Глава 36

Eternal Night — FINIVOID

Тиффани

— Отпустите меня! Выпустите!!! — ору, что есть мочи, стараясь выбить ногами стекло на заднем сидении внедорожника, в который меня затолкали какие-то минуты назад. Ситуацию осложняет то, что у меня сломана рука и я полностью без сил. Окровавленное тело Киллиана и его пустой взгляд раздирает мою душу на обезображенные ошмётки. — Он же умрет!!! Он умрет!!!

— Она заткнется когда-нибудь или нет? — один из здоровых амбалов с пренебрежением бросает взгляд на мое зареванное лицо и тут же отворачивается. — Жаль, что нельзя ей в этом помочь.

— Ну, почему же… — тянет с водительского кресла другой голос, холодный и надменный, — мы можем немножко прикрыть ей рот.

— Ему не понравится.

— Ничего из ряда вон.

Бугай снова поворачивается ко мне, и его глаза не сулят мне ничего хорошего.

— Только попробуй хоть пальцем ко мне прикоснуться… — начинаю говорить, но горло сковывает предательский спазм. Однако мужчина не даёт мне закончить. Он резко прикладывает меня рукояткой пистолета по голове. И я проваливаюсь в пустоту.

* * *

Моргаю. При каждом движении век по зрачкам больно бьёт свет. Осторожно открываю глаза и испытываю чувство дежавю.

Боже, опять… Как меня все это откровенно задолбало!

Только в этот раз это не уютная маленькая комната без окон и с запертой дверью, а огромные аппартаменты. Богатый интерьер, дорогая техника и мебель. Теперь я совсем ничего не понимаю. Осторожно поднимаюсь и поправляю загипсованную руку. Боль ушла.

Тяжелая мысль простреливает голову. Киллиан! Господи! Нет-нет-нет…

Чувствую тошнотворный вкус желчи, подступающей к горлу. Закрываю рот здоровой рукой и бегу к чуть приоткрытой двери, за которой показывается белый кафель ванной комнаты. Падаю перед унитазом и изливаю все, что ела в обед. Пот стекает по лбу и вискам, а рвота все не заканчивается.

Когда желудок стал пустым, а во мне не осталось никаких сил, кое-как поднимаюсь с пола и бреду к раковине. Холодной водой умываю лицо, а затем с трудом фокусирую взгляд на зеркале.

Волосы растрепаны. На бледных щеках по-прежнему ссадины от падения, губы обескровлены. Я не знаю, сколько времени здесь. Что это за место. Но сейчас мне плевать на себя. Мне необходимо узнать, что с Киллианом.

Собираю последние силы в кулак и возвращаюсь в комнату. Обвожу ее взглядом в поисках телефона, хлопаю карманы джинс, но, ожидаемо, не нахожу ничего из личных вещей. А затем утыкаюсь в другую дверь. И она тоже не заперта.

Какое-то дикое возбуждение отодвинуло страх на задний план. Решимость и злость заполнила мои вены, подпитывая бегущую по ним кровь. Я со всей силы толкнула дверное полотно и оказалась в длинном пустом коридоре.

Ноги сами ведут меня. Словно интуиция включилась в самый последний момент и помогает найти правильный путь. Быстро шагаю по длинному узкому помещению без каких-либо дверей, кроме той, из которой я вышла. Достигаю широкой витиеватой лестницы и спускаюсь по ступеням, по-прежнему не встретив никого.

Дом потрясающе красив. Лепнина на стенах — настоящее произведение искусства. Пушистые ковры, картины, свисающие канделябры. Все это не создаёт впечатление старого света, а выдает в своем владельце истинного ценителя.

Когда преодолеваю последнюю ступень, то вижу ещё одну лестницу, но уже меньше. Она ведёт куда-то вниз, откуда слышатся приглушённые мужские голоса. Судя по отдаленному звуку, то его источник находится далеко. Но если он доходит до места, где я стою, значит мужчины кричат.

