Екатерина Великая

Глава 26

В рассветные часы 7 января 1787 года огромный двор Царскосельского дворца озарили сотни факелов. Землю покрывал глубокий снег, узорные железные ворота побелели от инея, а четыре статуи у парадного входа были по пояс занесены снегом.

В холодном воздухе факелы весело потрескивали. Этот треск и шипение были слышны и сквозь скрип карет и стук кованых копыт, крики слуг и скрип перетаскиваемых деревянных клетей. Четырнадцать больших карет, поставленных на деревянные полозья, поджидали своих важных хозяев. Колеса сияли свежей позолотой, а панели наружной отделки — свежей краской. В экипаже императрицы, самом большом и роскошном, было место для хранения дров для печки и корзин с едой и питьем. Там же были сложены теплые коврики, запасная верхняя одежда, предметы туалета, а также — на всякий случай — лекарства.

Несмотря на жгучий мороз, от которого у слуг ледяной коркой покрывались бороды, а у дрожащих служанок краснели руки, подготовка императорского поезда к большому путешествию шла полным ходом. Кроме карет, в состав его входило почти две согни саней, груженных саквояжами и сундуками, бочонками с пивом, вином и медом, мешками с зерном, ящиками с сырами, фруктами и другой провизией, бельем столовым и постельным, теплыми подбитыми мехом одеялами, жаровнями, — словом, всем тем, что могло понадобиться в многодневном пути. Возле тысячи лошадей, которым предстояло тянуть весь этот обоз, сновали занятые последними приготовлениями конюхи и их помощники. Пажи и лакеи, горничные и кухарки толпились у карет для прислуги, стараясь устроиться поудобнее.

Императрица Екатерина решила посетить южные края российского царства и показать свое величие и военную мощь для устрашения турок. Это большое путешествие было задумано почти год назад. Многие месяцы готовила его дворцовая челядь, а государыня следила и проверяла, как идут дела.

Многие при дворе пытались отговорить императрицу от этого предприятия. Екатерине в ту пору уже было почти пятьдесят восемь лет. Никакие резоны не принимала она в расчет — ни напоминания о нарастающих болях, ни ссылки на бремя прожитых лет, ни рассуждения о том, что после всего пережитого бесполезно ждать прилива жизненных сил.

«Я с самого начала была уверена в том, что дорога моя будет изобиловать трудностями, и впереди меня ждет мало приятного», — писала Екатерина Гримму. «Они хотели меня запугать росказнями о превратностях путешествия, о засушливом бесплодии пустынь и неблагоприятности климата. Но все эти люди очень плохо меня знают, — добавляла она. — Они не знают, что противоречить мне — это значит вдохновить меня; и что трудности, выставляемые ими для моего обозрения, служат мне дополнительными стимулами».

В свои пятьдесят восемь Екатерина оставалась такой же упрямой, как и раньше, преисполненной решимости делать все по-своему, добиваться желаемого. («Господи, даруй нам исполнение наших желаний, и сделай это быстро», — стало ее любимым тостом.) Эту черту ее характера отмечали почти все, кто встречался с ней. Посол Харрис называл ее «тщеславной, испорченной», не терпящей отказа ни в чем; император Иосиф полагал, что Екатерине страшно не повезло, что в ее окружении не было никого, кто осмелился бы сдерживать ее. («Остерегайтесь силы и импульсивности ее мнения», — предупреждал он английского посланника в Вене.)

Секретари Екатерины ощущали на себе тяжесть ее непреодолимых желаний; хотя в прошлом все они считали ее добрейшей хозяйкой. Теперь она временами становилась раздражительной, трудной в общении и несговорчивой. («До невозможности раздутая от чувства собственного превосходства, — мрачно замечал Харрис, — неотступно приверженная своим взглядам, она всегда ревниво и неодобрительно относилась почти ко всем, кто обращался к ней».) Даже Потемкин сказал Харрису, что императрица стала подозрительной, нерешительной и узколобой. Конечно, проницательный Потемкин в данном случае из политических соображений мог повторять мнение посланника.

Но при всей нетерпимости Екатерина еще сохранила в себе душевную теплоту и оставалась простой в обращении. Правда, в ее темпераменте уже не было прежней уравновешенности. Но она была способна проявлять определенную предупредительность и искренность. Эти два качества особенно поражали заезжих гостей. Она всегда с удовольствием помогала своим приближенным и их родственникам, другим людям, обратившимся к ней в нужде.

В вопросах политических она стала более эгоцентричной, чем была раньше. «Я твердо решила, — говорила она Потемкину, — ни на кого не полагаться, а только на собственные силы». До сих пор и духовных и всех прочих сил на все хватало с избытком.

Наконец все было готово, и длинная процессия из карет и саней тронулась в путь. В три часа пополудни начало уже смеркаться. Но дорогу освещали зажженные по обеим ее сторонам огромные костры. Несколько недель артели царских лесорубов валили деревья, пилили их и укладывали в высокие штабеля вдоль дороги. Потом их подожгли, и ночь уступила место дню, позволяя продолжать путешествие.

