Эхо во тьме

4

Марк отпустил слугу и распечатал пергамент, который получил утром. Быстро прочитав его, он нахмурился. Послание было от Исмаила, египтянина, с которым в прошлом он часто имел дело. Все, что было написано в письме, было правдой. Сейчас, когда люди буквально стали с ума сходить от зрелищ, песок пользовался спросом, как никогда раньше. Исмаил напоминал Марку, что свой первый миллион золотых ауреев он сделал на поставках песка из Египта в Рим, на арены. Песок везли на продажу также в Ефес, Коринф и Кесарию. И вот теперь Исмаил с уважением и тактом интересовался у Марка, почему он так долго молчит.

Смяв пергамент в руке, Марк сунул его в жаровню. Ему тут же пришли на память слова отца: «Риму нужен хлеб». Но он, Марк Люциан Валериан, руководствуясь своими юношескими стремлениями к удовольствиям и радости жизни, вместо хлеба ввозил то, чего Рим хотел: песок, который впитывал кровь на арене.

Марк невольно провел рукой по волосам, вспомнив благородную девушку, лежащую в луже собственной крови на том самом песке, который он продавал. Он встал со стула и подошел к окну, чтобы посмотреть на гавань.

Один из его кораблей, нагруженный товарами, пришел из Сицилии. Марк смотрел, как сакрарии несли на своих плечах мешки с зерном, узлы с кожей и ящики с деревянными изделиями. Один из его надсмотрщиков, македонский раб по имени Орест, которого воспитывал еще его отец, наблюдал за разгрузкой и сверял количество разгружаемого товара с данными в списке. Орест прекрасно знал, какие корабли Валериана прибывают и отбывают, и он был верен памяти Децима Валериана. Такими же надежными были и другие работники, которые трудились у Валериана, в том числе и Сила, стоявший у весов, рядом с мензорами, и наблюдавший за взвешиванием зерна. Отец Марка прекрасно разбирался в характерах людей и умел подбирать себе работников.

Работа в гавани кипела, корабли прибывали и отбывали, работники ходили вверх и вниз по сходням, загружая и разгружая корабли. Два корабля готовились к отплытию в конце этой недели, при этом один из них направлялся в Коринф, а другой — в Кесарию. Марку хотелось отплыть на последнем из них. Наверное, его мать все же права. Ему следует понять Бога Хадассы. Хадасса говорила, что ее Бог — это Бог любви и милосердия. Марк сжал руки в кулаки. Ему хотелось узнать, почему этот любящий Бог позволил Своей верной последовательнице умереть такой страшной и унизительной смертью.

Стукнув по железной решетке, Марк отошел от окна и вернулся к своему рабочему столу.

Он уставился на разложенные по столу пергаменты, которые содержали записи о товарах, привезенных в Ефес на одном из его кораблей за последние месяцы: из Греции привезли изделия из бронзы; из Фарсиса серебро, железо, олово и свинец; из Дамаска вино и шерсть; из Родоса слоновую кость и черное дерево. Красивая одежда, голубая ткань, вышивки и разноцветные ковры перевозились караванами с Востока и перегружались на корабли, принадлежащие Марку, для дальнейшей перевозки в Рим. Из Аравии везли овец и коз, скаковых лошадей и боевых коней и мулов для римского войска.

В сердцах Марк смел на пол все, что лежало на столе. Ему нужен был шум, нужна была деятельность, чтобы хоть как-то отвлечься от своих невеселых мыслей. Вместо того чтобы отправиться в паланкине в бани, где он часто бывал, он пошел пешком в те бани, которые посещал простой люд. Они располагались ближе к порту, как раз это ему и было нужно. Лишь бы как-то отвлечься.

Заплатив несколько медных кодрантов, Марк вошел в раздевалку, не обращая внимания на удивленные взгляды работников. Оставив свою тунику на полке, он подумал, увидит ли он ее здесь, когда вернется. Она была сшита из лучшей шерсти и отделана золотом и жемчугом, и на такую одежду, несомненно, могли положить глаз некоторые посетители этого беспорядочного заведения для простолюдинов. Марк взял полотенце и накрыл им плечи, входя в тепидарий.

Он слегка приподнял брови, увидев, что бани были общими. Он не привык находиться в одном банном помещении с женщинами, но, видимо, в такой толчее это уже не играло большой роли. Марк отложил полотенце в сторону и вошел в первый бассейн, окунувшись в теплую воду, после чего дождался своей очереди и встал под фонтан, который был частью циркулирующей системы.