Меня снова начинает мутить, но я делаю глубокий вдох, прогоняя тошноту, а затем решительно спускаюсь по ступеням вниз. Опрометчиво? Да. Но мне нечего терять. Сейчас мое единственное желание — посмотреть в глаза этим ублюдкам и понять почему. Почему они методично уничтожали мою жизнь.

Голоса становятся все громче, когда я, наконец, оказываюсь внизу в ещё одном коридоре, но уже намного темнее. Это помещение больше похоже не подвал или погреб. Оглядываясь по сторонам, осторожно пробираюсь на звук, крепко прижимая к себе гипс. В крайнем случае можно кого-нибудь хорошо приложить им по башке.

Наконец, я дохожу до источника шума. Мужской хохот разрывает пространство и закладывает мне уши. Пытаюсь прислушаться к разговору, но ничего не понимаю. Звучат какие-то фамилии, варианты наказаний, от которых кровь стынет в жилах, и сомнительных поощрений, бесконечные перепалки и похабщина. Мне становится противно, будто я в грязном белье копаюсь. Но тут один из мужчин достаточно громко выдает:

— С Хоггардом эта тема нихрена не прокатит. Тот ещё черт. Надеюсь, что сегодня эта заноза в заднице испустит последний вздох.

Чувствую, что внутри вулкан просыпается. Гнев вперемешку со страхом не даёт дышать. Все эти эмоции накрывают страшной по своей силе волной желания. Желания отомстить. Уничтожить. Перевернуть все, чтобы правда выплыла на поверхность.

Делаю осторожный шаг, наблюдая сквозь едва приоткрытые двери за тем, как вершится сомнительное правосудие. Как люди, возомнившие себя богами, откровенно плюют в лицо всему остальному миру. Как все, что не кажется для них важным, стирается в порошок и перестает существовать в одночасье.

Не понимаю как, но ноги сами несут меня вперед, подбираясь ещё ближе к эпицентру всего происходящего. Я вижу их всех — властных, уверенных и неудержимых. Верхушка айсберга. Высшая каста. Они не гнушаются ничем в достижении своих собственных целей. Они спокойно калечат, насилуют и убивают. И им за это ничего нет. Такие как я для них — пешки в игре. И это пугает и распаляет одновременно.

Медленно проскальзываю внутрь, оказываясь ещё в одном пустом помещении, из которого можно немного лучше различить доносящиеся мужские голоса. Ведётся какой-то жаркий спор, но сути я уловить не способна. Мне плохо. Меня знобит и мутит одновременно. Мое присутствие здесь слишком опасно. Именно поэтому я приваливаюсь к стене и напрягаю слух, чтобы поймать хоть намек на разговор, в котором надеюсь услышать ещё одно упоминание о Киле.

Громкие крики, маты и оскорбления перемешиваются с мелодичным тембром мужского голоса, заставляющего замирать, причем не только меня. Когда он вступает в беседу, все остальные замолкают и слушают всё то, что он говорит, безоговорочно. В одну из таких пауз я пытаюсь подвинуться чуть ближе, осторожно забираясь на деревянный короб. Со сломанной рукой это сделать намного труднее. С такой высоты я даже могу видеть то, что происходит за дверями. Но именно тогда, когда, наконец, поднимаю голову, чтобы оценить обстановку внутри воочию, я натыкаюсь на тот самый взгляд, который заставляет пошатнуться. Моя нога соскальзывает и с громким грохотом опрокидывает стоящий рядом стул.

В помещении резко воцарилась звенящая тишина. Все голоса разом смолкли. Мое же сердце, напротив, разошлось так, что, казалось, ещё несколько ударов — оно окажется в той самой комнате среди собравшихся. Громкие шаги вытащили меня из оцепенения, заставив выйти из укрытия. Я прекрасно понимаю, что у меня нет шансов сбежать.

