Его звали Отакар

ХАРЬКОВ

1 марта 1943 года головной отряд батальона, составленный из бойцов 1-й роты, вошел в Харьков. Ярош, как всегда, идет впереди. Командир шагает легко, как будто позади нет труднейшего десятидневного трехсотпятидесятикилометрового марша. Впрочем, дальность марша была наверняка большей. Ведь раза два батальон догонял связной и передавал приказ об изменении маршрута.

На тротуарах толпятся жители: такой формы они еще не видели. Что же это за армия? Кто-то в толпе набрался смелости и крикнул: — Кто вы такие?

— Мы чехословаки!

— А вы с нами?

— Да, мы с вами!

Люди радостно бросаются к проходящим чехословацким бойцам, обнимают их, жмут руки.

Как-то само собой рота выравнивает шаг и без команды запевает строевую песню. Сознание того, что все выдержали суровое испытание, заставляет звучать песню с особой силой. Даже самым слабым и измученным идти становится легче. Бойцы поднимают головы, выпрямляют спины. Те, у кого натерты ноги, стараются не хромать.

Последние километры марша, который стал настоящим испытанием бойцов на выносливость и мужество. Колонна проходит Конский рынок и направляется к площади Руднева. Затем поворот на улицу Руставели. Еще немного и измученные чехословацкие патриоты останавливаются у кирпичного здания.

Это школа, в которой еще совсем недавно жили немцы. На стенах осталось несколько надписей, сделанных на немецком языке. И вот теперь продезинфицированные классы и кабинеты приняли уставших чехов и словаков. Они не скрывают радость — наконец-то хорошая крыша над головой. Бойцы с облегчением снимают вещмешки, оружие и валятся на разбросанную на полу солому. Лишь у немногих остается сил подойти к медработнику обработать стертые ступни.

Надпоручик Ярош назначил людей в охранение. Он выбрал самых выносливых и твердых, которые были в состоянии бодрствовать по крайней мере еще в течение нескольких часов. Он обошел помещение, где расположились его взводы, проконтролировал, как всегда, все ли так, как должно быть. Достаточно ли у ребят места для отдыха, как хранится оружие и боеприпасы, готовится ли пища… И только потом лег сам. Но несмотря на усталость, сон не приходил. Вскоре он сам догадался, почему не может заснуть, — его беспокоил гул доносившейся канонады…

Сразу по приходе батальона в Харьков, когда бойцы располагались в классах школы, заносили в подвал ящики с патронами и гранатами, по школе разнеслась радостная весть: завтра будет парад. Начальник харьковского оборонительного района генерал Козлов, идя навстречу пожеланиям жителей Харькова, обратился к командованию батальона с просьбой пройти торжественным маршем по улицам города. Местные жители хотят поприветствовать первых союзников на советском фронте. Ярош должен проследить, чтобы ребята как следует почистили оружие, привели в порядок обмундирование, на котором остались следы десятидневного перехода, почистили сапоги, побрились, а кое-кто и постригся. Парикмахерам будет работенка… Надо предстать перед харьковчанами при полном параде, и его рота, конечно, должна быть лучшей. Об этом он уж позаботится.

А послезавтра начнется напряженная работа. Батальон, как они узнали, преобразуется в моторизованную часть, которая будет использоваться для нанесения быстрых ударов. Они получат немецкие трофейные автомобили, гусеничные бронетранспортеры и мотоциклы. Поэтому им предстоит оперативно выбрать и обучить водителей. Времени на это дается немного. Уже вечером старшины начали составлять списки тех, кто умеет водить какое-либо средство транспорта, разбирается в моторах… Ярош мысленно комбинировал, как он перестроит свою роту, как заделает бреши, если из его роты будет взято много людей… Наконец и его одолел сон.

Утром следующего дня здание десятилетки превратилось в большой пчелиный улей. В коридорах, в классах, во дворе — везде шум, беготня. К параду и предстоящей реорганизации с одинаковой радостью готовились и рядовые бойцы, и командиры, включая и командира батальона.

Но жизнь, как говорится, полна неожиданностей, а фронтовая жизнь тем более. Здесь никто не знает, что принесет завтрашний день, даже следующий час… Боец, проснувшийся утром в одном месте, морально готов к тому, что вечером он ляжет спать уже в другом. Если вообще ляжет спать. К вечеру к командиру роты прибежал связной. Надпоручику Ярошу срочно прибыть к командиру батальона. Очевидно, что-то произошло необычное.

Вид у полковника Свободы серьезный. На этот раз он даже обращается к Ярошу на «вы».

— Временно возьмете командование батальоном на себя. Я вместе с надпоручиками Ломским и Рытиржем срочно вызван к генералу Козлову в штаб харьковского оборонительного района. Батальон пока пусть занимается согласно распорядку дня.

— Есть!

Бойцы, конечно, ни о чем не знают. Они продолжают заниматься своими обычными делами. Редактор ежедневной газеты «Наше войско» пробежал по городу, зарядился множеством впечатлений и в комнатенке редакции при свете свечи печатает на машинке статью для 30-го номера, который должен выйти завтра:

«Да здравствует город Харьков, неодолимый бастион свободы украинского народа!

Сегодня на улицы второго по величине украинского города с чехословацкими строевыми песнями выйдет Первый чехословацкий батальон. Нам выпала честь войти в состав войск гарнизона этого славного города, провести несколько дней среди его жителей, которые так много сделали для скорейшего освобождения родного города от фашистских захватчиков. Сегодня мы покажем свою солдатскую выправку героям-харьковчанам и одновременно сами увидим гигантские разрушения, причиненные городу фашистскими варварами, которые хозяйничали здесь почти пятнадцать месяцев…»

А в это время в штабе харьковского оборонительного района генерал Козлов объясняет командованию батальона создавшуюся ситуацию.

Немцы во что бы то ни стало хотят улучшить свое положение на Восточном фронте и вновь продемонстрировать миру свою силу. Сталинград сильно подорвал их самоуверенность. Очевидно, фюрер хорошо информирован о том, что открытие второго фронта в ближайшее время не ожидается. Это позволило ему в очередной раз перебросить с запада на Восточный фронт, в район Харькова, крупные резервы. Отдохнувшие, хорошо укомплектованные дивизии, которые не знали, что такое отступление. Значительно усиленной таким образом фашистской группировке, действующей в направлении Харькова, дано одно оперативное задание — уничтожить советские войска в районе Харькова и снова овладеть городом. То есть взять реванш за Сталинград.

В задачу фашистских дивизий противника входит остановить наступление советских войск и охватить с флангов выступ Воронежского фронта в районе Харькова. Фашистское командование наверняка рассчитывает на то, что советские войска, непрерывно ведущие наступательные бои в течение трех месяцев, выдохлись и нуждаются в отдыхе и подкреплении.

— Резервы уже задействованы, — замечает Козлов и добавляет: — Новые свежие дивизии с частями обеспечения подойдут дней через восемь-десять. Потом мы ударим, — подчеркивает генерал. — Ну а пока мы рассчитываем и на вашу помощь!

