Дьяволы и святые

~

Безродный настоял на том, чтобы подняться на крышу вместе с нами. Ему было так больно, что потребовалось десять минут, чтобы вскарабкаться по лестнице, однако до этого он уже пропустил прогулку по лугам и страшно злился. Приближался октябрь, солнце покидало долину на долгие месяцы, лишь из вежливости выглядывая время от времени — так мало часов ему оставалось, чтобы осветить весь мир. Безродному было плевать на солнце, но исчезновение светила значило, что Камий перестанет носить свои любимые широкие маечки, декольте которых ее сын растягивал кулачками, обнажая волнительные формы. После происшествия с энциклопедией наш малыш загорелся новой тайной: он до сих пор не понял, была ли вульва другом или врагом, но относился к ней с почтением, достойным обоих.

Я встал и начал пылкую речь:

— Больше так продолжаться не может. Они не имеют права с нами так обращаться.

— Конечно, имеют, — поправил меня Безродный с уверенностью адвоката. — Они не имеют права нас щупать, это я помню, один раз какой-то воспитатель рассказывал. Если начнут щупать, надо сказать «нет» и заполнить формуляр. А вот раздавать оплеухи они могут, если это для нашего блага.

— Мы привыкли, — добавил Проныра. — И обычно все не так страшно. Лягух в первый раз отделал кого-то настолько сильно.

— Он выбивал признание, что это Джо вырвал страницу, — пояснил малыш. — Я ответил, что он может бить куда угодно, я ничего не скажу такому болвану. И он разозлился.

— А вот что меня злит, — заговорил Синатра. — До его появления, — он показал на меня пальцем, — все было спокойно.

Эдисон покачал головой:

— Лягух всегда любил бить.

— Но теперь стало хуже! Как во времена Данни!

Проныра снял берет, и все четверо прошептали:

— Мир его душе.

Они меня взбесили.

— Ничего вы не стóите с вашим Дозором! Играете тут в героев, а когда надо совершить подвиг по-настоящему, ничего не делаете.

Проныра положил руки мне на плечи:

— А что ты предлагаешь делать? Ну скажи, Джо, ты ведь здесь всего три месяца.

— Свалить отсюда — вот что я предлагаю. Всем вместе свалить отсюда.

— А ты думаешь, где-то там живется лучше?

— Не знаю. Но хуже точно быть не может.

Он печально покачал головой:

— Ты напоминаешь мне Данни.

— Вы задолбали со своим Данни. Кто это вообще?

— Мечтатель. Как и ты.

— Но более великий, — уточнил Безродный. — И более красивый.

— Хорошо, это я понял, он велик и красив. И что?

— У него тоже было много идей. Например, он придумал Дозор. Но идеи — это опасно. И если я это знаю, я также знаю, что где-то там не лучше, поскольку не всю жизнь провел в приюте. Перед тем как оказаться здесь, я полгода жил в Бретани. Там один парень сказал мне: «Будь тенью», и был прав. Лучший способ выжить здесь, как и везде, — испариться. Не высовывать носа. Однажды ты сам выйдешь отсюда. А пока что тебя нет, никто тебя не видит. Но вот ты поступаешь ровно наоборот. Как Данни.

— Надоели мне ваши тайны. Что с ним случилось?

Они до сих помнили ту тишину — тишину, повисшую после случившегося с Данни, шефом Дозора. С Данни, защитником слабых. Никто не смел обидеть малыша у него на глазах. Говорили, он мог убить, а его взгляда боялся сам Лягух. Когда Проныра напоминал ему обратиться в тень, Данни смеялся во все горло и заявлял, что никогда не будет тенью. Что никто из них не тень, все они — звезды с морского дна, которого никогда не видели. Если что-то их беспокоило, обижало, надо было дать сдачи.

Все случилось весенним воскресным днем во время прогулки по лугам. Накануне Данни угодил в ловушку, расставленную тремя взрослыми парнями в туалете. Трое на одного — только так можно было его победить. Данни хромал и просил остаться в медпункте. После длинной зимы намечались чудесные деньки, и все отправились на прогулку, не беспокоясь о Данни. Все — Сенак, сестры, Этьен — все без исключения. Однако из-за расставленной в лесу засады на кабана им пришлось вернуться обратно в приют.

Услышав в здании шум, все сначала подумали об ограблении. Удаляющиеся шаги, хлопающие двери. Лягух схватил лопату и пошел вперед с грацией, которой раньше за ним никогда не замечали. Жадные до происшествий аббат, четверо ребят, сестры и завхоз последовали за ним. Лягух прижал палец к губам и показал на дверь чулана.

Подняв лопату, он открыл чулан пинком. И тут повисла тишина. В чулане оказалась женщина: высокая, в цветочном, несколько старомодном платье. Волосы средней длины были спрятаны под шелковым шарфом. Хуже всего: все как один вспоминали, что подумали: какая она красивая.

Пожираемая черными глазами, она в ужасе смотрела на них, пока ребята не узнали в женщине Данни. Сенак попросил всех сделать шаг назад. Высоко подняв голову, дрожащий Данни вышел из чулана. Поначалу никто не двигался. Затем послышались первые смешки. Шуточки. Заклятые враги бросились к Данни, чтобы сорвать платье. Тот шел, не пытаясь защищаться, среди поглотившего его моря насмешек. Гомье, парень, который плюнул на ботинки Момо, первым нанес удар. Лягух хотел вмешаться, но Сенак остановил его. Миллионы кулаков и ступней обрушились на Данни. Некоторые били, сами не зная зачем — просто повторяли за остальными. Пришло время ужинать, Данни получил еще несколько слабых ударов, а потом все бросили его лежать на холодном полу среди цветочных лоскутов.

