Екатерина Великая

Глава 10

Продолжалась любовная игра несколько месяцев. Сергей наступал, а Екатерина отступала. Она видела его почти каждый день, а он твердил ей о своем чувстве. Она держала его на расстоянии, старалась не оставаться с ним наедине, но в то же время ощущала сладостное напряжение между ними, манящий соблазн запретных наслаждений.

В рассказе самой Екатерины нет никакого намека на то, что она сдерживала поползновения Сергея из страха. Обстановка изменилась: Чоглоковым теперь так не терпелось увидеть Екатерину беременной, что они были готовы убедить ее завести себе любовника. Императрица изменила их амплуа. Если раньше они были сторожевыми псами, то теперь им предстояло выступить в роли сводни. Елизавета больше не намерена была терпеть: ее племянник должен иметь сына и наследника, а если же он, как все говорили, не мог зачать его, тогда Екатерина должна забеременеть от другого. Чоглоковы обязаны были об этом позаботиться.

Больше всех на роль любовника великой княгини подходил красавец Сергей, который показал себя приятным кавалером и, по всей видимости, был влюблен в Екатерину. Мария поговорила с Екатериной, убеждая ее отбросить угрызения совести, связанные с супружеской неверностью, и уступить домогательствам Салтыкова. Тем временем Николай, впавший в немилость за то, что соблазнил одну из фрейлин, мадемуазель Кошелеву, сам начал флиртовать с Екатериной.

Петр ничего не имел против, Сергей ему нравился, и кроме того, оказавшись в положении зрителя, великий князь наслаждался, наблюдая за тем, как вылощенный придворный домогается его жены. Он не был ревнив и не смотрел на жену как на свою неприкосновенную собственность. Хотя престолонаследие не было ему безразлично, но кем будет зачат его наследник, должно быть, не имело для него никакого значения. Он наблюдал со стороны, предоставив событиям развиваться своим чередом.

Сергей продолжил свои ухаживания, и некоторое время Екатерина держалась стойко, обращаясь с ним так же радушно, как и с любым другим придворным, дразня его, когда он не давал ей покоя своими бесконечными объяснениями в любви. «Откуда вы знаете, что я уже не отдала свое сердце кому-нибудь другому?» — поинтересовалась она у него. Однако это нисколько не обескуражило его. Наоборот, он стал еще более настойчив в своих домогательствах.

Пришло лето, и «молодой двор» — под этим названием был известен кружок лиц, наиболее близких к великому князю и великой княгине, — начал устраивать выездные развлечения на лоне природы. Николай Чоглоков организовал охоту на одном из невских островов, куда избранная компания придворных, включая Сергея, была доставлена на лодках. Они решили провести там целый день. Как впоследствии вспоминала Екатерина, Сергей «улучил минуту, когда все скрылись из виду в погоне за зайцами, и подойдя ко мне, опять заговорил на свою излюбленную тему». Пока он развивал во всех подробностях мысль об их тайном счастье, она слушала с большим, чем обычно, терпением. Заметив, что Екатерина удерживается от отговорок и возражений, Сергей воспользовался ее молчанием, чтобы показать, как сильно он любит ее.

Полтора часа в тиши укромного местечка Екатерина слушала Сергея. С реки дул ветерок, обвевая их прохладой. Он умолял ее дать ему доказательства того, что и она не безразлична к нему, и Екатерина, благожелательно улыбаясь и делая вид, что его слова немало забавляют ее, тем не менее дала себя убаюкать этим сладким красноречием. «Он доставил мне удовольствие», — писала она, несмотря на то, что смеялась над его тщеславием и находила его настойчивые ухаживания несколько утомительными. Возможно, любовь вызывала у нее любопытство. Прожив семь лет в браке, который был, по сути дела, фиктивным, и находясь в атмосфере любовных интриг, которой дышали, казалось, все, кроме нее, читая романы и наблюдая за постоянными эротическими похождениями императрицы, Екатерина, бесспорно, сгорала от желания проникнуть в тайны плотской страсти.

«В глубине сердца я уже сдалась», — признается она в своих мемуарах. Все же в ней было достаточно самообладания, чтобы приказать Сергею оставить ее, «потому что столь долгий разговор мог вызвать подозрения. Он сказал мне, что не уйдет, пока я не выражу своего согласия на словах».

— Да, да, но уходите!

— Значит, мы договорились, — сказал Сергей, дав коню шпоры и отъехав.

— Нет, нет, — закричала она ему вслед.

— Да, да, — откликнулся он, и его голос затих вдали.

