Его звали Отакар

СОКОЛОВО

3 марта 1943 года. Холодная, ненастная ночь. Сильный ветер рассеивает по земле дождь со снегом.

Обе походные колонны 1-го чехословацкого пехотного батальона в СССР ускоренным маршем проходят по харьковским улицам. Одна направляется на левый фланг будущей обороны в населенный пункт Артюховка, вторая на правый — в сторону Миргорода и Тимченкова.

Рота Яроша идет в правой колонне в качестве головной. За городом Ярош послал вперед головную походную заставу, организовал боковые разведывательные дозоры. Всякое может случиться, ведь противник наступает.

Издали доносится орудийный гул. Время от времени небо озаряется всполохами и снова темнеет. Метель замедляет шаг.

Стало развидняться. Вдруг в ритм шагов вплетается нарастающий рев. Все задирают голову вверх. Прямо на голову их колонны пикирует двухмоторный самолет.

Бойцы срывают с плечей винтовки, падают на землю, укрываются, кто где может.

— Рассеяться! — скомандовал Ярош, шедший с первым взводом. — По самолету противника, — кричит он, — расстояние 300, залпом — огонь!

Самолет продолжает пикирование, из бортовых пулеметов стеганули очереди.

Среди деревьев затрещали выстрелы из винтовок и автоматов. Застучали и пулеметы. Пилот вышел из пикирования и быстро вывел самолет из зоны поражения. Сделав разворот, он снова атакует колонну. И в этот раз его дружно встретили огнем. Ничего не добившись, фашистский стервятник исчезает за кронами деревьев. Бойцы встают, занимают свое место, и марш продолжается. Почти все испытали в эти мгновения чувства страха и тревоги, но все это быстро заглушила радость того, что первый воздушный налет был успешно отражен. Слышен громкий веселый обмен мнениями. Они кажутся себе уже не иначе как фронтовиками. Воображение развязывает языки. Один сумел рассмотреть лицо летчика за плексигласом фонаря кабины, другой увидел дырки в фюзеляже самолета после их стрельбы. Одни рьяно утверждали, что воздушный пират должен непременно совершить где-нибудь вынужденную посадку, другие рассуждали более трезво: что такое пуля из винтовки или из автомата для самолета? Но одно было очевидным — вражеский самолет больше над колонной не появился.

Обе колонны, преодолев более чем тридцать километров, во второй половине дня вышли в указанный район, не встретив противника. Бойцы знали, что благодарить за это надо гвардейцев Билютина из 78-го полка, которые сдерживали напор немецкой танковой дивизии всего в двенадцати километрах от реки Мжи.

Чехословацкие бойцы могли беспрепятственно занять оборону и приготовиться к бою. Встреча во время марша с немецкой танковой колонной на открытой местности, хотя такая возможность и бралась во внимание, не обещала батальону ничего хорошего.

Роты временно разместились на левом берегу. Левый фланг обороны упирался в низенькие домики деревушки Артюховка. Бойцы тут же принялись рыть окопы. Им пришлось изрядно попотеть: хотя земля на берегу реки была и песчаной, зимой она глубоко промерзла. Кирки и саперные лопатки отскакивали от нее как от камня. Орудийный грохот, доносившийся сюда, как звуки далекой грозы, будоражил их нервы. Командиры выставили боевое охранение. Перед батальоном, причудливо изгибаясь, вьется река, затянутая рыхлым весенним льдом. За ней сквозь туман проступают соломенные и жестяные крыши домов. Отчетливо видна белая колокольня и серый купол церкви. Это Соколово.

Полковник Свобода со своим заместителем надпоручиком Ломским и надпоручиком Рытиржем, начальником штаба, изучают местность. Все в белых дубленках и шапках-ушанках, с планшетами.

Полковник внимательно рассматривает в бинокль деревню на противоположном берегу, размышляя вслух: «Деревня растянута вдоль берега реки на добрых пять-семь километров, за ней начинаются лесистые холмы. С той стороны противник легко приблизится к нашим позициям, и если мы позволим ему обосноваться в Соколове, то он будет хорошо контролировать всю нашу оборону. А так как мы не можем равномерно распределить наши силы по всему участку обороны, то он быстро установит наши самые слабые места и ударит именно там».

— Понятно, — согласно кивает головой надпоручик Ломский. — Мы должны выдвинуть оборону за реку.

— Занять Соколово, — повторяет полковник, — и создать там противотанковый узел.

Решение, конечно, правильное. Таким способом они создадут своеобразный ледолом, напоровшись на который, провалится первая атака противника.

Командир садится в машину и едет в Змиев, где находится командный пункт 25-й гвардейской стрелковой дивизии. Прибыв туда, он докладывает молодому генералу Шафаренко, что 1-й отдельный чехословацкий батальон занял порученный ему участок обороны. Подойдя к карте, полковник Свобода объясняет командиру дивизии, которому подчинен батальон, свое решение выдвинуть оборону за реку Мжу.

— Хорошо, я с вами согласен. Противник, очевидно, будет атаковать с юга. В таком случае Соколово окажется главным звеном обороны на вашем участке.

Он снова напомнил полковнику главную задачу батальона — не пропустить к Харькову ни одного танка, — и обещал чехословацкому полковнику прислать средства усиления: артиллерию и саперов. На прощание они крепко пожали друг другу руки.

Возвратившись в расположение батальона, полковник Свобода приказал созвать всех командиров рот и взводов в приземистое кирпичное здание школы, где временно расположился штаб батальона.

Собранные командиры напряженно ожидают боевой приказ. Керосиновая лампа освещает стол с картой, над которой склоняется полковник Свобода:

— Перед нами обороняется 78-й гвардейский стрелковый полк. Как мне стало известно, один из его взводов под командованием лейтенанта Широнина не пропустил противника к важному железнодорожному переезду, хотя и был атакован большим количеством танков. Из двадцати пяти человек восемнадцать погибли, остальные были ранены. Я думаю, что героизм советских гвардейцев будет для нас примером в предстоящих боях. Мы, таким образом, получаем время на подготовку прочной обороны. Она будет иметь форму треугольника, обращенного одной из своих вершин в сторону противника. Я решил создать три ротные оборонительные позиции: в Артюховке, а Миргороде и самую главную — за рекой, в Соколове.

Надпоручик Ярош поднял руку.

— Вам что-нибудь неясно, надпоручик Ярош? — спрашивает полковник.

— Пан полковник, — решительным тоном произнес надпоручик, — я прошу, чтобы оборона Соколова была поручена моей роте.

Полковник улыбнулся:

— Я рад, что ты этого хочешь. Я уже думал об этом. Самая трудная задача в батальоне всегда дается первой роте. Итак, Соколово обороняет первая рота, усиленная одним взводом станковых пулеметов, минометным взводом, двумя отделениями саперов, тремя отделениями автоматчиков, одним взводом противотанковых ружей, взводом противотанковых пушек и одним пехотным взводом. Слева от нас обороняются семьдесят третий и восемьдесят первый гвардейские полки двадцать пятой гвардейской стрелковой дивизии. Справа мы должны взаимодействовать с семнадцатой бригадой НКВД.

Командиры внимательно слушали, делали в блокнотах необходимые пометки.

— Артюховку обороняет вторая рота надпоручика Кудлича, усиленная взводом автоматчиков, взводом станковых пулеметов, минометным взводом и полувзводом противотанковых ружей. Населенный пункт Тимченков на правом фланге обороняют два взвода третьей роты надпоручика Янко, усиленные одним взводом станковых пулеметов. В соседнем Миргороде займет оборону батальонный резерв, который создаст один взвод третьей роты с полувзводом противотанковых ружей и двумя сорокапятимиллиметровыми пушками, выделенными нам шестьдесят второй гвардейской дивизией. Противотанковый резерв силой полувзвода противотанковых ружей на автомобилях с двумя противотанковыми пушками в любой момент должен быть готов помочь отразить атаку противника на любом фланге. Командный пункт батальона будет находиться пока что здесь, в Миргороде… Вопросы? Вопросов нет. В таком случае приступайте к выполнению приказа! При любых обстоятельствах помните о данной принятой вами присяге и храните честь чехословацкой армии. Можете идти.

