Двоеверие

Глава 13 Самая долгая ночь

Рите многое хотелось припомнить сестре. Почему-то Олеся всегда появлялась не вовремя, как нарочно следила за ней и унижала перед сородичами. В ту пору мать в логове собиралась переселяться и совсем закрутилась без Снежки, но как увидела Риту, так и села на угол раскрытого сундука. Она расспросила, почему Рита в человечьей одежде, выслушала обиженные жалобы на сестру, всплеснула руками, развязала узел с поклажей и помогла Рите переодеться в старую затёртую куртку и кожаные штаны. Хорошо хоть не спросила, как Рита добиралась до логова. Все встречные-поперечные принимали её за забредшую в лес оседлую девку, иные сородичи ради потехи и вовсе пытались охотиться на неё. Ещё долго Рите придётся слушать насмешки от сплетников из разных стай.

Безлунной ночью она уже сидела на лёжке возле восточной границы Навьего леса и смотрела на Монастырь. Так много огней над Обителью она ещё в жизни не видела. Когда люди встревожены, они всегда зажигают свет и шарят лучами прожекторов по равнине, озаряют светом деревья и папоротники приграничья, высматривают, где спряталась Навь. Леший с ними, всё равно ничего не увидят. Лёжку подготавливали матёрые и даже в ясный день через снайперский прицел её не заметить, не то что ночью под светом прожекторов.

Под навесом из еловых ветвей дремал Казимир. Он должен был следить за крестианской общиной от полуночи до утра, а Рите полагалось следить от заката до полночи. Стены Обители под светом прожекторов казались ей золотистыми и голубыми. Рита слушала, как лают собаки и гуторят далёкие, но всё-таки различимые голоса. Некоторые она успела запомнить. Вот один резкий голос выкрикивает команды и лучи прожекторов метаются в сторону – это старый десятник хочет осмотреть холмы за равниной. Молодой голос звенит реже, но после него люди часто смеются – кто-то из крестианских новобранцев бойко шутит, с ним и ночь в дозоре короче.

Рита знала, чего боятся оседлые, но вот почему смеются? Не разобрать, если не подобраться поближе к стенам Монастыря. Шальная затея. Деянову дочь, в отличии от сына ведуньи, никогда не помилуют за нарушение черты.

Ночью свежо, дышится чисто, да и весенние ночи светлеют. Одной куртки хватает, чтобы не мёрзнуть. Но всё-таки по привычке Рита охватила колени, уперла́сь подбородком и крепко задумалась. Олеся ведёт мать и чернушку к новой норе вместе с семьями бунтовщиков – это опасно. По пути на них могут напасть преданные ведунье охотники. Если так, если мать и Олеся погибнут в дороге, то и Рите возвращаться уже будет некуда.

Интересно, если уйти в Монастырь без оружия, Егор ей поможет? Конечно, сначала придётся зарезать спящего Казимира, затем пробежать по открытой равнине, постучаться в запертые ворота, и вот она – новая жизнь: своя изба, может быть дети, хозяйство: чем-там обычно занимаются оседлые жёны? Тёплые комнаты с электричеством, запах извести, свежеструганных досок… семья без клейма предателей рода.

Рита поймала лезвием жёлтые отблески прожекторов. Крестианки не убивают, у них все кости целые и шкура не ободранная. Они знать не знают, как согнуть мужика, кто выше тебя на целую голову, в три погибели, чтобы череп оторвался от позвоночника. Никто не учил их резать из темноты, выживать в лесу, лечить раны, находить ядовитые и полезные травы, путать следы, устраивать ловушки на тропах, ловить пленников и выпытывать правду. Она знала более полусотни смертельных ударов в бою, по запаху могла отличать шатунов, крестианцев, невегласи, всебожцев, женщин, мужчин, стариков, больных и здоровых, даже вооружённых и безоружных, заговаривать диких зверей, чтобы обошли стороной, наконец, умела видеть во тьме.

Рита едва не заплакала. За одно неосторожное слово или касание она могла покалечить или даже убить – не со злости, просто она так привыкла и не знала другого. И теперь она вцепилась клыками в рукоятку ножа и глухо завыла – хоть так старалась задавить в себе грусть. Надо бы ей учиться, найти хоть крохотную отдушину, без уклада и жизни в порядках племени. Если бы только он принял её и забрал!

– Ножик ощё сожри, – раздался голос Олеси. Рита хотела вскочить, но Олеся хлопнула по плечу и усадила на место. Возле ног глухо упал пухлый узелок. Сестра опустилась на траву рядом и стукнула по навесу, так что всю лёжку тряхнуло.

– Казьмир! К стрыю иди, в новое логово, хватит валяться, аки колода! Азмь отпускаю тебя, с Риткою покараулим. Ну, нешто сдох?!

Она ещё раз ударила по подпоркам. Из-под лапника заспанно заворчали. Казимир высунулся, поглядел, выкинул сначала винтовку и уж затем вылез сам. Подбирая оружие, он ещё пробубнил что-то заспанным языком насчёт меток и потащился в лес. Вполне живой.

Олеся проводила его долгим взглядом. Всё это время Рита разглядывала лицо сестры со свежим синяком на скуле.

– Кто ж тебя таким алабышом наградил?

Олеся потрогала скулу и коротко усмехнулась. Подобрав с земли узелок, она сунула его в Ритины руки.

– Жри лучше. Мати состряпала на первом огне, дабы ты не промялась в дозоре.

Рита вцепилась зубами в тугой узелок. Олеся снисходительно наблюдала, как она добирается до ещё тёплого, сваренного на первом огне нового очага горшка каши и кислой лепёшки. Но, видимо, на лице Риты нашёлся какой непорядок. Смочив об язык палец, Олеся принялась оттирать её под левым глазом.

– Олеська, не тронь! Чего опять домоглася, аки заноза?.. Ну, буде, пущти меня! – заелозила Рита, не выпуская горшок. Олеся не отпустила, пока не закончила умыванья. Рита успела вцепиться зубами в лепёшку и загрести ложкой кашу, как вдруг Олеся вытащила из кармана кольцо. Рита восторженно замычала и, едва не давясь, схватила янтарное украшение.

– Как ты у Вольги отняла? Не давал ведь, жадён скаред! – примерила Рита кольцо и подставила его под свет прожекторов.

