Двоеверие

Глава 11 Крест и ярило

Ярило жгло кожу, слёзы высушили горло. Яр не понимал, то ли он дышит, то ли хрипит перед смертью. Благодатная тень разлилась всего в шаге, но доползти до неё силы нет. Он лежал в белом мире, под иссушающим солнцем, где каждая песчинка раскалилась от света.

– Чтоб ты провалилось, треклятое, – прошептал Яр светилу. Удивительно, но тень подползла ближе.

Позади раздалось утробное дыхание Зверя. Яр обернулся и увидел за спиной волка с серебряной шкурой и могучими клыками, что могли сокрушить само время. Глаза волка светились голубым пламенем, в них мерно горела мудрость, которой Яр никогда прежде не видел. Он привык ощущать в Звере лишь голодную страсть, почти что безумие, но это была другая его сторона, неизвестная Навьему сыну. В облике Зверя к нему явился давно умерший Предок.

– Кто ты? Как тебя звали при жизни? – спросил его Яр, едва держа голову от изнеможения. Зверь взялся зубами за его сапог и потащил Яра как можно дальше от тени. Мрак зашипел и пополз по песку, будто преследуя их.

– Обожди! Куда волочишь меня под жестокое солнце! – Яр заскрипел песком на зубах, потянулся к прохладе и лишь тогда увидел ожоги: ярило не только пылало в небе, но и отметило каждую его руку.

– Нет! – взревел Яр и гневно обернулся на Зверя. – Не трогай меня! Хватит за мною ходить! Я тебе не простой двоедушец, я – конец мира, часть его и погибель, я сам пожру солнце!

Волк выпустил из зубов его ногу, но не по приказу Яра. Он поднял голову и высматривал нечто в разлившейся тьме. Из тёмного моря послышался вой, показались волчьи уши и головы, Чёрная Стая вынырнула из тени и побежала по следу. Каждый хищник, размером немногим меньше Зимнего Волка, рвался отнять Яра у света и солнца. Но сам Яр смотрел не на них, он не сводил глаз со старика с кривым посохом в тощей костлявой руке, идущего за волками. Каждая руна на посохе горела алым огнём, но длинные непроницаемые одежды старика казалось сами впитывали сияние солнца. Старец шипел, сторонился ярила и никогда не выходил за грань тени. Добежав до края тёмного моря, волки остановились и взвыли, призывая Яра вернуться. Руки старца словно сухие узловатые ветви потянулись к нему, и Яр ощутил, как сердце его наливается силой, способной одолеть само солнце. Древний старик также люто ненавидел ярило, как и сам Яр.

– Чернобоже… – слетело с разбитых губ и Яр оглянулся. Зимний Дух глядел на него, но ничем не мешал сделать выбор.

– Мне сила нужна поквитаться с израдцем! С тьмой одолею любого… пожру земь, пожру лес, пожру коло с небес, дабы очей не палило.

Он с трудом встал. Позади взрыкнул серебряный волк, но Яр только криво ему ухмыльнулся.

– Не хорошо? Знаю, кем ты была, и на твоих руках расписали ярило… – он показал Зимнему Волку ожоги от оберега. – Ты – Безымянная, кому имя дано надземниками. Ты сама разрешила набить себе знаки, моя же стезя – не пасть жертвой для смерти, а самому нести смерть.

Яр шагнул в сторону тёмного моря и тем сломал хрупкое равновесие. Чернота всколыхнулась и забурлила, поднялась из земли и накрыла его. Чёрные волки набросились на Зимнего Зверя. Он отступал, огрызался клыками, но Чёрная Стая всё приумножилась, волки выныривали из темноты и немедля кидались в общую свару. Вот один чёрный зверь – самый огромный из стаи, с алым узором на морде – выпрыгнул выше сородичей, оставил за собой дымный след, и его пасть разверзлась, дабы поглотить солнце. Серебряный Волк прыгнул наперерез, и за миг до того, как два Зверя сцепились друг с другом, Яра кто-то коснулся.

Он по-прежнему висел на цепях в тёмной пыточной, теперь даже ноги его были окованы. Перед ним застыла женщина, чем-то похожая на старца из морока.

– Погляди на меня.

Яр поморщился от боли в избитом теле и присмотрелся: глаза чёрные, как сама ночь, волосы длинные, разлились по плечам и спине, лицо белое, тонкогубое. Женщина чем-то напомнила Сирин, но зрелую красоту незнакомки не портили голод и убогая немота.

– Не отводи глаз, – незнакомка щёлкнула чем-то в руке и откинула со лба Яра волосы. Его ослепил направленный луч карманного фонаря. Яр дёрнулся, захотел отвернуться.

– Ни дрожи ти, аки мaлый щена, – строго велела ему незнакомка на старом Навьем наречии.

– Кто ты? – Яр заметил на её шее шнурок, должно быть под воротом прятался крестик. – Пришла надо мной поглумиться? Где выучилась прорекать по подземному?

– По подземному? Деи тако у Навье ужо ни глаголют? Но, если подумать, ты и себя толком не знаешь, – она с лёгкостью пользовалась то древним наречием, то смешанным языком, то опять возвращалась на общий оседлый. – Нешто на твоей судьбе писано висеть здесмь и ждати, покуда Настоятель замучат тобя?

Холодная рука женщины коснулась ожогов. Яр рванулся вперёд, но цепь на ошейнике не дала ему вцепиться в лицо незнакомки клыками.

– Тише, Родной, не страшись, – не мало не испугалась она. Незнакомка оценивала Яра, словно только что пойманную косулю. – Вижу, хоть ты побит, но всё равно рвёшься драться, значит силён. Знать, что ты родился, но при этом не видеть тебя – намного сложнее, чем не прийти и не посмотреть из-за страхов.

– Что ты мелешь? – прошипел Яр. В багряной полутьме кузницы бледное лицо незнакомки свело тёмные брови строже.

– Пока ты висишь здесь и дожидаешься смерти, чужие племена почти зашли в ваши земли. Ты оставил свой долг, своё племя и за девчонкой полез. Сторонись её, слышишь? Сторонись златовласой дочери Настоятеля. Иначе твоё горячее сердце она против твоего же пути повернёт. Ты с первых дней зовёшь себя Волком, так не повторяй же грехов отца. В Настоятельской дочке Дух лишь проснулся, она судит о Звере, как христианка, она погубит себя. Не по пути тебе с окрещенной Волчицей – пропадёшь, не она твоё предназначение.

– Чего пророчишь! Надземцам мне веры нет! – рыкнул Яр, пробуя цепи на крепость. Незнакомка не двинулась с места, да и цепи не поддались.

– Что же, можешь попытаться убить меня, но перед этим дай хотя бы освободить тебя, – она показала ключи на широком железном кольце.

– Ты… дашь мне воли? – сказал Яр, заподозрив подвох. – На кой ляд тебе спасать меня надо?

Перед ответом незнакомка подошла к верстаку, взяла сорванную с него гильзу и повесила обратно ему на шею.

– Многие из твоего рода были со мной, многих я научила, но сильнее тебя раньше не видела. Вы предсказываете, но только я одна знаю к чему приведут все пути Нави. Люди одолеют Волков, если подземные племена не победят людей. И хоть я человек, но выбрала сторону Нави, потому что сама предсказала, в чём люди погрязнут без подземных племён: народы поднимутся на народы и в алом гневе и боли воцарится безверие. По моему велению Сва и девятнадцать других ведуний, из которых ныне осталась лишь дюжина, вывели двоедушцев из подземных чертогов – возлюбленные дети мои, кои выжили в семидесяти трёх Долгих Зимах и числом тридцать тысяч пережил два лютых Мора.

– Кто ты такая, если так хорошо знаешь про нас? – Яр не ощущал внутри этой женщины Волка, но про подземные племена она знала намного лучше ведуний. В её чёрных глазах промелькнул надменный и хитрый огонь, будто он не разглядел ответа на простую загадку.

За дверью противно скрипнул замок. Женщина отошла в тёмный угол. Пастырь запомнил её аромат: дым неизвестной сожжённой травы. Он не успел расспросить ни о чём. Нагибаясь под низким дверным проёмом в пыточную вошёл один из Волкодавов. Яр думал, что женщину тут же схватят, но Волкодав только окликнул её.

– Марина, поторопись! Настоятель скоро вернётся. Я выведу Волчонка через ворота, пока посты не сменись.

– Хорошо, Василь. Никто не должен вас видеть – это очень важно для дела.

Василий кивнул, взял протянутые ему ключи и снял с Яра оковы. В другое время он не задумываясь напал бы на них, но странность женщины заставила его не спешить. Когда на нём расстегнули ошейник, он схватил с верстака закопчённое солнце и серебряный гвоздь и намотал выкованную им цепь на руку.

– На кой подсобляете мне?

– Все ответы даны будут позже, – сказала Марина, с тревогой выглядывая за дверь. – Вернись в логово, помоги Белой Волчице. Кроме вас в племени никто единения не хочет, а без верных охотников даже умнейшая из ведуний слаба. Скоро недруги покажут вам свои зубы и когти. Будет кровь – пролей её, если надо, но за помощь мою обещай, что не убьёшь одну душу, которая к тебе сама, добровольно вместе с Волком придёт.

– Поглядим, коли освободите.

Василий хотел вывести Яра, но возле порога Марина их задержала.

– Помни, кто тебя спас, – сказала она и отдала свой медальон. – Если кто-нибудь скажет худое про Чёрный Хорс, то не верь. Мы – самые близкие Предки для Нави и мы за вами приглядываем.

Яр с большим недоверием прищурился, но Василий уже накинул на него куртку песчаного цвета и вывел из пыточной прочь. Он окунулся в холодное хмурое утро. Солнечный блик едва пробивался сквозь хмарь. Яр тихо выругался на светило. От утренней прохлады ожоги и раны не так сильно болели.

Они пошли под укрытием густой тени от длинных бетонных домов, мимо пахнущих едким топливом мастерских, где крестианцы ещё не начинали утреннюю работу. Василий хорошо знал в Обители каждый закоулок и в конце концов вывел Яра к оббитым металлом воротам. Возле них караулило четверо Волкодавов в песчаных куртках, но вместо того, чтобы им помешать, караульные отперли ворота и слегка приоткрыли одну из тяжёлых створ.

– Здесь расстаёмся, – бросил Василий и вытащил из-за пояса нож. Яр ощерился: ну, конечно, человек обманет его! Василий воткнул нож себе в руку и согнулся от боли. Не ожидавший такого Яр, даже отпрянул. Когда же Василий выпрямиться, сцепив зубы, то вернул клинок Яру.

– Ох и поганый же металл! – кривился он от полученной раны.

Только сейчас Яр заметил, что Василий ранил себя его собственным заветным клинком с фигурным навершием.

– Чего стоишь? Беги прочь!

