугать. Но почему мы должны их бояться? Разве жертва – это не путь христиан?

– Женька, погорячился я, наболтал лишнего. Не заставляй тебя силком в машину тащить. На нас будто мишень нарисована. Они метко стреляют, я видел. Подземники – не Шатуны, не играй с ними!

– Я не боюсь, – Женя отступила назад, не желая поворачиваться спиной к лесу. Егор быстро заслонил её. Водитель автобуса двигателя не глушил и, как только они вошли внутрь, двери захлопнулись, заскрипела коробка передач и крейсер поехал дальше к Монастырю…

…Дрожь пробежала по телу электрическим током. Яр узнал её золотистые волосы и настороженные голубые глаза. Он прижал лазурный платок к лицу и вдохнул запах ткани. На окраину леса он вышел, лишь только заслышав шум двигателя. Крестианка выжила и смогла вернуться в Обитель и теперь за стенами, за кровавой чертой.

Яр тяжело задышал, развернулся и поспешил к логову. Злость и желание распалили в нём дикую кровь…

…На дозорной лёжке Олеся опустила винтовку и недовольно цыкнула языком.

– Совсем страх потеряли, божемольные.

– А? – спросонья окликнула Ритка.

– Крестианцы на дороге болтаются, будто им тут дозволено.

– Чего не палила тогда? – потянулась и широко зевнула сестрица. Олеся невольно заухмылялась.

– Там хахаль твой был, белобрысый. Помнишь, как три Зимы назад ты на машине с ним блудовала?

– Где?! – вскочила Рита и выхватила бинокль. Она жадно вцепилась глазами в дорогу, но автобус доехал до Монастыря.

– Имени его толком не помню, – нарочно отмахнулась Олеся.

– Егором зовут, – пробормотала Рита, всё ещё не опуская бинокль.

– Крестианцами их всех кличут. Да не выглядывай! Уже забыл про тебя, – сонливо пробормотала Олеся и сунула винтовку в руки сестре. – На, теперь твой черёд караулить. Может он тебе ещё чем-нибудь из-за ворот помашет. Тогда и подстрелишь.

*************

Яр осторожно заглянул за порог ведуньей норы и вступил в логово матери. Он давно не Волчонок, но до сих пор волновался, когда к ней входил. Стоило шагнуть внутрь, как он тут же попал под взгляд её цепких голубых глаз. Мать сидела у очага, поджав ноги.

– Садись, – указала она на место перед собой. В свете углей Яр не видел в норе ворожею, значит Сирин отослали подальше. Сказ о том, как он сходил к Кузнецам, предназначался только для матери.

Яр опустился на обрезок ковра, скрестил ноги и замер. Пытаясь разгадать настроение матери, он отрешился от мыслей о крестианке, которую видел по возвращению на окраине леса.

– Что прорекает Незрячий? Он будет ковать нам оружие из Небесного Серебра? – спросила мать.

Яр показал цепь на руке. Одно звено скреплялось гвоздём из серебряного металла. Мать удовлетворённо кивнула, довольная его стараниями.

– Скоро логова наши наполнятся. Каждый инородец придёт к нам врагом, но мы им силу покажем и заставим чтить наш уклад, тогда чужаки станут недругами. Понемногу мы воедино сольёмся, племена свяжутся семьями, тогда никаким надземцам нас не сломить. Охотники с вестами из разных племён наплодят крепких потомков и не пересохнет род Нави. Одиночество нас изводит, без свежей крови мы слабеем и гибнем, как псы.

Услышав о продолжении рода, Яр глубоко засипел и сжал кулаки. Он вспомнил, как видел мать с Сивером. Она заметила его злобу и насторожилась.

– О чём мыслишь?

– Тебе весть от Железной Ведуньи, – просипел он, ни в чём не сознавшись. Мать прищурилась, трудно забыть огненное чудовище, чуть не убившее её в Междумирье и разогнавшее призрачную охоту.

– «В Сером Городе есть чаны полные яда – о том знаю верно, ибо у чанов тех не раз бывали мои Кузнецы. Люди воспрянули и обрели силу против подземных Волков, потому как лето даёт оседлышам жизнь и тепло, а холод Зимы бысть, есмь и буде – единое царство для Нави», – передал Яр без единой запинки.