Выйдя из первого бассейна, Марк вошел во второй. Фреска была потрескавшейся, наполовину облезшей. Вода здесь была чуть теплее, чем в первом бассейне, и у Марка было достаточно времени, для того чтобы его тело привыкло к третьему бассейну тепидария. Все присутствующие, судя по всему, были довольны этими банями, и в помещении царила какофония самых разных языков и акцентов. Шум стоял оглушительный, но Марку это нравилось, потому что такая обстановка хаоса действительно отвлекала его от мрачных дум.

Марк погрузился в воду и прислонил голову к черепице. Несколько молодых мужчин и женщин радостно плескали друг на друга водой. Какой-то ребенок на бегу упал на черепичный пол и издал пронзительный и заливистый крик. Двое мужчин горячо спорили о политике, а несколько женщин смеялись, рассказывая друг другу веселые сплетни.

Устав от шума, Марк вошел в небольшой калидарий. В этом помещении находились скамьи, расположенные вдоль стен, а в середине размещался небольшой резервуар с горячими камнями. Нубийский раб в набедренной повязке периодически поливал их водой, отчего помещение наполнялось паром. В помещении находилось только два человека — престарелый лысый мужчина и юноша, моложе Марка. По мускулистому телу юноши стекал пот, который он стирал с себя стригилом, одновременно разговаривая тихим голосом со своим пожилым собеседником.

Не обращая ни на кого внимания, Марк растянулся на одной из скамей и закрыл глаза, надеясь, что жаркий пар помещения поможет ему расслабиться. Больше всего ему хотелось сейчас уснуть и не видеть никаких снов.

И тут до него донеслись слова молодого человека, по тону которого можно было понять, что он вспоминал о чем-то невеселом и унизительном для себя.

— Я пришел к нему с самыми лучшими намерениями, Каллист, а Виндаций посмеялся надо мной. Он говорил со мной таким издевательским тоном, каким всегда говорит, когда думает, что знает больше других. «Скажи мне, — говорит, — дорогой Стахий, как ты можешь верить в Бога, Который сидит на очень высоком троне, в центре всего сущего, но Которого невозможно измерить? Как это Бог может быть больше небес и в то же время поселиться в человеческом сердце?» Потом он просто откровенно смеялся мне в лицо! Еще он спросил, зачем столько глупцов поклоняется Богу, который отправил на распятие собственного Сына.

Марк невольно снова напрягся. О боги! Даже здесь ему не найти покоя!

— И что ты ему ответил? — спросил пожилой мужчина.

— Да ничего. Стерпев его насмешки, я был так зол, что не мог и слова сказать. Зачем подвергать себя еще большим унижениям? Все, что я мог сделать, — это удержаться, чтобы не врезать ему как следует. Поэтому я просто ушел!

— Может быть, проблема вовсе не в Виндации.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Стахий, явно удивленный замечанием старика.

— Как только я принял Иисуса как своего Господа, меня переполняло искреннее желание обратить в веру всех, кого я знаю. И я нес свою веру, как дубину, готовый загонять ею каждого в веру в Благую Весть. Потом я понял, что мотивы моих действий были совершенно неправильными.

— Как они могут быть неправильными, если ты хотел спасать людские души?

— Ради чего Господь пришел к нам с небес, Стахий?

— Чтобы спасти нас.

— Ты мне уже много рассказывал о Виндации. И вот теперь ответь мне. Ты ходил к этому человеку, чтобы победить его в спорах, в чем-то переубедить? Ты хотел, чтобы он увидел твою праведность во Христе? Или же ты приходил к нему из любви, чтобы его сердце открылось Господу для его же собственного блага?

Наступило долгое молчание, после чего молодой человек мрачно произнес:

— Я понимаю.

Старик утешал его:

— Мы знаем Истину. Она очевидна для всего Божьего творения. Но человека к покаянию ведет только доброта Господа. Когда будешь говорить с Виндацием в следующий раз, помни, что ты борешься не против него. Ты борешься с теми духовными силами тьмы, которые держат его в своей власти. Облекись во всеоружие Божие…

В этот момент нубиец снова прыснул воды на камни, и шум пара заглушил дальнейшие слова Каллиста. Когда шум стих, в помещении наступило молчание. Марк открыл глаза, встал и увидел, что мужчины ушли. Взяв стригил, Марк стал сердито стирать с себя пот.

