Двоеверие

Глава 2 Семья

Надрывный кашель раздирал грудь. Сутулые плечи Дашутки вздрагивали от каждого нового приступа, ватные одеяла с накинутыми поверх них волчьими шкурами не согревали. Болезнь день ото дня отнимала её хрупкие силы и даже не думала отступать.

– Тише, Дашенька, тише, – осторожно погладила сестру по голове Женя и поднесла к ней горячую кружку с отваром.

– Пей, согреешься, станет легче.

– Нет, не станет. – Чуть не заплакала Дарья, но очередной приступ кашля не позволил ей даже этого. Женя поглядела на мутный отвар из трав и корешков в кружке и решительно отставила её на тумбочку возле кровати.

– Твоя правда, никудышный отвар, от него лучше не станет. Поспрашиваю ещё в лазарете. Тамара женщина добрая, но целебные отвары ей очень плохо даются.

– Она хотя бы заботится о нас. – С хриплым вздохом откинулась на подушки Дашутка. Лицо её побледнело, как полотно, дыхание вылетало из груди с натужным присвистом. Полутёмная комната с единственной чадящей свечкой, бревенчатые стены и дощатый потолок отцовского дома словно стиснули Дарю в угрюмой темнице и душили её.

Сглотнув горькую от лекарства слюну, она пожаловалась Жене ослабшим голосом.

– Отче которую неделю домой не приходит, совсем за нами не смотрит, не навещает… не любит.

– У него дел много в Монастыре, да и в дальних общинах тоже. Не серчай на отца, он ведь о людях заботится и о делах христианских. Мы за каменными стенами укрылись, а в оседлых общинах выживать тяжелее. Отче знает о том и беспокоится: где запасы нужны, куда ратников выслать или машину послать. Егор отцу теперь помогает, а когда мы подрастём, тоже станем помощницами.

Дашутка спрятала глаза под ладонью и разревелась.

– Не стану я помощницей. Помру я!

– Что ты! Всё образуется, и ты на ноги встанешь! Не впервой нам с хворью бороться, но у тебя душа сильная – молись и не отступайся, и Бог даст поправиться!

– Нет-нет, Женечка, чувствую, до лета мне не дожить. Последнюю весну с тобой вместе встречали. Совсем встать не могу, в постели отлёживаюсь, – Дарья уставилась в низкий дощатый потолок. – Страшно мне умирать на четырнадцатый год, страшно ложиться в могилу, страшно слышать, как земля по крышке гроба стучит, а плачущие голоса всё тише и глуше становятся. Душа у меня кричит, плачет, бьётся – не хочет в земле лежать! Ничего не видела я, что такое любовь не узнала, Божьего мира не посмотрела.

– Ещё увидишь, узнаешь! Улыбнётся тебе наш мир и радости принесёт! – Женя старалась не расплакаться, но не вытерпела и крепко обняла Дарью и разревелась. Болезнь и вправду не отступала чересчур долго. К первым дням короткого лета Дашутка обычно поправлялась, но в этот раз ослабла настолько, что не могла даже встать. Она почти не выходила из дома, теперь и вовсе могла…

Нет, не могла! Женя обещала ей целый мир и исполнит своё обещание!

Снаружи затарахтел двигатель и к дому подъехала машина. В соседней комнате проснулась Тамара, суетливо поднялась с сундука, и до Жени с Дашуткой долетели её торопливые причитания.

– Знать-то приехали! Слава тебе Господи, хоть с дочуркой ещё раз повидается.

Последнее она обронила негромко, считая, что девочки спят, но сёстры услышали.

В тепле зазвучали уверенные мужские шаги и гулкие голоса, разнящиеся словно два колокола: один грубый и властный, другой молодой да звонкий. Тамара, охая, что-то второпях отвечала им. Один из гостей прошёл сразу в комнату. Дверь распахнулась и на пороге, даже не скинув тулупа, показался светловолосый парень. Он принёс с собой запах свежего воздуха и талого снега, душок выхлопов и чего-то пряного, незнакомого, должно быть запахи чужих общин или новых товаров. Его белозубая улыбка словно развеяла тяжёлые тени в комнате.

– Егорка приехал! – радостно бросилась к нему Женя. Егор обнял племянницу, с хохотом подхватил её и оторвал от пола. Даже Дашутка привстала, чтобы встретить дядю в постели. Как только Женю поставили на пол, она сразу начала засыпать Егора вопросами.

– Как съездили? Всё ли ладно прошло возле Вороньей Горы? Там одни христиане живут или ещё кого видели? Отче с тобой?

– Конечно со мной. Вот сейчас Тамаре пару слов скажет и к вам зайдёт. Мы ведь только с дороги, что поделать, в пути задержались. Пришлось Воронью Гору от волков отбивать.

– Опять волки... – нахмурилась Женя, – сколько же можно осаживать их? Шестую общину одолевают, совсем перестали человека бояться.

– Расплодились немерено, будто им так положено, – отмахнулся Егор, будто разговор и не стоил того. Он взял Женю за плечи и залюбовался своей пятнадцатизимней племянницей. Золотые волосы стянуты в тугую косу, лицом похожа на мать, но такая же строгая, как и отец. Из-под светлых бровей на него смотрели умные и пытливые голубые глаза.

– Как же быстро вы с Дашуткой растёте! Ты совсем уж невеста!

– Самому двадцать пятая Зима идёт, а холостой! Ты ведь год назад жениться хотел, чего вдруг раздумал? До сих пор бобылём ходишь. Или в разъездах себе какую зазнобу нашёл?

– Поглядите, как с монастырским казначеем мы теперь разговаривать начали! – в шутку возмутился Егор. – Успеется ещё. Без вашего женского племени дел по горло.

Он оставил Женю и подошёл к постели Дашутки. При виде больной младшей племянницы улыбка его померкла. Дарья выглядела гораздо меньше Евгении, словно разница между ними была вовсе не в год, а в пару Зим точно.

– Ну что, не поправилась ещё? На твоей-то свадьбе когда погуляем?

– А ты чего, жениха мне привёз? – поглядела на него Дарья зелёными, как изумруды глазами. Егор поцеловал её в горячий лоб.

– Будут тебе женихи, ты только поправляйся скорее. Я всем друзьям про твою красоту пересказываю, они только и ждут, пока ножки твои под солнышко ступят, – Егор не соврал. Дашутка и правда была весьма милой, хотя они с Женей разнились, как день и ночь. Чёрные волосы Дарьи достались ей от отца, а изумрудная зелень глаз перешла от родной матери. Лишь бледный вид с худобой портили её красоту. Юность Дарьи потускнела из-за постоянных болезней и давно не сияла, как у её златовласой сестры.

– Расскажи мне что-нибудь, – попросила Дашутка, желая подержать Егора возле себя.

– Что же тебе рассказать?

– Не знаю. Что в дороге увидел?

– Ну, весёлого мало. Правда, оседлыши у Вороньей Горы рассказали мне одну байку, но она очень страшная.

– А ты всё равно расскажи. Пусть страшная, я уже ничего не боюсь.

– Ну что же… – присел Егор к ней поближе на край кровати. Женя подошла к нему и выжидающе остановилась, но сначала он хотел подбодрить больную племянницу.

– Люди у Вороньей Горы живут самые простые и, не сказать, чтобы светлые, бывшие невегласе, – начал Егор. – Тёмную веру свою ещё помнят, старые праздники празднуют и по приметам живут. И особенно уважают волков. Когда мы с Сергеем до их общины доехали, сразу смекнули – хищников этих невегласе боятся хуже чумы. Но надо же с суевериями как-то бороться? Убедили мы их в первый раз на волков поохотиться. Удачно всё обернулось, пятерых зверей мы застрелили, и тем показали, что нечего больше дрожать от языческих духов. А когда сели за стол, чтоб трофеи обмыть, тут мне и рассказали одну историю…

– О ком история-то? – затаила дыхание Дашутка. Егор наклонился поближе и протянул низким голосом.

– О Волчьем Пастыре!.. Говорят, даже в самую лютую стужу среди Зимних снегов появляется волколак в серебряной шкуре. В руках у него нож волшебный, каким он волков погоняет. Вместе с Пастырем бежит его Чёрная Стая – тринадцать огромных зверей, которые любую прихоть его исполняют. А ещё говорили, будто возле Вороньей Горы Пастыря видят особенно часто. Прошлой весной так и вовсе за околицей нашли свежую нору…

Дашутка задрожала под тёплыми одеялами. В её зелёных глазах вспыхнул испуг.

– Пастырь что, Нави служит? – решилась и спросила она.

– Может и служит, о том не известно. Нора та оказалась пустой, всего пару пещер неглубоких. По всему видно, что это только перемётная нора, для набега. Давно ведь оседлым людом подмечено: где волки плодятся, там вскорости жди и Навь. Ну, тут мы с Сергеем и призадумались, взрывать эту нору, или пусть оседлые сами закапывают. Решили, что…

– Да ты мне не про норы глупые рассказывай, а про Волчьего Пастыря! – застонала Дашутка.

– А-а, интересно! – обрадовался Егор, что смог отвлечь племянницу. – Что рассказывать, тот ещё бес. Носится рядом с сёлами со своей чёрной стаей волков, чуть ли не верхом на них скачет. У Вороньей Горы ему устроили капище, требы клали, чтобы он общину не трогал. Чего говорить, невегласе – тёмные люди. Сказывали, будто Пастыря видели не один раз. Волки у него огромного роста, гораздо злее и хитрее обычного хищника, шкура чёрная словно ночь, глаза цвета луны, а зубы янтарные. Человека такой волк надвое перекусит и не подавится; и пожирают они не одну плоть, но и саму бессмертную душу в ад прямиком отправляют!

Дашутка осторожно отодвинула от себя край волчьей шкуры. Давно ободранный на меха зверь теперь казался ей тем самым чудищем с глазами лунного цвета. Егор наклонился к самому её лицу и прошептал.

– Но не это самое страшное в Пастыре, а, знаешь, что?

– Что?

– Он ведь молод, красив и любую девушку околдует. Как только посмотрит девица в его ледяные глаза, так сразу от него понесёт! И всё потому, что он сам от волчьего взгляда рождён. Не человек он, а дух из тёмного мира!

Дарья судорожно вдохнула и отвела взгляд от Егора. Женя хлопнула его по спине возмущённо.

– Ащеул ты недалёкий, Егор! Чего ерундой всякой пугаешь? От взгляда, пускай даже волчьего, дети не появляются.

– А отчего же дети появляются? – с напускной наивностью обернулся Егор. Женя вспыхнула, как кумач.

– От природы, когда половые клетки сливаются.

– Чего-о?! – вытаращился он. – Ты это в книжках своих начиталась?

Он подмигнул старшей племяннице и снова повернулся к Дашутке.

– Ну, не пугайся, дурёха! Сколько выдумок всяких ходит по свету. Не скиталец – всех не запомнишь и не перескажешь. А я вот…

Он полез во внутренний карман тулупа и достал туго перевязанный тесёмкой мешочек, развязал его и показал племяннице янтарное колечко с серебряными серёжками.

– Нравится?

– Очень нравится! Спасибо! – взяла украшения Дашутка.

– Носи на здоровье. Видишь, настоящий янтарь, из волчьих зубов. Так что нету у них теперь силы, – Егор погладил её по волосам и не заметил даже, как позади него в дверях показался Сергей в распахнутом настежь пальто. Лицо Сергея заросло бородой, брови над крепкой переносицей недовольно сошлись, словно он вечно был недоволен. В Монастыре его звали не иначе как «Настоятель», но в собственном доме он больше привык к обращению «Отец».

Хмуро глянув на дочерей, Сергей вошёл в комнату. Голубые словно льдинки глаза его задержались на Дарье.