В помещении стало шумно. Командиры надевают шинели, шапки и поспешно расходятся. Надпоручик Ломский обнял за плечи высокого, статного Яроша и ростом поменьше, но широкоплечего и энергичного Кудлича. Из толпы офицеров к ним подошел маленький Янко.

— Ну что, ребята, — говорит Ломский взволнованно, — ни пуха ни пера! Наступил наш черед… Мы рвались на фронт и подводить просто не имеем права!..

— Не бойся, Богоуш! — сказал Ярош. Потом повернулся к Кудличу: — Гонза, я оставляю тебе фотоаппарат и кое-какие вещи… На всякий случай. Кто знает…

— Да ладно тебе, — махнул рукой Кудлич. — А вещи, конечно, можешь оставить мне, о чем разговор.

Они вышли в мартовскую ночь. Морозец затянул лужи ледком, снег покрылся твердой, хрустящей при каждом шаге коркой.

На следующий день в предвечерние часы бойцы 1-й роты перешли по льду на другой берег и вступили в село Соколово. На всякий случай первой туда вошла разведгруппа, за ней — группа боевого обеспечения. Они шли осторожно, держа оружие, готовым к стрельбе. Ведь они не знали, есть в селе немцы или нет.

Английские шинели и выкрашенные в белый цвет мелкие тарелкообразные каски поначалу было испугали местных жителей. В первую минуту они приняли чехословацких воинов за венгров, обмундирование которых было почти такого же цвета.

Перед зданием сельского Совета стоит часовой гражданской милиции. Неожиданно к нему подбежало несколько мальчиков:

— Немцы! — говорят они, задыхаясь от быстрого бега и вытаращив глаза. — Здесь немцы!

Часовой рывком снял с плеча винтовку и побежал за пацанами. Они натолкнулись на троих военных, которые смотрели в карту и разговаривали на чужом, незнакомом языке. Часовой осмотрел их с головы до ног. Такую форму немцы не носят, но они и не наши, это ясно.

Член гражданской милиции остановился в стороне, не зная, что предпринять. Наконец неизвестные солдаты заметили его. Лица их были приветливыми. Они сразу пускаются в разговор, объясняют, что помечают на карте, в каком направлении отсюда находятся Змиев и Тарановка. Спрашивают, далеко ли до села Пролетарское. Разумеется, они сразу успокоили его, заявив, что они чехи и будут защищать от фашистов Соколово. Особое внимание часовой обратил на самого высокого из них. Он был выше обоих своих товарищей по крайней мере на полголовы. Позже, уже после войны, увидя фотографию надпоручика Яроша, он сразу скажет, что однажды встречался с ним и разговаривал.

По деревне быстро разнеслась весть, что пришедшие никакие не враги, а чехословаки, союзники. Двери домов тут же гостеприимно распахнулись.

Надпоручик Ярош определил каждому взводу позицию. Первый взвод располагался слева, третий в центре, второй на правом фланге. Бойцы под руководством саперов сразу принялись за рытье окопов. Местные жители, главным образом женщины, подростки и старики, охотно им помогали. На полях все еще лежал снег. Днем он таял, а ночью снега подмерзал. Земля везде была твердой, как камень…

В память сельских жителей на всю жизнь врезались встречи с начальником Соколовской обороны Отакаром Ярошем.

В первый же день Ярош вместе со своим заместителем надпоручиком Ломом и командирами взводов прошел всю деревню. Он определял возможные направления атак противника. Затем он решил с саперами, где лучше всего сделать минные поля, где вырыть окопы перед деревней и между домами, где проделать бойницы в стенах домой, где построить пулеметные гнезда, как разместить противотанковое оружие. Было начерчено множество планов.

Старшина противотанковой роты Ярослав Перны получил следующий приказ от надпоручика Седлачека: «Будешь находиться при Яроше и выполнять все его приказы…»

Ему суждено было прожить в Соколове вместе с надпоручиком Ярошем шесть дней и пять ночей. С начала и до самого конца. В один из вечеров он услышал, как Ярош, сидя при свечке в доме, выбранном им для своего командного пункта, проговорил: «Отсюда я пойду или вперед, или останусь здесь». Ярослав Перны хорошо понимал командира. В этих словах звучало непоколебимое желание защитить честь офицера армии, которой в минуты наибольшей опасности для родины не разрешили даже выстрелить.

В один из следующих дней ротмистр Перны встретился у церкви с капитаном Красной Армии, сапером, который по просьбе Яроша провел работы по заминированию некоторых участков и получил от него карты минных полей. Капитан удивил его вопросом:

— Вы на фронте впервые?

— Почему вы спрашиваете? — уязвленный, бросил он. Ротмистр был уверен, что они делают все согласно наставлениям.

— Это заметил бы каждый командир, побывавший на фронте. Ваш штаб расположился в доме священника, в лучшем строении деревни. К нему ведет множество телефонных проводов. Только слепой не увидит, что это штаб. Вы думаете, что немцы этого не установят? Вот увидите, как только начнется бой, они тут же уничтожат это здание.

— Что же нам теперь, перебазироваться в другое место?

— Да нет, зачем же? — сказал капитан. — Это потребует много времени и хлопот. Вы должны перехитрить противника. Пусть они думают, что там штаб. Но одну телефонную линию вы скрытно проведите в какой-нибудь менее заметный дом.

Перны согласился с капитаном и рассказал об этом надпоручику Ярошу. Тот кивнул головой:

— Гм, он прав. — И тут же приказал перенести свой командный пункт в небольшой домик у церкви. С надпоручиком Ломом и Седлачеком они склоняют головы над картой. Подпоручик медицинской службы Шеер, который с отделением санитаров должен был бороться за жизнь раненых, сохранил в памяти смысл монологов командира:

«Церковь будет центром обороны. Откуда бы они ни пришли, мы должны иметь прочную круговую оборону. В самом худшем случае все, оказывая упорное сопротивление и нанося противнику урон, начнут отход от церкви, которую мы должны удержать любой ценой, как это делают советские гвардейцы в Тарановке».

Иногда он, заметив доктора, обращался к нему: «Что у вас, доктор? Вам что-нибудь нужно? Если дело у вас не срочное, то подождите, пожалуйста, мы должны закончить».

Конечно, доктор ждал, с интересом наблюдая за этим решительным, твердым, закаленным командиром. Он всегда был спокоен и точен. Не в его привычке было общаться с людьми в белых перчатках. Он был солдатом до мозга костей. Заметной чертой его характера было здоровое честолюбие. Этот человек прямо-таки источал силу и волю. Своеобразный человеческий мотор. Отдавать эту силу, заряжая ею других, было жизненной необходимостью. Это доставляло ему радость и удовлетворение.

Он получил трудную задачу и, выполняя ее, хотел показать всем, что умеет. Кое-кому может показаться непонятным, почему он сам попросил доверить ему оборону Соколова. Подпоручик Шеер, который как врач более чутко фиксировал психологические состояния, наблюдал удивительный энтузиазм и одухотворенность, которые отражались на лице Яроша. Таким оно оставалось и во время боя. Он понял: мужество и целеустремленность этого человека простираются так далеко, что он не боится даже смерти.

С утра до ночи в Соколове стучат ломы и кирки, высекая при попадании на камни искры, раздается скрип лопат, выбрасывающих наверх мерзлую землю, слышатся голоса женские, мужские, детские. Люди умудряются даже шутить, смеяться. Бойцы заигрывают с девчатами, каждый старается выглядеть бойчее, сильнее. В эти минуты они совсем забывают, что смерть от них так близко.

Разведчики уже повстречались с ней. Небольшими группами, в белых маскировочных халатах, они проскальзывали между позициями боевого охранения и, выстроившись гуськом, исчезали за холмами в лесу. Во время таких вылазок ребята порой оказывались в таких переделках, что у них застывала кровь в жилах. Об одной такой истории поведал Антонин Корима, один из самых отважных разведчиков.

Сведения, которые доставляли Ярошу разведчики, говорили о том, что противник передислоцирует свои танковые и моторизованные подразделения из Тарановки в направлении Соколово, стычки чехословацких разведывательных дозоров с немецкими учащались.