Провели расследование. Данни нашел платье и шарф в шкафу медпункта — их забыла какая-то послушница. Кусочком угля он подвел глаза. Под матрасом Данни Лягух нашел вырванную из журнала фотографию, найденную во время одного из походов в деревню, — мятый портрет модного молодого певца, который больше походил на певицу. От имени «Дэвид Бо…» был оторван кусочек. Никто так и не узнал, почему Данни переодевался женщиной и бродил в таком виде по коридорам. Может, чтобы развлечься, или в знак провокации. А может, как и любой истинный герой, он долгое время скрывал свою истинную сущность. А может, все вместе. Никто не хотел знать на самом деле. Однако было в этой истории что-то странное, как поговаривали некоторые великие умы, не оставляя сомнений в собственном благочестии: зачем переодеваться девчонкой, когда никто тебя не заставляет?

Вернувшись после ужина, пансионеры обнаружили лишь лужу черной запекшейся крови на полу в коридоре. Данни исчез.

— Исчез! — повторил Безродный, взмахнув руками, словно фокусник.

— Как исчез?

— Пойдем покажу.

Друзья повели меня к углу террасы. Хижина Этьена мерцала внизу в темноте, стараясь оттолкнуть мрак желтыми окошками. Проныра показал на водосток, зигзагом спускающийся по задней стороне здания.

— Пока мы ужинали, Данни сбежал, несмотря на страшные побои. Он спустился тут. Видишь, внизу? Решетка так близко подходит к стене, что ее можно перепрыгнуть с того карниза. Чистое безумие. Этому водостоку лет сто. И шурупам, на которых он держится, тоже.

— И он умер.

— Нет. Водосток каким-то чудом выдержал. Данни не побежал к дороге, он знал, что его там поймают. Вместо этого он решил слезть по горному склону и выбраться через дно долины.

— Без оборудования? В его состоянии?

— Без оборудования. В его состоянии. И он умер.

— Ну, то есть не совсем… — начал Эдисон.

— Что не совсем? Он ведь умер в итоге, так? — перебил его Проныра. — В этом вся суть. Конец истории. Отсюда не выбраться, Джо. Если и получится, нас тут же поймают. Каждое воскресенье мы можем собираться — это да. Но не сбежать.

— Голосуем. Кто за то, чтобы свалить отсюда?

Я единственный поднял руку. Момо сидел, прислонившись к стене, смотрел на звезды и не обращал внимания на мою мольбу во взгляде. Словно затекшая рука, на которой уснули, он ведь был членом Дозора, немым, но все же членом, частью организации. Его голос тоже имел вес. Момо улыбнулся, но руку не поднял.

— Предложение отклонено, — прошептал Проныра.

Эдисон вдруг вскочил на ноги.

— Письмо.

— А?

— Джо прав, так не может продолжаться. И ты прав, Проныра, мы не можем сбежать. Но мы можем написать письмо. В нем объясним, что происходит. Попросим о помощи.

С мгновение эта блеклая, но сильная мысль парила над нами, принимая форму взрослого поступка, компромисса. Я подпрыгнул от сверхзвукового «бум», хотя думал, что уже тоже забыл об этом звуке, стал одним из них. Одним из приюта.

— А кому мы напишем это письмо? Мы никого снаружи не знаем.

— Мы знаем Мари-Анж, — торжественно заключил Эдисон. — С радио.

Синатра хихикнул:

— Она никогда о тебе не слышала. С чего вдруг ей нам помогать? Конечно, мы могли бы написать моему отцу, только вот его дурацкий агент…

— Мари-Анж, — повторил Проныра. — А это умно. Напишем, что любим ее, что слушаем передачу каждое воскресенье… Женщины любят такие комплименты.

— А адрес?

— Мари-Анж Роиг, «Сюд Радио», Андорра, — не так уж и сложно. Проблема в том…

Проблема состояла вот в чем: ничто не покидало пределов приюта без предварительной цензуры. Стащить конверт из кабинета аббата было легкой задачей. Я бы с ней справился. Но вся почта сдавалась Сенаку или сестре, которая следила за «моральной благонамеренностью» корреспонденции и только потом на конверт клеился пропуск в мир — заветная марка. Легенда гласила, что несколько лет назад один парень пожаловался в письме на качество еды, и целый месяц ему пришлось питаться лишь тем, что возвращалось на кухню, и ничем больше. На кухню никогда ничего не возвращалось: сироты сметали все. Из своих сорока кило парень потерял десять. Такая легенда.

Парни как один повернулись ко мне.

— Ты можешь попросить буржуйку.

— Розу? О чем?

— В следующую субботу возьми письмо и спрячь под бельем. А потом попроси ее наклеить марку и отправить конверт за нас.

— Вы в своем уме? Я терпеть ее не могу. Точнее, ее и ее «Диорлинг».

— Ее что?

— «Диорлинг». Так называются духи. Она пользуется ими, как моющим средством, каждый раз, как я прихожу.

— Ты знаешь, как называются ее духи?

На этот вопрос был только один правильный ответ.

— Хорошо, я отдам ей ваше чертово письмо.

Парни с насмешкой уставились на меня. Я чуть не прогорел.

— Все на боевые позиции, — приказал Эдисон. — Русские атакуют.

Безродный рассмеялся — больше у него нигде не болело. В тот момент — и лишь в те моменты — мы сливались воедино с ветром и лесными зверями, ничто больше не отделяло нас от свободы, разгуливающей по голубой линии горизонта.