Двоеверие

Глава 3 По праву сильного

– Ты не думай, что зверь дурнее тебя. На охоте каждый превыше всего ценит жизнь. Для оленя жизнь в том, чтобы услыхать тебя раньше. Для Нави жизнь – подкрасться к добыче тайно. Дикого зверя добыть нелегко, потому надобно к нему так подобраться, чтобы олень даже духа твоего не почуял.

Олеся говорила вполголоса, но услышать должны были все. Пятеро охотников стаи Чертога, прижимаясь к лесной подстилке, подползали к зарослям, на которые указал им вожак. Мальчишки залегли, ощущая в палой хвое аромат уходящего лета. Они искололи ладони, но попробуй хоть пискнуть и получишь такую затрещину – небо с овчинку покажется. У Олеси с детства плохо сгибались два пальца на правой руке, однако славу строгой наставницы она заслужила не зря. Лучшего бойца и охотника во всей стае Чертога днём с огнём не найти, а может быть и во всём племени. Дорого ей обошлась такая слава, многое она пережила с тех времён, когда уходила на север. Но испытания по пути к перевалу закалили характер и добавили шрамов.

Недавно Олесе исполнилась двадцать одна Зима, и теперь она учит молодняк Зимнего Волка.

Только Рита не слушала. Семнадцатизимняя сестрица Олеси обменивалась игривыми взглядами с Казимиром. Молодой охотник попросил сегодня свой первый залог. Чего потребовала от него Рита? Меткий выстрел – простое и лёгкое поручение, но награду он получит с условием, что любовь охотницы вольная и укладом к замужеству не привязанная. Что любовь? Пусть будет, ради забавы, само тело желает, но к супружеству Дух ещё не готов. Казимир крепок, горяч и наивен. Конечно, он легко согласился на условие Риты.

По её голове хлопнула жёсткая ладонь сестры. Губы Олеси сжались в тонкую линию, глаза сощурились: Младшая не слушала. Резко повернувшись в сторону Казимира, Олеся схватила его за ухо, да так, что у того брызнули слёзы.

– На охоте верно мыслить не можешь и после сего зовёшь себя Навью?! Видала я молодняк и получше! Думать надо только о том, как семью прокормить, чтобы глаза старой матери с голодом не смотрели, чтобы каждый кусок мяса в дело пошёл, чтобы племя довольно, а уж затем мысли, куда уд свой пристроить! Сына зачать – право сильного мужа. Неумелый хиляк – хуже вора, который время у весты украл. Ещё раз хлопать зенками будешь – из моей стаи вылетишь. Таких недоносков я рядом с собой терпеть не желаю и отцу твоему доложу. На кой ляд ты ко мне подвзяался? Думаешь, коли Чертог девка ведёт, так тебе слаще будет? За девку меня принимаешь?!

Казимир побледнел, губы у него задрожали. Неужто и вправду напросился в Чертог ради охотницы, которая, как ходили слухи промеж парней, особенно ласкова и сговорчива? Честный огонь желания приутих в Рите. Но расстроиться по-настоящему она не успела. Сестра перевела гневный взгляд на неё. Вечером в логове она задаст ей такую взбучку, какую Рита не скоро забудет. Меряться силой с матёрой охотницей ей совсем не хотелось. Олеся и так выиграла у неё четыре Зимы.

– Ты… – указала Старшая на сестру, – стреляшь первой. Смажешь – голодная до ночи будешь. Сейчас все за мной!

Олеся ловко полезла вперёд, придерживая на сгибах рук заряженную винтовку. Рите пришлось поторопиться, чтобы не отстать от сестры и лезть с ней бок о бок. Мальчишки из молодняка держались слегка позади. Добычу охотники учуяли издали, следы оленя довели их до рощи, но самого зверя они ещё не увидели и боялись его вспугнуть.

– Мать не знает с кем ты путаешься. Это срам! – продолжала ползти Олеся.

Рита прикусила губу, стараясь сохранить остатки серьёзности, но лицо её так и светилось от смеха. Напрасно, Олеся ещё больше взъярилась.

– Залоги придуманы, чтобы охотницы за добрых мужей выходили и от ранней смерти спасались. Быть охотницей – суровое наказание для весты, уклад велит на защиту рода вставать только мужчинам. Белую нить тебе повязали до двадцать пятой Зимы, а ежели дашь залог и выйдешь из стаи по браку, значит сохранишь себя пуще. Так что же ты делаешь?

– Наставляю их, как и ты, – обронила Рита. – Да не страхом учу, а ласкою. Ты лютуешь, а о моём добром слове всякий мечтает. Не каждого выделяю, только тех, кто истинно станет хорошим добытчиком.

– Хватит с сопляками якшаться, они брака боятся в залогах просить, найди себе доброго мужа!

– Не хочу! – огрызнулась Рита. Но отчитать её сестра не успела. Впереди затрещали ветви и из кустарника выбежал олень.

Рита вскочила на колено, вслед оленю ударила звонкая очередь из пистолет-пулемёта. Магазин был заряжен только наполовину и почти сразу же опустел. Стрелять очередями – несусветная глупость. Но с криком «Попала!» Рита бросилась за добычей.

– Стой ты, свербигузка! Ушёл он! Ушёл! – окрикивала сестра. Но куда там! Рита летела не хуже оленя. Ветви норовили хлестнуть её по лицу, но она умела прекрасно бегать в зарослях за добычей. Олень перепугался, может быть одна пуля задела его, значит Рита не получит наказание от Старшей за промах.

Навь могла бежать гораздо быстрее людей, хоть до самого вечера и даже не запыхаться. Молодой олень подбрасывал круп впереди. Он напористо мчался через хвойные заросли. Останься в пистолет-пулемёте хотя бы один патрон, Рита бы не промахнулась.