Старик говорил о каком-то Божьем всеоружии. Что это за всеоружие? Марк не мог понять. Если невидимый Бог Хадассы и дал ей какое-то оружие, оно все равно не спасло ее от страшной смерти. Не спасет оно и этих людей. Марку хотелось призвать молодого человека не проповедовать веру, которая сулит ему смерть.

Что хорошего принес этот Бог Своим последователям? Как Он защитил их? Марк встал, намереваясь пойти за Стахием, чтобы не оставить камня на камне от его веры. Этот Бог доброты и милосердия почему-то оставляет Своих верующих именно тогда, когда они в Нем больше всего нуждаются!

Марк прошел из калидария во фригидарий. От резкого перехода в холодное помещение перехватило дыхание. Стоя на мозаичном полу, он обвел взглядом помещение, пытаясь отыскать этих двух мужчин. Но их уже не было. Огорченный, Марк погрузился в холодную воду и поплыл к противоположному краю бассейна. Выйдя из воды, он почувствовал приятную легкость и гибкость. Стряхнув воду с волос, он взял с полки полотенце и обвязал им бедра, после чего направился к одному из массажных столов.

Растянувшись на столе, он снова попытался выбросить все из головы, чтобы массаж позволил ему расслабиться. Массажист вылил масло себе на ладони и стал массировать спину и бедра Марка, прося его время от времени переворачиваться. Когда массаж был закончен, Марк встал и раб стер с него лишнее масло.

Марк направился в раздевалку. Как ни странно, но его одежда лежала там же, где он ее оставил. Марк надел тунику и медный пояс. Бани совершенно не помогли ему расслабиться.

Улицы, как обычно, были заставлены лотками, мелкие торговцы наперебой предлагали самые разнообразные товары тем, кто входил в бани или выходил из них. Марк пошел сквозь уличную толпу. Раньше он был рад такому шуму, который заглушал его мысли, но теперь ему хотелось уединения и тишины своей виллы, чтобы его мыслям ничто не мешало.

Неожиданно какой-то юноша окликнул кого-то по имени и бросился догонять того человека. Пробегая мимо Марка, он оттолкнул его в сторону. Марк, выругавшись вполголоса, отшатнулся назад и столкнулся с кем-то, кто стоял за его спиной. Услышав сзади легкий женский вскрик, он обернулся и увидел невысокого роста женщину, плотно закутанную в тяжелые серые одежды. Она споткнулась от его толчка, и только ее посох, за который она уцепилась своей маленькой рукой, не дал ей упасть.

Марк подхватил ее под руку и помог сохранить равновесие. «Прошу простить меня», — поспешно сказал он. Женщина быстро подняла голову, и Марк не столько увидел, сколько почувствовал, каким пристальным взглядом она посмотрела на него. Он не мог разглядеть ее лица за темно-серым покрывалом, закрывавшим ее от самых глаз до щиколоток. Женщина поспешно опустила голову, как будто прячась от него, и он подумал, что же за уродство скрывает ее покрывало. Кто знает, может, она прокаженная. Он невольно отдернул от нее руку.

Обойдя женщину, Марк пошел дальше своей дорогой. Почувствовав, что она смотрит ему вслед, он обернулся. Женщина, закрытая покрывалом, смотрела на него, стоя среди бурлящего людского потока. Марк тоже остановился, озадаченный увиденным. Женщина отвернулась и медленно, сильно прихрамывая, двинулась по улице, сквозь толпу, в противоположную от него сторону.

У Марка невольно сжалось сердце при виде этой закрытой тяжелыми и плотными одеждами маленькой фигуры, которая с трудом пробиралась по переполненной людьми узкой улочке, ведущей к баням. Он смотрел вслед этой женщине, пока она не вошла в дом местного врача, очевидно, она лечилась у него. Тогда Марк снова повернулся и пошел к своей вилле.

Раб из Коринфа, Лик, встретил его и взял у него верхнюю одежду.

— Мой господин, твоя мать приглашает тебя сегодня на ужин.

— Сообщи ей, что сегодня я не смогу с ней увидеться. Я навещу ее завтра. Войдя в свои покои, Марк открыл железную решетку, чтобы пройти на террасу. Отсюда открывался потрясающий вид на храм Артемиды. Марк не пожалел денег на эту виллу прежде всего по этой причине, намереваясь привести сюда Хадассу как свою жену. Он мечтал о том, как каждое утро они будут сидеть здесь, любуясь неповторимой красотой Ефеса.