Дверь распахивается, пуская яркий свет, который сразу же определил меня для незнакомца. Крупный мужчина несколько секунд пристально рассматривал меня с ног до головы, а затем ухмыльнулся и кивнул в сторону комнаты, где шло собрание. Чувствуя, как заворачивает в узел все мои внутренности, медленно сжимаю кулаки и шагаю вперёд, пока не оказываюсь в помещении, заполненном мужчинами. Человек тридцать, не меньше, все они смотрят на меня оценивающе, с неким интересом и превосходством. Но я рассматриваю только одного человека, расположившегося по центру. Выискиваю хоть что-то знакомое. Пытаюсь понять и объяснить себе причину. Но когда он поднимает на меня глаза — все становится предельно понятным.

— Не может быть…

Отшатываюсь. Голова страшно кружится вместе с мыслями в моей воспаленной голове, которая все ещё болит после удара пистолетом в машине. Упираюсь спиной в широкую грудь мужчины, стоящего позади меня, но не могу отвести взгляда от мужских зрачков. Таких же жёлтых и ярких, как мои. А это настоящая редкость. И это не может быть совпадением.

— Может, — самый главный из них встаёт. Его внимание полностью приковано ко мне. — Все вон.

Мужской голос не громкий и не тихий, но в нем столько власти, что толпа сидящих вокруг него людей разных возрастов беспрекословно поднимается с кресел и по очереди выходит из помещения. Здесь, в отличие от того места, где меня обнаружили, идеальная чистота. Комната больше похожа на зал для переговоров, чем на подвал. Когда позади меня больше не чувствуется другое тело, я звучно выдыхаю скопившийся в груди воздух. Сама того не замечая, я почти не дышала все это время.

Статный мужчина сканирует меня орлиным взглядом. Со своими, точнее с моими желтыми глазами, он действительно похож на птицу. На хищника. Его внимание оседает на загипсованной руке, а рот кривится. И я не пойму, то ли это улыбка, то ли гримаса.

— Тебе не сделали больно?

Эхо отлетает от стен пустого помещения. Нас разделяет большой круглый стол, вокруг которого расположились многочисленные стулья.

— Если не считать приклада по голове, чтобы я не орала, то физически не сделали.

Вглядываюсь в лицо с крупными чертами лица, в волосы с едва пробивающейся проседью. Мужчина красив, и возраст его ни капли не портит. Костюм сидит на нем как влитой. Дорогие часы блестят циферблатом, отражаясь от потолочного света. Оформленная борода только придает ему стати.

— Как вас зовут? — буквально скриплю, а не говорю. Горечь оседает на языке, отравляя своей правдой.

— Габриэль.

— А фамилия Ривера?

Он молчит. Глаза его все выражают так же, как и мои. Они не врут.

— Вы умерли. Причем достаточно давно.

Он как-то устало выходит из-за стола. Медленно сокращает между нами расстояние, после чего встаёт напротив меня и облокачивается на спинку стула. Он выше и намного крупнее. Но я его не боюсь.

— Мне пришлось, Тиффани. Не всегда то, что видишь, является истиной. И да, — он прикрывает на секунду глаза, — Киллиан жив. Его никто не стремился убить.

Чувствую, как начинает кружиться голова. Пытаюсь удержать равновесие, но крупная теплая ладонь цепляет мое здоровое запястье. Прикосновение, на удивление, не вызывает у меня отторжения.

— Откуда вы знаете?

— Ты должна понять, что от меня в этом городе очень сложно что-то скрыть. Тем более факт смерти Хоггарда. Он в больнице. С ним все в порядке.

Волна дикого облегчения захлёстывает меня с головой. Я не хочу показывать этому человеку свою слабость, но слезы сами по себе начинают струиться по раненым щекам, пощипывая кожу.

— Ты очень похожа на мать. Такая же бойкая, своенравная… И несомненно красавица.

Габриэль на миг будто в себя провалился. В свое прошлое.

— Вы мой родной отец, так?

Задаю вопрос и не знаю, какой ответ я хочу услышать. Я понимаю, что этот человек — сам дьявол. Но почему мне не страшно? Ривера на удивление ласково тянет меня вперёд и подставляет стул, чтобы я села. А сам располагается напротив.

— Я всегда наблюдал за тобой. С того момента, как узнал.