Ничего, за поясом спрятан отцовский наконечник копья – вот чем она прикончит добычу! Перед глазами встала картина из детства: вместе с матерью они ходят по семьям и выпрашивают еду. Племя заботилось о сиротах и вдовах убитых охотников, но не о матери Олеси и Риты. Вот где истинный срам! Пока мать вымаливала подаяние у весты, хозяин норы отвёл Риту в сторону и подал ей что-то завёрнутое в тряпьё: «Энто Деяново». В тряпье лежал каплевидный наконечник копья.

Оказывается, у неё был отец, и его дух жил в наконечнике – в том самом, который не сумел пронзить сердце Старой Волчицы, в том самом, который принадлежал проклятому всеми отступнику и предателю – её отцу.

Олеся ненавидела отца и считала, что из-за него они с матерью жили в позоре. За его грехи ей пришлось расплатиться двумя сломанными пальцами на правой руке, суровым воспитанием в стае и опасным походом на север. Рита же почти не помнила отца, хотя порой ей очень его не хватало. Каждый в племени мог гордиться родителем. И Рита тоже гордилась, пусть в тайне: терпела обиды, иногда говорила про него гадкие вещи, зато внутри восхищалась. Он один осмелился бросить вызов Старшей Волчице и почти что убил её, пусть и проиграл.

Рита вынула переделанный из зазубренного наконечника нож, стиснула рукоять и ускорилась. Очумевший от боли олень выскочил к просеке и помчался между проржавленных лесовозов. Рита бега не сбавила, пусть пришлось часто сворачивать и вписываться в повороты, заложенные раненым зверем. В лесном сумраке грузовики казались ей остовами древних чудовищ. Гнилые покрышки обвисли лохмотьями, подвеска разрушилась и тяжёлые машины осели на днище, из старых креплений вывалились замшелые брёвна, через которые Рите пришлось перепрыгивать.

На пути показалась пара вагончиков. Тонкие стены теплушек истлели, прицепные рамы уткнулись в лесную подстилку – больше они никогда не поедут и так и закончат свой век в лесном полумраке. Когда-то люди пытались укротить силу леса, но каждая цепь и брошенная пила говорили об их поражении. Рита не очень часто бывала на просеке: не слишком интересное место, охотиться не на кого, да и чужаки не часто заглядывают.

Олень бросился между вагончиков, вихляя на каждом скачке. Силы таяли, кровавое пятно растеклось по коричневой шкуре. Рита победоносно оскалилась и приготовила наконечник. Она поравняется с зверем, бросится ему на шею и проткнёт глотку. Оставалось всего каких-то пять-шесть шагов, Рита летела как ветер, ничто не могло помешать ей. Но вдруг под оленем лопнула проволока, он споткнулся и завалился на грудь. Шмат старой покрышки взлетел вверх вместе с фонтаном чёрной земли. Риту сильно швырнуло, она так и не услышала взрыва и потеряла сознание.

*************

– Вытрись, вытрись тебе говорю, – густой женский голос прокрался в звенящую голову. Такой голос хорошо бы на хлеб мёдом мазать, настолько он грудной и глубокий. Следом за ним раздался противный металлический скрежет и топот тяжёлых ботинок. Рита открыла глаза в потёмках. Ночь? Нет, сквозь накрывшую клетку занавесь пробивались солнечные лучи. Полог из дырявого, во многих местах заштопанного брезента, и клетка совсем небольшая, три или четыре шага в поперечнике. Тянет повозку, кажется, лошадь. Рита расслышала впереди стук копыт и тихое всхрапывание. Телегу везли по опавшим сучьям и по мягкой земле, она ещё не покинула леса.

Рита привстала и бормотание утихло. Какая-то оседлая пигалица, Зим двенадцати, не больше, таращилась на неё и боязливо жалась к дородной бабе, сущей медведице с густыми бровями и недружелюбными глазками.

– Тётуфка, оно шмотг’ит, шмотг’ит на нас! – прошлёпала слюнявая дура. Неправильный прикус, одутловатое лицо, жиденькие волосёнки – совсем не красавица, да и обе с тёткой грязны. С первого взгляда Рита узнала в них невегласе. От обоих разило подвальной сыростью. Какие они родственницы? Кто их знает! У невегласе все друг другу родня.

– Сгинь, сгинь, нечистая! Мы твои зубья видали, покуда ты валялась в беспамятстве. Не человек ты! Вот погоди, провожатые наши узнают… – бубнила Медведица и прижимала ребёнка к себе.

– Провожатые? – еле пошевелила распухшим языком Рита. Словно в ответ ей снаружи заперекликивались голоса. Лошадь остановилась, полог с шорохом пополз вверх. Вечерний свет резанул по глазам. Лысый мужик в чёрном плаще наверно заметил, как блеснул навий взгляд. Телега и вправду ехала через лес, но зачем-то остановилась возле заросшего камышами пруда. У самого берега поджидал внедорожник с узорами из серебряных рун вдоль чёрных бортов, кузов его отделывался желтоватыми человеческими костями.

– Вот за эту – дам вам алтын, – кивнул лысый кому-то третьему, кого Рита ещё не видела за брезентом. – За остальных, извини, одной монеты серебром и того будет много. Получается, даю вам алтын и две берегини. Договорились?

К телеге подошёл плешивый худой мужичонка, за ним рослый детина в зелёном жилете со множеством пухлых карманов. Оба давно немытые, настороженные. Парень – сын тощего: Рита поняла это по запаху. А вот лысый…

– Малость неровно ты делишь! Бабёнка-то здоровущая, в хозяйстве сгодится. К тому ж, в Темнозорье знахарок много, небось она тоже врачёбой владеет. Девчонка сопливая, верно. Так ты её в доме пристрой, авось выправится. По три серебряника за каждую будет – это уж точно.

– Девчонка твоя – дура, – ответил купец. Что-то было в нём очень знакомое, он пах угольным дымом и глаза подводил чёрной сажей, выбритая голова в мелких татуировках.

– Сам дуг’ак, – с клёкотом соплей бросила ему пигалица.

– Дура она, и вырастет – не поправится, – продолжил лысый. – Может быть Нерву остальные сгодятся. Но не берегиней больше – негодный товар.

