Двоеверие

Глава 7 Алчба

Темнота. Как свет рождается из одной искры, так и ощущение чужого присутствия рождается из одного лишнего вздоха, из одного постороннего удара сердца, из еле заметного касания шерсти по голой коже. Женя вздрогнула и вскочила со снега и попятилась в темноту.

– Кто здесь? – потёрла она плечо, которого коснулась шерсть неведомого зверя. Темнота окружила её, словно непроницаемая завеса. Женя не понимала, в каком месте она очутилась. Она стояла совершенно нагая посреди заснеженного ровного поля. Здесь не было ничего, кроме неё самой и хищника в темноте.

Позади раскатился рык, тела снова коснулась шкура. Женя обернулась, но в чёрной как сажа тьме не разглядела чудовище, лишь почувствовала его приближение, будто обжигающий холод Зимы коснулся нагого тела. Она не боялась его и, кажется, понимала, о чём думает чудище: Зверь не хотел причинить ей вреда, он сам сейчас приглядывался к человеку.

– Покажись мне! – закричала она, не желая терпеть за своей спиной хищника.

– Выйди! Я ведь знаю, ты здесь! – окликала она чудовище. Женя озябла, брови и ресницы заблестели от инея. Долго она не продержится на морозе. Зима владычествует над тьмой безраздельно, не осталось никакого намёка на оттепель ранней весны, вообще ничего – ни солнца, ни леса, ни звёзд. На секунду Женя подумала: ей здесь не выжить, если Зверь не придёт, если он не покажется из темноты.

– Если ты есть, я хочу тебя видеть, – зашептала она посиневшими от мороза губами. – Покажись! Кем бы ты ни был, чего бы ты от меня не хотел, если сейчас не придёшь, то навеки останешься в темноте – ибо свет горит лишь при жизни.

Словно бы из ниоткуда и сразу со всех сторон её охватил низкий рык, так мог рычать только крупный и злобный хищник. Перед лицом вспыхнуло две голубые искры. Огоньки очертили ветвистый узор, заплелись во тьме в тугие спирали и замерли, как два пламенных голубых глаза. Зверь впервые взглянул на неё и в мертвенном мире появилось глубокое, как работа кузнечного меха, дыхание. Облако пара слилось воедино с дыханием Жени. Перед ней стоял могучий серебряный волк.

От удивления она снова проснулась, но на этот раз наяву. Перед глазами ещё стоял горящий узор волчьей морды. Ей очень хотелось пить, грудь и плечо сильно болели, тело ныло при каждом движении. Женя с трудом повернулась на задних сидениях внедорожника. Наверное, она заснула в пути, но теперь машина остановилась. Неужели Данила успел довезти их до Монастыря, но так и не разбудил её? Какие кошмары снятся! Навий набег, смех и жестокость подземников, тёмный мир с серебряным волком. Такие страшные сны насылает сам дьявол, чтобы испытать крепость наших веры и разума.

Женя коснулась сухих губ, но стоило ей дотронуться до лица, как на запястьях зазвенели наручники. Ноги тоже оказались окованы, ботинки стянуты с голых ступней. Тотчас до неё донеслись незнакомые голоса снаружи. Она лежала вовсе не в Монастырском внедорожнике, а на задних сидениях совсем незнакомого броненосца.

– Нет, нет, нет! Господи-Боже, как же это! – шепотом запричитала Женя и приподнялась на локте. Нет, это не сон, караван и правда разбит на дороге! Она украдкой выглянула в мутное окно и разглядела незнакомцев в обшитой металлической чешуёй одежде – язычники!

Левая рука плохо слушалась, болела от сквозной раны, но сверху успели наложить чистую повязку. Кобура на бедре пустовала, брючный ремень снят, как и обувь. Стараясь не маячить в окне внедорожника, Женя отползла к соседнему борту машины и выглянула через другое стекло. Языческий внедорожник стоял в лесу. Рядом, под соснами, пологий уклон. Недолго думая, Женя проверила дверцу – не заперто. Молясь всем святым сразу, только чтобы её не заметили, она тихонечко приоткрыла дверь и выползла на опавшую хвою. Иголки впились в руки и в босые ступни, но она изо всех сил поползла в сторону леса. Между ней и склоном оставалось всего каких-то пять-шесть шагов. Иногда Женя замирала и с тревогой прислушивалась. Кажется, многобожцы пока не заметили её бегства. Она почти добралась до спасительного ската в овраг, как вдруг на куст перед ней опустилась маленькая птичка с золотой полоской на хохолке. Пичуга запрыгала по ветвям, чирикая и заливаясь звонкими трелями.

– Желтоголовый королёк… живой, – выдохнула она невольно.

– Куда! – закричали от соседней машины. Она тут же вскочила на скованные ноги и бросилась вниз по склону. Неловко переваливаясь через голову и рискуя удариться о сосны, она кубарем покатилась в овраг. Сверху кричали, язычники преследовали её вниз по склону. Мир вращался, царапал лицо, рвал одежду, забивался талым снегом за шиворот. Пару раз она больно ударилась о деревья, но продолжала катиться, пока склон не закончился.

Дальше в лес! Женя поползла, закусив губу, но спрятаться было негде. Её схватили за ноги и резко перевернули на спину. Мужик с бородой и курчавыми волосами прижал её к влажной хвое.

– Куды навострилась, бойкая ты нася! – с присвистом сказал он.

– Плечо не трогай! – окликнули сверху. Бородач оглянулся и крикнул в ответ.

– Да я бережно, друже!

Тотчас Женя пнула его согнутыми ногами, вывернулась и опять поползла.

– Ах ты, свербигузка! – только и охнул язычник. Он снова схватил её за скованные лодыжки, она заорала и продолжала брыкаться, пока её тащили назад.

– Да ты постой-постой, красавица моя! – смеялся подбегавший молодой язычник в пальто, сплошь обшитом металлическими чешуйками. – Дай мне наглядеться, радость, на тебя… перед тем как червячным ходом улезешь.

Теперь Женю держали уже в четыре руки. Она тяжело дышала, в золотистые волосы забились иголки, лицо «украсилось» жирными разводами грязи. Рядом согнулся молодой многобожец с тёмной бородкой и внимательными серыми глазами. Он аккуратно откинул её пряди со лба и оттёр грязь рукой.

– Будь здрава, Родная, – широко улыбнулся он.

– И тебя спаси Бог, – откликнулась Женя.

– Ты зачем побежала? Мы ведь заботились о тебе, на дороге от Нави спасли, перевязали, а ты бежать.

– Это ваша «забота»? – подняла Женя запасться в наручниках.

– Не поверишь – забота, – не смутился язычник. – Когда мы Навь отогнали, из всего вашего каравана ты одна уцелела, но выживешь или нет – кто же знал? Подземники чем-то тебя отравили, у тебя судороги начались, ты хрипела всю ночь. Двое дружинников еле как удержали, когда из броненосца тебя вытаскивали.

– Ты сказывай дальсе ей, Воисвет. Дальсе-то антиреснее! – с ухмылкой подталкивал бородач.

– Дальше… – кивком согласился язычник, – положили мы тебя в машину, только пришлось обувь снять, иначе ты бы нам весь салон разнесла. Ночью у тебя поднялся жар, сильно бредила, кожу себе оцарапала, видишь? – он оттянул ворот свитера и потрогал запёкшиеся борозды на шее Жени. – Всё звала кого-то, просила на свет показаться. И голос у тебя был такой – любой зверь позавидует. Вот и пришлось на тебя наручники нацепить, тут уж не обессудь. Кое-кто из наших вообще предлагал застрелить тебя, как бесноватую.

Недоверие слишком явно отразилось на лице Жени. Тогда Воисвет вынул из кармана маленький ключик и, начиная с ног, освободил её.

– Теперь, видно, лихорадка прошла. Больно быстро ты бегаешь, – сказал он и обратился к бородачу. – Ждан, помоги-ка её поднять.