Мать выслушала его и надолго задумалась. В конце концов Яр протянул ей заржавленный медальон.

– Ведунья Кузнецов рассказала мне о Праматери.

Он пристально, как учила уродливая старуха, следил за Ведущей Род. Мать недобро покосилась на медальон, вдруг схватила Яра за ухо и прошипела в глаза.

– Никогда Чёрного Хорса мне не протягивай! Нет согласия с ним у Зимних Волков: так Сва завещала, так Девятитрава род берегла, так и я вас веду! Наглая лгунья зовётся «Праматерью», хотя сама с первых дней нам кривила: «Я суть есть Зима, мне поклоняйтеся!», но нет другой Матери Нави, кроме Чёрной Марены! Сва в мудрости своей не поклонилась чужой. Мы выжили сами! Уста лживой бабы лютую кривду рекут. Слабые духом прельстились ей, позабыв, что она отродье людское. Зимние Волки ей никогда не поклонятся, мы сами правим судьбу!

Мать швырнула медальон в угли, будто желала скорее очиститься от скверного знака. Яр затряс головой, потирая покрасневшее ухо.

– Что есть род для тебя? – неожиданно задала вопрос мать. Раньше она никогда об этом не спрашивала. Каждый охотник вырос в роду и не мыслил себя без рода. Род – это не только ты сам, не только Навь, живущая рядом, но ещё и славные Предки, уклад, наследие и веды, оставленные мудростю Щуров, это чада, кто завтра пожнут плоды твоих сегодняшних дел. Вопрос матери показался Яру простым как дыхание, и в то же время с лёгкостью он ответить не мог. Мать терпеливо ждала, что он скажет.

– Я – прах без рода, – наконец сказал Яр, но тотчас Дух внутри возмутился и подсказал ответ лучше. – А род – прах без меня, – не сдержал он ухмылки.

Он думал мать разозлится и ударит его, но колдовские глаза Белой Волчицы тоскливо блеснули.

– Ты вырос, – печально сказала она. – Ты больше не малый щенок, кто мечтает словом и делом добиться любви своей матери. Со второй душой к тебе пришли дерзость и своенравие, ты хочешь сам судьбу править. Но как ступать по судьбе укажу тебе я.

Яр понял, что здесь и сейчас решается его будущее. Послание Железной Ведуньи оказалось важнее, чем он подумал вначале.

– Тебе предстоит долгий путь. На твою судьбу я ещё до твоего рождения гадала и прозрела огонь. Он являлся ко мне в первых ведах, как синее пламя, что пожрёт и людей, и общины. Много Зим подряд думалось мне – это пламя войны, когда Волки соединятся под твоей крепкой дланью, а я встану по шуйцу. Но ныне мне открылась иная дорога, по какой должно тебя направлять. Сколько бы Нави вокруг не сошлось, людей всегда будет больше и одной нашей силы не хватит. Дорога к Царствию Нави будет нелёгкой.

Мать встала и подошла к одному из многочисленных сундуков вдоль стены, открыла его и вытащила длинный меховой свёрток. Вернувшись на место, она положила свёрток к себе на колени, но ещё до того, как распустила первые кожаные ремешки, Яр догадался, что скрыто под шкурой. Это оружие он мог описать даже с завязанными глазами: на цевье вырезана извилистая молния, приклад и другие деревянные части покрыты рунами. Винтовка не стреляла почти двадцать Зим. Волчица никому не доверяла её, считая слишком грозным оружием. Когда же Яр понял, что мать наконец-то готова передать ему главную силу племени, у него перехватило дыхание.

– Её имя Пера, – начала Влада. – Она не раз выручала наш род. Ежели раненая винтовка стреляет – вершится судьба. Ежели молчит – судьба ещё пуще вершится. Это оружие моей матери. Ты помнишь, кем был твой славный Предок?

– Безымянной, – отозвался Яр. – Охотницей, кто полонила в себе Зимнего Волка и спасла племя от Мора.