– Сам дуг’ак, дуг'ак… – заладила мелочь. Баба закрыла ей уши широкими лапищами и прижала к себе. Она ничего не говорила, лишь мрачно смотрела на бусины, заплетённые в бороде покупателя. Плешивый поскрёб за ухом и поиграл кончиками пальцев в напёрстках по ножнам. Точно такой же шнурок с ножом висел на груди у его рыжего сына. Тащил Риту, наверное, парень. Здоровенный детина не сводил с неё глаз. Но растяжка не их, гранату давно кто-то ставил. Работорговцы явились уже на грохот и затолкали её в свою клетку.

– Чего же один алтын за такую? – заёрзал плешивый. – Молодка ладная, знать-то всю жизнь в лесу прожила, такие с молодых ногтей дело знают. Глаза, вишь, каки вострые!

– Вострые, вострые. И зубки тоже вострые, – расплылся лысый покупатель в нехорошей ухмылке. Только ради неё он здесь и торговался, и, чтобы сейчас не задумал, Рите это вряд ли понравятся. Она украдкой потянулась за пояс. Ножа-наконечника не было.

– Чего потеряла? Или это ищешь?.. – покупатель достал из кармана плаща наконечник. Он легко держал последнюю вещь Ритиного отца, даже не понимая, какая великая ценность в его руках. Она в гневе набросилась на решётку. Плешивый отскочил назад, рыжий потянулся к ножу, но татуированный захохотал.

– Нет, ты посмотри на неё, точно волчица бесится! Хорошая рыбка к вам нынче попалась, славненькая! Золотой вам не жалко отдать за такую… но не больше! А то ещё, разжиреете на моей доброте.

Лысый достал тяжёлый кошель и начал отсчитывать серебряные и золотые монеты. Рита увидела деньги – паршивое железо людей, ради которого они шли на самые гнусные мерзости. Мать-Волчица тоже поднимала набеги ради человеческого железа. Жёлтые монеты она не хотела, лишь светлые. И Навьи охотники нападали на караваны, убивали торговцев и добывали ей то, что нужно ведунье.

К звонкому стуку монет прибавился новый шум. Рита привстала, чтобы лучше видеть путь, по которому они только что ехали. Лысый покупатель заметил, как она оживилась, и тоже прислушался. Он соображал куда быстрее хозяина клетки, который пытался торговаться всё время, когда над стёжкой уже рычал чужой двигатель.

Пусть и с запозданием, но работорговцы тоже услышали двигатель и суетливо достали оружие. Рита с досадой увидела в руках у рыжего парня свой пистолет-пулемёт. Патронов в нём не было, значит будет только пугать, трусливый ублюдок!

– Зашторьте! – указал покупатель на клетку. На Риту тотчас опустилась шуршащая темнота.

– Пискните – бошки поотрываем! Уразумели?! – прошипел за занавесью плешивый.

Кто там ехал – Рите было не видно. Она надорвала пальцами прореху в брезенте и выглянула наружу. В клетке гнусавила девка. Тяжело и с присвистом дышала оседлая баба. Ладони Медведицы заткнули рот недоумке. Почему не кричат? Может быть это их спасители едут.

В следующий миг сердце Риты упало. По дороге, подпрыгивая и шатаясь, ехал бронированный внедорожник. На бампере образа, по бортам решётки, на дверях жёлтый восьмиконечный крест.

Машина затормозила недалеко от телеги. Изнутри вышел парень со светлой как пшеничное поле головой и белозубой улыбкой. Пусть и с автоматом, но лихо закинутым за спину, будто совсем не опасался нацеленного в него оружия. Подходя к работорговцам, он держал руки открытыми, но только лишь в знак уважения. В его глазах светился смешанный с добротой интерес.

– Тепла в дом!

В ответ плешивый смачно сплюнул себе под ноги. Никто из работорговцев оружия не опустил. Крестианцы, как правило, в одиночку не ездили и выбирались за стены Монастыря целыми караванами. Хотя этот, кажется, заявился один.

– Ну чего, не признали меня? Ефим, мы же с тобой давеча дела обтяпывали возле Кривды. Нешто забыл?

– Егор? – с сомнением присмотрелся плешивый. Дробовик едва опустился. Должно быть дела возле Кривды и вправду шли хорошо.

– Я тебя сразу узнал, ещё издали! Стареешь, Ефим, хватку теряешь, – опустил руки приезжий. – Чем нынче торгуешь? Всё той же рыбкой?

– Да, та-ак… – расплывчато протянул работорговец. – За что грошик дают, тем и барыжим.

– А сейчас со мной мен вести будешь? – крестианец, кажется, знал, какой товар везут в занавешенной клетке. Не успел Ефим толком сообразить, как дорогу новому покупателю заступил лысый.

– Не выйдет. Уезжай, казначей. Все сделки заключены и цена подошла.

– Алтын и две берегини… – развёл руками Ефим. Рита смекнула, что крестианцы выкупают рабов за хорошую цену.

– Достойно, – присвистнул Егор. – У тебя там, небось, целая клетка красавиц?

– Всё, что вдоль Кривды насобрали, да и в лесу маленько, – плешивый хоть скромничал, но на глазах веселел. Его прошлый покупатель крепко сжал челюсти, наверное, понял, что почти заключённая сделка уплывает из рук.

– Тогда показывай, – подступил Егор ближе к телеге.

– Продано! – встал перед ним лысый. В тот же миг добродушное выражение на лице крестианца растаяло. Он с прохладцей посмотрел на соперника.

– По рукам, значит, ударили и сговорились? – сказал он прямиком в глаза лысому, хотя на деле обращался к Ефиму.

– Нет, не успели мы! – поспешил с ответом работорговец. – Только зачали торговаться, а тут как раз ты, Егор! Смотри, смотри, Егорушка, товар знатный!

Брезент вновь откинулся, Рита встретилась глазами с крестианцем. Егор удивлённо поглядел на неё, но больше внимания уделил двум сжавшимся невегласе в углу.

