Двоеверие

Глава 4 Когда приходит волк

(Три года спустя. Середина апреля)

Окраины маленького городка сплошь заросли диким лесом. Между гигантских сосен осталось ещё несколько кирпичных домов, чьи стены осыпались и почти скрылись в сумраке чащи. Безлюдные улицы захватили цепкие кустарники и при каждом порыве ветра хлестали и скребли по ржавым остовам автомобилей.

Оседлые из окрестных общин старались держаться от заброшенного Тепла подальше, хорошо зная, что в пустом городе можно сгинуть.

За восемнадцать Зим со времён основания логова, Зимние Волки привыкли считать этот город своим. Никто не смел появляться здесь без их ведома. И всё-таки среди промёрзших домов и безлюдных улиц витал чужой запах. Он принёс горечь дыма и железной окалины, сожжённой древесины и серы.

В середине апреля три крупные стаи Зимних Волков, каждая по сотне охотников, пробирались по заброшенным улицам. Сегодня они исполняли приказ Старшей Волчицы. Охотников вели лучшие вожаки: ведуний сын Яр, глава Навьей Стражи Сивер, и Гойко, вожак стаи Колготы. Охотники подбирались к длинному бетонному зданию. На подъездах к нему ржавело множество брошенных во время Обледенения машин.

Первые разведчики спрятались за легковушками и оглядывали подступы к дому, чтобы подсказать остальным, как лучше окружить здание.

– Железные Волки прячутся здесь, – указал Сивер на бетонный ангар. Вместе с Яром и Гойко они притаились на другой стороне улицы, возле автофургона. Звериные души вожаков истомились от предвкушения. Волк был частью охотников, союзником двоедушцев, но и врагом. Зверь приходил к ним со взрослением, но как настоящий волк никогда не станет послушной собакой, так и Волчий Дух не подчиниться до конца человеку. Лишь опыт, воля и мудрость делали из Навьих охотников матёрых бойцов. Нельзя впадать в навью ярость до нужного времени, ведь она ведёт верной дорогой к безумию.

Яр выглянул из-за фургона и оглядел здание: высокие просторные окна, почти в полтора человеческих роста, большие ворота, затянутые кустарником, на втором этаже мрак. Мать не могла ошибиться: пришлые спрятались здесь.

– Кто бы не спрятался в том тепле, они к нам не с миром явились, – сказал он.

– Другую Навь мы не видели после Виичей, – напомнил Сивер. – Но, если надо, схватимся снова, силу Зимнего Волка никому не сломить. Род велик, оружия много, двоедушцев в достатке, мы на своей земле и Перун с нами. Обойдём их с трёх сторон, выгоним захожих с четвёртой и ни одной твари от наших зубов не уйти!

– А ежели тварь из железа? – скривился Яр в презрительной ухмылке. – Веди свою Стражу с Колготой на штурм, а я Навьи Рёбра пока придержу.

Отчим схватил Яра за светлую шкуру, пришитую к куртке.

– Бросить нас вздумал, щенок?! Заскулил, только издали учуял ножи чужаков? Нам велено идти вместе!

– Ежели один Волк из стаи пойдёт против уклада, то и вся стая сгинет. Не по уму ты делаешь, Яр, – обронил Гойко, глядя на Яра из-под безволосых бровей. Яр посмотрел на его татуировку от виска до челюсти и вспомнил рыжего Звягу, сына вожака стаи Колготы, убитого Чёрным Зверем.

– Возжелай моя мать, дабы три стаи охотились вместе, так меня бы здесь не было! – Яр рывком высвободился из рук Сивера. Под неодобрительными взглядами вожаков, он побежал к своей стае возле просевшего в землю колодца. Грунт обвалился, и бетонный коллектор с частью ржавой трубы выступили на поверхность. Болтая ногами на позеленевших обломках, вожака поджидали Вольга, Свирь и Сава.

– Зря мы с Сивером не сговорились, – обронил Вольга, глядя, как охотники Колготы и Стражи выдвигаются к дому. – С ними наша славушка утекла, покуда мы на залавках отсиделися.

– Хайло заткни, – бросил Яр, забираясь на трубы. Свирь довольно засмеялся, что досталось кому-то, а не ему. Сава выжидающе смотрел на вожака.

«Умён гадёнышь. Знает, что я замыслил», – оценил его ожидание Яр. Он проверил серебряный нож, украшенный рунами, и подтянул на плече винтовку со скользящим затвором. Яр привык к старому, видавшему виды оружию, ведь самый драгоценный огнепал в племени мать ему ещё не доверяла. Слишком много значения она придавала судьбе, заключённой в громовых рунах.

– Третий день мы по следам чешем, третий день чужаки нас к себе подпускают и снова уходят. Заманили к теплу, и ни дозора вокруг, ни охраны. К логову своему подвели – неладное затевают.

Яр закрыл глаза, уколол язык о клыки и втянул капельку собственной крови. Темнота перед ним растрескалась алыми жилками, сердце заколотилось быстрее, мускулы напряглись. Яр мысленно воспарил над ангаром, отмечая вокруг фигурки Зимних Волков перед окнами дома. Через минуту они ринутся внутрь. Яр видел под крышей ещё кое-что – густое алое облако. Чужаки поджидали Зимних Волков и готовились отразить нападение.

Яр открыл глаза. При солнечном свете его зрачки сузились, голос охрип и забасил по-звериному.

– Железный Волк привёл нас в западню. Тварь эту врасплох не застанешь.

*************

Сивер всматривался в окна ангара через коллиматроный прицел, но не заметил внутри движения. Он ощущал чужаков, но не мог предсказать, как именно они укрепились в заброшенном доме. Неважно! Нет в племени Волка сильнее, чем он; он опора для рода, он избранник ведуньи и её Первый Охотник. Пока он во главе навьих стай, враг не ступит на землю рода, и никто не посмеет угрожать его логову.

Сивер резко взмахнул рукой, и Зимние Волки ринулись через окна первого этажа. Но вместо схватки внутри ангара их поджидало затишье. Ни выстрела, ни крика, ни звона оружия.

Первый этаж ангара полнился остовами древних машин на подъёмниках, делился колоннами и грудами битого кирпича с арматурой. Стая с опаской разошлась по укрытиям и взяла под прицел главную лестницу, углы и проходы. Волки Сивера до сих пор не увидели никого и ничего подозрительного. Лишь в центре ангара раскачивалось подвешенное на цепи деревянное колесо.

Сивер прокрался вместе с Гойко поближе. На деревянном колесе висело прибитое тело охотника. Гранёные гвозди прошили ему руки и ноги, голова оказалась притянута за волосы, веки срезаны, так что посерелое лицо взирало на любого подошедшего к нему сверху вниз. За ухом мертвеца синела татуировка в виде двух сошедшихся вершинами треугольников.

– Безымянный, – указал Сивер. – Из нашего племени.

Молодой вестник – один из тех, кого Белая Волчица послала к другим племенам с сообщением. Так Безымянные пытались заслужить себе имя. Но этот стал первым, кого сородичи увидели вновь. Должно быть, он выдержал много гвоздей, пока последний не пронзил ему сердце.

«Кто же они такие, коли так люто пытают?», – запоздало подумал Сивер.

Ответом ему послужил взрыв. Дно ангара вздыбилось под ногами, первый этаж заволокли клубы пыли. Взрывная волна отшвырнула Сивера на одну из колонн, карабин выбило из руки, повсюду затрещали автоматные очереди. С металлическим лязгом опустился нагруженный автомобилем подъёмник. Вожаки навьих стай отдавали рявкающие приказы. В пылу Белой Ярости выли первые вкусившие крови охотники.

Сивер с трудом приподнялся и закрутил головой в пыли. Возле себя он увидел кричащего Гойко, который секунду назад стоял рядом с ним у колеса. Вожаку Колготы страшно изуродовало левую щёку. Сивер видел обнажённые, залитые кровью челюсти, где вместо зубов чернели провалы. Гойко одурел от проглоченной крови, рычал, пытался подняться и пока боль не захлестнула его. Взрывом к Сиверу отбросило его дробовик с рядом красных патронов на ствольной коробке. Гойко даже не заметил потерянного оружия. Сивер сам подхватил дробовик. В стрекочущем хаосе было не разобрать откуда стреляют. По колонне возле головы Сивера щёлкнула пуля. В пылевом смоге никто не мог отличить своих от чужих.

Глоток крови заглушил боль в ушибленной спине и боку и заодно прояснил разум и зрение. Пыль перед Сивером замерцала, автоматные вспышки рассыпались радужными искрами и медленно, словно нехотя, озарили фигуры охотников. В Навьей Страже сражались самые матёрые Волки. Полуослепшие и полуоглохшие, они всё же пытались отбиться. Их отрезало друг от друга, посреди ангара зиял широкий провал. Взрывчатку заложили под полом и подорвали в то время, когда они зашли глубже в ловушку.

Слишком многим вестам придётся сегодня оплакивать погибших мужей. Если, кончено, остальные вернутся.

Внезапно Сивер различил в пыли двуногую громадную тень. Серый полог немного развеялся, таких огромных воинов Сивер в жизни не видел: три метра ростом, с головы до ног закован в угловатый доспех, на лице маска с забралом. При каждом шаге железного великана побрякивали звеньями цепи. Гигант поднял ручной пулемёт и навёл его на Зимних Волков.

– Ложись! – рявкнул Сивер, сам свалился на пол и утянул за собой Гойко. Громыхнула очередь. К ногам великана посыпались горячие гильзы, он прошил воздух перед собой шквалом огня. Две пули отскочили обратно в доспех, но не пробили его.

– Выхолосток! – высадил Сивер в великана все восемь зарядов дроби. Стальной гигант содрогался от каждого попадания, пятился, но устоял на ногах. Дробовик Сивера опустел, стальная маска повернулась к нему. Он перекатиться за упавшую с подъемника легковушку. Хлопнули пистолетные выстрелы – двое охотников спешили на выручку. Пистолетные пули промяли броню великана, но пробить не смогли. Стальной воин рыкнул, заслоняясь рукой в латной перчатке. Когда стрельба чуть ослабла, он развернул пулемёт и одной очередью свалил бойцов Сивера насмерть.

– Это всё, что вы можете?! – басовито загромыхало под маской. – Белая Шкура на бой щенков послала, не матёрых!

Сивер не ответил ему, лишь наскоро перезарядил дробовик, подтащил к себе рвавшегося в рукопашную Гойко. Когда же сам выглянул из-за машины, то не рискнул выходить. Со второго этажа спускались по лестнице ещё два десятка гигантов в крепкой броне. Их доспехи собирались из выкованных вручную частей: глухие шлемы с забралами, стальные воротники, пластинчатые панцири и кожаные фартуки, наподобие кузнечных. Доспехи каждого великана украшали пронизанные гвоздями цепи.

Гвозди – кованные, гранёные, наподобие оберегов свисали с поясов, наручей и наплечников. Железных Кузнецов всего два десятка, а охотников Зимнего Волка две сотни, но прежняя уверенность Сивера таяла. Никогда прежде ему ещё не приходилось встречаться с такими захватчиками.

По укрытию громко забарабанила пулемётная очередь. Несколько пуль прошили гнилое железо и чуть не прикончили сидевшего у легковушки Гойко. Вожаку стаи Колготы совсем подурнело, кровавое обращение больше не поддерживало его, и он почти впал в беспамятство, не мог подняться и отступить вместе со всеми. Последним, кто защищал Гойко, был укрывшийся рядом Сивер. Зимние Волки оставляли ангар, враги в броне теснили их к окнам.

– Кто над Праматерью глумился, тем не должно на свете ходить! – рокотал великан из-под маски. – Мы сильнее Белой Шкуры! Сильнее всех в Явьем мире! Сильнее вашего племени!

Через оконный проём пронеслась огромная тень. Чёрный волк повалил чужака, великан зарычал, попытался подняться, но чудовищный зверь вгрызся в горло Железному Кузнецу. Тринадцать диких огромных волков ворвались в ангар и накинулись на закованных в броню великанов. Волки сбивали Кузнецов с ног, клыками срывали доспехи и добирались до мягкой плоти. В ответ им ударил огненный шквал свинца, но Великие Звери не чуяли попаданий и убивали великанов также легко, как могли бы расправляться со стадом быков.

Всего за минуту погибло четверо великанов. Вопли пожираемых заживо не заглушал даже грохот схватки. Ободрённые видом союзников, охотники Сивера ринулись в бой. Вожак Навьей Стражи сам выскочил из-за укрытия и лишь тогда увидел в ангаре Яра. Вместе со своей стаей мальчишек, он пытался отрезать великанам путь к лестнице. Глаза Яра сверкали от выпитой крови, в руках то и дело полыхала винтовка с примкнутым к ней ножом.

Сивер не знал, как его пасынку удалось так точно подгадать время для нападения. Свирь и Вольга с Савой прятались возле завалов у лестницы. Вёрткий как бес Свирь со смехом метнул в одного из великанов бутылку с зажигательной смесью. Гиганта окутало пламя и запекло Кузнеца внутри своих же доспехов. Другой Железный Кузнец накинулся на Яра с пристёгнутым к наручу молотом. Яр выстрелил ему в шлем. Забрало не выдержало винтовочной пули, и гигант пошатнулся. Яру оставалось лишь отступить в сторону и дать ему место упасть.

Железных Кузнецов теснили охотники и Великие Звери, путь к отступлению отрезала только маленькая стая мальчишек. Вожак Кузнецов собирался вести своих воинов на прорыв к лестнице, но путь ему преградил Яр. Кузнец замер, прорези шлема уставились на смельчака. Яр отомкнул серебряный нож от винтовки и приготовился к бою. Среди автоматных выстрелов, предсмертных криков, звериного рыка и боевых кличей неожиданно раскатился громовой смех. Он походил на грохот сошедшей лавины, на удары камней по металлическому щиту, на раскаты грозы перед бурей. Великаны остановились и прекратили сражаться. Уцелевшие в схватке охотники опустили оружие. Даже Великие Звери оторвались от своего кровавого пиршества и уставились на Кузнеца.

– В тебе слишком мало железа, – пробасил великан и снял шлем. Седая грива волос рассыпалась по наплечникам и очертила потемневшее от мороза лицо. По морщинам и шрамам Яр понял, что вожак Кузнецов очень опытный воин. На тёмном лице светлели одни белки глаз без зрачков. Взгляд Кузнеца смотрел сквозь стоявшего перед ним Яра.

– Ты незрячий! – догадался тот.

– Я вижу побольше тебя. Можешь звать и Незрячим, имя это со мной шестьдесят Долгих Зим.

– Как же ты видишь такими глазами? – не обманулся Яр его слепотой.

– А как ты хочешь драться со мной только ножом? – старый Кузнец даже не посмотрел на клинок в руке Яра.

– Тебе важно, чем я твою жизнь оборву, ножом или пулей?

Великан медлил, он чувствовал в дерзости Яра подвох, хотя тот был всего ему до груди.

– Да будет так, – наконец, кивнул Незрячий. – Сегодня изведаем, есть ли за вами сила, или только одно колдовство.

Железный Кузнец извлёк из наруча нож, гораздо длиннее и шире, нежели клинок Яра. Тот пригнулся и, держа свой клинок на уровне глаз, начал обходить великана. Он старался понять, как сильно мешает тому слепота. Пару выпадов Незрячий отбил с такой силой и лёгкостью, что стало понятно: Кузнец и правда видит не хуже здорового, пусть не глазами, но Волчьим Духом.

– Твоя сила – не чета молоту, – погрозил Незрячий закованным в сталь кулаком. Они двигались в круге, ожидая следующего нападения. Доспехи нисколько не мешали Незрячему, броня выкована точно по его телу, и носил он её грамотно. Яру предстояло не только переиграть его в схватке, но и найти уязвимое место в доспехах. Он ждал ошибки гиганта и не спешил ползти в настоящую драку.

Кузнец атаковал, но внезапно ударил по другой стороне, из-за чего Яр не рассчитал отскок и лишь ловкостью сумел увернуться от лезвия. Гигант схватил его крепкой рукой, в его жёсткой хватке любому пришёл бы конец, но всё же Яр исхитрился ударить его ножом в сгиб брони. Кузнец рыкнул от боли, на себе ощутив силу серебряного клинка, Яр сумел вырваться. Маленькая царапина – даже не рана, но онемение уже растекалось от локтя по телу.

– Колдовство Белой Шкуры! – прорычал великан. – Охота на ведунов и ведуний во снегах междумирья, теперь ещё и отрава. Племя Зимнего Волка гниёт!