После этого генерал подошел к карте, показал линию фронта.

— Произошло ухудшение боевой обстановки. Противник, обладая превосходством в танках и моторизованной пехоте, продвигается с юга к Харькову. Необходимо как можно быстрее создать новую оборонительную линию на реке Мжа. Батальону Свободы поручается в составе 25-й гвардейской дивизии генерал-майора Шафаренко занять участок обороны на левом берегу реки от населенного пункта Тимченков до населенного пункта Артюховка. Батальон создаст здесь позиции полевого типа с ходами сообщений и узел противотанковой обороны. Не исключена возможность, что во время марша в указанный район может произойти встречный бой с противником, который упорно наступает, используя превосходство в танках. В таком случае батальону надлежит снова отбросить противника за реку Мжа, занять участок обороны, о котором я уже сказал, и удерживать его как важную часть оборонительной системы Харькова.

Надпоручик Ломский делает необходимые пометки в своей рабочей карте. Измеряет расстояние между Тимченковом и Артюховкой. Брови его от удивления ползут вверх. Оно кажется ему слишком большим. Очевидно, он ослышался. Он переспрашивает советского генерала для уверенности, правильно ли он записал данные.

— Я знаю, — говорит генерал, — вас удивляет, что батальон должен оборонять участок шириной пятнадцать километров. Вы правы, такие задачи даются полкам и дивизиям. Но войдите в положение. Иного выхода у нас нет. Впереди реки Мжа в Тарановке обороняется семьдесят восьмой гвардейский полк полковника Билютина, в полку осталось едва двести штыков, а противостоит ему танковая дивизия. У вас всего лишь батальон, но в нем почти тысяча бойцов. В сложившихся условиях это большая сила.

Ломский уже ни о чем не спрашивает. Они ведь сами хотели сражаться на главном направлении, выполнить важную боевую задачу, чтобы доказать свою решимость. И вот противник постарался создать условия, которые как нельзя кстати подходят для проявления их героизма. Они получают задание, которое желали.

— Уже сегодня ночью, товарищи, ваш батальон должен занять указанный район обороны, — уточняет задачу генерал. — Через реку нельзя пропустить ни один вражеский танк. — Он сделал ударение на слово «нельзя». — Понятно?

— Понятно, товарищ генерал, — ответил полковник Свобода.

Полковник Свобода и оба других офицера еще раз сверяют, все ли правильно занесли в свои карты. Положение противника по советскому образцу они наносят синим карандашом, а войск Красной Армии — красным. Готово. Времени для долгих речей нет. Генерал отходит от карты и подает всем троим руку.

— Желаю вам всего хорошего.

— Спасибо.

Когда полковник Свобода вернулся с сопровождавшими его офицерами в часть, надпоручик Ярош доложил командиру, что во время его отсутствия никаких происшествий не было. Батальон закончил приготовления к завтрашнему дню. Бойцы спят. Бросая на лицо командира пытливые взгляды, Ярош старается узнать, что же произошло. Очевидно, что-то неприятное.

— Хорошо, Отакар… им осталось спать недолго.

Полковник Свобода поворачивается к надпоручику Ломскому:

— Немедленно созвать командиров рот, отдельных взводов и офицеров штаба.

Через несколько минут в одном из приземистых помещений школы начинается первый военный совет перед первым настоящим боем. Все присутствующие знают, что командир батальона вернулся из штаба обороны Харьковского района, куда был срочно вызван. 3 марта 1943 года, половина первого ночи.

Полковник Свобода в полевой форме стоит у повешенной карты так, чтобы присутствующим было ее видно. Без всякого волнения спокойным голосом он объясняет боевую обстановку и задачу батальона. Все сосредоточенно слушают. Лица офицеров выражают их внутреннее напряжение и одновременно решительность. Глаза их внимательно изучают замысловатую ленту реки Мжи. На ее правом берегу, напротив Миргорода, почти на пять километров протянулась деревня Соколово. В эту минуту никто из них, конечно, не предполагает, что именно в ней разгорится самый яростный бой.

Командир батальона посмотрел на часы:

— Выходим в два часа тридцать минут. — Он показывает на карте направление марша. — В указанный район батальон пойдет двумя маршрутами — западным на Миргород и восточным — на Артюховку.

Командиры заносят в карты боевую обстановку и предстоящие задачи.

— Итак, ребята, — дружески, совсем не по-командирски спрашивает Людвик Свобода своих подчиненных, — есть какие-нибудь вопросы?

Вопросов нет. Все ясно.

— Если наткнемся на противника в ходе марша, — напоминает еще командир, — вступаем в бой с ходу. Встречный бой исключать нельзя! — Он знал сильные и слабые стороны своих подчиненных. Он знает, что они хорошо подготовлены к боям и так же хорошо готовы к ним все бойцы батальона.

Первыми вышли из помещения командиры рот с начальником штаба — Ярош, Кудлич, Янко и Рытирж. Полковник Свобода со своим заместителем еще некоторое время посидели, уточнили некоторые вопросы.

Надпоручик Ярош созывает командиров взводов. Совещание длится недолго. Командир говорит кратко, отрывистыми фразами; командирам взводов он кажется чересчур строгим.

— Получен приказ: занять оборону по реке Мже! — Ротмистр Франтишек Ружичка, Франтишек Немец, командир взвода разведчиков-автоматчиков Антонин Сохор и остальные командиры взводов следят за движением карандаша по карте. — Мы не должны пропустить через реку к Харькову ни один танк. Все остальное решим на месте.

Он знал, что командирам взводов совершенно ни к чему сейчас длительный рассказ о том, что они в скором времени будут делать и как они должны будут это делать.

— Вопросы есть?

Все было ясно. Это можно было прочесть по их лицам.

— Да, чтобы не забыть, — добавляет Ярош перед уходом командиров. — Если во время марша столкнемся с фашистами, то начнем уничтожать их с ходу. Взвод Ружички пойдет первым. Разойдись!

Встречный бой!

При этой мысли у Франтишека Немеца по спине пробежали мурашки. Правда, он и этому учил свой взвод в Бузулуке. Но теперь речь идет о настоящем бое, да еще с фашистской элитой. Со свежими танковыми дивизиями, прибывшими откуда-то из Франции. Ничего хорошего из встречного боя не получится. Хорошо бы обойтись без этого.

По тихим коридорам разносятся громкие звуки ударов железякой по рельсе. Они отражаются от стен, бьют в барабанные перепонки.

— Тревога! Тревога! — ревет сразу несколько глоток.

— Подъем! Тревога! — Топот ног такой, будто начался камнепад. Бойцы вскакивают с пола, лихорадочно зашнуровывают ботинки, натягивают шинели, застегивают ремни.

— Что случилось?

— Налет?

— Неужели вздумали устроить учебную тревогу?

Но крики в коридоре звучат очень настойчиво:

— Раздать ручные гранаты!

— За запасными боеприпасами, бегом!