Повторять не потребовалось. Яр выскочил за ворота и побежал по равнине, оставляя странные поступки людей на их Совести. Руки, ноги и рёбра болели и ныли от побоев и пыток. Он подхватил пригоршню талого липкого снега и жадно запихнул его себе в рот. Чем дальше он отбегал от Обители, тем больше прибывало в нём сил. Всё, о чём говорил ему Настоятель, теперь казалось обманом, лукавым враньём. Предатель хотел выбить из-под него веру в свой род и в своих близких!

Словно по зову его разозлённой души, на покрытой пятнами талого снега равнине показались огромные волки.

– Заявились, беспутные! – ощутил Яр, как в сердце вскипает радость. Он так ослабел, что помощь Великих Зверей придётся ему весьма кстати… да, чересчур ослабел. В серебряных глазах Чёрной Стаи не было и капли покорности. Великие Звери окружали его, они явно готовились к нападению. Стая его подкараулила, чтобы перегрызть ему глотку. Но почему?! На холме возле леса стоял его настоящий отец – Чёрный Зверь. Великий Волк поднял иссечённую шрамами голову и наблюдал за детьми. Чужими когтями, чужими зубами, чужой необузданной силой он хотел поквитаться с победившим его многие Зимы назад двоедушцем.

Яр поклялся никогда ему этого не забыть.

Его язык коснулся клыков и горло наполнилось кровью. Равнина вспыхнула мириадами самоцветов. Тяжёлое дыхание стаи хрипело в ушах, поднятые волчьими лапами брызги блестели и оседали в султанчиках талого снега. Чутьё обострилось, с души словно спала мутная пелена. Сила и ненависть затопили Яра до последней частички тела.

Трое хищников налетели с трёх разных сторон. Передний отвлекал, второй нападал сбоку, третий обходил сзади. Нож воткнулся в нападавшего зверя. Подрезанный волк завизжал и кубарем покатился по грязному снегу. Яр нагнулся под брюхом того, что нападал сзади, и едва уклонился от грозных клыков подскочившего спереди. Огромные хищники мешали друг другу, пусть и окружили его. Ужасные пасти щёлкали, рвались брызги слюны, кологотился волчий визг. Клинок Яра снова и снова вонзался в жёсткую чёрную шкуру. Из двенадцати нападавших чёрных зверей на ногах оставалось лишь девять. Трое корчились в талой весенней грязи. Небольшой раны хватало, чтобы лесное чудовище падало в судорогах и выворачивалось поперёк хребта. Нечто в нём изменилось, взгляд его Зимнего Духа горел алым огнём, а шкура обрела цвет могильной земли, он мог биться даже в гибельной драке, Яр мог прыгнуть даже за солнцем!

Шестой волк отскочил и затряс головой с почти отрезанным ухом. Семеро оставшихся братьев почуяли, что вожак вовсе не слаб, наоборот, он сильнее обычного, и отступили. Поджимая хвосты и скалясь в сторону вожака, волки пятились восвояси. Яра залила кровь, всю куртку изодрали звериные зубы, серебристую шкуру сорвали с плеча, но он уцелел.

– Сие тебе будет уроком! – ткнул Яр клинком в сторону Чёрного Волка и пошёл к раненому звериному брату.

– Сие тебе будет уроком – всем вам, дабы помнили, как на Пастыря налетать… – он опустился на снег, перетащил голову звериного брата к себе на колени, примерился и начал перерезать ему глотку. Клинок шёл тяжело, с трудом вспарывал хрящи и жёсткую шкуру. Одежду залил поток тёплой крови. Вокруг скорбно взвыли и заметались по снегу осрамлённые волки. Жертвенный зверь завертелся от боли, но Яр сумел его удержать и одним рывком свернул ему голову.

Стая застыла в отдалении и боялась подойти к мёртвому брату. Но один, самый молодой и мелкий волк, подскочил отомстить. Зубы щёлкнули по руке, обмотанной цепью, серебряный нож впился сбоку от горла. С жалким визгом волк бросился в сторону. Липкие от крови пальцы Яра соскользнули с рукояти ножа и тот запутался в шкуре убежавшего волка.

– Беги! Спасайся, тварёныш! В лесу прячьтеся, догоню! – провожал их Яр бешенным смехом. – Как сдохнешь, нож мне обратно достанется. Сие вам будет уроком! Будет уроком...

Яр зло оглянулся, Чёрный Зверь давно ушёл с места битвы. Лесной холм опустел, отец не желал смотреть, как истекают кровью его родные дети. Может ещё подождать той минуты, – у него множество жизней! – когда возьмёт верх над Зимним Волком.

*************

Оковы пусты, пленник сбежал, и цепи безвольно обвисли. Сергей стоял посреди мрачной кузницы, а его непризнанный сын, до самой души обожжённый, отринутый, вырвался из рук Настоятеля.

Настоятель… как давно Сергей смирился со своим новым чином? Как такое случилось, чтобы собственное исчадье он едва не замучил по своей вере? Или же, по грехам? Его жизнь у подземников в прошлом, но он помнил, что такое быть Навью. Озлобленный вымесок не простит ему пыток и жестоко отыграется на его младшей дочери – такова плата за нарушенное обещание, за клятву, данную возле кровавой черты. Сергей обещал Владе исполнить любое желание сына, но, встретившись с ним спустя столько времени, не сдержал слова. Лучше не клясться совсем – ни небом, ни землею, ни престолом, ни головою. Если бы только ночь, которую он проклинал все последние восемнадцать Зим, не случилась!

От одного воспоминания о ней нутро Сергея сдавило от горечи и застарелой обиды. Ведь это он предан, он получил удар в спину, а не подземное племя! Прошлое подступило так близко, что в памяти одно за другим вспыхивали знакомые лица: его добрый отец, славная мать, сварливый старик скиталец, любимая Вера… ему больше их не увидеть. Жив ли на свете ещё хоть кто-нибудь из его дикого прошлого? Нет, сейчас у Сергея остались только две дочери – Женя и Дарья, плоть от плоти его, кровь от крови и дух от духа. Потому зло и тянется к ним, что иных детей он никогда не признает. Настал час крепиться ради новой семьи, сжечь всё старое и сохранить нажитое. Он прикончит плод своих грехов без оглядки, как только снова увидит.

Где-то глубоко внутри шевельнулось злобное одобрение. Негоже терпеть чужаков у себя на земле! Сергей тихо прочёл молитву и перекрестился. Стоило ли будить того, кто больше никогда не уснёт и испытает его крепость веры и душу?

Василий прошёлся по кузнице и с досадой качнул цепь на балке.

– Не вытащить нам теперь твою дочь без стрельбы. Придётся нам идти на логово.

– Хороший повод начать войну с Навью всегда найдётся, – Сергей не спешил решать, тем более обнадёживать войной Волкодавов.

– Теперь война – дело святое. Нужно за нападение отомстить, за убитых патрульных, за нарушение черты… за твою дочь поквитаться, – Василий внимательно выглядывал в нём настоящий ответ. Слишком много крови пролили они за последние годы во благо Обители.

– Нельзя ползти в норы, тем более в Навье логово, – вместе с ними в кузнице был и Егор. Он лучше всех понимал, чего стоит потеря пленника. – Кто туда сунется, тот назад не вернётся. Если начнёте войну, то Дарью убьют. Должен быть иной способ вызволить её из плена. Сергей, благослови договориться с ведуньей, пусть назначает цену, я выторгую Дашутку.

– Да Навь тебя пристрелит на месте, как только покажешься возле леса, – Василий от боли поморщился и поправил руку на перевязи. – Видишь, пленник меня чуть не зарезал. Ночью, гадёныш, из оков выбрался и пырнул меня и в открытые двери выскочил. И у караульных на заре как раз пересмена, где-то возле проездных ворот выбрался – упустили! Везучий ублюдок. Но, по чести сказать, всё ведь из-за меня: слишком на себя понадеялся, в одиночку пошёл пленника проверять. Да, ты, Егор, прав: из Навьего логова никто ещё не возвращался. Если также на себя одного понадеешься, и ты не вернёшься – убьют или на одного пленника у подземников больше станет. Лучше обыграть по-другому… – Василий оглянулся и заговорщицки вполголоса заговорил, – в приграничье у Нави перемётные норы стоят пустые, там ни вест, ни щенков, и вокруг немного охраны. Можно подкрасться и Навью Стражу схватить, а сами норы взорвать, чтобы под шумок в Монастырь с пленниками отойти. Вот тогда будет чем торговаться и войну не начнём, и покажем, что и под землёй Навьим тварям спасения нет, и за своих отомстим. Пусть роды Волчьи под ведуньей зашевелятся, тогда она волей-неволей нам дочь Настоятеля выкупит.

– Нет у нас на складах столько взрывчатки, чтобы даже пустую перемётную нору взорвать! – огрызнулся Егор. Желания Василия пустить Нави кровь ему отчего-то не нравились. – Не играй с огнём, Сергей. Хоть и вылазка, но всё-таки нарушенье черты. Все перемётные норы за приграничьем. Лучше дозволь рискнуть в одиночку, могу хоть безоружным пойти: пусть хватают и тащат к ведунье, она знает и вспомнит, кто я такой. Сергей, доверься, я смогу ключик к ней подобрать и Дарью выкуплю без стрельбы и без взрывов. Это лучше, чем по краю ходить и сорваться в войну, чтобы в кровь вляпаться по уши.

– Думаешь, ведунья помнит тебя? А какой её запомнил ты? Ты ведь ещё ребёнком виделся с ней и не знаешь, как сильно она изменилась. Из Навьей охотницы она выросла в коварную Мать подземного племени – мать чудовищ. Я пытал её сына, и Дарью она никогда не вернёт. Если уж Навь вцепилась в добычу, то рвёт её до кости. Но бывает страшно и ей... – Сергей подошёл к светлеющему оконцу под самым потолком низенькой кузницы. В лучах света собрались и кружились пылинки. – Скоро к Белой Волчице придут инородцы. Если в её племени вспыхнет смута, если не удастся удержать власть над своим родом, то всё Единение Нави рухнет, захлебнётся в крови. Да, им нужен мир, их ведунье. Но и пустым угрозам или посулам она не поверит. Если ты не пошатнёшь её власть – никогда ничего от неё не добьёшься.

Сергей махнул рукой и развеял пылинки. Они закружились, как снежная буря. Он невольно приметил у себя под ногтями бурую кайму грязи. Попав в Монастырь, ему хотелось вершить лишь благие поступки и найти мир в душе, но он вновь занимался охотой. Если не он, то кто тогда защитит людей от Волков?

– Ты не прав, Сергей. До того, как оружие поднимать, с подземниками надо поговорить о выкупе.

Василий громко хмыкнул на слова Егора.

– Если ты с ними «поговоришь», никакой вылазки у нас не получится. Ты только Навь взбаламутишь: они догадаются, чего нам больше всех надо и укрепят приграничье. Тогда о Настоятельской дочке останется только молиться. Из плена ты её век не вытащишь.