– Ох и злодей ты, Ефим, – укорил он, глядя на девочку.

– Ну, злодей, пусть злодей. Злодеям тоже есть что-то надо, – притворно охал Ефим. Зря старался – крестианец с ним не друзья. Ещё недавно Егор улыбался, как светозарный Ярила, теперь же при виде пленниц помрачнел, словно Хорс.

Он протянул руки сквозь прутья и осторожно погладил по голове недоумку. Медведица не мешала.

– Кушаешь плохо? – спросил он у грязной девчонки.

– Без мамки пошти не дають… она за ягодхами на бог'ото пошла, ешо не вег'нулась. Я шду. На двег’ велено шдать. Мамка вег’нётся. Я шду. Тг’аву ем. Лепёшки из тг’авы тётка делат. Мамка вег'нётся, а я не в избе, и как? – разоткровенничалась она, словно почувствовала в нём близкую душу. Медведица укачивала ребёнка и тоже беззлобно смотрела на крестианца, пусть также хмуро, как и всегда.

– Это кто с тобой? – шёпотом спросил казначей.

– Тётка… Я не дуг’а, сказывай энтим, – пробурчала мелюзга через сопли. Рита видела, как убогость малявки тронула казначея, но от клетки он повернулся всё с той же улыбкой. Она никак не могла понять это преображение: крестианц жалел невегласе, но как с друзьями разговаривал с работорговцами. Люди ведут себя слишком двулично и странно.

– За каждую даю золотой. Итого: три алтына, – объявил он.

От радости рыжий ударил в ладоши, покупатель из Кроды враз помрачнел, Ефим гаденько ухмылялся. Хозяин клетки чересчур жаден. Будь он волком, так надорвался бы, сдох, но до последнего тащил в нору падаль.

– За бабёнку с девчонкой цена очень знатная. Но за охотницу алтын – мало будет. Любезный окудник мне за неё столько же предлагал.

– А теперь плачу больше! По алтыну за каждую и ещё три сверху даю за охотницу! – выступил крод. Пять золотых монет – щедрость невиданная! По всему стало ясно, цену лысый твёрдо решил перебить.

– Ну, а я налегке. Товара нет, зато деньги имеются. Семь за всех, – не моргнул крестианец.

Дело здесь было не в выгоде и не в сострадании. Большие банды работорговцев сновали вдоль Кривды и охотились на мужчин. Дельцы помельче, вроде Ефима, хватали недосмотренных детей и женщин, где-нибудь за границей селений. Если пленники попадали в Кроду, то их ждал рабский труд в угольных шахтах или жертвоприношение подземным богам.

– К чему торговаться? – отрезал крод. – И тебе и мне товар нужен, да так, что последний грош выложим. Плачу тринадцать алтынов и ещё пять берегинь серебром. Старуху с девкой можешь забирать в Монастырь, мне нужна только охотница. Без неё не вернусь. Соглашайся и расстанемся миром.

Егор и бровью не повёл на новую цену, но Рита враз поняла, что денег у него столько нет.

– Что за день! Что за день! – потирал руки Ефим. Рыжий детина за его спиной улыбался. Подлые люди всегда понимают, когда жертва у них на крючке. Будто признавая своё поражение, Егор развёл руками, как вдруг схватил окудника за кисть и ввернул ему запястье. Он спрятался за него, автомат соскользнул с плеча в руку, уже готовый к стрельбе, чёрное нацеленное дуло заставило торгашей попятиться от телеги.

– Ах ты паску-уда! – задёргался крод. Ефим остался хлопать глазами, его сынок осторожно принялся обходить Егора со стороны.

– Ну-ка тихо! – рявкнул Егор. – Ты, Ефим, мне не враг. Дела честно ведёшь. Хоть и паршивые это дела, стрелять таких надо!

– Не надо! Не надо стрелять! Мы ж свои, братья-торговцы, Егорушка! – вытянул руки в напёрстках Ефим и медленно положил дробовик на землю перед собой. При слове «братья» Егор скривился.

– Деньги берите: девять алтынов и шесть монет серебром. Пленницы пойдут только со мной – не иначе!

На минуту возле пруда все затихли. Ефим шевелил побледневшими от страха губами, его рыжий сынок медленно прокрадывался у клетки с пистолет-пулемётом, свободная рука окудника потянулась в карман. Этого движения Егор не заметил, только пленники в клетке увидели. Рита бросилась на решётку и во весь голос крикнула.

– Нож при окуднике!

В тот же миг окудник извернулся и оттолкнул Егора и выхватил отобранный у Риты нож. Рыжий детина вскинул пистолет-пулемёт. Рита сцапала его за шнурок ножен на шее сквозь прутья решётки и начала душить. Рыжий был намного сильнее, но она дотянулась до ножа и перерезала ему глотку. Ефим увидел кровь сына, подхватил с земли дробовик, но тут пистолет-пулемёт хлопнул в руке у рыжего. Очередь попала отцу в живот. С высоким заячьим визгом Ефим повалился на землю и скрючился.

Егор по-прежнему боролся с окудником. Кроду удалось выбить автомат из его рук. Он хотел ударить его ножом-наконечником под ребро, но Егор перехватил эту руку. Вторая рука окудника шарила возле пояса, пытаясь расстегнуть кобуру под плащом. Егор перехватил и её. Быстро сообразив, что ни один из них так ударить не сможет, казначей стукнул лбом по переносице лысого. Голова окудника откинулась. Егор махом выбил у него нож-наконечник, и тот, вращаясь, полетел в пруд, где с гулким бульканьем ушёл в воду.

Рита опять закричала, но на этот раз так отчаянно, что сваливший крода Егор оглянулся. Она тянулась через прутья решётки и с мукой смотрела на пруд.

Егор резко ударил окудника по лицу и окончательно его вырубил. Он забрал пистолет, обыскал плащ, нашёл деньги и связал лысого принесённой из машины верёвкой. Узел Егор завязал так, чтобы крод смог со временем освободиться и не стать добычей зверей.