— Первая рота — строиться!

— Пулеметная…

По лестнице бегут бойцы с ящиками. Надпоручик Ярош в белом полушубке и шапке-ушанке, подпоясанный ремнем, стоит внизу у лестницы и подгоняет опоздавших, которые на ходу надевают выкрашенные в белый цвет каски.

На дворе темная холодная ночь, ветер яростно швыряет в лица бойцов снег. Ботинки шлепают по лужам и снежной каше.

— Но, но! — кричат возницы, со двора со скрипом выезжают сани.

Роты строятся по взводам, все делается быстро, бегом. Слышны команды, отрывистые фразы. Солдатам раздаются патроны и гранаты. И вот первая колонна, разбрызгивая ботинками мартовскую слякоть, выходит со двора на улицу.

3 марта, 2 часа 30 минут.

Редактор газеты напишет такую статью:

13 июля 1942 года, в тот день, когда министр национальной обороны генерал Ингр возвращался в Англию, батальон насчитывал 47 офицеров, 2 ротмистра, 867 сержантов и рядовых и 43 женщины. В течение двух дней после его отъезда командование батальона осуществило реорганизацию батальона по советскому образцу. Таким образом, был сформирован 1-й чехословацкий отдельный пехотный батальон в составе 723 мужчин и 19 женщин и запасная рота, в которую входили 110 мужчин и 23 женщины.

Вновь сформированная часть была построена во дворе казармы, и подполковник Свобода обратился к ней со следующими словами: «…Вам первым выпала честь сражаться плечом к плечу с героической Красной Армией. От души поздравляю вас!»

Бежали дни, недели, заполненные обучением, обычными солдатскими нелегкими делами. В этих черных трудовых солдатских буднях просветы наступали только раз в неделю — в воскресенье, когда можно было отдохнуть, чем-нибудь развлечься. Это было похоже на освежающий и взбадривающий глоток эликсира.

Голос Левитана, передававшего по радио сводки Верховного командования, звучал понуро. Со страниц газет в читателей били призывы и обращения:

Воронеж оборонялся. Но уже пали Севастополь, Лисичанск, Миллерово, Ворошиловград. Немецко-фашистские войска подошли к Ростову. Илья Эренбург написал в эти дни:

Бузулук находился далеко от фронта. Но кровавые пальцы войны дотягивались даже сюда. Больницы были переполнены ранеными. В каждой семье кто-нибудь был на фронте: отец, сын, брат, муж, возлюбленный… И сюда приходили печальные сообщения: «…пал смертью храбрых».

Тяготы и страдания накладывали отпечаток на лица людей, испещряли их преждевременными морщинами. Но одновременно в сердцах и душах советских граждан рос страшный гнев, который удесятерял их силы.

Чехословацкие бойцы, которые уже давно сроднились с жителями города, испытывали такие же чувства. Их жег тот же огонь ненависти к гитлеровским оккупантам, они так же горели желанием мстить, сражаться. Им становилось все труднее мириться с мыслями о том, что в то время, как Советская страна истекает кровью в борьбе и на фронте дорог каждый человек, способный держать оружие, они вот уже без малого полгода все учатся.

Из родной страны приходили известия о нацистском терроре. Они усиливали в сердцах чехословацких бойцов желание отомстить за уничтожение Лидице и Лежаки, за сотни и тысячи казненных патриотов.

В те дни поручик Ярош часто думал о доме. Его охватывал страх за мать, отца, за братьев… Ух как ненавидел он фашистов, лютой смертью ненавидел.

Как-то однажды, это было в начале июля, его внимание привлекла статья о советской патриотке Нине Ярошовой. В ней было написано о том, как в одном украинском городке нацисты на глазах у детей изнасиловали пятнадцатилетнюю школьницу. Медсестра Нина Ярошова, которая была свидетелем этого ужасного злодеяния, решила отомстить фашистам за девушку и, дождавшись ночи, подожгла их штаб. Нацисты схватили ее и после страшных истязаний бросили в яму с трупами. Спустя три дня ее полумертвой нашли партизаны. Они спасли жизнь девушки и потом переправили ее к своим через линию фронта. Находясь в больнице, Нина Ярошова написала в газету письмо, которое Отакар Ярош читал с таким волнением, будто это было письмо его сестры:

Ярош дочитал газету, и его затрясло от злости.

— Прочти, — подал он ее надпоручику Седлачеку. — Когда же, черт возьми, мы займемся настоящим делом? Когда же начнем мстить за эти страшные преступления?

Вечером после захода солнца на окраине Бузулука вдруг вспыхнуло зарево. Пожар? Там ведь казармы чехословацких солдат! Те, кто жил недалеко от расположения чехословацкого батальона, быстро установили, что никакого пожара нет. Но тем не менее то, что они увидели, вызвало у них удивление. Посередине луга горел большой костер, а вокруг, освещенные полыхающим пламенем, сидели чехословацкие бойцы и слушали интересный рассказ одного из своих офицеров, капитана Прохазки. Они собрались здесь в канун сожжения Яна Гуса. Солдаты и офицеры, удаленные от своей родины на тысячи километров, вспомнили событие, которое произошло более пятисот лет назад, в 1415 году.

Раздалось пение хора:

Песня неслась над лугами к реке Самаре. И какими близкими показались вдруг в это суровое военное время события, от которых их отделяло пятьсот двадцать семь лет.

— Средневековая немецкая реакция, — говорит штабс-капитан Прохазка, — решила сжечь констанцского мученика в благой надежде задушить тогдашнее народное движение в самом зародыше. Но результат получился совершенно противоположный. Пламя костра в Констанце послужило сигналом восстания всего чешского народа, поднявшегося на священную народную войну против иноземных захватчиков. Нынешние потомки средневековой немецкой реакции казнят сотни и тысячи чешских мучеников, они сожгли Лидице и Лежаки. И все это делается для того, чтобы задушить ширящееся народное сопротивление и продлить, пусть даже на короткое время, свое временное господство в чешских землях.

Бойцы внимательно, почти с благоговением слушают рассказчика. Это не только дань уважения великому земляку и воспоминание о важном историческом событии. Бойцы чехословацкой части в эти минуты мысленно становятся под знамена войск Яна Жижки. На них переходит их решимость и святая вера в победу. Борьба, начавшаяся более пятисот лет назад, обязательно будет успешно завершена с помощью Красной Армии.

— Потерпев тяжелые поражения, враги вынуждены были капитулировать и заключить с Чехией перемирие. Такого результата могла добиться только истинно народная армия, сражающаяся за свободу и жизнь народа и возглавляемая такими гениальными полководцами, каким был Ян Жижка из Троцнова…

Настоящее и будущее каждого народа вырастает на живительной почве прошлого. Костер, вспыхнувший теплым бузулукским вечером 5 июля, стал символом единства в борьбе против фашизма. И во многих других местах за рубежом, где находились чехословаки, в ту ночь к небу взлетели точно такие же языки пламени, выражавшие гнев и решимость чехословацких патриотов биться за правое дело.