Время поджимало. Никто не мог сказать, как долго еще продержится невдалеке отсюда, в Тарановке, остаток билютинского гвардейского полка. День, два? А может, всего лишь часы? Разведка установила, что оставшихся гвардейцев атакует множество танков. Если падет Тарановка, то следующим препятствием на пути врага будет Соколово. Это может случиться каждую минуту. Сил у защитников Тарановки становится все меньше и меньше.

Продолжается рытье окопов под присмотром саперов. Работа идет и днем и ночью. Дело продвигается медленно и с большим трудом. Руки бойцов покрылись кровавыми мозолями.

Надпоручик Ярош обходит позиции взводов, контролирует ход работы. По окраине деревни прошла бесконечная извилистая линия окопов, ходов сообщений. Основные и запасные огневые позиции… Всегда чисто выбритый, опрятный, он ходит и ходит, вымеряет длину и глубину окопов, испытывает прочность креплений, разворачивает план, сравнивает его с тем, что проделано в действительности. И постоянно подбадривает, убеждает, проявляя непоколебимую основательность и тщательность. Он появляется в окопах на южной окраине деревни, у выдвинутых вперед наблюдателей, на западной стороне Соколова, везде. Он ни о чем не забывает.

Ярош хорошо знает, что никто героями не рождается, и их бой с противником на направлении его главного удара ни для кого легким не будет. Но своим бойцам он верит. Он проводит с ними большую часть времени, курит махорку, хвалит, выспрашивает то об одном, то о другом, ругает немногих нерадивцев, которые выкопали мелкие окопы, не осознавая, что тем самым они подвергают свою жизнь большому риску.

Однажды, делая свой обычный обход, он оказался у позиции взвода ротмистра Ружички. Еще издали он увидел, что командир взвода спорит о чем-то с Остапом Богдановичем Шеметом. В его домике было расквартировано одно из отделений взвода. «Молодец» Ружичка, заслуживший в свое время благодарность командующего Воронежским фронтом и за которым так и осталось это прозвище, приказал оборудовать пулеметное гнездо у угла сарая, принадлежавшего соседу Шемета.

Бойцы как раз прикрывали окоп ветвями деревьев.

— Э, нет, ребята, так дело не пойдет. Эти ветки не защитят вас даже от винтовочных пуль. Сюда нужны хорошие бревна.

— Хорошо, отец, но где их взять? Не будем же мы рубить деревья в вашем саду?

Старик повернулся к Ярошу:

— Отсюда ведь плохо стрелять, да и приличное укрытие здесь трудно сделать. Разве я не прав, товарищ командир?

Он взял Яроша за руку и подвел его к своему дому. Там Остап Богданович вытащил откуда-то топор и принялся разбирать рубленую пристройку.

— Вот сюда поставьте пулемет, — бросил он, продолжая орудовать топором.

Бойцы удивленно крутили головами. Неужели ему не жаль ломать собственное строение! Но старый Шемет знал, что делал. «Дом после войны будет легко построить, а вот жизнь человеку никто не вернет».

Васил Дуб качает головой:

— Да, Гитлер, конечно, просчитался. Разве можно поработить таких людей?

— Старик прав, — сказал Ярош Ружичке так, чтобы никто другой его не услышал. Не в его привычке было подрывать авторитет своих командиров в присутствии подчиненных им солдат.

— Я знаю, — тоном провинившегося человека произнес ротмистр. — Я просто не хотел разрушать его избенку. Это могут сделать и без нас гитлеровцы.

В долинке сгущались сумерки. Взвод Ружички как раз кончил ужинать, некоторые воины готовились нести боевое охранение, остальные с радостью думали о приближающемся ночном отдыхе.

— Пан ротмистр, к вам пришли, — крикнул часовой, открыв дверь.

В дом вошли два красноармейца в танкистских шлемах. Ротмистр встал из-за стола и пожал вошедшим руки. Пригласил их к столу. Спросил, как они здесь очутились. Завязался разговор. Недалеко от деревни у них завяз танк. К тому же он сломался. И теперь экипаж тридцатьчетверки не знает, что делать. Отремонтировать его можно только с приходом специальной ремонтной машины. Танкисты были очень расстроены.

— Так что, пока танк не будет исправлен, мы поступаем в ваше распоряжение.

— А стрелять из него можно? — спросил Ружичка.

— Разумеется.

Красноармейцы охотно поделились сведениями о противнике. Они входили в разведывательное подразделение и знали много о силах немцев, сконцентрированных на этом участке фронта. Ружичка вырвал из блокнота листок, быстро набросал донесение и позвал Рудольфа Бейковского:

— Отнеси это надпоручику Ярошу.

— Есть!

Бейковский нашел командира роты в маленьком домике. Подал ему донесение.

— Какое настроение во взводе? — спросил Ярош. — Не боитесь?

— Настроение хорошее, страх никто не испытывает, пан надпоручик.

— И сам ты не боишься?

— Не боюсь, — ответил Бейковский.

— Правильно. На нас идут настоящие головорезы, но мы не смеем перед ними дрогнуть. Мы будем брать пример с красноармейцев, уничтожая фашистов как самую последнюю мразь.

Он подал бойцу руку:

— Спасибо. Можешь идти.

Время от времени с другого берега в Соколово наведывается Ломский, которому в эти дни было присвоено звание капитана, и сам командир батальона полковник Свобода. Надпоручик Ярош сопровождает их, показывает все, что успела сделать рота для отражения наступления противника. Командир одобрительно кивает головой. Он доволен расположением взводов. Работа по созданию крепкого узла обороны почти завершена. План ведения огня также хорошо продуман. Ярош помнил обо всем.

— Где у тебя наблюдательный пункт, Отакар?

— На колокольне церкви.

— Слишком заметно. Будешь все время под обстрелом.

— Церковь кирпичная, ее не сразу разрушишь. Оттуда очень хорошо все видно. Кроме того… я считаю церковь естественным центром обороны. В случае если противник проникнет в село, мы отойдем сюда и займем круговую оборону. Мы превратим церковь в крепость и будем сражаться, как билютинцы в Тарановке, — распалился надпоручик.

— Хорошо, — одобрил решение Яроша полковник.

Стройная восемнадцатилетняя девушка с медицинской сумкой на боку и в ушанке, со вкусом надетой на светлые вьющиеся волосы, — медсестра Данута Чермакова. Вместе с отделением подпоручика медицинской службы Широкого она помогает обрабатывать раненых красноармейцев, которые попадали в Соколово с переднего края. Впервые в жизни она видит настоящие кровоточащие огнестрельные раны, от которых даже можно в обморок упасть. Заросшие, восковые лица терпящих адские муки мужчин. При этом сердце ее часто сжимается при мысли о матери и о сыне Вашеке. Поручик Вацлав Дрнек, ее муж, командует минометным подразделением, приданным в помощь защитникам Соколово. Хорошо, что здесь находится много ее подружек, медиков, а главное — в Соколово попала Рита Новакова, эта озорная хохотушка. Девчата носят носилки, перевязывают раны, таскают мешки с ватой и бинтами. Чехословацкие воины ходят к ним пока что только из-за мозолей на ладонях да по причине простуды. Пока что. Потому что ясными морозными ночами уже отчетливо слышен рев танковых моторов, отчего на спине высыпают мурашки, все громче становится орудийная канонада за лесом.

— Я на этих девчат смотреть без жалости не могу. Лучше бы их здесь не было, — сказал будто бы однажды Ярош, обращаясь к Лому. Это вполне может быть правдой.

— Почему? — спросил Лом. — Во время марша они вели себя лучше многих мужчин.

— Нет… там речь шла об усталости, а здесь ведь люди лишаться жизни будут. Как подумаю, что и эта маленькая может… Она напоминает мне воробышка. Никто меня теперь не убедит в том, что война была только мужским делом.

— Война никому не нужна — ни мужчинам, ни женщина, — улыбнулся Лом. — Не думаю, что тебе хочется умирать раньше времени.

Что мог на это ответить Ярош?

— Глупости. Я об этом вообще не думаю.