– Она и сейчас в плену, каждый час на вес золота! Откуда тысяцкому знать, что такое родной ребёнок у Нави? Начнёте войну, Дарью можете вовсе сгубить!

– Война всё равно будет! Да откуда тебе знать, казначей, из-за чего начинаются войны? Уж не из-за вылазок по пустым перемётным норам вдали от логова. Что-то ты не торопишься войну объявлять, когда подземники в Слободу к нам пробрались! Думаешь, мне худого не страшно? Да для меня Монастырь – последнее наше место, куда мы с ребятами от Берегини сбежали. Или мало мы за вас крови пролили, чтобы не иметь права свою правду сказать?

– Можешь сказать, Василий, хоть и горькая это правда, – Сергей согласился, мысли Василия казались ему рассудительней, он привык ему доверять. Может быть сам Господь послал в вернейшие из защитников Монастыря бывших язычников. – Беды ниспосланы нам по грехам нашим. Если же мы охотно принимаем из рук Господних благое, то неужели не потерпим от Него горечей? Дарья… – он осёкся, думая, как лучше Егору сказать о злодействе, найденном в её помыслах, – я воспитывал своих дочерей, чтобы тёмными силами они не искусились. Но не одни Навьи руки её из родительского дома вырвали.

Он оглянулся на опустевшие цепи. Будто не Волчий Пастырь, а сами его грехи вырвались на свободу. И всё из-за того, что он не посмел отдать выродку свою главную надежду на будущее.

– На переговоры с ведуньей благословления не даю. Волкодавам приготовиться к вылазке в перемётные норы. Взрыв заберёт много Навьих трудов и запасов, а мы возьмём пленников. Отыщите взрывчатку, чтобы обрушить подземье.

– Можно взять порожние бочки из-под новогептила, – голос Жени прозвучал будто гром в январе. Сергей так ушёл в свои размышления, что совсем нем заметил, как она вошла в кузницу. Но её лицо очень бледно, глаза припухли, она совсем не спала в эту ночь. Должно быть плакала о сестре, и, видно, узнала, что их пленник, на кого бы они могли её обменять, этим утром сбежал.

– Остатки новогептила загустевают на стенках и дне старых бочек. Со временем в них скапливается едкий горючий газ. Пустых бочек много под автокорпусом. Можно обвязать их взрывчаткой и усилить заряды – должно помочь обрушить перемётную нору или поднимет в узких тоннелях огненный вихрь. Если оружие Навьи сгорит и запасы, они ведь больше не нападут на Монастырь?

Женя, колеблясь, отвела взгляд. У Сергея сжалось в груди, у неё на лице не осталось ни кровинки.

– Главное, что подземелье пустое. И никто не погибнет. Мы должны испробовать всякое средство, чтоб Дашутку спасти.

*************

– Господня земля, и исполнение ея, вселенная, и вси живущии на ней. Той на морях основал ю есть, и на реках уготовал ю есть. Кто взыдет на гору Господню; или кто станет на месте святем Его? – Дашутка впервые прочла известную с детства молитву на языке Нави. Странное дело, здесь, в подземелье, страх почти что оставил её. Они скрылись на глубине, в тайном закутке, вместе с Сирин, где другие подземники не могли их достать. Оказалось, что ходы в пустом логове обустроены так, чтобы запутать даже слух и обоняние Нави. Сквозняк прогонял всякие запахи через отдушины, в одной из дощатых стен оказалась узкая отдвижная дверь, а за ней – настоящий тайник: маленький, тёмный, но среди нагромождения тюков с припасами и ящиков с инструментами Дарья и Сирин хорошо смогли спрятаться от охотников.

Можно было бы совсем ничего не бояться, если бы Сирин могла обходиться без света. Их свеча давно прогорела, но в кладовой отыскалось много других свечей. Дашутка и Сирин сидели на краю мягкого разостланного ковра, свечной свет отражался на стопках посуды, играл тенями на грузных кожаных мехах на стене. Сирин открыла один пахнущий снедью ящик, внутри хранились полоски засушенного и хорошо просоленного мяса, закатанный в банки жир, мёд, сухари, сушёные ягоды, питательные коренья и копчёная рыба – целая груда еды, запасённая впрок. Но Дашутка не тронула пищу, лишь пила воду из снятого со стены меха. Она хорошо знала по рассказам сестры и Егора, что Навь хлеб не пекла, рыбу на реке не ловила и уж тем более не бортничала. Все эти припасы отняли у людей во время набегов.

Ничего лучше острого изогнутого серпа для Дашуткиных записей в кладовой не нашлось. Согнувшись на четвереньках, она выскребала на дощатом полу неизвестные ей раньше знаки.

– Треба – вот тут… – она ткнула на только что процарапанную ею стрелу. – Это что?.. – обратилась она к мыслям Сирин, – жертва, воздаянье, необходимость… всё равно что следовать Божьим Законам и не грешить. А здесь… – кончик серпа скользнул к руне, похожей на букву «П», только с выгнутой крышей домика перекладиной, – здесь «Ветер» – течение, замысел Божий, благодать к делу.

Дальше с затаённым от восхищения дыханием называла руны одну за другой.

– Опора, Радуга, Сила – всё, что даёт людям жизнь, чем Господь нас испытывает и чем одаривает.

Серп скользнул к символу с тремя веточками, похожему на тянущемуся к небу дереву.

– Мир… за шесть дней создавался, един в себе и по воле Божьей устроен.

Желая найти ответ, правильно ли она поняла, она оглянулась. Немая ворожея внимательно наблюдала за ней со своего края ковра. Её мысли звенели, как маленький скромный бубенчик. Сирин впервые видела, чтобы кто-то столь странно сплетал обе веры и рассуждая о рунах по-христиански. К символам на оберегах и на одежде, на оружии Нави – Сирин привыкла ещё с малого детства, и новое понимание Дашутки рождало в ней любопытство и страх. Да, она смогла прочитать не только мысли, но и самые сокровенные чувства Сирин… но вот нечто странное появилось в душе ворожеи, когда она рассказывала ей о руне Мир.

– Что-то не так? Я в чём-то ошиблась? Скажи!.. Как, ни в чём не ошиблась... Тогда что-же? Вот… я поняла, теперь вижу… смотри! Смотри…

Она вновь приникла к дощатому полу и выскребла рядом с руной Мир ещё одну.

– Погляди! – она взяла ворожею за тёплую руку и потянула к своим письменам. – Это она? Это про неё ты сейчас думала? Её представляла?

Она показывала то же самое «дерево», лишь обращённое ветвями вниз.

– Что это значит? Хочу знать, немедля! Скажи… ты про все рассказала, но почем-то эту хотела скрыть. Что не так с ней?

Сирин завертела головой и отодвинулась. Дашутка подползла к ней с серпом и взмолилась.

– Расскажи мне! Мне впервые не страшно, что я слышу тебя, пусть ты немая. Ты ведь, как ручей, как источник, тебя пью, в тебе черпаю силу, твоего ума жажду… и, ведь главное… – от радости она облизнула пересохшие губы и сокровенно ей прошептала, – Его рядом нет, Он сюда не приходит. Посмотри, здесь темно, а Он не показывается… так со мною впервые, впервые.

Сирин нарочно старалась не думать про руну, но тем и выдала свои мысли.

– Чернобог? – удивлённо выдохнула Дашутка. – Обратное Миру, свету, добру, разрушение, хаос… обратное Богу? О… это дьявол.

Изнутри кольнул страх, Дашутка тоже отползла подальше от перевёрнутой руны и отбросила серп.

– Вот теперь я узнала Его и в вашей вере. И у вас я нашла Сатану – это Он, это мой Зверь. Я могу написать Его имя, и тогда Он придёт.

Страх, казалось, сгустился со всех сторон. Дарья металась глазами по полутёмным углам. Спины коснулись, Дарья вздрогнула, но это лишь Сирин принялась её успокаивать. Её мысли текли и звучали теперь, как колокольчик, она пыталась мычать перетянутым ремешком с синими перьями горлом.

– Не дьявол? Разрывает оковы, размыкает замкнутый круг, губит тёмное колдовство. Тогда… он помощник тем, кто томится в плену? Ему я должна помолиться… нет, вознести требу, чтобы он освободил меня.

Сирин нахмурилась и начала тереть себе виски. Должно быть не знала, как лучше думать о Чернобоге.

– Он нужен миру также, как свет, другая сторона Всемирья, Чернобог крушит привычное и жизнь предначертанную.

Дашутка задумалась. Не слишком-то это было похоже на Дьявола, желавшего одного зла, но и не слишком разнилось. Внезапно её осенило, да так, что внутри всё похолодело. Она вспомнила кое-что из недавнего прошлого.

– Это его именем ты с меня порчу снимала? Ваш Сатана крушит козни и колдовство, он царствует над колдунами. Это к нему ты обратилась за помощью, когда меня врачевала?

Ворожея опустила глаза. И этого Дарье хватило. В подземном закутке, потрескивая, догорали свечи, сквозняк затрепетал огоньки. Дашутка нарочно проникла в сокровеннейшие мысли Сирин – до конца, без утайки – хоть ученица ведуньи и пыталась скрыть воспоминания о ворожбе.

– Ты ведь не сняла с меня порчу, её нельзя снять совсем, только переложить на другого, – услышала она свой голос будто со стороны. – И болезнь мою ни один живой человек не снесёт. Нет, ты отыскала того, кто был рядом, кто был здоров и силён, и мёртвой водой его окропила. Ты его прокляла, чтобы он мою хворь на себя перенял. Ты порчу с тела на душу мне переложила.

Голос подвёл, жуткий крик и рыдания подступили к горлу, Сирин боязливо прижала палец к губам.

– Отвечай. Отвечай мне! Ты меня погубила? Ты разбудила Его, ты заставила Его гнить во мне заживо. Это ты! Все кошмары, все призраки… из-за тебя!

Сирин порывисто её обняла. В голове её прыгало колокольным трезвоном, но страшен был этот звук для Дашутки. С трудом удавалось читать мысли Сирин – понять и принять их ещё труднее.

– Верно. Всё правильно. Не надо тебя винить, ты ведь жизнь мне спасала, порчу гибельную отвела на другого, кто смог её вынести. Потому Он приходит ко мне?.. Наверное, хочет мне отомстить. И не одной мне, но и всем людям, которые так худо с ним поступили.

Сирин закивала на её плече. Дашутка нащупала у неё за спиной ручку серпа и осторожно приподняла его к затылку Сирин.

– Не печалься, не плачь, ты ведь жизнь мне сохранила. Можно жить и рука об руку с чудищем, без конца, до самого гроба – верно?

За перегородкой послышался шорох. Рука Дарьи застыла. Сирин вырвалась и задула свечу. Сгустился подземный непроницаемый мрак.