В Бузулуке для надпоручика Отакара Яроша не было ничего главнее военного обучения. Домой он возвращался очень поздно. Иногда он не виделся с хозяевами по нескольку дней. Боевая подготовка шла полным ходом. Проводились дневные и ночные ротные и батальонные тактические учения, длительные марши, стрельбы… Ярош обращает внимание на каждую мелочь, стремясь добиться лучших в батальоне результатов.

Первая рота стоит строем на полигоне. Солнце едва высунулось над кронами деревьев. Раннее утро. На траве еще не высохла роса. В эти жаркие дни занятия с личным составом решено начинать рано утром, потому что днем находиться на солнце было просто невозможно.

Ярош, поставив ноги на ширину плеч, обращается к своим бойцам:

— Сегодня мы будем стрелять из ручного пулемета. Расстояние двести метров. Стрелять будем по мишени в рост человека. Оружие пристреляно, целиться нужно прямо в грудь. Принцип такой же, как и при стрельбе из карабина. Совместить мушку с прицелом, задержать дыхание, на спусковой крючок нажимать плавно, приклад покрепче прижать к плечу. Огонь вести будем короткими очередями… Командиры взводов, назначьте смены! Первый взвод стреляет первым.

Пока командиры взводов определяют смены, а первая из них готовится к отходу на огневой рубеж, Отакар Ярош ищет глазами Йозефа Томана. Он уже давно заметил, как тот щурится, глядя вдаль. Вчера он спросил его:

— Что у тебя с глазами? Ты плохо видишь?

— Да нет, но очертания предметов вдали немного расплываются.

— Почему ты не носишь очки?

Боец пожал плечами. У него нет очков. Он никогда их не носил. И потом… видит он не так уж и плохо.

Томан поймал на себе пристальный взгляд командира. Потом Ярош подозвал его к себе пальцем. Боец подбежал, встал по стойке смирно.

— Пан поручик…

Ярош открыл планшет, вытащил оттуда очки.

— На, попробуй!

Удивленный солдат берет протянутые ему очки с металлическими дужками, надевает их, моргает глазами.

— Как видишь?

— Отлично вижу, пан поручик, — просиял солдат.

— Тогда оставь их у себя. Но чтобы стрелять только в яблочко, ясно?

— Есть! — выпалил Йозеф Томан.

Когда он закончил стрельбу и отошел от пулемета, Отакар Ярош, стоявший в стороне, опустил руку с биноклем, в который он рассматривал мишень, подошел к Томану и похлопал его по плечу:

— Ну видишь, отлично! Молодец!

Бывшие бойцы до сих пор как одни твердят: «Он всегда пекся о том, чтобы в роте был порядок. Он был строгий и в то же время справедливый и требовательный командир».

Однажды рота его порядком рассердила. Они возвращались с занятий в казарму. Ярош любил, чтобы во время передвижения строем его бойцы пели. Рота знала множество строевых песен, чешских, словацких, украинских и русских. Его лицо сияло от удовольствия, когда ребята, разучив какую-нибудь новую песню, браво шагали по улице и их мужские голоса разносились далеко вокруг. Он, как всегда, шел пружинистым шагом впереди, гордый за своих орлов. С песней они обычно входили на улицы города. Ребята пели так громко, что едва не дрожали стекла в оконных рамах.

В тот теплый летний вечер рота возвращалась домой с изнурительных занятий. Обмундирование пропотевшее, лица запыленные. Они вяло переставляли ноги, глядя с безразличным видом себе под ноги. Единственным желанием бойцов было побыстрее добраться до казармы, и никому из них не пришло бы в голову петь.

И тут откуда-то неожиданно появился Ярош.

— Что такое? — воскликнул он. — Идете, как бабы с похорон! Запевай!

Кто-то затянул:

— Полюшко, поле…

— Отставить! — крикнул Ярош. — Нельзя так фальшивить. Запевай другую!

Послышался голос Ружички. Песню, было, подхватили бойцы, но голоса их звучали вяло, неохотно. Их пение можно было сравнить с урчанием дюжины недовольных медведей. Никакой слаженности, а о задоре вообще речи никакой быть не могло. Некоторые тут же петь перестали. Ярош наморщил лоб и резко скомандовал:

— Рота, стой! Кру-гом! Так мы в город не пойдем. — Он усилил голос: — Шагом марш!

Ротная колонна пошла в обратном направлении.

— Запевай! Пока не начнете хорошо петь, домой не пойдем!

Зная характер Яроша, бойцы дружно запели. Ярош шел сзади. Почувствовав, что его ребята приободрились и песня вновь весело летит к небу, он скомандовал: — Рота, кру-гом!

Бойцы так топали ногами, что их нельзя было узнать. Усталости как не бывало. Все заулыбались. На дворе казармы, когда рота остановилась, улыбка коснулась и лица Яроша.

— Ну, видите, как поднимает настроение песня!

Нет ничего страшнее для солдата, чем ощущение своей ненужности. Организм воинской части и его повседневные формы и условия существования в виде дисциплины, порядка, регулярного обучения бойцов — все это теряет основу, когда солдаты и командиры придут к выводу, что все равно это не имеет никакого смысла.

Именно такая опасность грозила 1-му чехословацкому отдельному батальону, хотя и говорить о каком-то полном развале, конечно, неверно.

Личный состав чехословацкой части удалось убедить в том, что и участие в боях на фронте одного батальона, хотя он, конечно, и не сможет повлиять на ход войны и не поколеблет гитлеровский режим, тем не менее будет иметь огромное значение. Все советские представители постоянно говорят: скоро поедете на фронт, будете сражаться вместе с Красной Армией. После таких заявлений настроение бойцов сразу улучшается, растет их энтузиазм, но проходит время, — а результата никакого. Программа обучения личного состава завершена, а приказа к следованию на фронт все нет. Почему же их тут держат, в чем причина? Поедут ли они вообще на фронт? Может, все это одни только слова?

Газеты сообщали о тяжелых боях в междуречье Дона и Волги, на дальних подступах к Сталинграду. Среди солдат стали раздаваться голоса, что теперь бы самое время идти на фронт. Именно об этом разговорились офицеры перед столовой в обеденный перерыв.

— Представьте себе, — взволнованно жестикулирует надпоручик Коваржик, — снова появились слухи, что мы будто бы поедем куда-то на Средний Восток. Что обстановка-де на советско-германском фронте ухудшилась и не исключена возможность, что немцы дойдут до Волги! Поймать бы эту сволочь, которая распространяет подобную болтовню!

— Это потому, что мы слишком долго здесь сидим, — проворчал Ярош и сложил руки на груди. — Почему мы не едем на фронт? Бойцы хорошо подготовлены, батальон полностью укомплектован, так чего же мы ждем?

— Очевидно, ждем, когда русские дадут нам оружие, — предположил смуглый поручик Седлачек, взъерошивая блестящие от пота черные волосы.