В первые дни перевязочный пункт находился в том же доме, что и командный пункт. Данута видит, как Ярош ночи напролет сидит при лампе с остальными офицерами над картами и планами, временами выходя в ночную темь. Этот человек, наверное, вообще забыл, что такое сон.

Однажды, это было 7 марта, его широкоплечая фигура неожиданно появилась в дверях импровизированного медпункта. Доктор с остальными медработниками куда-то ушел, Данута была в помещении одна.

— Иду на вас посмотреть, Данутка.

— Садитесь, пожалуйста, — приглашает его девушка, не зная от растерянности, что делать со своими руками. Надпоручик тяжело опустил свое тело на стул. Вид у него утомленный, лицо бледное, под глазами появились темные круги.

— Как вам здесь живется? Не скучаете?

— Бывает, — признается девушка. — Как у вас нога? — спрашивает она быстро, желая перевести разговор на другую тему. На тех самых злосчастных учениях во время сильного мороза надпоручик отморозил всю ступню. Кожа совсем побелела и ничего не чувствовала. Дело было нешуточное, и Ярош, этот большой, крепкий парень, боялся, что лишится ноги. Может быть, такое случилось с ним впервые в жизни. Данута заметила в его глазах немой вопрос: отойдет нога или нет? Он стискивал зубы, когда нога возвращалась к жизни, вновь обретая чувствительность. Это было страшно больно. Ярош сопел, на скулах его ходили желваки. Его мучили и боль, и неизвестность. С какой благодарностью он взглянул на доктора, когда тот произнес с облегчением:

— Ну, наконец-то!

После этого надпоручик долго прихрамывал. На медкомиссии он старался изо всех сил ступать уверенно, боясь, как бы ему, не дай бог, не запретили отъезд на фронт.

— С ногой все в порядке. Я даже о ней не вспоминаю. А я ведь вас, Данутка, так и не успел поблагодарить… Подождите, какое сегодня число? Да, ведь завтра женский праздник. Поздравляю вас, Данута, и желаю… Чего же вам пожелать? Ведь все наши мечты исполнятся только после войны. И все-таки я вам пожелаю счастья и удачи. Пусть эта война не коснется вашего здоровья. — Он встал и крепко пожал девушке руку, пристально глядя в ее зелено-голубые глаза. У Дануты создалось впечатление, что он хочет ее поцеловать, но Ярош не сделал этого.

— Как вы думаете, — задала она вопрос, который часто ее беспокоил в те дни, — что с нами будет?

По его лицу пробежала тень. Очевидно, он не любил слушать подобные вопросы. Уголки губ надпоручика опустились вниз, подбородок выдвинулся вперед. Он снова сел, опершись локтем левой руки о колено.

— Ну… здесь будет тяжело. На нас идет… большая сила. — Он замолчал и посмотрел на девушку. Его похудевшее лицо стало еще более волевым и строгим. — Но мы не отступим!

Его уверенный голос прибавил Дануте спокойствия и уверенности. Она была ему благодарна за эти слова. И ей захотелось сделать для него что-нибудь приятное. Она растерянно огляделась и показала рукой на подушку:

— Здесь у нас спокойно, — произнесла она, заикаясь, — вы могли бы тут хорошо минутку отдохнуть. Не хотите? Вам нужно выспаться, вы, наверное, очень утомлены.

Он вздрогнул, будто придя в себя.

— Нет, нет, это невозможно, мне нужно еще…

Он быстро поднялся, заученным движением провел обеими руками по ремню.

— Я хорошо согрелся здесь, пойду… Спасибо, Данута, еще раз тебе желаю… много счастья…

В тот день, 7 марта, стало очевидным, что противник подходит к соколовской обороне. Стрельба в Тарановке прекратилась, и леса перед Соколовом наполнились шумом. За день до этого надпоручику Ярошу, к его большому удовлетворению, доложил о своем прибытии лейтенант Мутле, командир 5-й батареи 1245-го истребительного артиллерийского полка. Посоветовавшись с Ярошем и надпоручиком Седлачеком, он разместил свои четыре орудия калибра 57 мм в наиболее выгодных местах. Ярош вздохнул с облегчением: пусть теперь фашисты приходят, их есть чем встречать.

В 13.15 два вражеских танка, выйдя из хутора Первомайский, двинулись к Соколову. Подойдя километров на десять, они атаковали расположенную там советскую пехоту, но атака эта была отбита. Почти одновременно четверка танков вышла из хутора Джгун. Советские защитники стягивались к Соколову.

Два разведывательных дозора чехословацкого батальона встретились с продвигающимся противником в лесу у железной дороги, ведущей из Тарановки. К нашим разведчикам присоединились три красноармейца. Два из них погибли, третий был ранен.

Третий разведывательный дозор подвергся сильному минометному обстрелу противника в совхозе, юго-западнее станции Борки.

В 15.30 чехословацкие разведчики обнаружили двенадцать танков и до трехсот солдат у деревни Прогони.

Безо всякого сомнения, противник приближался. В 16.15 справа от Соколова вынырнула тройка вражеских танков и въехала в долину. Они перерезали дорогу из Мерефы в Соколово и направились прямо к деревянному мосту, стоявшему перед селом Тимченков. Это происходило уже в непосредственной близости Миргорода. За первыми тремя танками колонной шли еще двадцать машин. Противник, очевидно, решил провести разведку боем, чтобы установить силы обороняющихся за рекой. Советские саперы взорвали мост прямо под носом у танков. Одновременно открыла огонь артиллерия миргородских позиций. Стреляла и одна 76-мм пушка с северо-западной окраины Соколова. Один из немецких танков был подожжен. Остальные, быстро развернувшись, поползли в направлении Соколова. С правого края соколовской обороны раздалась артиллерийская стрельба.

Танки стали отходить. На всех позициях батальона была объявлена боевая готовность, батальонный резерв занял окопы недалеко от командного пункта.

И оборона в Соколове была подготовлена к бою. В окопах раздавались экземпляры батальонной газеты. Она призывала бойцов:

Утро 8 марта 1943 года. Светает. Кажется, сам воздух наполнен тревогой. Серые тучи, подобные огромным причудливым валунам, отнюдь не способствуют повышению настроения. Того и гляди сорвутся с неба и раздавят все живое. Ощущение, как перед грозой. В лесах, обступавших Соколово, возникает зловещий рев мощных моторов.

Надпоручик Ярош поднимается по узкой деревянной лестнице на колокольню соколовской церкви, которая когда-то была построена в честь победы русских войск над Наполеоном. В квадратном помещении был оборудован наблюдательный пункт. Когда-то здесь висели колокола, посылавшие через оконные проемы на все четыре стороны свои величавые голоса.

Ярош остановился у деревянных перил оконного проема, обращенного к югу. Приложил к глазам бинокль. Он как всегда спокоен, и все же начальник соколовской обороны чувствует кончиками своих нервов, что сегодня быть бою. Как ни странно, он почти не ощущает усталости после бессонной ночи. Под утро он выпил горячего чаю и в спешке выкурил сигарету. Этого ему хватит. Ярош прислушивается. В Тарановке тихо. Билютинцы вчера отошли. Не будь их, здесь было бы уже давно жарко. Они помогли роте приготовиться к встрече с этими убийцами.

Над лестницей появилась голова. Это телефонист Редиш.

— Доброе утро! — приветствует он своего командира, поправив на носу очки.

— Ты не спишь?

Редиш удивленно заморгал глазами. Надпоручик Ярош обращается к нему на «ты»!

— Не сплю. Иду вот посмотреть, не провели ли мне сюда телефонную линию. — Он направился к ящику в углу. На нем стоял зеленый аппарат полевого телефона. — Уже поставили.

— Тебе надо было хорошо выспаться, — сказал Ярош. — А то ведь теперь на это не будет времени. Соедини меня со штабом.

Редиш крутит ручкой, в ящичке аппарата забренчало, потом подает трубку Ярошу.

— Это Мирек? Позови Богоуша. — Ярош прижимает трубку к уху рукой в зеленой шерстяной перчатке. — Это я. Пока спокойно. Настроение? Отличное. Ладно, я еще позвоню, все. — Он вернул трубку Редишу.