– Отче! – заторопилась она привстать в постели. Но отец не ответил.

– Егор, опять лясы точишь? Великовозрастный детина, а всё девок стращаешь. Найди-ка мне эконома и ключника тут же. Пусть пересчитают добро: шкуры на склад, мясо на лёд. И поторапливайся, слышишь!

Сергей повернулся и, так ничего и не сказав дочерям, вышел из комнаты. Дашутка с онемевшим лицом легла под одеяла и медленно отвернулась.

– Ну что, ещё свидимся. Я скоро, – Егор поднялся и поманил Женю за собой. Когда дверь в светлицу закрылась, он вынул из кармана тулупа истёртую упаковку лекарства.

– На вот, выменял у Вороньей Горы. Но пробовать не советую: лекарство старое, от таких вещей нынче больше умирают, чем лечатся.

– Потому что верно рассчитывать не умеют, – торопливо взяла Женя упаковку и вытащила инструкцию.

– Скорее, читать, – подметил Егор. – Но не в том дело. За семьдесят Зим любое лекарство испортится. Ты хочешь Дашутке помочь, а можешь её вовсе сгубить.

Женя вскинула строгие и холодные, как у Сергея, глаза.

– Нет уж, лучше надеяться на яды из прошлого, чем только на одни отвары. И Серафим говорил, что это лекарство поможет. Рано ещё Дашутке на том свете с мамой встречаться. И ради неё я ничего не боюсь.

*************

Тамара вышла проводить Егора на крыльцо, по пути охая и вздыхая.

– Как ты вырос, ой вырос! Настоящим помощником Настоятелю стал! – со слезами причитала она. В своё время Тамара очень многое сделала для их семьи, ведь жила по соседству. Ещё маленьким Егор прибегал к ней за помощью, если в родном тепле что-то не ладилось. Своих детей Тамаре Бог не дал и помогать Настоятелю она почитала за честь, хотя была простоватой и по бабьи болтливой, но любила Егора, Дашутку и Женю. И теперь Егор догадался, что глаза нянечки покраснели от слёз не только от радости за его возвращение.

– Дашеньку жалко! – призналась она. – Не встаёт нынче, совсем хвори её источили. А Настоятель всё в делах, всё в разъездах. Часа с дочками не пробудет, и в Обитель, по палатам и кельям пойдёт. У доброго хозяина всё на местах, все дела под приглядом. А про кровиночку-то свою позабыл! Ей глазоньки утром открыть и то счастье, а отца-то она вовсе не видит!

– Сергей Дарью любит! – уверенно сказал Егор. – Просто...

Он только махнул рукой и поскорее сбежал с крыльца на подтаявший снег. Пора было браться за поручения Сергея. Каждый день весны и короткого лета помогал выжить в Долгую Зиму, а ждать первых заморозков оставалось недолго, всего каких-то три месяца.

Монастырь был великой общиной, центром всего христианства. Много веков он стоял между Кривдой рекой и северным лесом, но только сейчас обрёл свою наивысшую ценность. Стены защищали христиан от внешнего зла, а врагов у богомольных людей всегда было достаточно. Среди недругов находились и те, кто нарочно обосновались рядом с общиной, но говорить о них, даже лишний раз упоминать, христиане боялись. Не дай Бог накликать беду, ведь ещё жила память о ночной резне пятнадцатизимней давности.

«Наказал Господь, не сказал, за что», – так поговаривали в Монастыре после убийства прежнего Настоятеля. И всё же, с той страшной ночи в общину подземники больше не пробирались, благодаря заключённому Сергеем договору. Но, где-то там, среди северных зарослей, в непроходимой чащобе спряталось хищное племя. Выходить за стены христиане по-прежнему опасались, ведь дороги между общинами проходили через охотничьи угодья подземных волков.

В самом же Монастыре всё из году в год текло по уставу. Община росла и не по дням богатела.

На звоннице гулко и раскатисто грянул благовест. Не сходя с крыльца, Тамара перекрестилась на серые маковки храма Николая чудотворца. Она с тоской вспомнила об их недавнем золотом блеске. В общине многое изменилось с приходом Сергея. На Обитель и раньше нападали враги, Монастырь строился на века, но теперь совсем ощетинился кольями, опоясался рвами и укрылся под надёжной бронёй. Трудно вообразить себе того недруга, который смог бы взять столь защищённую крепость.

– Бог в помощь, Тамарочка! – за приоткрытыми воротами выжидающе смотрела на Тамару знакомая, но во двор без приглашения не входила. Голову её укрывал тёмный платок, поверх серого монастырского платья отороченная мехом жилетка. Тамара сразу узнала Марину: они часто виделись в Слободе; хорошая женщина, и выслушает, и поймёт, и дельным советом поможет. Пусть болтают про неё всякое, сплетничают, но добра Марина людям делала много. За травами и настоями обращались к ней и жёны трудников, и ратников, и даже высоких чинов.

Тамара спустилась с крыльца и подошла к воротам.

– Смотрю, Настоятель вернулся. А куда ездил? – начала Марина расспрашивать. Перед домом Сергея, накренившись в проталинах, стоял внедорожник. Казалось, машина могла передвигаться одними молитвами. На корпусе грубые швы, краска с боков облупилась, все стёкла прикрыты решётками из арматуры. Защита помогала в дороге от нападенья диких зверей, да и против диких людей могла пригодиться.

– К Вороньей Горе нынче ездил, – вполголоса сообщила Тамара. – Чтобы невегласе помочь. Тёмный народ, к таким за раз сунешься – не вернёшься.

– Вот как стал Волк у нас Настоятелем, так пошли в общине дела, – Марина доверительно взяла Тамару под локоть. – Всё-то спорится у него: с язычниками поладил, с дикарями договорился. Без него, верно, сгинули бы. Сколько жизней христианских он спас!

– Спас-то спас, а свою родную кровиночку спасти не может! – Тамара промокнула уголком платка набежавшие слёзы.

– Неужто Дашутке совсем худо? – участливо спросила Марина.

– Плечики худенькие, тельце чахлое, как дитятко маленькая и лёгкая, словно пушиночка! Ничего не ест, отвары не пьёт, всё сестру к себе кличет. А у Женечки сердце-то не каменное! Обнимаются, плачут, горемычные, прощаются друг с другом навеки!

– Как же она такой-слабой-то уродилась? – Марина спросила отнюдь неспроста. Разные слухи ходили про рождение Дашутки. Монастырские женщины снова и снова расспрашивали Тамару, выпытывали и донимали её о жизни Сергея, а нянечка с горечью им рассказывала.

– Я же сама роды тогда у Верочки принимала. Нельзя было ей снова рожать! Ведь только-только Женечкой разрешилась, а тут опять на сносях. Верочка была хрупкой, лёгонькой, голосок кроткий. С первым ребёночком-то ей крепко досталось, а тут...

Тамара вспомнила вечер, когда к ней застучали в окно и позвали снова быть повитухой к жене Настоятеля.

– Волк места себе не находил, метался в сенях сам не свой. А Верочка так кричала, так кричала, пополам разрывалась! Дашутка недоношенной родилась. Мы то с женщинами как могли помогали, да только при родах Верочка кровью и истекла. Вот тогда семья их наполовину и осиротела. Ох и взвыл Волк – никогда я его таким страшным не видывала, словно зверь дикий стонет, глаза блестят, белый весь, о проклятии каком-то кричит, поминает какую-то ведунью и гребень. А Верочка лежит себе тихонечко, на простынях, глаза зелёные в потолок смотрят, будто смирилась со всем грешным миром, простила людей и отдала Богу душу. Может даже мужа своего простила за всё.

– Говорят, он люто терзал её, бил, – припомнила Марина, но Тамара замахала руками.

– О том я не знаю! Как с войны Тавритской вернулся, правда сна и покоя лишился, а тут ещё ночь та страшная в Слободе. Егор после неё жил у нас в доме. Мы с мужем мальчонку всегда привечали, а Волк как с цепи сорвался! Егора из родного Тепла выставил и был в доме с Верой один. Я ещё тогда говорила, что она слаба после родов, еле как за Женей ухаживает. Даже Сергею сказала, а он не послушал, только дверью хлопнул, будто нечистый в него вселился! Но не бил он её никогда! На чём хочешь тебе поклянусь!

– А шрам как же? – не утерпела Марина. Но об этом Тамаре и вовсе говорить не хотелось, слухи разнеслись всякие.

– Точно, когда Верочку обмывали на бедре у неё шрам нашли, – нехотя призналась она, но тут же поспешно добавила. – Но не верю я, чтобы Сергей такое с ней сделал! Не зря Настоятеля Волком кличут, он ведь как зверь души в ней не чаял, любил!

– Зимою в Тепле всё стерпится, – заохала Марина. – Хотя и страшно порой. Долгая Зима Ирода из человека делает. И страха вокруг этой семьи немерено ходит. Вот ты про обмыванье сказала, а я вспомнила, что-воду-то ту украли.

– Святый Боже, да это сплетни всё лживые! – трижды перекрестилась Тамара.

– Может и так, – испугалась Марина, что она уйдёт, и заговорила совсем о другом. – Все ли средства ты против хвори Дашуткиной испытала? Травы, которые я тебе дала, все приготовила?

– Все! Что могли уже сделали! И Егор с Настоятелем все настои с отварами, всю науку врачебную испытали. Лекари с Серафимом из лазарета к нам каждый день дорожку протаптывают, и я Николая Чудотворца молю, свечки ставлю в храме за здоровье Дашутки… но, Господи прости, настаёт её время. Встретится она ангелочком с Верочкой на небушке, до Зимы не дотерпит... А как-жить-то ей хочется! Душой к свету тянется, к дяде, к сестре, а ведь знает, что не будет у неё ничего, кроме жизни загробной!

Больше Тамара ничего не рассказывала. До боли в сердце ей стало жалко воспитанницу. Сочувствуя ей, Марина тихонько сказала.

– Вот что, не все средства ты ещё перепробовала. Если Бога прогневить не боишься и грех на душу взять, то расскажу тебе о самом последнем, непроверенном ещё тобой средстве.

Тамара враз перестала плакать и испуганно выдохнула.

– Говори!

– В общине у нас каждый истинно верит, и в сына Его, и в Духа Святого. В любой беде о помощи прежде всего просить следует светлые силы. Но, когда выпадает судьба самая страшная, самая необратимая; та судьба, которая путь выстилает к могиле, иные готовы против Божьей воли пойти, и даже с самим дьяволом повстречаться.

Тамара слушала Марину, сильно робея, но не отрываясь.

– По общине давно ходит слух о девочке некрещённой, – продолжала она. – Как дикий зверёк она бегает между детьми, играет с ними, водится, смеётся, куражится. Волосы у неё всклоченные, тельце – одна кожа да кости, а глаза чёрные, как земля. Всякий знает, что не простой это ребёнок, а нехорошая Тень и слуга злобных сил. Как увидят её родители возле своих ребятишек, так выскочат на крыльцо, а той уж и след простыл. Никто поймать черноглазку не может, да и сами дети ничего о ней толком не знают. Тень самые весёлые игры придумывает, но о себе ни полслова, даже имя не выспросишь. Слух ходил, будто Настоятель её велел изловить, да не вышло. Упорхнёт она от любого взрослого ратника и никак ты её не догонишь.

– Святый Боже! Неужто, это мавка какая? – перекрестилась Тамара.

– Не знаю. Но живёт она не у воды, а выходит из леса. Дальше рассказывать?

Тамара перепугано закивала.

– Есть в приграничье три места особых – три ровных пня от трёх спиленных сосен, – один на юге, возле холмов, другой на западе, у ручья, третий на востоке, возле обрыва. Найди тот пень, в котором остриём воткнут нож. К нему девочка и придёт. Если кому надо заговор наложить или проклятье, тогда несут ей на алтарь мясо звериное, с кровью. Если же исцеления просят, то кладут орехи, овощи, зерно или яблоки.