«На этом мы расстались», — писала Екатерина. С противоречивыми чувствами она вернулась в охотничий домик на острове, где и встретилась с Петром и всей компанией. «В тот день мою голову осаждали тысячи тревог; я была недовольна и очень злилась на себя. Я думала, что могу управлять его головой и своей, но теперь поняла, что нашими желаниями было трудно, может быть, невозможно вообще управлять».

Природа тоже разгулялась не на шутку. Когда охотники приступили к ужину, ветер сначала усилился, а затем с Балтики налетел настоящий шторм. Разгулялись волны, затопило весь остров. Вода залила нижний этаж охотничьего домика и плескалась у подножия лестницы. Господа вместе со слугами вынуждены были искать убежища на верх-, нем этаже и переждать, пока не утихнет шторм. А он утих лишь к рассвету.

Сергей, которому судьба подарила несколько лишних часов общения со своей возлюбленной, весь сиял от радости. «Само небо благосклонно к нам!» — объявил он и горделиво расхаживал среди придворных, прикорнувших на кроватях.

Эго его состояние не укрылось от Петра, который безошибочно угадал причину и после возвращения во дворец заметил своему слуге, что Сергей и Екатерина «одурачили Чоглокова» и затеяли любовную интрижку за его спиной. Сам же Петр в ту пору увлекся фрейлиной Екатерины, Марфой Шафировой. От его зоркого глаза не ускользнуло и то, что Сергей затеял не одну, а две интрижки, добиваясь одновременно благосклонности жены Петра и сестры Марфы, Анны. Екатерина же не заметила этого.

Ухаживания Сергея Салтыкова за великой княгиней не только не осуждались, но даже поощрялись Чоглоковыми. Поняв, что Екатерина может вскоре забеременеть от своего любовника, они позаботились о том, чтобы ребенка считали законнорожденным. Желая развеять слухи о том, что Петр все еще был неискушенным девственником, Мария нашла услужливую вдову, мадам де Гроот, которая научила его тому, что надлежало знать мужчине. Затем посвящение Петра в тайны плотских утех было намеренно предано огласке и таким образом честь Екатерины была соблюдена. Из рук тех, кто захотел бы оспаривать право будущего ребенка на престол, выбили главный козырь.

Осенью 1752 года Екатерина забеременела. В ее мемуарах умалчивается об этих месяцах и о связи с Сергеем, который почти наверняка являлся отцом ребенка. Трудно судить о том, что принесла ей любовь — душевный подъем, вызванный исполнением материнского долга, Страдание или разочарование. К сожалению, Сергей оказался не стойким, не преданным любовником. Порою он был меланхоличным и рассеянным. Его страсть то вспыхивала, то затухала (лишь через некоторое время Екатерина узнала, что его романтические привязанности вместе с ней делила еще одна особа). Его самодовольство и заносчивость иногда просто бесили ее. Когда она сказала ему об этом, он попытался отделаться легкими шутками, а затем, надуваясь от спеси, обвинил ее в неспособности понять его. Ведь она, в конце концов, по своему происхождению была захудалой немецкой принцессой, а он принадлежал к одному из знатнейших родов России.

В середине сентября императрица приказала двору переехать из Петербурга в Москву. Екатерина стала готовиться к путешествию, но Сергей остался с Марией Чоглоковой, которая только что разрешилась от бремени и должна была оправиться лишь через несколько недель. У Екатерины были признаки беременности, но она все же рискнула поехать вместе со всеми. Переезд выдался тяжелым. Дорога изобиловала глубокими выбоинами, в которых часто торчали камни. Вместо того чтобы ехать осмотрительно, не спеша, кучера нахлестывали лошадей, гоня их во весь дух и днем, и ночью. Екатерину бросало по всей карете, подкидывало до потолка, и когда поезд императрицы добрался до последней почтовой станции перед Москвой, у нее начались судорожные боли в животе. Она потеряла ребенка.

Ее выздоровление было долгим и шло в обстановке, которую нельзя назвать благоприятной. В Москве Екатерину поселили в новом, из рук вон плохо построенном флигеле Головинского дворца, где по ночам крысы поднимали такую возню, что невозможно было заснуть, а по обшитым досками стенам постоянно стекала вода. Из-за этого во всех комнатах было как в парной. И вот здесь Екатерина пыталась как-то утешить себя, пережить потерю и не думать плохо о своем отсутствующем любовнике. Ну а тот, приехав из Петербурга, избегал ее. Москва — большой город объяснил Сергей Екатерине, ему нужно навестить многих знакомых и родственников, а все они живут далеко друг от друга. Сергей был искушенным лгуном и притворщиком, и ему удалось вызвать у Екатерины сомнения, которые можно было истолковать в его пользу. «Говоря по правде, — писала она в мемуарах, — я была просто в отчаянии, но он представил мне такие веские и уважительные причины, когда я увидела его, что мои мрачные мысли рассеялись».