– Ты знаешь о трудах моей матери? Значит сам ходил в междумирье? Ведун? – спросил Яр, не забывая переносить вес тела с одной ноги на другую и двигаться. Разговор вполне мог оказаться уловкой Незрячего.

– Труды Белой Шкуры – полон свободных. У Нави хозяина нет!

Яр увернулся от острия, поднырнул под руку Незрячего, которой он вновь хотел охватить его, и ударил в единственное незащищённое место – непокрытую шлемом голову. Рукоятка ножа угодила ему точно в висок. Яр врезал так неожиданно, что Железный Кузнец припал на колено.

Охотники, следившие за схваткой со стороны, невольно охнули. Громоздкие наплечники Кузнеца затряслись в новом приступе смеха. Незрячий тяжело опёрся кулаком о колено и медленно выпрямился. Яр не мешал ему, хотя мог зарезать, когда оглушил.

– Отец с неба дал нам силы сразиться, но Марена отметила кровью дюже вёрткого вымеска!

По правой щеке Незрячего стекала багряная струйка. Рукоятка ножа ободрала кожу на голове, но череп не проломила.

– Почто не ударил клинком? – прекратил смеяться Незрячий.

– Потому что мой нож не отравлен! – прошипел Яр в ответ. – Не жаловаться тебе на мосту Черно-Мати, что колдовством тебя одолели! Коли надо, так одолею тебя без ножа!

– Вот оно как… долго же нам сражаться, пока один из нас не падёт. Ты бьёшь не туда, а я не сподоблюсь поймать сего вёрткого вымеска! – вновь глухо захохотал Кузнец, и на этот раз его поддержали другие. Когда смех улёгся, Незрячий строго проговорил.

– Семьдесят Зим с чужой Навью мы не встречались, и вот снова увиделись. Значит гвозди вошли глубоко…

Незрячий спрятал клинок обратно в доспехи и молча обвёл ангар невидящим взглядом. Среди старых машин и обломков бетона лежало много убитых подземников из обоих племён. Никто из выживших оружия не бросил, и в любую минуту схватка могла вспыхнуть снова.

– Нынче многие к Отцу в Сваргу подымутся, – глухо обронил великан. – Тако бысть, тако есмь, тако будет, покуда Навь с Навью сражается. Не сходиться, не родниться, не единиться – так по укладу завещано. Но Праматерь открыла нам иной путь, много лучше. Это она повелела идти в ваши земли и предсказала, что у одного из вас есть в душе Зимний Волк, а потому вы Марой отмечены.

– Кто такая Праматерь? – нахмурился Яр. Незрячий с удивлением вскинул брови.

– Кто-о? Ты не знаешь?.. Хорошо же позаботилась о том Белая Шкура, коли утаила от племени Правду.

– Не смей наговаривать на мою мать! – лязгнул клыками Яр.

– А что ты сам знаешь от своей матери? – спросил великан. – У дерева есть корни, у рек есть исток, у рода есть та, кто память о Праведных Предках хранит. Кто ведунья в племени Зимнего Волка?

– Белая Волчица! – не задумываясь ответил Яр.

– А кто был до неё?

– Девятитрава.

– А кто её обучил?

Яр умолк. Имя той самой, первой ведуньи знала, наверное, лишь его мать и ворожея.

– Сва, – сам ответил Незрячий. – Первой ведуньей Зимних Волков была надменная Сва. Я видел её своими глазами, говорил с ней, как сейчас с тобой говорю. И мне ведомо, кто может рассказать тебе о Праматери и о первых днях Мора, кто тайны откроет, которые ваши ведуньи сокрыли. Дай нам миром уйти, сам явись к Шести Редлым Клыкам, к корням у нас сохранённым, к истокам не пересохшим, и спроси Древнюю про первые дни. Ежели храбр.

*************

Весна выдалась ранней, холодной. Ветер трепал полотняный навес, натянутый на четырёх сучковатых жердях. Ткань прикрыла товар от ледяной мороси. Вдоль разложенного на брезенте хлама и старой одежды расхаживал хмурый Данила. Сотник нарочно напускал строгий вид, чтобы стоявшие рядом кочевники не догадались, понравилось ли ему что-нибудь или нет. Низкорослые, чуть кривоногие кочевники в шапках с оленьими рогами, тихо переговаривались на языке, известном лишь далеко на востоке, за пределами Пояса, но почти не звучавшем в Междуречье. Двое оленеводов, постарше и помоложе, переворачивали хлам то с одной, то с другой стороны: дырявые мотоциклетные баки, куски порванной драпировки, сломанную электронику и задубевшие от грязи ковры.

Женя не смотрела на мен. Данила сам выбирал товары для Монастыря и уже выторговал большой запас оленины всего за пару самодельных винтовок. Не забыл он и про увлечения старшей дочери Настоятеля, которую охранял третий год кряду. Если среди барахла найдутся редкие книги, он непременно поинтересуется, потом сделает вид, что они не нужны, отойдёт и дождётся, пока кочевники сбавят цену, а уж потом даст свою – ещё меньше. В итоге сойдутся на средней цене: таковы правила мена, и не соблюсти их, сразу схватиться за нужное, значит выставить себя простаком, готовым платить втридорога.

Но если Женя видела что-нибудь нужное – немедля брала. Торговой хватки дяди Егора ей не хватало. На этот раз он не смог поехать с племянницей, и Данила повёл мен, полагаясь лишь на свои смекалку и опыт.

Но как только Женя узнала, что вместе с оленеводами странствует настоящий скиталец, то не смогла усидеть в караване. В свои восемнадцать Зим она ни разу не видела никого из вестников новостей. Должно быть к этому апрельскому дню этот скиталец остался последним.

Заросший бородой человек сидел возле костра, так сильно натянув капюшон толстовки, что из-под него виднелись лишь патлы долго нестриженных тёмных волос с белой проседью. Поверх толстовки на все пуговицы застёгивался серый плащ. Время от времени скиталец ворошил металлическим прутиком угли в костре. От западного ветра огонь раздувался и сыпал ворохом искр. Рядом со скитальцем сидел старый кочевник в остроконечной шапке-ушанке. Большие рога на ней шевелились, когда он подставлял лицо ветру, по-детски вытягивал язык и пробовал воздух на вкус. Тёмное от зимнего солнца лицо старика избороздили морщины. Когда он смотрел на скитальца или искоса бросал взгляд на Женю, его водянистые глаза отстранённо блуждали, словно он находился вовсе не здесь.

За всё время, пока Женя расспрашивала скитальца, старик ни слова не вымолвил. Он слушал разговоры приезжих людей, позволив им скорее закончить дела в кочевье.

– Расскажите ещё что-нибудь, напоследок? – Женя спросила, когда молчание после очередной истории затянулась. За спиной слышался шум играющих возле конвоя ребят, ржание монастырских лошадей, говор оленеводов и оклики ратников. Христиане собирались в дорогу, их встреча с кочевниками оказалась всего лишь случайностью.

– Что ещё рассказать… – задумчиво отозвался скиталец. Он говорил чисто, без примеси местного языка, как, должно быть, говорили люди до Обледенения. – Наверное, ты последний мой слушатель, кто так жадно хочет услышать истории. Теперь за них мало кто платит. Истории, собранные за жизнь одного человека, не интересны жителям крупных общин.

– Лето теплеет, времена изменились, – согласилась с ним Женя. На коленях она держала тетрадь, половина страниц в ней пусты. Жене хотелось заполнить их самым важным из увиденного за стенами Монастыря.

– Лето далеко не всегда было коротким, – отозвался скиталец. – Теперь оно, конечно, длиннее. Ты живёшь в эпоху перемен, Женя.

– А как ваше имя?

Скиталец не назвался ей, хотя она представилась ему сразу. За рассказанные истории он пока не потребовал платы и молча смотрел серым печальным взглядом. Женя чувствовала себя неуютно: что такого особенного он в ней нашёл, что так пристально изучает её? Заплетённые в косу волосы пшеничного цвета, голубой платок на плечах, вязанный свитер, джинсы, заправленные в ботинки с высокой шнуровкой, к бедру пристёгнута кобура, а на ремне свисает планшет, из которого она и достала тетрадь с карандашами. Данила позаботился о бронежилете, но его она подкладывала под тетрадь, считая, что у мирных кочевников ей нечего опасаться.

– Отец говорил мне, что мой дед и прадед тоже были когда-то скитальцами. Их звали Олег и Михаил. Может быть вы о них что-нибудь слышали?

– Не помню, – пожал плечами он и продолжил внимательно наблюдать. Женя смутилась. Но даже в тишине, когда он молчал, она словно узнавала больше, чем от некоторых говорливых, но бестолковых людей.

– Я вам задолжала, – спохватилась она. Нежелание скитальца отвечать на вопросы могло касаться оплаты. Женя полезла в рюкзак, рядом с которым сидела. – Вы рассказали мне две истории, но я до сих пор вам так ничего и не дала. У меня с собой есть немного домашней еды, патроны, бумага… Если хотите, могу принести из каравана хлеб, крупы, соль. Сколько вы возьмёте за сказы?

– С тебя – ничего, – ответил скиталец.

Старый кочевник в рогатой ушанке с прищуром искоса поглядел на него. Женя поставила рюкзак на место.

– Почему? Я вас чем-то обидела?

– Невниманием. Я же сказал, сегодня у слов нет цены, а, вернее, за истории всегда лучше расплачиваться другими историями. Расскажи мне про себя, такой будет плата. За это я расскажу тебе ещё пару сказов, если ты их, конечно, захочешь услышать.

Жене не очень хотелось откровенничать с незнакомцем, и она призадумалась, но вестник её подбодрил.

– Не бойся, скитальцы умеют хранить чужие секреты. От лишнего слова в пути зависит жизнь.

– Рассказать о себе? Хорошо, я согласна. Но сначала ответьте, почему вы хотите обо мне разузнать?

– Всё просто: ты последняя, кому я доверяю свой сказ. Считай, что это мой кошт – судьба, как говорят многобожцы – хочу знать побольше о друге, которого повстречал на последнем пути.

Женя собралась с мыслями. За стоянкой ревели олени, дробно стучали копыта, стада добывали съедобный мох из-под снега. Пожилая кочевница затянула заунывную песню возле яранги, к ней жался чумазый ребёнок, над стоянкой вились дымы. Весенней ветер трепал узорчатый стяг и уносился вдаль по пустынной равнине, по которой скоро уйдут и они.

– Я христианка, – поглядела Женя на пёстрый языческий флаг. – Я верю в Единого Бога Творца и в святую Троицу, почитаю Церковь и Святое Писание. Нет ничего, что сведёт меня с истинного пути, но я хочу узнать больше. За стенами Монастыря живут простые и добрые люди, они верят в сострадание и любовь к ближнему. Но Край не заканчивается Обителью. Мне хочется найти правду снаружи, узнать с чего всё началось. Так много вопросов и так мало ответов. Я хочу найти тех, кто прожили больше семидесяти трёх Долгих Зим, кто видели мир ещё до Обледенения. Свидетелей старого мира осталось так мало, что их воспоминания – самое ценное в Пустошах. Я ищу знания. Мне кажется, есть верный способ не ждать потепления и самим сделать лето длиннее, каким оно было почти век назад.

– Значит, ты веришь, что человек может сделать мир луче, как Бог? Семи дней на это хватит? – улыбнулся скиталец.

– Шести дней – на седьмой день Господь отдыхал, – скромно ответила Женя. Старик-кочевник глубоко и шумно вздохнул.

– Долгая Зима с Эпохой Мора – это лишь Его испытания, – продолжала она. – Мы выстояли и готовы принять Долгое Лето.

– Что же мы вынесли из этих испытаний? По-твоему, теперь люди достойны тепла?

– Нет, не так я считаю, – не согласилась с ним Женя. – Настал срок, когда Зимы нас уже ничему не научат, а значит скоро закончатся.

Скиталец выслушал её и задумчиво потёр щетину на подбородке.

– Что ж, раз ты ищешь осколки старого мира, тогда я расскажу тебе три истории, собранные мной по пути. Многие из них неизвестно почему теперь вспомнились людям, но по ним видно, как сильно изменился наш мир в Долгих Зимах. Мне доводилось слышать разные сказы от разных людей, они никогда не встречались. Попробуй разгадать в них нечто общее, если сможешь. Тогда и к правде приблизишься.

Женя нащупала карандаш, заложенный в книге, и приготовилась слушать. Скиталец глядел на костёр, будто в пляске огня уже видел начало первой истории.

Пламя – божественный дар для живых в царстве холода. В искрах, в запахе дыма, в тлении дерева хранится живая мысль. Огонь согревает, возле костров слышится людская речь, из поколения в поколение переходят предания о начале времён. Огонь – родственник первых сказов. Пусть однажды он прогорит, придёт срок, и последний человек на Земле разожжёт его снова и доверит огню свои тайны.

– У одного племени умер шаман, – начал скиталец. – Его место занял молодой преемник – Сульде. Но, чтобы обрести силу, Сульде предстояло увидеть, где живёт солнце, где кончается и начинается день, где странствуют духи предков, и встретить тех, кто даёт людям оленей. Мир людей, где родился Сульде – срединный мир. Попасть в верхний мир он мог только из нижнего, а для этого пришлось спуститься вдоль по Вселенской Реке, текущей от рогов двух небесных олених, в мир тёмных духов и предков. Нижний мир – это край рек и болот, где живёт Ящер. У Ящера тяжёлое тело, короткие лапы и огромная пасть. Вечером он держит пасть раскрытой на запад, а утром поворачивает её на восток. Сульде видел, как солнце закатилось в пасть Ящера, и мир окутался ночью. Когда время ночи прошло, Ящер раскрыл пасть на восток, и солнце поднялось в небо. Сульде понял, что солнце опускается в нижний мир только на ночь, но где оно проводит весь день? Молодой шаман направился к семи подземным озёрам, где жили птицы гагары. С ними Сульде смог добраться до верхнего мира, хотя для этого ему пришлось самому превратиться в гагару. Сульде принял птичье имя Хуотторие-Гагара, и только тогда смог полететь вместе с ними. Ящер задрал голову и смотрел, как летит мальчик-шаман к верхнему миру. Таким было самое важное путешествие Сульде к небесному куполу. На небе он встретил дом, вошёл в него и увидел на левой стороне у огня двух беременных женщин. Свет от огня сиял ярко, и Сульде показалось он видит не женщин, а двух северных олених. И тогда Сульде понял, что огонь в этом доме и есть – настоящее солнце, оно проводит здесь день, пока не падает в пасть Ящера в нижнем мире. В тот час Сульде открылась ещё одна великая тайна, у женщин начались роды, одна из них дала диких оленей для тундры, а другая оленей для людских стад. Сульде обрёл силу и смог вернуться к своему племени, ведь узнал, где обитают духи умерших предков, где живёт солнце днём и куда оно падает ночью. Он узнал, где найти солнце, чтобы просить его греть сильнее, если вдруг Зима выдастся слишком холодной. Он узнал, кого просить об оленях, если наступит голод. В этом и была сила Сульде: он обрёл нужные ответы для племени.

– Красивая легенда, – Женя положила карандаш на сгиб тетради. Старый кочевник довольно кивал. Она ждала продолжения, скиталец пообещал ей три истории.

– Теперь ты расскажи мне про своего отца, – попросил он. Должно быть, настал её черёд говорить. – Я слышал, он Настоятель большой общины в старом монастыре. Язычники зовут его Волком.

– Он не любит, когда его так называют, – аккуратно ответила Женя, не желая рассказывать лишнего. – Двадцать Зим отец живёт по христианским заветам. Отче строг, он не терпит, когда его делу кто-то мешает. Наша земля – на восточном берегу Кривды, а язычники живут через реку, на западе. На нашей стороне есть селения невегласе. Отец хочет, чтобы весь восток от реки до самого Пояса почитал слово Господне. Его не сломить, он крепче каменных стен. При нём Монастырь стал богатой общиной, а прозвище – пусть: прежняя жизнь осталась в тени, когда после крещения он приобщился к Духу Святому. Новая жизнь, открытая перед Господом, изменила его. Одни только недруги за твёрдую руку и дикое прошлое зовут его «Волком».

– Значит, ты не хочешь сказать, отчего пошло его прозвище?

Женя поджала губы, скиталец и так узнал слишком много.

– Пусть так, я не буду неволить. Не рассказывай мне откуда твой отец появился у христиан. Хотя о волках я спросил отнюдь неслучайно. О них мой следующий сказ.

Скиталец вздохнул. Капюшон на его голове осыпало ледяной моросью. Весна боролась с Зимой, марала проталинами белую степь, а Зима отвечала ей стужей. Холода налетали внезапно и в одночасье обращали молодую капель в колкий лёд.