— Конечно, дадут. А почему бы им не дать? — вступил в разговор поручик Франк. — Но сначала они должны убедиться, пойдем ли мы вообще на фронт. Ведь вооружить нашу часть дело нешуточное, и советскому командованию далеко не безразлично, как используется сделанное с таким трудом оружие.

— И чем только занимается наша военная миссия! — раздраженно бросил поручик Рытирж.

— Все это не так просто, ребята, — отозвался Ломский. — Командир уже обращался по инстанции, настойчиво просил… Существует мнение, что один батальон на таком огромном фронте ничего не значит, что он, в конце концов, может быть весь уничтожен в одном бою…

— Так что же нам тогда ждать, пока нас соберется дивизия? — взорвался Ярош. — Уж лучше тогда вообще отказаться от участия в войне. — Его левая рука резко опустилась вниз.

— Подожди, Ота, не кипятись, — успокаивает его Ломский. — Мы все хотим на фронт, тут мы едины. — Он огляделся. Все согласно кивали головами. — Бойцы также рвутся на фронт. Но русские сами вряд ли пригласят нас на фронт. Они научены горьким опытом с андерсовцами…

— Они ждут, когда мы сами заявим об этом, — перебил его обычно деликатный, худой поручик Шмольдас.

В это время из штаба батальона во двор вышел подполковник Свобода.

— Что так бурно обсуждаете, панове? — Все стали по, стойке «смирно». — Что за собрание? Я могу принять в нем участие? — спросил он с легкой иронией.

— Мы говорим о том, — стал объяснять ему Ломский, — как нам побыстрее попасть на фронт. Все солдаты и командиры хотят этого.

— Прямо под Сталинград, — выпалил Ярош, — там сейчас труднее всего.

— Ота верно говорит, — вставил Шмольдас. — Истинные друзья познаются в беде…

— Пусть советские люди видят, что мы надежные союзники, — добавил Коваржик.

А потом офицеры заговорили все вместе, перебивая друг друга:

— Мы должны доказать, что чехословацкие бойцы умеют воевать…

— Даже умирать за родину!

— Мы представляем весь народ!

— …стереть позор Мюнхена.

— Пусть нам дадут оружие…

Подполковник показал рукой на дверь столовой:

— Об этом мы можем спокойно поговорить за столом, не так ли, ребята? — С этими словами он направился к двери столовой.

Подполковник Свобода бдительно следил за настроением солдат и офицеров. Ему хорошо было известно о брожении в подразделениях, о растущем нетерпении. Разговор с офицерами окончательно убедил его в том, что нужно что-то предпринимать. Инициатива должна исходить из наших рядов. Если по неизвестным причинам бездействует наша военная миссия, то придется взять это дело в свои руки. Мы пошлем письмо непосредственно Верховному Главнокомандующему Иосифу Виссарионовичу Сталину. Нельзя же допустить того, чтобы бойцы почувствовали себя лишними людьми. Они уже не хотят больше сидеть в тылу. Они хотят сражаться, и не символически, а по-настоящему. Это были плоды агитационной и воспитательной работы коммунистов, которым приходилось действовать в полулегальных условиях.

Так возник документ, значение которого трудно было переоценить.

На письме была поставлена дата: 28 августа 1942 года.

Подполковник Свобода приказал Прохазке:

— Отошлите это письмо снова посредством офицеров связи.

Между тем наступило время уборки. На колхозных и совхозных полях под жарким солнцем золотились созревшие хлеба. Но убирать урожай было некому: мужских рук не хватало, не хватало и машин. И при этом в поле не должно было остаться ни единого колоска. Ведь под немецкой оккупацией оказались самые хлеборобные области Украины и Белоруссии. Советский Союз временно потерял половину своих пахотных площадей. Бой за хлеб был таким же важным, как и бой на фронте. Чехословацким бойцам было известно об этом. Они выразили желание заменить на бузулукских полях мужчин, ушедших на фронт.

Подполковник Свобода предложил помощь секретарю горкома. Предложение поступило весьма кстати, но секретарь колебался, не зная, что ему делать. Он не был уверен, правомочен ли посылать на сельскохозяйственные работы иностранную воинскую часть, которая готовится к боевым действиям на фронте. Наконец было найдено решение — послать телеграмму Советскому правительству, пусть оно решит. Ответ из Москвы пришел через несколько часов: правительство принимает предложенную помощь и выражает чехословацким бойцам свою благодарность.

А потом все пошло как по маслу. В штабе то и дело раздавался телефонный звонок: «Звонят из колхоза «Красный Октябрь», нам нужно человек пятнадцать-двадцать…»

— «Серп и молот». Можете нам завтра утром послать рабочий отряд? Отлично, присылайте тогда человек тридцать, короче, взвод.

На следующий день 500 мужчин и 15 женщин разъехались по 42 колхозам и совхозам. В газете «Наше войско», которая только что стала выходить, на первой странице был набран лозунг дня:

Помогли. Целых три недели трудились чехословацкие бойцы на полях. Для многих, особенно для тех, кто раньше сельскими работами не занимался, махать косой оказалось делом весьма не простым и не легким. Зато они могли проявить себя в ремонте машин и оборудования, главным образом, комбайнов, тракторов и молотилок. С местными жителями сразу установились дружеские отношения. Бойцы и командиры чехословацкого батальона воочию увидели, с каким энтузиазмом и самоотверженностью работают советские женщины, старики, дети.

Отакар Ярош не ограничился выполнением командирских функций. Раздевшись до пояса, с бронзовой от загара кожей и лицом, блестевшим от пота, он продвигался в цепи косарей и могучими размахами раз за разом укладывал в ровные ряды скошенный хлеб. Его можно было увидеть и с женщинами на вязании снопов и у молотилки. Стоя в облаке пыли, он взваливал на спину пятидесятикилограммовые мешки с зерном и подчеркнуто ловко и легко, положив одну руку на бедро, носил их к амбару.

Он никогда ничего не делал только наполовину. А эту работу он к тому же выполнял с сознанием того, что таким способом он воюет с Гитлером. Именно так он объяснял своим солдатам свое трудовое усердие. Этим самым он облегчал задачу коммунистам, которые делали все для того, чтобы каждый хорошо понял, что эта война является не только войной миллионных армий, танков, самолетов, орудий и машин, но и всех людей, экономических потенциалов.

Что же потом произошло с письмом, которое командир батальона 28 августа отослал в Москву с офицерами связи майором Камбуловым и подполковником Загоскиным? Архивы не дают нам на этот счет каких-либо подробностей. Одно ясно, прежде чем батальон покинул город Бузулук, направляясь на фронт, прошло еще несколько месяцев.

Почему же для удовлетворения просьбы потребовалось так много времени? Спросим человека, который знает об этом более, чем кто-либо другой. Генерала в отставке Г. С. Жукова, бывшего уполномоченного правительства по делам формирования чехословацкой части.

Да, письмо Сталину он вручал лично. Он подробно рассказывает, как вступил в просторный кабинет Сталина. Помещение имело форму продолговатого прямоугольника. В глубине, у стены стоял письменный стол, а рядом с ним — всем хорошо известный большой глобус. Иосиф Виссарионович что-то писал, сидя за столом.