Он замолкает. Затем делает очень глубокий вдох, будто готовясь к чему-то тяжёлому. И начинает длинный монолог.

— Я встретил Викторию, когда только начал заниматься тем, в чем верчусь по сей день. У меня были хорошие данные для старта. Что-то вроде Киллиана Хоггарда, — он ухмыляется, а я застываю. — Твоя мать уже была замужем. Но против любви не попрешь, да? Она сама решает, кого и как связать. Я ее любил. Действительно любил. Вики обожала Булгакова, и я подарил ей коллекционный экземпляр "Мастера и Маргариты" с дарственной.

Он видит по моим глазам, что я знаю, о чем он. Удовлетворённо кивнув, мужчина продолжает:

— Моя Победа, она всегда была яркой звездой на моем небосклоне. Но я был беден, Тиффани. У меня не было богатых родителей или положения, которое я мог ей дать. Зато все это было у Итона Барлоу: и деньги, и связи, и репутация. Молодой наследник известной семьи. А я всего лишь пешка в британской мафии. Плебей без рода и племени. И хоть твоя мать говорила мне, что не любила мужа и не хотела жить с ним, как ты думаешь, кого она выбрала?

Сглатываю и опускаю глаза в пол. Если я раньше не поверила бы ни единому слову, то сейчас в моей душе полнейший раздрай, потому что я понимаю, что все, что услышу сегодня, будет правдой.

— Я готов был сделать для этой женщины все и даже больше. Я ее боготворил. Но если для меня она была смыслом, то для нее я был всего лишь молодым любовником. И только.

В его голосе столько неприкрытой горечи, что мне тошно. Мне тошно от того, что я боюсь узнать о женщине, которую, как оказалось, я совершенно не знаю.

— Она сказала, что между нами все кончено. Что у нее будет ребенок от любимого мужчины, и это не я. Меня это признание раздавило тогда. Перекрыло все какие-либо теплые и светлые чувства, мысли, эмоции. Знаешь, когда внутри все выжжено до основания? Вот, тоже самое происходило со мной. Сломанный и выброшенный. Я остался сиротой в четырнадцать, а пришел к местным воротилам в пятнадцать. У меня, наверное, не было шансов стать нормальным человеком. Либо один, но совсем мизерный. Но я не захотел его увидеть.

Он замолкает. А я перевариваю. Перевариваю все, что слышу от совершенно незнакомого мне человека, который является моей семьёй.

— Один раз я пересилил себя и появился на пороге ее дома. Я не верил, что ты его ребенок. До последнего не позволял этой мысли поселиться в воспаленном мозгу. Но Виктория не захотела разговаривать. Зато много чего сказал мне Итон, — мужчина встаёт, достает из кармана пиджака сигару и вопросительно смотрит на меня. — Не возражаешь?

Отрицательно качаю головой, подсознательно желая узнать, что было дальше. Габриэль делает долгую затяжку и выдыхает в сторону от меня безупречные кольца дыма.

— Как мне тогда хотелось сломать этому заносчивому мажору шею. Он смешал меня с грязью под своими ботинками. Чтобы драться не было и речи — Итон Барлоу не мог позволить себе мараться о такое отребье, как я. В отличие от Ричарда Хоггарда, с которым они уже тогда поддерживали тесные отношения, твой… — его передергивает, — отец был брезгливым и высокомерным. А Хоггард, не смотря даже на большее влияние в элите Лондона, оставался крайне простым парнем, готовым помогать, не взирая на социальный статус. И за это я уважаю его семью. Но не делаю скидок, когда мне переходят дорогу. Сейчас не делаю.

Чувствую, как бешено колотится сердце в груди. Тошнота снова подбирается к горлу, а живот скручивает неприятным спазмом. Но я не подаю вида, чтобы дослушать все до конца.

— У меня тоже есть гордость. И очень много. Я ушел. Исчез из их жизни и строил свою империю. Иногда успешно, иногда не очень. Но добился того, что имею, сам. Без помощи влиятельных предков. И каково было мое удивление, когда твой непутёвый папаша спустя много лет стал играть в карты до зависимости. Причем не с каким-то случайным встречным, а с моими людьми. Эта жадная скотина не могла остановиться и совладать с собственными эмоциями. Ну, а мне откровенно доставляло удовольствие давить его в его же дерьме кончиком своих дорогих туфель.