– Это же у тёмных сил защиты просить, по языческой вере! – Тамара так испугалась, что даже попятилась. Но Марина крепко взяла её за руку.

– И что же? Другие ведь просят. Хоть последнее это средство, но у вас в доме беда… Предлагать сама не хотела, мало кто про ворожбу эту знает. Но ведь есть и такие: ходят и договариваются, и помогает. А гадания с заговорами, чем, скажешь, лучше? Живём в христианской Обители, других людей крестим, а сами с тёмными суевериями не расстаёмся. Но я тоже на себя наговаривать не согласна. Я Господа почитаю и единоверцев от очей Его отворачивать не хочу. На том и прощай.

Марина развернулась, будто собиралась уйти, но Тамара её удержала.

– Постой! Не серчай на меня, расскажи лучше дальше про Черноглазку. Вдруг решусь на последнее…

Марина пристально на неё поглядела и также тихо продолжила.

– Хорошо, слушай дальше. Как требу из овощей и орехов оставишь – уходи сразу. На следующее утро, если еды на пне не останется, значит Черноглазка согласилась помочь. Приходи к ней с Дашуткой перед самым закатом. Никакого оружия! Иначе девочка не покажется. Если верно всё сделаешь и ни в чём не напутаешь, Черноглазка будет ждать тебя с колдовством.

– Да как же ребёнок один в тёмном лесу со зверьми уживается? – залепетала Тамара. – Там же волки плодятся, да и… норы в чащобе!

Марина холодно ей улыбнулась.

– А чего ей дикие звери? Разве не догадалась ещё, Черноглазка эта – сама из Навьего племени. А Навь волков не боится.

Тамара вздрогнула, прижала руки к сердцу, но совладала со страхом. Поблагодарив гостью за дельный совет, она скорее с ней распрощалась.

– Тамара! Кто приходил?

На ступеньках стоял Сергей. Он уже застёгивал распахнутое пальто с поднятым воротником, но услышал за воротами чужой голос и остановился у входа в избу.

– Подруга заглядывала. Про хозяйство советовались, да как к весне одежду лучше перешивать.

– Опять сплетни пускаешь? Пустая болтовня нам не поможет. Ты отвары Дарье давала?

– Не пьет она, отворачивается! – запричитала Тамара, но Сергей застегнул пальто и процедил.

– Силой пои! За жизнь свою надо бороться. Чтобы выжить, судьбу порою с болью ломать приходится.

*************

Лес разговаривал с ней. Сырой сумрак хвойной чащобы и весенние травы шептались о том, чего никогда не услышит человеческий слух и человеческий ум никогда не поймёт. Голос леса нужно почувствовать, разгадать смысл в дуновении ветра, ощутить, как каждый весенний росток мечтает стать выше самых крепких деревьев. В журчанье воды Сирин слышала песню подземных источников, в молчании камня пыталась разгадать время. Лес говорил с ней, безбоязненно доверял самые сокровенные тайны, потому что она их никому не расскажет, не откроет другим, недостойным, Глухим, и жестоким из Навьего рода.

Покрытые татуировками руки ласкали влажный курчавый мох. Сирин лежала возле тайной пещеры перед ручьём и слушала, о чём говорят весенние заросли. Голос птиц – очень резкий и беспокойный. Птицы слишком глупы. Подселяясь к деревьям, они спешат насытить желудок и совсем не слушают никого, кроме себя. Звери весной очень голодны и потому злятся. Ну, а лес? Лес равнодушен, почти. Если закрыть глаза, отрешиться от звуков, которые люди ошибочно принимают за «голоса леса», от размеренного пения кукушки, от звериной возни, от чириканья, то можно услышать, как дышат деревья. Медленный вдох шестидесятиметровых гигантов начинается на восходе, а выдох заканчивается с закатом, когда тепло вытекает из нагретых за день камней.

Стояло раннее утро и лес дышал. Обычно в это время Сирин сидела возле Белой Волчицы в самом тёмном углу подземелья и держа в руках чашу с травяной сурьей. Настороженно и почтительно она слушала сбивчивое бормотание Влады, обрывчатые слова, исполненные зловещего смысла. В часы предсказаний, по лицу наставницы катились крупные градины пота, она терзала на себе дорогую одежду, добытую Первым Охотником, заламывала руки и скребла ногтями землю. Пророчества давались ей нелегко и изматывали ведунью, но каждый день она снова и снова возвращалась в мир духов и Предков.

За гранью реальности происходили страшные вещи, о которых Сирин могла только догадываться. Ученице не позволялось пить сурью, хотя Сирин каждый день держала чашу с горьким отваром в руках. Священный напиток открывал веды только для Матери Племени, таков уклад Предков, и никто не смел его нарушать.

А ещё… ещё Сирин знала, что Волчице понадобится её помощь, когда Влада вынырнет из своих жарких видений. Она оправится и призовёт к себе Безымянных, долго и горячо будет им что-то нашёптывать и доверит подвиг для рода, укажет им судьбу наперёд. В такие часы Владе становилось не до своей ученицы, и Сирин могла ускользнуть в лес. Она непременно появится вовремя, когда Старшей снова потребуется чаша воды или колдовской сурьи.

Год от года Сирин подрастала и из пугливой малютки превращалась в черноокую девушку. Вот ей уже и пятнадцать Зим, но ласки Сирин так и не видела. Весты любили мужей, охотники гордились потомством, даже о чернушках заботились, но Сирин в племени считали оседлым приёмышем. Она не знала ничего о своих настоящих родителях. Волчица только вскормила её и была вспыльчивой и нетерпимой наставницей. Она обучала её тайному ремеслу ворожеи, готовила себе смену, но тёмные знания преподавались жестоко. С иными чернушками обходились лучше, чем с ней. При вспышках ярости Влада хватала Сирин за чёрные волосы и грозилась зарезать её за малейший проступок. Но дальше угроз и побоев дело пока что не шло... пока что. Сирин чувствовала, что зачем-то нужна наставнице. Не зря она учит её запретному колдовству, отправляет в самые дальние уголки леса на поиски редких трав и заставляет резать ладони ножом.

Тонкие пальцы Сирин прошлись по бледным шрамам. Руки болели гораздо дольше, чем у любой другой Нави, но этим она расплачивалась за великие знания. В племени начали опасаться молодой ворожеи. Если раньше шпыняли её, то теперь чуждались, как одичавшего призрака. Никто кроме наставницы не смел прикоснуться к ней, причинить вред или обидеть неосторожно сказанным словом. Быть может именно из-за этого Сирин набралась наглости пролезать к крестианцам в Обитель и играть там с детьми.

Сирин окунула руку в холодный ручей напоследок и отправилась к алтарям. Что алтари? Всего лишь три пня на окраине леса, но не только Сирин знала о них. Жители соседней общины приходили сюда, чтобы оставить свои подношения. С чего началось такое паломничество Сирин не ведала. Она приметила только, что чем больше Навье племя совершает набегов, тем чаще монастырский люд появляется в лесу с требами, словно нарочно хочет задобрить подземных Волков, нашёптывает свои чудные молитвы, боязливо оглядывается по сторонам и оставляет еду в кулёчках и мисках. Смеха ради, Сирин воткнула в один из пней нож. Когда крестианцы заметили это, то истолковали по-своему и оставили на алтаре ещё больше еды. Люди ушли, а Сирин, недолго думая, принялась угощаться. Только вот оказалось, что оседлые прячутся неподалёку.

Внутри Сирин никогда не было Волчьего Духа и почувствовать чужих, как охотники Нави, она не могла. Когда же заметила, что из кустов за ней наблюдают испуганные крестианцы, ей пришлось пуститься на хитрость. Тонкое тело Сирин изломалось в резких движениях. Она принялась танцевать, будто птица с перебитым крылом. Кобь – предсказание в сложных движениях, вот чем был её танец. Оседлые должны были понять, что они имеют дело не с простою дикаркой, а с самой что ни на есть настоящей ведьмой, которая может за себя постоять. И они поняли…

С тех пор люди начали приходить именно к ней, за помощью.

Если мясо, значит надо кого-то проклясть. Если зерно – больному требуется лечение. Сирин больше нравилось мясо, она любила тёмное колдовство и кровавые привороты. А ещё ей очень хотелось есть. Волчица кормила воспитанницу сама, у других брать еду запрещалось, но давала она сущие крохи. Кроме того, пища всегда пахла кровью. Даже Сирин ощущала её железный вкус у себя на языке. Часто ей самой приходилось отдавать кровь наставнице для какого-то дела. Стоит ли говорить, что ворожея исхудала, как тень, и вечно рыскала в поисках пропитания. Голодный желудок гнал её к алтарям, обменивать колдовство на крестианскую пищу.

На этот раз нож остался в восточном пне, возле пологих холмов на окраине леса. Алтари в разных местах помогали ей лучше скрывать своё общение с чужаками. Сирин давно не видела никого из людей во время подношения треб, но знала почти каждого жителя соседней общины. Не зря она, рискуя собой, пробиралась в Обитель, чтобы своими глазами увидеть, как живут крестианцы. Все их жалобы, все их разговоры и сплетни давно были подслушаны. Особенно много люди говорили о своих неурядицах в храме. Да, она бывала и там. Среди икон и свечей оседлыш особенно откровенен. Очень светлое, ароматное и… странное место.

Вдруг на пути к алтарю послышался шум. Случилось редкое для Сирин событие, она встретила человека во время подношения требы. Пожилая женщина, стараясь не коснуться воткнутого в пень ножа, выкладывала еду из плетённой корзины. Сирин спряталась в соседних кустах и печально вздохнула. Ей принесли только ягоды в меду, прошлогодние орехи, высушенные грибы и пару лепёшек. Но не кусочка любимого мяса! Опять кто-то при смерти или ребёночка сглазил. Сирин уверилась, что среди крестианцев живёт своя ведьма. Ну что же, пусть живёт-поживает, с ней хотя бы не останешься с пустым брюхом.

Только вот ловчее не станешь. Под ногами хрустнула ветка и женщина испуганно обернулась.

Перед Тамарой стояло растрёпанное существо в сером рубище: тонкое личико, лохматые волосы, исписанные татуировками руки. Дикарка не носила даже какого-нибудь пояска и край рубашонки свободно болтался до самых колен. Она настороженно сверлила Тамару угольно-чёрными глазами и выжидала.

– Господь наш заступник... – попятилась крестианка. Взгляд Черноглазки метнулся к корзине. Тамара догадалась, что должна выложить всё. Она скорее вынула из корзинки немного сушёных яблок и семян подсолнечника и лишь затем отступила. Тамара торопилась прочь из проклятого леса, не оборачиваясь. Это была самая первая Навь, которую она встретила в жизни. Но хотя сердце её колотилось от страха, дело она всё-таки сделала, подношение принято и значит на закате можно будет вернуться за колдовством.

Сирин жадно запихивала яблоки в рот, то и дело косясь на остатки еды. Она прекрасно знала за кого болит Тамарино сердце. О, это будет очень сложное колдовство. А если Волчица узнает, то может и вправду зарезать. И всё же Сирин хотела помочь – нет, вовсе не из-за жалости к судьбе крестианской девчонки, которая и так прожила слишком долго. Впервые она могла отомстить за побои... и ещё как отомстить!

*************

– Дашутка… Дашенька-а, вставай моё солнышко, вставай моя маленькая, – ласково приговаривала Тамара и осторожно трясла её за плечо. Но Дарья никак не могла проснуться. Ещё толком не разлепив веки, она услышала мужской голос.