Не сказав ни слова, он кивнул головой и жестом руки показал генералу, чтобы он сел. Через минуту он закончил писать и отложил ручку. Генерал доложил, что принес письмо, написанное подполковником Свободой.

— Что он хочет? — спросил Сталин.

— На фронт.

— На фронт? Воевать? — Строгое лицо Сталина прояснилось. — Жаль, что их так мало, — проговорил он после минутного молчания. Он склонился над письмом и начал внимательно читать. Потом задумался.

— Ну что ж, — сказал он, открывая черную коробку с папиросами. Вытащив одну из них, он разломил ее и тщательно набил трубку. — Чехословаки нам помочь хотят. Их просьба будет удовлетворена.

Этот разговор произошел в один из первых сентябрьских дней. Но почему должно пройти еще около трех месяцев, прежде чем офицер связи Камбулов сообщит полковнику Свободе, что ответ на просьбу дан положительный.

На первый взгляд может показаться, будто решение Сталина выполнялось с прохладцей, но вряд ли кто мог такое допустить. Причина, очевидно, кроется в чем-то другом.

Прежде всего часть должна получить новое оружие. Оружие, естественно, надо освоить. Но самая серьезная причина задержки заключалась в предложении Сталина: я прикажу, чтобы им выделили какой-нибудь спокойный участок фронта.

Вот в этом и была закавыка. То, что чехословацкая часть просила послать ее на фронт, было с ее стороны высшим проявлением союзнического долга. Но Верховный Главнокомандующий сразу увидел опасные подводные камни, которых следует избежать. Эта часть будет первым и пока что единственным союзным воинским формированием, которое примет участие в боях на советско-германском фронте. Этот факт вызовет, несомненно, большой резонанс не только среди бойцов Красной Армии, но и во всем Советском Союзе. Весть о том наверняка разнесется по всему миру. Политическое и моральное значение того, что иностранная часть по собственной воле сражается бок о бок с Красной Армией, во много раз превосходит ее военную силу. И, естественно, что с того момента, когда отдельный чехословацкий батальон появится на передовой, Советский Союз начинает нести за него ответственность и перед своим народом и перед мировой общественностью. Если бы случилось так, что часть потерпела бы явную неудачу или же была бы даже уничтожена, что на советско-германском фронте в условиях жесточайшей кровопролитной борьбы нередко случалось и с гораздо большими воинскими формированиями, нежели батальон, то все ценное и положительное, что было заложено в ее добровольном участии в военных действиях на Восточном фронте сразу бы превратилось в свою противоположность. Противник получил бы в таком случае возможность начать эффективную пропагандистскую кампанию. Именно поэтому нужно было тщательно выбрать место и момент задействования чехословацкого батальона. Генеральный штаб Красной Армии, которому поручалось выполнить приказ Сталина, полагал, очевидно, весьма рискованным делом посылать часть на фронт, когда в полном разгаре было немецкое наступление. Он выжидал минуты, когда чехословацкая часть может появиться на фронте с наиболее вероятной перспективой на успех.

Эта мысль прослеживается и в разговоре, который произошел осенью в Куйбышеве между теперь уже полковником Свободой и заместителем народного комиссара иностранных дел Вышинским.

Командир батальона познакомился с ним около года назад в Бузулуке на банкете в честь генерала Сикорского. Когда, казалось, ответ на письмо И. В. Сталину где-то слишком долго пролеживает, полковник решился на смелый шаг.

Он вошел в здание комиссариата и попросил приема непосредственно у Вышинского. Человек за письменным столом измерил полковника холодным взглядом из-за поблескивающих стекол очков. Узнав, что командир чехословацкой части пришел по поводу их прошения о направлении на фронт, он не очень тактично перебил его:

— Но вы ведь уже направили письмо.

— Да, я хотел бы вам объяснить, почему мы избрали такой путь…

— Это дело другого рода. Что вы хотите сейчас конкретно? — В голосе заместителя народного комиссара послышались нетерпеливые нотки.

Полковник Свобода сказал так коротко, как только мог:

— Мы хотим на фронт!

— Сколько вас? — Заместитель народного комиссара, конечно, знает об этом. Он спрашивает только для того, чтобы подчеркнуть: вас мало.

— Один батальон, — отвечает Свобода по-русски.

— Лишь один батальон?! — с сомнением произносит Вышинский. — Вас же уничтожат в первом бою.

Но полковник твердо стоит на своем:

— Мы читали речь маршала Сталина. Он сказал в лей, что каждый гражданин, который здоров и может власть оружием, должен на фронте сражаться с фашизмом. Важен, таким образом, каждый человек, а нас почти тысяча. Если вы пошлете нас на фронт, мы свою задачу выполним. А если вы не удовлетворите нашу просьбу, то мы направим вам тысячу писем от каждого бойца. — Полковник от волнения повышает голос: — А если вы и потом не пойдете нам навстречу, то будете нести ответственность перед нашим народом за то, что не дали нам возможность сражаться вместе с вами против фашизма! — Командир чехословацкой части замолчал, осознав, что заговорил слишком резко.

Но Вышинский, вместо того, чтобы рассердиться, превратился неожиданно в дружески настроенного, вежливого человека. Казалось, что до этой минуты он как бы испытывал, как далеко заходит решимость Свободы. С лицом, озаренным улыбкой, он встал из-за стола и обнял чехословацкого полковника.

— Товарищ Свобода, я могу уже сегодня поздравить вас с отъездом на фронт.

Вскоре после этого, 22 ноября, майор Камбулов по приказу генерала Г. С. Жукова сообщил командиру 1-го чехословацкого батальона о том, что Верховный Главнокомандующий решил послать батальон на фронт.

В штабе батальона забренчал телефон. С бузулукского вокзала сообщали: только что получена партия нового оружия для чехословацкой части. Надпоручик Ломский немедленно информирует об этом командира батальона и сразу же отдает необходимые распоряжения. Все радуются. Оружие прибыло!

Вскоре перед зданием штаба остановился крытый брезентом грузовой автомобиль. Из кабины выскочил молодой советский лейтенант и, приложив руку к пилотке, доложил полковнику Свободе, рядом с которым стояли такие же, как и он нетерпеливые командиры рот Ярош, Кудлич, Янко, другие офицеры, что оружие для чехословацкой воинской части в СССР доставлено в полном порядке. Командир батальона, излучая глазами радость, подошел к советскому лейтенанту и по-мужски, крепко пожав руку, поблагодарил его.

Лейтенант кивнул солдату, выглядывавшему из-под брезента. Красноармеец шустро достал автомат с красно-коричневым прикладом и круглым магазином, протер тряпкой металлические части, смазанные маслом, и подал оружие лейтенанту. Тот передал новенький блестящий автомат Людвику Свободе. Командир батальона окинул долгим взглядом офицеров и бойцов, которые между тем уже тоже собрались, поднял автомат над головой, потом дрожащими руками прижал его к груди и поцеловал. Каждый, кто стал свидетелем этого торжества, испытывал чувство гордости и радости.

