Двоеверие

Глава 6 Зов крови

– Господи, за что! За какие грехи мне такая боль адская!

Ратник дрожал и цеплялся руками за процедурный стол лазарета. Врач Монастыря Серафим щурился в перемотанных изолентой очках под светом хирургической лампы и аккуратно искал пинцетом застрявшую в теле пулю.

– Ничего, ничего… – успокаивал он, – здесь роптать на Бога не нужно. Ведь живой ты остался, живой. Это разве операция? Так, дырочка в мясе. А мясо что? Зарастёт. Подлатаем тебя, ниточкой кожу прихватим и будешь как новенький.

– Как же ты говоришь: «Только кожу», когда мне эта тварь всю спину… я же один… из десятка... лошадь загнал, до Монастыря верхом… еле… держался. Господи, больно-то как! Прости меня, грешного, не могу!

Дашутка промачивала тампоном вокруг раны, чтобы кровь не мешала Серафиму работать. Когда к Монастырю приплелась усталая лошадь с окровавленной гривой и поникшим в седле седоком, в лазарете забеспокоились. Не в первый раз к воротам Обители выезжали истерзанные, обмороженные, обожжённые, перекалеченные в пустошах люди. В каждой окрестной общине знали, если где-то и могут вылечить от серьёзной болезни или исправить увечье, то только в Монастыре. Сюда же прибыл и свой, подстреленный ратник.

Дашутка помогала хирургу, хотя белела сильнее, чем её фартук с красным крестом, когда ратник стонал через зубы.

– Я бы такой боли не вытерпела, – едва слышно сказала она через маску. Серафим кинул на неё строгий взгляд. Спиртное перед операцией давать не рискнули, пуля могла задеть внутренности. Но, кажется, обошлось. Ратник покрылся градинами жаркого пота, стиснул зубами кусок простыни и еле крепился.

Дарья нагнулась поближе. От боли ратник зажмурился, но всё-таки она спросила.

– У нас в разъездах четыре конвоя. Какой ты охранял? Ты не из Данилиной сотни?

– Дарья! – одёрнул её Серафим. Она вздрогнула и поспешно подставила мисочку для окровавленной пули, та со звоном упала на дно. Серафим отложил пинцет и выпрямился над процедурным столом с приподнятыми руками.

– Возьми у меня в левом кармане ключ от амбулатории, из шкафчика принеси водки. Только проверь, чтобы крышка была плотно закрыта, от выдохшейся толку не будет. Пусть выпьет – легче заснёт.

Дарья ловко выудила ключ из кармана хирурга, но, перед тем, как уйти, ещё раз оглянулась на растерзанную спину больного.

– Иди же! – шикнул на неё Серафим.

Дашутка торопливо выскользнула в коридор и побежала под полутёмными сводами к амбулатории. Лазарет в Монастыре, как и любое другое здание, был крепким, со сводчатыми потолками и толстыми кирпичными стенами. Простор в старинной Обители всегда требовал основательности, маленькие помещения и вовсе казались узкими кельями. За три года послушания в лазарете Дарья привыкла и к тесноте, и к приглушённым стонам больных, и к шепчущим голосам медсестёр, и к скрипу массивных дверей, и к запаху хлорки с фенолом. Здесь редко давали чувствам взять верх над точным медицинским расчётом, верой в выздоровление больных, экономностью и рачительностью в уходе. Медики Монастыря читали жизнь за стенами по огнестрельным, колотым и резаным ранам, ожогам, воспалениям и обмороженной плоти.

Немногие трудницы хотели нести послушание в лазарете. Легче помогать в трапезной или в саду, или рукодельничать в мастерских, даже работать на скотном дворе и то спокойнее без переживаний и бессонных ночей. Но Дашутка выбрала для себя именно это, пропахшее кровью и лекарствами, место. Родным она говорила, что хочет отплатить Господу за своё исцеление, но истинную причину не называла.

Под сводами лазарета всегда витал страх. Подобно незримой дымке он сгущался на приёмном покое, клубился в отделении для тяжелобольных, проникал в операционную, душил палаты умирающих, искристой завесой висел в отделении для детей. Но сильнее всего страх сгустился на леднике, где лежали тела самоубийц и убитых наглой смертью в дороге, куда бывало приходили на опознание. Вот где Дарью ждало величайшее из удовольствий.

Она с трудом переносила вид увечий и крови, но сложнее для неё оказалось скрывать удовольствие от чужих страхов. Она молилась со страждущими за выздоровление, успокаивала детей перед процедурами, уговаривала родственников не горевать по безнадёжно больным, но тотчас же лелеяла в себе колкое и игристое ощущение страха и мысленно умоляла: «Плачьте, бойтесь, грустите!»

Со временем старательность Дарьи заметили. Её не интересовали впавшие в беспамятство люди, но при виде страдающих, она стремилась помочь и чутко выслушивала все жалобы, порой находила верные слова утешения, но затем спешила уйти, и никто не осуждал её, ведь после откровений больных любому нужно собраться с мыслями. На самом деле в ту пору чужой страх захлёстывал её с головой, да так, что становилось трудно дышать. Тогда Дарья пряталась ото всех, и утешала себя, хотя в полутьме её могла подкарауливать жуткая тварь. Волк со слипшейся от гноя шкурой появлялся из темноты и пялился на Дашутку глубоко ввалившимися в плешивый череп глазами. Его видела только она, хотя сама до сих пор не верила в его существование. Чудовище исчезало, стоило ей крепко зажмуриться, помолиться или хорошенько внушить себе, что его попросту нет.

Дарья вошла в маленькую амбулаторную с единственным зарешёченным оконцем, опустила засов и упёрлась лбом в прохладную дверь. Она глубоко дышала и успокаивала растущую под животом истому. Чистейший страх, пережитый ратником, довёл её почти до исступления. Не важно, какие напали на караван волки, не важно, почему взрослый крепкий мужчина так перепугался. Важно лишь то, что с ней происходит. Но эту тайну она никогда не доверит даже старшей сестре.

Дарья очнулась, ратник мог охранять караван, в котором ехала Женя! Нужно как следует расспросить его. Но сначала она крепко стиснула зубы и заскребла ногтями по двери. Излеченная болезнь оставила в ней нечто постыдное, непотребное, ненасытное. Душа взбунтовалась против устоев, которым её с детства учила Тамара. Даже в храме, в молитвах и чтении Святого Писания она не находила причины своей изуверской потребности в чужом страхе.