Ждан помог Воисвету поднять Женю на ноги, тотчас же она заметила на рукаве у молодого язычника нашивку в виде оплетённой змеёй рыбицы. Перехватив её взгляд, Ждан ответил.

– Ты не серчай на него. Воисвет у нас волхв, они безобидные. Оружия и того не таскают, с любым зверем словесами договариваются.

Тотчас на плечо к Воисвету опустилась та самая птичка, которая «застукала» Женю возле оврага. Волхв подставил ей палец и королёк спрыгнул на него и засвистел перед Женей.

– Только с волками никто не договорится, – обронила она.

– Если этот волк не на двух ногах ходит, то слова человеческие может быть понимает, – пересадил Воисвет королька к себе на плечо и осмотрел повязку на Жене.

– Ты меня перевязывал? – осведомилась она.

– Я.

– И грудь… тоже ты?

Воисвет слегка улыбнулся.

– А что, нагноений после укусов ты не боишься?

– Всё правильно… и сделал грамотно, – согласилась Женя и затем прямо спросила. – Зачем вы мне помогаете? Я не всебожница, а христианка из Монастыря. Или выкуп хотите?

– А что, много дадут? – ещё шире заулыбался Воисвет. Женя не повеселела, тогда и он перестал шутить. – Когда человека на дороге звери терзают, можно, кончено, мимо проехать, только с Совестью потом не договоришься. Не важно, чужеземный крест на тебе или обереги Родные. Разбойники вот не пойми какой веры, но все одной масти – душегубы и сволочи.

– Правильно говоришь: Навь – разбойники. Но ведь и всебожники тоже, – не отступила Женя. – Ты поднял руку на единоверцев, если решил меня на дороге спасти.

– Слысь, они кривдославы, а не единоверцы! – презрительно бросил Ждан, за ним и Воисвет подтвердил.

– Ни Мару, ни Морка не смеем славить, ибо от них нам лютые беды. Есть Светлые Боги, кто по Совести нас наставляют, а есть Тёмные Боги, кто тлен, разрушение и смерть уснащают: силы и власти просят у них одни колдуны и убийцы.

– Получается, в Поднебесье не чтут злых богов? – рассудила Женя, но Воисвет и на это не согласился.

– Нет «злых» Богов. Все они – наши Предки. Неужто родичи в одной семье могут быть врагами друг другу? Богов Род породил, а Боги дали жизнь людям. Вот заболеет человек, у кого ты помощи просить будешь?

– Конечно у Господа, – не задумываясь ответила Женя. – По воле Его либо выздоровеешь, либо нет, и никакое лекарство тебе не поможет, если не будет на то Божьего промысла.

– Ну, это как знаешь! – засмеялся волхв. – Только мы рассуждаем так, что о выздоровлении просить надо саму матерь болезней. Пусть укажет своим дочерям отступить, ведь она их породила, ей и знать лучше, кому выздоравливать, а кому по Мосту Калиновому в Нижний Мир сходить. Мы Мару не славим и треб ей не возносим, но вспоминаем в болезнях. Я сам за тебя просил, когда ты билась в горячке. А Волколаки, которые ваш караван растерзали, нарочно делят Предков на Праведных и Неправедных, на Навь и Глухих. Для Проклятого Рода нет никого лучше своих же сородичей: все остальные для них достойны лишь смерти, грабежа и насилия. Разбойники ведь также живут и других убивают. Получается, Навь ничем не лучше бандитов. Кривдославы они, и с такими людьми Светлая Вера ничего общего не имеет.

– Да, я видела Навь, – ответила Женя и по сердцу её от воспоминаний пробежал холод. – И не верю, что они простые бандиты. У врага человеческого много слуг, и эти – самые худшие.

Сочувствуя ей, Воисвет осторожно коснулся плеча.

– Ты жива, Предки тебя сохранили и нить твоя не пресеклась. Пусть не веришь, но семья всегда рядом, даже если ты выросла по чужому канону в Монастыре. Твои Родные тебя сохранили и обязательно ещё сберегут.

– Меня Бог защитил, – ответила наперекор ему Женя. – Но на добром слове спасибо.

С вершины оврага окликнули.

– Ждан, Воисвет, вас Берислав к себе зовёт! Про бесноватую спрашивает! Догнали её?

– Бесноватую… – покачал головой Воисвет и крикнул громко. – Не догнали, а ещё раз спасли! Так бы и уползла по оврагу в болото!

На вершине склона засмеялись. Воисвет вдруг подхватил Женю на руки: он оказался гораздо сильнее, чем выглядело со стороны.

– Ты чего?! – воскликнула она от неожиданности.

– Босыми ногами по иголкам и снегу пойдёшь? – подмигнул он. – Извини, но Ждану нести тебя не доверю. У него и так две…

Он кинул лукавый взгляд на бородача. Шедший позади Ждан с присвистом рассмеялся.

– Две жены! – поняла Женя. – А у тебя сколько? Три? Четыре? Десяток?

– Еды на такую ораву не напасёшься. Их всех ведь всю Долгую Зиму кормить надо, – сказал волхв, но пригляделся к ней с хитрецой. – А ты много ешь?

– Тащи давай, коли взялся! – велела Женя.

– Значит, судьба моя пока ходить холостым, – расплылся он в довольной улыбке.

Воисвет поднял Женю обратно наверх и отнёс к той самой машине, в которой она недавно очнулась. Из-под водительского сидения он вынул пару ботинок и вернул их владелице. Пока она обувалась, то украдкой оглядывала лагерь язычников. В Китежском караване было целых два внедорожника и броневик, причём не какая-то обваренная металлическими листами машина, а настоящая военная техника с крупнокалиберным пулемётом в приземистой башенке и небольшим откидным люком в борту. Тёмно-коричневый корпус броневика разрисовывали жёлтыми линиями с рунами. Жёлтый цвет в Поднебесье принадлежал Китежским дружинникам. На кожухе развёрнутого в сторону просеки пулемёта гирляндой свисали языческие обереги. Среди молоточков и бубенцов болтались деревянные рыбицы и женские фигурки в коронах.

Женя вспомнила рассказы монастырских проповедников, вернувшихся из Поднебесья, что на западном берегу Кривды после Обледенения осталось несколько военных баз. На одной из них язычники отстроили большую общину и рынок, известную во всём Крае как Дом, и со всеми, кто мог выставить на мен хорошие вещи, домовые торговали оружием и снаряжением. Но в плен её взяли вовсе не домовые, а язычники из совсем другого города – Китежа. Об этом она могла судить не только по жёлтой раскраске на технике, но и по металлической чешуе на одежде дружинников и по их оберегам. В Китеже славили Берегиню – волшебную рыбицу, обитавшую в городском озере. По слухам, четыре Зимы назад она вышла на берег в человеческом облике, возле капища Мокоши, прямиком из студёной воды.

Женя не очень-то верила в подобные сказки и считала всех оборотней, водяниц и чародеев-перевёртышей лишь безбожными выдумками. Тем более, что алчные стремления Берегини оказались вполне себе человеческими. Через год она свергла прежнего властителя Китежа Вана, подчинила себе пять остальных городов Поднебесья, а несогласных жестоко преследовала и карала.

Китежский караван остановился в глухих лесах неспроста. Следуя по лагерю за Воисветом, Женя видела плотные штабеля ящиков и снопы искр от металлорежущих инструментов. Перед караваном, как останки левиафана торчали рёбра древнего полуразобранного корабля. Части древней машины поросли мхом, дно утонуло в огромной луже, фюзеляж сплющился от удара, в прорехах успели прорасти сосны. Корабль рухнул Зим двадцать назад, но не позже; после Второго Мора никто больше не видел скайренов. Соседние деревья приняли на себя основной удар и позже криво срослись.

Но, что самое главное, летающий корабль не разнесло на куски, как это часто бывало с другими, он не сгорел, не оплавился и не взорвался, и во многих местах выглядел даже целым. У Жени сердце щемило, как язычники режут его, не пытаясь разобраться с наследием Тёплого Лета.