– Я рождён в ночь, когда Явь умирала. Великие холода упали на землю и кошт оседлых и двоедушцев пресёкся. Род ослабел, но в ночь страшного Мора под землёй рождаются дети. Мне не дали имени, потому что прятали от тёмных сил больше, чем от звёздных очей наших Праведных Предков. Тень присно со мною. От шёпота Чёрных Душ охранюсь оберегами, ведуньими наставлениями и Очами Тьмы на лике своём. Я Безымянный, я живу лишь за тем, чтобы великую славу для рода сыскать. И слава моя скрепит дух человечий, и Чёрные Души более ко мне не пристанут. В последний день лета мы в набеги поднимемся, возьмём всё, чтобы Долгую Зиму прожить, но не всякий вернётся. Безымянного привяжут к ярилу, возложат у капища требы и оставят ждать Великого Зверя. У Зимнего Духа шкура серебряная, глаза лунным блеском сияют, на морде чудны́е узоры. Мы вместе сойдём в подземное царство Марены, рука об руку с мёртвыми, Праведными и Глухими. Но не ведомо им об охотнике, единённом со Зверем. Огненная-Река-Смородина, Мост Калиновый, за мостом Черна-Мати стоит с чарой забвения. Она спрятала солнце и не хочет его отдавать Леле-весне. Как в стае охотник бросает вожаку вызов, так и я, Безымянный, брошу вызов Марене. Солнце согреет мой род, новые двоедушицы родятся, посему и я возрожусь вместе с ними. Зимний Зверь освободится и вновь явится к Безымянному в крайний день лета. Но Безымянным буду не я, ибо имя себе заслужил и моя слава безлетна.

Пока сказ звучал, старик рядом тревожно оглядывался на оленей, словно ожидая чего-то дурного из грязно-белой степи. Ему не нравилась история скитальца и особенно то, что он вспомнил её на стоянке. Старик часто фыркал и шевелил беззубым ртом. Когда скиталец умолк, старик, наконец-то, спокойно выдохнул.

– Эту историю я услышал от тех, кто людьми себя не считают, – промолвил скиталец. – Волк для них – это вовсе не прозвище и не тотемный зверь для поклонения. Он – суть их духа. Со своим духом можно бороться, но окончательно его победить – никогда. Две части души либо уживаются вместе, либо грызутся между собой. Иногда берёт верх человеческая душа, иногда Зверь владеет поступками. Но одному от другого не избавится до самой смерти.

Взгляд скитальца потускнел, он погрузился в себя. Кажется, он вспомнил о чём-то очень далёком, может быть перенёсся в тяжёлые дни холодов, когда лето исчислялось всего парой месяцев.

В эту минуту Женя смогла хорошо его разглядеть. Она заметила три заросших бородой шрама на левой щеке. И у её отца были похоже. Должно быть, удивление слишком ярко отразилось на её лице, и скиталец очнулся.

– Хотите спросить меня о чём-то ещё? – заторопилась она, решив, что скиталец собирается уходить.

– Да, перед тем как расстанемся, расскажи мне о своей младшей сестре. Между родными всякое может случиться, порой близкие люди рвут всякие связи. Но сколько бы стен не воздвиглось между родными, семья ближе, чем кажется. Расскажи мне про сестру, она ведь дни считает всякий раз до твоего возвращения.

– Боюсь за неё, – честно призналась Женя. Она почти уверилась, что перед ней не случайный встречный. – Здоровьем слаба, ласки ищет, ко всякому теплу тянется, последняя среди подружек во всей христианской общине. В лазарете больным помогает, о немощных молится. Иногда приходит домой такая счастливая, прямо сияет! Но отчего – не сознаётся. Раньше доверяла мне тайны, теперь больше молчит. Отдалились мы с ней из-за разъездов.

– Сестру не оставляй, – скиталец наклонился, словно желая ближе заглянуть в глаза Жени. С головы у него сполз капюшон. Она смотрела на сильно потёртого жизнью бродягу и её охватило неприятно чувство, словно доверилась не тому. – Вполне может статься, что сама попросишь у младшей сестры совета.

– У Дашутки? – невольно улыбнулась Женя, но немедленно спохватилась. Имени сестры называть она не хотела. Бродяга выпытал слишком много и теперь казался ей простым шарлатаном.

Скиталец словно не слышал её и шевелил проволокой головёшки в костре.

– У меня остался последний сказ для тебя. Платой за него станет последний вопрос о тебе.

– Недостаточно ли я вам ещё рассказала? – Женя злилась, в первую очередь на себя. Надо же было представить, что посреди голой степи ей встретился давным-давно потерянный родственник! Нет, такого не может быть. Мало ли шрамов на лицах оставили Долгие Зимы?

– Когда бога весны убьют, Великая Зима продлится три года, – продолжил скиталец. – В первую Зиму – Зиму Ветров, обрушатся ураганы, снег полетит со всех четырёх сторон света и негде будет укрыться от холода. Солнце и лунный свет померкнут за пеленой вьюги. Не будет оттепели, не придёт лето, не вызреют урожаи, погибнут все звери. Тот день, когда Зима завершится, станет первым днём новой Зимы. Вторую Зиму прозовут Временем Мечей. Кто выжили в холодах первого страшного года, возьмутся за оружие и начнут убивать, грабить, разорять за кусок пищи. Рухнут союзы, нарушатся клятвы, в одной семье брат поднимет руку на брата, а сын на отца. Низвергнется честь – ни жён, ни сестёр, ни матерей не пожалеют, чтобы выжить самим. И людей от железа погибнет в сотни крат больше, чем от самих холодов. Но как только кончится вторая Зима – третья нагрянет. Ведьма в Железном Лесу вскормит непогребёнными трупами Великого Волка. Ужасным чудовищем вырастет зверь, и дрогнут боги перед видом стекающей из его пасти крови: таким будет знак, что последняя битва настала. И Волк явится среди других жестоких чудовищ на корабле из ногтей мертвецов. И в решающий час он подпрыгнет, заслонит собой солнце и проглотит его – это и станет концом мироздания, концом третьей Зимы, Зимы Волка.

– Какая жуткая легенда, – поражённо сказала Женя. Со стороны конвоя загалдели дети: монастырский караван собирался в дорогу, и ратники снимали малышню с машин. Женя оглянулась, Данила махал ей рукой: «Заканчивай, едем!», она заторопилась.

– Легенда похожа на историю самого Края после Обледенения. Наверное, вы придумали её сами или услышали где?

– Извини, со стихами у меня плохо – большой недостаток в работе скитальца, – негромко засмеялся бродяга, откашлялся и наизусть прочитал:

Будет он грызтьтрупы людей,кровью зальётжилище богов;солнце померкнетв летнюю пору,бури взъярятся –довольно ль вам этого?

Братья начнутбиться друг с другом,родичи близкиев распрях погибнут;тягостно в мире,великий блуд,век мечей и секир,треснут щиты,век бурь и волковдо гибели мира;щадить человекчеловека не станет

– Это пророчество – да, но не моё, – закончил скиталец. – Много легенд дошло к нам из прежних времён, хотя много веков никто их не вспоминал. Зато сейчас верят. А ты веришь в сказы? Нашла ли ты правду в них, какую искала? – вот мой последний вопрос.

Женя закрыла тетрадь и спрятала её в планшет.

– Да, в ваших историях есть одна общая правда: все они – ересь.

Скиталец выдержал её пристальный взгляд.

– Ты очень похожа на… – одними губами сказал он. Женя не переспросила, поднялась с ящика и закинула рюкзак на плечо.

– Спасибо за сказы. Я запомню нашу встречу. Кто знает, доведётся ли…

Она осеклась. Что сказать? Если бродяга перед ней именно тот, о ком она думает, то никаких слов не хватит. Он молчит про себя, хотя узнал о Жене так много. Если это всё-таки он, то Господь не зря свёл их дороги, и Женя взглянула на деда в последний раз. Она и правда запомнит его, и его голос, и рассказанные истории.

По грязному снегу она заторопилась к сотнику. Данила держал в руке стопку книг, крест-накрест перетянутую бечёвками. Кочевники впопыхах заворачивали не купленные товары в брезент. Лишь только Женя приблизилась, Данила пожаловался.

– Мусор один, ни чё путного не наменяли, окромя оленьего мяса. Книжки я взял.

Охранник неодобрительно покосился на костерок, у которого остались сидеть старик и бродяга. Женя взяла книги и прочитала названия по корешкам.

– Распутные надо выкинуть, иначе Дашутка до них доберётся. Не́чего ей про выдуманную любовь читать.

– А ты, значит, не любишь про любовь читать? – передразнил её сотник. Женя строго нахмурилась, но Данила мигом сгрёб её со смехом в охапку. – Эх ты, девонька! О чём ты только с этим рваньём так долго болтала? Не уж то по дому не соскучилась? Столько здесь простояли, ещё к Вороньей Горе надо ехать!

– Пусти, Данила, задушишь! Лапищи у тебя! – пробурчала Женя в объятиях.

– Ну ладно, хорош! – посмеиваясь, отпустил он. – Отец твой наказывал пораньше вернуться, а мы у кочевников мнёмся. Терпение настоятельское – не резиновое. Мигом в машину! Да не хватайся ты за книжки, сам положу.

За стоянкой раздались резкие выкрики погонщиков, оленьи стада медленно собирались в дорогу, пока светит солнце.

Солнце.

Женя подняла взгляд на тускло светивший над головой мутный блик. Дымчатый полог отнял тепло у людей и рассеял солнечный свет. Хмарь – это и есть та самая пелена из сказаний, пусть страшные Зимы давно позади. А волки… что ж, были и волки – на двух ногах ходят. Пророчество о ведьме из Железного Леса как будто сбылось, но мир не погиб, наоборот, возрождался.

– Сестёнка! Той! Той, сестёнка! – окликнули Женю дети. От яранги к ней бежали две девочки: первая чуть постарше, вторая совсем ещё маленькая. Обе с чёрными, как смоль, косичками, смуглой кожей и в одежде из оленьих шкур. Девочка постарше несла жестяную банку, где звякали разные побрякушки: цепочки, бусы, браслеты и кольца с кулонами. Видимо, родители послали их обменять что-нибудь, но так, чтобы девочки не помешали старику у костра.

Женя не носила ни колец, ни серёжек, не красила ресницы и губы, но встретила торговок приветливо. Может быть взять что-нибудь для Дашутки? Из неумелого щебетания детей на оседлом наречии, она больше угадывала цену на каждую вещь.

– Сколько это? – показала она на колечко.

– Щищре… Щищире! – старательно выставила четыре пальца малышка. Четыре патрона – дорого за кольцо. Женя вынула из кобуры пистолет и под осуждающим взглядом Данилы вытащила обойму. Четыре патрона отсчитаны за безделушку. В ворохе бус отыскался медальон. Его долго распутывали, но выглядел он совершенно иначе, нежели вся бижутерия. В кольце заключалось двенадцать извилистых молний, а в центре чернел один сплошной круг.

– Откуда это у вас? – удивилась Женя.

– Хос! Хос! – вспомнила старшая девочка. Заметив, что находка Жене понравилась, она показала сразу две руки с пальцами.

– Высьмь! Высьмь патонов!

Данила зарычал от досады. Целых восемь патронов за какое-то чёрное солнце!

*************

– Где же ты, где же ты, где ты?!– бормотал Яр, не обращая внимания на испуганные глаза Свири. Он успел пожалеть о согласии помочь Яру в погоне за Тенью. На нижних галереях логова – никого. Яр сходит с ума! Мечется из одного тоннеля в другой, заглядывает в самые тёмные уголки, хлопает себя ладонями по выбритым вискам и лихорадочно бормочет.

– По следам моим стелешься, за спиной моей обернёшься... Уйди, уйди – найду! Всё едино найду!

– Яр, сыт я по горло твоими «Найду»! – остановился Свирь посреди тоннеля. – Нечего нам здесь искать, нету здесь никого!

Яр обернулся, побелевший от злости.

– Ты что же умыслил, что я одержимый?!

Свирь приготовился к драке, но Яр неожиданно рассмеялся.

– Катись! Всё едино не слышишь, как зовёт меня Тень. Ласково так кличет, любовно.

Хоть не сразу, но Свирь всё же решился сказать ему.

– Не бери больше еду от ведуньи, от неё одни мороки!

Яр одним махом обхватил шею Свири и согнул его пополам. Свирь таращил глаза и кряхтел, стараясь разомкнуть хвату Яра.

– На мать мою брешешь, вымесок! – шипел сын ведуньи. – Она любит меня пуще жизни, прорекает судьбы для рода, уклад блюдёт, держит племя под крепкой десницей, а ты имя её мараешь?!

Свирь хрипел, но Яр душил ещё крепче.

– Мать моя лучше всех! Плохо тем будет, кто на неё наговаривает!.. Одного только жаль, что сошлась с блудным кобелём Сивером!

Свирь решил, что на этот раз ему не уйти. Перед глазами запрыгали пятна, шею словно сдавили тисками. Напоследок он выплюнул.

– Да ты сам ей соблазнился…

Яр разжал хватку. Свирь закашлялся, как едва не утопший.

– Чего брешешь, гниль?! Жалко мне, что Зимний Волк с грязной шавкой сошёлся – не больше!

– Дед твой и вовсе был человеком! – отдышался и осмелел Свирь. Яр скрипнул зубами, рука рванулась к ножу.

– Лжешь! Я от Чёрного Зверя рождён, во мне одна волчья кровь, не человечья!

На языке Свири завертелось кое-что насчёт рождения от зверя, но он благоразумно заткнулся.

Глаза Яра неожиданно прояснились, он вскинул голову и прислушался к темноте.

– Где ты?.. По следам моим стелешься, за спиною моей обернёшься... Найду!

Пока Яр прислушивался, Свирь сбежал от него, но он и того не заметил. Яр забыл, о чём разговаривал с ним… разговаривал? С кем? Ничего не осталось, кроме соблазнительной песни. В темноте тоннелей ему почудилась хитрая тень и примерещился взмах её призрачных крыльев. Яр побежал навстречу подземной птице, тоскливая песня отдалялась и обманывала его снова и снова. Не разобрать, о чём пелось, но тоскливый мотив повторял его имя.

Из глубины логова Яр поднялся к верхним меженям. Огонь факелов лишь добавил теней и запутал охоту. Яр перебегал из тоннеля в тоннель, пугал своим видом живущих в норах сородичей. Песня уводила его всё дальше от жилых нор к самому выходу из логова. Свежий воздух прояснил голову Яра, и он остановился снаружи.

– За спиною моей обернёшься, по следам моим стелешься… – повторил Яр в сотый раз, словно впервые, и его озарило: Тень не сбежала наружу, она у него за спиной!

Он обернулся, кинулся во мрак тоннеля, вытянул руку и поймал её.

Сирин охнула и уставилась на него чёрными как уголь глазами. В пальцах хрустнули мелкие веточки и под босые ноги посыпались мелкие комочки глины.

– Словил! – довольно осклабился Яр. – Нет во мне безумия, это лишь ваши ведьмовские игры!

Сирин игриво улыбнулась ему. Они с Яром давно не боялись своих желаний, пусть их встречи как раньше граничили с одержимостью. Он потянулся за поцелуем, но вместо этого увидел лезвие собственного ножа. Пока он жал Сирин к стене, ворожея ловко его обокрала.

– Верни, – прошептал Яр и больно стиснул ей грудь.

Сирин беззвучно рассмеялась. Яр прижался к ней в темноте, волосы ворожеи пахли весенними травами и горькой полынью, от тела исходил сладковатый запах женского пота.

– Как же ты пела? – горячо шептал он. – Немая, слова молвить не можешь, только мычишь, убогая, а меня привязала.

В глазах Сирин запрыгали искорки. Она поднесла нож к губам и прошлась языком по острой кромке. У неё не было Волчьего Духа, значит и клыков не затачивали, но целовалась она, как и любая Навь, только с кровью! Яр жадно припал к губам Сирин, рот наполнился солоноватой слюной. Волчий Дух жаждал отклика, но внутри находил оглушающую пустоту. Яру хотелось рыдать, рваться на части от злобы, стонать в восхищении, столь сильное нетерпение охватывало его только с Тенью!

Сирин неожиданно отстранилась и плюнула ему в лицо. От такой неожиданной «ласки» Яр отпрянул назад и начал протирать ослеплённые кровью глаза.

– Блудливая ведьма! Обожди, то-то я до тебя доберусь! Играми не спасёшься!

Вдруг сзади за куртку схватила крепкая мужская рука. Яра с силой развернули на месте и вдавили спиной в земляную стену тоннеля. Яр увидел перед собой мрачное лицо Сивера. Сирин исчезла где-то во тьме подземелья.