Лик принес ему вина.

— Лик, что ты знаешь о христианах? — спросил Марк, не глядя на своего раба. Он купил этого раба, когда возвращался в Ефес. Его продавали как слугу, и его предыдущий хозяин, грек, который покончил с собой, из-за того что разорился, оставил после себя рекомендацию Лику как образованному человеку. Марку хотелось узнать, так ли его раб образован в вопросах религии.

— Они верят в одного Бога, мой господин.

— А что ты знаешь об их Боге?

— Только то, что слышал, мой господин.

— Расскажи же, что ты слышал.

— Бог христиан — это Мессия иудеев.

— Значит это одно и то же.

— Трудно сказать, мой господин. Я не иудей и не христианин.

Марк повернулся и взглянул на него.

— А какой религии следуешь ты сам?

— Я верю в своего господина.

Марк засмеялся.

— Предусмотрительный ответ, Лик. — Марк тут же взглянул на него серьезно. — Я не собираюсь тебя провоцировать. Ответь мне как человек, а не как раб.

Лик довольно долго молчал, и Марк уже начинал думать, что он вообще ничего не ответит.

— Не знаю, мой господин, — наконец откровенно сказал тот. — В своей жизни я поклонялся многим богам, но сейчас не поклоняюсь никому.

— А кто-нибудь из этих богов помог тебе?

— Вера всякий раз помогала мне думать об их могуществе.

— А во что ты веришь сейчас?

— Я считаю, что каждый человек должен смириться со своей судьбой и сделать при этом свою жизнь максимально полезной, будь то в рабстве или в свободной жизни.

— Значит, ты не веришь в жизнь после смерти, как те, кто поклоняется Цивилле, или те, кто поклоняется Иисусу из Назарета?

Лик уловил, каким тоном его хозяин задал этот вопрос, и осторожно ответил:

— Такая вера могла бы служить хорошим утешением.

— Ты не ответил на вопрос, Лик.

— Наверное, я не могу тебе дать тот ответ, который ты ищешь, мой господин.

Марк вздохнул, поняв, что Лик не будет с ним до конца откровенным. И то, что раб держал в тайне свои настоящие чувства, было продиктовано его естественным стремлением выжить. Если бы Хадасса держала в тайне свою веру, она была бы сейчас жива.

— Да, — сказал Марк, — у тебя нет того ответа, который мне нужен. Наверное, его вообще ни у кого нет. Видимо, действительно, как ты и говоришь, у каждого человека своя религия. — Он отпил вина из кубка. — И кому-то она может стоить жизни, — добавил он, поставив кубок на стол. — Можешь идти, Лик.

Лучи солнечного заката перестали освещать террасу. Марк решил все же навестить мать сейчас. Он подумал, что ему нужно поговорить с ней, не медля ни минуты.

Когда он пришел к вилле матери, дверь ему открыл Юлий.

— Мой господин, мы получили от тебя весть, что ты не придешь сегодня вечером.

— Я понял так, что мать ушла на весь вечер, — разочарованно сказал Марк, проходя в переднюю. Сняв с себя верхнюю одежду, он небрежно бросил ее на мраморную скамью.

Юлий поднял ее и перекинул через руку.

— Она в ларарии. Пожалуйста, мой господин, располагайся в триклинии или в перистиле, а я скажу ей, что ты здесь. — Юлий оставил Марка и пошел вниз по коридору, ведущему в перистиль. Ларарий располагался в западном углу, в самом укромном и тихом месте виллы. Дверь была открыта, и Юлий увидел, как госпожа Феба сидит, склонив голову. Услышав шаги, она повернулась в его сторону.

— Извини, моя госпожа, что помешал твоим молитвам, — сказал он, искренне сожалея о том, что ему пришлось обратиться к Фебе именно в этот момент.

— Ничего, Юлий. Просто, я сегодня слишком устала, и мне трудно сосредоточиться. — Она встала, и в свете светильников Юлий увидел на ее прекрасном лице черты усталости. — Что случилось?

— Пришел твой сын.

— О! — обрадовалась Феба и поспешно прошла в перистиль.