После выкидыша она пыталась себя обмануть, но ясно понимала, что пыл ее любовника остывает. Екатерина пребывала все эти пасмурные и студеные зимние дни в отвратительном настроении. Она приказала отгородить ширмой кровать, чтобы создать хотя бы видимость уединения в комнате, которую ей приходилась делить с семнадцатью фрейлинами. Она читала, терпела неприятные ей визиты Петра, докучавшего своими жалобами, наблюдала за крысами, которые выскакивали из-за панелей и снова прятались туда, и ожидала Сергея, но он не баловал ее свиданиями.

Она понимала, что теперь была более уязвима, чем прежде, поскольку нарушила обет верности мужу, пусть даже из добрых побуждении. Ей нужен был могущественный покровитель, и она обратилась к стареющему канцлеру Бестужеву.

Многое изменилось за девять лет, то есть с первых встреч Екатерины с канцлером, когда она приехала в Россию. Тогда Бестужев видел в Екатерине пешку в руках профранцузской партии при императорском дворе, молодую и опасную, развитую девушку, и потому выступил против того, чтобы она стала великой княгиней. Теперь он видел в ней умную и полезную политическую союзницу, проницательную не по годам благодаря прекрасной начитанности и острой наблюдательности. Союзницу, которая оказалась в затруднительном положении из-за неудачной беременности. Канцлер тоже нуждался в сторонниках. Он цеплялся за свой пост изо всех сил, ведь императрица в лучшем случае отвечала ему сдержанной любезностью, а ее теперешние фавориты Шуваловы делали все, чтобы добиться его отставки.

В случае смерти государыни Бестужёв попал бы в зависимость от милости преемника, а если им будет Петр, тогда Бестужеву надо загодя позаботиться о поддержке со стороны жены великого князя, которая станет весьма влиятельной силой. Канцлеру так же, как и великой княгине, было ясно, что они нужны друг другу, а поэтому он делал шаги к сближению.

Бестужев охотно предоставил Екатерине и Сергею свою помощь и протекцию, вступив в «очень близкие отношения с нами, — как писала Екатерина, — но так, чтобы об этом не знал никто». В течение всей зимы, пока придворные растрачивали себя на балы и маскарады, мелкие соперничества и любовные похождения (Николай Чоглоков пустился в очень рискованное предприятие, пытаясь соблазнить болевшую императрицу, в то время как его жена, Мария, закрутила роман с князем Репниным), Екатерина встречалась с Бестужевым и исподволь втягивала его в свой круг.

В ту зиму устраивалось много развлечений: катание на салазках по льду, санные прогулки, катание на санках с горок и на коньках по замерзшим озерам и прудам. Случилась одна дуэль, чуть было не закончившаяся смертельным исходом. Немало было и других происшествий.

В Москве часто вспыхивали пожары. Екатерина вспоминала, как она смотрела из окна дворца и видела одновременно в разных концах города три, четыре, а то и пять пожаров. Во время паломничества в один из близлежащих монастырей императрица чудом избежала гибели или серьезного ранения: в главную церковь ударила молния, и потолок рухнул. К счастью, Елизавета перед этим ушла из храма и молилась в маленькой часовне, расположенной неподалеку.

У государыни появилось новое увлечение. Когда один из ее камер-юнкеров сошел с ума и стал изрыгать пену изо рта и буйствовать, она передала его доктору Борхаву и поручила тому поместить несчастного в особую комнату во дворце. С той поры стоило Елизавете услышать о ком-нибудь, пораженном той же болезнью, как она приказывала доставить этого человека во дворец — так составила небольшую коллекцию сумасшедших. Тут были: майор Семеновского полка, который путал персидского шаха с Богом, два гвардейских офицера, потерявших разум, монах — наверное, религиозный фанатик, — который отрезал себе бритвой половые органы, и несколько других. Больше всех императрицу интересовал майор-семеновец, который во всем остальном казался вполне разумным. Елизавета решила вывести его из-под попечительства Борхава и передать священникам. Последние объявили, что в майора вселился бес, и попытались изгнать нечистую силу с помощью ритуала, на котором присутствовала императрица. Она очень огорчилась, поскольку майор продолжал упорствовать в своем заблуждении.