– Почто чужеядов освободил после нашей победы?! – угрожающе прорычал Сивер. По воле Яра чужаков отпустили и не всем в стаях это понравилось.

– Не тебе судить, что мене делать, – прошипел он. – Я одолел вожака Кузнецов!..

– Мы одолели! – перекрыл его голосом Сивер. – Три стаи на Кузнецов поднялись. Гойко обезобразили, с десяток охотников на кроду к щурам отправились, ещё девять страдают от ран. Так ты всех один одолел?! Говори, о чём толковал с Незрячим опосля схватки! Ну, живо!

Яр покосился на кулак Сивера, крепко сжимавший серебряную волчью шкуру на куртке.

– О Единении толковал, как мать наставляла. Или памятью ослабел? Ведунья нам едениться наказывала, а не кровь Навью лить. С ней будешь спорить?

Хватка Сивера ослабла и Яр вырвал плечо, но не убежал. Он наверняка мог одолеть отчима в честной драке. Однако биться Сивер и не собирался.

– На рассвете пойдёшь с Навьими Рёбрами к Шести Редлым Клыкам. На третий день ждём вас обратно. Послушаем, что скажет Незрячий.

– Указываешь мене?! – ощерился Яр.

– Сам знаешь, кто указывает, – вернул ему Сивер и покосился в тёмную глубину тоннеля, где свет факелов не развеивал мрак. – И Тень свою забери – так Волчица велела. Ежели к сроку тебя обратно не будет, Зимние Волки отомстят Кузнецам.

*************

В доме старейшины у Вороньей Горы просторно: большая хлебная печь, натопленная с утра, широкие лавки вдоль стен, чисто выметенные полы, высокая постель за матерчатой занавеской. На стене механические часы, вырезанные из какой-то древней машины. Под их мерное тиканье Женя заканчивала осмотр.

– Дыши грудкой, – просила она малыша и перекладывала акустическую головку фонендоскопа по худенькой грудке. Мать мальчика стояла рядом у лавки, с его пальто и шапкой в руках. Через фонендоскоп Женя слышала хрипы, похоже, бронхит. Весной так часто случается, дети выходят из натопленных изб, холода, между тем, крепнут с первыми сумерками.

На осмотр пришёл шестнадцатый общинник подряд. Жене приходилось работать при солнечном свете из маленького окошка. Пыльная лампа под жестяным колпаком не горела.

За столом сидел сам старейшина Вороньей Горы и записывал в тетрадь учёта разгрузку первого монастырского каравана, попутно вычёркивая отправленные в Обитель товары.

– Хрипит немножко, – сняла Женя фонендоскоп.

– Так он ужо третий день харчет! Давеча слёг, горячий, как головешка. А я ему наказывала: оболокайся, грю, надевай пимы, да не скачи по лужам, ноги застудишь! Прости хоспаде ты меня, рабу свову грешную: не доглядишь, и вот на тебе – засопливел!

Общинница перекрестилась, Женя слушала её лишь вполуха, сама же опустила и поправила мальчику задранную рубашку, взяла и раскрыла рюкзак. Нет, Женя вовсе не врач, хотя многому научилась у Серафима. Однако людям из Вороньей Горы помощь нужна была прямо сейчас и весенний караван давно ждали. К счастью, в эту весну обошлось без тяжелобольных и никого в монастырский лазарет везти не придётся. Хорошая у Вороньей Горы община, крепкая, и старейшина хваткий.

– Вот травяной сбор, заваривайте и пейте, – протянула Женя бумажный пакет. – Здесь корневища солодки, подорожник, мать-и-мачеха, листья медуницы – всё помогает от кашля. Если в доме есть лук – накрошите, немного сахара добавьте иль мёда, тряпкой накройте и отстаивайте три дня, сок сцедите и давайте по одной чайной ложке раз в день.

– За сахаром это… – замялась общинница и поглядела на старейшину. Ценные продукты он наверняка выдавал не слишком щедрой рукой.

– Ладно уж, дам я вам сахару, раз привезли уж, – пробурчал старейшина за столом под взглядом Жени.

– Вот и славно, – улыбнулась она и повернулась к маленькому пациенту. – Как тебя звать?

– Олегом, – ответил он.

– Олежкой, значит. Хорошее имя, – одобрила Женя, взяла со скамьи брошюру и подала мальчику.

– Читать умеешь, Олежка? Здесь картинки – интересно.

Он взял брошюру, раскрыл, но не успел рассмотреть, как мать суетливо взяла у него и стеснительно заулыбалась.

– Да откель ему тако уметь! Я и то по слогам, а иные и вовсе ни «бе», ни «ме» не умеют.

– Почитайте ему, – попросила Женя и убрала оставшиеся брошюры в рюкзак. Сегодня каждая семья в Вороньей Горе получила свечи и нитки, домотканую одежду, дверные запоры, крюки, лопаты и прочие кузнечные изделия, без чего жить в общине нельзя, и которые Монастырь мог изготовить. Каждому общиннику обязательно дарилась брошюра, отпечатанная при храме.

– От-че наш, су-щий на не-бе-сах! Да свя-ти-тся имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе, – начала по слогам, но дальше по памяти и увереннее прочла общинница.

– И сына своего научите, чтобы и он тоже мог прочитать, – поднялась Женя и направилась к выходу.

– Голуба моя, так он и так на слух энто знает! – растрогалась мать, бережно складывая брошюру. – Мы ж шестнадцатый год как крещёные, и кажный день Богу молимся, что под крыло нас Обитель взяла! До того – тьма, света не видывали, как дикие звери жили!

– Ну уж, ботало, – осадил говорливую бабу старейшина. – Были кто и похуже нас, да и нынче не бедствуем… Иди давай, за сахаром вечером ко мне воротайся. Но не больше пятидесяти грамм – на лекарство. Понятно?

Общинница засобиралась, спешно одела сынишку в пальто с меховым воротом, нахлобучила на него шапку и вывела за руку в сени, а там и на двор. Всё это время старейшина молча поглядывал на Женю. Он единственный во всей общине и радовался каравану, и боялся, что прямо с порога она спросит с него за долги. И долги эти с каждым караваном только росли, и никакие собственные запасы не могли покрыть неустойки. Белобрысый казначеишка хоть и ласков был на язык, в глаза лыбился, а нет-нет и припомнит, сколько именно задолжала Воронья Гора Настоятелю.

– Кто у вас этим летом в Обитель поедет? – спросила Женя возле порога.

– Смотря, кто нужон, – неторопливо перевернул страницы тетради старейшина.

– Мужчины нужны, четверо – не меньше, кто знает толк в механике или в столярном деле; будут работать в мастерских. Если кто из молодых парней хочет ратному делу учиться, то может в ополчение записаться: отслужит, стрелять и ухаживать за оружием научим. Каждому ко второй Зиме свою винтовку подарим. Мастериц – не больше двух от общины, чтобы умели верхнюю одежду шить грубой нитью, сети плести или обувь сапожничать. Вышивальщиц и поварих нам не надо – в достатке. Только не девчонок сопливых каких-нибудь, а женщин взрослых, семейных, у кого муж и дети в общине останутся.

– Круто загнула, – усмехнулся старейшина. – Ну, может есть и такие... Когда на увоз?

– Не позже середины июня, когда дороги просохнут.

Старейшина кивнул и Женя начала обуваться. Он поднялся из-за стола, чтобы её проводить, но не забыл спрятать учётную тетрадь в шкаф под ключ. Ему нравилось, что разговор шёл лишь о людях, а не о деньгах. Из Вороньей Горы каждый год летом кто-нибудь уезжал в Монастырь и к осени возвращался. Молодые парни служили в ратниках или мастеровых, часто находили себе невест и оседали в Обители – это плохо для Вороньей Горы, но хорошо для Монастыря. А вот деревенские девчонки сами хотели выскочить замуж за кого-нибудь из крупной общины, при том умели гораздо меньше, чем женщины в возрасте. Оттого Обитель перестала брать незамужних мастериц из глубинки.

– А годков-то тебе сколько? Должно быть, шестнадцать? – елейным голосом осведомился старейшина.

– Четыреста тридцать семь, – бросила Женя от порога. Затянув шнурки на ботинках, она выпрямилась, одёрнула свитер и одним махом подхватила рюкзак на плечо. – Четыреста тридцать семь золотых алтынов с сегодняшнего дня Воронья Гора задолжала Монастырскому казначейству. Шестеро работников ваших отработают двенадцать алтынов за тёплый сезон. Товара мы вам привезли на тридцать четыре алтына. Взамен взяли вещей и запасов на десять. Только в этом году вы нам двадцать монет задолжали. Так какая разница, сколько мне Зим? Или вам своих счетов не хватает, чтобы о годах моих спрашивать?

– Ах ты… – старейшина досадливо поскрёб в бороде. Внезапно, словно по волшебству, над головой у него вспыхнула лампочка. От неожиданности он глянул вверх, и лицо Жени озарилось улыбкой.

– Данила генератор починил! – заторопилась она выйти за дверь. Старейшина суетливо натянул тулуп с сапогами, чтобы не отстать от неё. Выходя в сени, он ещё раз оглянулся на горящую лампочку, протянул руку к выключателю и торжественно погасил её, чтобы не дай Бог раньше времени не перегорела.

Весенняя погода ещё не устоялась. Часто налетали бури с промозглыми дождями и северными ветрами. Иногда захватывало так, что валило деревья, размётывало заборы и срывало крыши с домов. Из-за быстрого потепления даже в спокойные дни ветер натужно гудел в верхушках сосен.

Жители Вороньей Горы за шестнадцать лет после крещения привыкли к конвоям. Но всякий раз на деревенскую улицу из толстостенных домов высыпали и взрослые, и ребятишки. Разгружать караван закончили ещё к полудню, поделились и диковинной олениной, выменянной у кочевников. Для Монастыря взяли пушнину и кожи, добытые местными охотниками.

Ратники бережно погрузили запасы и готовились к отправлению, но перед дорогой починили ещё и генератор. Две Зимы назад он сломался и при ремонте местные мастера его вовсе чуть не спалили. Но вот из складского сарая зазвучало размеренное тарахтение и по проводам на столбах во все избы понёсся электрический ток.

Возле сарая вытирал о ветошь испачканные руки Данила. Рядом с ним, в рясе, жилете и церковной шапочке скуфье, стоял отец Никон. Многие Зимы назад, ещё молодым священником, он приехал из храма Николая-Чудотворца, чтобы служить при местном приходе. В то же лето под его началом общинники возвели церквушку, и резкий и чистый звук колокола впервые поднял стаи чёрных птиц, привыкших гнездиться на Вороньей Горе.

Теперь отцу Никону исполнилось глубоко за сорок, он хорошо ладил с людьми и стал для общинников почти своим человеком. Только в дни приезда караванов из Монастыря они вспоминали, кто их священник и какая сила стоит за христианами.

Данила широко улыбнулся Жене сквозь тёмную бороду.

– Трудно пришлось? – подошла она к сотнику возле входа в сарай.

– Да ну, чё там! Кое с чем повозились, – небрежно отмахнулся Данила. – Кулибины тутшоние в бак неразбавленного новогептиа залили, вот его и прожгло. Хорошо хоть мотор с электроблоком не перегорели. Мы новый бак им в генератор поставили, с толстыми стенками. Проработает с пяток Зим, а там может лучше достанем.

– За здоровье ваше и руки умелые будем молиться, – степенно добавил к сказанному отец Никон. – Здесь, в лесах, механиков на найти. Благо даровал Господь страждущим Настоятеля, пекущегося о единоверцах своих и памятующего о свете посреди глухой тьмы.

Женя расстегнула рюкзак и подала отцу Никону два письма, от Настоятеля и архиерея. Печати Монастырские целы и ценнее этих бумаг в караване, должно быть, не было ничего. Отец Никон взял письма и спрятал их под отороченным мехом жилетом, подальше от глаз подошедшего к сараю старейшины.

– Это вы, что ли, придумали чистый новогептил в генератор залить? – спросила старейшину Женя.

– Девонька, – снисходительно улыбнулся он. – Так ведь у всех машины на энтой дряни работают. Чем же мы хуже?

– Если генератор чуть не сгорел, значит хуже.

Лицо у старейшины скисло. Ему не хотелось оправдываться перед заезжей соплячкой. Монастырских дела их общины никак не касались.

– Так на чём же ему работать, коли не на нвогепр… тьфу ты, язык поломашь! На чём же ему работать, окромя энтой отравы?

– Разбавлять надо, – ответила Женя. – Так хватит на дольше и машина цела. Старое топливо жечь – само по себе грех великий. Мы миру Божьему этим вредим.

– Мир большой, он потерпит, а мы вот без света во тьме прозябаем, – не вдохновился старик её речью. Женя неприязненно и колко прищурилась. Данила усмехнулся, он хорошо знал, что сулит этот взгляд.

– Слушай сюда, – начала Женя посуровевшим тоном. – Люди в топливо дрянь намешали, от которой хмарь небо заволокла – это грех, самый тяжкий, который мы совершили. Ты ложку новогептила у себя в машине сожжёшь, а Зимой дети в общине хворать и мёрзнуть начнут. Грешники прошлого рассуждали по-твоему: «Чего во тьме прозябать, если можно выше Бога подняться?». И где они? Мы едва-едва верой спаслись, и теперь у нас Зимы в полгода!

Старейшина спорить не стал. Не привык он перепираться на большие темы, да ещё с монастырскими.

– Та-ак, а, ежели яд разбавлять, то худо не будет? – тут же озаботился он. – Дрянь в небе развеется и морозов не станет?

– Не станет. Бог даст и солнце увидим, и долгое лето, как раньше, – смягчилась Женя.

– В знаниях сила, а мудрость даёт жизнь владеющему ею, – подытожил их спор отец Никон.

– Воистину так, отче, – Женя кивнула, и вдруг по улице пронёсся ураганный порыв. Захлопали двери и ставни, тревожно залаяли псы, взбаламутилось, заволновалось озеро талого снега посереди улицы. Ворота склада натянулись на крючьях, все, кто стоял возле входа, заторопились внутрь, пока весенняя буря не разыгралась.

Внутри кучей свалена старая арматура, ребристые радиаторы отопления, автомобильные дверцы, битые банки, позеленелый кирпич, обломки шифера и обрывки чего-то ещё, обожжённого, перекрученного. Отдельно лежали выщербленные металлические листы. Женя подошла ближе, отец Никон заметил и пояснил.

– На горе собирали, хотели подлатать крышу церковную. От бурь и морозов кровля совсем прохудилась, каждый год неудобство, потёки и дыры.

– А что, на горе свалка есть? – присматривалась Женя к листам.

Старейшина глухо пробурчал что-то, явно не желая рассказывать. Снаружи завывал ветер, Женя поднимала и вытаскивала скрежещущие листы.

– Какая-то машина рухнула на горе перед самыми моровыми годами, – ответил священник. –Летающий корабль, наверное, сбился с пути. Лес на восточном склоне сгорел, из-за морозов долго никто не мог подняться и посмотреть, что случилось. Зато потом люди много металла нашли и спустили в общину, вот и пользуемся, по надобности: кому дверь подлатать, кому нож выточить, кому короб оббить, чтобы мыши не прогрызали.

– Летающий корабль… – повторила Женя задумчиво, выбирая из общей кучи обрезок листа. На изогнутой, кривой поверхности сохранилось пятно серой раскраски. В рисунке угадывались очертания серых перьев.

– А это откуда? – оглянулась Женя. Крыша сарая заскрипела и застучала при новом порыве бури. За распахнутыми воротами сыпанули крупинки ледяного дождя.

– Чего ещё «откуда»? Откуда всё, оттуда и энто, – пробурчал старейшина. – На горе такого добра – полна куча. Да ты клади, клади его тут же, чего на него глядеть, нешто не видала железяки? Примкни к стенке, за доску сунь. Она Зим двадцать тут в сарае живёт.

– Это авиационный металл, таким скайрены не покрывали. У вас на горе не летающий корабль разбился, а самолёт, – Женя показала старейшине обрывок железа. – Серые перья – это Финист. Мне отец рассказывал, как они бомбили перевал ради Серой Орды.

Старейшина пожал плечами, и Женя снова повернулась к священнику.

– Так где, говорите, самолёт рухнул?

– Далось тебе! – вскипятился старейшина. – Тут ведь гора, почитай, у самого леса. А упал он на той стороне. Раньше ходили туда кажный день, и с малышнёй, и с бабами собирали, а нынче нельзя.

– Отчего же нельзя? – прицепился Данила.

– Заняли гору. С прошлой осени ещё как. Не ходим мы нынче.