– Сторговалися, – вскинула Олеся плечами. Они перекинулись взглядами и обе прыснули смехом. Но Олеся радовалась не долго, лицо её стало серьёзнее, и левая рука привычно стиснула негнущиеся пальцы правой.

– Десть мне ещё раз твой нож оглядеть.

Рита, хоть и с удивлением, но протянула недавно погрызенный со злости клинок.

– Да нет же, – покривилась сестра. – Десть нож щура нашего.

Рита помедлила. Нож-наконечник она берегла пуще ока. В первый раз, когда Олеся отняла его после встречи с Егором, Рита боялась, что сестра его сразу выкинет. И на этот раз она опасливо покосилась на протянутую ладонь с двумя косными пальцами.

– Токмо глянуть. Навсегда не займу, – успокоила её Олеся.

Рита полезла за пазуху. С внутренней стороны куртки была пришита петля. Олеся взяла протянутый нож и долго крутила в руках, проверяя заточку и взвешивая на ладони.

– Я помню его лучше, чем ты, – вдруг заговорила Олеся. – Мне седьмой год пошёл, а тебе токмо третья Зима, когда нашего щура Неименная Волчица убила. Он радел за уклад, яко Гойко с крамолою радеют супротив Единения. Деян прорекал семье Влады позор. Сам же был добрый охотник и добрый…

Она осеклась. Ведь даже сейчас их семью могли умертвить: этой ночью или на утро, или на следующий день. Ведунья оторвала их от племени, отлучила от рода, отправила в логово вместе с бунтовщиками. Чего она хотела добиться? Проверить их верность, как говорила им мать, или всего лишь избавиться?

– Добрый отец, – закончила за неё Рита на наречье оседлых.

– Добрый отче, – кивнула Олеся. – Тебя любил, мать любил – всех нас кормыхал. Не забыла сего – с малых Зим добро помню. В Чертоге Деян был вожаком, на крамолу за ним пошли смелые Волки. И матери надо было зарезать себя, когда бунт не вышел, да она оробела. Опосля мне рассказывала, что тебя, трёхзимку, увидала и побоялась сгубить – тем и себе и нам долю выбрала. От добычи с охоты нам малых крох не бросали. Влада так всем наказала: «Ежили голодны, пусть земь жрут!». Ты не знашь, а коли мать бы нас, как чернух, отдала, ей много сулили. В зенки вцеплялась таким, белой злобою билась. И её били, в лицо харкали, нарекали израдицей, покуда я не взросла. Накормыхала вас не хуже Деяна, охотником в Чертоге означилась. А ведунья меня поклонила на смерть с пятью матёрыми на север пойти. Вий тогда подсобил, я отбилась от мести и сдюжила. Силой, кровью в набегах за тринадцать Зим поднялась вожаком. И покамест ни словом, ни заботою Владе не навредила: живы, да и на том слава Роду. А она поедом ест, зенки бесстыжие у неё злобой светятся, токмо на меня поглядит. Сплавила нынче к крамоле.

Рита замерла с куском лепёшки в руках. Олеся никогда не жаловалась и сейчас говорила Правду, как должное, что положено знать. Строгая, ничего не понимающая Олеся, кто не упускала случая задать взбучку за малейший проступок, оказалась сейчас ближе для Риты, чем когда-либо прежде.

– К Зиме выйду из стаи, – неожиданно объявила она. От удивления у Риты отпала челюсть.

– Ты?!

– Да, хватит, набегалася. Коли не буду охотницей, так и ведунья от мести отступится. И тебя в стае быть не должно. К Зиме мужей сыщем, да на красную нить судьбу перевяжем. Вестами заживём, как Девятитрава по Родовой Стезе наставляла. Дай руку свою оглядеть.

Рита, не опомнившись, протянула ей руку. Олеся задрала куртку и нашла на запястье посеревшую от грязи нить. Эту метку срезали, когда молодняк находил себе пару на Ночи Костров. Олесе было двадцать пять Зим, Рите двадцать один – по меркам Навьего племени они давно перестарки. После того, как предал отец, старая Мать-Волчица решила, что лишь по истечению семнадцати Зим они смогут выйти замуж и уйти из охотниц. Но кто же мог знать, что дикая лесная воля так полюбится Старшей Олесе и Младшей Рите?

– Да за кого ж ты собралася? – очнулась Рита.

– На кого очи глянут. Токмо не из крамолы. От семьи одного израдца две честные семьи прибудут – сие роду угодно, матери ладно, ведунье потребно.

– А мне не потребно! – Рите бы сейчас седеть молча и как-нибудь потом выкрутиться от замужества, но стало обидно до слёз. Растирая рукавом щёки, она запричитала. – Ни один мне не люб. Не хочу так, лучше в набеге подохнуть, чем кажный год маяться стельной коровой. Не делай так, Олеська!

– Для тебя и делаю! – ощерилась Олеся. – Меня, верно, погубят Зимой, коли не брошу Чертог, тогда и тебе жизни не будет и мати. Затянулася твоя вольница! На рассвете ступай к Сиверу, прореки, ще решили. Думай до света, кого из племени хочешь в мужья, дабы при Сивере огласить, не то не поверит.

Олеся выждала, когда мимо пройдет свет прожектора, кинула Рите нож, поднялась и пошла в сторону леса. Рита с яростью схватила горшок и метнула вдогонку. Горшок разлетелся о древесный ствол, на сосновой коре осталось дымящееся пятно каши. Олеся так и ушла в лес, ни разу не обернувшись.

– Так и рви себе пузо на куёлду каку, дабы тебе кажный год двойню рожать, дабы ты в своей норе упласталася! – засипела ей в спину Рита. – Пущай лешак тебя сухосношит, коли вестою любо, язви тя в душу!

Со смертельной обидой Рита отвернулась от леса и снова поглядела на Монастырь. У неё и в мыслях не было думать ни о ком другом, кроме одного парня. Но не ходит он ни в одной Навьей стае: он там, за каменными стенами, где сыто, где тепло и спокойно, где каждый дом самосиянным светом наполнен. Наверное, он сейчас спит – сильный, добрый, красивый, к нему душа тянется, без него тоска, сердце мучается. И уйти к нему за монастырские стены нельзя. Как бросить семью, что и так носит клеймо отступников?