Страсть понемногу утихла. Дарья отошла от двери к металлическому шкафу, где хранились запасы ценных лекарств и алкоголь, открыла его ключом и, не особо разбираясь, долго искала водку. Но вдруг её рука замерла над запечатанной сургучом бутылкой.

Церковного вина в Обители почти не осталось. Кто-то разграбил весь погреб, пока Монастырь пустовал. Осталось лишь несколько редких бутылок. Глаза Дарьи так и вцепились в тёмно-зелёную гладь стекла, она сразу же вспомнила об Илье и про слишком наглую улыбку Фотинии, решительно вытащила бутылку и спрятала её во внутреннем кармане пальто, висевшего тут же, в амбулатории.

Назад она спешила с бутылкой водки в руках, но возле операционной услышала знакомые голоса и сбавила шаг и подкралась к двери.

– Сколько их было? Чем вооружены? Где напали? – низким голосом спрашивал её отец.

– Самой Нави было немного, – тяжело хрипел ратник. – На бездорожье, километров сорок отсюда… маль… мальчишки, Зим по двадцать. Винтовки при них, автоматы... все в рунах, как у язычников. Но страшней всего – волки. Они наш караван растерзали.

– Что, от одной стаи не сумели отбиться? – с досадой сказал её дядя. Только высокие чины могли входить в операционную без приглашения, а отец и дядя Егор, как видно, зашли туда самовольно.

– С десяток огромных волков! Никак не отбиться, – просипел ратник. – Клыками с сёдел срывают, чёрная шкура у них… Навь не трогают, одних людей рвут… Навь вместе с ними была! Это их волки... Навьего Пастыря!

Повисла мрачная тишина. Отец и Егор начали перешёптываться, но так тихо, что Дарья ничего не расслышала.

– Что с Женькой? – спросил вдруг отец, и руки у Дарьи ослабли, да так, что едва бутылка не выскользнула. Ей так захотелось ворваться в операционную и закричать, но при ней дядя с отцом даже половины правды не скажут.

– Не знаю, – хрипло выдохнул ратник. – Машина заглохла, она с Данилой на дороге осталась… Навь до них доберётся.

Послышался стук отцовских шагов, но возле порога его задержал Егор и они горячо зашептались. Теперь Дарья слышала каждое слово.

– Сергей, подожди!

– Нечего ждать. Караван разбит, из всей охраны всего один уцелел, Женька к Нави в руки попалась. Подземники после набега живых не оставляют.

– Если только пленниц под землю с собой не берут, – напомнил Егор, отчего отец сдавленно зарычал. Дарья не могла унять дрожь, сейчас он был в таком бешенстве, в каком она его прежде не видела.

– Вот что бывает, когда волчьи стаи поднимаются к людям! – угрожающе зашипел он. – Договор на крови больше им не преграда. Навий род черту перешёл первыми!

– Они напали за стенами общины, – настаивал Егор. – Помнишь прошлое лето, когда на село рыбацкое был набег? У меня подорвали машину, нескольких оседлых убили, сами с Данилой еле живыми ушли. Не в первый раз Навь за стенами лютует, но не в Монастыре! Не руби с горяча, Сергей, может быть виновато не соседнее племя. Мало ли кто шляется по дорогам, весной Шатунов на каждом углу…

– А кто ещё с волками «шляется»? Это их земли! – недослушал отец. Он по-прежнему хрипло дышал, но злость его поугасла, как отголоски грозы. – Не надейся, Егор. Сам знаешь, где сейчас Женька и у кого. Вели Волкодавам готовиться. Через десять минут собираемся в автокорпусе. Возьми лучших – Василия, ветеранов крещёных из Поднебесья. Нужен ещё один караван. Дочь мою спасать надо.

– Если выродки её в норы уволокли, что тогда? – спросил дядя. Дарья зажала себе рот ладонью, чтобы не вскрикнуть. Если Навь кого тащит в логово, оттуда не выбраться.

– К ним под землю полезешь? – продолжил Егор. – Кто тогда первый черту перейдёт?

Отец не ответил. Он толчком распахнул дверь и неожиданно встретился глазами с Дашуткой. Она так и стояла, прижимая бутылку к себе.

– Д-для раненого, – едва пролепетала она. Отец бросил мрачный взгляд и прошагал мимо. Егор выскочил следом, но задержался возле неё.

– Не тревожься, всё обойдётся, – наскоро успокоил он и поспешил за отцом.

– Иди домой, Дашенька. На сегодня всё, – вышел Серафим из операционной, бережно складывая очки на проволочной дужке в карман.

Она закивала, а у самой слёзы застлали глаза. Всякий знал, что подземники вырезают мужчин, не жалеют ни стариков, ни детей, ну а женщин уводят в полон, где никто их больше не видит. Не помня себя, Дашутка повернулась идти, но Серафим задержал её.

– Ну, чего ты больного «обокрала»? – аккуратно взял он бутылку. – Судьба Женина теперь не в наших руках. Всё, что мы можем – молиться и заступничества просить и благими делами молитвы свои подкреплять. Ничего не бойся, чудеса ещё с нами случатся.

*************

Вороньё с Оттепелью расплодилось. Вот и к дороге, поднимая над елями и голым кустарником грай, птицы слетались на пиршество к трупам. Вороны прыгали и били крылами над лошадиными тушами и, насытившись, отлетали и рассаживались на крыше помятого броненосца.

Над грязной дорогой прогремела автоматная очередь. Испуганная стая птиц с карканьем поднялась в небо и только самые наглые остались обдирать кости убитых всадников и лошадей.

К разбитому конвою подъехало шесть броненосцев христианской общины. Сергей вышел на дорогу с карабином наперевес. Этому оружию он доверял больше, пусть перестал ценить языческие руны на ложе. Вместе с Настоятелем из внедорожников вышли ещё два десятка бойцов, чьи тёплые пятнистые куртки стягивали бронежилеты, суставы защищали налокотники и наколенники.

Волкодавы разошлись вокруг места битвы, особое внимание уделяя соседнему лесу. Сергей подошёл осмотреть расстрелянный броненосец. На водительском месте, неловко облокотившись на спинку, остался Данила. Глаза его и лицо исклевали вороны.

– Не уберёгся… – снял с себя шапку Егор. – Сколько мы с ним общин перевидали, сколько в дороге пробыли, у Рыбацкого от набега отбились, а нынче… не уберёгся.