– Кто ж занял?

Старейшина поглядел боком, но и Данила теперь с подозрением прищурился.

– Я слыхал ясаки из Поднебесья рыскают по общинам и людишек местных пугают. А сюда они, часом, не добирались? – спросил он.

Старейшина насупился, будто сыч, разве что голова не утонула в меховом вороте.

– Сборщики небесного серебра у себя за рекой все рухнувшие корабли ободрали, вот и на наш берег полезли, – наседал сотник. – При Змее совсем обнаглели. Со взлётной полосы к востоку от Монастыря за два дня всё до единой железки стащили. Настоятель давно к ним дело имеет. Поймаем – душу вытрясем из ворья. Ну и что, были ясаки у вас? Они на горе нынче засели?

– Не они это, – вступился священник. – Другие бандиты, хотя к селу с горы не спускались. Прошлой осенью, как похолодало, над Вороньей Горой дымы поднялись. Но этой весной бандитов никто не встречал. Должно быть ушли.

– И как они выглядели? – заинтересовалась Женя.

– Дикие люди, – задумался отец Никон и после вздохнул. – Больше не знаем. Страху нагнали, так что уж лучше спрятаться по домам. Думали за помощью к вам обратиться, но весной дымов уже нет. Наверное, перезимовали бандиты и ушли с миром. На гору мы, если что, летом поднимемся.

– Мы раньше проверим, – решила Женя и Данила скривился. Сгонять с горы шатунов не их дело, да и община мелкой шайке не по зубам, здесь охотники, да и оружие есть.

– Ну так передай отцу, он вышлет сюда Волкодавов, – возразил сотник. – Этим только дай пострелять – такой шум подымут, ни один шатун на десять вёрст близко не сунется!

– Зачем нам откладывать, если мы здесь? – упёрлась Женя. – Всякому страждущему на пути караван должен помочь, оттого и святой крест на себе носим. Или, Данила, единоверцев в беде оставишь?

– Вот уж не в единоверцах тут дело… – засопел телохранитель. – С прошлой осени бандиты наверху окопались, а нам по склону теперь наверх лезть, пулю словить захотелось?

– Да, Данила, машину хочу посмотреть, которая на горе рухнула, – созналась Женя.

– Так местные её до болта растащили! Вот, смотри, коли надо, – пнул сотник штабель металла в сарае. – Не ползи, Женька, куда не просят.

– Вот ведь, не понимаешь… – тяжело вздохнула она. – Прадед мой был во время войны на перевале. Он ведь сказалец, многого натерпелся и видел, а всё равно всю правду о Серых и их Повелителе не узнал. Даже если опасно – на горе лежит Финист, Данила, последняя летающая машина людей. Нельзя мне в Монастырь возвращаться, пока сама не увижу. Если не местные, так ясаки её разберут.

– Чёрт бы побрал, прости-господи, эту гору! – перекрестил рот Данила. Старейшина ухмыльнулся, глядя, как им командует девчонка.

Ветер снаружи утих. Весенняя буря окончилась также быстро, как и началась, холодные и тёплые ветра перестали бороться друг с другом. Женя вышла на улицу, но у входа в сарай обернулась и позвала.

– Данила, идём людей собирать. Не хочу возвращаться к отцу, ничего не разведав. Он мне повидать и изучить божий мир повелел.

Данила со вздохом подтянул автомат и хотел выйти за Женей, но старейшина задержал его.

– Слушай, служивый, а какой-такой чин у старшой вашей в Монастыре?

– Чин? Вредный ты, дядька, хуже горькой редьки, – отмахнулся Данила, но наклонился и тихо ответил. – Дочь Волка она – понял, кто? Дай время, все по горам бегать будем, когда станет Игуменьей.

*************

Были у Дашутки в общине места, и немало, где она пряталась. Но весной в Монастыре тесно, люди съезжались со всех окрестных земель. Незнакомцы не нравились Дарье, так как при первой же встрече она сама не нравилась им. Слабая и болезненная, самая тихая среди подруг, кто таскали её за компанию, только потому, что она младшая дочь Настоятеля. У каждой подружки давно есть жених, явный или загаданный, а у неё – никого.

Весну Дашутка не любила особенно. В эту пору у остальных девушек глаза зажигаются, между собой шепотки, задушевные разговоры. Некоторые на выданье, даже младше Дашутки на год или два, а уже точно знают, за кого их сосватают.

Одним из последних пристанищ Дашутки была надвратная церковь Спаса Нерукотворного, ведущая из старой Обители в деревянную Слободу. Верхний ярус её давно пустовал. Странно, но Дашутка запомнила рассказы Жени, что самую первую надвратную церковь построили далеко за пределами Края. Однажды к иноземным монахам по морю в лодке приплыла икона Пресвятой Богородицы. Посчитав её появление чудом, братия перенесла икону в монастырский храм. Но утром икона оказалась над аркой ворот. Образ внесли опять в храм, но и на следующий, и на третий день она возвращалась на место. На четвёртый день настоятелю приснилась сама Богородица и указала ему, что пришла в монастырь не чтобы её защищали, а чтобы самой защищать. Икону оставили над воротами и со временем возвели маленькую церквушку, вести скромные службы. Вот так издревле и повелось строить над проездными воротами монастырей и городов надвратные церкви.

В Обители таких церквей целых три. Первая, на южной стороне, у главных ворот; вторая, у гостиничного двора, и церкви эти содержались в порядке. Но церковь Спаса Нерукотворного долго не ремонтировалась – не хватало работников, до недавней поры.

Теперь внутри молельного этажа стояли деревянные козлы, вёдра с водой, доски, малярные кисти, мешки, банки с краской, замоченная в корытах глина. Прохладный воздух отдавал запахом извести. Дашутка измарала своё серое монастырское платье, когда забиралась на подоконник. В углу, на изодранной куртке, свернулась чёрная кошка с котятами. К себе она никого не подпускала и грозно шипела на Дарью, поблёскивая зелёными, как у неё, глазами.

В глубокой оконной нише, поджав ноги в тяжёлых ботинках, Дашутка любила читать привезённые для Жени книги. Не зная вкусов наследницы Монастыря, торговцы привозили ей целые связки книг. Но что было в тех связках, нужное или ненужное, никто особенно не разбирался. Всё лучше, чем в печь, куда книги отправятся, если не спасти их от тёмных людей. Но, когда Жени не было дома, а книги уже доставили, Дашутка первая разбирала их и выискивала что-нибудь для себя.

Среди книг встречалось такое, чего сестра никогда бы не дала прочесть Дарье. Любовные романы она почти воровала и, обмерев, следила, как печатные строчки превращаются в атласные платья, как из них возводятся замки и целые старинные города, как по волнам страниц гуляют гордые парусники или мчатся кареты, запряжённые четвёркой вороных лошадей, как речи красавиц исполнены колких намёков, а ответы их кавалеров равны подвигам рыцарей, готовых взять натиском неприступную крепость. Глаза Дашутки заворожённо следили за страстью, нарушавшей законы, и вместе с ними и запреты монастырского воспитания рушились. Желаниям влюблённых злодеи и невежды чинили преграды, но остановить их могла только смерть, а замыслы негодяев непременно выводились на чистую воду.

Всё в книгах заканчивалось хорошо. Дашутке хотелось читать, как два меча, стальной и серебряный, разили чудовищ, как герои обретали блестящую славу и завоёвывали себе счастье. И конечно же главную партию в будоражащих душу романах исполняла…

– Любовь… – вздохнула Дашутка и закрыла прочитанную только что книгу. В свои семнадцать Зим ей хотелось смотреть на мужчину рядом с собой, как на Бога, исполняющего её мечты. Перед глазами сверкал образ любимого: широкие плечи, златокудрая голова, ясный взгляд, сильные руки. Ей хотелось, чтобы эти сильные руки касались её, чтобы его нежные губы бережно скользили по шее и нашёптывали слова, от которых колотится сердце.

Дарья сунула раку под платье, зажмурилась и обняла книгу, как могла бы обнимать суженного. Фантазия унесла её к роскошным дворцам, где в позолоченных спальнях сплетались нагие влюблённые.

Семнадцать Зим жизни – из них она видела белый свет только три года, да и те прошли за стенами Обители. Монастырский устав довлел над общинниками, иначе не миновать кары, подобно жителям Иерихона. Беды пророчились за грехи, священники в храме учили воздержанию, экономности, искренности, но смешивали эту добрую духовную пищу с угрозами судного дня, если не исполнять наставления.

«Искушаясь, вы стены источите, и рухнут они перед язычниками, разбойниками и волками».

Но повседневные поступки людей зачастую отличались от проповедей.

В окно рядом с Дашуткой внезапно стукнули. Она вздрогнула и отдёрнула руку, словно прикасаться к себе было самым ужасным из преступлений. На подоконнике за стеклом прыгал ворон. Наклонив голову, он сверлил её чёрным глазом.

– Кыш тебя! Кыш! – начала прогонять его Дарья. Но как только ворон вспорхнул, она увидела внизу идущих через ворота церкви подруг. Они возвращались из мастерских, где занимались шитьём, плетением корзин, коробов, горшечным делом, варили клей, краски – словом, делали всё, что приносило общине прибыток.

Но не подруги увлекли Дарью. С верхнего этажа церкви она хорошо видела между корпусов мастерских и нагребённых куч снега коротко стриженные головы спрятавшихся трудников. Никто из подружек не подозревал о засаде. Пересмеиваясь, они спешили поскорее поужинать в родительском доме, как вдруг в них полетели снежки, и они пронзительно завизжали. Лихая атака со свистом и гомоном обрушилась из-за снежной кучи. У кого-то сбили платок, кто-то получил снежком в спину, иные прикрывались руками, но скоро у каждой на куртке песчаного цвета остались мокрые снежные пятна.

Но растерянность длилась не долго. Вот уже за другой снежной кучей собралась вторая шутейная армия и ответила парням наспех слепленными снежками. Никому бы и в голову не пришло заниматься этим посреди Зимы, когда морозы не спадали ниже тридцати градусов. Но в раннюю оттепель снег перестал быть губительной силой, сторожем заметённых по самые окна домов, и превратился лишь в слабого гостя, готового растаять под солнечными лучами.

Свободные от работы мастеровые вышли из деревянных корпусов и, посмеиваясь, наблюдали, как играют парни и девушки. Казалось, сам вечер просветлел от забавы.

Парней подзадоривал трудник со светлыми курчавыми волосами. Как только Дашутка его увидела, улыбка исчезал с её лица.

– Илюша… – прошептала она и мигом спрыгнула с подоконника, подхватила платок и пальто и бегом спустилась по лестнице. Обжигающий воздух, смех, шутливая перебранка, свет вечернего солнца – всё разом поразило её за дверью. Подтаявший снег искрится, воздух звенит от капели, под ботинками хрустит непрочный ледок, летящие в небе снежки оставляют весёлые брызги.

– Дашутка, к нам! Давай к нам! Помогай скорее, Дашутка! – закликали подруги, Фотиния задорно махала рукой. Платок у неё сполз на затылок, открыл толстую русую косу. Круглолицая и весёлая, Фотиния была главной целью Ильи. Его снежки летели только в неё, но никому до этого дела не было, разе что Дарье. Но даже небольшая обида померкла, как только Дашутка взялась за игру.

Пальцы загребли снег, крупные зёрна льда оцарапали кожу. Первый снежок никуда не попал, только чавкнул по укрытию парней. Рядом взвизгнула и рассмеялась Фотиния – снежок угодил ей точно в волосы.

– А гляди ж ты, Илья в тебя метит! Так и метит! – воскликнула одна из подружек.

– Сегодня снежки бросает, а завтра сватов пришлёт! – со смехом отвечала Фотиния.

Дарья не долепила снежок и остолбенела.

– Каких сватов? Шутишь?!

– Чего же шутить? – блеснула глазами Фотиния. – Все уж и так знают, одна ты всё прослушала, никогда тебя рядом нет. Этим летом, ближе к осеннему спасу, Илья меня точно сосватает!

– А как же... – начала было Дарья, но совсем растерялась. Улыбка Фотинии и чужое веселье встали ей поперёк горла. Пока она топталась на месте и не укрывалась за кучей, в неё метко попали. Снежок угодил точно в скулу и оглушил, кожу на щеке оцарапало талым льдом. Что обычному человеку потеха – ей одна мука. Дарья спрятала лицо в ладони и отвернулась. К холодной воде на щеках прибавились тёплые слёзы.

– Больно. Мне больно, – шептала она, в голове крутились мысли о сватовстве Ильи и Фотинии. Как же так. Как же так!

Над оружейными мастерскими поднялся грай. Вороны слетелись на крыши цехов и беспокойно перескакивали с места на место.

«Кто сделал? Кто?!», – негодующе оглянулась Дашутка. Ей почудилось, что среди румяных от шутливой схватки парней мечется за снежной кучей четвероногая тень и указывает, припадает на брюхо, скалится на одного человека. Парень этот вовсе не видел Дашутку, бросал в кого Бог пошлёт, но больно он сделал именно ей.

Парень вскрикнул и схватился за руку. Друзья не сразу заметили, что случилось, игра шла своим чередом. Лишь когда он согнулся на куче, к нему наконец подбежали. Игра прекратилась, вокруг загалдели встревоженные голоса.

– Да что там у них? – Фотиния поправила платок на голове и вышла к парням, следом за ней засеменили подруги. На полпути её перехватил сам Илья. Фотиния долго стоять с ним не стала, чтобы не мозолить глаза соседям. Разведала, что стряслось и не спеша повернулась в монастырскую Слободу.

– Фотичка! – окликнул Илья и поспешил следом. Он сунул в карман куртки свои рукавицы, но не заметил, как одна из них выпала. Дашутка подбежала и подобрала, и заторопилась за ним. Народ к вечеру повалил из мастерских, дороги к Слободе заполнили уставшие трудники, мужчины и женщины.

– Илюшенька, а что случилось? – едва поспевала Дашутка.

– Да ерунда какая-то, – отмахнулся он, не спуская с Фотинии глаз. – Есть один мастак выделываться, лишь бы пожалели, заметили. Снегом, говорит, обожгло – представляешь? Вот брехун!

– Ага. Ты в воскресенье работаешь? На вечерне тебя не видала.

– Работаю, – коротко кивнул Илья и зашагал пуще. Он протискивался через народ, но за Фотинией не поспевал.

– Ага. Твоя мама в лазарете лекарство от головы попросила, так я принесу. Сама зайду к вам и принесу, прямо к вам, домой принесу, – спутанно плела Дарья.

– Ну так приноси, спаси тебя Бог. Только про это с матерью!

– Ага. Ты когда дома будешь?

– Да чего ты пристала! – повернулся Илья. Он разозлился, потому что потерял из виду платок Фотинии.

– Я… да мне… – испуганно залепетала Дашутка, стискивая позабытую рукавицу. Если в Обители она чего-то пугалась, то сразу вспоминала отца. – Отче спрашивал... как работаешь… вот и… велел про тебя узнать.

– Так и велел? – Илья строже свёл брови. Дашутка искренне закивала. – Тогда передай, что со дня на день сделаю, никому не рассказывал и, как уговаривались, всё закончу.

– Передам-передам! Так я приду к тебе, домой, как-нибудь?

– Слышала же, занят я! К срокам работаю! Ай, да ну тебя!

Илья отмахнулся и ушёл, Дашутка так и осталась стоять с рукавичкой в руках, глядя вслед труднику.

Вот так, даже толком и не поговорили, не посмотрел на неё и не выслушал. В позапрошлом году, когда Дашутка выздоровела и смогла выйти из дома, она сразу заметила этого красивого златовласого парня. Пальцы переминали словно не рукавичку, а свои собственные переживания.

– Дашутка, вот ты где! – догнали её подружки и дёрнули за рукав. – Ты назад воротись, там помочь надо. Ты же из лазаретских. Сёмушке руку обожгло! Вся кисть покраснела, волдырями пошла, словно в кипяток сунул!

– Да как же так вышло? – Дашутка с трудом отвлеклась от Ильи, успевшего скрыться в толпе. – Снег приложите, чтобы холод…

– Так в том то и дело, он снега боится! Кричит, мол в снежной куче что-то горячее закопано! Он снежок лепить, а тот возьми и в руке у него вскипятись! Представляешь, чё мелет? А руку-то обожгло! Ты иди скорей, помочь надо!

*************

Воронью Гору настоящей «горой» и не назвать, скорее, поросший кривыми сосёнками холм. Из-за каменистой земли сосны торчат порознь и вразнобой, где придётся. Нижние ветви – сухие и чалые, стволы гнутые, словно им ещё молодыми ростками приходилось пробиваться между камней. Весь остальной склон зарос рыжим кустарником с набухшими почками. Листьям распускаться ещё слишком рано, в ложбинах до сих пор белел снег, но весна подгоняла природу.