Рита закусила рукав, чтобы было не слышно, как она всхлипывает. Олеся нарочно оставила её одну, наверно, испытывает сколько в ней Совести и не сбежит ли она к крестианцам. Может быть Олеся прячется сейчас между деревьев и снова приглядывает? Сквозь слёзы прожектора казались Рите лучистыми солнцами. Краем глаза она заметила тень на равнине: может мерещится? Вот тень шелохнулась и потрусила в сторону леса, избегая света от Монастыря.

Рита сунула нож за пазуху, подобрала автомат и покралась тени наперерез. В животе разгорелось пламя новой и, наверно, последней охоты. Если остаток жизни придётся мыкаться вестой в норе, то сегодня она вдоволь потешится, насладится лёгкостью своего бега, вольным воздухом поздней ночи, надёжной тяжестью автомата и страхом последней пленённой добычи.

*************

Мертвецкая нисколько не напугала Егора. Прав был Серафим: «Своих покойников чего бояться?» Крещёные люди и после смерти чисты, а язычники, дай Бог, упырями не станут. Из подземелья выводил тайный ход: один из многих под старой Обителью. По узкому кирпичному тоннелю надо было идти, пригибаясь, тянулся он на добрых двести шагов и выводил за наружные стены. Когда-то Монастырь строился крепостью, а какая же крепость без тайного лаза? Егор подсвечивал себе путь фонарём, тоннель оканчивался ржавой дверью. Он потушил лампу, подналёг на железный створ и с усилием отпер. На пороге Егор прислушался: нет ли снаружи кого? Но нет, дышала безлунная ночь. Призрачно-жёлтые лучи света длинными рукавами тянулись до самого леса.

Он набрал воздуха в грудь, надёжно закрыл дверь за собой и как можно скорее поспешил к тёмным деревьям. Короткими перебежками, приникая к весенней траве, он миновал открытое поле. Должно быть ему повезло, снайперы на башнях не выстрелили, иначе наверняка бы поднялась тревога на стенах. Выбраться из Обители – дело опасное, но понятное, зато теперь перед ним стеной вздыбился нехоженый Навий лес.

Под могучими соснами и елями тишина ещё глубже. На первом же древесном стволе Егор разглядел знак Мара-Вий – предостережение людям, что здесь начинаются границы подземников, и любой, кто зайдёт в их владения, непременно раскается.

Егор мог защититься лишь увесистым кошелём, примотанным шнурком к запястью. Ударишь таким, то, пожалуй, можно и зашибить, но Егор взял кошель не для схватки. Он двинулся через лес мимо знаков, под ботинками зашуршала лесная подстилка и затрещали сучки́. Он без стеснения ломал ветви и даже корил себя, что оставил фонарик. Зачем ему красться, когда он сам ищет встречи? Главное не получить выстрел в спину, успеть сказать хотя бы два слова, найти того, кто сможет выслушать.

Время тянулось, ничего не случалось. Неужто за ним никто не следит? Невидно троп. Егор то и дело натыкается на плотный кустарник и поворачивает. В ночной темноте он не лучше слепого котёнка, хотя забрёл дальше любого из Волкодавов. Тишина обольщала. Будь хоть трижды уверенным, что остался с природой один на один, но сама природа как раз за тобой наблюдает. Ты чужак, ты выглядишь и пахнешь иначе, чем дети дождя, воздуха и земли. Пусть ты осторожен, но на первом же шаге нарушил неписанные порядки обитателей чащи. Древний лес уже поглотил тебя. Когда его дети немного привыкнут к твоему шуму и запаху, ты тоже превратишься в добычу.

Егор остановился и огляделся в поисках хотя бы намёка на засаду или погоню, но ничего: собственное дыхание и стрёкот сверчков. Он шагнул дальше, удар сзади повалил его на колени. Откуда-то за спиной оказался живой человек! Из памяти начисто вылетело, что он хотел заговорить первым. Руки скрутили, слова застряли где-то под кромкой ножа, прижатого к горлу.

– Я безоружен!

На голову натянули мешок, запястья перекрутили.

– Я из Монастыря! – лихорадочно пытался он объяснить. – Отведи меня к ведунье, я пришёл договориться! Там, на руке, кошелёк с серебром. Ради серебра вы грабите языческие караваны, вам нужно много, я могу дать!

Он частил и совсем не так убедительно, как надеялся. Из Егора потоком лилось всё, что рождал перепуганный ум. Страшно до дрожи, что прямо здесь и сейчас его просто зарежут. Врезали по лицу. Егор не ожидал тычка и свалился на землю.

– Не убивай! – застонал он с мешком на голове. Ледяное сердце упало в живот. Он слышал к нему подошли, вдруг задрали мешок и крепко поцеловали. Егор невольно отпрянул, его прижали рукой за затылок и облизнули смоченным в крови языком. Мешок стянули с лица окончательно, Егор увидел перед собой охотницу Нави, спасённую им два года назад.

– Здрав буде, – расцвела она в клыкастой улыбке и тут же поправилась со смущением. – Здрав-ствуй.

– Здравствуй, – ошалел Егор, не веря, что видит Риту. Она просияла, как будто они разговаривали волшебными словами, но вот нахмурилась, силясь что-то сказать.

– Я тебя ждати… ждала. Одва… два году-года. Ты смелый, приде, пришёл ко мни, мне сюды… нет, не так, – она потёрла лицо ладонью, словно выжимала из себя правильное и опасалась неправильного, подтянула его за грудки и прижалась лбами. Рита потёрлась носом об его нос и, блаженно улыбаясь, спросила.

– Я тобя люблю, а ты… сможешь любить такую, как я?

Егор не знал, как лучше ответить. Вместо смерти в лесу он повстречался с давно потерянной девушкой. Карие глаза Риты сверкнули во тьме, она поцеловала его ещё жарче, ещё дольше чем в первый раз. Но внезапно прижала голову Егора к груди и застыла. Рита прислушивалась и смотрела куда-то за ночные кусты. Не время и не место для пылких свиданий. Она отпустила Егора и поспешила развязать ему руки, знаками попросила идти за собой. Чудом окажется, если его заметила только она. Бесшумно ступая в подлеске, Рита повела его в сторону, откуда пахло рекой. Пока не минула ночь, у них ещё оставалось время.