– Тома, скорее давай! Не приведи Бог Настоятель или Женька вернутся!

– Да нету их! Сергей Женю в храме ждёт, на помощь к себе призывает, дело поручить важное хочет. Дальше ведь жить как-то надо.

– Томочка? – пролепетала Дашутка спросонья. Взволнованное лицо няни встревожило и её. Рядом с кроватью стоял муж Тамары – старый, худой и жилистый мужичок. Он воровато оглядывался на приоткрытую дверь, словно и вправду боялся возвращения хозяев.

– Мы сейчас, Дашенька, к лекарке сходим, – улыбнулась Тамара, хотя глаза её выдавали волнение.

– К какой лекарке? – с недоверием нахмурилась Даша.

– Она в лесу ждёт, сама не пойдёт к нам. Мы на лесной окраине с ней должны встретиться, недалеко.

– А отче знает?

Тамара замялась, и Дарью пробрал испуг.

– Я не пойду!

– Девонька моя, надо идти, надо! Знаю, ты сама не можешь, вот и мужа позвала, он тебя на руках понесёт, ты же лёгонькая! Быстро до окраины леса дойдём и вернёмся. Отец твой ещё долго в храме пробудет.

Дарья боялась, но доброе лицо нянечки, которая за всю жизнь не сделала ей ничего плохого, немного её успокоило. Она позволила накинуть на себя пальто и взять на руки. Муж Тамары потянулся к винтовке, но жена зашипела.

– На кой ляд ты с собой ружьё приволок? Я же велела не брать ничего! Оставь тут же!

– Да разве я в лес без оружия сунусь? – взбеленился он. – Там же волчья дикого полно. Да и тех, кто похуже волков. Не загрызут, так зарежут!

– Тамарочка, давай не пойдём! – захныкала Дарья.

– Ну вот, дуботолк, напугал! – огрызнулась она на мужа и тут же с лаской начала убеждать Дашутку. – Ничего, у нас в лесу всё договорено, ни волк нас не тронет, ни лихой человек. Под защитой мы, и не только под Божьей.

– А под чьей же ещё можно быть? – удивилась Дашутка. – Неужели ты и с волками договорилась?

– Да что ты, зверь же слов человеческих не понимает! – беспокойно рассмеялась Тамара и тут же добавила. – Иногда и тёмные силы помогут, коли правильно попросить.

Дарья кивнула и ещё долго размышляла над её словами. Младшую дочь Настоятеля вынесли на руках со двора, затем по вечерним слободским улицам к надвратной церкви. Охрана возле ворот как раз сменилась, при створах стоял знакомый мужу Тамары ратник. Он выпустил беглецов в вечерние сумерки за внешние стены. Дарья старалась не кашлять, хотя часто вздрагивала от душащих приступов. Если бы отец сейчас увидел её, голов бы никому не сносить.

Тёмный лес застыл всего в полутора километрах от Монастыря. Торопливо пробежав по туманной низине, Тамара и её муж с Дашутой на руках скоро попали под густую сень высоких деревьев. Няня спешила провести их к тому месту, где с утра встретилась с Черноглазкой. Она очень боялась не успеть к возвращению Настоятеля или Жени, но про себя решила: «Будь, что будет!».

У алтаря их никто не ждал. Ножа в пне тоже не было.

– Что же это? Неужто обманула меня Черноглазка!

Тамара растерянно остановилась посреди вечерней поляны. С каждой проведённой в лесу минутой ей всё сильнее хотелось вернуться назад. Когда поблизости завыл волк, она почти что решилась, но тут кусты зашевелись и под тусклым бликом неполной луны на поляну вышла дикарка. В руках она несла три глиняных крынки: одна пустая, другая с водой, а третья крепко-накрепко запечатана.

Дикарка поставила кувшины на пень и жестом велела опустить Дашутку на землю. Муж Тамары пробормотал молитву и выполнил её указание. Черноглазка и Дарья поглядели друг на друга. Сирин нахмурилась и прикусила губу. Она видела в крестианской девчонке больше, чем могли заметить медики из лазарета. Наконец, Сирин взяла первую крынку.

– Лекарка твоя водицей, что ли, лечить собирается? – засомневался Тамарин муж. Она ничего не ответила. Отступать поздно.

На горлышке пустой крынки Черноглазка скрестила лезвия двух узких воронёных атамов. Беззвучно нашёптывая, она начала переливать через получившийся крест воду из родника, которая питала деревья, укрепляла их могучие корни и дарила здоровье вековым хвойным лесам. Как только заговор был наложен, она дёрнула Дашутку за пальто.

– Раздеть её надо, – догадалась Тамара.

– Ты что, баба, спятила? Примораживает, а девчонка-то совсем кашлем исходит.

– Велено, значит сделаем! Уйди прочь! – погнала она мужа. Сплюнув, тот отошёл подальше от колдовства. Тамара торопливо скинула с Дарьи пальто, затем и ночную сорочку. Чахлое и бледное тельце с выступающими рёбрами так и сжалось от холода. Дашутку пробрала дрожь, но жаловаться она не посмела. Сирин встала перед крестианкой с полным кувшином в руках и начала выливать заговорённую воду тонкой струйкой ей на голову. Она старалась омыть её целиком, не переставая при этом беззвучно нашёптывать.

Может быть потому, что она не проговорила слова, колдовство не сработало? Кашель ещё сильнее потряс крестианку. Сирин начала понимать, что придётся открыть последнюю крынку, ту самую, которую она украла сегодня из запасов Волчицы. Сирин взяла отставленную напоследок крынку и кончиком ножа вскрыла на горлышке воск. Как и в первом сосуде, внутри этого плескалась вода, но гораздо мутнее и с тухлым застоявшимся запахом. Сирин посмотрела на воду: всё-таки надо было просить у крестианцев мясо!

Тамара со страхом приглядывала за омовением, даже не зная, какое великое зло пытается унять ворожея с помощью мутной воды. Не знала она и о тех, кто неотступно следил за ними с самого первого шага в лесу. За обрядом у алтаря внимательно наблюдали волчьи глаза.

*************

– Как увидел её, сейчас же смекнул, что к чему, – прошептал Яр дружкам. – Может мать мою блудливая тварь и обманет, но меня и спящего не проведёт! С молочных клыков её, гадину, знаю, сколько подлости в ней, сколько кривды, сколько коварства!

– Это что же Сирин, колдует? – хмыкнул Свирь. Четверо молодых Навьих охотников притаились у алтаря и внимательно наблюдали, как оседлый приёмыш обмывает крестианку водой. Ещё в логове Яр заметил, как Сирин ворует крынку, но шума не поднял, а прихватил с собой ватагу дружков и выследил её возле пней. Так и открылось тайное колдовство за еду. Нутро Яра передёрнуло от злости и предчувствия скорой расправы.

После стычки с Великим Зверем прошло три года и его дружки возмужали. Яр уводил их дальше от логова, чтобы в оседлых общинах творить самые тёмные развлечения. Не так давно его руки окропились и человеческой кровью, он на спор разорвал горло оседлышу. Охота на людей горячила кровь больше, чем на животных, хотя на диких зверей охотиться даже было сложнее.

Сын Волчицы снова хотел убивать и изнывал в логове без набегов. В то время ему как раз и попалась Сирин, ворующая у его матери.

– Она предала наше племя, дружбу с крестианцами заимела, – сплюнул Вольга с отвращением. Иссечённая шрамами шея здоровяка начала багроветь, в глазах засверкали недобрые искорки. – Оседлый заморыш только роду убыток! Мать-Волчицу обрекла на потерю, козни строит, кривляется, одного зла нам желает! Яр, а Яр? Давай кинемся на чужебесых и перебьём их всех разом! Оружия-то при них нет – это чую...

Яр покачал головой. Он чувствовал то, чего дружки не ощущали. Зимний Волк предупреждал о растревоженном зле. Колдовство пропитало весь воздух вокруг крестианки. Девчонка источала гнилой смрад проклятия, к которому и на бросок ножа нельзя приближаться. Почуять такое мог даже обычный оседлыш, не то что сын Навьей ведуньи.

– Вот ведь, живая покойница, мертвечиной прямо разит, – не спускал он глаз с монастырской девчонки. – Пока Сирин ворожбу не закончит, близко к ней не подступайте и проклятой не касайтесь, не то зацепит вас саваном и к Маре уволочёт!

– И зачем она это делает, зачем помогает? – в голосе Савы проскользнула нотка жалости к Сирин.

– Жрать хочет, – отрезал вожак и увидел, как Сирин заканчивает ворожбу и прощается с крестианцами. Толстая женщина сунула ей в руки свёрток с орехами. При виде прощального подарка, она только с тоской улыбнулась.

Сухощавый мужик быстро накинул пальто на мокрое тело крестианской девчонки, подхватил её на руки, и они с бабой, не оборачиваясь, поспешили прочь из Навьего леса. В свою очередь Сирин собрала крынки и исчезла в кустах и на поляне больше никого не осталось.

– Настал час осудить за злодейство, – прошептал Яр.

– Ты заставишь её громко кричать? – чуть ли не содрогался Свирь от предвкушения.

– А что толку от её криков? – осклабился Яр. – Или забыл? Она же немая!

Без волчьей души Сирин спокойно перебирала заработанные орешки и не скрывалась, старательно прижимая крынки к груди. Невелика была плата за укрощение такой сильной порчи, к тому же наведённой с большой злобы и желания убить. Но теперь у неё было кое-что поценнее награды, ей удалось хорошо отплатить Навьей наставнице за побои. Пусть Влада побесится, пусть хватается за ножи, душу Сирин согревает отмщение и больше она никого не боится.

А стоило бы.

Яр выскочил из-за дерева, сильно толкнул её в бок и повалил на землю. Охнув, Сирин выронила крынки, попыталась вскочить, но её тут же подхватили под руки Свирь и Вольга и крепко прижали спиной к ближайшей сосне.

– За орешки нас продала?! – выхватил свёрток Яр и высыпал орехи на землю.

– Ых! – жалобно вырвалось из груди Сирин.

– Немая калека, и на что мать тебя только держит?! – Яр схватил Сирин за подбородок и остервенело плюнул ей в лицо. Из глаз Сирин хлынули слёзы, губы скривились в беззвучных рыданиях. Яр растравливал Зверя в душе, но почему-то вся злость мигом таяла перед Сирин. Спокойствие охватывало его и ярость тонула в удушающей пустоте. Стоило поглядеть в глаза угольно-чёрного цвета, как Волчий Дух смирялся и отступал от расправы.

Свирь заметил, что напор вожака ослабел и решил подбодрить.

– Лупи её, Яр! Прямо по тощим рёбрам ей вшпарь, мы подержим! Пущай знает, как у племени воровать и якшаться с крестианцами!

– Зачем её бить? Она и так хилая! – забеспокоился Сава. – Коли поймали, так ведите к Волчице!

Кулак Яра сжался, он не желал выглядеть слабаком перед дружками.

– Ааалл! – разрыдалась Сирин. Взгляд Яра опустился к двум синим перьям на кожаном ремешке у неё на груди. Как бы он не распалялся, но так и не поднял на неё руку.

– Да ты что? – возмутился Свирь.

– Она из Навьего племени. Позорно её так истязать. Дайте ей нож, пусть в честной драке ответит!

– Она ж не охотник, – напомнил Вольга.

– Нож ей дай! – заорал Яр, так что вены вздулись на его шее. Вольга сплюнул и наспех вложил свой клинок в дрожащие пальцы Сирин.

– Вот, теперь дело другое! – отступил Яр, очищая место для будущей драки. – Пусти её. Пусть бьётся за свою шкуру!

Но как только друзья ослабили хватку, Сирин упала перед ним на колени и отбросила нож. Она что-то мычала, тянулась к Яру, плакала и пыталась обхватить его ноги. Яр ошалело попятился.