Машина с драгоценным грузом поехала к складу. Красноармейцы в кузове не успевали класть оружие на вытянутые руки чехословацких бойцов: автоматы, новейшие самозарядные винтовки, ручные и станковые пулеметы, револьверы, длинные противотанковые ружья. Через несколько дней в батальон поступят и минометы с противотанковыми пушками.

Настроение, которое охватило чехословацких солдат и офицеров, весьма ярко охарактеризовал в своем послании в Государственный совет в Лондон майор Врбенский:

Солдат становится настоящим солдатом только тогда, когда у него есть оружие.

Оружие в батальон поступило 20 октября 1942 года. В партии были новейшие образцы, которые большинство советских частей еще не имели. На следующий день оно было роздано ротам. Перед торжественным актом был зачитан приказ:

Из 1-й роты первым получил оружие — новый наган — надпоручик Отакар Ярош. Прежде чем положить матово поблескивавший наган в кобуру, он поцеловал его. Точно так же поступили, принимая оружие, и все его бойцы.

В тот вечер в офицерской столовой было весело. Звучали песни, то и дело провозглашались тосты. В казарме солдаты до поздней ночи любовались новенькими винтовками и автоматами: разбирали их и собирали, устраивали соревнования, кто первым разберет и соберет автомат или винтовку.

28 октября 1942 года батальон впервые построился у Пушкинских садов с оружием. На шестах трепетали чехословацкий и советский флаги. После зачтения приказа по случаю чехословацкого государственного праздника загремела музыка и батальон перестроился в колонну поротно и повзводно для торжественного марша по улицам города, где его радостно приветствовали бузулукцы.

28 октября и 7 ноября в том году были праздничными еще и потому, что в сталинградском котле продолжали исчезать все новые и новые гитлеровские дивизии. У чехословацких бойцов было теперь такое же оружие, как и у сталинградских героев, но им хотелось иметь и такие же храбрые сердца.

Обучение личного состава не прекращалось. Начальник штаба батальона с ведома командира готовил все новые и новые занятия и упражнения, тревоги, марши с ночевкой в лесу на морозе. И все же ни одному человеку тогда не пришло в голову захныкать, что все это пустое занятие и напрасные лишения. Каждый, скорее всего, видел в том приближающийся конец закаливания, желание командования подготовить личный состав к тяжелейшим боям на фронте. Именно так были восприняты и двухдневные учения с ночевкой на открытой местности. В приказе значилось: по тревоге выйти в лес юго-восточнее Бузулука, построить там шалаши и совместить учения с выработкой у офицеров и солдат навыков проживания в самых трудных условиях.

Столбик термометра в тот день опустился до отметки тридцать градусов ниже нуля. Ничего приятного батальон, конечно, не ожидало. Батальон вышел из города, когда месяц на небе уже побледнел и над белой величественной степью занимался рассвет. Бойцы шли по непроторенным дорогам в направлении высившихся вдалеке горных хребтов. Рота Яроша прокладывала путь. Снег с каждым пройденным километром становился все глубже. Мороз прямо-таки трещал. Постепенно накатывалась усталость. Все знали, что те, кто обморозит пальцы, щеки или нос, будут наказаны. Наказан будет и тот, кто у костров прожжет себе подошвы ботинок.

Наконец-то!

Командир батальона с начальником штаба созвали командиров рот и определили им места расположения. Командиры рот, в свою очередь, собрали командиров взводов. Последовала быстрая разведка местности и вскоре зазвенели пилы и застучали топоры. Сгущавшиеся сумерки заставили бойцов поторапливаться. Им хотелось построить шалаши до темноты и развести в них маленькие костры, которые помогут им обогреваться ночью.

Ярош обходил свою роту. Кое-где он хвалил «строителей», иногда подгонял, помогал советом. Перед учениями он специально проштудировал пособие для партизан по организации ночлега на местности в условиях сильного мороза, затем поделился полученными знаниями и своим личным опытом с командирами взводов. Сейчас он внимательно рассматривал сделанные из кругляков их временные жилища и отмечал про себя находчивость ребят. Хвойные породы деревьев здесь не росли, еловых лап под рукой не было, и поэтому прикрыть щели было нечем. Не помогала даже заделка щелей тонкими ветвями, которых было в изобилии после очистки стволов от сучьев. Сухой сыпучий снег все равно проникал внутрь. У кого-то возникла идея прикрыть шалаши сверху полотном палаток. Брезент снег задерживал. Это усовершенствование быстро переняли бойцы других рот.

Ах уж эти костры! Они, конечно, давали немного тепла, но… дым от них ел глаза, воняли подошвы пододвинутых прямо к огню солдатских сапог. Под утро была объявлена учебно-боевая тревога. Началось тактическое учение. Вводная команда была такая: в тылу наших войск выброшен десант немецких парашютистов силой до роты, который нужно уничтожить. Парашютистов обозначивала рота надпоручика Янко. Ротам Яроша и Кудлича предстояло окружить диверсионное подразделение противника и уничтожить. Но тут обнаружилось, что у трети солдат прогорели подошвы сапог. Командир батальона ужасно разозлился. Мыслимо ли, при тридцатиградусном морозе бродить по снегу в дырявых сапогах! Посовещавшись со своим заместителем, он решил отменить учение. Виновных решено было наказать. Колонна батальона понуро потащилась назад. Продрогшие за ночь, невыспавшиеся бойцы лишь большим усилием воли заставляли свои ноги передвигаться.

Бузулук еще не было видно, когда порывы ветра превратились в поземку. Усилившийся ветер швырял в лица острые снежные кристаллики, слезы, выступившие из глаз, замерзали на щеках. Нельзя было даже спрятаться за поднятыми воротниками шинелей. Пробиваться через эту серо-белую беснующуюся стихию кое для кого было невероятно трудно. Люди шли, напрягая все свои силы. Они должны были идти! Должны! Иногда резкий порыв ветра валил ослабевших бойцов с ног. Образ хорошо протопленной казармы, всплывавшей в помутневшем сознании бойцов, служил для них своего рода допингом. Но хуже всего было тем, кто прожег себе шинель или сапоги: дома их ждало взыскание.

Даже Ярош на этот раз шел с трудом. Тут уж не до легкой, пружинящей походки, которая его всегда отличала. Ноги его будто жгли горячими углями, но он не подавал виду. О себе Ярош не думал, его мысли были заняты теми, кто нуждался в неотложной помощи, обморозив ноги, щеки или пальцы рук. И только тогда, когда все люди его роты были осмотрены, он подозвал к себе санитарку Дануту, чтобы она посмотрела и на его ноги. Они были совершенно белые, как гипсовые. Ни единой кровинки.

— Я позову доктора, — решила она.