*************

В автокорпусе торопились подготовить машины. Два броненосца и две автоцистерны снаряжали припасами, подкачивали камеры в шинах, в который раз разгоняли двигатели. Пять других машин автокорпуса по приказанию Сергея оснастили новым оружием. Внутри их корпусов смонтировали баки с насосами, на клёпанные башенки установили маски под новый калибр. Работа затянулась далеко за полночь, мастера поспевали к сроку и даже не заикались об отдыхе. Автомеханики проверяли машины от днища до крыши, чтобы конвой прошёл долгий путь от Монастыря до городов на востоке без серьёзных поломок вернулся назад.

Настоятель пришёл в автокорпус за полночь, когда в боксах не ждали, проверить работу и отвлечься от раздумий о Дарье. Подземная Мать, по разумению Сергея, истинный корень зла. Годы лишь укрепили его прошлые обиды и страхи. Если Навь обрушится на христиан, он во всём будет видеть злую волю ведуньи и желание вырезать Монастырь до последнего человека. Пусть раньше они могли доверить жизни друг другу, но теперь он не повернулся бы к ней спиной.

Даже возле запущенных и пышущих жаром двигателей механики трудились в верхней одежде. Пусть весна потеплела сильнее прошлой. Близились времена, когда людям Края придётся сойтись, значит выяснить, кто из нынешних общин всех сильнее, кто будет править и во что будут верить выжившие оседлыши.

На всех известных и неизвестных Сергею землях он хотел видеть крест. И не просто хотел – оружием, золотом, проповедью добивался. Это был его мир: мир Крещёного Волка, он заслужил Край не меньше, чем сребролюбивая Берегиня или темноверная Навь. Сколько бы сил не накапливала Пераскея, сколько бы диких племён не собрала в подземье ведунья, он не отдаст Монастырь. Обитель – его наследство. Хотя бы для самой сильной из дочерей.

Сергей обошёл боксы в поисках Жени. Он задержался у автоцистерны, совсем недавно поставленной на колёса. Круглобокий танкер радостно скалился на людей рёбрами радиатора и таращил две круглые добрые фары. Невдалеке лежал подготовленный к установке каркас. Рейки должны приварить и обтянуть брезентом, чтобы кузов машины выглядел издалека, как обычный грузовой тент. Рейки перебирал главный автомеханик. Как и любого умельца, Сергей знал его в Монастыре.

– Здравствуй, Семён.

Сухопарый мужичок обернулся и сдёрнул шапку.

– И тебе здоровьица всякого, владыка. Али ищешь кого?

– Евгению.

– Так ведь она с моими ребятами ящик какой-то со склада поволокла, в сад унесли, побросали работу, измыслители. Никому говорить про то не велела, разве тебе.

Сергей поблагодарил Семёна и вышел во двор. Несмотря на поздний час работала кузница, из конюшен доносилось ржание лошадей. Темнота не мешала при генераторном электричестве. Но какие-такие дела нашлись у Евгении в саду?

Со стороны автокорпуса сад отгораживался чугунной оградой, перемеженной кирпичными колоннами, и примыкал к северной стене Монастыря. Издревле здесь выращивались лечебные травы, на клумбах цветы, хитрая паутина дорожек выводила на прогулочное кольцо посреди сада. На кольце можно уединиться, встретиться с кем-нибудь с глазу на глаз для укромного разговора или обдумать особо важное дело. Теперь же сад перепахали в громаднейший огород с длинными грядками для овощей, теплицами из старых оконных рам и хранилищем для компоста. Вместо газона – картошка, вместо дорожек – боярышник, малина и можжевельник, вместо погибших фруктовых деревьев – рябина и жимолость. Но прогулочное кольцо трогать не стали, оно хорошо помогало добраться из центра в любую часть ширящегося огорода.

В саду работали днём. Трудницы взрыхляли почву к будущем засеву, убирались на грядках, проверяли и подготавливали запасы семян. Трудники вскапывали огород, чинили лопаты и грабли, растягивали сетки для огурцов и подвязывали кустарники. Где-то меняли лопнувшее стекло в теплицах, где-то земля оттаивала слишком поздно и её приходилось отогревать, как делали в Аруче: поджигая поленья и присыпая ещё горячей золой. Но и теперь, в саду никого нет, а ворота стоят приоткрытыми и над тепличными крышами мерцает зарево. Сергей пошёл между баков со стаявшей водой, длинных сараев с инвентарём и пустых грядок. Ближе к прогулочному кольцу он ощутил пульсирующий гул. Стёкла в тепличных рамах подрагивали, лицо и руки у него начало покалывать.

За теплицами высились лампы с треногами. В центре кольца топтались механики у раскрытого ящика. Похоже, они закончили ту работу, для которой их оторвали от дел в автокорпусе. Женя сидела на опрокинутой бочке перед шестью воткнутыми антеннами. Штыри вытянулись в тёмное небо. На коленях у неё лежал чемоданчик с компьютером, от защитного корпуса ниспадали серебрённые провода. Каждый провод тянулся к антенне. Женя щёлкала кнопками, верхние части штырей вытягивались и втягивались обратно, отчего антенны казались живыми.

Это антенны гудели. Смотреть на них – всё равно что грызть лёд, даже зубы заныли. Сергей поборол неприятное чувство и вошёл в круг к механикам. Мастера сняли шапки и слегка поклонились. Женя отложила компьютер и встала отцу навстречу.

– Вот что вы откопали на Старом Кладбище? – спросил он.

– Верно. Шесть антенн с терминалом контроля. Нигде в Крае такой старой техники больше нету.

– И для чего она нужна?

Женя бросила быстрый взгляд на компьютер, потом на мастеровых. Сергей понял её и велел трудникам отойти поодаль.

– Это приёмник сигнала и ретранслятор, – тихо сообщила она. – Стоило подключить, как сразу перехватился зашифрованный пакет данных. Их принимает и обрабатывает терминал, но доступа к содержимому у меня нет.

Она показала серо-зелёный дисплей компьютера. Поверх жёлтых строк, Сергей увидел окошко. Окошко требовало ввести пароль доступа и логин.

– И что же тут? – спросил он.

Женя пожала плечами. Самое тихое и укромное место в Монастыре послужило ей полигоном для испытания загадочного устройства.