– Нечего искать, – будто прочёл о чём она думает Воисвет. – Одни провода, пластик и трубы. Баки пустые: он и рухнул-то оттого, что закончилось топливо. Из всего ценного только металл.

– Скайрены летали в автономном режиме, без посадки и экипажа, по пятьдесят лет, на высоте до девяти тысяч метров. Взлётная масса до тридцати тонн, крейсерская скорость – четыреста сорок километров в час, – Женя говорила, жадно изучая глазами обломки. – Зачем они летали – неясно. Автопилот настраивали перед самым Обледенением. С давних пор ходят слухи, будто бы из-за скайренов наступил Первый Мор. Если бы мы сумели разгадать их назначение, может быть смогли бы приблизить наступление Долгого Лета.

– А ты знаешь больше, чем положено простой крестианке, – получше пригляделся к ней Воисвет. Женя смекнула, что заболталась, и сделала вид, будто ей интересно, что происходит у ящиков с «серебром», которые как раз заколачивали. Воисвет не стал расспрашивать дальше, только поглаживал королька, сидевшего у него на плече.

– Мир, будто древо надломленное – само со временем лечится. Долгие Зимы скоро уйдут, Тёплое Лето почти что вернулось, а добытый металл пригодится для сегодняшних дел.

– Для денег? – Женя презрительно поглядела на Воисвета. Дружинники обдирали обшивку, крушили внутренности корабля, разрезали рёбра жёсткости, и всё ради серебристого сплава, который не встречался больше нигде и добывать его с каждым годом становилось труднее.

– Ясаки охотятся за серебром, до последней гайки вычищают всё Поднебесье. Теперь вы и на нашей земле, – прямо сказала она. – Зачем Пераскее столько денег? Зачем она так жадно ищет обломки?

– Кто знает… – пожал плечами Воисвет. – У Ксении великая судьба, она дальновидна и подобна птице Богов Гамаюн. С ней мы стали верить честнее, обрели надежду и поступаем по Совести.

Женя привыкла слышать о владычице Китежа, которую в Монастыре называли не иначе как Змеёй, совершенно другое.

– И какая она, Берегиня? – осторожно спросила она.

– Очень красивая! – выдохнул Воисвет, но помедлил, будто бы не мог подобрать верных слов, чтобы явственнее описать Китежскую чаровницу. – Глаза зелёные, пронзительные, а кожа белая-белая, как платок, которым она чело укрывает, на голове венец серебряный носит, и волосы – чёрные-чёрные, будто сама плодородная земля Аруча, стан тонкий, роста не очень великого, но и не маленького; в глаза всегда тебе смотрит и… улыбается, – сказал он и сам улыбнулся, немного смутившись. – Говорит с тобой ласково, голос весенним ручьём звенит, слух ласкает, душу греет как солнышко. Сам я не видел, но говорят, когда сердится, хочется на изнанку перед ней вывернуться. Берегиня лишь брови нахмурит, а ты уже думаешь, как бы под землю скорей провалиться, недовольное слово скажет – вовсе хочется умереть, только бы её не расстраивать. Зовём её не иначе как «Матушкой» – вот какая она, Ксения, наша владычица.

– Да разве бывают такие люди? – усомнилась Женя, будто ей только что рассказали про королевну из сказки. – И зачем вашей «богине» тогда человечий металл?

Не успел Воисвет ответить, как Женю схватил за плечо дружинник в тяжёлой броне и потащили за собой.

– Много треплешься, волхв! – бросил он на ходу. Воисвет поспешил за ними. Конвоир тащил Женю к внедорожнику среди ящиков. Багажное отделение машины стояло раскрытым, на краю кузова сидел широкоплечий дружинник. На вид ему было под сорок, голова гладко выбрита, надбровные дуги нависли над пронзительными глазами, чешуйчатый панцирь усилен круглым зерцалом, рукава армейской куртки закатаны, под ними бугрились крепкие мускулы.

При виде конвоира и Жени бритоголовый дружинник заговорил глубоким баритоном.

– Гляди ж ты, привёл! Сразу надо было правильных людей посылать, а не доверять девку волхву.

Женю поставили возле ящиков, конвоир остался у неё за спиной. Дружинник на внедорожнике мрачно её оглядел.

– Имя? – спросил он со свинцовой тяжестью в голосе.

– А ваше как?

– Это Берислав – Китежский воевода, он главный в конвое, – поспешил ответить вместо него Воисвет. Берислав даже не посмотрел на волхва.

– Тебе за пленницей поручили следить, в чувство её привести, а ты едва её не упустил, теперь же и вовсе на руках носишь. Волхвы с каждой травиной сдружиться готовы, чужакам о нашей жизни рассказывают, а ведь она крестианка, – указал Берислав подбородком на Женю. – Таким доверия нет.

Берислав тяжело помолчал и повторил свой вопрос, сопровождая его хлопком по ящикам в кузове, отчего металл в них звякнул.

– Имя?

– Тамара, – соврала Женя.

– Откуда?

– Из Монастыря.

– Не-ет… – уголки губ Берислава поползли вверх, на щеках появились глубокие складки, – ваш караван ехал по дороге с севера на юго-восток, значит вы в Монастырь возвращались. Откуда ехали? Что делали за стенами Обители?

– Я проповедую в здешних общинах, запасами помогаю единоверцам, больных отвожу в лазарет, – ответила Женя, не дрогнув. Берислав чуть приподнялся, словно хотел заглянуть ей за плечо и громко спросил конвоира.

– Хотимир, сколько мы в прошлое лето у себя чернорясых пророков поймали?

– Семерых, – доложил тот. – Поучили их уму разуму, чтобы больше к нам не совались, да и выкинули обратно за Кривду.

– А сколько из них было женщин?

– Ни одной.

– Во-от… – покачал указательным пальцем Берислав и опустился обратно на кузов. – В дорогу, да по дальним общинам, женщин не отправляют.

– Вы меня не в Поднебесье схватили, а на нашей крещённой земле, – напомнила Женя. – Граница по договору с Ваном давно определена, но снова ясаками нарушена. Вы скайрены ищите за рекой, не на своём берегу, значит грабите нас.

Берислав пропустил её обвинения мимом ушей.

– Кто землю свою стережёт плохо, за каменными стенами сидит и чужаков вокруг терпит, тот пусть не жалуется. Коли труслив, как червяк, так не кричи, что тебя топчут, – ответил он. – Но только вот не похожа ты ни на торговца, ни на крестианскую проповедницу. А ну-ка, скажи что-нибудь по-вашему, по крестиански? Есть при тебе слова богомольные?

Женя поглядела на ящики, полные серебристого металла, внимание её обратилось на кусок обшивки, в котором зияла цепочка отверстий, и едва ли они появились от инструментов.

– Ну? Что нам проповедница скажет?

– Кто любит серебро, тот не насытится серебром, и кто любит богатство, тому нет пользы от того, – быстро проговорила Женя. – Имейте нрав несребролюбивый, довольствуйтесь тем, что есть. Ибо Сам сказал: не оставлю тебя и не покину тебя. Итак бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш придёт.

– Что же Он к тебе не пришёл, когда тебя Навь зажимала? – прищурился воевода. По лицам дружинников проскользнули улыбки.

– Отчего ж «не пришёл»? Вот он вас и послал, чтобы вы меня защитили, – не смутилась Женя ни капли. Дружинники вокруг засмеялись, один Берислав оставался серьёзен. Он вытащил из-за ящиков белый шлем с серыми крыльями, подбросил его в руках, резко встал и нахлобучил его на голову Жени. Язычники так и грянули хохотом.

– Гляди ж ты, солдатка! – заливались одни. – Эк навоевала супротив Навьего рода, со спущенными-то штанами! За ружейный-то ствол подержаться хоть дали?

– Да куды там! К ней сразу в блиндаж полезли!

Женя молчала в кругу дружинников. Берислав сверлил её взглядом придирчивых глазок, на лице у него не мелькнуло ни тени веселья.