– Ах ты, тощая стерва! – пнул Вольга её под впалый живот и вышиб из Сирин дух.

– Падаль... – прошипел Яр, пока она закашливалась и пыталась подняться с земли. Вольга ухмыльнулся, но Свирь с Савой попятились от побледневшего Яра. Глаза вожака остервенели, с губы закапала кровь.

– Вольга, беги! – дал стрекача Сава. Но здоровяк всегда медлил немного дольше товарищей. Яр набросился на него и со всей силы ударил по шраму на шее. Вольга вмиг растерял весь задор. Биться с Яром, когда он призывал на подмогу Зимнего Волка, себе дороже! Яр попытался пырнуть Вольгу, тот с криком бросился от обезумившего вожака.

Волк не утолил злобы. Яр набрасывался на деревья, до крови расшиб кулаки, затем упал на колени и согнулся от боли. Дух не получил желанной добычи и мстил охотнику, ведь тот призвал его зря. Он легко мог догнать Вольгу и зарезать, но Яр не позволил себе ослепнуть от злости.

Позади послышался шорох. Яр немедля набросился на Сирин, прижал к земле и несколько раз ударил ножом. Но лезвие всякий раз вонзалось в мягкую землю. Яр тупил свой заветный клинок и кричал в дикой злобе. Не смея пошевелиться, Сирин закрыла лицо руками, только бы не видеть его дикого взгляда. И тут Яр затих. В её беззащитное сердце нацелился острый клинок. Яр держал нож двумя руками и пытался надавить на рукоять, но не мог заставить себя убить Сирин.

– Почему не могу? – шипел он. Лицо Яра побагровело от натуги. – Одной тебе не могу вреда причинить. Нож не поднимается на немую уродину.

Он чуть ли не плакал. Никогда ещё Сирин не видела его таким растерянным и беспомощным.

– Ааал, – попыталась она окликнуть его. Глаза Яра вспыхнули дикой злобой.

– Убить не могу, покалечить не в силах, но я тебя ненавижу! Слышишь, поганая тварь?! Что бы ты не сотворила со мной, я тебя ненавижу!

Сирин вздрогнула, как от удара ножа, и слёзы покатались из её чёрных глаз. Она хотела коснуться лица Яра, но тот грубо отбил её руку, схватил за ворот рубахи и разорвал на груди. Сирин испуганно выгнулась, но он только крепче прижал её к лесной земле.

– Уых!

– Умолкни, гадина! Что захочу с тобой, то и сделаю! Я наследник Навьего рода, каждая капля твоей лживой крови – моя!

Он храбрился, но сам с девушкой ещё не был. Даже в набегах молодняк не подпускали к живой добыче матёрых охотников. Но сейчас Яр хотел, чтобы Сирин заплатила за его унижение. Пусть кричит, пусть вырывается, путь боится его! Тяжело задышав, Яр прижался ртом к её груди, но вместо ужаса, она обняла его и притянула к себе. Он отскочил, как ужаленный.

– Дрянь! Стерва! Блудня! – закричал он, как вдруг что-то поползло по его щеке. Он смахнул с лица и с ужасом уставился на мокрые кончики пальцев.

– Что же ты со мной делаешь, гадина!

Яр болезненно взвыл и вскочил с земли и кинулся прочь. Сирин сама не знала, почему внутри всё дрожит и сжимается от жаркой истомы. Она так и осталась лежать, пытаясь укрыться обрывками ветхой рубашки.

Яр ненавидел её. Она так любила сына Белой Волчицы, любила каждый частичкой юного сердца, но он отвергал её. Но чтобы он не говорил, чтобы не сделал, Сирин будет любить его и верить в его любовь, пока дышит.

*************

– Зачем он призывает меня?

Егор молча шагал впереди Жени через парадный двор Монастыря, мимо трапезной, к высокому храму. Опускался ранний, по-весеннему холодный вечер. Трапезная отбрасывала под ноги густую сизую тень, которая всё больше сливалась с сумерками. Над Монастырём показался блик уходящей на убыль луны. Хмарь рассеивала лунный свет и белые стены старой Обители словно осеребрились.

Женя обогнала Егора, сбила со своей златовласой головы бирюзовый платок и нетерпеливо заглянула ему в лицо.

– Расскажи, зачем Настоятель меня призывает?

– Не Настоятель он тебе, а отец, – миролюбиво напомнил Егор.

– Мне теперь его так называть, а завтра снова величать Владыкой?

Егор вздохнул, не желая спорить, и отвернулся к зубцам крепостных стен и проездной церкви.

– Он хочет мне про Дашутку что-то сказать, так?

– И про Дашутку тоже.

Во взгляде Жени утвердилась тревога. За последний год ей пришлось не легко. Она знала каждого, кто обладал хоть каким-то умением в Монастыре. С утра она училась в мастерских как правильно работать с инструментами и станками, после девятого часа помогала Серафиму с больными, а в остальное время заботилась о Дашутке. Её комната была завалена книгами, отсыревшими, без половины страниц, но толковыми. Собрать свою маленькую библиотеку помог ей Егор, когда привозил из дальних общин альбомы, учебники, хрестоматии и словари. Женя жаждала знаний, рвалась к ним, хотела увидеть мир за воротами и, что говорить, в свои пятнадцать Зим во многом превзошла учителей. Сергей мог гордиться старшей дочерью, дать ей чин в Монастыре, а там, кто знает, может быть выпустить вместе с конвоями в Пустоши. Но он медлил, и за монастырскими стенами Женя никогда не бывала.

– Это он виноват, что Дарья сейчас умирает, – вдруг сипло сказала она. – Это он мать довёл до смерти, внутри собственной семьи церковь разрушил. Только из-за его дикости Волчьей мы осиротели.

– Да ты с ума сошла! – не поверил ушам Егор. – Никогда – слышишь? Никогда не смей на отца возводить и называть его Волком!

– Что поделать, если весь Монастырь его так называет. Люди видели, помнят, что было, когда зарезали прежнего Настоятеля. Той Зимой он и превратился в чудовище, и дурное здоровье Дарьи на его совести. Вот почему он на неё даже не смотрит – ждёт, пока она сама сгинет, чтобы с глаз долой и из сердца вон!

– Врёшь, – отрезал Егор. – Ничего ты не знаешь! Он лекарства искал, да вот только где же найдёшь их? Столько яда вокруг плесневелого, испорченного, горького, от которого Дарья скорее умрёт!

– Не умрёт, не дождетесь! – вспыхнула Женя. – Я чувствую, отец знает, как Дашутку спасти, но не делает, почему?

Егор ничего не ответил. Простого ответа здесь не было. В памяти снова воскресли события из его детства. Но как объяснить Жене, кем был её отец до крещения и чем он пожертвовал, чтобы спасти её мать и защитить Монастырь?

– Ты права, – вдруг согласился Егор. – Есть на свете человек, который может Дашутку спасти – совсем рядом. Нужно только покаяться перед ней, упасть на колени и прощения просить. Но Сергей себе скорее руку отрежет, чем пойдёт на такое.

– Не встанет на колени даже за жизнь родной дочери? – не поверила Женя.

– Перед тем человеком – никогда. Зло всегда останется злом, как бы перед ним не раскаялись.

Словно в тон его голосу за высокими стенами Монастыря завыл волк; где-то в чащобе собиралась охота. В ответ дикому зверю зашлись лаем слободские собаки.

– Ну, что же, иди. Сергей тебя ждёт, – указал Егор на дверь храма. – Если хочешь узнать ответы, спрашивай обо всём, что было, отца. Про себя он лучше расскажет. Без моей помощи.

*************

Под каменными сводами храма до сих пор ощущался холод прошедшей Зимы. Чтобы вернуть священному месту тепло человеческой жизни, требовалось не только много горючего, но и времени. Фрески на стенах поблёкли и начали осыпаться. Даже иконы в золочёных окладах извело из-за сырости под толстыми стёклами.

Каждую весну храм приводили в порядок. Голоса штукатуров, плотников и художников струились в почтительном полушёпоте во время работы. Каждый житель Обители приобщался к великому делу, восстанавливая святыню после Долгой Зимы. Стоило ли говорить, как дорог был храм сердцу каждого христианина.

Но кроме того, Монастырский храм Николая Чудотворца был средоточием веры всех окрестных земель. Из него на борьбу против язычества отправлялись в Пустоши проповедники. Святые отцы в диких землях обличали волхвов, просвещали неверующих невегласе, пытались вернуть в лоно Монастыря заблудшие души. Но, как и в любой другой борьбе при назидании христианства случались потери. Молодые и старые, опытные и только вставшие на стезю проповедники многое могли рассказать, как скрывались в последнюю минуту от разбойничьего ножа или пули. Волей божьей и с помощью добрых людей большинству монастырских священников удавалось вернуться к первому снегу в Обитель, чтобы встретиться с Настоятелем и рассказать ему о пути. Но с первым весенним теплом они снова отправились в дорогу по землям Края, как бы ни было тяжко.

Храм не только укреплял веру, но и занимался мирскими делами. С наступлением лета крестины и свадьбы следовали одна за другой. За десять месяцев холода у общинников рождалось немало младенцев. По окончанию Зимы детей выносили из наглухо запертых изб, чтобы окрестить и скорее приобщить их к Духу Святому. Когда же по осени считали запасы, между молодыми христианами игрались свадьбы. Не было ничего радостнее и чудеснее, чем союз новой семьи, когда чистые души соединяются в браке.

Сегодня вечером храм обезлюдел. В молельном зале разносились шаги одного Настоятеля. Он подходил к латунным светильникам, где сотни янтарных свечей из самоварного воска потрескивали маленькими огоньками и заливали всё обширное пространство молельного зала медовым сиянием. Сергей блуждал взглядом по хорошо знакомым иконам. Радом с их благообразными ликами мысли текли легко и спокойно, хотя раздумья Настоятеля были не из весёлых.

Входная дверь приоткрылась и огоньки дрогнули. Укутывая голову лазурным платком, через порог вошла Женя. Она поспешила к отцу, почтительно склонила голову, и Сергей перекрестил её чело.

– Знаю, ты злишься на меня.

– Отче, я лишь... – начала было Женя, но отец приподнял руку.

– Оставь. Мы оба знаем, что скоро осиротеем. Дашутка последние дни доживает и излечить её способа нет. Дарью губят не просто болезни, а наложенная со злым умыслом порча. Лишь Господь дарует ей облегчение, значит Ему и будем молиться.

– Выходит, дело решённое и надо готовиться к похоронам? Сдаться, опустить руки, молиться за упокой ещё не усопшей души? – горькая обида поднялась в сердце Жени.

Сергей и прежде слышал такие слова, хотя в прошлом они звучали менее дерзко. Женя очень походила на мать, но в её характере нашлось немало упрямства и своеволия, и от этого Настоятель всё больше замечал в ней черты своего предка, отчего его беспокойство с каждым годом росло.

– Ты не права. Я сражался за Дарью: лекарства, настои, врачи, советы проверенных знахарей – нет в Крае средства, которого бы я не испробовал. Но Дарья умрёт, и нам настал час беречь мир в душе. Даже в чёрные дни похорон мы не позволим себе думать о мести. Пусть это будет последним испытанием для нас, последним злом, которое семья наша претерпевает из-за про́клятой крови.

– Говоришь так, будто мир в душе важней самой жизни, – с трудом сдержалась Евгения.

– Нет, не жизни. Господь даровал мне двух дочерей, теперь младшую забирает, – смиренно ответил Сергей. – Мир в душе важней мести. Сила веры нашей не в том, чтобы меч поднимать на виновных, а в том, чтобы в утратах и в горе искать утешение.