Всё это время Рита сидела в запертой клетке и смотрела на пруд. Крестианец не знал, какое великое горе случилась и насколько ценную вещь она потеряла. Егор закончил с окудникм, обшарил карманы Ефима и нашёл ключ на цепочке.

– Где-то тебе ума хватило подстраховаться, а где-то… – с досадой бросил Егор и рывком сорвал ключ. Глаза работорговца уставились вбок, челюсть отвисла, на сером лице застыла жалкая мина. Егор прикрыл веки Ефиму и прошептал молитву: «Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная».

– Эй, божемолец… – окликнула Рита, и Егор оглянулся. – Воли мне дай.

Егор подобрал автомат и вернулся к телеге. Не без труда он отпер ржавый замок. Лошадь оказалась давно привычной и к крикам, и к выстрелам, и во время побоища даже не шелохнулась.

Дверь клетки со скрипом открылась, никто не спешил выходить. Грузная женщина завязывала под подбородком недоумки платок. Наконец, вытерев ей грязный нос, она, кряхтя и отдуваясь, начала сползать с телеги. Ступив на землю недоумка хотела поклониться Егору, но баба её удержала.

Рита скривилась, такие бы в Навьем племени и одной Зимы не прожили. Зачем гадить мир своей грязной кровью, если Боги лишили рассудка? Зачем обременять родичей лишним ртом?

Она выбралась из клетки самой последней и чуть только спрыгнула на землю, сразу отправилась к берегу.

Егор отвёл недоумку с тёткой в машину, осмотрел не ранены ли они и помог устроиться им на задних сидениях. Рита всё это время глядела на воду. Лесной пруд сожрал её драгоценный клинок. Навь ни за что бы не полезла в воду или огонь: огня боялся их Волчий Дух, а воды страшился сам двоедушец. Впервые за долгое время Рите захотелось завыть, но она задавила в себе позорные слёзы. Так глупо…

– Хороший был нож? – спросил Егор за спиной столь внезапно, что Рита сама себя укорила: «Совсем оглохла от горя». На вопрос крестианца она лишь кивнула, не желая напрасно говорить по подземному.

– Вода едва тёплая, – присел возле затянутого ряской пруда крестианец. Потрогав зеленоватую гладь, он отряхнул пальцы. Казалось там, в ледяной глубине, лежит не стальной наконечник, а само Ритино сердце. Сколько сил она положила, чтобы скрыть клинок-наконечник от старшей сестры, и вот теперь навсегда его потеряла.

– Достать? – вдруг спросил крестианец.

Рита вздрогнула. Вопрос звучал слишком просто, для человека, но не для Навьей охотницы. Просить о чём-то мужчину значило выдать залог.

– Достань, – наконец решилась она. Егор отдал ей автомат и начал наскоро раздеваться. Рита смотрела, как под его светлой кожей перекатываются крепкие мускулы. Плечи широкие, не то что у недозрелых мальчишек из стаи Чертога. На левой руке розовел старый шрам от ножа. Торговать в Пустошах – дело опасное, даже для тех, кто умеет так ослепительно улыбаться.

Через минуту казначей остался в одном нательном крестике и исподнем. Он смело вошёл в холодную воду, хотя в преддверии осени только дурак полезет купаться. Выбрав место, куда мог упасть наконечник, он вновь оглянулся. Рита крепко сжимала доверенный ей автомат, даже привстала на цыпочки, чтобы лучше видеть над камышами, как человек окунётся. Махнув ей, Егор нырнул, но почти сразу же вынырнул. Отфыркиваясь и отирая лицо, он огласил: «Ледяная!», – и вновь исчез в глубине. На этот раз его не было очень долго. Настолько долго, что Рита успела распрощаться и с помощником, и с заветным ножом. Сколько родичей сгинуло в реках, в болотах и в таких вот прудах. Возле дна стоит лёд, ноги сводит судорогами, и ты тонешь, не успев даже понять в чём же дело.

К охотнице подошла недоумка. Ей надоело сидеть с тёткой в машине, хотелось самой поглядеть, как колышется ряска на мутной воде. Она хрипло дышала, чем только бесила Риту.

– Нешто утоп… – шепеляво пробормотала она. В эту секунду Рите самой захотелось её утопить, на радость тутошним водяницам, но Егор вынырнул раньше. Прежде всего над водой появилась вытянутая рука с наконечником. В ледяном царстве вил и русалок крестианец сумел нащупать заветный клинок. Довольный победой, он подплыл к берегу и вышел на сушу, вручил наконечник охотнице и даже не посмотрел сколько благодарности в её карих глазах. Казначей скорее оделся в сухое, взял девочку за руку и повёл её назад в броненосец. Нужно было укладываться в дорогу, распрячь лошадь, сложить тела работорговцев в телегу, поджечь и лишь затем возвращаться домой.

*************

За окном внедорожника проносились пасмурные очертания сосен. В горло Риты въелся химический запах отравы, которой люди заправляют машины. Окно перед ней на две четверти закрывалось бронезаслонками и смотреть через них можно было только вперёд. Рите не нравилось в ревущем и громыхающем металлическом ящике. Она с опаской поглядывала на распятие возле зеркала заднего вида. Всё в салоне для Нави было чужим, незнакомым, вонючим и чересчур громким.

Логово рядом, можно добраться до него и пешком, ещё засветло. Но всё-таки она села с крестианцем в машину.

– Как тебя зовут? – спросил Егор. Они ехали на передних сидениях, невегласе притихли на задних. Тётка следила через боковое окно за дорогой, недоумка, похоже, спала.

– Спрос. Кто спросит, тому лапой в нос, – буркнула Рита. Она не выпускала из рук нож-наконечник, опасаясь засовывать его обратно за пояс.

– Дорогой нож? – заметил Егор.

И почему она ему так благодарна, что он говорит с ней вот так, по-простому? Словно через минуту он остановит внедорожник и скажет: «Ну всё, выходи. Будь здорова!», и они расстанутся навсегда. Или всё-таки нет?