– Твоя вещица?

Она не ответила.

– Не юли, не криви, говори только правду. Откуда ехали?

– Своих единоверцев я не продаю, и кто где живёт не открою, – сказала она, и смех вокруг поутих. – Вы и так людей запугали донельзя, всё рыскаете, ищите и допрашиваете. Караваны ясаков знают, как шайку грабителей. Но берегитесь, если христианский заступник не вытерпит, он призовёт вас к ответу на крещёной земле.

– Про Волка мы наслышаны, – спокойно ответил Берислав, тогда и последние смешки смолкли. – Но не надо пугать. Ратники крестианские ни разу нам не помешали. Волк не хочет войны, потому что с Берегиней Китеж намного сильнее Монастыря. А может быть постарел ваш защитник и зубы сточились?

Он подался вперёд и внимательно вгляделся в Женю. Рабочая суета зазвенела вокруг с прежним усердием. Ясаки собирали металл, заколачивали и грузили ящики в броненосцы. Весь остов рухнувшего корабля разобрали всего лишь за одно утро, теперь же спешили уехать за Кривду.

Берислав сел обратно на кузов.

– Что расскажешь мне об отце, Женя?

Сердце ёкнуло. Дружинники возле ящиков оторвались от работы и с любопытством уставились на неё. Воисвет сильно нахмурился.

– Настоятельских дочерей мы знаем отлично, – продолжал Берислав. – Десять ратников для охраны не всякой дадут «проповеднице». Навь не дура, тоже знала на кого нападать, но добычу мы у них отобрали. Вот я и думаю...

– Я не настоятельская дочь, ты ошибся.

Берислав окинул её взглядом с ног до головы, явно сравнивая с донесениями язычников.

– Нет, не верю, – наконец, сказал он. – Ни одному твоему слову не верю. Значит поедешь с нами. В Китежских тюрьмах языки горазды развязывать. Сразу не сознаешься – ещё пожалеешь, что не у Нави осталась. Не страшно тебе врать нам, Евгения?

– Меня Тамарой зовут.

– А я верю! – неожиданно выступил вперёд Воисвет, и пичуга у него на плече защебетала. – Навь бы с дочерью Настоятельской обошлась много хуже. Да и мы хороши: сначала спасаем, теперь смеёмся над ней и угрозами сыплем. Неужто Совесть позволяет судить вам без проступка и без вины приговаривать? Вы, чьи хоромы и капи не в горах, не в лесах, не в брёвнах, не в каменных стенах, а в душах чистых и в сердцах вещих, в словесах честных и в делах Правых, – вы, на пытку девушку слабую приговариваете? Не зазорно?!

– Доверчив ты, волхв, – с укоризной сказал Берислав. – Глаголешь словесами красными, речами из уст самой чаровницы подхваченными, хочешь нас пристыдить. Разве что бабьей красоты в тебе нет!

Вокруг опять грянули смехом, но ясаков перекрыл громкий оклик.

– На просеке! Четыре машины едут – броненосцы из Монастыря!

– Что, выследили?! – Берислав подхватил из кузова штурмовую винтовку с подствольным гранатомётом и принялся коротко раздавать указания. – Машины в полукольцо, ящики между ними, броню вперёд, пленницу в мой внедорожник! Две Мухи на левый фланг – живее! Живее!

Дружинники забегали, инструменты умолкли, от остова корабля вернулись остальные бойцы. В ту же минуту лагерь перестроился в крепость. Каждый штабель ящиков и каждую машину заранее ставили так, чтобы отбиться при неожиданном нападении. Броневик выехал к просеке лобовой частью. По бокам от него поставили внедорожники, между ними втиснули ряды набитых металлом ящиков. На левой, более пригодной для стрельбы стороне, затаились двое гранатомётчиков. Около двадцати Китежцев приготовилось к бою, хорошо вооружённых, и, судя по подготовке, не раз сражавшихся вместе.

Женю усадили в машину. Берислав распорядился огня без приказа не открывать. Он позволил четырём монастырским внедорожникам выехать с просеки на открытое место, хотя отдавал этим христианам позицию лучше. Как только машины с восьмиконечными крестами на дверцах вырулили на простор, они лихо развернулись бортами к ясакам и остановились. Каждый христианский броненосец венчала рубка с торчащим из неё стволом пулемёта. Из машин с противоположной стороны от ясаков выскочили вооружённые ратники.

– Десять, двенадцать, пятнадцать… – тихо пересчитывал их Хотимир за внедорожником воеводы. – Ещё четверо у пулемётов стоят. Всего человек двадцать будет, как и нас. Но с нами броня.

– У них тяжёлое вооружение, оно нашу броню в лоб прошибает, – оценил Берислав, также укрываясь за внедорожником.

– Это если бронебойки заряжены, а у нас гранатомёты и на бронемашине КПВТ. Да и, кто знает, может их корыта даже обычные пули не держат и с первой тычки развалятся.

– Не зря же они железок на них наварили, значит держат, – Берислав присмотрелся к христианам получше. – Ах ты, тёмная сила! Да это же Волкодавы, наши перебежчики, на кровь Настоятелем натасканные. Говорил я, что девка совсем не простая. На кой ляд было её в конвой подбирать? Слушай меньше волхва, проживёшь дольше. Теперь, если схлестнёмся, можем не вырваться.

Дверь одной христианской машины открылась, навстречу ясакам вышел светловолосый парень в бронежилете поверх куртки песчаного цвета. Он улыбался той самой белозубой улыбкой, какой привык встречать направленное на него оружие, хотя руки держал приподнятыми.

– Гой вам, Родные! – воскликнул он. Никто не ответил, но парень заговорил так, словно с ним только что тепло поздоровались. – И мы рады вас видеть, сердечные! Жаль разговаривать под прицелом приходится. Восточный берег Кривды – земля христианская, так в союзном договоре написано, заключённом восемнадцать Зим назад с Ваном. В Монастыре и не знали, что к нам гости пожаловали, да без полслова по нашим же задворкам пошли. Или ищите чего?

– Берегиня никаких договоров с Монастырём не заключала! И не по твоему разумению знать, чего мы тут ищем. Всё нашли, осталось только до дома добраться! – выкрикнул Берислав.

– Выходит, что набрали гостинцев, а с хозяевами не попрощались? – догадался с кем следует говорить парень и повернулся к внедорожнику воеводы. – От таких гостей всякого лиха дождёшься... а может вы чего чужое, не нарочно, конечно, забрали?

– Это Егор – казначей Монастырский, – указал на христианского переговорщика Хотимир. – Ох и хитрожопая сволочь! Не верь ему, Берислав. Глазом моргнуть не успеешь – обманет и своего недочтёшься.

Услышав такое, Воисвет горячо возразил.

– Всё не так! С ним можно договориться. Подумай, Берислав, что же лучше: девушка, серебро или жизни дружинников? Берегиня конвой ждёт, мёртвые ясаки без небесного серебра ей без надобности.

Двигая крепкой челюстью, Берислав размышлял. Он не выглядел мудрецом, но в голове, годившейся, казалось, только под каску, скрывался догадливый и изворотливый ум. Тишина затягивалась. Не дождавшись ответа, Егор сам продолжил, но теперь без обманчивого дружелюбия.

– Вот что, отдавайте нам пленника, а всё, что награбили – можете забирать!.. на этот раз. До Китежа дорога неблизкая, половину пути через христианские земли проехать придётся. Решитесь драться с нами сейчас – домой всё равно не вернётесь.

– Как бревно не плывёт против течения, так и воин не бежит от сражения, – откликнулся Берислав, дружинники поддержали его одобрительным гарком. – Если помешаешь каравану пройти, мы сметём тебя. И по земле твоей не раз хаживали. Чего навязался? Никакой пленницы у нас нет!

Воисвет с тяжким вздохом прикрыл ладонью глаза, Хотимир переложил руки на автомате. Из-за укрытия они не видели, как изменилось лицо Егора. Казначей помрачнел, приподнятые руки опустились к оружию.