– Нельзя, чтобы кто-нибудь узнал о штырях, где мы спрячем их, – сказала она. – На контейнере солярный символ. Он – наследие Серой Орды. У Повелителя были машины, что могли сжечь целое войско. Для чего ему ретрансляторы? С кем он связывался? Это ещё ведь и передатчик. Мы могли бы посылать сообщения, хотя все другие сигналы глушатся хмарью. С передатчиком можно попытаться связаться с дальними землями Края. Только вот ключ я подобрать не могу.

Сергей с опаской поглядел на штыри и компьютер. Даже самая мощная радиостанция не могла работать при хмари дальше двух километров. Новости между общинами передавались караванами и ходоками.

– А он точно работает?

– Работает. Но без доступа его не использовать, – с сожалением ответила Женя.

– Тогда выключи его и разбери поскорее. Если нам известно, какое войско у Берегини, значит и она знает, сколько у нас людей в рати. Чужие глаза и уши везде. Не хватало ещё, чтобы и это ей помогло. Где ты прячешь контейнер?

– В хранилище под автокорпусом. Туда не многие ходят.

– Кто ещё знает о ящике?

– Только я и Егор… ещё Василий и Волкодавы, которые мне на Кладбище помогали.

– Василий человек свой, он язык за зубами держать умеет. А вот с остальными поговори, чтобы нигде не трепались. Ящик перенесём в келейный подвал, там будет надёжнее.

– Он очень тяжёлый. Нам вдвоём его не дотащить. Придётся снова звать трудников. Сглупила, отче, показала им ящик…

– Надо Егора позвать, – подумал Сергей. – Вместо понесём и спрячем его под кельями.

– Верно, только искать Егора времени нет, – скользнула глазами Женя. – Он может быть где угодно, в арсенале или в трапезной перед сном. Мог уйти и к воротам – перед рассветом хотел охрану проверить. Дома его не застать. Пока ищем… лучше доверься мастеровым. Для надёжности я терминал отделю и в своей комнате спрячу. Без него ретрансляторы всё равно бесполезны. Даже если кто-то найдёт, то не включит.

Женя выдернула из металлического чемоданчика провода, закрыла крышку и защёлкнула откидные замки.

– Евгения…

Она обернулась и заметила поданный им из кармана платок с бахромой.

– Негоже ему в руках у подземников быть.

Женя бережно приняла платок, внутри Сергей кое-что завернул. Она осторожно расправила плотную ткань, открылась тетрадь в чёрной обложке.

– Господь надоумил отдать, – ответил он на благодарный взгляд дочери. – Прятать знания о Городах, когда они могут понадобиться, не разумно.

Женя заметила и вложенные в тетрадь листы. Простым карандашом Сергей разъяснил на них символы из рунскрипта.

– Читать уж не стал. Тяжело, да и под землёй, когда к Нави попадают невольники, язык сильно меняется. Если живёшь бок о бок с людьми по кровавому договору, то чаще приходится по надземному говорить. Эта тетрадка написана очень древним языком. Чем дальше листаешь, тем сложнее рунскрипты становятся. Если хочешь, попробуй разобрать их сама. Пусть время скрасит.

– Да, по дороге на восток что-нибудь переведу. Спаси тебя Бог, отче! – заулыбалась Женя и прижала тетрадь к груди. Голубым материнским платком она укутала плечи. – Странно, наверное, с ним мне спокойнее. Будто ангел-хранитель стоит за плечом.

– Ангел-хранитель всегда рядом с тобой. – Сергей указал взглядом на небо. Верхний мир, безмятежный и вечный перемигивался едва заметными через хмарь звёздами. – Вера – твой ангел хранитель. Ни мать, ни Бог в беде никогда не оставят.

– И Дашутку? – вырвалось у Евгении. Сергей опустил глаза и тоскливо покачал головой.

– Всякое горе воздаётся по грехам нашим. Когда тебя в конвое схватили, мы всей общиной молились, чтобы Господь тебя сохранил и горькую чашу пронёс. Он и спас. Дарью же… – Сергей потупился и сурово свёл брови. – Её отмолить будет непросто. Мы всё сделаем, что позволит нам Бог. Но она пошла по пути тёмному, с которого срываются в бездну, и пока с него не свернёт, пока не покается во грехах – никогда не спасётся. Не из-за того она до сих пор у ведуньи, что мы её не спасли, а из-за того, что грехи ко злу тянут.

– У зла она сейчас в лапах и в греховность её я не верю. Мы все больше грешны, не доглядели. Получится порожние норы взорвать, чтобы Навь в приграничье не собиралась, и пленных подземников обменять на Дашутку?

– Иного выхода у нас нет, – поглядел Сергей в сторону Навьего леса. – Иначе без большой войны не обойдётся. Ведунья поймёт: мы сделаем это за нарушение черты. Но лишь тогда Дарью отпустит, когда держать невмоготу станет.

Он повернулся и велел трудникам разобрать ретранслятор. Пока не минула ночь, следовало отнести контейнер под кельи, чтобы никто не увидел.

*************

Сивер знал, что Влада не спит и ждёт от него новостей. В логове он нашёл строгий порядок, яркий огонь очага, на столе серебряные башенки с ровным числом монет в каждой. Сундуки крепко заперты, замки навешаны ровно, склянки на полках расставлены нисходящим рядком. Сирин не дремлет в привычном углу. Значит порядок Волчица наводила сама.

Влада поджидала на лёжке, сидя в своём лучшем наряде: замшевых брюках и рубашке из шёлка. На руках, в ушах и шее Волчицы поблёскивали рубины. Голубые огоньки глаз сверкали в тени. Сивер без всяких вопросов взялся рассказывать, как довёл соньму до логова, и как Гойко ударил Олесю, но пытался списать всё на «колдунов», растворившихся в воздухе. Сивер не верил, пусть и послал Навью Стражу на поиски. Никаких следов не нашлось.

– Где Яр? – спросила Влада.

– Не ведаю.

– Дикость его не сыскал?

– Нет, Свиря не видел. Завтра сыщу.

Влада прикусила напомаженную алым губу и смолчала. Нехорошо. Она к чему-то готовится, как наведённая на цель винтовка.

– Тень мою не видал?

Сивер покосился на угол. Лёжка Сирин за очагом заправлена добрым одеялом. Поверх лежат четыре ореха и сушёные ягоды. Не хорошо.

– Они рядом, Сивер. Почти пришли, – донеслось из тени лёжки. – Сядь ко мне.