– Слышишь чего? – донёсся голос Вольги из-за досок. Рядом зашаркало, будто бы кто-то прислонился к стене и прислушался. Раздался негромкий стук костяшек по дереву.

– Они в надземье пода́лись, а мы здесь нору слухаем. Надоть наверх, там следы сыскать, да в погоню пуститься.

– Да заткнися ты! Трепло, как у старухи, – скрипнул зубами Свирь. – Кричали здеся, да жиром палёным чадит, будто свечку палили.

– С утра ищем, что толку? Ночью в Монастырь, днём по норам. Когда жрать и спать?

– Может под тебя ещё девку сунуть? Одолел плакаться да скулить, аки малая кадя.

– Девку по весне хорошо бы… хоть какую бы изловить, Яр в темноте, поди, не заметит. Вернётся – душу за своё Счастье вытрясет. Может чернуху какую за место этой верёвкой поймам? От этой всё едино разит, как от пропастины!

– Вот потому, что разит, с нею Яр никого не перепутат! Сыскать её надо, никого окромя этой сыскать. Сава верх сторожит, а мы на меженях в норе искать будем. Коли Яра крестианцы сгубили, так для себя искать будем. Себе хоть ворожею бери, мне же в руцы гнилую.

*************

– Зачем ты нарушил черту?.. Не молчи, отвечай мне. Зачем поверх моего слова, поперёк моей воли к крестианцам полез? Ты, моя кровь, кому должно уклад блюсти и вести племя, зачем род свой под крестианские ружья выставил?.. Молчишь, да не верю, что такому охабку за себя сказать не чего! Винись, али все Навьи Рёбра к казни приставлю.

Яр молчал. Дозорные привели его в логово с ног до головы покрытого коркой грязи и крови. При одном взгляде на сына душу Влады кидало то в жар, то в холод. Она до последнего мига не верила в его спасение, пока сама его не увидела. Наедине со своим горем она будто тонула в давящей непроглядной смоле. Но он вернулся живой, и Влада с облегчением вынырнула. Ей бы обнять его и забыть о проступке, приласкать его к сердцу! Но Яр сидит перед ней в глубокой ведуньей норе, понурив грязную голову, и она обратила свою любовь в ненависть. Влада допрашивала его так, как следовало допросить приговорённого к смерти за неподчинение укладу и нарушение черты.

– Знает ли моя почтенная мать, что у поганого Настоятеля дочь златовласая есть? – шевельнулись разбитые губы Яра.

– Ведаю, две дщери у израдца в приплоде, – насторожилась Влада. – И что с того? Ты до девок богомольных не был охочий. Не ври, не поверю, что за крестианкой за Монастырские стены полез!

– Откуда у неё мои очи? – голос Яра задрожал от раскалившейся злобы. – Откуда у израдца глаза как у нас? Откуда у дщерей его Зимний Дух, коий во служение моей семье ставлен? Откуда всё это, скажи!

Яр бешено вскинул глаза. Говорил быстро, на одном выдохе облегчал измученную долгими сомненьями душу.

– Я за Правдой в Монастырь пролез. Может мне Правду проведать та, кто осемнадцать Зим назад сыскала роду новое логово?.. Сама мне ответь, мати: Чёрный Зверь истинно мне отец, али же это кривда?

Влада огрела его по щеке. С тёмных волос Яра слетели капли кровавой грязи и пота.

– Как смеешь ты сплетни вест да чернух пересказывать да на меня возводить! Чьё слово встало поверх моего слова? Почему маешься, кто твой отец, когда присно мне верил и Чёрного Зверя за Щура своего почитал!

– И сейчас хочу чтить и верить! Хочу! – вскинул Яр и вскинул окровавленное лицо. – Ты мать моя, ты меня одного любишь и никого больше! Но в Монастыре от израдца я про другое услышал. Больно мне, Зимний Дух внутри мечется. Так уйми его, мати, рассуди поганую кривду, скажи мне про Щура!

Кулаки Яра взметнулись, Влада невольно отпрянула. Кожу сына клеймили два солнечных круга.

– Что это?.. – едва удержала она испуганный вздох. – Это он сделал? Он! Пытками встретил тебя, истерзал моё чадо, для того забрал мой оберег!

Влада не удержалась, вскочила и своротила кувшин со стола, рассыпала вихрем сложенные башенками серебряные монеты.

– Убью! За каждую слезинку, за каждый вскрик твой он мне кровью заплатит! Что наделал, выродок крестианский, с оберегом моим как поступил! Сгнил! Сгнил под крестами!

Силы оставили её, она повалилась у сундуков и разрыдалась.

– Ненавижу тебя! Будь ты проклят до самой смерти, предатель! Чтоб ты подох в муках!

– Мама… – вдруг окликнул Яр, и Влада вскинула голову на родного ребёнка. – Отмсти за нас, мама. Позволь племя собрать и в бой его повести, позволь язвить веру поганую и пожечь Монастырь да оседлых порезать! Наставь нас на путь Вия, и тогда возопят крестианцы, ибо отданы будут нашим ножам в Навьи руки! Ты ведунья, ты роду указ, ты нам и суд, и Богов воля. Дай нам слово своё нести смерть крестианцам и до праха истребить их род в Долгих Зимах!

– Дам слово, дам! – подползала Влада к нему на четвереньках, обняла и прижала голову сына к груди. – Но не сейчас, время нужно племена чужеядцев собрать. Нельзя нам на войну, нельзя роды баламутить. На стены людские ползти одним племенем – на погибель, а вместе, капьно с другими родами – возможно. Мечталося мне, как ты впервые с предателем встретишься, и он голову пред тобой преклонит. Прежде срока ты к людям полез, не исполнил метчания, да пускай: победа всё едино будет за нами!

– Зачем иных племён ждать? Покуда злость не остыла, должно с гадиной расквитаться! – Яр дёрнулся в её объятиях, но Влада его удержала.

– Тихо, мой храбрый. Неужто нет дела, дабы злобу твою отточить?

Яр умолк, задышал спокойнее, ровнее. Горячая кровь уступила в нём место холодной ненависти.

– Есть дело…

– Есть, я дам тебе дело, кое замыслила. Сим делом за всю Навь отомстишь, и наш род возвеличишь над другими родами.

Она подняла лицо Яра, огладила его по щекам и прошептала в глаза.

– Дорога тебе – в серые Города отправляться, где чаны полные яда. Ты их подожжёшь, дабы небо померкло. Призови Мор, заморозь Монастырь, погуби голодом, стужей всех людей до единого. Этим славу стяжай для всей Нави. Стань не простым вожаком – Навьим Пастырем для всех чужеядных племён, кои по моему кличу в единое место сойдутся. Токмо Пастырю Волки поверят. Дай им Мор, дай им Счастье в набегах – твоей воли послушаются. Пусть надземники мыслят, что лето теплеет, что впереди их ждут добрые годы, мы же им яд подожжём, и пусть Моровые Зимы вернутся!

– Пусть вернутся, – повторил за ней Яр, всматриваясь пытким взглядом.

– И пусть Волк пожрёт солнце, – досказала она и прикрыла глаза.

Яр прижался к ней, дышал нежно и оглаживал по спине.

– Всё сделаю, что захочешь. Токмо будь со мной, мати. Правды не утаи.

– Не утаю. Встану по левую от тебя руку, дабы ведуний склонить, ты же возьми вожаков под правую руку. За Счастье твоё костьми лягу, любого, кто поперёк твоего пути встанет, не пожалею.

– Прогони его, – шепнул Яр. Влада с непониманием открыла глаза. Неясно, как он увидел Сивера в логове, ведь сидел ко входу спиной, но муж и правда стоял на пороге, недобро хмурясь на неё и на пасынка.

– Как против уклада пойти, так ты храбр. Как ответ держать перед родом, так за мамку цепляешься? – Сивер перешагнул порог и вошёл в ведунье логово. Яр вскочил и выхватил нож, но Влада перехватила его за запястье. Сивер встал перед Яром. Ростом он был выше и шире в плечах, её сыну с ним не тягаться. – Стаю за черту уволок, племя на войну подбиваешь, вожаку Навьей Стражи дерзишь? Да я тебя поломаю.

– Сподобься! – Яр оскалился в злобе. – Хочешь, в круг с тобой выйду?!

– Токмо ровня с ровней тягается, а вожак Навьих Рёбер вожаку Навьей Стражи – не ровня. Коли бросишь мне вызов на смерть, тогда и сойдёмся.

– Не в круге мне оба нужны! – вскочила Влада. Но Сивер от своего не отступился.

– Тогда в назидание прочим из Навьих Рёбер надо казнить одного. За уклад кто ответит? Пущай Яр выбирает, кого перед родом ему карать за черту.

– Уж скорее я тебя сам порежу! – оскалился Яр. Влада выдохнула. Суда требовали не над ним – над кем-то из его стаи, кто прошлой ночью пролез за ним в Монастырь. И Сивер говорил не из злобы, он вещал от лица вожаков. Среди них, конечно, найдутся такие, кто без должного правосудия взбаламутит охотников.

– Скажи ему имя. Или ты кого изневолил пойти за тобой?

Яр засопел от бессильной злобы. Рука его то и дело сжимала нож – не серебряный заговорённый клинок, а стальной и неловкий.

– Коли надо вам из моей стаи забрать кого, так я вам не подспорье! – выпалил он и ринулся мимо Сивера. Влада проследила за сыном. Недовольство и гордость смешались в душе. Недовольство за то, что дерзит, но гордость за то, что не сгибается перед сильным.

– Свирь, – объявила она вместо сына. – Пусть дикость за стаю ответит, ибо она виновата. По своей дикой сути Яр черту пересёк. Сегодня же Свиря под стражу возьми и лиши его перед племенем жизни. Его смертью наставь непокорных. Пусть знают, на всё в роду воля ведуньи и Первого Волка. Пусть притихнет крамола.

– Может так, но содеянного не воротишь, – не все дурные известия Сивер ещё рассказал. – Гойко смуту сеет в матёрых, каждый день супротив тебя говорит, раз от раза всё больше с ним соглашаются и всё громче хвалят его, не хотят едениться. Наш уклад велит держаться от чужеядных племён в стороне, многие на него уповают. Если не сделать чего наперёд – будет бунт.

– Гойко… – задумалась Влада. Отец Звяги, погибшего в зубах Чёрного Зверя. Гойко лишился недавно половины лица в схватке с Железными Кузнецами. Гойко – вожак стаи Колготы, где скрылось много бывших сторонников Деянова бунта. Но, если убить его, или даже подстроить погибель – это может стать искрой, от которой вспыхнет всё племя. Чужаки не пришли до сих пор, и их иссушающее род ожидание во сто крат хуже самой первой встречи.

– Надо заткнуть пасть крамоле, – решила она. – Боятся в родовом логове чужеядцев увидеть, а своих детей, вест да чернух от людей потерять не боятся?