Женя порывалась ему возразить, но отец предостерёг её строгим жестом.

– Я позвал тебя в храм не для споров, – густым голосом сказал он. – Пришло время дать тебе послушание. Наследница у меня остаётся одна, в ту пору как жизнь готовит Обитель к суровым годинам.

Женя хотела сказать, что у отца и без неё хватает помощников, что к власти она вовсе не рвётся. Во всех делах Монастыря хорошо разбирался Егор, в вопросах веры следовало слушаться архиерея, эконом знал хозяйство, как собственные пять пальцев, кроме них был ещё ключник, келарь, ризничий, сотники, тысяцкие, старшие мастера, учителя, медики, кузницы, ратники и механики – многие зрелые люди могли местонаследовать Настоятеля. Самой Жене хотелось совершенно другого, не заботиться о запасах или решать житейские споры общинников, а узнать внешний мир за стенами и бороться с его суевериями.

– Пятнадцать Зим – возраст невеликий, – угадал её смятение отец. – Но не нам выбирать, когда браться за послушание. Я сам пришёл в Обитель, когда мне было всего на пять Зим старше твоего. Здесь выживало всего три тысячи общинников, люди не знали, как себя защитить, не умели бороться с врагами, боялись, что скоро их разграбят язычники. Запасов едва хватало дотянуть до весны, в ополчении всего двести мужчин с одним внедорожником и двадцатью лошадями на грани съедения. Вокруг Монастыря крепкие стены, но чего они стоят без христиан, готовых защитить свою веру?

– Многое изменилось, – Женя не знала тех мрачных времён и никогда не видела единоверцев в столь великих невзгодах. – Теперь в Крае нет ни единой общины равной по силе Монастырю.

– Одной такой же, пожалуй, что нет, – но в голосе Настоятеля не слышалось ни гордости, ни веселья. Сергей отступил к панихидному столику, стоявшему возле канона. Большой отрез бархата укрывал на нём угловатую пирамиду.

– Но на западе стоят шесть городов, – опустил Сергей руку на ткань. – Вместе они могут выставить такое великое войско, которое вчетверо превзойдёт христианскую рать. Богатства Обители соблазняют и манят к себе многобожцев. Среди них немало и тех, кто локти кусает, что не подчинил себе христиан в трудные времена. Договор между Монастырём и языческим Ваном больше не в силе. В Поднебесье смута. В этот год Берегиня высылает дружинников ко всем шести городам, и когда власть перейдёт в её руки, она обратит свой алчущий взор на Обитель. Скоро стены Монастыря осадят язычники, готовые истребить нашу веру и на месте наших святынь поставить безбожных идолов. Китеж прячется у далёкого озера, глубже в лесах, а наша Обитель на самом виду, между Кривдой и лесом. Разгроми один город у Поднебесья, у них останется ещё пять. Но без Монастыря и самого христианства не будет.

– Значит, война? И очень скоро? – Женя родилась в Обители и вообразить не могла, что кто-то способен взять приступом её крепость. Но пилигримы не лгали: на земле Поднебесья осталось много военных баз. Язычники взяли оружие, технику, оснастили Дружину, излишками торговали на Большом Мене. Новости о перевороте Берегини в Китеже очень тревожили христиан. Ван не был другом Монастыря, но между ними установился шаткий союз после общей победы в Зимней Войне над Красным Иваном. Как поведёт себя Пераскея, свергнувшая прежнего Вана, никто знать не мог.

– Если Змея перейдёт Кривду с войском, то кто сможет её остановить? – Женя наконец поняла, что разговор не только о её послушании.

– Господь наш защитник. Он передаст врагов в наши руки и не допустит, чтобы Монастырь пал, – спокойно ответил отец. – Но кроме Божьей защиты у истинно верующих есть чем ответить язычникам.

Он стянул с пирамиды бархат и перед Женей сверкнули сложенные друг на друга слитки чистейшего золота. Желтоватый блеск под храмовыми свечами так и притягивал взгляд. Она даже не представляла, что в Обители хранятся такие сокровища.

– Откуда это у нас?

– Здесь не всё, – отец подозвал её. Когда Женя подошла ближе, он взял её за руку и положил её ладонь на холодные слитки, словно золото только что вынули из подвала. – В Монастыре есть гораздо больше. Ещё до прихода общинников в тяжёлые дни первого Мора у монахов остановилась машина. То, что охранники везли в кузове, долго оставалась тайной для братии. Но когда они поняли, что им не удастся добраться до города, охранники попросили спрятать золото в катакомбах. Его секрет рассказал нам последний монах, дождавшийся поселенцев. Новые христиане пришли во главе с твоим дедом, оживили Обитель, но никто из них золото не поднимал.

– Так ведь и теперь нужды нет, – озадачилась Женя. – Мы обмениваем еду на запасы, а сокровища, какими бы они ценными ни были, в наши дни не важны.

– Тут ты не права, – отец взял серебряную монету с вершины золотой пирамиды и отдал ей. На одной стороне монеты сверкала угловатая руна, на другой чеканился лик молодой женщины с венцом на голове.

– Берегиня велела вводить деньги по всему Поднебесью. Под нажимом Дружины города отдают часть запасов за серебро. Несогласные караются хуже воров и разбойников. Благодаря деньгам Китеж крепнет, а наши общины разрозненны и ничто, кроме веры, их не скрепляет. Я дал поручение Егору запустить станок в казначействе, чтобы ответить Китежу золотом. После захвата Пераскеей последнего города Поднебесья, пока она подготавливает новый поход, у нас ещё будет время укрепить крещённые земли.

– Мы тоже заставим людей торговать за золото силой? – дело с деньгами показалось Жене чересчур неверным и сложным.

– Нет, Егор придумал, как обойтись без насилия. Но пока это тайна для всех.

Женя отложила языческую монету. На её сердце сгустилось смущение, ведь даже Спаситель был предан Иудой за серебро.

– Сегодня в Монастыре десять тысяч наших единоверцев. Из них полторы тысячи ратников, – продолжил Сергей. – Запасов хватит на две Зимы вперёд, в автокорпусе достаточно техники, чтобы торговать сразу на нескольких караванах. До того дошло дело, что не каждого единоверца к себе принимаем. Деревянная Слобода разрослась, нужны оружейники, кузнецы, плотники, врачи и водители, а те привозят с собой жён, стариков и детей. Ртов в Обители становится больше, на обычном мене запасами не проживёшь. Больше всех нужны воины. На днях из Поднебесья к нам перешёл отряд с воеводой, верного Вану. Дружинники Пераскеи преследовали их до самой Кривды. Если перебежчики согласятся принять нашу веру и жить по уставу Монастыря, то Обитель получит три сотни умелых солдат, воевавших с магометанами из Степи.

– Так много ратников? А если начнётся война, потребуется ещё больше… – задумалась Женя. – Если стены осадят, сможем ли мы всех прокормить?

– Пища важна, но в первую очередь нам нужны верность и сила, – рассуждал отец. – О том, как мы будем отстаивать Монастырь во время войны, известно лишь самым высоким чинам. Но даже от них я скрываю самое важное.

Сергей замолчал. Казалось, лишь их семье можно было доверить то, что собирался он сказать Жене в храме.

– Поклянись, что наша тайна останется между мной, тобой и Егором.

– Не дочь ли я отца своего, чтобы он во мне сомневался? – Женя не могла врать перед ликами святых страстотерпцев. – Не искушусь и сохраню тайну, но небом не буду клясться, потому что оно престол Божий, и землёй не поклянусь, потому что она подножие ног Его, головою своею не клянусь, потому что не могу ни одного волоса сделать белым или чёрным. Доверься моему слову, отче, и пусть наша совесть свидетельствует.

Сергей степенно кивнул и вынул из кармана пальто небольшую стопку чёрно-белых фотографий и отдал Евгении. На первом снимке проступал каменный столб на холме в окружении леса. Другие карточки крупным планом показывали покрытые рунами части столба.

– Что это? Выглядит очень забытым, – перебирала Женя снимки в руках.

– Этому бдыну шестнадцать Зим. Такие столбы ставит Навь на курганах умерших, – отец всегда говорил о проклятом роде немногословно и сейчас признавался ей через силу. – Нас ждут испытания гораздо более худшие, чем война с многобожцами. Пока язычники собирают войска и хотят отнять наши богатства, подземцы зарываются вглубь. На этом столбе высечено предупреждение.

– И о чём же оно? – подняла глаза Женя.

– Христиан надо спасать не от войны, а от Мора, – тяжело проговорил Настоятель. – Люди в Монастыре могут оказаться последними выжившими. Уже дважды Зима вымораживала поверхность и Мор придёт в третий раз, чтобы умертвить остальных – вот о чём говорится на бдыне.

– Не может быть… – сорвалось с губ Евгении. – Лето теплеет. Ещё десять, может быть двадцать Зим, и станет таким же длинным, как и в прежние времена. Мор никогда не вернётся. Страшные ночи давно не приходят, хмарь истончилась, даже топлива за Зиму мы тратим всё меньше и меньше. Должно быть, это какой-то обман, плутовство навьего племени, чтобы запутать нас и напугать!

– Если и напугать, то не нас. Навьи руны знают только подземники. Если бы я не умел их читать и не знал, где стоит бдын, никогда бы не увидел этого предупреждения.

Глаза Сергея устремился вдаль, словно бы он вспомнил о чём-то минувшем. Отец отошёл к высоким окнам собора, в тёмном стекле отражались свечные огни. Ночью ещё было холодно, пускай не так страшно, как в зимнюю стужу. Из-за смены температуры окна запотевали и покрылись мелкими каплями.

– На этом бдыне вырезана история Безымянной, – начал отец, не поворачиваясь. – Далеко отсюда, в восточных лесах, лежат развалины старого логова. Этот бункер забросила Навь, он зарос и его не найти тем, кто в нём не жил. На соседнем холме растут горькие травы. Я поднимался туда в конце каждого лета, хотя сколько бы не возвращался, мне никогда не успеть. Та, кто вырезала послание на бдыне, порой хуже дьявола может предсказывать будущее. Бдын стоит на вершине кургана, в том кургане покоится моя мать. На поминальном столбе оставила знаки… – он прервался, подбирая подходящие слова, – ведунья из соседнего племени.

По окнам храма ударил ветер. Зима, словно голодный зверь подкрадывалась к весне, пока её сторож-солнце дремлет за горизонтом.

– Значит, люди говорили правду? – сказала Женя. – Ты сам был когда-то подземником.

– Люди говорят верно, – Сергей вспомнил тяжёлую дорогу, кровь и пепел и одиночество в диких родных глазах. Лучше уж нож вонзить себе в тело, чем терзаться о прошлом. – Моё минувшее под печатью сомнений, но в будущем я не сомневаюсь. Слишком дорого заплатил за жизнь в Монастыре. Мне так хотелось спасти свою душу, стать человеком, но пришлось спасать жизни других общинников. И всё же, за все выпавшие мне испытания я получил самый ценный подарок…

Он подошёл к дочери и поцеловал её в лоб.

– Ты единственная моя драгоценность, доверенная мне судьбой, наследница моего дела. Наши самые тяжёлые времена нам предстоит пережить вместе, но я верю, верю в тебя, что в моей дочери больше человеческого, чем было во мне, когда я стал христианином. Мы перестроим Обитель в Ковчег, с Божьей помощью; и, если понадобится, отстоим его силой оружия. Крепкие стены – далеко не всё, что нам нужно. Нам понадобится ядовитое топливо прошлого, чтобы пережить Мор.

Сергей пристальнее заглянул в глаза Жене.

– Сегодня я благословляю тебя отправиться в мир. За стенами монастырскими много того, к чему ты не готова, но обязана и сможешь понять. Лишь пройдя через холод, ты научишься ценить лето. Лишь познав греховность людей, ты начнёшь беречь чистоту. Христиане любят тебя, но одной любви мало. Делами ты должна доказать, что достойна вести их в великой нужде.