– Значит, нет при вас ничего, что нам нужно… – сказал он, но вдруг встрепенулся и громко спросил. – Постой-ка, а ведь про пленницу я ничего не говорил! Откуда знаешь, что мы за девушкой приехали?

– Вот путало… – сплюнул под ноги себе Берислав.

– Не перехитришь ты его, договаривайся! – настаивал Воисвет.

– А если я не хочу договариваться? Не хочу отдавать ему ни заложницы, ни серебра? Настоятельская дочка для Ксении во сто крат будет дороже, чем все мы вместе взятые!

– Да ты не знаешь, точно ли она дочь крещёного Волка! Хочешь перед Берегиней выслужиться, а то, что через минуту нас всех убьют, не подумал? – вразумлял его Воисвет. – Немудрая сила – поистине не сильна, Берислав, а бессильная мудрость – воистину не мудра.

Берислав подтянул его за ворот пальто к себе.

– Не учи меня воевать, волхв. А не то, видят Предки, первый в Сваргу отправишься. Лучше потерять всё добытое серебро, чем одну такую заложницу.

– Не возьмут они твоё серебро, под ним же тебя и похоронят, – отчитал его Воисвет.

Берислав замычал, как взъярённый бык, но выпустил волхва из рук.

– Хорошо, крестианец! – выкрикнул он из-за укрытия. – Договор будет такой: караван с серебром пропускаете в Китеж, за это мы отдаём вам заложницу, но только когда до южного моста через Кривду доедем!

– Нет, не пойдёт! – отозвался Егор, хотя голос его запрыгал от радости. – Отдавайте заложницу прямо сейчас, и тогда, Богом клянусь, никто вас ни до, ни после моста не тронет!

– Клятвы твоим богом – для меня пустой звук! – огрызнулся Берислав. – Я сказал, заложница поедет с нами до южного моста через Кривду. Мы и сейчас сражаться готовы, но, если твоей девчонке пуля в башку попадёт, «не нарочно, конечно», то не серчай!

Между двумя караванами вновь повисло молчание, лишь ветер громыхал металлической обшивкой на остове скайрена. Как весенняя погода могла в любой миг низвергнуться на землю с дождями и снегом или согреть её светом солнца, также и люди с разных берегов Кривды могли напасть друг на друга или же разойтись миром – в лесной глуши чужакам не доверяли.

– Твою же мать, – прошипел тысяцкий Василий, когда разглядел в прицеле лысую голову Берислава. – Этот точно упрётся. Нет, будет кровь.

Он вздохнул, словно решился на нелёгкий поступок, и тут же громко окликнул языческого воеводу.

– Берислав! Хочешь я тебе расскажу, как дальше будет? Мы согласимся, девчонка в вашем караване останется, но до Китежа вы не доедите. Днём караван сохранишь, так мы ночью нагрянем, ни на шаг от тебя не отцепимся. Как не крутись, какую дорогу не выбери, а всё равно до Кривды не доберёшься.

– Это ты, Лют? – с ядовитой усмешкой окликнул его Берислав. – Вановские недобитки что, теперь рабы божьи и монастырские?

– За прошлое мы с тобой позже сочтёмся! – крикнул Василий. – Равный на равного не нападает – сам знаешь. Иначе оба погибнут. Давай честно, не мы тебя отсюда выпускать не хотим, не ты нам заложницу отдавать. Не расстреляли вас до сих пор только из-за девчонки. Отдашь её, и мои Волкодавы не рискнут нападать, в бою побоятся её угробить. У вас будет день или два, пока мы в Монастырь возвращаемся и силы собираем в погоню. Вот тебе мой единственный ответ, как в Китеж целым с грузом вернуться. Решай, иного выбора не предложу.

– Мне ли верить тебе!

– Так не верь. Только помни: как я тебе говорил, так и вышло. Или Змея сейчас не на троне?

На этом переговоры закончились. Берислав отвернулся и оглядел своих готовых к схватке дружинников. Прикажи он, так они, не задумываясь бы схлестнулись с любым врагом. Но были сражения, которые лучше не начинать.

– Хорошо же… – просипел он вполголоса и тут же добавил, чтобы другие услышали. – Будь по-вашему! Только перед тем, как заложницу отпустить, ответьте-ка мне на вопросец. Обещаю, от ответа слово моё не изменится.

– Говори! – крикнул Егор.

– Девчонка эта – старшая дочь Настоятеля, верно?

Казначей помедлил, взвешивая все за и против, и решил сказать правду.

– Правильно! Верни её нам, и Монастырь клянётся отпустить вас обратно до Китежа.

Берислав искоса поглядел на потускневшего Воисвета.

– Вот и верь, друже, крестианским девицам. Ну, чего нос повесил! Бывает, что и волхва жизнь научит.

Он открыл внедорожник, в котором сидела Женя со шлемом в руках, и вытащил её за здоровое плечо наружу. Сам Берислав не пошёл к Волкодавам и передал её Воисвету, ведь молодой волхв сильнее всех ратовал, чтобы христианку взяли в конвой, заботился о её ранах и неотступно ухаживал за ней в лихорадке. По пути к броненосцам Женя корила себя, что не доверилась Богу и незаслуженно обманула язычника.

– Прости, я виновата, – сказала она. Королёк на плече Воисвета нахохлился, будто с обидой. Женя тихо продолжила.

– У нас говорят: «Кто скрывает ненависть, у того уста лживы». Но ненависти никакой я к тебе не питаю. Ты один за меня заступался, и… спаси тебя Бог, Воисвет.

– А мне мудрые люди сказывали: «Не задерживайся на том, что открылось, а восходи далее». Вот и я не сужу о тебе по минутному делу. Если Боги помогут, то мы ещё встретимся, вот тогда и посмотрим, какова ты по Совести. Но как прикажешь в тот час тебя величать, Евгенией или Тамарой?

– Женей зови, – повернулась она к Воисвету с доброй улыбкой. – Прощай, волхв. Даст Господь свидимся не врагами.

– Предки приглядят за тобой, – распрощался Воисвет и повернул к машинам. Берислав не терял времени даром и приказал грузить ящики. Стоило Жене подойти, как Егор подскочил к ней и обнял.

– Живая! Навь, язычники, стая чудовищ… одиннадцать ратников не уцелели. Но я ни секунды не сомневался, что Господь тебя сохранит.

Лишь сейчас пережитые страхи захлестнули её с новой силой, и она зарылась Егору в бронежилет и зарыдала.

– Данилу убили! И всех, с кем я по общинам последние три Зимы ездила! – вздрагивала она у него на груди. – Больно, Егор, сердцу больно! Как зверей нас, как мясо... пусть волки – не люди, но Навь… чёрные у них души!

Она вдруг встревоженно вскинула заплаканные глаза.

– А отец? Где же он? Что с Дашуткой?! В порядке?

– Сергей по другому следу пошёл, но тебя не найдёт и вернётся, мы ему машину оставили, – торопливо отвечал он, но так просто Женю было не успокоить.

– За Навью пошёл?! Один?!

– Тише ты, тише, – забормотал Егор, чтобы их не подслушали ясаки. – Если и найдётся человек на земле, кто за Навьей стаей погонится и уцелеет, и обратно вернётся, так это Сергей. Может быть вообще следов твоих не найдёт и раньше нашего в общину приедет.

Женя попробовала возразить, но Егор мигом заговорил про другое.

– А с Дашуткой всё хорошо! Цела она, жива и здорова. Ждёт тебя в Монастыре, не дождётся, глаза все проплакала, но под надзором. Чего с сестрой твоей младшей в родном доме может случиться?

*************

– Не вернёшься, не вернёшься! Никого у меня больше нет! Никого! – Дашутка свернулась на полу посреди разгромленной комнаты. Сундуки Жени стояли раскрытыми, книги с полок повалены, сбитая постель размётана. Дарья заливалась слезами, прижимая к груди авторучку, которой до отъезда писала сестра.