На кривых сосёнках на Вороньей Горе расселись чёрные птицы. Почему им нравилось здесь – не знали даже местные жители. Может быть из-за мышей на горе, ещё одной великой напасти, расплодившейся в изобилии?

На вершину вело множество троп, хотя не все из них по весенней распутице годились к подъёму. Ноги ратников разъезжались в плотной грязи. Данила шёл рядом и придерживал Женю за руку, попутно приглядывая за окрестностями.

Десяток вооружённых, особенно доверенных ратников, высматривали всякое шевеление наверху. На горе гудел ветер. Троих бойцов Данила отправил вперёд, на разведку вершины. Ратники рядом с Женей тихо переговаривались и кивали на кучу камней, за которой могла притаиться засада. Шатуны им не противники, но они могли хорошо закрепиться за Зиму.

Вскоре христиане добрались до места, где упал самолёт. Деревья тут почти не росли, земля горелая, верхушки сосен обломаны. Даже спустя сорок Зим прогоревшее ядовитое топливо не давало прорасти ничему, кроме красно-бурой травы.

Женя расстегнула рюкзак, вынула оттуда пробирку и начала собрать пинцетом стебельки и листочки растений.

– С каждой травиной теперь будешь возиться? – проворчал рядом Данила. Не очень-то ему нравилось торчать посреди голого склона.

– Растения многое о жизни могут поведать, если с божьего позволения их изучать, – отозвалась Женя. – Сок в травах и деревьях меняется, леса вырастают гигантскими. Сборы лекарственные стали опасными, а иные и вовсе порождают видения. Есть и такие травы, каких оседлые прежде не видывали. Многие вымерзли в Долгих Зимах, но с Оттепелью появились опять. Должно быть, причина в снеге или дожде, выпадающих из-под хмари. Чем ближе Долгое Лето, тем чутче надо бы изучать лес. Может и так случится: растения захватят всё принадлежащее людям. Сейчас леса сдержаны холодами, но, когда Долгое Лето настанет, они разрастутся с невиданной силой.

– Я больше других людей опасаюсь, – проворчал сотник, оглядываясь, как по склону к ним спускаются ратники. Женя закрыла пробирку и убрала собранные травы в рюкзак. Ратники подошли к ним и вместе с Женей поднялись дальше по склону.

В сотне метров лежал остов от двигателя. Мелкие патрубки оплетали его и уходили вглубь бочкообразной основы. Створки сопл отломились, жерло сплющилось от удара о землю. Но двигатель оказался так тяжел, что, хоть местные и пытались стащить его вниз – не смогли. Об этом подсказывали обрывки верёвок и подложенные снизу брёвна, и старая борозда поверху склона.

– Кажется, и правда самолёт, – смотрела на двигатель Женя. – Надо поискать фюзеляж.

– Ага, найдёшь его, держи карман шире! – ухмыльнулся Данила. – Что полегче селяне в общину стащили. Даже то, что в землю ушло, выкопали и спёрли. Что по земле разметало – в первый черёд схватили.

– Отыщем, с божьей помощью, – отряхнула Женя руки от ржавчины. В пустошах ей не однажды встречались рухнувшие летающие корабли, но они летали на автопилоте. Неповоротливые и громоздкие, скайрены сплошь нашпиговывались аппаратурой, как применять которую сегодня не помнили и разбирали на металлолом. На горе Женя впервые увидела обломки управляемой машины. Любая весточка о судьбе пилота могла прояснить многое.

– Нам нужна хотя бы одна деталь с заводским номером, может быть какая-то личная вещь, – оглядывалась по сторонам Женя.

– Если бы такое нашли, старейшина бы первый тебе принёс, если простишь ему с долга пару алтынов, – чесал под глазом Данила. От примятой ботинками рыжей травы поднялся едкий запах гнилого железа и защипало в носу.

Хмарь над горой загустела и заклубилась, того и гляди сыпанёт следующий ледяной дождь. Усталые ратники мечтали спуститься в село, ничего не искать и скорее уехать в Обитель. С вершины горы призывно свистнули: головной дозор подзывал к себе остальных. Женя оставила двигатель и поднялась вместе со всеми ещё выше по склону.

На горе среди серых камней чернела пещера. Вход украшен алым узором из треугольников, отпечатков ладоней и рисунков безносых лиц. Женя заглянула внутрь, но никого не увидела, только сухую траву и скомканные грязные шкуры. Данила подцепил одну сапогом, мех оказался невыделанным, с двумя рваными дырами для рук, и отшвырнул шкуру. Изнутри высыпались мелкие кусочки металла. Женя нагнулась поближе, чтобы рассмотреть бляшки в форме ушей, рук и ног, и других частей тела.

– Какие странные. Для чего они? – разглядывала Женя бляшки. Данила только плечами пожал. Он наделся, что вонючую шкуру она трогать не станет. К дикарской одежде Женя не прикоснулась, но скинула на травяной пол рюкзак и начала собирать бляшки в коробочку.

– Данила, Женька, сюда – поглядите! Здесь харя какая-то! – окликнул их кто-то из ратников с другого места вершины. Позабыв о находке, Женя встала и вышла наружу. Чуть дальше от входа стоял врытый в землю обломок сосны. Кору с него начисто ободрали, наверху вырезан грубый человеческий лик. Охранники глядели на старика с пустыми глазами, обмотанного сверху-донизу ожерельями из таких же бляшек, какие Женя отыскала в пещере. Кроме них идола украшали осколки стекла и разноцветной пластмассы, из-за чего он сверкал даже под тусклым солнечным светом, а в зареве от ночного костра должно быть и вовсе переливался, как ёлка на рождество. Отблески света оживляли не только самого идола, но и вытоптанную вокруг площадку. На соседних валунах расселась целая стая любопытных ворон. На обломанной голове идола расправил крылья особенно крупный ворон.

– Не больше года назад воткнули – по дереву видно, не потемнело ещё без коры, – обошёл идола сотник. Данила подобрал камень и запустил им в большущего ворона. Птица с обиженным карканьем поднялась, и вся стая взлетела с оглушительным граем.

– Экая стерва, беду пророчит... – проводил стаю взглядом Данила. – На местных здесь не греши. Да и каким разбойникам идол ставить сдалося?

– Если не шатуны его ставили, кто ж тогда? – переговаривались ратники друг с другом.

– Или в пещере тёмные какие людишки скрывалися?

– Да, караван наш увидели и умотали подобру-поздорову. А раз умотали – за ними дело нечистое.

– Не к добру это всё, братцы, ой не к добру!

– Идолище поганое! Как только язычники таким кланяются? У него и глаз нет.

– Надо его снести, – подвела итог Женя. – Берите верёвки, привяжите за макушку и свалите на землю. Кумирам на земле христианской не место.

Верёвки нашлись, как же без них на гору подниматься? Под карканье воронья, ратники опутали истукана, выстроились по бокам и по команде Данилы взялись тянуть.

– И раз! И два!.. Дружно!

– Не накликать бы на оседлых беды, если мы божка здешнего тронем, – говорил сотник.

– И раз! И два!.. Дружно!

– Кто-то ведь это тёмное страхомордище тут поставил, но в общину с горы не спускался. Как увидят, что их капище разорили, так пойдут людям мстить.

– И раз! И два!.. Дружно!

Идол качался, скрипел, терял бусы и бляшки, но только слегка накренился в промёрзшей земле. Верёвки натянулись струной. Ратники с мрачным упорством тащили безглазого старика вниз.

– Община под охраной Монастыря. Кто её тронет, тот против Бога пойдёт, – ответила Женя. – И никаких язычников на нашей крещённой земле не будет. Кто начнёт всебожие у нас проповедовать, того мы изловим, накажем и обратно в Поднебесье отправим.

Вдруг под идолом что-то треснуло, столб покачнулся и накренился вслед за верёвками. Ратники едва успели отойти в сторону. Идол упал и покатился по склону горы, ударился боком о камень и застыл лицом вниз.

– Отвяжите верёвки, – велела Женя. – Отцу Никону нужно сказать, чтобы поставили путевой крест и освятили вершину. Пусть знают, что эта земля христиан и нас Бог защищает.

Она повернулась к пещере и вдруг обмерла: у входа стоял человек в металлической маске с двумя пробоинами для глаз и красными рисунками вокруг носа и рта. Голые руки дикаря прижимали к лохматой шкуре её рюкзак, забытый внутри пещеры.

– Стой… – обронила она, видя, как дикарь медленно отступает в пещеру.

– Стой! – во весь голос вскрикнула Женя и бросилась за дикарём. Данила оглянулся на крик и побежал следом. Ратники как раз отвязывали верёвки, но схватились за оружие и поспешили за ними.

Дикарь успел заскочить вглубь пещеры. Женя забежала за ним и заметила, как он протискивается в трещину в стене, через которую, видимо, и пробрался. Недолго думая, она полезла следом.

– Женька, стой, куда! – эхом долетел крик Данилы. Женя выбралась в галерею природных пещер. Каменные тоннели вели в глубину Вороньей Горы. Впереди мелькнула гибкая тень. Женя вытащила из кобуры пистолет с подствольным фонариком. Узкий луч света запрыгал по сухой траве на полу. Чем дальше она отбегала от входа, тем тяжелее и удушливее воняло травой и падалью. В пещерах оказалось тепло, словно что-то подогревало воздух. Под ногами мелькнул мелкий зверёк. Женя успела заметить голый хвост и серую крысиную спину и вздрогнула.

Дикарь знал тоннели и обязательно сбежит с рюкзаком, если ждать остальных, разве что в темноте без фонарика он споткнётся и остановится. И Женя бежала, не слушая криков Данилы, ведь в конце концов не заметила у дикаря никакого оружия.

Луч фонаря блестел на покрытых сыростью стенах. В свитере и бронежилете она порядком вспотела. Спуск разделился, пришлось пойти наугад. Жене казалось, она успела заметить куда юркнул дикарь.

В луче фонаря промелькнула лохматая шуба. Женя больше не окликала. Стук ботинок глушила гнилая трава и тесные стены. Больше всего Женя боялась провалиться в трещину или что из-за поворота на неё нападут дикари. Вдруг до слуха долетело журчание. Она удивилась, оказывается в горе есть источник, и пошла на звук воды.

Женя старалась держать пистолет, как учили отец и Данила: слегка согнув локти и глядя поверх прицела. Если на неё нападут или захотят вырвать оружие, то надо стрелять. Но в человека она никогда не стреляла и убивать никого за рюкзак не хотела. Пусть дикарь бросит сам, пусть его надоумит Господь, даже если дикарь не знает Его от рождения.

Женя спускалась всё глубже и глубже в недра горы, тоннели всё не кончались. На щербатых стенах она увидела знакомые отпечатки ладоней и человеческие фигурки. В другое время она непременно бы остановилась и хорошенько рассмотрела наскальную живопись, но, следуя с поднятым пистолетом, только бегло отметила, что пещеры хорошо обжиты. Здесь хватало места, чтобы согреться целому племени, есть вода, можно охотиться на ворон, добывать из гнёзд яйца или ловить грызунов. Такое тепло во времена Долгих Зим стоило многого.

Запах тлена усилился, тошнотворная вонь гниющего мяса перехватила дыхание, горло сжало от тошноты. Женя остановилась и натянула платок на лицо. В тот же миг из-за угла выглянула металлическая маска, словно бы проверяя, отчего не слышно погони. Рюкзак по-прежнему был в руках дикаря.

– Стой! – окрикнула Женя и вскинула пистолет, но дикарь немедленно юркнул обратно. Женя бросилась за ним по тоннелю, но запнулась о что-то мягкое и плюхнулась вниз. Дощатая крышка с хрустом сломалось, лицо обдало смрадной вонью. В падении Женя увидела, что к ней кто-то бежит. Она рухнула на спину, неловко выставила руку и трижды выстрелила во мрак. Уши заложило от грохота. Пули угодили в подбегающего и отбросили его к стене, но он снова напал. Женя выстрелила ещё раз, силуэт отклонился и вновь качнулся навстречу – нет, это не человек: перед Женей болтался обезглавленный труп, подвешенный за ноги на крюке. У тела отсечены руки и вспорот живот, в груди зияют дыры от пуль. Женя упала на кучу гниющих объедков.

– Господи-Боже! – вымолвила она через силу. Расчленённое тело раскачивалось перед ней, повсюду желтели кости. Внутри горы прятались настоящие людоеды. Женя твёрже схватила трясущийся пистолет. – Не убоюсь я зла… дай пути мне к спасению, сохрани и не оставь меня в испытаниях…

Между груд рёбер и черепов фонарь выхватил белый блестящий шар. Женя успокоилась, ведь ратники уже на подходе. Она осторожно приподнялась и подкралась по хрустящим костям к белому шару. Перед ней лежал лётный шлем с рисунком из двух расправленных крыльев. На затылке остался обрывок пластыря с размытым именем лётчика.

Скорее всего, пилот уцелел при крушении и спрятался от холода внутри пещер. Вот почему местные не нашли его среди обломков. Женя взяла шлем, отыскала выход из ужасной пещеры и с трудом выбралась. Дышать стало легче, вода бурлила неподалёку, тоннель перед ней круто забирал вверх.

Вот почему людоеды не тревожили местных, они охотились далеко от Вороньей Горы. Но всё-таки рано или поздно наверняка бы спустились в общину. Дивы – Женя вспомнила, как называл их отец, но не думала повстречаться даже с одним из них. Дивы жили за Поясом, дальше к востоку. Должно быть с Оттепелью они перебрались поближе к оседлым, а значит поближе к еде.

Последний тоннель вывел её в заполненную густым паром пещеру. По каменному дну тянулась глубокая трещина, из-под земли рвалось шипение горячего источника. Женя медленно брела через дымку, выверяя каждый свой шаг. Одежда и волосы быстро намокли. Сквозь белое марево проступил силуэт дикаря в маске.

– Стой! – вскинула она пистолет.

Дикарь не шевельнулся, лишь переступал босыми ногами у трещины и стискивал рюкзак у груди.

– Отдай мне рюкзак. Ты понимаешь?

Дикарь не ответил. Маска следила за Женей пробоинами вместо глаз. Она могла пристрелить его и забрать свои вещи. Видит Бог, он заслужил смерть, потому что питался человеческой плотью. Но смирение и молчаливость дикаря остановили её.

– Верни украденное и я тебя отпущу, – в подтверждение своих слов Женя опустила оружие. Див помедлил, но вот наклонился и поставил рюкзак перед собой.

– Зачем ты взял его? Ты ищешь еду?

Вместо ответа дикарь начал стягивать с себя звериную шкуру. Женя вскинула пистолет, опасаясь, что в одежде он прячет оружие.

– Что ты хочешь сделать?

Дикарь замер, словно оценивая её, но продолжил раздеваться. Фонарик на пистолете мелко дрожал. Во внешности Дива было что-то неправильное. На бедре зияла заросшая молодой кожей яма, ещё одна на руке, лицо, наверняка, обезображено и не зря скрывалось под маской.

– Вы едите своих? – поняла Женя. – Твоё племя держало тебя, как живые припасы? Вот почему ты не пошёл с ними. Сбежал?

– Женька! – окликнул Данила невдалеке. Ратники почти нагнали её. Дикарь подхватил шкуру и попятился прочь. Женя позволила ему уйти, и Див молчком развернулся и скрылся за водяным паром. Ратники забежали внутрь туманной пещеры, злые и раскрасневшиеся от спешки.

– Ох и неслух ты, Женька! – принялся чистить её Данила, пусть и с видимым облегчением. – Спятила, что ли, в одиночку за дикарями ползти! А если их тут целое племя? Забыла, что я тебе говорил? Нельзя по диким землям ходить, как по родному двору! Всё, не будет тебе больше конвоев. Вот донесу, что ты делаешь, Настоятелю!

– Ты видел тело? – Женя подобрала свой рюкзак и проверила всё ли на месте. Лекарства, книги, кошелёк с деньгами, письма: кажется, ничего не пропало. Может быть голодный Див искал лишь еду?

– Видал, да уж… – помрачнел Данила. – Чего говорить, сунься деревенские на гору – несладко бы им пришлось. Эх, чертовщина какая, чудища да убийцы живут возле народа! Вовремя не заметишь, считай, хоронить не че будет!

– Настоящих чудовищ мы сегодня с тобой не видали, – ответила Женя. – Самояды спустились с горы, как только заметили караван. Сбегут теперь может быть к какой-нибудь другой христианской общине. Ещё этой напасти на крещёной земле не хватало. Надо бы собрать ратников в Монастыре и найти Дивье племя, пока они ещё кого-нибудь не убили.