Он отстегнул топоры и заметил, на его месте лежат переплетённые кожей лезвия, тупой старый нож и оберег с извилистыми лучами. Влада сгребла барахло и засунула в ближний сундук. Сивер опустился с ней рядом. Она опустила голову на его широкую грудь. От бусых волос пахнуло людскими духами. В тишине будто зазвенела струна. Сивер обнял её напряжённое тело, желая согреть.

– Будь со мной, Сивер, – заклинала Волчица. – Ще бы со мной не случилося, ще бы не сделалося, будь всегда. Ще бы я не сотворила…

– Всегда буду, – в который раз за прошедшие годы пообещал Сивер: её муж, её первый охотник.

– Даже если сородичей на смерть поклоню? – подняла Влада голубые глаза, как две искры в отражении озера. Услышь эти слова кто другой, ей бы не удержаться над племенем. Но его Волчица – не простая ведунья. За ними великое дело, она предвидит ужасное будущее, и никто не должен мешать.

– Охотники на сородичей ножи не подымут, – предостерёг он.

– Не прольют ножи родной крови. Коли сделаешь тако, аки велю.

Влада села к нему на колени, охватила руками затылок.

– Смерть к сородичам подпусти. Ты со мною?

Он перевернулся на лёжке, и Влада очутилась под ним. Кровавый поцелуй, треск одежды и первые ласки служили ответом. В объятьях своей Волчицы он не думал о смерти, что ещё не явилась к ним в лес. Их костёр горел глубоко под землёй. Они зачинали Счастье.

*************

Свечи на ящиках прогорели, и Яр зажёг новые. Он давно ничего не ел, но много пил. Обнажённое тело покрылось крупными каплями пота. Интересно смотреть, как ползает по дощатому полу надземница и скребёт вокруг себя мелом. Мелкие руны расходились так далеко, насколько дотягивалась вытянутая рука. Дарья нашёптывала и всхлипывала молитвы, к рунам покрупнее она прибавляла мелкие, чтобы ни одного пустого места не оставалось.

Спрятанная под землёй одержимая. Яр видел такую в племени Кузнецов. Но даже прикованная цепями девяностозимняя старуха не могла прозревать его будущего. Он подошёл к кругу. Неосторожно ступили на знаки, и Дарья замерла с куском мела в руках. Яр нарочно шаркнул ногой и растёр.

– Не трогай! – плаксиво закричала она и бросилась заполнять промежуток. Яр наступил ей на руку, она закричала от боли. Он наклонился и ладонью продолжил стирать её труд.

– Пощади! Не пускай его ко мне! Богом молю, изверг! – билась она привязанной к столбу ногой. Яр нарушил порядок и разомкнул круг. Она изогнулась, зелёные глаза вытаращились от ужаса в тёмный угол.

– Нет! Пусти! Надежда моя Богородица, помилуй меня! Приятелище сирых и странных предстательнице, скорбящих радосте, обидимых покровительнице… отпусти, сучья тварь! Руку-у! – последний вой вылетел из неё страшным голосом, будто Дарью стошнило. Она зацарапалась, билась, кусалась заточенными зубами. Яр скрутил её и держал, выслушивая поток грязной брани, выкрики о его матери, проклятия для целого рода, но из волны оскорблений и клеветы проблёскивали крохи истины о его скором будущем. Крестианский заморыш изрыгала ту правду, какой не могла рассказать ни одна Навья ведунья.

*************

Свирь и Вольга разошлись. Яр не велел им сторожить нору, каждый из Навьих Рёбер был волен идти, куда хочет. Вольга, позвякивая добытыми рясами, побрёл куда-то к реке. Свирь с похабной улыбкой выскочил из норы и умчался к Монастырю с окровавленной тряпкой. Возле спуска в нору Сава остался один. Яр был их Пастырем, он вёл их к добыче и угадывал желания их Волчьих душ. Но теперь он отпёрся и мучил в норах надземницу. Сава слушал, пока она не перестала кричать.

«Знать-то умаял…» – вздохнул сын чернушки. Матёрые охотники сказывали, что разъярённые в бою Волки срывают ярость на пленниках, и тем тушат безумие дикого Зверя, иначе сами впадут в Белую Ярость и набросятся на сородичей. Сава украдкой ощупал вырезанные на соседнем сторожевом камне руны. По слухам, на них вырезались заклинания и против сошествия в логово Чёрных Душ. Но скорее уж сами сторожевые камни заговорят, чем Сава что-нибудь прочитает. Тут нужна ведунья наука, а в стаях её не преподают. Уж точно не в такой стае, где в вожаках ходит Яр.

Краем глаза Сава заметил шевеленье в лесу. Он отвлёкся от камня. Ничего. Тёмная решётка сосен и курчавый подлесок темнеют в ночи́. Но даже если привиделось, он должен проверить. Сава встал, взял оружие наизготовку и покрался за привидением. По пояс в растущем папоротнике он оглянулся и увидел под сосной тусклое сияние очелья с клыками и серебряными монетами. Сирин притаилась в траве, надеясь спрятаться в папоротнике. Но не уходила. Она присматривала за норой, ждала, когда Сава тоже уйдёт за остальными.

– Певунья, – едва слышно окликнул Сава. И почему так назвал? Сам не понял. Сирин подняла голову. Недоверчивые чёрные глаза напряжённо смотрели в ответ. Он закинул оружие за спину и осторожно подкрался, нечто и вправду Сирин могла вспорхнуть из папоротника и улететь. Опустившись рядом в траву, он сказал.

– Не тужи, жива твоя крестианка. Ещё недавно жалобилась, причитала под земью, а порой всё равно что аркуда рычала. Коли надоть тебе, подсоблю. Токмо нож на нож с Яром негоже, и ведунье нельзя донести – в плен возьмёт крестианку. Надоть третьего нам на подмогу.

Сирин прожгла глазами. Не будь он её другом – ни за что не доверилась бы. Сам только понял, что против Яра пошёл. Но вдруг ночная Певунья прячется совсем не затем, чтобы выручить крестианку, а приглядывает за норой ради Яра? Сирин вскочила, отбежала за куст акации на три шага и обернулась. В глазах сверкнул чёрный огонь. Нет, Сава не ошибался, она и вправду хотела спасти надземницу, по сочувствию ли, или из ревности, но стремилась вызволить её от Яра.