Он много раз слышал веды про старую Волчицу, чья геройская кровь текла в его жилах. Без подвига Безымянной, племя могло погибнуть в Эпоху Мора. Больше всего на свете Яр жаждал заполучить Пера, но не смел прикоснуться к винтовке, столь трепетно оберегаемой матерью.

– Ты отдаёшь её? – с трудом сдерживал он нетерпение. Внутри клокотали самые жаркие чувства: любовь к Белой Волчице, ненависть к подлецу Сиверу, суровость предсказанной ему доли. В порыве чувств Яр вытащил лазурный платок и начал наматывать его на руку с цепью.

– Повторяй за мной слово в слово. Без обращения к Громовержцу метко не выстрелишь, – приказала мать и закрыла глаза.

– Перуне! Вми призывающему Тя, Славен и Триславен буди!

Яр повторил за ней.

– Меч своей Силы на врази Яви!

На этот раз он пробормотал несколько тише. Матери показалось, что его голос и дыхание приблизились, но она не открыла глаз и не нарушила таинства.

– Оберегавший все Веси Сварожьи, прави над всеми Сын Сварога!

Яр не откликнулся. Вздох-другой мать ждала. Когда же всё-таки решилась взглянуть на него, Яр крепко её поцеловал. Она отстранилась всем телом назад, Яр продолжал целовать её и тянуться. Мать с размаху ударила его ладонью, на лице вспыхнул след от руки.

– Ты чего делаешь, щенок! – задохнулась она и вытерла губы запястьем.

После удара Яр отшатнулся, но продолжал улыбаться как ошалелый.

– У тебя такие же очи, как у неё, но уста разные.

Он крепче стиснул лазурный платок.

– Прочь! – завопила она, вскакивая со своего места. – Прочь, вымесок, прочь!

Яр тяжело засопел и выбежал вон из норы.

Мать было кинулась за ним, но так и застыла на месте. Спину будто обжёг злобный взгляд. Тьма возле выхода перетекла за порог, не испугавшись света кострища. Влада развернулась на месте и увидела за очагом тени. Угли подсвечивали мертвенно-бледные лица и полные обвинения глаза. Девять усопших смотрели на неё сквозь багряное зарево. Один раскрыл рот, из него потекла мутная жижа. Доски логова с гнилым скрипом прогнулись, стены заросли алыми рунами, винтовка со звоном грохнулась об пол.

– Поди ко мне, ведьма. Долу! – провыл чужой голос девятью мёртвыми ртами, и тьма накрыла ведунью.

*************

– Помилуй меня, Господи, и не дай мне погибнуть! Помилуй меня, Господи, ибо немощна есмь! Посрами, Господи, борющего меня беса! – со слезами бормотала Дашутка, стоя на коленях перед иконами в полутёмной светлице. Тамара спряталась за приоткрытой на одну ладонь дверью и приглядывала за ней. Дарья пришла в себя поздним вечером и с тех пор не переставала молиться, не пила и не ела. Няня не видела чудища, но гниющий как падаль Зверь шаг за шагом подкрадывался из угла, лишь только молитва Дашутки стихала.

– Господи! Я Твой сосуд: наполни меня дарованиями Духа Твоего Святого, без Тебя я пуста всякого блага, или паче полна всякого греха. Господи! Я корабль Твой: исполни меня грузом добрых дел… Господи! Я ковчег Твой: исполни его не прелестью сребролюбия и сластей, а любовию к Тебе и к образу Твоему – человеку! – громче воскликнула Дарья, увидев, что ночь чёрной смолянистой волной вливается в её комнату сквозь окно, гасит огонёк на лампадке и очерняет рукописные образы. Тамара глядела, как она отчаянно молится и не видела ужасов, которые видела Дарья.

– Хоть бы водицы попила, милая, – донёсся искривлённый голос. Дарья испуганно обернулась, но увидела в дверях не Тамару, а незнакомую женщину с младенцем возле груди. С одежд незнакомки стекала тухлая жижа, лицо раздулось и посерело.

– О, Господи, Иисусе Христе! – завопила Дарья. – Не отврати лица Твоего от рабы Твоей, и уклонися гневом: помощник мне буди, не отринь меня и не оставь меня!