Второй день подряд она не находила себе места. По доброте душевной Серафим отпустил её из лазарета, но в родительском доме, где она теперь осталась одна под присмотром Тамары, на Дарью накатила гнилая тоска. Повсюду в светлице она разыскивала вещи старшей сестры, словно прикосновение к ним согревало и можно снова почувствовать рядом родную душу. Без напитанных силой вещей к ней подкрадывалась та самая надоевшая тварь одиночества с помутнелыми от гноя глазами.

Но вещи – лишь вещи: стоило согреть их в руках, наделить своим запахом и теплом, как след исчезал. Женя содержала комнату в чистоте и идеальном порядке, но каждый ящик Дарья перевернула, каждый шкафчик открыла, одежду, тетради и книги и разные мелочи вывернула из сундуков. Она цеплялась за авторучку и рыдала навзрыд, пытаясь всем телом вжаться в кусочек металла и пластика. Но вот и излюбленная вещь Жени остыла. Тотчас Дарья почувствовала на себе чужой взгляд – Он снова подкрадывался из угла, роняя бурую слюну из гнилой пасти.

– Тебя нет! – в отчаянье бросилась она к старинному сундуку, где Женя хранила своё приданое, оставшееся от матери, и выхватила первое попавшееся под руку платье. Тварь оскалилась, отступила и снова исчезла в тени. Дашутка обмерла с платьем в руках, словно впервые увидела учинённый ей беспорядок.

– Что же это я? – пробормотала она запёкшимися от жара губами. – Что же это со мной?

Летнее платье нравилось Жене, но она его не надевала, разве что только на какой-нибудь праздник, потому что считала такую одежду чересчур легкомысленной. Но отчего-то именно это платье согрело Дашутку сильнее всего. Дело не только в тепле близкой души на вещах, но и в чувствах, которые испытывала к ним хозяйка.

Недолго думая, Дарья скинула всю одежду и натянула на себя платье. Словно бы сама Женя её обняла и сердце перестало болеть от тоски. Пока платье её согревало, Дарья легла на постель и попыталась уснуть, так хотелось забыться от ужасной реальности хотя бы на час, но ещё больше она боялась, что Зверь явится к ней во сне, ведь в кошмарах он имел над ней полную власть.

Зверь боялся отца и сестру, но рядом с отцом тяжело, его строгость и нелюбовь отталкивали Дашутку. Лишь рядом с Женей спокойно, и Гнилушка никогда не приходит, когда они вместе.

– Святая… святая, – шептала Дашутка, в беспамятстве оглаживая себя по плечам. Будь её воля, она бы повесила платье вместо иконы, как плащаницу Господню, а вместо Него самого поминала в молитвах сестру.

В сенях зашаркала обувь. Дарья вздрогнула, дверь открылась и в горницу вошла Тамара с накрытой полотенцем кастрюлькой в руках.

– Святый Боже… – вырвалось у неё из груди, когда нянечка увидела беспорядок. – Ведь всего на час оставила! Что же ты тут натворила, Дашутка?

Дарья привстала с кровати, тепло платья немедля начало угасать, как брошенный под дождём уголёк. Она крепко схватила себя за плечи и горько заплакала.

– Девонька моя, родненькая, что ты! – Тамара поспешила поставить кастрюльку и скорей к ней подойти. – Ну что ты! Будет тебе, будет.

Она вытирала слёзы Дашутки сухими морщинистыми руками, в простоте своей не догадываясь, что сама же развеяла сокровенную силу платья.

– Ну, зачем ты всё разбросала? Зачем в платье Женечкино нарядилась? Вот вернётся она и рассердится, что у неё беспорядок и одежда помятая.

– Не вернётся она! Не вернётся! – завыла в голос Дашутка. – Нет её! Ратник раненый не соврал – всех на дороге убили!

– Тише, тише, – обнимала и хлопала её по спине нянечка. – Господь не даст плохому случиться и Женечку защитит. Нет силы такой, чтобы свет Его погасила, а Женя для нас сама будто солнышко! Вот увидишь, всё хорошо выйдет и все вернутся домой, и отец, и Егор, и сестрёнка твоя ненаглядная. Ты только не плачь, Дашенька, сердце-то себе не рви!

Они так и сидели в обнимку, покачиваясь. Тамара всё приговаривала, утешала её, а когда Дашутка чуть-чуть успокоилась, помогла ей умыться и усадила за стол. В кастрюльке она принесла толчёный картофель и немного солёной капусты. Пищи весной хватало не всем, но Тамара старалась готовить для девочек самое вкусное и их любимое. Дарья смотрела мимо еды невидящим взглядом. Няня бережно нарезала хлеб, положила в тарелку кусок и вдруг вспомнила.

– А хочешь я тебе варенья из земляники нашего принесу? У меня есть, в погребе, на твои именины отложено. Так давай откроем его сейчас, немножко побалуем себя, а? Хочешь?

Дарье вовсе ничего не хотелось, она искоса метнула взгляд в тёмный угол.

– Я сейчас! Обернусь мигом, во всём Монастыре такого, наверное, ни у кого больше нет, а я вот сберегла. Ты только обожди меня, Дашенька, я быстро.

Тамара торопливо поцеловала её в голову, накинула тёплую куртку и вышла в сени.

У Дарьи зуб на зуб не попадал. Из тёмного угла возле печи к ней тянулась плешивая тварь с больными глазами. Дашутка смотрела на него боком, не желая верить в него. Она устала искать вещи сестры, ей хотелось, чтобы Зверь наконец-то ушёл! Вот сейчас, через минуту он начнёт таять, как дым и даже следа от него не останется. Вот сейчас… он потянулся к ней носом. Вот сейчас… он открыл щербатую пасть и уронил кровавые нити слюны. Вот сейчас... покрытый коростой нос ткнулся ей в голени и зубы дёрнули за подол платья.

– Уйди! Сгинь от меня, паршивая гадина! Тебя нет! Нет тебя! Тебя нет! – завопила она и швырнула в тварь тарелку с едой. Дарья кричала, махала руками, бросала в угол, что попадётся, а после шатнулась к постели и упала без сил.

Рука ненароком нырнула под подушку и коснулась собачьего меха. Она вздрогнула и вытащила ту самую рукавичку, про которую даже думать забыла. Но стоило прикоснуться к ней, как душу обдало теплом. Дарья так и не вернула Илье пропажу. Наверное, он и не особо тревожится, но вот для неё рукавичка – истинное сокровище.

Дарья встала, вернулась к столу, положила рукавицу и опустилась на табуретку. Подперев подбородок рукой, она нежно гладила шерстяную подбивку, по-прежнему пахнущую хозяином. В рукавичке Илья, наверное, много работал. Когда она закрывала глаза, то ясно видела, как изо дня в день рукавица служит ему, сжимает рубанок или топор, берётся за поленья или за обледенелую дужку ведра, похлопывает по горячему лошадиному боку. Видения казались настолько реальными, что Дарья расслышала само дыхание Ильи. Наедине с рукавичкой она словно бы вживую встретилась с ним.

– Не могу я одна, – пожаловалась рукавичке Дашутка. – Без Женечки меня никто не спасёт и чудище меня одолеет. Сколько было во мне смирения – всё терпела, молилась, на коленях спасенья ждала, а теперь невтерпёж. Измучила меня погань ходячая, не хочу одна с ней бороться. Ты мне нужен, Илюшенька, чтобы нежно касаться друг друга, чтобы добрыми словами и мыслями зло отгонять.

Как легкий шепоток из воспоминаний к Дарье вернулась мысль об украденной из лазарета бутылке вина. Пока Тамара не вернулась, она торопливо вынула бутылку из-под кровати и поставила её на стол. Хлебный нож пригодился, чтобы срезать сургуч и вилкой вытащить пробку. Сладковатый и терпкий запах разнёсся по всему дому, рассудок Дашутки заполнили голоса и видения. Нож подрагивал в крепко сжатой руке, она вслух размышляла.