Но тут внутри рюкзака Женя заметила тетрадь в чёрной обложке. Раньше она её точно не видела.

– Посвети-ка мне, – попросила она у Данилы. Сотник подставил фонарь, она раскрыла тетрадь и на пожелтелых страницах увидела исписанные мелкими рунами строки и карандашные зарисовки, но ничего прочитать не смогла, хотя руны всебожцев знала отлично.

– Это что у тебя? – осторожно спросил Данила.

– Это? Подарок, кажется… – рассеяно ответила Женя, закрыла тетрадь и спрятала её в рюкзаке между книг. – Ну всё, собираемся. Переночуем сегодня в селе, а утром в дорогу. Отец меня, верно, заждался. Да и вам, знаю, хочется поскорее назад в Монастырь.

*************

На Слободу опустилась ночь. В тёмное время, несмотря на весну, холода возвращались и улицы быстро пустели. Дымы из печных труб подпёрли низкое небо, по грязи и снегу тянулись жёлтые полосы света от узких окон. Только редкие патрули ратников в поздний час проходили возле заборов. Дарья старалась не попадаться им на глаза и сжимала в руках цветастый матерчатый мешок.

Самый страшный дом в Слободе давно позабросили – нехорошее место, никто в нём не жил с той самой ночи, как в нём вырезали семью. Но для Дашуткиных дел пустой дом подходил лучше многих. Полуночные гадания в мёртвом тепле обещали стать самыми откровенными за год.

Вдруг Дашутка встревожилась и остановилась посреди улицы. Вокруг ни души, лишь собаки подвывают в хозяйских дворах. Но что-то не даёт ступить, велит уйти с освещённого места. За спиной почудилась тень – высокая, на костлявых ногах. Ночное чудовище скалило гнилые клыки и щурилось на Дашутку больными глазами.

– Нет тебя, сгинь, нечистая сила! – зажмурилась Дарья. Сердце бешено заколотилось, но, когда она открыла глаза, зверь исчез, оставив лишь смутные страхи. Он часто бегал за ней по пятам. Три года назад вынырнул из кошмаров и преследовал Дарью, но видеть чудовище могла только она. Ни разу ей не подумалось рассказать об этом отцу или пожаловаться сестре. Женя наверняка не поверит, заставит принять лекарства, а Тамара побледнеет от ужаса и в церковь потащит, молиться. Но даже к чудовищу из кошмаров можно привыкнуть. В конце концов вреда он не причиняет, а на Дашутку в общине и так косо смотрят.

Заброшенный дом в слободе стоял незапертым и без света. За косой оградой раскинул мёртвые ветви погибший в холодах ясень. Наступало время гаданий, подруги Дашутки должны скоро прийти.

В тепло она вошла первой, но перед тем как зажечь принесённые с собой свечи, поплотнее занавесила окна. Огонёк на маленьком фитильке затрещал и по углам брызнули тени. Нельзя растапливать печь, дым из трубы мог встревожить соседей, и Дашутка не снимала верхней одежды. Она как раз заканчивала последние приготовления, когда в дверь постучали, она поспешила открыть. На ветхом крыльце ждали разрумянившиеся от ночного мороза подруги.

– Заходите, – указала им Дарья на залитую янтарным свечным светом комнату.

Подружки, тихо переговариваясь и осторожно шутя в предвкушении таинства, забежали в тепло. Когда Дарья впервые предложила погадать в мёртвом доме, мало кто согласился. Пришлось уговаривать их, что в таком месте гадания выйдут яснее и правдивее прочих.

Монастырь живёт по уставу, но у каждой молодой девушки сердце томится за кого она выйдет и не мечтает ли о ней кто-нибудь, и не случится ли в судьбе неожиданного поворота или беды?

– Фотиния не с вами? – вдруг заметила Дарья.

Подруги переглянулись и покачали головами. Главная соперница Дарьи на ночные гадания не пришла, хотя обещала. Она досадливо поджала губы, хотя даже сама не знала, зачем ей глядеть в бесстыжие глаза Фотинии. Может быть хотелось сказать ей колкое слово, или же намекнуть, что не только она любит Илью? Сладилось у неё, сваты к осеннему спасу придут – сука. О-о, какое нехорошее, грубое слово! Дашутка и не подумала, оно само собой вырвалось из души чужим голосом.

– Принесли? – отвлеклась она.

Каждая из подруг вытащила по кольцу и показала Дашутке. Все кольца разные, от медного до золотого. Сама Дарья сняла с пальца серебряный перстень с янтарным камушком.

– Ну, вот и славно. Только чур вместе держаться и никуда по одной не ходить! В тепле много чего затаилось и шепчется. Слышите? Парень молодой плачет, рядом с ним мать в сенях причитает.

Подруги вытаращились на Дарью и забормотали промеж собой: никто не слышал в пустом доме ни звука. Довольная улыбка расплылась по лицу Дарьи, ей нравился страх подруг, она подозвала всех к столу.

– Садитесь скорее, а то заметит кто-нибудь нашу свечку – разгонит!

Подружки торопливо расселись на подставленных ящиках и чурбаках. Чтобы развеять остатки волнения, они спешно пересказывали друг другу Монастырские сплетни. Очень скоро разговоры свелись к тайным чувствам. То ли одиночество тепла побуждало их откровенничать, то ли таинство, которым они собирались заняться.

«Гадалке у судьбы и спрашивать ничего и не нужно. Человек сам о себе всё расскажет», – вспомнила Дарья слова наставницы.

Из принесённого мешка она вынула сито и насыпала в него пшеницы.

– Бросайте колечки сюда! – указала она на сито. Подруги положили кольца, и Дарья перемешала пшеницу рукой.

– Первое гадание простое, – строго объявила она. – Кто какое колечко достанет, такой и муж у вас будет. Медное – за трудника выйдешь, серебряное – за ратника, золотое – высокого чина будет жених.

Подружки переглянулись. Все, наверное, подумали о Егоре. Он единственный из высоких чинов до сих пор ходил не женатый.

– А если перстенёк с янтарём выпадет, тогда выйдешь за того, кого сама пожелаешь! – закончила Дарья и выставила сито на стол.

На лицах некоторых подруг расцвели загадочные улыбки. И сомневаться не стоит, что они будут искать в зерне лишь янтарный перстень.

Гадание началось, подруги вместе запустили руки в пшеницу. Дарья с ухмылкой следила, как у них сверкают глаза. Какая глупая мелочь! А всё-таки верят.

Пальцы Дашутки нащупали крупный камень, и она вытащила руку из сита, не разжимая кулак. У каждой подружки к тому времени лежало по колечку в ладони. Кивнув, она позволила им взглянуть на судьбу. Тишина в комнате нарушилась вздохами. У одной подруги оказалось медное кольцо, у другой золотое, а у третьей перстень с янтарным камушком. Дашутка удивленно приподняла бровь. Она точно знала, что перстень с камушком выпал ей и разжала ладонь. На руке лежал чёрный камушек, непонятно как угодивший в зерно.

– Это глупое гадание! – недовольно сказала Дашутка. – Ничего в нём правдивого нет. Давайте я вам кое-что понадёжнее покажу…

Девушки начали перешёптываться: им-то гадание глупым не показалось.

«Раскудахтались, куры!», – зло подумала Дарья. – «Ну, погодите же, сейчас устрою!».

Она снова достала мешок из-под стола и вынула два круглых зеркала: первое побольше, второе чуть меньше. Одно она поставила напротив другого и зажгла по бокам две свечи. После этого усадила первую из подруг у большого зеркала – так, чтобы глаза смотрели поверх маленького, в бездонный тоннель из сплошных отражений. В конце этой чёрной дороги дрожали лучистые огоньки свечей.

– Смотри на отражения, – вкрадчиво шептала Дашутка над плечом притихшей подруги. – Там своё будущее и увидишь. Суженого, единственного, старого аль молодого, холостого или вдовца, сытого или голодного – зеркало всё откроет. Но как только увидишь его, выкрикни «чур!», иначе дух из зеркала выскочит и нечистую силу за собою притащит!

Подружка хотела перекреститься, но не решилась. Каждая из них пришла на гадания за советом от тёмных сил. Дарья почувствовала страх и заулыбалась. От живота к груди прокатилась волна приятной истомы. Очень скоро в комнате испуганно вскрикнули: «Чур меня!». Одна за другой подруги садились перед зеркалом, чтобы увидеть в отражении своё будущее.

Дашутка сама не раз испытывала гадание. Если долго смотреть в отраженья зеркал, то при свете свечей могло привидится самое невероятное. Иногда подруги видели не только знакомых людей, но и целые картины из будущего. Кто-то видел себя с малышом на руках, кто-то различил сгорбленного старика или молодого красавца. Слёзы сменялись возгласами радости, удивление – облегчением, но сначала всегда царил страх. Дашутка глубже вдыхала, когда очередная подруга подсаживалась к зеркалам в ожидании призраков.

Но тут ей самой привиделось, что за окном кто-то есть. Ни скрипа, ни стука она не услышала, даже снег под окном не хрустел, лишь почувствовала: снаружи есть кто-то. Она подошла к окну и немного отодвинула занавеску. За мутным от пыли стеклом показалось лицо и тут же исчезло в ночной темноте.

– Довольно! Пора по домам расходиться! – заторопила Дарья подруг.

– Что, уже всё? – недовольно удивились они раннему концу вечёрок, ведь успели пересмотреть в зеркалах половину общины и кольца из сита лишь подтверждали догадки о будущем.

– Кто сказал «всё»? Нет, гадания у нас ещё будут! – быстро сообразила Дашутка. – Как до тепла своего доберётесь, начинайте доски в заборах считать: «Сытый, голодный, вдовец, холостец». На последней доске свою судьбу и узнаете!

Но некоторые из подруг ещё сомневались, и Дашутка начинала сердиться.

– Вот что, есть гадание самое верное – предскажет, выйдете замуж в этом году или… К закрытым дверям храма ступайте, прислушайтесь. Если служба идёт, значит скорая свадьба! Если нет – в родном тепле ещё на год останешься. Если же отпевают кого… – Дарья прищурилась, ощущая, как в подругах сгустился страх, – значит умрёшь!

Всем немедля расхотелось гадать. Каждая из подружек ещё пересчитает доски в заборе, а вот к храму пойдут только самые смелые.

Дарья выпроводила подруг и заперла дверь. Перед глазами так и стаяло лицо, увиденное за окном, она места себе не находила. Через пару минут в дверь постучали. Дашутка поспешила открыть. На пороге стояла высокая женщина в сером платье и кожушке.

– Здравствуй, Мариночка, – с улыбкой встретила Дарья.

– Здравствуй, милая, – отозвалась гостья. – Вот, мимо шла, голоса услыхала, дай, думаю, зайду. Интересные ты гаданья устроила, да ещё в таком месте. Можно к тебе?

– Конечно! – суетливо отошла Дарья и пропустила Марину в дом. Дверь она заперла поплотнее на крюк. На одно оставалось надеяться, что их с Мариной никто не увидит. Иначе слухи по общине пойдут нехорошие.

*************

Ящики и мешки в подземном логове до отказа забиты деталями из светлого металла и серебряными монетами. Первый Охотник добывал в набегах не только дорогую одежду и украшения, которые так любила ведунья, но и эти странные, совсем непривычные для Нави припасы.

В минуты покоя Влада пересчитывала сокровища и раскладывала монеты стройными башенками. За прошедшие Зимы она изменилась так мало: всё те же дикие голубые глаза, волосы цвета пепла, отросшие до самых плеч, возле левого уха на кожаном ремешке болтается оберег из волчьих клыков. Навь стареет почти также, как люди, но у Влады на лице ни единой морщинки, лишь во взгляде исчезла беспечность. Она одета в атласную рубашку и кожаные брюки с поясом. Такую одежду в племени больше никто не носит. Дни, когда она доверяла высоким охотничьим сапогам и грубой оленьей куртке, давно миновали, и всё же её привычки не изменились: под рукой Влада всегда держала два боевых клинка, пристёгнутых к бёдрам, шесть метательных ножей в петлях на поясе и ещё несколько спрятанных под одеждой.

Перед костром стоял Сивер и разговор с ним не ладился.

– С чужаками едениться – пустая затея, – сказал он от лица всех вожаков племени. Им претило желание ведуньи объединить племена, но лишь Первый Охотник мог высказать это Владе. Сивер предупреждал её, как супругу, о зреющем мятеже.

– Зимние Волки чужеядов издревле сторонились. Совесть Щуров наставляет нас не пускать инородцев на свои земли и опасаться.

– Опасаться? – Влада окинула мужа презрительным взглядом. Сивер запустил большие пальцы за пояс с пристёгнутыми топорами и со значением кивнул. Влада лишь презрительно фыркнула.

– В этом-то беда всех, кто так мыслит. Племя хочет жить набегами в конце каждого лета, мол воздержание наше даёт оседлым плодиться, запасы копить и жиреть, мол надо брать от людей понемногу и тащить в нору столько, сколько хватит до новой весны продержаться. Вам всем не хватает ума видеть дальше.

– И что же видит ведунья? – с сомнением наклонил голову Сивер.

– Тут и пить сурью не надо, чтобы предвидеть грядущее, – презрение Влады сменилось тревогой. Она зашагала от запасов небесного серебра к очагу. Её беспокоили вести, услышанные от дозорных, со всех концов Края они подтверждали увиденное ей под дурманом. – Лето теплеет, люди не таятся больше по избам, торгуют, сходятся вместе супротив лиха... а что для оседлышей Навь?

– Страх, смерть и погибель! – ни секунды не раздумывал Сивер.

– Вот тебе и лихо, супротив которого оседлые объединятся, – бросила на него острый взгляд Влада. – Люди готовы обиды друг другу забыть, только бы выступить против Нави, а на их города у нас клыков нет. Мы из ночи режем, как велит нам уклад, но, чтобы в большой войне устоять, Навь сама должна стать сильнее.

– С первых Зим у нас не было вожака, кто бы свёл рода вместе, – припомнил Сивер. – Шибко мы разные, и нет силы такой, какая заставит Волков слушаться одного Волка.

Влада остановилась перед столом, заваленным травами, обрезками ветвей с молодыми побегами, кореньями и другими частями растений для настоев и зелий. Из-за её спины Сивер не видел, что она готовит и смешивает, только принюхивался к горьким запахам.

– Твоя Правда, племена разнятся, как листья по осени, – бросила она через плечо. – Но, как листья облетают с одних и тех же кормящих ветвей, так и Навь приманивает к себе одного духа – Волка. Ведуньи знают о подобных себе, мы за Правдой блуждаем в одном междумирье. Стая духов сойдётся вновь, и я встану над ними сильнейшей из равных, но вождю Единения чужие ведуньи так запросто не покорятся.

Когда речь заходила о колдовстве, охотников сразу охватывали суеверные страхи. Ведуньи хранили древнейшие тайны племён, сама тьма липла к их душам. Их умение предвидеть нередко ставило точку в спорах между вожаками. Но не всегда предсказания устраивали охотников, и тогда они поступали по-своему.

– На войне вожаки – главнее ведуний, – напомнил ей Сивер. – Перемани к себе зрящих кошт, но не уймёшь злобы охотников, когда чужеядцы явятся к нашему племени.

– Сегодня ты много говоришь против меня, – Влада вернулась к нему с чашей в руках. – Но всегда ли Навь побеждала оседлых? Как долго мы выстоим против людей? Не сам ли ты прошлым летом за малым не сгинул, когда напал на крестианцев возле реки?

– Ради железа! – лязгнул зубами Сивер. – Навь ходит в набеги за снедью и за чернухами, чтобы племя наелось и род приумножился. Но ныне своротили мы с пути Предков, привечаем к себе чужаков, в лесу для них роем логова, охотимся на светлый металл, и зачем?!

Влада подала ему чашу с прозрачным питьём и равнодушно велела.

– Испей.

За восемнадцать Зим Сивер выпил не мало таких странных настоев. Одни возбуждали желание, другие лишали сна, третьи наделяли тело невиданной силой. Бывало, что зелья не приносили ничего, кроме боли и тошноты. Всё зависело от капризов ведуньи. Больше всего он боялся, что однажды выпьет отраву. Но не выпить настой – означало не довериться Матери Племени. Не доверять ведунье – всё равно, что не доверять роду.

Сивер взял чашу и осторожно пригубил безвкусное зелье, посмаковал на языке, прислушался к чувствам, но ничего не почувствовал, словно воды напился.