Медля и ещё немного робея, Женя всё-таки спросила, что тревожило её больше всего.

– Значит ли, что мне придётся взять в руки оружие и убивать?

Отец не сразу ответил. Как легко было дать ответ пятнадцать Зим тому назад в норах. Лишь ратники и торговцы Монастыря знали, что такое дорога и какие испытания выпадают на долю тех, кто выходит в дикие Пустоши. Иные, получая злом на добро, впадали в окаменённое нечувствие и забывали о милосердии. Нельзя, чтобы Женя вела себя, как добыча, иначе не сможет защититься от подлых уловок, но и нельзя, чтобы ожесточилась, как зверь, иначе навсегда станет чужой в своём собственном доме – эта цена, которую Волк платил до сих пор.

– Зло ходит в человеческом облике. Идёшь против зла, значит идёшь и против человека. Искоренить зло, не причинив вреда человеку, возможно, хоть и не всегда. Ты не против людей идёшь, а против дьявола в их поступках: только за тем христиане и берут в руки оружие. Не верь другому. Раскаявшемуся прощай. Своими глазами увидь, во что превратился мир в Долгих Зимах. Вместе с Егором соберите нам всё, что потребуется Ковчегу. Но лишь тебе поручаю найти надёжные знаки о наступающем Море, и не в рунах языческих, а от Бога живого. Господь должен нам подсказать, когда наступит начало Времён. Ты ратуешь за науки и не только о насущном печёшься, так расспрашивай, сравнивай и узнавай.

Женя послушно кивнула, хотя размышляла сейчас не только о благе общины. Ей хотелось узнать мир за стенами, чтобы его просветить. А для этого нужна сила. Такая великая сила, как у Монастыря.

– Отче, благослови не щадить себя, пока не исполню порученного послушания, не защищу христианскую веру и не принесу в людские умы свет познания. Пока не разгадаю волю Божью, заключённую в сути мира, и тем не спасу сестру.

Отец выслушал её и нахмурился. Он заметил в Жене решимость, что могла до добра не довести. Некоторые христиане верили самозабвенно, неистово, чересчур ревностно, и не просто могли принести себя в жертву ради святого дела, а жаждали самопожертвования, словно сами хотели приобщиться к великомученикам. И всё же, время пришло. Женя должна выйти за стены, и отец не мог держать её более возле себя.

Сергей перекрестил дочь и дал ей последнее наставление в храме.

– Будь готова сражаться за милосердие, но не искусись искать спасение во зле; возлюби человека, но прежде всего цени жизнь и Господа – в этом новый путь христиан. Храни себя, храни единоверцев, храни Монастырь, но больше всех храни нашу семью. С тем и благословляю.

*************

Я вижу, как лёд сковал сердце мира. Биение жизни умолкло, города опустели. Я вижу, как рушатся стены и жизнь затухает перетлевшим углём. Как много мне ведомо? Я видела прошлое, узнала грядущее, я играла с судьбой и испила из чаши отчаянья. Ушедшее сгинуло в холодах Долгих Зим, ну а будущее… будущее принадлежит тем, у кого хватит смелости его взять.

Влада не позволяла им касаться себя. Её дух стоял на высоком холме в потусторонней метели. Только злой неистовый ветер и чернота вечной ночи окружали её Тонкое Тело. В страшном мороке междумирья не было ничего, кроме шепчущих голосов.

Бормотание струилось вокруг, скорбно выло, и миллионы сгинувших жизней колыхались смолянистой волной вокруг подножия холма. Чёрные тени тянулись к ней, пытались высосать тепло её духа. О, как это было опасно! На такое никто не решался, но Влада слушала Тёмные Души, внимала их всхлипам, играла на грани самой одержимости, и всё ради того, чтобы отсеять из безумного шёпота истину, найти скрытые тайны, оберегаемые самой смертью. Духи стенали о прошлом, кляли холод, сгубивший их многие Зимы назад, и кричали.

– Солнышко моё! Маленький! – рыдал сгусток тьмы, плетущийся мимо кургана. Голос булькал, множился и растворялся, словно хотел докричаться до Влады через толщу воды. – Сашенька по трассе пошёл, топливо кончилось, а мы в машине остались. Не вернулся он, не вернулся! Двигатель остановился, печка остыла. Дышать больно! Холодно! Где же ты, маленький мой, где мой ребёночек?!..

– Почему мне не сказали! – вопрошала другая тень. – Мне должны были сообщить! В конце концов, есть экстренная система оповещения, о катастрофах следует предупреждать, выслать спасателей, помочь людям согреться! А что они сделали? ОНИ НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛИ!

– Каждый в лаборатории знает про это, мы всё рассчитали. Холода продержатся около ста лет, после чего наступит потепление… – монотонно бубнила ещё одна тень. Влада шагнула к ней по склону кургана, и чёрное море всколыхнулось навстречу ведунье.

Нет-нет-нет, приближаться ко тьме слишком опасно. Осиротевшие души ищут спасения в живых. Стоит поддаться, и не упокоенные призраки ввергнут тебя в пучину своих же страданий. Ведунья рискует, подслушивая разговоры мёртвых из первых уст.

– Тепло вернётся к нам постепенно, в течении следующих восьмидесяти-девяноста лет. Конденсация вредных испарений новогептила в атмосфере естественным образом снизится, солнечные лучи нагреют поверхность земли, температура воздуха начнёт повышаться, лето станет длиннее на день, затем на неделю. Последняя фаза потепления ознаменуется полной стабилизацией климатических циклов. Но с потеплением нас ждут и другие проблемы: флора и фауна сильно мутировали. Во время плановых наблюдении за подопытными животными мы отмечали их гипертрофированный рост. Химический состав растений преобразовался в сильнодействующие вещества... Да почему же так холодно в лаборатории! Выключили отопление? Я же тут замёрзну насмерть! О чём они думают?!

Тень сбилась на плаксивые жалобы и стала Владе неинтересна. Ведунье Навьего племени не хватало познаний, чтобы истолковать услышанное ей верно. Учёные люди вымерли или же выродились после первых же Зим.

Метель разрослась, тонкая оболочка навьей души задрожала, хлопья снега летели так быстро, что Влада не могла поддерживать свой человеческий облик. Душа всколыхнулась, рассыпалась искрами и исчезла. Вьюга утихла, и на холме, вместо навьей ведуньи, осталась лишь высокая шапка снега.

В междумирье нет места живым, оно навечно останется перепутьем для мёртвых. На чёрное небо царства Марены поднялся обод гнойно-жёлтого солнца.

В тот же миг снег на холме разлетелся искристым туманом. Изнутри нанесённого бурей сугроба, низко рыча, на свободу вырвался Великий Зверь. Глаза Волчицы пылали голубым льдом, лапы крушили наст, на оскаленной морде сверкали голубые узоры. Из могучей груди вырвался вой, призывающий стаю собраться. Очень долго она бежала по заснеженной пустыне одна, но вот к ней примкнули другие гигантские звери. Духи спешили влиться в охоту и меняли направление бега, точь-в-точь искры, мечущиеся в огне. Гордые, злобные, алчные: каждый из них был самолюбив и непокорен, пока на собственной шкуре не испытал силу Белой Волчицы и не пожелал примкнуть к её стае.

По правый бок от неё бежал рыжий матёрый зверь с иссечённой шрамами грудью. По левую сторону спешил непомерно высокий и тощий хищник. От шкуры Древнего стелился угольный дым, пахло пожарищем и едкой гарью. Он опустил голову к снегу и угрюмо вынюхивал след. За ним появилась изящная самка с тонкими лапами и бусой шкурой. Даже ветер мог позавидовать её лёгкому бегу. Чуть опередив Древнего, она щёлкнула пастью у самого его носа. Тощий волк оскалился, но тяжёлые мысли больше занимали его, чем нахальство неокрепшей ведуньи, и лишь угольная гарь повалила от шкуры сильнее.

Последней к стае присоединилась волчица с глазами красного цвета. Ей можно было залюбоваться: светлая шерсть с багряным узором из кругов и спиралей, сильное стройное тело и лукавый оскал. Но запах сырой земли и речной тины отталкивал любого, кто к ней приближался.

Каждый из собравшихся на охоту волков был особым творением полупрозрачного света, человеческой воли и звериного духа.

Когда стая собралась, чужие голоса вмиг наполнили сознание Влады. Злые поддёвки, непристойные шутки, новости, споры, поклёп зазвучали одновременно, словно хор сумасшедших. Говорящие находились далеко друг от друга, в разных местах, но по-своему наслаждались общением: желчный смех, угрозы, брань, сквернословие, обиды и пустые угрозы изливались особенно жарко. Влада слушала лай волков, которые ненавидели и скрежетали зубами при одной мысли, что им пришлось сойтись вместе, но не рисковали напасть на сородичей, пока рядом вожак.

Сегодня они продолжат охоту, ведь Ледяная Волчица ещё на свободе. Таких старых зверей почти не осталось, и Влада думала, что Угольный Волк был последним. Но следы на снегу говорили обратное: Древняя уцелела и даже более того – сегодня особенно неосторожна. Два месяца погонь и обманов, два месяца ложных следов и хитроумных ловушек. Неужели её стая наконец-то настигнет последнюю жертву?

Влада фыркнула и ускорила бег. Противница с ледяными шипами показалась вдали. Но вместо того, чтоб убежать, Древняя вдруг развернулась, и сама кинулась им навстречу. Стая охватила её с боков и сомкнула кольцо. Влада вышла вперёд. Неужели добыча предпочла спасению честную схватку? Вот глупость!

Ледяные шипы на спине Древней угрожающе зазвенели. В мгновение ока она скрылась в сверкающем облаке изморози, но вот её хрустальное тело вынырнуло из тумана. Влада пригнулась и пропустила лязгнувшие челюсти над собой. Ей с лёгкостью удалось перехватить Древнюю за загривок. Схватка оказалась до неприличья короткой. Разбрасывая ледяные осколки, Древняя завизжала. Под клыками Влады послышался хруст позвонков. Одно усилие и для Ледяной Волчицы всё кончено. Смерть в междумирье – смерть наяву. Дух не вернётся к ждущему его телу. Но где же скрывается сама плоть?

Стоило им соприкоснуться, как Влада увидела у костра в бетонном подвале бьющегося на полу мальчишку. Он сжал свой затылок в том месте, где его держали клыки. В углу подвала лежал перетянутый верёвками саван – слишком большой для обычного человека. Кусок холщовой материи не скрывал голову с жёлтым как восковая маска лицом и седыми длинными волосами.

Получается, Древняя умерла и на её место пришёл родной сын или внук с потусторонними силами. Идиот! Ученик оказался слишком самоуверен и нагл, он в одиночку решил пойти против стаи. Влада не разомкнула клыков, пока не заставила его подчиниться. В Явьем мире он испытывал жуткую боль и вскоре сам умолял принять его к остальным. Навьи духи зашлись злобным смехом.

Влада отпустила недалёкого наследника Древней. Цель охоты отнюдь не в убийстве, а в подчинении. Равного себе духа она ещё не встречала, Зимний Волк сильней всех! Междумирье, откуда ведуны и ведуньи черпали ответы для племени, ныне небезопасно. Белая Волчица открыла охоту на всякого, кто попадался ей под мёртвым солнцем Марены.

Ледяной Волк присоединился к их призрачной стае. Духи устремились на поиски ещё ими непокорённых. Солнечное кольцо вспыхнуло алым и снег окрасился кровью.