– И Женьку не уберёг, – мрачно обронил Сергей, обходя внедорожник и заглядывая в салон. На задних креслах виднелись следы высохшей крови и пулевое отверстие в обшивке сидения.

– Где же Женька? – оглянулся Егор. Сергей отошёл от машины и присел к следам на дороге. В подмёрзшей грязи остались отпечатки звериных лап, клочки шерсти и гильзы. Тут же к ним подошел тысяцкий Василий.

– Навь поработала – это точно, из тех вон кустов стреляла.

Лицо Василия, с тёмной щетиной и проседью на усах, даже не дрогнуло, когда он смотрел на побоище.

– И ещё, Шатуны бы ни куска мяса после себя не оставили и машину до кузова разобрали, – продолжал он. – А здесь воронье пирует, оружие лежит и почти все обоймы на месте. Такое бандиты точно не бросят.

– А язычники? – Сергей поднялся от крупного следа машины. Василий подошёл и внимательнее пригляделся.

– Тяжёлая броня. БэТэР или БРДМ… – задумался он. – Да нет, точно БРДМ! От БэТэРа следы шире. Только у Поднебесья такие. У Пераскеи коробочек много. Может быть за прошлые годы и поменьше чуток стало, но есть.

– Есть-есть, – подтвердил Егор. – Китежские склады от снарядов и техники ломятся, столько с самого Тёплого Лета не видели. На земле у всебожцев военные базы остались. И Берегиня всё до последнего ружья собрала, но больше всего сейчас небесное серебро ищет. Не первый год слышу, что ясаки через Кривду по мостам переходят и на нашем берегу упавшие корабли режут, но так близко к Монастырю ни разу не подбирались.

– Язычники позже проехали, – заметил тысяцкий. – Не могли они Женьку взять.

– Тогда пойдём по волчьему следу, – Сергей обернулся на лес. Сумерки загустели, сизые хвойные деревья словно сомкнулась плотнее.

– Волчьего нюха у нас нет, – покачал головой тысяцкий. – Даже если выследишь Навь, то что будешь делать? Если они в норах не успели засесть, то затаились в глуши и поджидают погоню. Скоро солнце зайдёт. Волкодавы потому и зовутся «Навьей погибелью», что к волкам в пасть не лезут и в темноте не воюют. Мы днём их за шкирню на свет Божий вытаскиваем. Не ты ли нас так учил, что время людей – это день?

Сергей словно не слушал его, только отстегнул магазин, проверил патроны и вставил обратно. Василий хмыкнул.

– Если Женька у Нави, то за ночь они её не убьют, – посоветовал он вполголоса. – До родовых нор отсюда бежать часа два. Если бы они захотели, трижды могли к логову обернуться. Но, если набег не окончен, тогда мы их к утру перехватим… Отче, ты спасти свою дочь хочешь или нас всех погубить?

– Если Женька у Нави, тогда разговаривать лучше с ведуньей, – предложил вдруг Егор.

– Нет. – Отрезал Сергей. – Как только она к ней на глаза попадётся, можешь считать, что её нет. Мою дочь ведунья с первого взгляда узнает, и слаще расправы для неё попросту быть не может.

Он повернулся к дороге и указал на отпечатки Василию.

– Люди пойдут за людьми, а Волк выследит волков. Вы за язычниками отправляйтесь, а я за Навью, один. Нельзя ночь терять.

– Тогда и костей твоих не найдём, – кинул в сторону леса тысяцкий.

– В драку обещаю не лезть, если только иного ничего не останется, – сказал Сергей и добавил. – В одиночку в лесу мне сподручнее. Вам же всебожников лучше большим числом догонять. На том и решили.

– Ты решил, – пояснил Василий, но спорить не стал. Он махнул рукой Волкодавам и велел бойцам рассаживаться по машинам. В их числе не было ни одного мужчины младше тридцати Зим. Соблюдая порядок, они отошли к броненосцам, и лишь Егор задержался возле Сергея.

– У нас шесть внедорожников. В один погрузим убитых и отправим домой, другой оставим тебе, чтобы было на чём возвращаться… или бежать, если придётся, – он помолчал и затем попросил. – Только осторожнее будь в лесу, зря не рискуй. Женьку спасти надо – понятно, но что делать без Настоятеля? Ратников и так полегло, не хватало ещё тебя потерять.

Он посмотрел на окровавленный снег и растерзанные в грязи трупы.

– В Монастыре у каждого семья: жёны, матери, дети. Знаешь, что говорят про детей? Когда они молятся, Бог их лучше слышит, потому что у них души чистые. Чуда, наверное, сейчас у Бога вымаливают, просят отцов увидеть живыми.

– Чуда не произошло, – обронил Настоятель, не спуская глаз с гигантских лесных деревьев. Лес словно бы ждал, решится ли он войти или нет.

– Ты давно не охотился, – напомнил Егор, и тут же поправил себя. – Я хотел сказать, давно не охотился так, как раньше.

Сергей забросил карабин на плечо и пошёл по Навьему следу. В памяти воскресли слова, которые он слышал от матери в детстве: «Можно быть охотником, добрым или худым, слишком молодым или старым, но, поднимаясь охотиться ради еды, ради племени беря в руки нож и винтовку, всякий к смерти идёт – своей, иль чужой. Ежели голоден ты, нечем Зимой прокормиться – охотником можешь быть, но не Волком. Волком можно только родиться».

*************

Яр запретил разводить костёр, запретил разогревать пищу и растапливать снег. Он запретил лечь вповалку, чтобы согреться и до последнего держал состайников на ногах, пока темнота не стала чёрной, как кровь дикого зверя. Стая расселась на снежной поляне, закутываясь в меха и недобро поглядывая на своего Пастыря. Яр спрятался отдельно, под старой елью, он мял и тёр в пальцах лазурный платок, прикладывал его к лицу и вдыхал запах упущенной крестианки.

– На какой ляд только сражались, – ворчал Вольга сквозь набитый вяленым мясом рот. – Добыли патронов четыре рожка – вот и всё Счастье. Даже огнепалы и те побросали.

– Девка была… ох и ла-адная была девка! – мечтательно протянул Свирь. – Я бы такую согрел, и пущай бы она крестианка!

– Всем бы топерича по такой! – поджал ноги Сава на разостланной поверх снега шкуре.

– Нет её. Да и не было никогда, – глухо откликнулся Яр со своего места. Платок он крепко сжал в кулаке, глаза его уставились между деревьев. На дне зрачков отразился серебряный свет луны. – Горло я ей перерезал. Кровью она истекла.