– Про это не поминают, а вот твоего сына винят. Договор на крови Яр нарушил, презрел уклад. Много злобы и скверны скопилось в матёрых.

– Коли скопилось, тогда сделай так, как скажу… – Влада наклонила голову к Сиверу и заговорщицки зашептала. – Стаи проверь, несогласных собери в одну соньму и сведи их в логово в приграничье, вместе с семьями да чернухами. Окружи их, замкни вход, никого в надземь не выпускай. Пуще гляди, кто с Гойко вместе в крамоле секретничает. Да смотри за Деяновыми дочерями, особливо за Олеськой. Разбей стаю Чертога, наследков смутьянов заключи в перемётную нору, иных оставь в логове. Скажи – для охраны. Удали недовольных от рода. Всё уразумел?

Сивер осторожно подумал.

– Не речами, не делом Олеська себя не посрамила, она роду хороший вожак. Ритка прежде крепко блудила, но ныне себя держит в чести. Охотницы славные и Чертог правят верно. Маслю, они не с крамолой.

– Отец их поганый хотел мою мать умертвить. И дщерям Деяновым я не забуду. Сёстры сильными охотницами взросли, зря им белую нить повязали. Нынче уж су́дьбы им не исправить, – уколола она Сивера зимним взглядом. – Сам просил сделать чего наперёд. Так и делай.

– На кой токмо в перемётную нору недовольных сводить? Они с Гойко быстрей сговорятся и на логово родовое подымутся.

Влада будто не слушала и разглядывала свои руки: чересчур чистые, пахнущие духами и травами – руки ведуньи, но не охотницы, кто недавно вершила лишь свою собственную судьбу с острым ножом заговорённой винтовкой. Но даже для сожалений теперь слишком поздно. Кровавые дни её выбора наступили.

– На кой? – переспросила она. – Хочешь знать, что далее будет. А далее будет страшно и люто, и, коли ты не готовый, так лучше не изведать сего. О сем не из моих уст услышишь – своими очами узришь. Так тебе и прорекаю.

*************

– Не шелохнися, – прошептал Сава, аккуратно отгребая землю в тоннеле. Свирь чудом не наступил на пухлый зелёный лист, когда вместе с Вольгой обшаривал лабиринты. Даже Навь могла не заметить мину, размером с ладонь, ведь её заложила такая же Навь. Теперь Свирь и Вольга затаились, выглядывая, обезвредит ли Сава ловушку. Он один из всех Навьих Рёбер умел управляться со вспыхами. Для того его и позвали с поверхности, где он караулил.

– Ежели бы ты ступил – тебя не убило, но ногу по ступню оторвало и сверху землёю присыпало, – нашёптывал Сава, еле дыша. Он подложил доску и, стараясь не переворачивать и уж тем более не уронить, тихо подцепил мину. Но вдруг Сава замер, отёр пот с лица и оставил мину в покое. – Всё, дальше дороги нет. На глубинных меженях запасы для чужеядцев, по всем ходам вспыхи расставлены. Что толку, ежели одну уберу? За три шага вы другую найдёте.

– А как же тогда нам беглянок словить? – заворчал Вольга. – Мы здесмь всё оглядели, нет их боле в норе.

– Эх ты, лоший умище, – желчно сплюнул Свирь в сторону. – Как же они по вспыхам прошли бы? Нет, дальше в нору они не совалися, сверху шукай!

– Тогда я в надземь пойду, – начал сердиться Вольга. – Тошно мне тут торчать с вами, чистого воздуху надоть. Куды они из норы денутся? Сыщем их вдругорядь.

Он заворочался крупным телом в узком проходе и направился вверх по тоннелю. Свирь освистнул его.

– Под ноги смотри, бычий ум, не то на вспыхе на клочья порвёт!.. А-а, леший с тобою, вместе в надземье пойдём. Токмо я оперёд! Завалишь нам лаз, так и сдохнем в подземье, лайдак сиволапый.

Свирь вёртко проскользнул мимо Вольги и, шаря глазами по дну, побежал подниматься. За ним медленно побрели остальные, но на проверенной ими дороге мин не было. Три верхних межени, где племя устроило мелкие кладовые и закуты, обошлись без ловушек, но нижние ярусы, на которых хранилось оружие и большие припасы, минировались непременно.

Беглянок искали всё утро, до высокого солнца. Сирин увела пленницу так, что даже волчье чутьё не помогло Навьим Рёбрам поймать их. В пустое логово вмещались тысячи двоедушцев, а спрятались в нём всего лишь два человека. Досадней всего было для Свири, что Яра нет, а чужим Счастьем он так и не поживился.

Через выход сизой завесой лился свет весеннего солнца. Глаза неприятно заныли, привыкая к надземью. Трём охотникам оставалось пройти всего с десяток шагов до поверхности, как вдруг выход им заслонил человек. Свирь немедля присел на колено и выхватил из кобуры пистолет, Вольга прижался к левой стене тоннеля и прицелился из автомата, Сава спрятался сзади с винтовкой в руках.

Человек спускался к ним без оружия, с опущенными руками. На плече болталась рыжая шкура. В полутьме они, наконец, разглядели – это был Яр, весь грязный, побитый, со слипшимися волосами и забрызганный кровью, так что шкура на плече порыжела.

– Живой возвернулся, – вытаращился на вожака Свирь.

– Га, плати ухом! – басовито усмехнулся Вольга.

– Ой, вэй! Аки там в Монастыре? – пропустил Свирь насмешку. – Долго ты, Ярушка, нежился с златовласкою, токмо к рассвету явился! Али… или…

Он поперхнулся, когда Яр подошёл к нему, тревожно и глупо оскалился. Яр спустился с поверхности из-под солнечного тепла, но от него веяло зимним холодом. Взгляд вожака пронизывал охотников, как сквозь пустоту, и никто ведать не ведал, какой мрак сгустился в душе Волчьего Пастыря.

– Или не сыскал голубоглазки? – просипел Свирь, лишь бы договорить начатое.

– Где израдова дщерь?

Свирь шумно сглотнул, позади отступили товарищи.

– Отаилась за Тенью, но из логова мы их не пустили, где-то здесмь она, Ярушка! – Свирь пискляво и жалобно отдувался за всех и уже не надеялся спастись вторым ухом. Под мертвенным взглядом Яра он был готов провалиться хоть в Пекло.

– Покажи нож.

Свирь суетливо вынул клинок из-за пояса и подал его. Яр оглядел кривой и ржавый, весь в зазубринах и засечках нож и прошёл мимо охотников дальше вниз по тоннелю.

– Молится ли по ней кто в крестианской Обители? – спросил Сава, глядя вслед Яру. – Ще он с ней сделает?

– Паскудно знать, – буркнул Вольга и очень тихо направился к выходу. Появление Яра словно пришибло всю стаю к земле. Стены норы стиснули их, на серых лицах проступил пот.

– Подымемся, друже? – оглянулся Вольга возле выхода. Даже он оказался встревожен. – Не хочу под землёю, под солнце мне надоть, воздуху чистого заглотить. Подымемся шибче, не медлите братья, не потеряйтеся, а?

Свирь невнятно пробормотал себе под нос самые охальнейшие проклятья и прошёл мимо Савы. Сава же до последнего мига смотрел, как кровавая шкура Яра исчезает во тьме, и лишь позже побрёл за друзьями.

*************

Раньше она не мёрзла, но теперь ей было холодно. Тело погружалось в рассыпчатый снег. Осенённое звездами чёрное небо становилось всё дальше и дальше. Сирин что-то горячо бормотала, однако, чем глубже уходила под белый покров, тем тише звучал её голос. Она испугалась, что потеряет драгоценный дар речи и попробовала выбраться из могилы, но не смогла ухватиться, руки скребли по мягким стенкам, звёздное небо всё отдалялось. Она стиснула зубы и тихо скулила. Стоит ей закричать и боль тотчас схватит за горло и её редчайший дар голоса пропадёт, она проснётся немой и наяву не сможет выговорить ни слова. С неба лилась та самая песня, которую она напевала своим детям из веточек, камней и земли. Она помнила её, пусть и плохо. Эту песню напевала ей птица, чьи крылья залоснили собой зимние звёзды над глубокой как пропасть снежной могилой.

Снег на краю захрустел, звёзды затмила ещё одна тень с пылающим алым узором на волчьей морде. Тот, кто пришёл взглянуть на неё, был настолько ужасен, что Сирин не вытерпела и крик прорвался из груди. Крылатая тень немедля похитила её голос и взамен уронила с чёрного неба два синих пера. Лишь отняв самое сокровенное, призраки выпустили ворожею из ночного кошмара.

Сирин проснулась, но ощущение, что рядом подкрадывается нечто ужасное, не отпускало её. Горящие глаза ещё мерцали двумя угольками во тьме подземелья. Догорала сальная свечка. Дарья нашёптывала и скребла по доскам отысканным куском мела. Пол, стены, ящики и даже мешки в кладовой – всё было исписано частыми треугольниками, ветвистыми палочками и столбцами. Плотнее всего она расписала углы, где знаки сплошной белой вязью овили подземный закут до самого потолка. Несмотря на лихорадочную самозабвенность, письмена Дарьи выглядели осмысленными. Каждая руна отвечала за букву в человеческой грамоте. Сирин выбрала глазами кусок стены и прочла.

«Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением»

Ощутив на себе посторонний взгляд, Дарья оглянулась и подползла на коленях всё с тем же мелом.

– Пробудилась? Гляди. Погляди, как я нас оградила! Теперь Он не придёт. Нет, сюда больше никто не проберётся! Знай я раньше, в чём сила и твоей, и моей веры, сколько бы Зим не боялась! Наставница говорила, негоже мешать одну веру с другой, а я не мешаю, я сплетаю, как ниточки, как паучок паутинку. Ну, как тебе? Чего мыслишь? Научи меня пуще, хоть чему-нибудь, расскажи всё, что знаешь!

Измазанными мелом руками крестианка схватила Сирин за голову, большими пальцами надавила ей на глаза, Сирин невольно зажмурилась и теперь слышала только голос.

– Не бойся, я слышу, я читаю тебя, чую то же, что и ты чуешь, даже помню о том, что ты давно позабыла… Свет, голос, любят тебя. Песня… песня какая-то, какой я прежде не слышала, и поют ласково, будто женщина убаюкивает… кто-то укачивает, как в колыбели, ты пошевелиться не можешь, спелёнанная… лает собака… я слышала лай!.. Пса нет уж давно, он ещё до моего рождения умер, а я его знаю. Откуда?.. откуда мне знать… Голос! Голос парня, тебе он – родня, близкая кровь, один запах. Куда-то бежит, в сенях закричали…

Крестианка так сильно давила, что Сирин вцепилась ей в руки и попыталась содрать их с лица. Надземница словно бы вынырнула издалека и, тяжело дыша, заулыбалась.