Впереди показалось невиданное чудовище. Дух возвышался над всеми другими призраками и неспешно брёл сквозь пустоту. От его жаркой поступи шипел снег, и бесплодная земля оголялась. Выкованный из железа Зверь, из его глаз и разинутой пасти стекало жидкое пламя. За ржавой спиной стелились искры и дым. Зверь повернул голову в ошейнике с обрывком цепи, заскрежетал металлическими челюстями и напал первым.

Никто не мог устоять перед разъярённым духом огня и железа. Союзники Влады бросились врассыпную, спасаясь от железных зубов и обжигающего шкуру жара. Влада осталась одна и попыталась разорвать связь с междумирьем. В последний миг, когда её белая шерсть начала облезать с опалённого тела, она смогла вырваться.

Приступ рвоты скрутил её на полу. Расплатой за покинутое впопыхах междумирье стала боль в Явьем мире. Если бы сейчас её застали охотники, то онемели бы от суеверного страха. Ведунья с мертвенно бледным лицом тряслась на четвереньках на полу логова. Узкие кожаные брюки и рубашка из светлого атласа испачкались рвотой. Из её носа и рта извергались потоки выпитой сурьи, перед глазами прыгали огоньки из пасти Железного Волка.

– Сирин, чашу! – через силу прохрипела она. Но тёмный угол, где обычно поджидала её ученица, пустел.

– Сердце вырежу, только на глаза покажись, – сплюнула Влада горькой желчью. Пришлось подниматься самой, попутно стараясь не удариться головой о крутящийся пол. Влада нетвёрдо шагнула к кувшинам на полках, уронила по пути ящик с монетами и со звоном разбила посуду. Она искала отвар, чтобы облегчить страдания и вновь вернуться в заснеженную пустыню. Она соберёт стаю призраков и попытается остановить Железного Волка, пока он не добрался до логова.

Влада медленно перебирала выпуклые бока глиняных крынок, пока не заметила между поплотнее сдвинутых горшков пустоту. Самого сокровенного, самого важного сосуда среди них не оказалось. Влада яростно закричала и смела остальные крынки и сознание вмиг прояснилось. Сегодня её бессовестно обворовала её же собственная ученица.

*************

– Даша, проснись.

Голос старшей сестры донёсся, как из тумана. Кто-то скалился в Дашуткиных снах, прыгал на кривых лапах и гадливо смеялся. Убежать от чудовища не получалось. Плешивая морда, клочковатая шерсть на костлявых боках, запах гниющего мяса из пасти – он измучен болезнью; но страшнее всего – безумие во взгляде зверя. Кем он был и откуда пришёл? Он…

Он спал. Четырнадцать Зим подряд он спал внутри, пробудился и вдруг обнаружил, что гниёт заживо. Зверь выл и скулил от обиды. Зараза легла на него. Несправедливо! Нечестно!

– Дашенька! – Женя затрясла сестру за плечо и лишь тогда Дарья проснулась. Глаза с облегчением увидели, что чудовище – всего лишь сон. Женя обеспокоенно глядела на неё и щупала лоб.

– Господи-Боже, да ты вся горишь! Прямо взмокла от жара!

– Это я купалась, – соврала Дашутка.

– Да кто же мыть тебя посреди болезни надумал?

– Не мыли меня, а, скорее, надвое обмывали, – заговорщически приложила Дарья палец к губам.

«Опять в бреду мечется, совсем дело плохо», – подумала Женя и торопливо взяла кружку с тёплой водой.

– Опять отвары? – поморщилась Дарья.

– Противовирусное. Выпей, целый день дозу правильную выверяла. Очень сильное средство, его Егор нам привёз.

– Наверное, лучше не пить, если старое? – опасливо покосилась Дашутка на белёсую жидкость. – Мне ведь лучше – правда-правда, не вру! Кашлять больше не хочется и сил, вроде, прибавилось.

Женя нерешительно посмотрела на разведённое в кружке лекарство. Слова Егора о яде так и всплыли у неё в голове, но сомнения она тут же отбросила прочь.

– Пей, и не волнуйся.

Женя вложила кружку в руки сестры, и Дарья выпила всё большими глотками, затем легла на кровать и вновь прикрыла глаза. Зверь внутри успокоился и больше не лез в её сны. Мерзкое чудище никогда больше к ней не вернётся.

Дашутка уснула. Женя осталась возле кровати и слушала, как она ровно дышит без хрипов. Неизвестно почему, но глаза её увлажнились от слёз. Она нагнулась к виску Дашутки, приобняла её и нежно шепнула.

– Ты только живи, Дашенька. Живи и не умирай.

*************

– Бесполезная тварина! – Влада с силой швырнула худощавое тело Сирин через нору. Белея от бешенства, она набросилась на ученицу, как только та переступила через порог. Сирин притащил из лесу Сивер и теперь он равнодушно стоял у стены, наблюдая, как Влада избивает свою ученицу. Она мстила нещадно, таскала Сирин за волосы, пыталась выцарапать ей глаза, не переставая шипеть.

– Ох не дремлет моя Недоля! Что бы я не загадывала – всё прахом идёт! Проклятая птица надо мной посмеялась! Остерегала ведь покойница Девятитрава, что толку от тебя никакого не будет, так и вышло! Выросла ты на моей доброте, сама слова молвить не можешь, не то что мне спеть. Немая калека, паршивая уродина!

Сирин сжалась в углу и прикрывала голову от ударов. Влада свирепела всё больше, хлестала и била её по щекам, по плечам, по затылку, куда попадёт. Плаксивые всхлипы и горестное мычание не разжалобили её.

– Дура ты бесполезная, однако же я тебя терпела, учила! Думала, станешь подспорьем мне и племени в ворожбе, а ты предала?! Украсть мёртвую воду, снять порчу, которую я с расчётом на будущее наложила! Не так должно было выйти, не так я задумала, не так! Почто хрячьим рылом лезешь в дела, которых не разумеешь!

В руках Влады сверкнул нож. Сирин дёрнулась к выходу, но путь из норы ей заступил Сивер. Влада с проклятиями дёрнула её за плечо, отшвырнула к стене и со злостью к ней подступила.

– Знала ты, как я его ненавижу! Знала, что та полумёртвая девка – его крестианская дочь! Не ради сытого живота ты её сохранила, не ради орешков поганых, а чтобы мне сделать больно! Не прощу тебе этого никогда. В этот раз доигралась! Зарежу, стерва паскудная!

Сирин взвыла, стараясь заслониться грязными руками от лезвия. Влада схватила её за лохматые волосы и прицелилась ножом в горло. Но вдруг она заметила, что рубашка на ней разорвана и на голом теле синеют кровоподтёки.

– Это что?.. – упавшим голосом спросила Влада у Сивера.

– Пальцем её не касался, – обронил он.

– Тогда... – Влада побледнела ещё пуще прежнего. Намотав на кулак чёрные волосы, она затрясла Сирин, как куклу. – Кто над тобой надругался?! Отвечай, блудня!

Сирин завыла, как раненый зверь, и смогла промычать только:

– А-ал!..

Нож опустился. Влада медленно повернулась к мужу.

– Где мой сын?

– В безумии мечется. Когда переловили мальчишек, да вытрясли из них правду про ворожбу, сын твой сам в логово заявился. Бесится, на стену лезет в норе.

– Прочь.

– Что? – приподнял Сивер бровь.

– Пошёл прочь! – зарычала Волчица. Сивер помедлил, но не спорил с ней. Лишь только он вышел, Влада снова поглядела на Сирин.

– Значит с тобой Яр забавлялся? Сам на тебя полез, не убил?

Сирин ещё пуще завыла, стягивая на груди края разорванной рубашки.

– Тихо, тихо, не плачь, – с неожиданной лаской сказала ведунья и придирчиво осмотрела свою ученицу. – А ведь ты исхудала. Думалось мне, что он совсем на тебя не посмотрит. Но теперь надо бы хорошеть, красоты и сил набираться.

Влада наклонилась поближе и откинула её тёмные волосы.

– Вот и просыпается в тебе сила, мною заложенная. Зимнего Волка сковать нелегко, больно это и страдания здесь всему плата. Но ты смогла, он тебя возжелал в сердце своём. Здесь Среча мне наконец улыбнулась. Будет от тебя ещё прок, впитала ты эту пользу вместе с кровью моего сына. Друг другу вы теперь предназначены, как Зверь и оковы.

Сирин, не понимая, смотрела на Владу. Ведунья Навьего племени могла предсказывать судьбы и знала, как заплетается кошт. Но с чем она сталкивалась в междумирье – загадка. Ясно одно – Влада не просто направляла жизнь Сирин, она своими руками творила её.

– Однако же, лишнего нам тоже не надо, – отстранилась она. – Поднимайся!

Сирин тяжело встала на дрожащие ноги, с опаской следила за каждым движением наставницы и не упускала из вида ножа. Злость Влады словно развеяло ветром. Она подошла к столу с заготовленными на нём травами и велела Сирин встать рядом. Здесь ведунья учила её выбирать полезные части растений и готовить отвары. Все рецепты Влада узнала от почтенной Девятитравы, прежней ведуньи Зимних Волков, пусть терпением наставница не отличалась. Обычно она лупила Сирин за любую ошибку, иногда тонула в бешенстве почти до убийства. Взлохмаченная и худенькая девчонка жила лишь по её воле, которая, впрочем, не всегда была доброй.

– Можжевельник нарежь и с липовым цветом смешай… куда ты стебли бросаешь, бестолковая плёха! Всё в отвар. Чашу наполни, поставь на огонь и пусть себе закипает.

Сирин своими руками готовила зелье, о котором ничего даже не знала. Её голова, плечи и руки ныли от жестоких побоев, но она старалась не плакать. Слова наставницы взволновали её. Получалось, что каким-то образом жизнь ей сегодня сохранил Яр.

При мысли о наследнике рода руки Сирин задрожали. С раннего детства Яр привлекал её, как обжигающее пламя, но она только тень. Он силён, до безумия отчаян, а она – гонимый всеми приёмыш без Волчьего Духа внутри. Любая веста имела пред ней сотни достоинств. Яр всегда потешался над ней, ни за кого не считал, а сегодня и вовсе прокричал ей, что он её ненавидит. Как только Сирин вспомнила его крик, нож для резки трав выпал из ослабевших пальцев и воткнулся остриём в землю.

Сирин втянула голову в плечи, ожидая удара.

– Дурной знак – в роду кто-то умрёт. Верь в предсказания, верь, даже если суеверия тебе пустыми покажутся. Чутьё поможет предвидеть беду, пока Лихо со спины не подкралось.

Зелье в чаше на огне закипело. Сирин сняла чашу с костра, остудила в холодной воде и протянула наставнице. Неожиданно Влада вернула напиток обратно.

– Пей. – Приказала она. Сирин вздрогнула. В цепкой памяти осталось верное сочетание трав, но в чём сила зелья – она не знала.

– Пей! – настойчивее повторила ведунья. Сирин затрясла головой и попятилась прочь. Тогда Влада сцапала ученицу, зажала ей ноздри и раскрыла рот. Лишь тогда удалось заставить её проглотить зелье. Кислая горечь обдала горло. Сирин вырвалась, лишь когда Влада сама её отпустила. Чаша с глухим стуком ударилась об пол. Сирин попыталась сбежать, но через пару шагов упала сама. Живот словно кромсали изнутри лезвием. Сирин обхватила руками горящее чрево и сжалась на дне ведуньей норы, не понимая, за что её опять истязают.

Влада холоднокровно смотрела на муки приёмыша.

– Верно ты всё поняла – это отрава. Она сил не даёт, только лишь отнимает. Ни одна ведунья не забеременеет, коли сама того не захочет, а от тебя Яру ребёнка не надо.

Сирин горестно взвыла. Сегодня Влада обрекла её навсегда остаться бездетной.