– От щура достался, – Рита сглотнула: голос предательски высох.

– От кого? – не понял Егор. Рита попробовала припомнить подходящее слово на оседлом наречии.

– От отца.

– А-а… – понимающе протянул крестианец. – Хороший подарок, от хорошего человека.

– Нет, не хороший он был.

– А ещё кто-нибудь из родни у тебя ес-сть? – с натугой переключил Егор заевшую передачу. Машина ускорилась и покатилась ровнее, в окно проник лунный свет. Броненосец вынырнул из-под полога леса на травяной луг.

Лето угасало быстро, тоскливо. Над полем клубился туман, граница между хмарью и мрачной землёй истончалась. Скоро ударят холодные ветры, Навьи стаи в последний раз поднимутся на охоту. Запасы давным-давно собраны, десятки невольниц обживаются в логове и почти что не плачут. Привыкли на верхних меженях в запертых клетках, наподобие той, в которой Рита сама побывала сегодня. Были среди них и смиренные крестианки. Так странно смотреть на человека, готового, пусть и по незнанию, рискнуть собой ради Нави. Ведь, если подумать, она гораздо хуже работорговцев. Или крестианец хотел обратить её в свою веру? Нет, он ни слова не сказал про Единого Бога, значит не знает, кого на самом деле везёт. Он всего лишь поступил честно, как Совесть велела. Такой прекрасный и светлый сосуд для неё.

Нужно что-то ответить. Рита совсем запуталась в чувствах, потому откровенно взболтнула.

– Моя почтенная мать здравствует и сыта. Отец сгинул в бою, но есть много родичей и сестра старшая.

– Строгая сестра у тебя? Это её ты испугалась, когда нож утонул?

– Нет! – Рита ответила слишком поспешно, и Егор улыбнулся. Как же чарующе он улыбается! Рита укололась об нож, чтобы совсем не одуреть. – Это не нож, а копьё. И за него я на всё бы пошла, – она замолчала, пристально глядя на крестианца. – За него даже жизни не жалко.

– Ну уж нет, никакие вещи жизни не стоят, – сказал он со знанием дела. – Часто в уплату товаров мне людей предлагали, но никто не властен владеть чужой жизнью. Жизнь – это дар, против которого восстают лишь мерзавцы. Они наказывают людей, у которых душа рвётся к свободе. Слабым жизнь и вовсе дана, чтобы им помогать и тем отличаться от зверя.

Егор оглянулся на Медведицу с недоумкой. Его слова прозвучали неясно для Риты. Строгость рода учила, что без племени – ты ничто. Если ты ошибёшься, то понесёшь наказание, каким бы постыдным или суровым его не назначили. Слабый же или вовсе калека сам должен понять, что он обуза для рода и уйти прочь. Брать в рабство, владеть оседлышами или просто жить рядом – достойны лишь сильные.

Рита сжала клинок, во все глаза глядя на крестианца. Никого из монастырских людей она ещё так близко не видела.

– Где вы живёте? Лесная община? По одежде вижу – не местная. Да и по повадкам тоже, – Егор, наверное, вспомнил, как Рита перерезала горло работорговцу. Машину качнуло, внутрь салона проник лунный свет. Рита отвела взгляд, опасаясь, что он отразится на дне её глаз.

– Стой, – протянула руку Медведица и тряхнула его за плечо. – Ты здеся нас ссаживай. Вот туточки, рядом. Мы вдоль речки пойдём, а там и Темнозорье.

Броненосец остановился, тётка дёрнула дверь, но вылезти не смогла, замки оказались закрыты. Маленькие глазки Медведицы хмуро уставились в затылок Егору. Он барабанил пальцами по оплётке руля и смотрел на невегласе через зеркало заднего вида.

– Племяннице твоей нужна помощь. Она слабоумная и голодает. Если уйдёшь…

Он оглянулся, дабы лишний раз убедиться, что девочка спит. Грудь недоумки под изношенной в клочья одеждой мерно вздымалась. – Если ей не помочь, следующую Зиму она может не пережить.

– В Монастырь не поедем, – грубо отрезала тётка.

– Не отказывайся. У нас есть лазарет, врачи и лекарства. Окрепните и отдохнёте – всё лучше, чем возвращаться в берлогу.

– В Монастырь не поедем. Крестианцы детёв в воде топят и верёвками душут, а баб жгут – так волхв сказывал.

– Врёт всё твой волхв! На одну Зиму хотя бы останьтесь, никто вас не обидит, – Егор снова пытался спасти ребёнка, но на этот раз не из клетки, а из тёмной избы, где она ждёт возвращения матери, давно сгинувшей на болотах. Скоро Зима и даже травяные лепёшки исчезнут, и в тёмной общине никто толком не позаботится о недоумке и сироте.

Тётка отрицательно замотала головой. Невегласе не верила, что в Монастыре им помогут, а Егор не мог заставить их поехать силой.

– Слушай… – вздохнул он, пытаясь образумить Медведицу, – в Монастыре много еды. Если ты поедешь со мной, если оставишь девочку нам, то я подарю тебе столько еды, сколько не унесёшь: хлеб, мясо, соль – всё, что захочешь. Отдам тебе из своего погреба. Ну? Соглашайся!

В глазах тётки промелькнуло сомнение и жадность. Голод всегда довлел над всеми оседлыми, как незажившая рана, как воющий зверь, голод часто решал, чему быть, а чего миновать. Но даже страх голода не изменил невегласе.

– Нет, не поедем мы в твой Монастырь. За друг-дружку надо больше держаться, чужаков к себе не пущать; так, глядишь, проживём. Открой двери, не мучай.

Егор оглянулся на спящую недоумку – слаба, слишком слаба и больна головой. Ей надо встретить людей с добрым сердцем. Но всё-таки он разблокировал двери. При щелчке замков недоумка вздрогнула и проснулась. Поморщившись, она начала продирать глаза кулаками. Широкая тёткина лапища сцапала её за рукав и потащила наружу. Обе не без труда вылезли из салона. Недоумка растерянно удивлялась. На ходу она обернулась к машине и неловко помахала броненосцу рукой.