Заметив, что вожак говорит вовсе не с ними, состайники замолчали. Только Свирь ничего не хотел замечать и досадовал о своём.

– Красавицу даже смерть не испортит. Дух три дня во плоти сидит, так, почитай, что живая… а жаль, что сгубил. Одна ладная такая была в Монастыре: голубые очи, златые власы, перси, как бархат под дланью! Старшая дочь Настоятеля. Слышишь, Яр? Ты дочь монастырского блуда зарезал!

Он подскочил к Свири быстрее, чем состайники успели вздохнуть.

– Чего брешешь?! – захрипел он и схватил Свиря за куртку. Тот задорно оскалился на вожака.

– Предателя это дочь, вымесок она крестианский – от богомолицы с Волком рождённая. О таком Счастье все охотники в племени мыслили, только бы до неё докоснуться, а ты не только до неё докоснулся… как тебе, Ярушка, любо было в машине дочку Настоятеля пежить? Сладко? Довольный?

– Сладко, Свириюшка, довольный… – прошипел Яр ему в лицо и вдруг гаркнул. – Довольный!

Он взмахнул ножом, Свирь схватился за голову и отчаянно завопил. Вожак повалил его в снег и затолкал в рот отрезанное у него же ухо.

– Не лай, не лай на меня, сучий вымесок! Вот и не лай! Думаешь, что я крестеанцев щажу?! Не овладел ею, бесишься?! Жри, псина брехучая, ешь паскуда! И не лай больше!

Вольга и Сава насилу оттащили Яра от вопившего Свиря. Вожак пытался стряхнуть их, кричал и грозился, пока в зарослях не захрустели ветки. Яр умолк и мигом насторожился. Состайники отпустили его и в беспокойстве приподняли оружие.

На поляну выскочила одна Сирин. Они перевели дух, только Свирь продолжал скулить и катался по снегу. Яр на него плюнул, вытер нож о рукав и вернулся на прежнее место под елью. Сирин поглядела на всклоченных парней, подошла к плачущему Свири и с трудом оторвала его руку от головы, чтобы осмотреть рану. Свирь по-прежнему хлюпал носом, но вскоре рядом с ворожеей притих. Сирин вынула из лоскутной сумки зелья и снадобья и обработала рану. Свирь морщился от каждого прикосновения, при этом успел облапать её за грудь.

Вольга и Сава сели поближе друг к другу. Они хотели завести разговор, но беседа не клеилась. Свирь подвывал через зубы. Пахло кровью, ночь становилась безликой и скорбной. Сава протяжно вздохнул и загрёб снег в ладонь.

– Когда из норы поднимаюсь, прошу Черно-Мати мне жизнь показать. Снег в руке сожму и бегу, покуда он не растает. Ладони не чую, в руке тяжко, сердце колет, но, пока в длани снег, успеваю Её наставление увидеть, пусть даже зверя, замёрзшего в полынье, или околевшую на лету птицу. Не то важно, что видел, а то важно, что виденное сама Мати-Зима показала. Об уроке Её судить только мне, к жизни прикладывать, ибо мир Явий с Навью тогда воедино сплетается.

– Думаешь, Кузнецы знают больше нашего? Сва Правду сокрыла от племени и о Праматери не рассказала, – глухо спросил Яр из-под ели. Сава вздрогнул и вынырнул из размышлений.

– Я почитаю Марену, – с осторожностью сказал он. – Долгие Зимы – это Её сила.

– Я не про то, – буркнул Яр, терзая в пальцах голубой платок с бахромой. – Думаешь, Навья Праматерь во плоти существует? Так, чтобы можно было коснуться, а не только славу возле кумира вознесть?

– Если захочет, то явится нам, – уверился Сава. – Черно-Мати Навь породила и к волкам добра, а к людям тринадцать дочерей-лихоманок направила: Огнею, Гнетею, Знобею, Ломею, Трясею, Хрипею, Глухею, Пухлею, Сухею, Желтею, Чернею, Хладею, Старею.

Сава умолк, перехватив на себе внимательные глаза Сирин. Она оторвалась от притихшего Свири и с настороженным недоверием, но и с любопытством, наблюдала за ним: мало кто так хорошо знал легенды о Маре. Навьи охотники поклонялись Перуну, Вию и Велесу повелителям войны и охоты, а хозяйке Зимы отдавали почтение ведуньи и весты.

Сава тепло улыбнулся в ответ, но Сирин тут же отвела взгляд и принялась собирать лоскуты и лечебные снадобья в сумку. Она оставила Свиря, но далеко не отошла, будто чего-то ждала взамен.

– Дай ей пожрать, – приказал Яр. Вольга ворчливо вынул из короба ещё один кусок вяленого мяса, примерился, оторвал себе половину, а остальное бросил под ноги лекарке. Сирин подобрала еду и подошла ближе к Яру. Вожак больше не смотрел на неё и продолжал мять и тискать платок с бахромой. Внезапно Сирин схватила платок и попыталась сбежать, но Яр немедля поймал её за руку.

– Не трожь! – процедил он, крепко стискивая запястье. Сирин уколола его чёрными как уголь глазами, вырвалась и зашипела, как кошка. Быстрым шагом она скрылась между деревьев, хотя ночевала всегда на одной лёжке с Яром.

– Добрая будет ведунья, – со вздохом проводил её взглядом Сава.

– Дай срок и тебе глаза вырежу, как тому полудурку ухо отрезал, – прохладно пригрозил ему Яр. Свирь неожиданно засмеялся, будто говорили совсем не о нём, а о каком-то другом неудачнике.

*************

Сава долго не мог уснуть и ворочался. Караулить поляну остался Вольга, хотя погоня навряд ли появится. Пока в Монастыре сообразят, что случилось с их караваном, пока найдут место засады, пока выйдут на след, пройдёт много времени, может быть не один день. Да и какой дурак полезет в лес ночью выслеживать Навь?

Нет, Саве не спалось совсем из-за другого – он думал о Сирин. Сава давно к ней приглядывался и совсем не считал немую ученицу ведуньи негодной, как многие в племени. Но чем он лучше Яра? Не такой сильный, не такой дерзкий, не такой властный и… не такой жестокий.