Кое-кто говорил, что и великому князю место в императорском доме умалишенных. Он пил еще больше, чем прежде, нещадно колотил слуг и жил в своем собственном полудетском мире. Он держался отчужденно по отношению к Екатерине, постоянно жаловался на нее и оскорблял, и все же зависел от супруги, потому что она помогала ему управлять Голштинией и ставить на место зарвавшихся слуг. Его раздражало, писала Екатерина, что он не может добиться повиновения даже с помощью побоев, в то время как ей не нужно было своим слугам дважды повторять распоряжения.

Однажды Екатерина зашла в покои Петра и была поражена видом огромной крысы, свисавшей с игрушечной виселицы, установленной внутри буфета. Петр рассказал жене, что крыса совершила преступное деяние и по военным законам заслуживала казни. Она прогрызла себе дорогу в одну из игрушечных крепостей Петра и съела несколько солдатиков. Законы войны суровы, сказал Петр, они требуют, чтобы крыса была поймана, повешена и оставлена на виселице в течение трех дней в назидание другим крысам, у которых может возникнуть соблазн нанести урон воинству великого князя.

Пришла весна, и в мае Екатерина опять забеременела от Сергея Салтыкова. С наступлением хорошей погоды молодой двор переехал из Москвы в поместье Лабрицу, которое императрица недавно подарила Петру. Там был обветшалый каменный особняк, и Петр приказал пристроить к нему новый деревянный флигель. Однако эта пристройка была еще не закончена, поэтому гости спали в палатках, поставленных неподалеку.

Екатерина, казалось, совсем не берегла себя и во время второй беременности. Она жила в палатке, продуваемой сквозняками, и просыпалась еще до рассвета от стука топоров и визга пил, а дни проводила на охоте, следуя за охотниками в открытой коляске. Возвратившись через несколько недель в Москву, она долгими летними днями отсыпалась, а к вечеру была готова ехать на бал или званый ужин и не ограничивала себя, когда дело касалось яств или увеселений. Вероятно, из-за этого у нее появились сильные боли в нижней части спины. Мария Чоглокова пригласила повитуху, и та после осмотра предсказала выкидыш.

И опять Екатерина потеряла ребенка. На этот раз последствия для ее организма были тяжелыми. Зародыш вышел, но осталась часть плаценты (последа), и несколько недель жизнь ее была в опасности. От нее старались скрыть серьезность положения, но она, должно быть, догадалась, что дела плохи. Государыня, которую она редко видела, внезапно появилась у ее постели, держа в руках свои самые дорогие реликвии. С ее лица не сходило выражение глубочайшей тревоги.

Вопрос престолонаследия — и на какое-то время жизнь Екатерины — повисли на волоске, но Петр и Сергей избегали видеться с ней, да и визит императрицы оказался единственным. В московских церквах совершались богослужения, у алтарей зажигались свечи, но когда опасность миновала и великая княгиня выздоровела, о ней тут же забыли.

«В течение шести недель моего вынужденного отдыха, — писала Екатерина в своих мемуарах, — я умирала от скуки. У меня была только Мария, но она приходила редко, и маленькая калмычка, которую я полюбила, потому что она была очень приветлива и дружелюбна. От скуки я часто плакала». Дни были невыносимо жаркие, а бессонные ночи полны тревожных и горьких раздумий. Испытывая почти постоянно боль и терзаясь душевно, Екатерина жаждала внимания, освобождения от накопившегося внутреннего напряжения. Ей нужен был какой-то толчок, чтобы жить дальше. Ее, видимо, тяготил разрыв с матерью, которая после смерти Христиана Августа переехала на жительство в Париж. Екатерине запретили переписываться с Иоганной. Но изредка ей удавалось найти путешественника, который соглашался под большим секретом отвезти письмо в Париж. Точно так же какой-нибудь гость с Запада иногда доставлял великой княгине ответную весточку. Годом раньше, то есть в 1752 году, Иоганна ухитрилась прислать дочери несколько отрезов роскошной ткани из Парижа, но Мария тут же их отобрала и отдала императрице. А Екатерина от бессильного гнева чуть не потеряла дар речи.

К осени 1753 года ее здоровье было уже вполне сносным, чего нельзя было сказать о настроении. Дважды ей не удалось доносить ребенка до конца. Это нанесло большой ущерб ее организму и лишило душевного равновесия. Она позволила легкомысленному Сергею играть с ее чувствами, доверилась ему, а затем убедилась в его ненадежности, переменчивости, холодности. Игра в придворную любовь принесла горькое разочарование, ранила ее в самое сердце, больно задела ее самолюбие. И все же Екатерина продолжала эту игру, потому что у нее не было выбора. Требовался наследник, и обстоятельства сложились так, что отцом его мог стать только Сергей.