Повернувшись на месте, она бросилась в лес, и папоротники заколыхались от разодранных юбок. Пока не минула ночь, нужно успеть отыскать подмогу, хотя бы кого-нибудь, кто согласится пойти против Яра.

*************

Как змея извивается и скользит в ночной темноте, так и Кривда несёт свои воды с северо-запада на юго-восток, от леса к бескрайним степям. Степи… Егор слышал о них от самых смелых и отчаянных караванщиков. С приходом Оттепели дороги оттаяли и пришли вести с юга. После Обледенения в степях выжили люди, кочевники и магометане. Оленеводы выпасали стада и блюди свою древнюю шаманскую веру. Но их вытесняли те, кто возносили хвалу Единому Богу, у которого девяносто девять имён и великое нетерпенье к язычникам. Горганский Бейлик – о нём христиане мало что слышали. Гораздо больше знали всебожники, постоянно терпевшие набеги от магометан.

Пускай река течёт к ним, пусть увидит, как живут люди в степи, что запретно у них, а что праведно, и какая дорога ведёт их к снам или яви.

Рита повернулась на лёжке невдалеке от реки. Над сухой подстилкой темнел старый навес. Одной ладонью она нежно трепала Егору волосы, другой бережно ощупывала лицо, будто не верила, что он – правда. Егор перехватил её руку, она прильнула к нему и ласково поцеловала, воскрешая их заветную ночь после лунной охоты. Рита томно нашёптывала, что видит себя юной Лелей в объятиях Ярилы и не хочет пускать себе кровь, не хочет подстёгивать страсть, подчинять его силой, или наоборот – подчиняться.

Кто скажет, что любви всё покорно, забудет, что любовь весьма разная. Любовь зверя – в страсти и плотских утехах, любовь человека в самозабвении.

– Обожди, Рита. Стой, – отклонился Егор, начиная тонуть в её жарких объятиях. Подземница потянулась за ним, карие глаза жадно искали ответа, что случилось не так.

– Однажды я согрешил и любил тебя, без всякого благословления.

– Яко же можно мыслить, ще любовь – энто грех? – усомнилась подземница. Взгляд её вдруг похолодел. – Може у тобя в сердце иная зазноба, из крестианок?

Она хотела подняться, но Егор удержал её за руку и притянул. Рита немедля поймала его губы своими, и они снова начали целоваться.

– Погоди. Нет у меня никого. Любовь до сих пор не нашёл, – оторвался Егор. – В голове стучит, кружится, когда о тебе вспоминаю. Не забыть тебя, будто чем опоила, опутала.

– Нет, сие не ворожба! – дрожала Рита с пылающими щеками. Егор не спешил, будто пахарь, кто понимает, в чём даровитость терпения, а не охотник, кто одним ударом пронзает добычу.

– И у меня, егда мыслю о тобе, пальцы колет, истома берёт, ретивое ноет. Без тобя, аки в Зимнюю ночь – хладно и люто, а ты далеко, свете златой, мой желанный, мой вольный, мой ладный!

С каждым словом Рита целовала Егора. Он всё пытался поймать её губы, но те ускользали, он целовал её в шею и плечи, в глаза, наслаждался теплом обнажённого тела в прохладную ночь. Голову вновь наполнил жаркий туман, и Егор через силу отнялся.

– Нет, сейчас не могу.

Рита прижала палец к его губам. Она рисковала не меньше, не взяла его в плен, не привела на дознание к ведунье. Если между ними теперь преступление, то безвинной она уходить не хотела.

– Не робей. Мы оба… нет, тако не правильно. Но неважно, пущай так и будет, – старалась сказать она по-людски. – Аже в племени Волчицы с надземцами сходятся, коли в роду недостаток мужей. Не брать то, ще нам Среча даёт – суть не мудро.

– Темно это, погано… – ответил Егор, тяжело поведя головой. Улыбка на лице Риты погасла. Егор поспешил развеять её смятение. – Пусть так, но не по-нашему это, не по-монастырски. У нас в браке муж и жена, как единое тело живут. Церковь внутри семьи своей строят, благую и прочную. Для нас в браке честность и мудрость, и чистота с велелепием. Нельзя собой торговать за корыстную выгоду, пусть и для выживания.

– Расскажи мне поболе, аки любят в Монастыре! – вынула Рита из-под рубашки Егора металлический крестик и принялась рассматривать его на ладони.

– С чего начать?.. – растерялся Егор и ненадолго задумался. – Пусть с того, что по осени, когда листья желтеют, и закрома Монастырские полнятся житом, мы сватов посылаем к любимым. Ежели все согласны, а родителям и невеста, и жених по душе, тогда и свадьба играется. Сыто всем, вольно, пир горой из того, что Бог людям послал. Невеста в доме у жениха остаётся. Он загодя тепло строит. Всей артелью работаем, как друзья и единоверцы ему помогаем. Но если тепло не готово, любовь ведь бывает нежданной и ранней, тогда молодая жена у свекрови и свёкра живёт. Зимой тесно в тепле в две семьи. Непременно надо построить своё тепло летом, потому Слобода разрастается.

– Ведомо мне сие. Кажная изба крестианская нами посчитана, где и сколько людей в тепле нарождается знаем.

От этих слов по душе у Егора пробежал холодок. Конечно, Навь следила за Монастырём. Но никто не догадывался, как хорошо она знает про дела в христианской общине.

– Сколько добра к вам откуда идёт, где едите и снедь сберегаете, где вода копана, куды машины поехали – всё ведунье доне́сено.

Рита заметила, как посуровело лицо у Егора.

– Да не страшися! – засмеялась она. – Осемнадцать Зим мы считам, а до сего дня живём мирно. Есмь черта по кровавому договору, она от лиха нас сбережёт.

Стараясь его успокоить, Риса потёрлась носом об щёку и зашептала ему на ухо.