– Поди ко мне, ведьма. Долу! – провыл чей то-голос, и она закашлялась от хлынувшей из ноздрей крови.

*************

– Ежели реку переплывёшь, так стану тебе женою, – сверкнула Влада глазами. Охотник поглядел на воду бурлящей весенней реки. Он ничего не боялся, иначе бы не просил залога у про́клятой. Спустившись к ощетинившемуся сухим камышом берегу, он скинул куртку и сапоги, расправил широкие плечи и оглянулся. Шестнадцатизимняя Влада была свежа и красива, как зимний рассвет. Она обещала охотнику больше, чем просто руку и сердце. Когда поднялась стая брызг и он исчез под водой, она осталась на берегу в одиночестве и с замиранием следила, сработает ли её проклятие снова?

*************

Волчица скребла когтями, визжала, старалась выпрыгнуть из земляной ямы, но в белую шкуру вцепились ледяные пальцы покойников и стягивали её в мутную жижу. Люди со слепыми глазами, заляпанными землёй ртами и со сморщенной от воды кожей выныривали за ней и пытались уволочь за собой. Смертельный ужас толкал Владу бороться. Утопленники стенали хором женских, детских, мужских голосов, вопили об утраченной жизни, захлёбывались, причитали, что они не виновны! Руки утопленников тянули Владу к себе с такой отчаянной силой, будто убив её сами могли освободиться.

Влада не собиралась нырять с ними в Пекло: не в колдовских мороках она оборвёт кошт, не в холодной ямине сгинет от рук вздувшихся трупов.

Упёршись задними лапами в тела утопленников, она выскочила из земляной ямы. Передние лапы заскользили по краю. В чёрную воду шлёпнулись комья грязи. Влада почти поднялась, как вдруг перед ней вырос юноша с проломленным черепом. Он стоял наверху и нагибался к самой морде Волчицы.

*************

– Добудешь мне коготь медвежий – стану тебе женой, – в восемнадцать Зим сказала она. Охотник был крепок, молод и ладен и мог быть ей добрым мужем. Влада отправляла его к тёмной берлоге, которой даже матёрые сторонились. Он поглядел сурово. На миг ей показалось, что он откажется, но гордость в конце концов взяла верх. Подхватив нож, охотник поднялся с примятой травы, где они целовались, и скрылся между деревьев.

– Постой! Не уходи! – опомнилась Влада и побежала за ним, окликая вослед. – Не надо мне когтей! Не надо залогов! Останься со мной!

Но он не вернулся.

*************

Юноша занёс копьё в медвежьей крови. Белая Волчица отчаянно заскользила по земляному скату, но с яростью ринулась на охотника, вцепилась зубами ему в горло и выскочила на его груди. Стоило ей подняться, как охотник исчез. Лишь копьё с глухим стуком ударилось оземь.

Влада подняла голову, с белой шкуры стекала напитанная кровью вода. Незнакомое место, лихое, без звёзд. Над кончиками волчьих ушей сгустилась ночь. Земляную яму окружили кумиры. Идолы потрескивали как живые и подпирали друг друга, лопались и ломались, деревянные лики корчились и кривились. Тёмное воинство сузило круг.

– Покажись мне, тварь! – рыкнула Влада человеческим голосом. – Спряталась за мертвецами, прошлой болью сгубить меня хочешь? Да я тебя разорву! Нет ведуньи сильнее Зимнего Волка. Выйди ко мне, лицом к лицу встань, потягайся!

Идолы рассмеялись громоподобными голосами, но смех их быстро осел, источился, пока не стал похож на голос Девятитравы.

– Девять душ ты к себе привязала и после смерти увидишься с каждым. Заглянешь в их пустые глаза.

– Не боюсь я покойников и не ты царица над ними! – распалилась Влада ещё сильнее. – У Марены похитила души, не простит тебе Черна-Мати, взмёт со сторицею за воровство!

Из пустых ртов кумиров вырвался резкий крик.

– Азмь ней сторицею уплатила!