Юлий последовал за ней и увидел, как Феба обняла сына. Он надеялся, что Марк увидит, как она устает, и поговорит с ней о том, зачем она столько сил тратит на помощь бедным людям. Сегодня Феба ушла еще на рассвете и вернулась всего несколько часов назад. Однажды Юлий набрался смелости и попросил ее позволить ему или другим слугам отнести бедным ту еду и одежду, которую она хотела им пожертвовать. Но Феба настояла на своем, сказав, что ей это только доставляет радость.

— Сегодня утром Афина сказала мне, что ее сын тяжело заболел. Завтра я хочу посмотреть, стало ли ему лучше, — сказала Феба, говоря о той женщине, муж которой работал на одном из кораблей Децима Валериана и погиб во время сильного шторма. После смерти мужа Феба Валериан подружилась со всеми семьями, которые потеряли мужей или отцов, работавших на кораблях или причалах Валериана.

Юлий всегда сопровождал ее во время посещений нуждающихся семей. Одна молодая женщина, недавно овдовевшая и с ужасом думавшая о том, что не сможет прокормить своих маленьких детей, пала ничком перед Фебой, когда та пришла в ее жалкое жилище. Потрясенная, Феба подняла ее и обняла. Будучи сама вдовой, Феба прекрасно понимала человеческое несчастье. Она пробыла у той женщины несколько часов, поговорила с ней, разделив с ней ее переживания и поддержав по мере своих возможностей.

Юлий глубоко уважал свою хозяйку, потому что она помогала людям из любви к ним, а не из чувства долга или страха перед толпой. Вдовы и сироты, живущие рядом с пристанью Ефеса в кишащих крысами лачугах, знали, что Феба любит их, и отвечали ей взаимностью.

И вот теперь Юлий видел, как ее лицо осветилось любовью к сыну.

— Мне сказали, Марк, что ты сегодня вечером не придешь. Я подумала, что у тебя другие дела, — сказала Феба.

Марк обратил внимание на ее усталость, но ничего не сказал. Навещая мать в прошлый раз, он попросил ее, чтобы она больше отдыхала, но это, видимо, не возымело действия. Кроме того, в этот вечер он хотел поговорить совсем о другом.

— У меня возникли некоторые вопросы, которые я бы хотел обсудить.

Феба не торопила его. Они прошли в триклиний, Марк усадил мать на диван и только потом сел сам. Он отказался от вина, предложенного Юлием. Феба велела Юлию принести Марку хлеб, фрукты и мясо, после чего стала терпеливо ждать, когда сын заговорит, зная, что ее вопросы останутся без внимания. Марк всю жизнь терпеть не мог, когда кто-то вмешивался в его жизнь. Она больше узнает, если будет слушать. Ибо сейчас, судя по всему, сын был расположен поделиться с ней новостями о том, какие корабли пришли в порт и какие грузы они привезли.

— Один из наших кораблей прибыл из Кесарии, на нем привезли красивые голубые ткани и вышитые изделия из восточных караванов. Я мог бы принести тебе все, что нужно.

— Ты знаешь, вышивка мне не нужна, Марк, но вот голубые одежды я бы хотела — и шерстяные, если у тебя есть. — Тогда она могла бы помочь еще большему количеству вдов.

— Некоторые из них прибыли из Дамаска. Отличного качества.

Феба смотрела, как Марк ужинает, слушала его рассказы о ввозе и вывозе товаров, о повседневных делах, о людях, с которыми он встречался в последнее время. И при этом она знала, что сын еще не заговорил о том, о чем действительно хотел поговорить.

И тут он неожиданно спросил:

— Хадасса тебе когда-нибудь рассказывала о своей семье?

Разумеется, он знал больше матери. Он ведь так любил эту девушку.

— А разве ты никогда не говорил с ней об этом?

— Мне это никогда не казалось важным. Помню только, что все они умерли в Иерусалиме. А тебе она что-нибудь говорила?

Феба надолго задумалась.

— Насколько я помню, ее отец был гончаром. Она никогда не называла его имени, но говорила, что люди приходили издалека, чтобы посмотреть его работу и поговорить с ним. У нее были еще брат и младшая сестра. Сестру звали Лия. Это я запомнила, потому что подумала, какое красивое имя. Хадасса рассказывала, что ее сестра умерла, когда их привели к развалинам храма и держали вместе с остальными пленными в женском дворе.

— А ее отец и мать тоже умерли в плену?

— Нет. Хадасса говорила, что ее отец ушел на улицы города, чтобы говорить людям об Иисусе. И так и не вернулся. Мать умерла от голода, а брата убил римский воин, когда город пал.