Когда Сава всё-таки почти заснул, его щеки вдруг что-то легонько коснулось. Он открыл глаза и едва не подскочил: над ним наклонилась Сирин и кончики её вьющихся чёрных волос щекотали ему лицо. Волнение вспыхнуло, на миг Сава подумал, что Сирин пришла к нему по своей воле, но тут же он вспомнил слова Яра: «…хочешь, отдам её? По моей воле она с любым ляжет», – и на душе стало гадко. Сава хотел заговорить с Сирин, но она положила ему что-то на грудь и сбежала. Он поднялся за ней и подхватил с груди два птичьих пера. Поразительно, но кроме него на поляне никого не осталось. Может, это только приснилось?

Он осторожно двинулся по следам ворожеи и вскоре услышал потрескивание огня и приглушённые голоса стаи. Неприметный костёр развели в глубокой низине. Золотые отблески света играли на заснеженных склонах. Яр, Вольга, Свирь нисколько не удивились его появлению, ведь у каждого в руке тоже были заветные перья.

– Спать охота-а! – широко раззевался Вольга. Свирь возбуждённо метался глазами. Они стояли перед костром, за пламенем медленно покачивала бёдрами Сирин.

«Ворожба?», – подумалось Саве. – «Укрепляет наш дух, чтобы не испугались племени Железных Кузнецов?».

Но чем больше он наблюдал за танцем ворожеи и ловил на себе её томные взгляды, тем больше уверялся, что Сирин приготовила им нечто иное. Когда же через жаркое марево он заметил, что на бёдрах, руках и лице у неё завиваются алые знаки, то понял, что это ночная игра, где наградой станет сама ворожея.

Яр мрачно смотрел на танец. Немая «калека», которую он считал своей тенью, сегодня могла достаться совсем не ему, и в груди Савы затрепыхалась надежда.

– Если я её первый настигну, что тогда? – облизнул Свирь в нетерпении губы.

– Не сможешь, – низко прохрипел Яр. – Здесь всё по-честному. Победитель получит по силам.

Взгляд Савы ожесточился. Дневная охота распалила состайников так, что никто не откажется от ночной игры. В сплетении рук и в манящих движениях бёдер Сирин читалось желание быть сегодня любимой. Она завлекала их к своему изрисованному узорами телу.

– Зачем она танцует? – шёпотом спросил Сава.

– Это Кобь, говорит с нами без языка, – ответил Яр, не сводя с Сирин глаз. Казалось, он забыл обо всём.

Тем временем Сирин подняла что-то со снега и обошла костёр, ближе к охотникам. В одной руке она держала открытую флягу, в другой полную тёмной жидкости крышку. Начиная со Свири, она обнесла каждого из охотников, всякий раз наполняя крышку из фляги. Последним был Сава. Сирин подступила к нему и взгляд его задержался на двух синих перьях на обнажённой груди. Таких птиц Сава никогда прежде не видел, да и навряд ли кто-нибудь из племени повстречает.

Сава припал к крышке губами и на языке осталась терпкая горечь напитка. Волчий Дух распознал привкус крови.

– Снежный жар, – понял он.

– Снежный жар, да кудесы, – согласился Вольга. – Хочет нас распалить, чтобы не замёрзли в погоне.

– А чего сама зелье не пьёт? – проводил Сава глазами отошедшую ворожею. – Неужто не мёрзнет?

– По-другому согреется! – в предвкушении осклабился Свирь и внезапно покачнулся, потёр ладонью лицо, будто хотел прогнать от себя неожиданную дремоту.

– В голову вдарило сильно…

Сава тоже почувствовал, как кружится голова и с тела спадает усталость. Перед глазами помутилось, костёр вспыхнул до самого неба, а когда взгляд наконец прояснился, Сирин не было на прежнем месте.

– Где она?! – задрожал от нетерпения Свирь. Никто не заметил, куда сбежала от них ворожея. Лишь на склоне оврага покачивались ветви кустарника. Охотники кинулись в погоню за тенью, а та со смехом увлекала их всё дальше в лес. Тьма сгустилась, только Навий взгляд помогал им не заблудиться. Сирин путала следы и хитрила, петляла. В конце концов им пришлось разделиться, чтобы показать, кто здесь лучший охотник, способный выследить птицу ночи. Сава на бегу подмечал сбитый с еловых ветвей снег, надломленные ветви кустарников, цепочку босоногих следов.

Снежный жар горячил кровь, не давал замёрзнуть, но вместе с тем наводил мороки. В чаще Сава заметил ирреальное пламя. Иногда ему чудилось, что он видит бегущую Сирин, но стоило приглядеться, и призрак рассыпался на искры или вовсе оборачивался лесным зверем. Голову заполнили шум голосов, смех, рычание и навязчивый шёпот. Сава даже не сразу сообразил, что все эти звуки издаёт он сам, своим собственным горлом.

Волчий Дух, наконец, пробудился и помог Саве ослабить дурман, и тогда он услышал, как зовёт его Тень. Сирин купала имя Савы в переливчатом смехе, повторяла его нараспев, ласкала на языке, хотя сама была нема от рождения. И всё-таки Сава мог жизнью поклясться, что она пела сейчас, и пела лишь для него!

Он перестал искать следы на снегу, выпрямился и замер, чтобы лучше расслышать песню. За елями промелькнула фигура в развивающихся юбках. Сирин бежала, но песня по-прежнему звучала в его голове, как настойчивый, и в то же время томительный заговор. Каждый охотник из стаи, наверное, слышал свой собственный морок, в котором Сирин зовёт его. Она манила их за собой, заставляла бежать, пока холод и смерть не одолеют молодые сердца.

Сава выбежал на окраину леса, затем и на снежное поле, где к своему удивлению заметил, что по залитой луной целине бегут и другие охотники. Никто из них не упустил Сирин в лесу, хотя выследить её, да ещё под дурманом, было вовсе непросто.

Прошёл миг, прошёл час, может целая вечность, пока они бежали за Сирин. Минуты и годы преследования, они давно потеряли счёт времени. Сила Снежного жара понемногу растаяла и вместе со здравым рассудком к ним вернулся и холод.

– Далеко забрались! Куда она нас заманивает? – тяжело переставлял ноги Вольга в глубоком снегу.

– Хочешь её – так беги! – харкал Свирь загустевшей слюной.

– Никогда я её не хотел! Боюсь я этих ведьм, ни с одной не якшался, – Вольга внезапно рухнул на колени и зарыдал как ребёнок, звал отца и просил забрать его с холода. Одуревший от такого зрелища Свирь даже остановился. Он никогда прежде не видел, чтобы здоровяк плакал при всех.

– Ты чего разгузынился? Не срамись!