– Что же, если крови у меня не случилось, так придётся ради любви потерпеть.

Она закатала рукав, приставила нож к плечу, но лишь только лезвие коснулось кожи, как нестерпимо сильная боль заставила его отнять.

– Господи, что же я делаю? – пробормотала она.

«Режь!»

Дарья вздрогнула и прислушалась.

«Режь!» – повторил грудной лай.

Острая кромка медленно погрузилась в плоть и надрезала, из раны сбежала тоненькая струйка крови. Дашутка затряслась от страха и боли.

– Достаточно, хватит! – пролепетала она. Но рука с ножом онемела и не слушалась, будто чужая.

«Режь! Ещё глубже! Сильнее!»

Дашутка разрезала плечо снова.

«Режь! Режь! Режь!»

Она вскрикнула, окровавленный нож вывалился из руки. На правом плече сильно кровоточили три глубокие раны.

– Хватит! Пожалуйста, пощади меня! – то ли приказывала, то ли умоляла она, и чужой рык исчез. Не сразу, но всё-таки Дарья нашла в себе силы подняться, сцедила кровь в бутылочное горлышко с правильным заговором и крепко закупорила пробку. Комната перед глазами пошатывалась, от порезов по всему телу толчками разносилась острая боль, рукав платья вымок от крови. Она с трудом натянула пальто, сгребла со стола рукавичку, спрятала бутылку с вином поглубже в карман и, даже не покрыв головы, вышла из дома. Тамара задерживалась, но Дарья и не собиралась её ждать.

Улицы слободы качались, как люлька. Обеспокоенные лица прохожих, вопросы. Дарья слышала, как она отвечала, пусть и со стороны и невнятно. Вот корпуса мастерских из белого кирпича. Ватага парней тащит к воротам зелёные ящики. Рабочие знают, где отыскать Илью. Дарья вошла в мастерские, но не почувствовала его запаха из-за грома станков и вони селитры. По пути через цех её остановил старый мастер и сразу подошёл ратник. Сначала её хотели выгнать из цеха, где собирали однозарядные винтовки и штамповали патроны, основной товар Монастыря, но она упросила их и ей наконец указали: Илья в дальней комнате, вдали от гремящих станков, верстаков и плавилен занимается каким-то «особенным поручением». Клеёнчатую дверь с табличкой «Тонкое ремесло» она толкнула и попала в пропахшую масляными красками, лаком и стружкой коморку. Но здесь его запах и взгляд, его светлые кудри. При виде Ильи она замерла возле порога.

– Дарья? – оторвался он от работы, явно не ожидая её увидеть. Звук его голоса разрушил остатки её уверенности. Всё, что Дарья придумала по пути сюда и собиралась сказать, попросту вылетело из головы.

– Ты что хотела? – Илья недовольно схватил со стула кусок тёмной плёнки, торопливо накрыл что-то на слесарном столе, при этом упала банка и тёмно-серое пятно клея растеклось по стружкам и полу, под плёнкой что-то с неприятным хрустом сломалось. Илья выбранился и рассержено глянул на Дашутку. – Ну, чего тебя принесло?

Она вздрогнула и заметалась глазами по хламу, словно желая найти в стопках фанеры, недокрашенных наличниках и банках с кистями причину своего появления. Наконец, она вспомнила про ту самую вещь, которую до сих пор сжимала в руке.

– Ты рук… рукавичку потерял, – с запинкой протянула она свою драгоценность. Илья взял, оглядел её и нахмурился.

– А? Ну так да! Мне мать новую сшила. Эту ты нашла где? Ну, спаси тебя Бог.

Илья легко сунул рукавичку в карман, всем видом показывая: дело кончено и не мешало бы ей уйти. Но Дашутка не желала возвращаться в родное тепло, где её поджидал ужас, и тупо уставилась на Илью, который столь беззаботно взял и отнял её единственное спасание. По щекам Дарьи хлынули слёзы.

– Да ты чего? Ну ладно тебе, что же ты в самом деле! – опомнился Илья, осторожно взял её за руку и посадил на стул рядом со столом. Она всхлипывала и мотала головой, но как же сказать, что без него ей жизни нет? Как сознаться, что только он ей теперь и свет, и защита? Илья участливо держал её за руку и как мог старался утешить. Неужто сам догадался, как он дорог ей?

– Ну, не плачь, Даша. За Женей Волкодавов послали, да и сам Настоятель подземников не упустит: знает их, как облупленных! Вернётся твоя сестрица, нечего тут...

Вот оно что! Не знал, не понимал Илья, что с ней творится. Впрочем, так даже лучше. От одного осознания, что он с ней ласково разговаривает, смотрит приветливо и за ладонь её держит, в душе у Дашутки расцвели первоцветы.

– Верно ты говоришь, отправили Волкодавов, даже отец за Навью пошёл, – опустила глаза она. – Только вот ни один человек живым ещё от Нави не возвращался. От них не сбежать и вырвать кого из подземелий их невозможно. Как подумаю, что не увижу больше ни отца, ни сестру, так в глазах свет темнеет.

Дашутка прикрыла дрожащие веки ладонью, и Илье пришлось снова её успокаивать.

– Да если о родных есть кому так тревожиться, кому ждать их, разве может что плохое случиться? – теплее сжал Илья её руку. – А помнишь, в прошлое лето караван наш от Нави отбился? Если у про́клятого рода разбой не задался – они дело бросят. Вот напугает их твой отец, и они Женьку в норы не уволокут.

– Хорошо с тобой, Илюшенька, светло, – вытерла слёзы Дашутка и несмело ему улыбнулась. – Из всех в нашей общине ты самый добрый и чуткий, не страшно тебе даже самое глубокое горе доверить и даже самую хрупкую душу.

– Тут уж ты меня перехваливаешь, – беззлобно рассмеялся Илья. – Нет, уж скорее ты во мне своё доброе отражение видишь. Вон как в лазарете усердствуешь, ни с кем за всю жизнь не рассорилась. А то знаю я, какой у вас народ девичий и как порой зажимают, и на дорожку боталом наметут, и в глаза.

Дашутка тотчас вспомнила надменную улыбку Фотинии, её слова о сватах к осеннему спасу и немедля представила, как она её перед Ильёй оговаривала. И ведь как легко оговорить! Сама точь-в-точь как царица медной горы сияет, красотой жаркой манит, одной силы в голосе столько, что, лишь засмеётся – искры сыплют по дружкам и поднимается смеха волна. А Илья? Золотые кудри, взгляд ясный – глаз не отвести! Солнце утреннее взойдёт и то меньше светит, нежели он доброй улыбкой одарит. Промеж них Дарьи словно бы нет. Она поглядела на свою тонкую худощавую руку с синими жилками и на глазах навернулись слёзы.

– Было бы во мне столько света и силы, всякий бы меня любил. Но даже если Бог не дал, то я любила бы верно, – заключила она в ладонях руку Ильи. – Всё, что есть отдам, всё исполню, только бы быть рядом с любовью. На колени бы перед ней встала, молилась бы на любовь, – пыталась перехватить она его взгляд, – душу бы ей отдала, лишь одной бы ей верность хранила – не то что другие, красивые, гордые, ветреные. Пусть они солнцем сияют, я бы для любви своей в рабство пошла, я бы ей покорилась, я бы край одежд её целовала, стала для неё верной тенью. Я бы часа не прожила без любви, лишь бы она меня защищала, – Дашутка укрыла лицо в ладонях и снова расплакалась.

Илья молчал, будто бы на что-то решался. От ожидания она каждый миг леденела.

– Что ж, пусть тогда тебе Бог пошлёт такой же любви, как Он мне дал, – наконец ответил Илья и уронил сердце Дашутки. Он не видел её и беззаботно, и светло улыбался. – Знаю, иные девчонки хвостом вертят, играют. Не привык я за такими бегать, а, всё же, сколько б не бегала – деваться ей некуда. Всё равно моей будет.