— Так оскорбился, что не погнушался даже отправить своих людей, чтобы избить мою мать? — не замечаю, как перехожу на "ты". — Женщину, которую, как ты говоришь, безумно любил.

— Очередное враньё, — Ривера снова затягивается. На этот раз дым выходит не так эффектно. — Я никогда не запугивал Итона через Викторию. Мне это было не нужно. Он и так готов был наложить в штаны. Трусливый и ненадежный человек. Ее избили не мои люди. Этот идиот умудрился отметиться везде. Проиграть все свое состояние, которое у него не хватило мозгов приумножить. Он просто транжирил деньги, оставшиеся от родителей.

Я вспоминаю нашу жизнь до разорения и понимаю, что Габриэль не лжет. Отец действительно любил красивый фасад, но никак его не подкреплял.

— Я не мог закрыть глаза на то, что произошло. И из-за этого случилась другая глава моей истории, но о ней позже.

Габриэль Ривера медленно достает телефон и что-то набирает на дисплее. Судя по всему, сообщение. А потом снова переводит на меня пронзительный взгляд.

— Итак… Итон Барлоу оказался в огромной выгребной яме. Люди, которым он был должен, давили его со всех сторон. Решили пойти через жену, но проблема в том, что ему уже тогда было плевать на нее. А может и всегда было. Разыграл представление, что твоя мать улетела в Ирландию, хотя прекрасно знал, что все это время ее выхаживали их давние друзья Ричард и Беатрис.

— С чего ты взял, что он знал?

— Потому что твой непутёвый папаша получил прекрасную фотокарточку, где Вики лежала возле забора у поместья Хоггардов, — в этот самый момент единственный раз за весь разговор его выражение лица меняется. Оно искажается от злости. — Там, где однажды оставили тебя. И так не должно было быть. Тот человек поплатился за содеянное. К ни го ед. нет

Он произносит эти слова, а меня волной какого-то кровожадного удовлетворения топит. Что это твари получили по заслугам.

— Сам же он просто сбежал, подставив вас под удар. Тогда-то я и заинтересовался тобой. Знал, что у них родилась дочь, но никогда не лез дальше, хотя мог узнать все. А после всего случившегося решил понаблюдать. И каково было мое удивление, когда я увидел девочку с потрясающими платиновыми кудрями, как у матери, но с такими же уникальными глазами, как у меня. Это не могло быть совпадением. В тебе нет ничего от этого куска дерьма, Тиффани, — мужчина, наконец, теряет самообладание. С лица слетает маска холодного спокойствия, наполняя его черты страстью и нуждой. — Ты — исключительно мое творение. Моя кровь. Моя плоть. Мой характер. Мои мысли. И насколько я могу судить по своим наблюдениям, это все действительно передалось тебе.

— Ты чужой человек для меня. Я росла с другим, пусть и не настоящим отцом. Но он любил меня.

Его брови насмешливо ползут вверх.

— Из большой любви он поставил тебя на кон, как корову?

Тут же теряюсь. Этот человек не церемонится. Говорит так, что тебе действительно нечем возразить.

— Но если я твоя дочь, зачем все эти многоходовки? Зачем страдания, боль? Неужели нельзя было решить вопрос иначе, вместо того, чтобы превратить последние годы моей жизни в сплошной ад?

Он устало прикрывает глаза. В этот момент в помещение заходит молодая женщина, в руках которой поднос с двумя чашками дымящегося кофе и аппетитные круассаны. Живот на автомате начал урчать, когда учуял еду.

— Благодарю, Сильвия. А теперь оставь нас.

Ривера берет с подноса тарелку с круассаном и протягивает мне. Даже не думаю сопротивляться — вряд ли он захочет меня отравить. Вгрызаюсь в воздушное тесто и чувствую нереальное удовлетворение.