Слёзы Вольги тут же сменились на яростный рёв. Он схватил горсть холодного снега и бросил себе в лицо и за шиворот и лишь тогда протрезвился.

– В Пекло вас со своей ворожбой! Сами за ней гоняйтесь, коль надоть! – вскочил он и побежал обратно по своему следу. Остальные охотники погнались за Тенью под стук отравленных зельем сердец. Казалось, они забежали в запретные земли, где царит только тьма, а с утра восходит гнойно-жёлтое солнце, но не греет, и лишь слабое зарево освещает юдоль мёртвых душ.

Вдруг Свирь споткнулся и упал, как подкошенный. Его сердце, должно быть, на секунду остановилось, не выдержав быстрого бега, холодов и отвара. Свирь согнулся от боли в груди и с ненавистью закричал.

– Пожри вас волки! Делайте, что хотите, но за девку я подыхать не согласный! Ног не чую, задубел аки пёс! Катитесь вы с ней хоть к Марене!

Сава даже не обернулся, чтобы увидеть, как Свирь поплёлся обратно к лесу. Яр по-прежнему бежал впереди, но он почти что нагнал его. Только у них двоих отыскалось нечто ещё, кроме похоти, чтобы продолжить погоню. Голоса и мороки отступили, осталось лишь собственное сбивчивое дыхание, хруст снега под обувью и тёмный силуэт девушки в лунном свете.

Сава догнал Яра и побежал с ним плечом к плечу. Он услышал, как шепчет вожак.

– По следам моим стелешься, за спиной моей обернёшься... Уйди, уйди – найду! Всё едино найду!

Неожиданно он схватил Саву за шиворот и толкнул его в снег.

– Яр, ты обещал! – отчаянно крикнул Сава, но тот с силой ударил его по лицу и бил снова и снова, пока Сава не лишился сознания.

– Моё… – тяжело прохрипел Яр и бросил Саву лежать, а сам погнался за Тенью. В ночных игрищах лишь один победитель. Состайники не догадывались об истинном испытании Сирин: пока на ногах двое, ни одному из них не увидеть награды. Но, если бы Яр отказался, тогда бы Сирин никому не досталась.

Снежное поле закончилось на окраине заброшенного посёлка. Сирин свернула и скрылась за покосившейся железной оградой ближайшего дома. Яр бросился следом, проломился сквозь заросли сухого кустарника и, к своему удивлению, нашёл здесь протоптанную тропинку. В мёртвый сад то и дело ходили. Яр догадался, что Сирин привела его к своему тайному логову, которых обжила множество по округе в пустых домах и пещерах, в звериных норах, расселинах и оврагах. В детстве любимой забавой Яра было найти такое тайное гнездо Сирин и разорить его вместе с друзьями. Она никому не показывала свои укромные уголочки и обживала их в стороне от чужих глаз, но главное – подальше от глаз Волчицы.

Теперь же укрытием Сирин стал дом с издырявленной крышей. Тепло обрушилось ещё во времена Первого Мора. Фасад проломила въехавшая легковая машина и застряла в кирпичной кладке наполовину. На дверцах поблёкли руны языческого Поднебесья. Ни двигателя, ни колёс, ни даже обивки в салоне.

Яр даже не заглядывал в разграбленный остов. Он хорошо знал, Сирин вытащила из машины всё более-менее ценное, что не понравилось человеческим мародёрам. Он отодвинул замшелый полог с пролома и протиснулся между стеной и бортом машины и оказался в комнате с тускло тлеющим костерком. Весь потолок мерцал алыми бликами. Свет от углей отражался во множестве люстр, протёртых от копоти, но нерабочих. С извилистых рожков свисали подвески из гранёного хрусталя и прозрачного пластика.

Еле тлевший без присмотра костёр неожиданно вспыхнул. Сирин ждала появления Яра со склянкой в руках и плеснула из неё на костёр, чтоб разжечь огонь снова. Комнату заволокло запахом спирта и треском сухих поленьев. Сразу стало чадно и душно. Полунагое тело Сирин покрылось крупными каплями пота, чёрные словно уголь глаза смотрел через синее пламя. На лице Сирин играла улыбка. При свете огня Яр смог лучше разглядеть её сумрачный угол.

Свободного места здесь почти не осталось. Половину комнаты занял капот машины, прикрытый обрывком ковра, остальная часть дома была завалена рухлядью, но и тут Сирин приложила хозяйскую руку и закинула груды ломанного кирпича пёстрым тряпьём, сверху рассадила вылепленные из глины фигурки. Глаза человечкам заменяли пуговицы или мелкая речная галька. Некоторые одевались в платьица из лоскутов, сухие веточки служили им ножками и ручками.

Пока Яр смотрел на фигурки, Сирин вынула из застёжки на юбках клинок и разрезала себе ладонь. Она сложила руки и протянула их к Яру. Он догадался, что нужно делать, взял склянку и вылил остатки алкоголя в пригоршню Сирин.

– Как много страсти в Тени сокрыто, – прошептал он и приник к напитку в ладонях. Яр жадно глотал и горячащий напиток обжёг ему пищевод и желудок. Сирин поднесла ладони к губам, но не успела выпить остатки, как Яр повалил её на шкуру возле очага. Она распахнула рот в немом смехе.

– По следам моим стелешься, за спиной моей обернёшься... но сегодня моя! Моя!

Он отбросил последний атам из застёжки на юбках и лучше рассмотрел узоры на бёдрах. Рисунки из алых линии и точек Яр покрыл поцелуями, после метнулся к груди. Утопая в его ласках, она помогла ему приспустить край одежды. На озарённой костром стене переплелись и ритмично задвигались тени. Между окровавленных зубов Яра со свистом вырывалось дыхание. Он смотрел в бездонно-чёрные глаза Сирин – невозможно оторваться, насытится, он будет желать её вечно! Так предназначено, завещано, загадано, заповедано, заговорено. Так приказано ему самой кровью.

Но тут Звериный Дух вспомнил иное: испуганный взгляд и странное чувство от поцелуя, непорочность и чистоту жертвы. Яр закрыл глаза и представил себе, как греется не с немой ворожеей, а с вопящей от ужаса крестианкой. Он грубо задвигался, пусть не понимал почему, но голубые глаза дочери Настоятеля распалили в нём страстность.

Да ведь это же его глаза! – осенило вдруг Яра. Глаза его матери! Как такие глаза могли оказаться у крестианки? Больше всего в Явьем мире он хотел знать ответ, хотел страстно любить, истязать, обладать ей, и обезуметь!