– Погоди! – Егор выскочил следом, оббежал внедорожник, открыл кузов и вытащил оттуда остатки провизии, взятой с собой на дорогу: каравай хлеба, яйца, картошку, ломоть жёсткого мяса. Завернув пищу в пёстрый платок, он подбежал к Невегласе и отдал свёрток Медведице.

– Спафибо, – забормотала девчонка. Тётка угрюмо потащила её дальше к тёмной реке. – Спафибо, спафибо… – ещё долго повторяла юродивая, пытаясь обернуться на крестианца в своей неловкой одежде.

Когда они скрылись в сумерках, Егор зашагал обратно к машине, открыл дверь и с мрачным лицом сел на место.

– Анафема! – ударил он по рулю. – Куда ты её поволокла?! Куда?! Почему вы не верите? Почему никто из вас больше не верит! Да не в Него же! Не в Него верить, а людям, людям довериться!

Почему он так сильно жалел непутёвого выродка, от которого нет пользы даже человеческой стае? Жалел искренне, не на показ. Рита снова не понимала, но почему-то ещё сильнее любила крестианца за это. Любила? Какое сильное слово! От этого слова зубы стискиваются и на языке остаётся вкус крови.

– Беги… – просипела она.

– Что? – не понял Егор и обернулся.

– Может твоя развалюха ехать так быстро, чтобы даже мысли отстали? Выжми всё из железа, беги словно ветер, беги пока ногам больно не станет!

Егор секунду глядел на неё, но вдруг завёл двигатель, выжал газ и сорвал внедорожник с места. Из-под колёс взметнулось травяное крошево и комья земли. Машина помчалась через равнину, с каждым метром увеличивая обороты.

– Пуще! – крикнула Рита, и Егор прибавил газа.

– Ещё пуще, ещё! – с азартом зарычала она, глядя, как мчатся им навстречу высокие травы. Лунный блик стал добычей, убегающей за клочковатую хмарь. Рите надо настигнуть луну! Бежать также быстро, как едет машина, подземница не могла, и никто бы в роду не сумел. Душа юной Волчицы завыла в предвкушении лунной охоты.

– Пуще! Шибче! Ещё шибче! Ещё! – не чуя себя, бормотала она. Рита открыла дверь на ходу и высунулась из кабины. В тот же миг влажный ветер ударил в лицо, распахнул куртку, ей с трудом удалось поймать выпавший нож-наконечник. Она рассмеялась, внутри резвился Звериный Дух, как он счастлив! Никогда в жизни он не был настолько свободен! Рита подняла нож и насадила на его кончик луну. Точки звёзд – очи предков, смотрели на свою беспутную дочь и, конечно же, всё ей прощали. Должны простить, ведь её чистое сердце распахнуто перед ними!

Броненосец дёрнулся, под капотом что-то порвалось, зашипело. Егор затормозил. Рита вернулась в кабину, хотя её по-прежнему колотило от скорости, ночного воздуха и лунного света. Кажется, крестианец тоже почувствовал колдовство дикой ночи. Он смеялся, тяжесть расставания с невегласе отстала. Рите хотелось жить, наслаждаться вскипевшей в ней кровью, но больше всего ей хотелось любви.

Она перебралась с пассажирского места на колени к Егору, положила руки к нему на затылок. Бёдра игриво зашевелились: язык тела говорил больше, чем слова на чужом языке. Егор потянулся за поцелуем, но она отвернулась. Стоит показать заточенные клыки или дать ему ощутить вкус своей крови, и счастье вмиг разобьётся.

Рита скинула куртку, задрала рубашку и подставила под губы Егора грудь. Поцелуи крестианца охватили соски, по коже пробежали мурашки. Рита помогла ему раздеться и овладеть собой. Перед ней мелькали его глаза, они зажгли вожделение и заполнили её горячей истомой. Ей хотелось вонзить в него зубы, ощутить его живую плоть – точно также, как сейчас он ощущает её. От удовольствия Рита задвигалась чаще, машина заскрипела рессорами. Невозможно насытиться, невозможно остановиться, невозможно даже представить, что она ещё хоть кого-то также сильно захочет.

Почему он крестианец? Почему придётся расстаться с его плечами, руками, с его белым телом? Почему она не может утащить его в логово и наслаждаться им каждый день, каждый час, каждый миг, когда только захочет? Священное право охотника на живую добычу – для охотницы мало что значит. Рита не может привести в логово чужака, только не простого мужчину, когда в роду нет потерь. Придётся бросить его. От этой мысли она вцепились в Егора сильнее и расцарапали ему спину. Каждой пылающей клеточкой тела Рита стремилась слиться с ним воедино. Всё равно, что ей скажет уклад, всё равно на злость старшей сестры! Ей сейчас всё равно!

– Ничего не знаю о тебе, – покрывал поцелуями Егор её шею и плечи. – Как твоё имя? Откуда ты? Где твой род, где община? Ты язычница… Китеж? Аруч? Может быть Дом или община поменьше?

– Ритою кличут, – пробормотала она через жаркую мглу. – Оведай, изведай, познай же меня!

Не желая его отпускать, она вспомнила заговоры, которые шёпотом передавали друг другу замужние весты. Пусть крестианца она не похитит, но и так ни к одной не подпустит. Она приникла к плечу Егора и зашептала.

– Кровью тебя ворожу, без меня покою не ими. Очи – к очам, уста – к устам, кошт – в кошт. Отныне да в грядь будет худо тебе – в доме, при деле, в пути, от яри моей не уйти!

Для скрепления заговора понадобился поцелуй, и Рита не удержалась. Она прильнула к губам Егора и нарушила свой же запрет. На язык крестианца попала навья кровь. Они задвигались чаще, наслаждение захлестнуло обоих, и, кажется, крестианец не заметил её кровавого обращения. Рита дрожала, крепко прижавшись к нему в приступе высшей любви, пока оба, тяжело дыша, не затихли.