Однажды промозглым ноябрьским днем Екатерина сидела в салоне Чоглоковой в Головинском дворце. Вдруг в коридоре раздались крики. В комнату влетели Сергей и Лев Нарышкин, крича, что загорелся флигель.

Екатерина вскочила и побежала в свои покои, откуда слуги уже выносили все, что можно было вынести. Густой удушливый дым быстро заполнял коридоры и передние. Уже горела балюстрада главной лестницы рядом с апартаментами Екатерины. Огонь наступал, врываясь в одну комнату за другой. Сухое дерево становилось его легкой добычей. От ужасного жара начинала коробиться одежда и потрескивали волосы. На глазах Екатерины тысячи черных крыс и серых мышей, соблюдая стройный порядок, двигались по лестнице в спасительную прохладу двора. Ступая среди крыс и мышей, Мария Чоглокова и Екатерина пробрались к выходу и, выбежав из дворца, укрылись в карете, принадлежавшей испанцу — учителю пения. Оттуда они наблюдали за грандиозным пожаром.

Вот уже несколько дней подряд лил дождь, и площадь перед дворцом по щиколотку покрылась жидкой грязью. Надсадно кашлявшие слуги, сгибаясь под тяжестью чемоданов, сундуков, корзин, кроватей и ворохов постельного белья, вываливались на открытый воздух и бросали свои ноши прямо в грязь, радуясь избавлению от смертельной опасности. Екатерина увидела, как ее лакеи вынесли одежду, драгоценности, выволокли несколько столов. Ее беспокоила судьба книг. Вот уже два года она перечитывала словарь Бейля. Это был памятник пренебрежительного отношения к религии и полный остроумного, даже местами циничного, скептицизма, написанный в самом конце предыдущего столетия. Она вкушала наслаждение от каждой статьи, точно так же, как когда-то наслаждалась рационализмом Бабетты Кардель, от которого ее обдавало приятным внутренним холодком сладкого и запретного. У нее было четыре тома этого словаря, и она страшилась потерять их в огне. Какова же была ее радость, когда слуги принесли ей любимые книги целыми и невредимыми.

Многое удалось спасти, но еще больше было потеряно: картины, гобелены, ковры, бесценная посуда, инкрустированная мебель из дерева и мрамора, платья, усыпанные драгоценными камнями, и бессчетное количество другой одежды и украшений. Лакеи Петра вынесли несколько сундуков с его мундирами и чемоданы с игрушечными солдатиками. Множество буфетов, набитых пустыми бутылками из-под вина и ликеров, были свалены в одно место и мокли под дождем с приотворенными дверцами, разоблачая пагубное пристрастие великого князя.

Пламя бушевало три часа, вскидывая свои языки высоко в небо. Императрица находилась в другом дворце и, получив известие о пожаре, поспешила приехать, чтобы собственными глазами наблюдать за тщетными попытками потушить огонь.

«Сохраняя невообразимое хладнокровие и присутствие духа, — писал один из свидетелей, — Елизавета отдавала распоряжения, прижимая к себе свои реликвии и иконы и, взывая к богу, надеялась на его чудесное вмешательство». Большая часть ее ценных вещей превратилась в пепел, и суждено было пройти месяцам, а может быть и годам, прежде чем им нашлась замена.

Наступила ночь, но оранжевое свечение пожара в окрестностях дворца в течение многих часов создавало вид начавшегося рассвета. Рушились обуглившиеся балки и вверх взлетали снопы искр, красиво расцвечивая темное небо. Так продолжалось до тех пор, пока от когда-то роскошного здания не остались груды почерневших головешек. В воздухе висел едкий запах горелого дерева, острый и неприятный, им пропитывалась одежда, волосы и кожа тех, кто спасся сам, а теперь начал рыться в руинах, пытаясь спасти недогоревшие остатки. Пока они работали, на промокшие вещи во дворе набросились полчища крыс и мышей.

Для Екатерины, которая испытывала глубокий душевный надлом и упадок всех сил, сгоревший императорский дворец олицетворял ее собственную трагедию. Она прожила в России девять лет и не многого достигла за эти годы. Как и этот огромный дворец, ее жизнь — в руинах. Брак оказался фарсом, любовь Сергея Салтыкова — миражом, который был недостижим; попытки стать матерью чуть не обернулись гибелью. Наблюдая за тем, как исчезало в огне огромное здание, она, должно быть, мысленно видела в этой бушующей стихии силу, подобную той, что повергла в прах ее надежды.