Сирин замычала и внезапно ударила Яра по щеке – она поняла, что он грезит о ком-то другом. От хлёсткого удара Яр очнулся и открыл глаза. Лицо Сирин исказило отчаянье, но это сделало её немного похожей на ту, кого он и правда хотел.

Яр перевернул Сирин рывком на живот, она сопротивлялась, но он крепко сцепил её руки за поясницей и овладел ею сзади. От боли и униженья она зарыдала, но Яр только крепче придавил её сверху.

– Тихо, тихо… – шептал он, купаясь лицом в шелковистых волнах её чёрных волос. – Найду тебя среди зимних снегов, вместе разделим тепло и в единого Зверя сольёмся. Чую… чую в тебе Волчий Дух. Никогда больше не отпущу и одну не оставлю!

Яр накрыл голову Сирин платком и продолжил любить её своей грубой любовью. У неё по щекам катились слёзы, но не от боли или стыда – сегодня для Яра она осталась лишь той, о ком ничего толком не знала.

*************

Союз Зверья и человека давно распался. Сергей больше не слушал Волка, а Дух всё реже приходил к нему на выручку. Только в самые страшные минуты гнева он ощущал в себе прежнюю звериную ярость. Порой Сергею хотелось вцепиться в обидчика, сломать ему шею или выпотрошить, как собаку. Но всякий раз он сдерживался и глушил Зверя внутри. Недоверие к людям, дар слышать ложь и волчья расчётливость – сделали из него сильного правителя. Но с каждым годом, проведённым в Монастыре, чутьё Сергея ослабевало. Без кровавого обращения глаза больше не видели ночью, как днём, слух не улавливал самые тихие звуки, а ложь раскрывалась лишь самая наглая, сказанная в лицо.

И сейчас он почти ничего не мог разглядеть в ночном лесу, только серые столбы сосен, да и то в пяти шагах от себя. В более юные годы, когда вкус собственной крови был привычен на языке, он за двадцать шагов различал бегущего в темноте зайца. Славная в то время была охота! Да и терзаний на душе было гораздо меньше, все ответы просты, а вопросы сводились лишь к выживанию рода.

Теперь же чутьё немолодого отца глушило саднящие беспокойство: «Где Женька? Как она? Что с ней сделали? Только бы выжила...».

Будь он простым человеком, кто лишь слышал о зверствах Нави, и то меньше бы беспокоился. Но он хорошо знал порядки подземного племени. До утра многое могло произойти, но всё, что случится, они вместе переживут, лишь бы не повстречаться с ведуньей, иначе Женьку ждёт смерть. Единственная надежда на спасение для неё – перехватить стаю в лесу, пока они не добрались до логова.

Сергей потёр ноющие глаза, хотя лучше видеть не стал. Большую часть пути он спасался лишь тем, что брёл по чёткому следу, избегая выходить на пролески под свет луны. В любую минуту он мог столкнуться с ещё одной Навьей напастью: когда-то давно вместе с охотниками жила стая боевых псов, хотя ни один из них даже близко не мог сравниться в росте с осёдланной лошадью.

У страха глаза велики. Ратник из каравана, наверное, что-то напутал о чёрных волках. Но всё-таки многое могло измениться с тех пор, как Сергей вышел из племени. Волчий Пастырь вполне мог оказаться настоящим охотникам, сумевшим приручить себе стаю Великих Зверей.

Сергей отцепил от сломанной ветки клочок тёмного меха. Нюх уловил запах дыма, свежей земли и оружейного пороха – так пахла Навь. В густом подлеске и на снегу сложно спрятать следы, но подземники могли нарочно запутать его и завести в западню, где хорошо встретить. Все их уловки он знал на зубок и не раз обходил заросли, где могла притаиться засада. Только холод, тишина и хруст снега пока лишь были его попутчиками.

Судя по следам, охотников было четверо, среди них шла босоногая девушка. Сергей долго осматривал её отпечатки и не смел разуверить себя, что это след Жени. Страх рисовал ему леденящую кровь картину: полураздетую девушку уводят за собой дикари.

Впереди раздались голоса. Он пригнулся и зашагал ещё тише. Всё-таки не зря он пустился в ночную охоту, подземники ещё не успели добраться до логова и задержались в лесу.

Выверяя каждый свой шаг, чтобы не дай Боже слишком громко не захрустеть снегом, Сергей подкрался к затенённой поляне.

На разостланных шкурах сидело двое охотников. Один держался за голову и кривился от боли, другой таскал еду из походного короба и запихивал её себе в рот. Костра у них не было. Подземников согревала лишь сшитая из меха и кожи одежда. Весенние ночи – не лютый мороз, Навь потерпит. Перед Сергеем болтала всего пара Щенков, Зим по семнадцать. В таких чересчур много прыти и гонора, но мало терпения, а поступками правит лишь страсть и необузданные желания.

Сергей выдохнул тёплый воздух и прицелился в голову самого крупного из охотников. Убить Навь, если смог подкрасться к ней незаметно, не так уж и сложно. Особенно, если на Проклятый род объявила охоту другая матёрая Навь.

– Не шибко-то и нужна вожака девка, – пережёвывая, пробурчал здоровяк. – Со мной в племени любая по своей воле пойдёт.

– Как же, бреши, стерва! – огрызнулся на него бледноликий товарищ. – В ту весну ты к сестре вожака стаи Чертога посватался, так тебя по зубам отходили.

– Охотницы – это дело другое, – с досадой поморщился крупный охотник. – К ним на кривой козе без залога ни сунешься. Я тебе про вест сказываю…

– Ха! Брешешь ты и про вест! – засмеялся бледноликий подземник. – За вестами отцы приглядывают. Да и какая любовь без ножа, если женишься?

Он уставился в пустоту перед собой и заговорил тихо, словно бы доверяясь ночному лесу.

– Ты видел, как у них жилки под кожей дрожат? Тук-тук, тук-тук – под рукой торкают, в узор заплетаются, веточками расходятся. Иные умельцы по дереву ранят, по камню, а я бы по девичьим жилкам красную ниточку вёл, всю бы зазнобушку свою исписал, в рубашку алую её нарядил – вот где диво!

– Ты шибанутый? – всерьёз спросил здоровяк. Не найдя понимания, бледноликий взвился и гаркнул.

– А от твоей хари даже чернухи шарахаются, не то что какая-нибудь захудалая веста!