– Не сердись, я искала другое, но вижу на дне твоей памяти, чего никто помнить ні м0же. Но ты видела! Видела, ведала, знала!

Сирин задумалась на секунду и вдруг торопливо переложила руки Дарьи обратно к себе на лицо. Она хотела узнать о своём детстве больше.

– Ушло, ушло… – зашептала надземница и отняла руки. – Не могу я видеть такое по своей воле. Вот сейчас было, перед глазами стояло, а миг и ушло. Нет сие мороку, мьглA nмёжити. Видела бы я – так рассказала!.. Подожди… подожди-подожди, кажется, снова слышу песню той женщины! Ласково так поёт, с тобой крепко связана, будто ты плоть её… плоть от плоти…

По щекам Сирин побежали слёзы. Никто в Навьем племени не рассказывал ей о том, о чём сейчас говорила надземница. Крестианка увидела самые первые воспоминания о её прежней человеческой жизни, об её истинной матери и семье.

В этот миг фальшивая дверь отъехала в сторону. Огонёк свечи выхватил за порогом того самого тёмного призрака, который являлся Сирин в недавнем кошмаре, только вместо алых глаз и узорна на волчьей морде у него пылали два зеркально-голубых глаза. Сирин узнала бы его и в крови, и в грязи, даже искалеченным насмерть. Радость затрепыхалась и вспыхнула в сердце, как птица, но тут же разбилась об ледяной взгляд наследника рода.

– Не подходи! – с криком шарахнулась Дарья в исписанный рунами угол. Яр вступил в кладовую, в руке его лежал нож с зазубренным лезвием. Сирин бросилась на руку Яра и попыталась вырвать клинок. Темнота вспыхнула для неё обжигающей болью, голова наполнилась звоном, во рту ощутился вкус собственной крови – Яр наотмашь ударил её по голове.

– Не подходи!.. Господи-Боже, помилуй меня, не пускай его ко мне, не пускай! – завопила Дарья в углу, закрываясь руками.

Сирин с трудом поднялась. Не веря собственной смелости, она снова набросилась на вожака. Крестианка знала всю правду о её прошлом! Сирин была готова вцепиться в Яра зубами, только бы его оттащить. Он перехватил её горло, уронил оземь и отшвырнул ногой к выходу.

– Пшла!

– Не бросай меня с ним, умоляю! – завыла надземница, как перед своей лютой казнью. Сирин вскочила и укусила Яра за руку. Он схватил её за волосы и грубо выволок из кладовой. Дверь задвинулась, стукнул засов. Сирин набросилась на дощатую стену, забарабанила кулаками, но отпереть не смогла. Яр остался с дочерью Настоятеля в подземелье наедине.

*************

Он приблизился к той, кого выкрал из дома израдца. Она вжималась промеж ящиков и мешков. Бледное лицо её в тусклом свете казалось ликом умершей, но частое дыхание выдавало жизнь. Он опустился на корточки всего в шаге и воткнул нож так близко, чтобы пленница могла дотянуться. Минуты текли, он молчал и не двигался, в подземной норе разлилась тишина. Надземница смотрела на Яра сквозь свисшие космы чёрных волос. Худые руки стягивали края разорванной ночной сорочки, в одной ладони она стискивала на груди какую-то вещь. Яр ждал. Она не тянулась к ножу. Единственное оружие в кладовой, последнее, что могло её защитить, оставалось нетронутым. Настоящая Навь бы клинка не упустила.

– Еже ты хоче? – наконец спросил он по-подземному.

– Не понимаю… – осипшим голосом отвечала надземница.

– Аки же ты не понимаешь, коли с Тенью моею глаголила?

– Отпустите меня… я домой хочу! – затряслась она.

– Хочешь к себе в Монастырь?

Дарья судорожно закивала.

– Я оттуда. Гляди, аки твои крестианцы сдеяли там со мною?

Он показал на кистях два свежих ожога. Увидев запечённые раны на коже, она ещё сильней затряслась. Жаль, что она не потянулось к ножу. Пришлось взять клинок. Надземница засучила ногами, вжимаясь ещё дальше в угол.

– Ты сестру свою, Женю, любишь? – тронул Яр зазубренное лезвие.

Она закивала.

– Отпусти меня, я никому-никому не скажу! Ничего не расскажу про тебя!

– А щура своего? Отца любишь? – пропустил Яр её обещания.

– Отче люблю… как же мне родного отца не любить? – захныкала крестианка.

– А… – Яр сглотнул, выбирая нужное слово, – любимый у тебя есмь?

– Илюшенька! Он…

– А мати? Мати любит тебя? – недослушал Яр и голос его задрожал от ненависти. Молодая надземница перед ним разрыдалась.

– Нету у меня мамы!..

Яр приподнял нож и поднёс ей к лицу.

– Слухай сюда. Я тебя сейчас буду резать. Не за раз погублю, а долго пытать: может день, может два. Как устану, так буду твоим любимым. Покуда дышишь, нож по плоти пойдёт, а любовь моя в лоно. По кускам тебя к отче в Обитель отправлю.

– Н-не надо, я всё расскажу, что захочешь! О Жене тебе расскажу, про отца – всё-всё-всё! Только не боль, я терпеть не могу боли! Конвой скоро готовят, Женя поедет далеко на восток! Я тебе всё расскажу, только не мучай меня, не трогай!

Яр потянулся к её руке, желая разомкнуть пальцы и поглядеть, чего она так сильно сжимает. Надземница с воплем шарахнулась. Яр перехватил её за руку и поднёс нож к кулаку. Крестианка в испуге раскрыла ладонь и из её пальцев выскользнул маленький металлический крестик.

– Сымай крест. Богу твоему зреть не нужно, что я с тобой сделаю.

Она замотала головой, сильнее от него отстраняясь.

– Сымай! – рыкнул Яр и набросился на надземницу. Он рывком сорвал с неё крест и отшвырнул прочь, и поволок Дарью за волосы. Она забила ногами, в дощатую дверь забарабанила Сирин. Яр намотал волосы Дарьи на руку и ударил её лицом о подпирающий своды столб. Она захлюпала кровью и перестала биться. Он подтянул её вверх: надземница оказалась лёгкой, будто ягнёнок. Яр скрутил ей запястья верёвкой, перекинул один конец через потолочную балку, а другой подтянул.

– Господь милосердный, пресвятая Богородица, заберите меня к себе! Не оставьте здесь, не дайте меня! – выла она, пока Яр срывал с неё остатки одежды и подвязывал худые колени к столбу. Она уткнулась лицом в покрытое рунами дерево. Яр подступил к ней с ножом и клеймёной рукой огладил её узкую белую спину с выступающими позвонками.

– Пусть не сможет мне причинить никакого зла, Господи, сохрани меня… – захлёбывалась и задыхалась она. Яр скинул одежду и прижался к ней, чтоб она ощутила жар его обнажённого тела.

– Не серчай, что я тебя раскрестил – сие не страшно. Новый крест тебе подарю, какой никто не отнимет. Будет тебе от меня навеки подарок.

Он оторвался от неё и поднёс нож к спине, Дарья вздрогнула и вжалась в столб ещё до первого касания лезвия. Яр улыбнулся, он никогда ещё не видел такой чуткой жертвы. Клинок вжался в плоть и повёл тонкую красную линию, раскрывая влажные края кожи. Надземница закричала, что было силы. Белоснежную спину от лопаток до поясницы залили струйки крови. Они стекали, ветвились по бледной коже и прокладывали себе путь, будто растущее книзу дерево. Яр нажал посильнее, и рудяные капли упали с ветвей того дерева в землю под истошные крики ребёнка предателя.

*************

Разутая автоцистерна стояла в боксе монастырского автокорпуса с поднятым на подпорки задним мостом. Ступицы задних колёс с нарастающим шумом вращались. За кабиной по правому борту громоздился объёмный металлический бак, по левому – высокий цилиндр. Стрелка спидометра приблизилась к «тридцати», но до риски не дотянула, обороты упали и мотор заработал ровнее. Автоцистерна будто устала от внимания людей, наблюдающих за испытанием, и лениво замедлила ступицы.

– Больше она на дороге не выжмет. Такая машина на газовой тяге не лучше лошади, – выбрался из кабины старший автомеханик Семён.

– Давно надо было газогенератор попробовать. Чего только зачали? – с недовольством окликнул Егор.

– Так ведь два месяца уже как смонтировали, но всё не было оказии Чурочку погонять. Всякую нужную машину из караванов не выдернешь, с остальных развалюх всё вплоть до движка поснимали. Вот и пришлось собирать газогенератор на этот гроб. А ну как с котлом чего? Сгорит, так эту рухлядь не жалко.

– Да, только вот вторая автоцистерна нам скоро нужна, – стояла вместе с тысяцким и старшим автомехаником Женя. Егор ещё не видел её столь тревожной. Лицо исхудало, под глазами круги, даже золото волос и то потускнело, и глаза блестят, как в лихорадке, но ни словом она не обмолвилась про сестру, лишь про дело.

– Трудно будет в конвой её к сроку поставить. Но, коли получится, на чурочках не одна она будет ездить и без всякого старого топлива, – развёл испачканными в машинном масле руками Семён.

– Можно все машины в автокорпусе на газогенераторы перевести, – объяснил Егор.

– Древесный газ на одну половину из азота, на пятую из окиси углерода, чуть меньше из водорода и немного из двуокиси углерода и метана смешивается. Не хороши такие машины, – Женя оббежала глазами автоцистерну. – Углерод не даёт газу толком гореть, азот и вовсе его не питает. Двигатель разгоняется вполовину слабее, значит машины с газогенератором едут медленнее, не то что на новогептиле. Чтобы разжечь дрова и нагреть бак – не меньше четверти часа потратить надо, значит не получится сразу сесть, завести мотор и уехать, если на остановке на нас кто-нибудь нападёт.

– И такую машину теперь ставить в конвой? – недовольно скривился Василий. – Она же всех нас подставит. Может содрать с неё все эти чёртовые котлы, чтобы потом в пути где не раскаяться?

– Эк чё, «содрать»! – расстроился Семён и возмутился. – Она и на обычном топливе побежит, как родная. Переключить-то движок – минута!

– Если бы у нас эта минута была, когда стрелять начнут, «родненький»! – дразнился Василий.

– Нет уж, ежели они эту рухлядь ржавую заново шить начнут, ещё два года потратят, – Егор разочарованно осматривал машину от самого переднего бампера до задних ступиц. Даже, когда мотор заводили, казалось, с рамы сыплется ржавый прах. – Доделывайте, как начали. Ставьте скорей на колёса и готовьте в конвой. Без новогпетила нам Долгую Зиму не протянуть, а без второй автоцистерны на восток ехать глупо.