Но доктор Широкий уже сам вошел во временно оборудованный медпункт. Данута под его наблюдением стала сначала осторожно, потом более интенсивно массировать ноги надпоручика. Массаж помог, ноги покраснели, в них снова начала циркулировать кровь.

— Как же мне теперь наказывать подчиненных за невыполнение приказа командира, если я сам чуть было не отморозил ноги, — бросил Ярош врачу. Командир 1-й роты был всегда объективен в отношении своих подчиненных, ни с кем не панибратствовал и к провинившимся относился одинаково строго. — Хорошо, в будущем я обязательно буду осторожнее, — заверил он доктора Широкого и сестру Дануту, поблагодарил их за оказанную помощь и вышел. Он заметно хромал, но превозмогал боль.

Наказания тех бойцов, которые из-за своей небрежности лишились сапог или прожгли шинели, не заставили себя долго ждать. Командир батальона был непреклонен. Ведь на фронте это означало бы неспособность к выполнению боевой задачи. Получили соответствующие взыскания и те, кто не уберег себя от обморожений и в результате вынужден был несколько дней провести в лазарете.

Учения, стрельбы, марши, снова учения. Ежедневные нагрузки и интенсивность боевой учебы нарастали.

22 ноября, когда советский офицер связи сообщил, что на просьбу об отъезде батальона на фронт получен положительный ответ, полковник Свобода созвал совещание офицеров, чтобы вместе обсудить, что еще надо сделать и определить срок достижения батальоном полной боевой готовности. Все получили разрешение высказать свою точку зрения. Ярош, как всегда, был скуп на слова. «Я за то, чтобы отправляться на фронт как можно раньше!» И еще добавил: «Все бойцы только и разговаривают об этом, мысленно они уже воюют. Нельзя их разочаровывать. Как можно быстрее на фронт — вот мое мнение». Суть высказываний других офицеров была такой же. В конце совещания было принято решение послать телеграмму И. В. Сталину следующего содержания:

Теперь уж никто в батальоне не сомневался, что принятое решение единственно верное. Правда, летом, когда было послано письмо Верховному Главнокомандующему с просьбой об отправке батальона на фронт, здесь и там возникали разговоры, стоило ли обращаться с этим вопросом прямо к И. В. Сталину. Но так думали только отдельные бойцы и командиры. Не поняли значения такого шага, да, впрочем, и не могли понять некоторые руководящие деятели в правительстве Бенеша в Лондоне и чехословацкой военной миссии в Куйбышеве. В результате командир батальона получил письмо, датированное 15 сентября 1942 года. В нем говорилось:

Невероятно! Вместо похвалы за инициативность в выполнении чехословацко-советского соглашения резкий реприманд. Да, это была горькая пилюля для полковника Свободы и всех честных патриотов в части, которые хотели как можно активнее содействовать поражению гитлеровских войск. Шла, таким образом, скрытая, и подчас открытая борьба, которую надо было вести со всей решительностью и непременно выиграть в интересах чехословацкого национально-освободительного движения.

Ответ из Москвы пришел без задержки:

С того момента стало очевидным, что фронт для чехословацких бойцов дело совсем уже реальное. Очень скоро покинут они гостеприимный советский тыл и выполнят торжественное обещание, которое от их имени дал их командир Клементу Готвальду 27 мая 1942 года.

В конце ноября в Бузулук приехали четырнадцать опытных советских инструкторов во главе с подполковником В. В. Ивановым. Они прибыли прямо с фронта. Там они командовали ротами и батальонами. На левой стороне гимнастерок у них позванивали ордена и медали, красные и желтые ленточки над правым верхним карманом говорили о тяжелых и легких ранениях. В Бузулук они приехали на короткое время. Основная их задача заключалась в том, чтобы быстро закончить высшие военные школы и вернуться на фронт уже в должности командиров частей и соединений. Они передавали свой богатый опыт чехословацким бойцам и командирам не только на занятиях в поле или в учебном классе у доски, испещренной стрелками и разными значками, но и в дружеских беседах.

В Яроше они по достоинству оценили то, как хорошо он знает бойцов своей роты. Именно так, говорили они, должен знать своих подчиненных каждый командир. Он должен ясно представлять себе, кто из них и на что может годиться в той или иной ситуации. Только такой командир сумеет потом заглянуть солдату в душу, докопаться, что его угнетает, беспокоит.

— Командир, вызубривший уставы, но не способный шевелить мозгами, — сказал как-то в разговоре с ним подполковник Иванов, — то есть правильно применять их в боевой обстановке и действовать решительно в любой ситуации, еще не командир. Командир должен прежде всего учить своих подчиненных мыслить. Преодолевать страх разумом. Чтобы на фронте у них не застывала кровь в жилах при каждом выстреле противника и не уходило сердце в пятки. Вы как раз придерживаетесь того принципа и за это я вас хвалю.

Ярош был доволен, что его похвалили. Он вспомнил этот случай позже, когда командующий фронтом, решив проверить боеспособность чехословацкого батальона, выбрал именно из его роты взвод Ружички.

В начале декабря в Бузулук приехал генерал Г. С. Жуков с двумя офицерами. Они представляли собою комиссию Генерального штаба, которая должна была установить, как бойцы и командиры подготовились к предстоящим боям. Сразу же на второй день батальону предстояло показать на деле, чему он научился в тылу и готов ли к отправке на фронт. Задача звучала так: атака батальона с использованием боевых патронов и гранат и всего приданного оружия частично укрепленных позиций противника.

Ни снег, ни мороз не могли охладить пыл, с которым действовали атакующие, стремясь показать комиссии все, на что они способны. Заключительное учение прошло отлично. Уполномоченный Совета Народных Комиссаров генерал Жуков был доволен. Чехословацкие бойцы сдали последний экзамен успешно. Советский генерал квалифицировал тактическую и стрелковую подготовку батальона как очень хорошую. «Оружие, которое вам послало наше Советское правительство, — заявил он, — попало в золотые руки чехословацких бойцов».

На торжественном обеде командир батальона, поднимая тост, заверил генерала Жукова от лица всех солдат и офицеров:

— Мы горды тем, что получили это оружие, и рады, что скоро поедем на фронт. Обещаем вам, что защитники Сталинграда будут для нас всегда ярким примером.

В ответном слове представитель Генерального штаба сказал:

— Сегодня я у вас второй раз. Работа, которую вы проделали, огромна. Я видел ваши учения, которые были почти лишены недостатков. Бойцы работают хорошо, командиры настойчиво овладевают искусством командования. А ваша стрелковая подготовка превзошла все мои ожидания. Мне известно, что вы недавно получили оружие, но что помогло вам так быстро им овладеть? Причину того я вижу в моральном факторе. Все ваши ребята хотят идти сражаться с нашим общим врагом, отсюда и то желание как можно быстрее научиться владеть оружием. В этом причина успешных и грамотных действий, которые я сегодня имел возможность видеть. Я убежден, что и на фронте, рядом с Красной Армией, которая всему миру показала свою доблесть и военное искусство, ваша воинская часть не будет последней.

И он был прав. Но не будем забегать вперед.