Марк вспомнил, какой Хадасса была тощей, когда он впервые увидел ее. Голова ее была обрита, волосы только начинали отрастать. Он еще подумал о том, какая она страшная. Кажется, даже сказал об этом вслух.

— Дочь иерусалимского гончара, — сказал он так, будто это сведение чем-то ему поможет.

— Ее семья была из Галилеи, не из Иерусалима.

— Если они из Галилеи, что они делали в Иерусалиме?

— Точно не знаю, Марк. Кажется, Хадасса что-то говорила о том, что раз в год они всей семьей приходили в Иерусалим праздновать Пасху. Вместе с другими верующими они там совершали хлебопреломление.

— Хлебопреломление?.. Что это?

— Это совместное застолье с хлебом и вином у тех, кто верит в Христа как в своего Господа. Оно проводится в память о Нем. — В этом ритуале заключался гораздо более глубокий смысл, но Марк его сейчас не понял бы. Феба заметила по глазам сына, что у него назревает очень важный, серьезный вопрос. Догадался он или нет?

— Мне кажется, у тебя большие познания в христианстве, мама.

Она не хотела пугать его, поэтому решила не нагнетать обстановку.

— Хадасса жила в нашем доме четыре года. Мне она была очень дорога.

— Я еще могу понять, что отец с последним дыханием, возможно, обрел бессмертие, но…

— Твой отец искал покой, Марк, а не бессмертие.

Марк встал, испытывая какое-то непонятное волнение. Он видел, что в его матери происходят определенные перемены, и боялся за нее. Ему не хотелось об этом спрашивать. Он уже потерял Хадассу из-за ее бескомпромиссной веры в своего невидимого Бога. А что, если мать теперь поклоняется тому же Богу? При одной мысли об этом у него все похолодело внутри.

— Почему ты спрашиваешь меня об этом, Марк?

— Потому что думаю над твоим предложением постараться постичь Того Бога, Которому поклонялась Хадасса.

Феба даже вздрогнула, а ее сердце забилось от радости.

— Ты хочешь помолиться?

— Нет, я собираюсь в Иудею.

— В Иудею?! — удивилась она такому ответу. — Но зачем тебе отправляться в такую даль?

— А где лучше постичь иудейского Бога, как не в иудейской земле?

Феба пыталась справиться с шоком, который вызвало заявление сына, стараясь не дать погаснуть тому маленькому лучику надежды, который теплился в его словах.

— И тогда ты поверишь в существование Бога Хадассы?

— Я не знаю, поверю ли я вообще во что-нибудь, — сказал Марк, — но, может быть, я лучше пойму ее, стану ближе к ней в Иудее. Может быть, я пойму, почему она была так предана этой своей религии. — Он прислонился к мраморной колонне и стал смотреть на перистиль, где так часто разговаривал с Хадассой. — Прежде чем мы впервые покинули Рим и приехали сюда с тобой и с отцом, мы с друзьями часами сидели, пили вино, разговаривали…

Тут Марк снова повернулся к матери.

— И только две темы вызывали у нас огромный интерес: политика и религия. Почти все мои друзья поклонялись тем богам, которые давали им полную свободу действий. Исис, Артемида, Вакх. Другие поклонялись из чувства страха или от нужды.

Говоря это, Марк стал прохаживаться взад-вперед, будто хождение могло помочь ему обдумать самые разные идеи и понять то, что он так долго искал.

— И все это кажется логичным, понятным, правда? Воины поклоняются Марсу. Беременные женщины молятся Гере, чтобы она помогла им благополучно родить. Врачи и больные молятся Асклепию, чтобы он даровал исцеление. Пастухи поклоняются богам гор и лесов, Пану например.

— Что ты хочешь сказать, Марк? Что человек придумывает богов в соответствии со своими нуждами и желаниями? Что Бога Хадассы никогда не существовало, потому что она так и не освободились от рабства?

Ее вопросы, заданные совершенно спокойным голосом, заставили Марка искать оправдание своим доводам:

— Я говорю о том, что человек формируется в той среде, в которой он живет. Тогда разве не разумно, что человек и бога создает себе такого, чтобы тот отвечал его нуждам?