– Не гонял я ещё на ваших зажигалках по Пустошам, прости Господи, – презрительно сплюнул Василий, поглядывая на машину. Одну часть успели выкрасить в камуфляж с серыми полосами, другая рыжела ржавчиной. – Искра от газогенератора в цистерну зале́тит – шарахнет так, что до самого Монастыря будет видно.

– Она и так, считай, два раза горела. Её из притащенных со старого взлётного поля автоцистерн собирали, – будто бы извинялся за развалюху Семён.

– И на десять литров новогептила ей нужно полтонны дров. Одна четверть старого топлива обычно разводится тремя четвертями чистой воды. Раньше на неразбавленном ездили и двигатели глохли реже. На этой же кочегарке заглохнуть, как нечего делать… – Женя прижала ладонь ко лбу, и Егор затревожился, но вперёд влез Василий.

– Если возле степей эта колымага заглохнет, то вместо Серых Городов Китеж увидим, или, не приведи Господь, прямо в Горган загремим, к магометанам.

– Значит выбери самый правильный путь мимо степей, – торопливо отчеканил Егор. Женя прикрыла глаза и стояла, как оглушённая. За весь день она ни разу не расплакалась о сестре, значит пыталась задушить своё горе в работе. Но бессилие сделать что-нибудь любого иссушит.

– Ты многих потерял, Ваисль, когда бежал из Поднебесья… семью? – совершенно неожиданно спросила она Волкодава. Лицо Василия изменилось. Теперь он смотрел на машину, как будто в её недоделках видел всё своё, не сложившееся.

– Добрых знакомых у меня в Поднебесье сейчас не осталось. Так что, если попадёмся на юге, добра лучше не жди. Что семья? Да, жена молодая, двое мальчишек в Поднебесье растут, но им лучше забыть про Люта. В моём доме новый мужик хозяйничает, но это ещё ничего. Много честных людей, кто с Берегиней братчину пить отказались, на воротах повесили, других сослали подальше из Китежа, чтобы Змее править сподручнее. Но я свою дружину раньше увёл, опричничков её не стал дожидаться.

Василий кашлянул. Воздух в автокорпусе и правда пропах новогептилом. Ворота боксов с утра до ночи стояли открытыми, холод проникал с улицы и всё равно не выветривал всех испарений. Но Егор не поэтому не мог перехватить его глаза. Тысяцкий нарочно ото всех отвернулся.

– Уходили единым отрядом, как из-под Китежа снялись, а товарищи мои бывшие, навроде Берислава, с которым на юге кровь проливал, за мною гнались, будто за лосём на охоте. Много кто из дружинников не хотели идти к христианам. Решили двинуть на север, затеряться среди невегласе – таких я не держал, но сам думал: спасение есть только одно – Монастырь. В Крае всего две соразмерные силы: одна на западе вокруг озера строится, другая на востоке под крестами и за каменными стенами сидит. В те дни Волк мне и стал ближе Змеи. Кто на север подался, тех я больше не видел. Говорят, перебили их. Бывалых дружинников, кто по двадцать Зим Вану служил, как безродных собак расстреляли, без тризны и справы, и всё по велению одной злющей бабы. Берегиня так головы доверчивые заморочила, что друг на друга пошёл, и волхвы Исконную Веру предали. Смотреть на Змею и то несчастье: одним взглядом сердце отравит и пропадёшь.

– Почему же ты не вывел семью? Ты ведь был главная их опора.

Егор прислушался, Женя говорила отнюдь неспроста, дурное сжалось на сердце.

– Всего не успеть, выбирать надо: или семья, или братья. Я к вам триста дружинников перевёл через Кривду, тогда мы клятвами перед Богами и Предками были связаны не хуже, а крепче семьи. И не я один всех потерял, никто своих мать, жену или ребёнка с собой не привёл. Может быть и живём сейчас только одним, чтобы родных своих снова увидеть.

– Спасибо за сказанное, Василь, – поблагодарила Женя в раздумьях.

– Всё верно, ты про меня ничего толком не слышала, а нам скоро в дорогу. Тяжело доверять, если прошлое крещёного многобожца не вызнать, – двояко глянул Василий. – Всегда делал то, к чему сердце лежит, зачем на белый свет появился, что Правдой считал, а погибнуть, так рай или ад у язычников – вроде крепко натопленной бани: раз очистишься, снова родишься, дальше по вечному кругу, пока сам себя не познаешь и до мудрости не взойдёшь. У христиан сильно иначе: на суде Божьем каешься. А по мне и так и эдак годится; я и сам командиром был в бой за славой водил, и меня в бой бросали и в бесславии командовали.

На этом он отошёл вместе с Семёном. Автомеханики снова запустили мотор, взялись бортовать колёса, вспыхнула сварка. С каждой минутой в автокорпусе становилось шумнее. Женя совсем потупилась, словно хотела спрятать лицо от Егора. Только плечи напряжённо подрагивали. Егор бережно подошёл, Женя вскользь поглядела глазами в растёкшихся красных прожилках.

– Неужто нет новостей, Егор? Выкупа потребовали или обмена? Или хотят загнать нас в долги пострашнее?

– Нет новостей, до сих пор. Словно Дарья и не у них совсем или спешить не хотят, ждут чего-то. Волкодавы к самому лесу подходили, хотя черту не нарушали, но Дарью, похоже, увели в логово. Вот о чём думаю… – оглянулся Егор на снующих по боксу рабочих, – но про это лучше с глазу на глаз.

– Тогда пойдём, – указала Женя на железную дверь в конце боксов. Егор пошёл следом за ней, оценивая на ходу готовность конвоя. Два выкрашенных в защитный камуфляж броненосца, Архангел и Троица, подготовили к сложной дороге. Один танкер раньше вывозил из Обители нечистоты, но теперь при помощи металлических реек и сварки его маскировали под автофургон. Егор предлагал поплотнее заварить автоцистерны стальными листами, но Семён подсчитал, что в таком разе просядет подвеска. Опасность сгореть вместе с топливом от шальной пули подстерегала их только на обратном пути, да и то если загрузятся. Последняя машина была совсем ещё не готова: старая и разваленная, с громоздкими фильтрами газовой установки. Механики просили не меньше недели, чтобы хоть как-то её подлатать, но на работу им выдали только четыре дня.

– Я эконома растряс, чтобы выдал вам провиант для дороги, – постарался отвлечь Женю делами Егор. – Ох уж и скаредный скуперда! Но всё-таки расстарался: сухарей конвою ссудил, крупы всякой, даже топлёного жира. Монастырский склад не его закрома, не на чревоугодие и стяжательство.

– Не справедлив ты, Егор. Может Трифон и прижимистый где, но всё у него подотчётно: он и таблетки нам дал для воды, и сухой спирт, и мыло, и соль, даже приправы, – перечислила Женя. – От ключника мы фонари получили, масляные обогреватели. Серафим лекарства кое-какие из лазарета в конвой передал, правда, в основном перевязочные материалы.

– Слыхала, что почти две сотни беженцев с юга к нам по мосту перешло? Среди них есть отравленные и больные. С водой у них что-то, рассказывали… – Егор замолчал, про перенесённые беженцами страдания Жене говорить не хотелось. – Всякое рассказывали, в общем, только вот Серафиму лекарства нынче нужнее.

– Нужнее. Жизнь и здоровье их теперь в руках Божьих. Пусть Серафим лечит, но Бог быстрее рассудит. Скажи мне, Егор, почему есть такие, кто не нашей веры и в Монастыре просят помощи, едят и пьют у нас, лечатся, уносят подаренные им припасы, но потом сплетничают про нас и вновь поклоняются идолам? Неужто истинно говорится, что человек рождается праведником, а умирает лжецом, и только крещёный спасётся, а некрещёным и спасения нет?

– И в них есть Христос, но житейского, даже дикого больше. Но и среди таких людей спасение есть, всегда верил, – Егор окинул взглядом механиков, кто ни на минуту не оставляли работы. Самые обычные люди, некоторые не из Монастыря, много позже крещёные, но полезнее их не найти во всём Крае. – Чем больше человек не крещёный, даже дикий, дел добрых делает, тем он ближе к Богу, пусть даже совсем нашей веры не знает, всё равно среди нас почти равным становится. Хочешь знать? По мне так крещение – не рождение заново, а сознание, что дела добрые до купели тебя со святой водой довели.

– Дела добрые довели, даже язычников… – задумалась Женя. – А если крещённый человек дела худые творил – обманул, например, до какой купели его грехи доведут?

– Тут уж не до купели – до горькой чаши, – остановился Егор вместе с ней возле металлической двери. Рука Жени замерла на запоре, на усталом лице промелькнули испуг и смятение. Егор не понял, чем её поразил. Запор со скрипом сдвинулся и дверь раскрылась. За порогом лежала бетонная лестница. Женя нашарила на стене выключатель и зажгла плафонные лампы. В неровном свете выступил спуск с грязно-зелёными стенами и небольшой коридор. Егор спустился за Женей, в конце коридора они подошли к облупленной железной переборке с обветшалой кирпичной кладкой вокруг. Тут начиналась древнейшая часть Монастыря – его подземные катакомбы, в которых хранились самые оберегаемые запасы.

Егор помог открыть вентиль, они вступили в хранилище со сводчатыми потолками. Всё подземелье, сколько хватало глаз, заставляли синие бочки из-под новогептила. Монастырь накапливал топливо семьдесят Долгих Зим, начиная с правления самого первого Настоятеля, и все накопленные запасы хранились под автокорпусом.

Топливо – кровь машин, наследство старого мира. Сегодня нельзя произвести его, заменить или выкупить у язычников, но без горючего сама жизнь останавливается. Мастерские не работают на торговлю, караваны застревают в Монастыре, крещёные сёла не успевают собрать урожаи. Но самое главное – на своей же земле начинают теснить всебожники.

Женя сняла со стены два противогаза и протянула один Егору. Из-за едкого воздуха ходить по хранилищу без дыхательной маски нельзя, через десять минут потеряешь сознание и обожжёшь лёгкие. Они пошли по узким дощатым настилам между плотно составленных синих бочек. В прежние времена опустевшие бочки откатывали в дальнюю часть хранилища и не омывали. За прошлые годы в отставленных бочках скопился сильнейший газ, раздувший и вспучивший стенки и донца.

Под мерцающим светом плафонов отдельно от прочих стояли шесть перевязанных взрывчаткой бочек, но пока ещё без детонаторов.

– Это для подрыва пустой перемётной норы, – обошла Женя плоды своих рук. – Полной бочкой новогептила, конечно, надёжнее, но где сейчас возьмёшь такое богатство?

Она бережно тронула синий, потрескавшийся и облезший, как старая кожа бок.

– Заносить их глубоко в нору Волкодавам не нужно. Можно и в верхних тоннелях взорвать, чтобы все остальные засыпало. Должны повредиться отдушины, тогда сила взрыва направится вниз. Сгорит заложенное против нашего дома оружие и ни один дикий охотник в эту нору более не войдёт.