– В самую жаркую ночь, кою избирает ведунья, костры распаляются. Подземная Матерь платком рамена укроет, нам добро проречёт, да требы у капи возне́сет. Ступит с песнею хоровод у костра, противосолонь, солнцем мёртвых. Друг дружку весты за руки держат, кажная подружницу пуще себя бережёт. Молодцы под приглядом матёрых силою меряются. Ножи да огнепалы возложат к Перуну. Какая есмь сила в руках, тот и первый пойдёт из круга весту таскать. Иные дальше ратаются: кто второй, а кто третий. Хоровод к охотнику спиною идёт, на костёр весты смотрят, а Волк знай собе выбирает. В круге страшно: може он тобя заглядел? Нет, сызнова круг зачинается, сердце торкает, дышать страшно. Охотник весту из круга хватает! Три раза тащит! Коли не люб, так подружницы рук не разомкнут, кричат голко: «Навь тащит!». Ежели три раза крикнут, а охотник не вырвал – уходит: не до́был собе жену. Станет из первых последним. Но коли уж вырвал весту, то тащит возлюбленную к костру, подальше от игрища. Там и любовь свою крепят. Ночь идёт, тает круг, голосов в песне мало. Руки уж не подружницы держат. Коли в племени с кем кологотилася, так и бросят в объятия негожему. Да и не всякий год охотников вдосталь, егда меньше круга. Коли веста их хоровода не отомкнулась – хоть умри со стыда! Не одному охотнику не залегла в сердце, никто не добыл! Вот и мыслишь, на коего перед Ночью Костров подружницам нашептать, егда тобя из круга потянут, дабы руки отняли и не противилися.

Она поцеловала Егора. Солоноватым и долгим показался ему поцелуй. Когда же Рита прервалась, спросила.

– Ты бы вырвал меня из круга? Отринул от племени?

Егор знал, как надо ответить. Но ответ этот – лживый. Не на смотрины он к Нави пришёл, не за сверкающими глазами охотницы, а вызволить из подземного плена Дашутку.

– Сил бы не пожалел, вырвал бы тебя из круга, – так крепко, как только мог, стиснул он Риту, чтобы поверила. Она – его ниточка к Нави, мостик между миром людей и подземников.

Рита в его руках задрожала. На миг Егор испугался: подземники слышат ложь! Она едва проговорила.

– Я… тебя люблю. Ты сможешь любить такую… как я?

Слова, с трудом сказанные на оседлом, звучали как никогда чисто.

– Я тоже тебя люблю, – поцеловал он Риту, лишь бы скорее укрыть глаза. Она доверчиво поддалась. Егор заставил себя поверить, что никого дороже Риты для него нет и не будет. Её пальцы легли к нему в руку и крепко сжались, будто желая к нему прирасти. И он почувствовал перстень. Егор знал его – серебряный перстень со вставкой из янтаря. Он сам торговался, приценивался и выменивал его для Дашутки!

– Откуда у тебя перстень?

Рита не понимала, будто не её кольцо вовсе, но вот досадливо фыркнула.

– Родичем даренное. Баское колечко… Аки же ты углядел? Ще, любо тобе?

– Это девчонки кольцо, которую из общины украли. Нарушили договор и выкрали дочь Настоятеля! – Егору не верилось, что подземница ничего не знает об этом. – Кто тебе его дал? Моя племянница? Она жива? Где?!

Рита повторила про себя его торопливую речь, смысл не сразу дошёл до неё, но затем её будто ошпарили.

– Навьи Рёбра полонили дщерь Настоятеля?! Сие в роду не известно. Мать-Волчица не знает! Опосля набега Яр Счастьем ни с кем не делился.

– Так ты не видала её! – воскликнул Егор. Последняя нить надежды рвалась. Рита зажала ему рот ладонью, чтоб не накликал беды.

– Дознаюся, коли надоть, крестианку сыщу. Яко ей будет имене?

– Дарья. Ростом ниже твоего, волосы чёрные, глаза ярко зелёные. Ей всего лишь семнадать Зим, она за монастырскими сте́нами никогда не бывала. Нельзя ей в подземелье, она больна и слаба головою!

– Ты хочешь, дабы я тебе крестианку из логова вызволила?

– Да. Заклинаю тебя, помоги найти племянницу, вызволи! Спаси её из нор! Век помнить буду.

Рита задумалась и вполголоса рассказала Егору о Вольге возле Кривды – охотнике из Навьих Рёбер. Это он принёс украшения, значит Дарья точно в плену. Яр ещё утром отвечал за нарушение черты перед ведуньей, но после этого в логове не задержался. Неизвестно, где он скрывается вместе с пленницей. Ведунью больше заботят неурядицы в племени. Пойти и рассказать ей о крестианке сейчас – всё равно, что отдать в руки Белой Волчицы. Значит надобно вызволять без разрешения ведуньи. Пойти против племени.

– Послухай… – осторожно сказала она. – Я тебе подсоблю. Токмо исполни и ты мою волю. Как скажу, пущай так и будет. Мать мою и сестриму, да и Снежку-чернуху забери к вамо за стены: в твердь, в Монастырь. Коли супротив ведуньи пойти, она нас погубит. И не одну меня, ано всех моих родичей. Я стану тебе женою, в избе буду жить, Волчат нарожу, коли согласный. Заб… забери меня к вамо домой!

Егор обмер. Согласится, и назад дороги не будет. Лесная свора станет ему семьёй и охотница Нави супругой. При этой мысли кровь холодела. Рита выискивала в его взгляде ответ. Он же думал, что скажет Сергей, Волкодавы, трудники, ратники, все знакомые и друзья, наконец семьи, лишившиеся кормильцев из-за набегов. Сколь мучительной станет жизнь, приведи он к себе охотницу Нави, исполни её наивнейшую мечту. Принять её в Монастырь станет самой большой ошибкой для них обоих. Может быть Сергей возьмёт её и защитит? Его благословление и крещение для Волчицы спасут их на первое время. Но слишком уж много человеческой крови пролилось в эти дни. И прольётся ещё.

Согласиться нельзя. Торговаться и отвергать тоже.

– Хорошо, возьму тебя в жёны и семью твою заберу в Монастырь. Выстрою тебе дом, будем жить вместе, за каменными стенами, где ни одна ведунья родных твоих не достанет и не отомстит.

– Ладо мой! – выпустила затаённый вздох Рита и порывисто поцеловала Егора. Она с головой отдавалась счастью. Неужто не думала, что придётся ещё убеждать свою мать и сестру уйти к людям? Как так сложилось, что одной Волчьей семье не живётся среди сородичей – Егор не знал.

Рита с тоской отпустила его, прошептав напоследок, что теперь будущее решено. Рука Макоши заплела ей белую нить, и Доля стянула наузы на Счастье. Она указала ему, как быстрее и незаметнее выйти из леса. Егору надо вернуться, Рите же найти крестианку, пока не минула ночь, пока Недоля спала.