Феба слушала размышления Марка с горечью в сердце. И сын, и дочь так и не нашли пути к спасению, раздираемые своими внутренними мучениями, и ей ничего не оставалось, как дать им возможность найти свой путь. Усилия Децима обуздать буйный нрав Юлии закончились катастрофой, и только благодаря Хадассе Марк стал ближе к семейному очагу. И вот теперь, когда Феба сидела здесь и сохраняла спокойствие, слушая своего сына, ей хотелось плакать, кричать, рвать на себе волосы. У нее было такое ощущение, что она стоит на берегу моря, а ее сын тонет у нее на глазах и темном, бушующем море.

Что мне сказать ему, Господи? К горлу у нее подкатил горячий ком, и она не могла произнести ни слова.

Что станет с ее сыном, если он останется на своем пути? Уж если Хадасса с ее мудростью и любовью так и не смогла привести его к вере, что уж говорить о ней? «О Боже! — воскликнула Феба в своем сердце, — мой сын так же упрям, как и его отец, так же страстен и необуздан, как его младшая сестра. Что мне делать? О Иисус, как мне спасти его?»

Марк заметил, как тяжело матери, и подошел к ней. Он сел рядом и взял ее руки в свои.

— Я вовсе не хотел причинить тебе боль, мама.

— Я знаю, Марк. — Когда Феба провожала его в Рим, она думала, что теперь нескоро увидит сына, но он вернулся еще более подавленным, чем в тот день, когда уезжал. И вот теперь он говорит, что снова уезжает, на этот раз в разоренную войной страну, живущую ненавистью к Риму. — Но Иудея, Марк. Иудея…

— Родина Хадассы. Я хочу знать, почему Хадасса умерла. Я хочу докопаться до истины, и если Бог есть, я найду Его там. У меня нет ответов на мои вопросы, и, видимо, в Ефесе их я найти не смогу. У меня такое ощущение, будто я стою на зыбучем песке. А рев толпы до сих пор звучит у меня в ушах.

Прежде чем Марк опустил голову, Феба успела увидеть боль в его глазах, и ей отчаянно захотелось утешить его, взять на руки и покачать, как маленького ребенка. Но перед ней был взрослый мужчина, и уже одно это (хотя и не только это!) удерживало ее от такого шага и говорило, что она уже сказала достаточно.

Он сжал ее руки в своих ладонях.

— Я не могу объяснить своих чувств, мама. Мне так хочется, чтобы ты меня поняла, но я и сам многого не понимаю. — Он снова посмотрел ей в глаза. — Мне хочется обрести покой тех холмов, по которым я никогда не ходил, и вдыхать запах того внутреннего моря, которого я никогда не видел. — На его глазах заблестели слезы. — Потому что там была она.

Феба подумала, что понимает, о чем говорит ее сын. Она знала, как бы огорчилась Хадасса, если бы узнала, что Марк поклоняется ей как идолу. Хадасса была подобна лунному свету, отражавшему солнечный свет, во всем, что она говорила и делала; она не была светом сама по себе, да и не считала себя таковой. Но именно такой она стала для Марка. Вся его жизнь теперь стала определяться его любовью к ней. Будет ли он и дальше руководствоваться только этим чувством?

Феба хотела сказать сыну что-нибудь, донести до него такую мудрость, которая помогла бы ему свернуть с того пути, на котором он сейчас находился, но никакие слова на ум не приходили. Что еще она могла сделать, кроме того, чтобы дать ему возможность идти своим путем и верить в то, что верный путь ему укажет Господь? Апостол Иоанн говорил собранию верующих об обещании Иисуса: Ищите, и найдете.

Так сказал Иисус.

Иисус.

Феба нежно дотронулась рукой до щеки Марка, сдерживая слезы, а слова надежды, сказанные Христом, служили ей щитом против той тьмы, которая держала ее сына в своем плену.

— Что ж, Марк, если ты считаешь, что найдешь ответы на свои вопросы только в Иудее, поезжай в Иудею. — Они обнялись. Феба долго держала сына в своих объятиях, потом отпустила, помолившись про себя: «О Иисус, благословенный Спаситель, я доверяю Тебе моего сына. Прошу Тебя, храни его в руке Своей, защити от сил зла. О Господь Бог, Отец всего творения, победи во мне страх за моего сына и научи меня полагаться на Тебя, доверять Тебе».

Помолившись, она поцеловала Марка в щеку в знак благословения и прошептала: «Делай то, что должен делать». Только она знала те слова, которые не сказала своему сыну, но невидимому Богу она доверяла всем своим сердцем.