— Ну вот видишь, Редиш, — Ярош снял перчатку и лезет в карман за кисетом. — Ты коммунист, а я буржуазный офицер… — Он чиркнул зажигалкой, подержал ее перед самодельной папиросой, жадно вдохнул и выдохнул дым. — И вот мы здесь оба вместе…

— Вы никакой не буржуазный офицер.

— Но ты ведь думал так… не говори… Все вы о нас так думали. Но как только здесь начнется стрельба, все подведется под один знаменатель. Смерть не выбирает…

— Если бы вы были буржуазным офицером, вас бы, наверное, сейчас здесь не было. Вы изменились к лучшему. Это факт. Кое-что вы поняли.

— И что же мы, по-твоему, поняли?

— На какой стороне вам стоять и за что сражаться в этой войне… Короче говоря, к какому лагерю вы принадлежите. И что коммунисты не разлагающие элементы, а такие же патриоты, как и вы.

— Возможно. Но вы, коммунисты, тоже кое-что поняли… я бы сказал…

— Я слушаю вас…

— Что мы никакие не фашисты и не антинародные элементы, что мы, собственно, хотим того же, что и вы.

— Пока что это так, а что будет потом… покажет время.

— Ты прав, время все разложит по полочкам. Ага, Корима со своими орлами уже здесь. — Ярош увидел группу разведчиков, спешивших к церкви, затоптал недокуренную папиросу и побежал вниз. Разведотделение Коримы вернулось из ночной разведки.

— Что скажешь, Тонда?

Корима достает карту.

— Мы обнаружили сосредоточение танков и пехоты здесь и здесь. — Он показывает обведенные синим карандашом места. Потом называет цифры.

Ярош делает пометки в блокноте.

— Хорошо, идите, отдохните.

Бойцы-разведчики отдали честь и направились к воротам церкви. Они шутят с товарищами по роте, которые занимаются усовершенствованием окопов вокруг церкви.

По льду реки в Соколово прибыла еще одна батарея. Лохматые сильные лошадки с фырканьем подтащили к церкви четыре пушки. Командир подбежал к Ярошу:

— Старший лейтенант Филатов. По приказу капитана Новикова прибыл для поддержки вашего батальона.

Они договариваются, где разместить пушки.

— Все в порядке! — Офицеры подали друг другу руки. Артиллеристы — опытные фронтовики, они знают, что и как делать.

К Сохору, командиру взвода автоматчиков, расположившегося у церкви, чтобы быть под рукой Яроша, подбежал Йозеф Черны. Он запыхался от быстрого бега. Переводя дух, он произнес:

— Немцы стягиваются на край леса, южнее Соколова, танки и пехота. — Он выкладывает одно сведение за другим.

Сохор поднимается вслед за Ярошем на колокольню и сообщает ему сведения, переданные только что автоматчиками Черны. Ярош молчит, слушает, временами бросает взгляд на карту, разложенную перед ним на столике, которая испещрена множеством стрелок, кружков и других значков, понятных только солдату, потом переводит взгляд на местность. Поступают другие сведения, в том числе по телефону.

Туман постепенно редеет.

Ярош с Сохором спускаются вниз. Они идут еще раз — какой уже по счету? — проверить боевую готовность. К ним присоединяется командир пулеметной роты надпоручик Лом, заместитель Яроша. Они беседуют с солдатами, уточняют задачи с командирами взводов. Ярош укрепляет свою уверенность, что все идет как положено, все, что запланировано, сделано.

Воины, находящиеся в окопах, пока не знают, что происходит в непосредственной от них близости. Большая их часть даже не может себе представить настоящий бой. Как они поведут себя, когда перед ними окажутся танки и фашистская пехота.

Ожидание хуже всего. Нервы напряжены до предела. Мысль о том, что немцы смогут ворваться в село, вызывает чувство страха, неоднократно уже преодолеваемого и вновь возвращающегося. Скорей бы уж.

Спокойный и довольный командир роты возвращается на свой командный пункт.

Возвращаются другие разведгруппы. Их сообщения совпадают. Гитлеровцы готовятся к атаке, которая начнется с минуты на минуту.

Около одиннадцати со стороны хутора Первомайского послышалась частая стрельба из винтовок, автоматов и пулеметов. Связной сообщил, что одно отделение автоматчиков попало в окружение. Подпоручик Сохор собирает своих ребят. Те подпоясываются ремнями, увешанными гранатами, проверяют круглые магазины автоматов.

— Идем их выручать, — докладывает Сохор командиру.

— Ни пуха ни пера!

Через полчаса грохот стрельбы усилился. Лес и холмы создавали громкое эхо. Около полудня стрельба затихла. Только иногда слышались одиночные выстрелы, потом и те прекратились. Вскоре в Соколове показались оживленно жестикулирующие автоматчики.

— Все в порядке! — докладывает Сохор, — вызволили ребят.

— Хорошо, будьте наготове здесь, у церкви. Вы мой резерв.

Раздается обед с водкой для согревания. Время от времени с немецкой стороны со свистом пролетает снаряд и взрывается где-то в деревне. На откосе на краю деревни тут и там еще подкапывают, улучшают окопы.

Наблюдатели бдительно следят за местностью. Напряжение действует на нервы. Пулеметчики смотрят через прицельные щели в броневых щитках, артиллеристы сгибаются у своих орудий.

И тут Редиш, находившийся на колокольне, выкрикнул:

— Танки! Пан надпоручик, танки!

Ярош, разговаривавший с надпоручиком Седлачеком, подбежал к сводчатому окну и прижал к глазам бинокль. Да, с холмов спускалось… десять… двенадцать… четырнадцать танков, направлявшихся к правому флангу Соколовской обороны. Время 13.30.

— Соедини меня со взводами! — В наушниках треск, писк, слышатся голоса командиров взводов.

— Внимание, к расположению второго взвода справа приближается противник. Открывайте огонь!

Через секунду Ярош удивительно спокойным, твердым, как на учениях голосом докладывает в штаб батальона. Радист кричит в микрофон: «Богоуш, Богоуш, я Ольга, начинается атака вражеских танков, прием».

Начинается бой. Непросто сейчас восстановить его картину.

С наблюдательного пункта, расположенного на дереве, недалеко от командного пункта, очевидно, тоже заметили приближение танков. Видят их в бинокли и с чердачного окна одного из домов в совхозе, отдается приказ к открытию заградительного огня. И в Соколове пушки начали плеваться огнем и дымом. Снаряды взрываются среди танков, взметают вверх глину.

Женщины и дети, помогавшие в строительстве окопов, убегают с откоса. Немцы обстреливают из орудий деревню. От разрывов дрожит воздух. Кое-где возникли пожары.

На перевязочный пункт, который по приказу Яроша переместился ближе к переднему краю, приносят первых раненых.

Крутой откос справа заволакивает дымом. Когда он рассеялся, обороняющиеся увидели, что танки повернули назад, к темной полосе деревьев на холме. Три из них, однако, остались стоять на белом поле. Из них валит дым. Стало быть, они подбиты и горят? Из люков вылезают черные фигурки танкистов и бегут к холму. Ярош молча наблюдает с колокольни эту картину. Но всего ему не видно. Правый фланг обороны скрыт туманом и дымом. Бойцы в окопах, однако, радостно покрикивают. Атака отражена. Но Ярошу все равно что-то не нравится. Он будто предчувствовал, что с танками, оставшимися на поле, не все ладно. Но и его в конце концов охватывает всеобщее ликование. Он объявляет батальону результат боя: атака отбита фактически без потерь. Наверняка он сообщил и о тех трех подбитых танках. Командир батальона обратил его внимание, что скорее всего это была разведка боем и основной удар еще впереди. Последовали команды взводам.

В Соколове воцарилась зловещая тишина. И советским артиллеристам не нравились те танки, чадящие на заснеженном лугу перед деревней.