– Навь любит волю, – Влада вернулась к сокровищам и запустила пальцы в короб с монетами. Горсть денег со звоном посыпалась через край. – Мы подчиним себе племена. Умные примкнут сами, гордые умоются кровью. Ко всем ведуньям, кого я нашла в междумирье, отправились мои Безымянные. Только у нашего племени есть Зимний Волк, а у этого Зверя всегда две стороны: я – его дух, наследник мой – его алчность и сила.

– Как же ты хочешь заставить Навь слушать щенка? – Сивер не верил, что Яр сможет управиться даже с собственной стаей, не то что со всеми Навьими племенами.

– Судьба его скрыта в чертогах Мокоши. Прозреть будущее Яра я не могу, – глаза Влады на секунду встревожились. Страх за каждое дыхание сына боролся в ней с долгом направить его по собственному пути. Она вспомнила, как страдала её родная мать перед её давней дорогой. – Но со мной Яр возвеличится, я соберу под его руку всю Навь. Жизни на это не пожалею, по-иному – никак. Наше время уходит, Сивер…

Он нахмурился, хотел переспросить, о чём она таком говорит, но вдруг его изнутри окатило холодом. Он тряхнул головой, попытался собраться. Влада заметила, как он покачнулся, и вернулась с кувшином, из которого наполнила чашу.

– Однажды и мне душу ополовинили, – сказала она, отдавая кувшин в ослабевшие руки Сивера. – Только мне ведомо, какая это пытка для подземных Волков.

Сивер не удержал кувшина, и тот с глухим грохотом разбился о дощатый пол. Вместе с водой изнутри хлынули серебряные монеты. Он повалился на четвереньки, хватая ртом воздух. Волчий Дух вытеснила пустота, живот скрутило от холода страшнее моровой ночи. Сколько бы он не резал язык о клыки, сколько бы не пил свою кровь, Зверь не возвращался. В душе зияла чёрная рана. Дар Нави, полученный по праву рождения, исчез.

Сивер распахнул рот и вытаращил глаза.

– Лучше сгинуть!

Влада пристально наблюдала, как слабеет её лучший охотник. Сколько раз он рисковал жизнью ради неё, сколько раз пускался в набеги и заслужил славу для племени. Но он не поверил в ту силу, которой она подчинит племена чужаков: и охотников, и ведуний.

– Вот зачем нужен человечий металл, вот зачем ты грабишь их дома и конвои, – наклонилась она. – Ежели инородцы дерзнут бросить мне вызов, я отниму их звериные души и оставлю одну, слабую, человечью, никчёмную. Как тебе? Больно? Страдаешь? Что бы ты отдал за Волка?

– Старая Мать-Волчица никогда бы так не поступила! – крикнул в отчаянье Сивер. Влада вспомнила строгий взгляд матери и отстранилась.

– Она умерла. Теперь род веду я. Зимним Волкам не пристало корячиться – подымайся! Подле себя желаю видеть только сильного мужа. От глотка воды с серебром Волчий Дух не отступит.

Сивер ощутил, как к нему возвращаются силы. Влада собрала с пола монеты. Деньги ещё пригодятся для бесцветного и безвкусного, но очень опасного для двоедушцев настоя.

– Если Железные Кузнецы не обманут, то Яр о многом с Незрячим договорится, – подошла Влада к коробу и ссыпала назад серебро. – Но, если моего сына убьют, как сделали то с Безымянным, я их род до последнего щенка вырежу.

Она поглядела на своды норы, словно учуяла что-то с поверхности, пусть над ней непроглядная толща земли и жилые межени.

– Скоро лето. Когда снег сойдёт, мы направим судьбу Зимнего Волка. Только бы Яра от Правды не своротили. Молод он, кровь играет, пылает душа, молчит ум. Как и у меня в его Зимы.

*************

Дашутка сидела ровно и старалась держать плечи расправленными, как того любила Марина. Ночная гостья стояла позади табурета и расчёсывала её распущенные волосы. Минула полночь. Дарья давно опоздала ко времени, когда обещала Тамаре вернуться домой. Впрочем, она ни о чём не жалела и обо всём позабыла. Ничего важнее визита наставницы для неё просто не было.

Марина расчёсывала ей волосы и тихо запела.

Почему ж ты мне не встретилась,Юная, нежная,В те года мои далёкие,В те года вешние?..

– Красивая песня, Мариночка, – обронила Дарья, опустив глаза. Наставница за её спиной улыбнулась.

– Тебе нравится? Я тоже очень люблю её, хотя песня мужская. В ней тоска об утраченном, когда всё лучшее уже позади, но неожиданно снова встречается чудо.

– Мне тоже случалось так тосковать, – кивнула Дашутка. – Я о маме тоскую. Даже дня мы с ней рядышком не прожили, она скончалась при родах. Порой так её не хватает! Стрясётся у меня какая беда, так я зову её, плачу, так хочется родной голос услышать, да только слышатся голоса всё чужие.

– Знаю, мне Тамара рассказывала. Тяжело расти без родителей, ни совета тебе, ни тепла от близкой души.

– У меня есть ты, Мариночка… – Дашутка робко коснулась пальцев наставницы на плече. – Ты многому меня научила. Рядом с тобой всегда светло, будто солнышко из-за хмари вышло.

– Солнышко, говоришь? А всё-таки ты чудесная! – Марина погладила Дарью по голове. Дашутка уловила пряный аромат от её одежды, так пахла только наставница – и приятно, и резко. Очень скоро Марина завела новый куплет, ещё лучше прежнего.

Гори, гори, моя звезда,Гори, звезда приветная!Ты у меня одна заветная,Других не будет никогда…

– Девонька моя, какие же всё-таки красивые у тебя волосы! – Марина ещё раз прошлась гребнем по иссиня-чёрной глади волос. – Всегда распускай их, когда на судьбы гадаешь. Волосы женщине для силы даны, вот и пусть сила по ним свободно струится. Пока ты молодая, косу натрое заплетаешь, чтобы со своей силой вместе сплестись. Когда же замуж выходишь, косы на двое расплетаешь – для себя и для будущего ребёнка. Младенцу ведь тоже сила нужна, она от матери к чаду передаётся. Потому замужние женщины волосы всегда прячут, чтобы другим не завидно.

– А я думала, чтобы просто скромнее быть, – опустила зеленоглазый взгляд Дарья. Марина легонько тронула её под подбородком и велела смотреть строго перед собой.

– Пусть простые девицы о скромности думают. А ты лучше всех.

Сказав так, она вновь запела.

На тебя заглядеться не диво,Полюбить тебя всякий не прочь:Вьется алая лента игривоВ волосах твоих чёрных, как ночь.

Дашутка затаила дыхание, беспокойно теребя ноготок. Куплет закончился, и она решилась спросить про самое главное, чего долго хотела.

– Мариночка, а когда ты меня самому сильному колдовству научишь?

Гребень в её волосах остановился, Дарья не оглянулась, она с замиранием сердца ждала, что ответит наставница.

– Простых гаданий тебе, значит, уже не хватает? Хочется не только судьбы предсказывать, но и в нужную сторону их поворачивать?

Гребень снова пошёл по волосам. Дашутка не услышала слова «нет» и приободрилась.

– Есть парень один, из трудников, он очень-очень сильно мне нравится! Ильей кличут – самый красивый! На него все девчата заглядываются, не долго такому ходить холостым. Но на меня он не смотрит… и всё оттого, что я больной уродилась, бледная, немощная и худая.

– Никогда не говори про себя плохо! – слегка сжала её плечи Марина. – Слово силу имеет. Наговоришь лишнего – сама же себя испортишь. Я помогу. Трудник твой ещё не обручён? Сватов ни к кому не присылал?

– Нет, я бы знала! – заволновалась Дашутка.

– Хорошо. Есть один приворот на любовь, как раз по нашей вере. Не колдовство даже, а так – лёгкое наставленье души, чтобы любимый на тебя наконец посмотрел, и ты ему приглянулась. Возьми в храме четыре свечи. Одну поставь Богородице, а вторую Божьему Сыну. Совершай непременно всё днём, к светлым силам за помощью обращаешься. Как домой из храма вернёшься, две другие свечи сплети воедино, будто сама, тоненькая, к Илье крепко-накрепко прижимаешься, и поставь свечу в четверговую соль, зажги и прочитай: «Господь всемогущий, Ты создал для мужчины жену, ибо не гоже человеку жить одному. Так направь ко мне раба своего Илью – в вечный брак, да любовь», – так и повторяй, пока свечи горят.

– И всё? – удивилась Дашутка. – Неужели подействует? Да и разве так можно?

– Не надо искать греха там, где его нет. У тебя всё подействует, только делай всё с верой, ведь ты чудесная девушка! – Марина снова принялась расчёсывать волосы. Но Дарья засомневалась.

– Мариночка… – ещё осторожнее спросила она, – а есть какой-нибудь приворот посильнее?

– Зачем тебе?

– Расскажи мне, пожалуйста, о самом-самом сильном из приворотов! Если от свечек Илья на меня только посмотрит, боюсь полюбить не успеет. Ему одна девушка нравится, он её к осеннему спасу сосватает. Как сделать так, чтобы он, пока весенние снега не сойдут, моим стал?

И вновь гребень в волосах остановился. Дарья не смогла утерпеть и обернулась, чтобы видеть лицо наставницы. В прищуренных глазах Марины затаилось сомнение. Впрочем, на тонких губах проступила улыбка.

– Конечно, есть и такие силы, которые помогут твоему горю. Но за это не то что от причастия отлучить могут, но даже сжечь.

– Смешная ты, Мариночка! – Дашутка надеялась, что наставница шутит. – Где же это видано, чтобы в христианской общине человека сжигали? Да добрее наших людей на всём свете не сыщешь, уж скорее язычники…

– Ты приворот узнать хочешь? – холодно оборвала её Марина. Дашутка поспешно кивнула.

– Тогда снимай крест.

Глаза Дарьи округлились, рука невольно метнулась к крестику, спрятанному под одеждой.

– Зачем же…

– Затем, что одни силы других не любят. Если светлая вера тебе слабой кажется, и ты обращаешься к тёмной, то расставайся с крестом.

Марина ждала, что она решит. Дарья боялась, что, если сейчас откажется, то никогда больше не осмелится об этом заговорить, потому наклонила голову, сняла нательный крестик и отдала наставнице. Марина отложила крест и стала её расспрашивать.

– Слышала ли ты о кровавых приворотах?

Дарья испугалась и замотала головой. По шелковистой глади волос скользнул блик свечи.

– Ну конечно, откуда тебе… Есть одно колдовство, сильное, которое душу мужчины привязывает, да так крепко, что он только о тебе думает, по тебе одной с ума сходит, никого больше не видит. Но приворот этот опасный, кровь страшную силу имеет, и снять колдовство ты не сможешь, пока дело свадьбой не кончится. Готова ли ты на такое?

– Да, Мариночка. – Пролепетала Дашутка, хотя у самой сердце готово было вот-вот выпрыгнуть из груди. – Только я крови… очень-очень боюсь. Бывает, с Тамарочкой вышиваем, я палец о иголку кольну и как дурочка плачу. Другие веточкой оцарапаются – только злятся, а я от боли изнемогаю. Женя мне говорила, что это у меня кожа очень чувствительная, из-за болезни. Не хочется мне больше страдать.

– А для этого приворота кровь другая нужна, – приподняла бровь Марина. – Ты возьми ту самую кровь, которая каждый месяц сама случается.

Дашутка побледнела, теперь даже не зная, стоит ли расспрашивать дальше. Привороты, о которых говорила наставница, сильно пугали. Марина продолжила.

– Собери свою кровь, только нечётное число капель. Добавь в еду или в питье суженному. Как добавишь, заговори: «Кровь из меня, чтобы других позабыл и в страсти прибыл. Чтобы желал и посреди ночи, и при свете дня. Кровью запираю сердце твоё, словом беру желанья твои, пищей направляю похоть твою. Ключ, замок, язык» – всё запомнила?

Дарья кивнула, но словно приросла к месту, в её зелёных глазах светился испуг.

– Удалось ли тебе добыть, что я просила? – отвлекла её от страшных мыслей Марина.

Дарья соскочила с табурета, достала из-под стола пёстрый мешок для гаданий и вынула оттуда стопку тетрадей.

– Это Женины. Она в караване сейчас, я тайком взяла, чтобы никто не видел.

Марина взяла тетради, села на табурет и начала перелистывать. Глаза её быстро скользили по строчкам.

«ХХ.ХХ.2124 от Рж.Христ. Ржаное. Зёрна из Аруча прорастают быстрее другой пшеницы и всходят даже после ночных заморозков. В прогреве полей нет нужды. Но выменянное в прошлом году у язычников зерно не всходило. Отец заподозрил обман Пераскеи. Змея приказала пахарям Аруча продать нам негодный товар, чтобы помешать христианам устроить своё земледелие. С Божьей помощью мы сами прорастим зерно для себя. В Ржаном найдено два сварочных аппарата».

Марина перелистнула страницу. Дарья стояла рядом с её плечом и с любопытством заглядывала в дневник.

«ХХ.ХХ.2125 от Рж.Христ. Белый Дол. Охотники показывали мне шкурки пойманных зайцев. Они утверждали, что летний мех у лесных зверей сменился раньше обычного. Ни одного пойманного зайца, к сожалению, в живых не осталось. Если Господь даст дорогу, заеду в Белый Дол на следующий год. У охотников есть четыре рулона войлока – выменяла на патроны».

Марина задержалась взглядом на рисунке двух сосудов и формуле S.Fl и H2O.

«ХХ.ХХ.2125 от Рж.Христ. Монастырь. Растворённый новогиптил даёт нам в полтора раза больше топлива, чем неразбавленный. Температура горения снижается, но смесь пригодна для работы моторов и отопления. При соотношении семь к трём с обычной водой, горючие становится менее ядовитым. Отнесу свои расчёты отцу, попробую с его благословления поговорить с механиками в автокорпусе. Нам по-прежнему не удаётся найти больше топлива. Во многих общинах о новогептиле даже не слышали. Запасов у Монастыря почти нет. Китеж не оставил на аэродроме ни капли. Храни нас Господь».

– Всё о пустом пишет. Ни строчки о том, кто ей дорог, – неловко сказала Дашутка. Марина бросила косой взгляд, но ничего не сказала.

«ХХ.ХХ.2126 от Рж.Христ. Воронья Гора. Вот уже четыре года, как в лес вернулись желтоголовые корольки – добрый знак потепления. Но в этом году живых корольков не видали. Тушки мёртвых птиц находят в лесу, под елями, в кустарнике. Что за мор скосил их – не ясно. Может быть это из-за воронов, расплодившихся на горе? На обратной дороге в Монастырь, в старой котельной, мы нашли армированные трубы».

– На нашем церковном кладбище тоже много-много ворон, – припомнила Дарья. – Они людей не боятся совсем, только выстрелов и громких криков.

«ХХ.ХХ.2127 от Рж.Христ. Монастырь. Многие Зимы подряд мы принимаем к себе новых людей. Отец выбирает самых умелых, даёт им работу, еду, защиту за каменными стенами. Я стараюсь расспрашивать их, что они видели в Пустошах и отмечаю на рукописной карте места, где ещё живут или может быть выжили люди. Лес скрывает от нас многие тайны, но ещё остаётся надежда, что в отдалённых селениях найдутся запасы новогептила. Слава Богу оттепель продолжается. За три года лето стало теплее, вновь встречаются вымершие при Обледенении птицы, животные и лиственные растения. Я продолжаю искать, собираю новости и запасы и веду мен за золотые монеты. Монастырские конвои и караваны исколесили весь Край от самой Кривды до подножия Пояса. Каждый год в Пустошах оттаивают новые места и дороги. Мне кажется, сам Господь ведёт меня и открывает мне путь».

Марина закрыла тетрадь и вернула Дашутке. Она вставала и надела платок, глубоко о чём-то задумавшись.

– Как, ты разве уходишь, Мариночка? – заволновалась Дашутка.

– Дверь в доме не закрывай, пусть проветрится, – улыбнулась наставница. – Пора мне. Судьба в новую сторону поворачивает: интересно узнать к чему теперь приведёт.

В дверях она остановилась, словно вспомнив о чём-то, и добавила прежним заботливым голосом.

– Береги себя, Дашенька, и колдовство используй с умом. Твоя кровь тебя защищает. Ни капли за зря не пролей и храни свои знания в великом секрете. Но главное – верь в то, что делаешь.

– Хорошо, – одними губами прошептала Дашутка. Марина кивнула ей на прощание и вышла из полутёмного пустынного дома. Дарья осталась одна и тихо пожелала ей вслед.

– Береги и ты себя, мама.