Идолы очертились лунным сиянием. В лучах призрачного светила поднялся исписанный алыми знаками зверь. Волк хотел вырасти выше кумиров, но Влада только презрительно фыркнула и первой ринулась в бой. Истинная противница оказалась куда меньше сотканного из лунного зарева волка. Худощавая, но ловкая сука увернулась от зубов Влады, юркнула в сторону и завертелась волчком. Влада ни на миг не давала ей передышки, но подойти ближе пока не могла. С красно-белой шкуры соскользнули алые круги и спирали. Извиваясь кровавыми змеями, они поползли по земле. Влада отпрыгнула прочь, но красные полозы успели овить её лапы. Узор стянул тело Волчицы жаркими путами, сжался у горла и сдавил грудь. Влада начала задыхаться передние лапы под ней подогнулись, обжигающий яд проник под светлую шкуру.

– Негоже мя проклятому бити! – смеялась противница. Подлое колдовство почти одолело её. Удар от той, кто только делала вид, что подчиняется Старшей и предательски вошла в её стаю, оказался нежданным. Дай только шаг, дай только вздох и Влада вытрясет из ведуньи Лунной Стези и человечью, и звериную души! Красно-белая бестия шипела последний заговор на старом Навьем наречии и не собиралась отпускать жертву.

– Пленю руци, плэню ноге, слёплю очи, гублю ум! Главa без мыслей, плоть без кощтeй, Навь на тринaдесяти вeсей! Тaко бысть, тако есмь, тaко бy...

Но не успела она выхаркнуть последнее слово проклятия, как идолы круга один за другим загорелись. Не колдовское синее пламя окутало их, и не холодное сияние луны, а выжигающий белый огонь. Из земляной ямы повалил пар. Утопленники разом сварились на дне. Из дымного марева выскочила изъеденная язвами псина.

– Господь, заступник мой! Встань со своего святого престола и помоги мне, Господи! – рыдающим голосом завопила она. Ведунья Лунной Стези поджала хвост и попятилась. Хватка алых узоров ослабла, но и Влада оцепенела от вида истлевшей волчицы. Поражённое болезнью создание металось вокруг и огонь выстилался по её следу. Пламя высилось и росло, охватило не только идолища, но и землю. В свете багряного зарева от гнилой псины падала тень худой девушки.

– Я болезнь от себя отзываю, чтобы не стояла она надо мной, чтобы кровь мою не пила, чтобы кости мои не ломила! – на бегу лаяла прокажённая уродина. Влада видела, как влажно блестят её рёбра сквозь паршивую шкуру. Рождённые пламенем тени оторвались от земли и обступили испорченное создание. Одна из теней обратилась в парня с курчавыми светлыми волосами. Увидев его, паршивый зверь содрогнулся и болезненно взвыл.

– Не трогайте его! Не касайтесь!

И огонь наконец-то настиг убегавшего волка.

Колдовской мир раскололся. Идолы рассыпались в прах, пламя вспыхнуло до небес. Чистый жар поглотил ведунью Лунной Стези и успел обжечь Владу. Она зажмурилась, душа зазвенела хором тысячи голосов и всё вмиг оборвалось.

*************

Невесомое касание снежинки разбудило её. Следы исчезали под белым пухом. Одежда пропахла гарью. Глубокий отделанный мехом капюшон почти съехал с влажных волос. За правую руку её волочили по снегу. В рукав куртки вцепился зубами волк с серебряной шкурой и голубыми узорами по всей морде. Глаза цвета льда смотрели тоскливо и строго. Он опять потянул и протащил её на два шага вперёд.

– Ты хранишь меня, мати… – выдохнула Влада, зажмурилась и не сдержала слёз. Солёные капли соскользнули по избитому лицу, впитались в снег маленькой частичкой тепла. Когда она снова открыла глаза, то очутилась в ведуньей норе в своём логове. За руку никто не тянул, пальцы вцепились в ложе старой винтовки. Снежное утро исчезло, но оставило след в душе едва ли не глубже, чем белый огонь и чёрные воды мёртвого капища. Влада ощупала лицо, шею, плечи – никаких шрамов. Рука невольно коснулась возле груди, но не нащупала гильзу: она давно отдала её Яру, как свой оберег, когда сын родился.