В 15.00 началась новая, более мощная атака. За десять минут до этого перед центральной частью обороны появилась группа фашистских автоматчиков, примерно человек двадцать. Они попытались прорваться в деревню, но дружный огонь защитников заставил их спасаться бегством. Однако тут же на правом фланге, словно стадо разъяренных быков, из лощины вырвались одиннадцать танков, а за ними бронетранспортеры с пехотой. Танки и бронетранспортеры рассыпались веером и повалили к деревне. Танки на ходу вели огонь из своих пушек, на позиции обороняющихся обрушивались снаряд за снарядом. Неожиданно глухо забухали пушки трех танков, стоявших справа на склоне. Дала свой результат военная хитрость, которую неопытные чехословацкие бойцы вовремя не раскрыли. Танкисты, запалив дымовые шашки, имитировали попадание снарядов и выход машин из строя. Часть экипажей изобразила бегство из горящих машин. Но внутри остались наводчики, которые, спокойно и хорошо прицелившись, поражали теперь точными выстрелами одно противотанковое средство за другим.

Завыли «катюши», разместившиеся за рекой. В расположении противника видны разрывы реактивных снарядов, огонь, дым. В Соколове ведут огонь противотанковые пушки, застрочили пулеметы. Два или три танка вспыхнули, горят, из люков выбираются танкисты, на этот раз уже без обмана. Но несколько танков все же переезжают окопы. Им удалось прорваться сквозь заградительный огонь. Они подъехали к крайним домам. Из установленных на них огнеметов стеганули оранжево-красные языки пламени. Они лижут стены и крыши домов. Окраина Соколова горит. Но танки не рискуют идти дальше. Пехота, высыпавшая из коробок бронетранспортеров, не может идти вперед: первая цепь немцев была буквально сметена свинцовым ливнем. И напрасно унтер-офицеры дерут глотки, крича: «Форвертс!»

Надпоручик Ярош видит с колокольни танки, колыхающиеся огненные космы пожаров, слышит грохот стрельбы. Он кусает себе губы, ругается, но не теряет самообладания.

— Отрезать пехоту от танков! — приказывает он по телефону стальным голосом ротмистру Немецу. — Она не должна проникнуть в село. Слышишь? Прижмите ее к земле и не давайте двигаться!

Подпоручик Сохор оторвал глаза от бинокля:

— Они прут в брешь, образовавшуюся между вторым и третьим взводами! Может быть, стоит ее закрыть?

— Беги! — согласился Ярош, — оттесни их назад и закрой брешь. Беги!

Двадцать пять автоматчиков побежали по улице между домами. Сохор на ходу отдает приказания. Через несколько секунд они скрылись в дыму.

Очереди из автоматов и пулеметов, выстрелы из винтовок слились в сплошной грохот. Всюду свистят пули. Сущий ад. Ярош видит, как в том месте, где стоит испорченный советский танк, экипаж которого отдал себя в распоряжение Ружички, взорвались два или три снаряда, потом еще несколько. Специальная ремонтная машина ему уже не понадобится. Он горит, объятый пламенем.

Начальник соколовской обороны разгадывает замысел противника. Он обладал способностью не только коротко и ясно выражать свои мысли, но и быстро оценивать ситуацию и без колебаний и отсрочек принимать правильные решения.

— Тоник!

Сохор подскакивает к Ярошу. В такой обстановке не до длинных речей. И тот и другой видят наметившиеся опасные места в обороне и понимают, что в тыл фашистов пускать никак нельзя.

Сохор сбросил шинель, поглубже надвинул шапку и скомандовал своим солдатам: «За мной, вперед!»

Группа его автоматчиков разделяется на две части и бежит по двум направлениям.

— Пепик, — кричит Сохор и показывает рукой, — к той ложбинке. Видишь?

По узкой ложбинке скрытно ползет бронетранспортер. Вот он подъезжает к селу и останавливается между двумя крайними домами. Один уже объят пламенем, другой начинает дымиться. В стальной коробке сидит не менее тридцати немецких солдат.

Автоматчик Черны уже стоит у одного из этих домов, не спуская глаз с бронетранспортера. Сколько в нем немцев, он еще не знает. Наверняка много. Его охватывает какое-то странное чувство тревоги, страха, смешанное с неопределенным предчувствием несчастья, оттого, что эти убийцы могут разбежаться! Следует несколько длинных быстрых прыжков. А теперь успокоиться, чтобы рука не дрогнула, и поставить на боевой взвод противотанковую гранату. Черны слышит удары своего сильно бьющегося сердца, все его органы чувств напряжены до предела. Размах — взрыв! Крик, огонь, проклятия, стоны. Для большей уверенности еще одну. И снова граната летит прямо в люк бронетранспортера. Готово!

Теперь быстро к церкви, звуки стрельбы слышны уже там. Без какого-либо колебания Пепик Черны устремляется туда.

На правом краю деревни завязался упорный, кровавый бой. Чехословацкие бойцы, укрываясь за домами, бросают тяжелые противотанковые гранаты под гусеницы танков, слышны выстрелы противотанковых пушек. Здесь и там чехословацкие воины бросаются в рукопашные схватки с немецкими гренадерами. Растет число убитых и раненых с обеих сторон.

— Франта, — обращается Ярош к надпоручику Седлачеку, — беги к третьей роте, пусть они перенесут огонь противотанкового орудия на правый фланг!

Подпоручик Франк с одним из артиллеристов пытается откатить противотанковую пушку. Они не видят, как из-за угла дома сзади вынырнул танк и устремляется на них. Гусеницы давят пушку и тела, перемешивая человеческую плоть с землей и снегом.

В другом месте вездесущий Сохор метнул противотанковую гранату и уничтожил гусеничный бронетранспортер. Наклонившись вперед, он бежит с автоматом в руках вдоль стены дома. И неожиданно сталкивается на углу с высокорослым немцем. Секунда взаимного замешательства. Оба стоят с нацеленными друг на друга автоматами. Резким выпадом Сохор попытался выбить из рук верзилы оружие, но тот все же успел нажать на курок. Раздалась очередь. Сохор почувствовал острую боль в левой руке. В этот момент, к счастью, рядом оказался один из чехословацких автоматчиков, который срезал немца короткой очередью.

Хуго Редиш взволнованным голосом сообщает о движении на центральный участок обороны новой волны немецких танков. Они двигаются в шахматном порядке, ведя огонь с ходу. Между ними вновь вздымаются гейзеры разрывов, несколько танков загораются, но остальные идут дальше. Их очень много.

И ротмистр Ружичка сообщает по телефону, что противник усиливает давление на левый фланг.

— Они берут нас в клещи, — цедит Ярош сквозь зубы. Он отдает приказ командиру взвода Стейскалу контратаковать противника.

Отакар в этот смертельно опасный момент был спокоен, сосредоточен, прищуренные глаза излучали энергию и упорство.

Воин Михал Федовчик так же, как и остальные, прижался ко дну окопа, когда танки устремились через окопы к деревне. Он видел брюхо стального чудовища, когда танк с визгливым лязгом переползал окоп немного в стороне от него. Как в бреду, он слышал несшиеся откуда-то крики:

— По пехоте! Стреляйте по пехоте!

Он положил автоматическую винтовку на бруствер и начал стрелять по вражеским автоматчикам, которые продвигались короткими перебежками. В этот момент Федовчик был оглушен взрывом гранаты. Очнувшись, боец услышал, как командир отделения кричит:

— Отходим к церкви!

Он с трудом вылез из окопа и тут автоматная очередь расщепила приклад его винтовки и ранила в обе руки. Сильно потекла кровь. Михал что было сил побежал к церкви, где ему могли оказать медицинскую помощь. По дороге он обегает фашистские танки, скрываясь за домами.

У церкви он увидел убитого ротмистра Ружичку. Надпоручик Лом спешил к краю деревни, где кипел самый горячий бой. Перед церковью, куда часто падают снаряды, воин Федовчик видит надпоручика Яроша. Он стоит в окопе и стреляет из противотанкового ружья по танкам, которые идут по дороге, ведущей из Тарановки. После каждого выстрела он отводит затвор левой рукой назад, а стоящий рядом какой-то боец подал ему новый патрон.

Церковь была центром обороны. Спокойно и умело руководил из нее боем надпоручик Ярош. Он перегруппировал силы, направлял помощь туда, где она требовалась больше всего. Он знал, что ни в коем случае не должен пропустить фашистских извергов через реку.

