Все последующие события вспышками старого фотоаппарата проносятся перед глазами.
Щёлк. Выхожу из подъезда.
Щёлк. Подхожу к Мишиной машине.
Щёлк. Вместе с багажом усаживаюсь на заднее сиденье.
Щёлк. Вклиниваю в новое настоящее Мишино молчание и… безразличие.
Странно! Больно! Но мне всё больше кажется, что резко я стала другу безразличной.
Молчание и полное игнорирование моего присутствия разве не об этом говорят?
Обычно в машине мы становились ещё ближе. Нам было тепло! Во всём хорошо — в молчании, в долгих разговорах, во взаимных подкалываниях… Бывало Миша поучал меня и критиковал, но при этом делал это мягко, плавно. Он не переходил на личность, а критиковал именно мои поступки….
А сейчас что… Ничего! Дыра вместо привычной близости и глубины.
Я не замечаю дороги, не смотрю в окно, сижу в своём безнадёжном вакууме и горюю. Хороню нашу дружбу и беззвучно пою ей прощальную песню. Я даже не замечаю, когда машина останавливается, прихожу в себя только после хлопка передней двери. Смахнув мелкие капли слёз, я поднимаю голову и смотрю в окно.
Оказывается мы приехали в один из новых кварталов на окраине города. Оглядывая строй одинаковых многоэтажек, я не сразу замечаю Мишу. Друг стоит у одного из подъездов ближайшей девятиэтажки и… курит. Не поверив глазам, я прикрываю их, но через секунду снова открываю веки.
Он курит. Мой некурящий Медведь курит.
Мне курить не хочется. Мне сейчас вообще ничего не хочется. Привычный мир утратил свою силу и в права вступило какое-то чёртово непонимание, причём всего и сразу.
Вот точно я дура.
И возможно Миша именно сегодня это понял. Разглядел во мне дуру и решил от меня избавиться. Но поскольку он сам то не дурак и хороший человек, то теперь не знает как по мягче послать меня на хер. Вот и переживает.
Вздрогнув от такого умозаключения, я ужасаюсь новым граням настоящего. В новом мире я даже любимому другу на хрен не нужна. Он понял с кем имеет дела. Прозрел.
Надо ему помочь.
Дрожащими руками я сгребаю вещи и выхожу из машины. Не глядя в сторону друга, я начинаю движение в противоположную от города сторону. По фиг куда идти лишь бы избавить Решетникова от обузы.
— Маша! — раздаётся сзади Мишин голос, но шагов позади я не слышу.
— Маша, твою мать! — довольно грубо продолжает окликать меня Миша и я затормаживаю от шока.
Значит и так ты можешь говорить со мной Миша. Какой будет следующий шаг?
Не удержавшись, я оборачиваюсь и вижу как друг быстро идёт в мою сторону. Подходит и останавливается в паре метрах.
— Ты куда собралась? Может хватит уже…
Чего хватит друг не договорил, потому что из кармана его куртки раздаётся трель звонка. Раньше Миша посмотрел бы на телефон и сбросил: он крайне редко отвечал при мне на звонки. Но тут… он взглянул на экран и сразу ответил.
— Слушаю… Да… Мне это не интересно… Совсем. Я говорю как есть, а не грублю тебе…
Я смотрела на Мишу и снова его не узнавала. Так пренебрежительно и грубо он просто не умел говорить. Сейчас он был похож на Арсения. Даже тембр одинаковый.
Нет. Нет. Нет. Я больше так не могу.
Господи, мне не нравится новый мир, я его не заказывала. Я его не заслужила!
Хочу назад. К грубияну дядьке, бесхребетной тётке, к любимому другу и к мечтам о большой любви Арсения.
Хочу вернуться в первое января и всё переписать. Зачеркнуть. Нацепить на глаза самые розовые очки и наконец выдохнуть.
Ну, пожалуйста!