Дашутка ушам не верила и не видела в его взгляде себя.

– Отец твой пообещал мне помочь дом поставить, материалы и трудников в помощь дать. Для своей любви я и до старшего мастера поднимусь, мне на совесть работать не лень. А родители-то как рады! У себя, видать, в сердце любовь мою благословили. Должно быть и на небесах всё уж заключено.

Из Дарьи словно отхлынула сила. Она медленно сползла со стула, охватила Илье колени и зарыдала.

– Помиловал бы ты меня, Илюшенька!

– Брось, да ты чего! – опомнился он.

– Не слушай, что про меня говорят – всё наговоры! Я хочу… хочу… – хватала она его за одежду. – Илюшенька, словом меня своим не убей!

– Да всякого счастья тебе желаю, чтобы и ты любовь свою встретила, про какую мечтаешь, – поднимал он и усаживал её обратно на стул. – ты ведь умница, скромница, тихая и послушная, да любой же обрадуется дочь самого Настоятеля замуж взять! – пошутил он. Дарья чуть не завыла, тогда он зачастил. – В лазарете на тебя Серафим не нарадуется, о больных так заботишься!

Дарья вздрогнула.

– Да, забочусь, – потеряно отвела она взгляд. – Не могу я без них, и им со мной даже лучше, – она сжала бутылку в кармане и достала её, словно нож. – Вот, что больные мои мне оставили, – вино опустилось на стол. – Нынче самой так больно, живу как в бреду, и тоскливо мне, страшно, боюсь останусь одна, нелюбимую сиротою, Илюшенька, – прикрыла она руками лицо и долго прерывисто выдохнула.

– Ну уж, сиротою. Для кого жить найдётся, да хоть ради близких, ради дела полезного, там и любовь встретишь, вот и настанет у тебя счастье. В жизни ведь главное – счастье? И мы вместе с тобой, и Господь, – он потёр неуютно ладони между колен, не зная, куда деть глаза, и ненароком поглядел на бутылку. – Неужто ты этим зельем хочешь горе лечить? – взял он вино и заметил распечатанную из-под сургуча пробку.

– Ты бутылку не открывала?

Дашутка испуганно замотала головой.

– Так оно, наверное, выдохлось или вовсе пропало. Такое лучше не пить.

– Я не знаю! – взволновалась Дашутка. – Ничего мне не лучше! Должно быть последнее моё это горе!

Она вскочила, но Илья перехватил её за руку.

– Погоди! Стой, Дашутка. Раз уж пришла, так садись, вот… – засуетился он и отодвинул с тумбочки обрезки фанеры, вытащил ящик и вынул оттуда две помятые жестяные кружки. Ещё раз придирчиво поглядев на пробку, он всё же откупорил вино и налил. Но перед тем, как пить, накрыл кружку Дарьи ладонью.

– Погоди, первый выпью, попробую.

Дашутка кивнула и оставила свою порцию на столе. Илья медленно поднял кружку и поглядел на тёмно-алую жидкость.

– Чтобы отец твой и сестра живыми вернулись. Чтобы одной тебе не остаться и жить счастливо, – пробормотал Илья и пригубил вино. Когда он распробовал, то начал пить глубокими большими глотками. Дашутка следила за каждым его движением, не отводя глаз. Здесь, в этой маленькой комнатке, могло случиться любое. Любое! И ужасное преступление, и прекрасное чудо. А где чудо, там и колдовство.

Щёки Ильи раскраснелись, глаза чуть пошли поволокой и заблестели. Ничего особенного не случилось, и Дарья беспокойно заёрзала, теребя и крутя янтарный перстень на пальце.

– Сладкое, Церковное, – неловко ухмыльнулся он. Илья быстро хмелел, на глазах становился квёлым и вялым. Он пододвинул к ней помятую кружку, но Дарья не прикоснулась и смотрела лишь на него.

– Что же ты, больше не хочешь? – всё внимательнее присматривался к ней Илья. – Может мне домой тебя отвести?

– Нет, Илюшенька. Ты лучше поцелуй меня.

– Ну уж ты и придумала! – усмехнулся он, но совсем неуверенно. – У меня невеста есть. Слушай, не доводи до греха.

– А ты греха не ищи там, где нет, – не отпускала его глазами Дашутка и бережно вплела его пальцы в свои. – Ты только руку мне поцелуй. Так мне легче заснётся.

Илья мотнул головой, будто бы отгоняя от себя наваждение. Взгляд его соскользнул на голые колени Дашутки из-под пальто.

– Ты, наверно, замёрзла? Я сейчас поищу что-нибудь. Здесь было где-то старое оделяло… – он рассеяно оглянулся по мастерской, словно уже ничего в коморке не видел. Дарья крепче стиснула руку Ильи в ладони.

– Нет, ты только на меня смотри, Илюшенька. Хочешь я тебе песню спою? Ты таких песен ещё не слышал, они из самого сердца идут, сама душа в эту песню вплетается.

Дарья прикрыла глаза и запела.

Не взыщи, мои признанья грубы,Ведь они под стать моей судьбе.У меня пересыхают губыОт одной лишь мысли о тебе.

Воздаю тебе посильной данью –Жизнью, воплощенною в мольбе.У меня заходится дыханьеОт одной лишь мысли о тебе…

Илья пошатнулся и опёрся о стул и невольно наклонился к Дашутке. Она раскрыла глаза и секунду они в упор смотрели в лицо друг другу, тотчас он с жаром её поцеловал. Дарья обняла его, сжала за золотые кудри. Илья прижимался к ней ближе и ближе и стягивал с неё пальто. Всё было так, как ей хотелось. Нет, даже лучше! Всё было так, как она и мечтать не могла. Илья прижимался к ней, как к невесте, и ничего, ни скупая вера, ни чужая любовь, больше им не мешали. Но в тот же миг дверь в мастерскую с шумом раскрылась. На пороге стояла бледная от страха Тамара. Седые волосы няни выбились из-под платка, сам платок сполз на затылок, глаза вытаращились на Дарью с Ильёй. Поначалу она не могла выговорить ни слова, но затем с хрипом выдохнула.

– Ты что? Ты что делаешь, ирод! Пошёл прочь от неё, кобелина!

Она накинулась на Илью, оттолкнула его на штабеля деревянных брусков. Няня захлёбывалась от страха и силилась связать свою речь, но выходили одни только сиплые обрывки.

– Кровь дома… ножик! Прохожая подсказала… Дашенька, да как же это он, как он только осмелился!

– Томачка, милая, ты всё неправильно поняла! Не виноватый он! Не виноватый! – бормотала Дашутка. Илья тем временем встал. Лицо его перекосилось от злости, будто у него отобрали заслуженное. Тамара схватила Дашутку за руку и потащила к дверям.

– Дарья, не уходи! – закричал им вдогонку Илья.

Тамара успела вытолкнуть Дарью за дверь и попыталась захлопнуть её перед Ильёй, но он вмешался.

– Люди добрые, помогите, он пьяный! – завизжала Тамара. Из цеха подбежали рабочие. Илья так ударил, что дверь покосилась. Тамара закричала, заслоняя Дашутку собой и отталкивая подальше. Тотчас подоспели мастеровые, с руганью скрутили Илью и оттащили его назад в мастерскую. Он рычал и боролся и лишь четверым удалось его повалить.

– Да что же он, взбесился что ли, медвежище! – ругались и заламывали Илье руки.

– Дарья, не уходи! – не своим голосом орал он.

– Не виноватый он! Слышите?! Не виноватый! – заливалась слезами Дашутка. Перепуганная насмерть Тамара хотела оттащить её прочь, но случайно схватила за изрезанное плечо.

Дарья завопила, да так, что Тамара испуганно отшатнулась. Она завалилась боком на пол оружейного цеха и потеряла сознание. Тамара застыла над ней, глядя на свою перепачканную в крови руку.

– Господи-Боже, да что же это такое!