— Такие ли плохие были твои последние годы, Тиффани? Ты снова обрела мать. Нашла любовь. В этом были и свои плюсы, — он делает глоток американо, — просто ты уже больная девочка и должна понимать, что не всегда все на самом деле так, как выглядит. На чем я остановился? Ах, да. Твоя мать знала, кому должен ее муж. Но лично мы с ней так и не встретились. Я передал ей привет через своего доверенное лицо. А она испугалась. Испугалась так, что решила бежать. Потому что понимала, что я знаю о тебе все.

— Но она бросила меня. Сказала, что отец поставил ее на кон…

— Ложь. Ложь. Ложь, — мужчина встаёт. Делает несколько шагов по кабинету, после чего возвращается на исходное положение. — Когда долги Итона достигли баснословных размеров, я встретился с ним лично. И каково же было мое удовлетворение, что он сразу узнал меня. Оцепенел. Ужаснулся. Понял, что по уши в дерьме. Но я предложил ему сделку: списание долгов взамен на дочь. В тот момент, надо отдать ему должное, он категорически отказался. Видимо, действительно испытывал к тебе теплые чувства, пока не узнал, что ты не его ребенок. Он понимал это уже тогда, когда смотрел в мои глаза. Странно, что он раньше не увидел этого отличительного сходства.

Ривера замолкает. Я накладываю его слова на мамины, что эхом отдаются в голове, и совсем не могу зацепится за ту пресловутую истину.

— Знаешь, Тиф, — от моего короткого имени, произнесенного его ртом, что-то в груди предательски екает. — Итону потребовалось всего двенадцать часов, чтобы согласиться на мое предложение. Пока твоя мать готовилась к побегу, потому что прекрасна знала, кем я стал, и что мог сделать за то, что она скрыла от меня правду о тебе, ее муженёк успешно поставил тебя на кон. Ещё ребенка. Ты это понимаешь?

— Но откуда мама могла узнать об этом? — давлюсь этой пресловутой булкой, потому что мне тяжело жевать после услышанного. — Он что… Пришел и прямо спросил?

— Итон разозлился, как и любой адекватный мужчина, что жена его обманывала столько лет. Причем в таком важном вопросе. Он всегда ненавидел меня, поэтому, возможно, эти чувства перекинулись и на тебя. Поэтому он с лёгкостью принял мое предложение, чтобы в итоге остаться без долгов и без чужого ребенка. И все было бы так, но Виктория оказалась умней. У Хоггарда-старшего было влияние в этом городе, он мог помочь ей кардинально решить проблему, поэтому она скормила ему нужную сказку. А он ей доверял. Слепо. Только на кон ставили не ее, а тебя. Об этом факте она умолчала.

— Ричард сказал, что она должна была оставить завещание, которого не было… Но он видел его…

Я блею как паршивая овца. Оказывается, я абсолютно не знала собственную мать.

— Она ничего не оставила. Всё-таки хоть какое-то уважение к людям, которые ей помогли, у нее было. Если бы она оставила документ, по которому Ричард Хоггард назначался опекуном, я мог бы легко его оспорить. Тот бы стал сопротивляться, потому что в отличие от Итона, он тебя действительно любил. И тогда семье Хоггард пришлось бы очень не сладко. Поэтому нужно было действовать радикальнее. У Вики уже на тот момент был другой мужчина. Но не тот, с которым она проводила последние годы перед смертью. Что ты так смотришь? — он вопросительно вскидывает бровь. — Ты же не думала, что я не знал об этом? Я узнал о том, где ты, спустя пару дней после твоего выезда из Лондона. Я привык наблюдать за всем, Тиффани. Без должного внимания не построить империю. Я знал, что она больна. Ваши последние два года были для нее своего рода возможностью искупить грехи. И я ждал того момента, когда ты вернёшься в Лондон после ее смерти. Понимал, что это обязательно произойдет. Но до последнего рассчитывал, что Виктория объяснится с тобой.

— По твоим словам моя мать чудовище.

— А разве ты это ещё не поняла?