В башню церкви ударил снаряд. Ярош инстинктивно пригнулся, сверху сыпятся куски кирпичей, штукатурка. Что-то горячее стекает с его лба на щеку. Он провел рукой по лицу. Кровь?

— Вы ранены. Дайте я посмотрю!

К нему подскочил снайпер Птачек, Ярош неохотно наклонил голову.

— Вам впился осколок в лоб, — говорит боец и пытается его вытащить. Ярош стиснул от боли зубы.

— Я позову доктора.

— Не надо! — отрубил Ярош. — Сейчас не до этого.

Редиш подает ему телефонную трубку — командир батальона.

Ярош нетерпеливо выхватил ее.

— Как там у тебя дела, Отакар?

Надпоручик докладывает полковнику Свободе обстановку. Хорошего мало. Фашисты развивают атаку в направлении центра села, церкви.

— Посылаю тебе подкрепление. Взвод Вороча. К тебе также идут десять танков.

— Понятно!

— Отступать нельзя, Ота!

— Я не отступлю! — Никто в ту минуту не знал, что это их последний разговор.

Этот диалог, находясь на батальонном телефонном коммутаторе, прослушал офицер связи надпоручик Шмольдас. У Оты нервы не иначе как из железа!

Взрыв, еще один. Башня церкви закачалась, колокольня наполнилась пылью и дымом.

Редиш лежит рядом с Отакаром на спине, глядя остекленевшими глазами в потолок. Телефонный аппарат его, разбитый на куски, валяется на полу. Ярош стиснул зубы. Ему стало ужасно жаль Редиша. Он так старался быть хорошим солдатом, так старался. Почему же смерть настигла его, Редиша? Он вспомнил об их утреннем разговоре, свои слова, что смерть не выбирает. Надо было его отослать в тыл. Он был добрым человеком и мог бы еще много сделать добра людям. Едва он подумал об этом, как в голове его мелькнула мысль о том, что каждый умерший обязательно был для кого-нибудь добрым человеком. В штукатурку над его головой ударилась пуля и, отскочив рикошетом, противно завизжала.

— Пан надпоручик, — крикнул снайпер, — укройтесь!

Ярош махнул рукой. В памяти его неожиданно всплыли слова: «Того, кто честно погиб в бою, после смерти никогда не коснется позор…».

Кто же это сказал?

— Пан надпоручик! — отчаянно кричит радист. — У меня нет связи, радиостанция вышла из строя!

Начальник соколовской обороны бросил на радиста испытующий взгляд, будто не веря тому, что он сказал, и ринулся вниз по ступенькам. Следом за ним побежал снайпер Птачек.

Ярош чувствует, что теперь придется биться не на на жизнь, а на смерть.

— Не отступлю! — звучит у него в ушах, стучит в каждом ударе пульса. Он обещал это командиру батальона. Как только десять советских тридцатьчетверок вместе с третьей ротой ударят фашистам в тыл, как они договорились, им сразу станет легче.

На основе того, что он видит, знает, на основе возможности, которую он имеет, — он должен быстро все взвесить, продумать и принять решение. Правильное решение! Он всегда самостоятельно принимает решения, здесь, в Соколове, он единоначальник. Он не должен подвести, ошибиться. Ярош знает, что тот, кто потеряет в себе уверенность, тот уже не может быть хорошим командиром. От кого он это слышал? Теперь не вспомнить, да и зачем это сейчас…

Эти десять тридцатьчетверок, каждая из которых представляет собой мощную огневую силу, закованную в броню, эти десять танков советской 179-й танковой бригады вместе с третьей ротой надпоручика Янко скоро выйдут из Миргорода и при поддержке артиллерийского и минометного огня ударят по немцам в Соколове с фланга и с тыла. А до того времени оборона в Соколове должна выдержать натиск врага!

Бойцы не нуждаются в таком напоминании. Они и так сражаются как львы.

Ярош не может знать, что именно сейчас командир батальона идет проследить, как начнется операция десяти советских танков и третьей роты. На самом краю лесочка он увидел двух санитарок.

— Вы что, с ума сошли? Ведь это место простреливается вражеской артиллерией.

Обе девушки растерялись.

— Смотрите у меня, чертовы дурехи, — погрозил им полковник. — Зачем тогда вам укрытие? — И уже шутливо добавил: — Чтобы я вас здесь больше не видел, ясно?!

Там, где стояли готовые к бою советские танки, с характерным воем упали мины, выпущенные из немецких шестиствольных минометов. Обе санитарки инстинктивно пригнулись к самому дну окопа. Мины взорвались недалеко от них, в нескольких десятках метров. Едва отгремели оглушительные взрывы, они снова выпрямились. С того места, где только что разорвались снаряды, им как будто послышался чей-то зов. Не слуховая ли это галлюцинация?

Они прислушались. Нет, они не ошиблись, это действительно стон человека.

— Пойдем, — решительно произнесла Аничка. Девушки поднялись, пробежали несколько шагов и упали на землю. Снова раздался вой: мины разорвались приблизительно в том же месте.

Санитарки жались к земле изо всей силы.

Снова до них донесся стон. Теперь он слышался явственнее. К такой обстановке они еще не привыкли, ведь этот бой для них первый.

Девушек мучает смешанное чувство жалости и страха. И жалость эта возникает не только оттого, что они слышат стоны раненого. Им не дает покоя то, что раненый надеется, что его кто-нибудь услышит и придет на помощь.

Чувство страха то возрастает, то ослабевает. Что, если третий залп нас накроет, думают девушки. Боязнь за свою жизнь, которую раньше они никогда не испытывали, крепкой паутиной связывает им ноги, не дает подняться.

Уйти? Нет, ни в коем случае! Ведь там раненый. Он зовет на помощь. А мы санитарки. Иначе нас всю жизнь будет мучить угрызение совести, чувство неисполненного долга.

Они понимают, что решение, принятое в эту минуту, будет означать для них начало чего-то, что называется преодолением страха. Они чувствуют, что в них рождается что-то такое, что придает им особое ощущение силы, что преодолевает, подавляет страх. Веление сердца заглушило голос разума. Обе поднялись, чтобы сделать очередной бросок.

Они, конечно, не знали, добегут или нет. Каждая из них была уже внутренне готова к самому худшему. Вот какой настрой может произойти в человеке в считанные минуты.

Девушки теперь не только слышат, но и видят. Их двое. Они лежат недалеко друг от друга, красноармейцы, танкисты.

Тот, к которому подбегает Аничка, громко стонет и всхлипывает. Извиваясь, он обеими руками держится за живот. Такое молодая чехословацкая санитарка видит впервые. Слезы подступают к глазам девушки, она вот-вот заплачет. Несколько слезинок все-таки скатились по щекам. Она наклоняется к раненому, тот что-то говорит ей. Девушка объясняет раненому, что здесь помощь оказать ему невозможно и мгновенно решает — сбрасывает с себя шинель и подсовывает ее под красноармейца. Дело это оказалось нелегким: девушке пришлось потратить много сил.

Она не знала, что помогла одному из тех, которые должны были на своих машинах прорваться в Соколово. Но этому не суждено было произойти. Первый танк, въехавший на лед реки, провалился и застрял. Река, таким образом, стала непроходимой для танков.

Ярош не знает об этом. У него нет связи со штабом. Он не знает о решении оставить Соколово, защитники которого выполнили свою задачу, и отойти за реку, которая теперь стала естественной преградой и для немецких танков. Неожиданное потепление сделало свое дело. Но радиостанция в Соколове молчит, телефонная связь прервана.

Ярош приказал всем отойти к церкви и занять круговую оборону. Связные помчались во взвод, остатки которого постепенно начинают стягиваться к церкви.

Как только началась атака немцев и на перевязочный пункт стали поступать раненые, окровавленные бойцы, у молоденькой Дануты затряслись колени и руки. Прошло некоторое время, прежде чем она успокоилась. Затем прибежал связной от Яроша:

— Перевязочный пункт перенести в церковь!

— Поторапливайтесь, девчата, — подгоняет санитарок доктор.