Под стёклами противогаза мелькнули её голубые глаза. Кажется, в них таилось сомнение. Даже тон её приглушённой противогазом речи показался Егору совсем неуверенным. Её прежняя напористая доброта куда-то пропала. Под кирпичными сводами с мерцающим светом было мрачно, как в склепе, ничем не лучше Навьей норы, хотя Егор в подземельях Нави никогда не бывал.

– Ты работала здесь в одиночку?

– Да, но я никому не сказала. Кроме меня, отца и Василия никто о зарядах не знает, – по-своему рассудила Женя его интерес.

– Почему ты не хочешь, чтобы бочки взрывали?

– Но я предложила…

– Нет, почему ты колеблешься?

Женя медленно повернулась к созданным ей зарядам. Через клапаны противогаза с неспешным шипением прорывалось её раздумчивое дыхание.

– Скажи, ведь мы захватим заложников и уйдём, чтобы спасти Дашутку?

– Так решили Сергей и Василий, не я.

– Да, Василий. Я доверяю ему, но я видела, что он делал на Старом Кладбище, – повернулась она и теперь Егор наверняка разглядел под противогазом тревогу. Он ответил, как можно честнее.

– К Навьим лёжкам подобраться бесшумно непросто. За Монастырём из приграничья беспрестанно следят. Если Волкодавов заметят, начнётся стрельба… они обучены убивать.

– Значит, кровь всё же прольётся… – голова Жени поникла, она прикрыла глаза. – Знаешь, Егор, я как про плохое подумаю, вспоминаю один прожитый день – давний-давний, с Дашуткой. Она всё болела, выйти из дома сама не могла. Мы под яблонькой с ней в один солнечный день на лавчонке сидели, которую нам отец сколотил. Помнишь, ту зелёную лавочку? Солнышко светит, Дашутка рядом сидит, свет Божий льётся, от яблоньки тень шевелится, ветерок свежий нас одувает. Нам с ней Зим по десять. Она всю Зиму болела, а я ходила за ней, чем могла – помогала. Боялась, что Дашутка умрёт. А она на солнышке, как ожила: личико светится, весеннее небо в зелёных глазах отражается. И тут – не поверишь! – мышонок. Откуда он к нам забежал из-под ограды? Маленький, крохотный. И, веришь-нет, он пушинкой играет! Никогда б не подумала, что мышата играют, как дети! Бегает он за ней, она от него по ветру, а он ловит. А я… тихо взяла Дашуткину кошку и на мышонка кинула. Дашутка всё с кошками в ту пору жила, они её согревали и в тот день сидела одна на лавчонке. И кошка мышонка того изловила и съела. Пушинку его унесло ветром. А я поворачиваюсь к Дашутке, смотрю, а у неё губы трясутся и в глазах стоят слёзы. Вот как, Егор… – Женя туго сглотнула. – Теперь скажи мне, есть ли что во мне от звериного?

Егор не знал, что тут сказать. Он и правда приглядывался теперь к Жене, не изменилось ли в ней чего, не прибавилось ли отцовского, но маска противогаза мешала.

– Ты бы пошла отдохнуть. Хватит впотьмах работать, выйди под свет.

– Был у меня свет… – отвернулась и пошла Женя по доскам настила, – Дашутка и была моим светом, Егор. Но я её предала – обманула.

– Жень, постой! – вытянул руку Егор. Она задержалась. – Никому не говори только. Сегодня ночью я пойду в Навий лес. Попробую выторговать Дашутку. Мы восемнадцать Зим рядом прожили с Навью, неужто не проснулось в нас ничего схожего, кроме этого треклятого договора.

– Не ходи Егор, за зря не рискуй. Никто не сознается, но таких, как Василь, среди нас очень много, они ждут войны, как желанного гостя. Может много таких и у Нави. Я их видела очень близко. Отец прав, пропадёшь ты в лесу. Как остановить то, что неминуемо будет? Как заставить безумцев одуматься?

– Тогда я пойду в лес, чтобы люди в этой войне не ударили первыми, – твёрдо ответил Егор.

*************

Яр с хрипом вдохнул загустевший воздух норы, возле рта запеклась струйка крови. Он взмок, горячий пот скользил по буграм крепких мускулов. От множества свечей в кладовой стало жарко и чадно. Он наклонил голову вбок, расправил плечи, послышался хруст позвонков. Приятный гул разлился по телу. Окровавленная пленница безвольно обвисла возле столба. Чёрные космы скатались, изрезанное белое тело обмякло.

Яр нашарил за ящиками бутылку, ударом ножа отбил горлышко и тут же по складу разошлась вонь алкоголя. Яр отхлебнул и остальное одним махом выплеснул на израненную спину надземницы. Она выгнулась против хребта, задрала лицо и с перекошенных уст вместо крика вырвался хрип жгучей боли. На белой спине вспыхнул восьмиконечный крест. Поперечиной он расстелился от плеча до плеча, а столбцом вытянулся от затылка до поясницы. От неосторожного шевеления раны вновь закровоточили.

Костлявое тело, тощие ноги, бледная кожа – пленница совсем не нравилась Яру. Он подступил, вдохнул её запах и примкнул голову ей на плечо и прошёлся руками по липкой от крови и пота коже, сжал ягодицы. Постарался не думать про гнилого пса, который приглядывает из тени в углу.

– Уходи-и! Нет! Прочь от меня-я! – завыла надземница, из последних сил натягивая верёвки.

– Азмь есмь Волк. Ты – добыча, – бормотал Яр, прижимаясь к ней сладострастнее. – Не тронутая, аки отроковица, любимая дщерь Настоятеля.

– Я больше не буду, не буду, не буду! Клянусь всем, чем хо… Господи, не давай меня, во всём тебе сознаюсь, только спаси меня, только облегчи мне! – захлебнулась она в причитаниях и прижалась лицом к пыточному столбу.

– Реки мне, покуда с тобой, в какого бога ты веришь, – нашёптывал Яр, словно змий. Крестианка резко дышала на всхлипе. Он нарочно стискивал и сжимал её тело так сильно, словно хотел оторвать куски плоти.

– В Христа, в Отца, Сына и Духа Святого – верую! – зажмурилась она от стыда и обиды, чем раззадорила Яра только сильнее.

– Не я тебя истязаю. Отец твой сие сделал, або велел поклоняться кресту и про силу звериного духа забыть. Он украл твою силу, замкнул её под крестами. Какая же ты Волчица, коли тебя супротив воли берут? Слабая ты, хоть и роди́лася Навью.

– Н-навью? – задрожал её голос.

– Да, – заулыбался Яр и распорол язык о клыки. Он поцеловал её в белое костлявое плечо и оставил кровавый след. Нора вокруг просветлела, огни свечей расплылись мириадами радужных искр, желание от живота растеклось по всему телу.

– Восемнадцать Зим мы с тобою не виделись. Бок о бок жили, а не ведала ты, какой в тебе Волчий Дух. Нынче изведаешь, каков Дух во мне, – настойчивее зашарил Яр руками. Пленница вскрикнула и попыталась дёрнуться у столба, будто рыба на суше. Он сильнее прижал её за затылок, вдавил лицом. Плечи крестианки поникли. Но тут до слуха долетел глухой смех. Он появился из хрипа долго мученного человека, из истерзанной проказой души. Крестианка смеялась над ним – над тем, кто считал себя судьбой мира.

– Кто ты? Кто ты?! Не вижу, не вижу тебя, ур-род! – разразилась она плюющейся бранью и до хруста вывернула себе шею, чтобы разглядеть Яра. Зелёные зрачки сузились и светились. Чужой голос харкал и захлёбывался на каждом слове. – Вижу тебя, гнойный выродок, спьяну зачатый, в свербящей утробе, на две половины завязанный сын! С тенью тебе рука об руку, бес в тебе, бес в тебе! – задыхалась она ядовитой скороговоркой. – Бес в тебе, меня не касайся! Мать свою тр-рахай, а не меня, мр-разь! Не губи! Не губи! Ломай шею, убийца в семье! Убийца в семье! На клыки его Чёрного Зверя, вскормленный ведьмой ур-род!

Она закашлялась, затряслась крупной дрожью и прижалась к столбу, как к последней опоре. Яр попятился. Он и прежде видел в племени одержимых и знал, как бесноватость заразна.

– Отпусти меня! – на два голоса расплакалась крестианка. – Он здесь, Он пробрался! Господи, как мне пло-охо!

Взгляд её ненароком упал на ящики, где прежде мелом она начертала руны, но знаки потёрлись, когда Яр сдвигал их.

– Зачем ты их стёр?! – завопила она. – Напиши! Напиши заново всё, как там было! «…воскреснет Бог, и расточатся врази Его…»

Яр с рыком подскочил к ней опять, схватил за волосы и задрал голову. В глазах крестианки не осталось ни тени безумия, лишь мольба и замирающий ужас. Она потеряла пророческий дар, каким минуту назад предсказывала ему будущее. Но как? Она не ведунья, на ней нет чёрной нити, она не жила с могучей наставницей, кто передала бы ей силу.

Снаружи дощатой двери едва зашаркало. Яр подскочил к выходу, одним махом его отомкнул и успел поймать за ухо Свиря. Тот завизжал, как придавленная каблуком крыса. Яр рывком втянул его в кладовую. От толчка Свирь протащился ещё пару шагов и обмер перед крестианкой. Он с вожделением уставился на привязанную к столбу пленницу. Яр подобрал с пола разорванную сорочку и обтёр порезы у неё на спине. Ножом он отсёк прядку её тёмных волос и вернулся.

– Дело есть до тебя.

Свирь покосился на нож и сглотнул. В глазах одноухого блестел страх, но и гадкое вожделение.

– Отнесёшь в Монастырь сей же ночью, подбросишь к воротам. Уразумел? – протянул Яр срезанные волосы и сорочку.

– Всё сделаю, Ярушка, сделаю, – бережно подобрал Свирь окровавленное тряпьё. Но Яр отвернулся и глядел в тёмный угол на уродливую собаку. Нюх забила вонь гниющего мяса.

– По следам моим стелешься, за спиной моей обернёшься…

Сладковатый тлен сдавил ему горло до тошноты, свечи возле изрезанной пленницы дрогнул и померкли. Яр вытолкнул Свиря прочь, выполнять поручение, подошёл к ящику с инструментами и достал мелкий шершавый брусок, какие обычно хранились в каждой Навей семье. Он схватил крестианку под скулами. Пленница задёргалась, но лишь до поры, пока не увидела перед лицом нож. Яр вставил ей лезвие промеж челюстей. Она захныкала, боясь порезаться об острую кромку.

– Нынче я буду тебе за отца, – пробормотал он, поднося брусок к лицу пленницы. – То сотворю, что израдец забыл в должную пору сделать.

Надземница замычала сквозь нож, предвидя новую пытку, но Яр вцепился ей в волосы, задрал голову и начал обтачивать ей клыки.