Вот и всё, страсть отхлынула. Рита устало лежала на плече у любимого и ей было так хорошо, как никогда прежде. Егор крепче обнял её.

– Поедем со мной в Монастырь. Поселю тебя в Слободе. Будешь жить рядом, в сытости и достатке.

– Не хочу! – рассмеялась она, представив себя в крестианской общине.

– Почему не хочешь?

Она отстранилась, её улыбка погасла. Жаль смотреть на надземца, которого всё-таки придётся оставить.

– Ежели сможешь – найди меня. Я рядом, и в тот час, когда снова свидимся, оба освободимся.

– Как странно ты говоришь, – откинул Егор её каштановый локон за ухо. – В каждое Тепло загляну, до каждой общины доеду, но найду тебя. Только подсказку мне дай.

Рита на секунду задумалась, невольная улыбка озарила её лицо.

– Я – не Явь.

Егор удивлённо приподнял брови. Рита выскочила из машины, не успел он опомниться. Когда он всё-таки сумел выбежать следом, она уже растворилась в ночной темноте.

*************

Счастье внутри не скрыть. Рита спешила обратно к логову и с улыбкой прикасалась к своему разгорячённому телу под курткой. Ещё недавно её касались руки любимого, с которым ей хотелось греться в норе, пока не сточатся от старости зубы. Сколько славных потомков она могла бы родить от такого сильного пленника!

Многие Зимы назад одна из охотниц привела к себе мужа с поверхности. Безымянная спасла племя от мора, встала во главе Зимних Волков, и многое позволяла себе помимо уклада, даже греться в норе с обычным мужчиной. Рите такого никто не разрешит. Ведунья любого прибьёт за желание сойтись с надземцами. И всё-таки, какой же глупый уклад, если не предвидел таких очевидных вещей, как любовь!

Её сбили с ног. Жёсткий захват и подсечка – Рита вмиг догадалась, кто налетел на неё. Олеся прижала её коленом к земле и задрала куртку на голову.

– Что, наблудилась, шлёнда!

– Олеська, пусти!

– Ведунью я беспутством твоим беспокоить не стану, скажу ворожее. Сготовит тебе зелье прочистить нутро. Залоги с сего дня даёшь только матёрым, как велено! Гляди у меня, ещё раз спутаешься со щенками или с выродками крестианскими – насмерть прибью! А вот это…

Олеся выхватила из-за пояса Риты нож-наконечник и с презрением отшвырнула. Она знала об отцовском «наследстве», как знала о том, что случилось с Ритой после подрыва. Олеся приглядывала за ней, но позволила младшей самой выпутаться из плена, хотя могла в любой час ей помочь.

– Я четырнадцать Зим надрывалась, дабы почтение рода вернуть, семью накормыхать и тебя, курицу щипанную, сохранить! Наша мать нынче с гордостью смотрит в глаза сородичам. Коли каждую пролитую ради этого каплю крови из меня опять выжать, так ни единой во мне не останется! И опосля всех трудов ты хочешь блудом и старым железом счастье наше порушить? Клянись, что возьмёшься блюсти себя должно и отныне начнёшь меня слушаться! Клянись, стерва!

– Пусти, подлюка!

– Клянись! – зарычала Олеся, наседая коленом ей на затылок. Лицо Риты вдавило в мягкую землю.

– Ше-ерт! – наконец, замычала она, что в племени равнялось клятве.

– То-то же, – Олеся выпустила её и позволила перевернуться. Рита закашлялась и отплёвывалась от земли. Старшая сестра ещё злилась, но, увидев перепачканное лицо Риты, не сдержала ухмылки. Рита села, по-прежнему косясь на Олесю. Чтобы поймать её снова, пришлось исхитриться. Рита фыркала, отворачивалась и отталкивала её руку, пока Олеся чистила её рукавом куртки.

– Послали Предки сестрицу. Стреляет, как пьяная девка, бегает по лесу, как дикий кабан, любится, как стечная сук…

– Отлязь, стерва!

– Только сильный род свой продолжит, а тебя саму повязали! – выговаривала Олеся, но выпустила Риту из рук. Помолчав, она немного смягчилась. – Нешто надземец был шибко красивый?

– Ох, красивый… – вздохнула Рита и мечтательно закатила глаза. – Очи голубы-голубы, плечи могучи, волосы светлы, сам крепок. Воин! Али торговец. Улыбка така, ще всё сердце скрутило!

Олеся строго повысила голос.

– Такую науку в стае не преподашь, как похоть внутри усмирять и потомством прежде срока не обремениться – вест эта наука, но охотнице надо её прежде знать.

Она недовольно сопела, пускай перестала сердиться.

– Жрать-то хочешь, небось?

Рита, забывшись, кивнула. Перед её мечтательным взором пронеслось всё сегодняшнее приключение: и олень, которого она так и не догнала, и клетка работорговцев, и тёмные невегласе и, конечно, Егор. Имя то какое – Егор! Не забыть. Навечно оно останется в памяти, как и касания рук, поцелуи, его слова и поступки и кровавая клятва. Немало смелых охотников в племени, но ни один не рискнёт собой за инородцев.

Тем временем Олеся достала из кустарника заранее спрятанный свёрток и развернула его на траве. Внутри платка лежали яйца, хлеб, картофель и кусок жёсткого мяса. Она протянула еду младшей сестре со словами.

– Ешь, скоро Зима, надо сил набираться. Людские общины окрепли, нападают на нас, Белая Волчица замыслила что-то, Безымянных по всем племенам рассылает. Может будет война. Ножом, страхом и смертью придётся нам от людей отбиваться. Только так выстоим, только так охранимся, только сильные в Живе прибудут, как мы.

Она замолчала, заметив, что Рита не ест и как пришибленная смотрит на пищу.

– Чего с лица спала? Или кусок не в то горло полез?