Данута вышла из дома, служившего перевязочным пунктом. Пока девушка лихорадочно перевязывала раненых, бой как бы отступил для нее на второй план. Теперь она буквально ужаснулась от гремевших повсюду выстрелов; немцы были отсюда совсем близко, девушка отчетливо различала их фигуры. Испуганная, она бросилась бегом к церкви. До нее донесся чей-то знакомый голос:

— Данута!

У церкви стрельба сильнее всего. Свист пуль, разрывы снарядов. То и дело пространство прочерчивают трассирующие пули, летят куски битого кирпича и штукатурка. Перед церковью, будто скульптурное изваяние, стоит Ярош и спокойно твердым громким голосом отдает приказы. Через боковые двери она вбежала в церковь. Там лежало множество раненых, некоторые из них стонали, причитали. Дрожащими руками она стала вместе с другими санитарками их перевязывать. На глаза ей попался раненый Сохор. А вот прибежал командир второго взвода ротмистр Франтишек Немец с ужасной, сильно кровоточащей раной на шее. И доктор и все санитарки лихорадочно работают. Часто трудно бывает определить, кто первым нуждается в медицинской помощи. Девушки потеряли представление о времени.

Неожиданно по ступенькам вниз с колокольни словно ураган проносится надпоручик Ярош. Он без шапки. Доктор заметил рану на его лбу. Он схватил командира за руку, хочет перевязать его рану. Но Ярош вырвался и выскочил наружу. Через минуту он возвращается и летит, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, наверх. Через мгновение он уже снова внизу, в его руке автомат. Доктор прослеживает взглядом, как надпоручик исчезает в приоткрытых дверях. Он, конечно, не знает, что видит его в последний раз.

Антонин Корима со своим отделением автоматчиков долго держался, укрывшись за домами на краю деревни. Пепик Черны, которого он послал с сообщением к четаржу Швайке, вскоре вернулся и доложил, что позади них немцы. Путь к церкви отрезан. Отделение стало пробиваться к центру села. Дома в огне, всюду черный дым, от которого режет в глазах, неослабевающая стрельба. Неожиданно Корима наскочил на немцев. Они шли толпой, одетые в короткие черные танкистские куртки, с пилотками на головах. Кто-то из них крикнул ему: «Hände hoch!». Он выпустил очередь из автомата и бросился бежать. Ему все же удалось добраться до церкви. Из окна ее свесилось чье-то безжизненное тело. Перед церковью, недалеко от дома священника, он увидел Яроша, стоящего в мелком окопе и организующего оборону.

Воин Деметр Богачек прибыл к Ярошу от своего командира с левого фланга обороны за приказом. На оборонявшихся наваливались танки, а уничтожить их было нечем. Богачек подбежал к церкви в тот момент, когда надпоручик на кого-то кричал, размахивая руками. Богачек представился и доложил, что происходит на левом фланге. Ярош поставил ногу на ступеньку перед входом в церковь и написал, положив на колено листок, несколько строчек для командира взвода. Вокруг свистели пули и рвались мины. Богачек испуганно оглядывался по сторонам.

— Пан надпоручик, пойдемте лучше в церковь, здесь в нас могут попасть пуля или осколок.

— Слушайте, Богачек, если нам с вами суждено погибнуть, то какая разница, где это произойдет?

Фашистские танки ползут между горящими соколовскими избами, стволы их выплевывают снаряды, а огнеметы поджигают то, что еще не успело загореться. Стальных чудовищ уже не так много, но все же еще достаточно. Создается впечатление, что фрицы вознамерились захватить сегодня как можно больше, боясь, что завтра захватить им это уже не удастся.

Автоматным и пулеметным очередям, вою снарядов и мин, грохоту разрывов, кажется, не будет конца. Соколово объято пламенем. Танки с бело-черными крестами с кучками пехоты позади приступили к штурму церкви и небольшого пространства вокруг нее, атакуя с нескольких направлений.

Сквозь огонь и град осколков бежит к противотанковому ружью заместитель Яроша, надпоручик Лом. Он оттаскивает убитого бронебойщика, прицеливается и чуть дрожащим пальцем нажимает на спусковой крючок. Попадание! Танк подбит! По телу его разливается чувство ликования. В стороне от горящей машины показалось новое стальное чудовище. Лом снова прицеливается, но выстрелить уже не успевает. Пулеметная очередь прошила его грудь.

— Они атакуют нас! — кричит Ярошу ротмистр Перны на маленькой площадке перед часовней. — Танки подходят к церкви! — И правда, за ближайшими домами отчетливо слышен рев машин и грохот гусениц.

— Сволочи, — успокаивает сам себя Ярош, — пусть идут. — Он поправил автомат и добавил: — Будем защищаться. — На его запыленном лице подсыхают струйки крови, морщины от носа к уголкам рта стали глубже от неимоверной усталости, но глаза, его глаза сверкают той одержимостью, которая свойственна людям, полностью осознавшим свою участь. Он не думает о спасении. «Не отступлю, — твердит он мысленно, стискивая зубы. — Не отступлю!»

— Сколько у нас здесь противотанковых ружей? — метнул он взгляд на Перны.

— Одно.

Он покачал головой и грустно улыбнулся.

— Ничего…

Между домами показалось тупое рыло черного немецкого танка с длинным стволом пушки. Перны соскочил со ступенек в окоп и открыл огонь по немецким автоматчикам.

Краем глаза он заметил, как Ярош отстегивает с ремня связку гранат и размахивается для броска. Гусеницы танка заскрежетали, прозвучала пулеметная очередь. Надпоручик приподнялся всем телом и медленно опустился на черный притоптанный снег. Водитель танка прибавил газу, и тут раздался взрыв связки гранат. Оглушенного ротмистра Перны засыпало кусками глины…

Он не отступил!

Ярош погиб до того, как к поредевшей обороне у церкви наконец пробрались связные и передали приказ отойти всем за реку.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 17 апреля 1943 года Отакару Ярошу, самому мужественному защитнику Соколово, за образцовое выполнение боевой задачи и проявленные при этом доблесть и героизм было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Он стал первым иностранцем, удостоившимся этого высокого звания. Посмертно ему было присвоено и воинское звание капитан.

Высокий, статный, с мужественным открытым лицом. Таким он вошел в нашу память. Его поведение, отменная выправка каждую минуту выдавали в нем высокую самодисциплину, серьезность характера, точность и аккуратность. Но строгость и точность отнюдь не скрывали в нем доброго друга, заботливого командира, горячего патриота. Требовательный к себе и к тем, кем он командовал, он всегда готов был поделиться с ними последним. Он любил людей и жизнь. И все же в Соколове он не заколебался ни на секунду. Не отступил! Сражался до последнего дыхания и погиб как герой.

Несмотря на то, что он погиб, в сознании чехословацких воинов он наступал вместе с ними на Киев, Руду и Белую Церковь, пробивался вместе с ними через Дукельский перевал, освобождал родную страну вплоть до самой Праги. В торжественном марше в ликующей освобожденной столице не довелось принять участие семидесяти процентам бойцов, принимавшим участие в бою у Соколова. И все же они были вместе с марширующими, символически, в их мыслях. Ведь 17 мая 1945 года вместе с боевыми знаменами корпуса по городу проплыло и то, под которым в марте 1943 года приняли боевое крещение бойцы и командиры 1-го чехословацкого пехотного батальона. А знамя — это символ боевой чести и вечной славы не только живых, но и павших.

Капитан Отакар Ярош.

Советские люди произносят это имя с таким же уважением, как и имена своих лучших сынов и дочерей — героев. Его именем названы улицы в Соколове и Харькове, у памятника в Соколове «Братство», символа вечной дружбы между народами СССР и ЧССР, советским юношам и девушкам вручаются комсомольские билеты, пионеры дают там торжественные обещания, невесты кладут к памятнику цветы.

Капитан Отакар Ярош навсегда останется примером для воинов чехословацкой Народной армии, для рабочих заводов и фабрик, для членов бригад социалистического труда, для учеников школ и членов пионерских отрядов, носящих его имя.

Герои не умирают. Они живут в наших сердцах, мыслях и делах.