– Ты это ядом плюёшься, потому что тебе Счастье с крестианкой не обломилось и девку вожака не догнал! – здоровяк угрожающе приподнялся на лёжке. Бледноликий напрягся, будто хорёк в курятнике, явно прикидывая шансы в будущей драке. Но, видимо, по своей вредной природе затыкаться он совсем не умел.

– Эвона ты какой, гордый! Я-то сам от зазнобы Я́ровой отказался, а ты на корячках к лесу пополз. Видали мы таких смелых!

Здоровяк зарычал и набросился на товарища, но не успел подбежать. Заросли кустарника затрещали и из них вышел синеглазый охотник с разбитым лицом. Мрачней тучи он рухнул на лёжку и отвернулся.

– Не до-гнал! – поганененько улыбнулся бледноликий. – Ни одному она не досталася, окромя нашего Пастыря. Мы-то как дурни за Тенью его побежали. Всю-то ноченьку он теперь будет с ней тешится, уста сахарные целовать, упругие перси сжимать, жарко покроет и любить будет до самого солнца.

Бледноликий нарочно подползал к синеглазому ближе, но тот даже не шелохнулся, только крепче стискивал кулаки на разостланной шкуре.

– А ежели кто дорогу Яру заступит, того по мордасам, – с наигранной горечью заключил бледнолицый.

– Или слух ножом отсекут! – со смехом кинул ему здоровяк. Бледнолицый озлобленно оглянулся, но рассмеялся внезапно сам, надсадно и грубо, как могла бы смеяться кикимора.

– Тьфу ты, бес, – сплюнул силач, закрыл и спрятал короб с припасами.

Среди них не было Жени, зато охотники говорили о какой-то христианке и «Тени» у вожака. Сергей опустил карабин и оштошёл в темноту. Женька жива, значит надо найти следы, которые приведут его к Пастырю. Он осторожно обходил Навьи лёжки, пока не наткнулся на цепочку следов, ведущих к оврагу. На истоптанном дне ещё дымилось кострище, в снег впиталось несколько капель. Сергей растёр их между пальцев, принюхался – Снежный жар. Подземники развели костёр и привели сюда босоногую девушку, чтобы её опоить.

Темнота в лесу понемногу смягчилась, переливчато запели утренние птицы. Осталось совсем мало времени. Если он хочет найти свою дочь, то надо спешить по отпечаткам босых ступней. Почти всюду они перекрывались следами Навьих сапог. Женю нарочно отпускали от себя, давали сбежать, но лишь только затем, чтобы настигнуть ослабленную и одурманенную и запуганную добычу – жестокое состязание за право первым овладеть ею.

Лес вывел его на заснеженное поле. За ним показались заброшенные дома и косые заборы. Сергей вспомнил, как Зим пять назад бандиты обстреляли в этом посёлке машину из Чуди, пытавшуюся проехать через христианские земли. В багажнике оказалось небесное серебро, но самих ясаков тогда не поймали.

Следы вывели его к тому самому дому, в котором застрял расстрелянный автомобиль. Стоило войти в ограду, как до слуха Сергея донёсся тоненький звук, от которого само сердце оцепенело – плакала девушка, обиженно и очень горько.

Тотчас душа вспыхнула от лютой злобы. Зверь рвался вперёд, он хотел одного – спасти свою дочь, а для разбойника мук пострашнее. Впервые за восемнадцать Зим Волчий Дух столь сильно потребовал крови, что Сергей с великим трудом удержался. В висках гулко заухало, живот скрутило от боли, но, отдышавшись, он отодвинул полог стволом карабина и вошёл в полутёмную комнату.

Странное место – дом множества глиняных кукол. Обломки вещей – нечто вроде алтаря для божков с каменными глазами. Удушливо пахло дымом, сырой гнилью и многозимней затхлостью. Под серебряной шкурой за очагом лежали двое. Обнажённый дикарь крепко спал, он притомился за день набега и за ночь, проведённую с пленницей.

Его черты показались Сергею знакомыми: тёмные брови, выбритые на висках волосы, но он никогда прежде не видел такого подземника, ему даже не верилось, что пред ним сам Навий Пастырь.

Под серебряной шкурой рядом с ним вздрагивала и плакала темноволосая девушка. Даже в сумраке комнаты Сергей разобрал, что это не Женя. Вместе с волной облегчения его охватила новая злоба: нет, не та звериная ярость, которую он поборол возле входа, а холодная и решительная злость судьи, готового вынести приговор. Он вспомнил кровь на сидениях броненосца, воронье над телами убитых, труп Данилы на водительском месте и легко представил, сколько зла ещё сотворит Навий Пастырь, если оставить его в живых.

– Таскал волк, потащат и волка, – прошептал он и направил ствол карабина на спящего. Палец напрягся, Сергей почти что нажал на спусковой крючок, но неожиданно девушка перехватила ствол и отвела его в сторону. Дикарь спал, в это время над ним Сергей пытался вырвать из рук девушки карабин. Распахнув рот в немом крике, она ни в какую не отпускала оружие. На голове у неё звенело очелье из когтей и монет, руки сплошь покрыты татуировками – нет, она вовсе не пленница, а любовница дикаря. В черных глазах дикарки сверкала мольба, смешанная со страхом. Во время борьбы она старалась не разбудить охотника, ведь тогда Сергею придётся точно стрелять. В конце концов она крепко прижала ствол карабина к своему сердцу и больше не двигалась.

– Пусти. – Шёпотом приказал он. Дикарка смотрела исподлобья и не отпускала. Тогда Сергей попытался снова вырвать оружие, но она держалась за него крепче, чем за собственную жизнь. Можно было убить её и следующим прикончить охотника, но от первого выстрела он наверняка проснётся и нападёт.

– Ладно же, – кивнул Сергей. – Пусть живёт твой ублюдок и за каждый вздох тебя благодарит.

Он потянул карабин, на этот раз дикарка отпустила, но тут же легла и закрыла собой любовника. С великим напряжением в глазах она наблюдала, как он отступает к выходу.

Сергей осторожно выглянул за матерчатый полог и, стараясь не слишком шуметь, протиснулся мимо машины. Надо было как можно скорее убираться из леса, пока стая не отыскала его следы у ночёвки.

Почти рассвело. Охота ещё не окончена, пусть главную добычу Сергей упустил. Забросив карабин за спину, он побежал по хрустящему снегу. Где-то ждала его дочь, оставалось лишь надеяться, что Егору и Василию повезёт больше.