Я даже не могу объяснить, что я сейчас чувствую. Меня трясет внутри как помойную псину, а все органы, начиная с сердца, давно прекратили жизнеобеспечение. Я мумия. Я застыла во времени, не желая видеть очевидного.

— Мы, наконец, подошли к той самой главе, о которой я говорил выше. Помнишь? Что твою мать избили и выбросили как бездомную собаку. Я не мог спустить это. С теми людьми, которым ещё был должен Итон, мы не имели дела до этого момента. И твоя мать открыла шкатулку Пандоры.

— В каком плане?

Хлопаю глазами, ощущая, что меня сейчас стошнит. Делаю глубокий вдох, но Габриэль будто не видит этого. Он полностью в себе.

— Виктория Барлоу развязала войну.

Габриэль, наконец, обращает внимание на то, что я ничего не понимаю. После чего садится прямо на стул напротив меня и соединяется в тягучем зрительном контакте.

— Из-за нее я погнушался своими принципами и влез на чужую территорию, когда пытался отомстить. За женщину, которая этого не стоила. А в наших кругах такого не спускают. Но мой разум затмила моя гордыня. Мне хотелось переломать пальцы каждой гниде, которая сделала с ней такое. Потому что, как ни крути, я действительно в прошлом очень любил твою мать. Так и началась бойня за Южный район.

— Кил говорил что-то… — силюсь вспомнить наш последний разговор в поместье. — Кажется, там тебя убили.

Он растягивается в какой-то жуткой улыбке.

— Почти убили. Но меня действительно собирали практически по кускам, что изрядно подправила мою внешность.

— Подожди… — кажется, я начинаю понимать. — Все это произошло с разностью в несколько дней, я видела… Смерть, — делаю кавычки в воздухе, — мамы и твоя смерть… Все почти одновременно…

— Мне пришлось фальсифицировать документы, чтобы в той войне стёрлось мое прошлое. Она шла ещё много лет после. Меня объявили официально погибшим, но моя правая рука на тот момент все сделал безупречно чисто.

— Петтифер? — еле слышно хриплю, проглатывая приступы подкатывающей желчи.

— Да. Твоя мать скормила Хоггарду нужную ей сказку, чтобы бежать, но сделать это максимально эффектно, что не подкопаешься. Чтобы закрыть этот этап своей жизни и не бояться, что когда-нибудь ее не просто изобьют, а убьют. Или что хуже. С пристрастиями мужа это было максимально вероятно, потому что неизвестно, кому он поиграется в следующий раз. Именно поэтому были предприняты такие кардинальные меры. А ребенок это балласт. Она думала, что я докажу отцовство и заберу тебя. И что тебе ничего не будет угрожать, а получилось наоборот. Я был вынужден склеивать себя заново, начинать абсолютно новую жизнь и восстанавливать все былое, чтобы в один момент вернуть тебя. Пока она жила полной жизнью, ты осиротела, а Итон топил свое горе в бутылке. Поэтому да, она — чудовище.

— Ты говоришь, что начал новую жизнь. Каким образом? — обхватываю себя здоровой рукой и крепко закрываю глаза.

— Микаэль Петтифер перевез меня в Германию. Там меня собирали по частям. В частности мое лицо, — мужчина вертит шеей в разные стороны, демонстрируя едва уловимые шрамы по всему периметру. — Внешность претерпела значительные изменения. Габриэль Ривера умер по всем документам, что значительно облегчало многие аспекты, потому что бойня за Южный район не прекращалась много лет. Возвращаться сразу было опасно. По факту я до сих пор существовал без какой-либо идентификации для общества. Поэтому, мне пришлось выбрать себе новое имя.

Я на дышу. Дикий спазм закрутил горло от понимания сути.

— И… И какое же имя теперь ты носишь?

Он смотрит на меня долго и пристально. Я до последнего борюсь с остатками самообладания, но мои силы на пределе возможностей.

— Мое новое имя — Давид Агилар.

Как только слова слетают с его губ, последняя часть головоломки встаёт на место. И в этот момент меня рвет.

Загрузка...