В карете с императрицей ехали ее любимая фрейлина и новый фаворит, Александр Дмитриев-Мамонов. Моложе ее почти на тридцать лет, высокий беззаботный офицер с черными глазами, он был веселым и приятным попутчиком. Она звала его «Красный камзол» и рассчитывала, что все бесконечные версты пути он будет развеивать ее скуку. Мамонов, как и сама Екатерина, был «болтушкой» — так она часто говорила о нем. Он обладал «неистощимым запасом веселости» и мог посостязаться в остроумии, в знании литературы, истории с самой государыней. В нем ее привлекало прекрасное иезуитское образование и превосходная память, позволявшая читать стихи на память. В особый восторг приводил Екатерину Корнель. («Он возносит мою душу», — любила она говорить.) Еще он умел сочинять экспромтом и делать портретные наброски, весьма схожие с оригиналом.

Конечно, Мамонов не мог заменить Ланского, которого Екатерина все еще оплакивала, но он во многом превосходил прежнего фаворита, Александра Ермолова, ничем не примечательного человека, чье пребывание при государыне длилось менее полутора лет. Екатерина избавилась от него после того, как он умудрился оскорбить Потемкина. Она оставалась верна себе и не хотела терпеть любовника, который не мог ладить с могущественным, сумасбродным князем Таврическим.

В карете императрицы было место еще для троих гостей. Она предусмотрительно позаботилась о том, чтобы были сделаны запасные откидывающиеся скамеечки для тех, кого она пожелает пригласить к себе во время путешествия. Самыми знатными из ее гостей были принц де Линь, такой же по возрасту, как и она сама, но с более тонким умом, граф Луи-Филипп де Сегюр, который вел дневник путешествия, полный проницательных наблюдений, и Ален Фицхерберт, британский посланник, которому предстояло приложить усилия, чтобы улучшить Дипломатическую обстановку, поскольку Екатерина с каждым годом все прохладнее относилась к Британии. В плеяду дипломатов входил и австрийский посланник, жизнерадостный и тучный граф Кобенцль. Часто в одной карете с императрицей ехал исполнитель роли придворного шута Лев Нарышкин. Он развлекал государыню шутками, строил гримасы, копировал участников путешествия, словом, делал все, чтобы Екатерине было весело. В числе гостей женщин не было. У императрицы за всю ее жизнь было мало подруг, она предпочитала мужскую компанию.

Никто не удивился тому, что великого князя Павла не было среди путешественников. Его не пригласили. Ходили слухи, что передавать трон сыну Екатерина не намеревалась, и официальным наследником собирается сделать внука Александра. Но с собой в путешествие она не взяла ни Александра, ни его младшего брата Константина. Оба они еще не вполне окрепли после болезни, и поездка в самый разгар зимы была бы для них опасной. Это печалило Екатерину. («Я очень огорчена из-за того, что Александр и Константин не смогли отправиться со мной в путешествие, они тоже, похоже, разочарованы», — писала Гримму императрица.) Это были подающие надежды дети, симпатичные, развитые не по летам, ласковые и полные очарования. Александру было девять, а Константину — семь лет. Кроме них, у Павла и Марии было еще три девочки. Екатерина души не чаяла в веселой трехлетней Александре и ее красивой сестренке, которую бабушка окрестила «la belle Helene»[4]. Крошечная Мария еще не вышла из колыбельного возраста. Екатерина надеялась, что у нее и еще будут внуки.

День за днем по зимним дорогам тянулся санный поезд. Морозы стояли такие, что пар изо рта сразу превращался в иней. Во время остановок на почтовых станциях собиралось почти шесть сотен лошадей. Распрягать и запрягать их было невообразимо трудно из-за сильной стужи, мешали и деревенские жители, приходившие поглазеть на сказочные экипажи и именитых путешественников. Каждый из гостей Екатерины получил по теплому черному пальто, подбитому мехом, по меховой шапке, по паре меховых перчаток и по паре меховых сапог. Хотя морозы стояли жестокие, как заметила в своем очередном пространном письме к Гримму Екатерина, ни один из ее гостей не отморозил ни носа, ни уха. И она сама пребывала в отменном здравии. В пути ее не беспокоили ни желудок, ни головные боли, ни боли в ногах. Долгие часы в дороге она коротала в беседах с Мамоновым. В ту пору он читал книги Буффона и хотел приобрести собрание его сочинений. Другие гости тоже были ее собеседниками.

Когда погода благоприятствовала, за день можно было проехать до сорока миль. Перед путешественниками то расстилались бескрайние снежные поля, то стеной по сторонам поднимался густой лес. Черные стволы деревьев четко выделялись на ослепительно белом фоне. Отягощенные снегом ветви клонились к земле. В середине дня императорский поезд делал остановку на обед — то в деревне, то в помещичьей усадьбе. После обеда, когда начинало смеркаться, именитые путешественники отправлялись в дорогу и ехали в колеблющемся свете разожженных по обочинам костров.

Проведя в пути месяц, императорская процессия добралась до Киева, где задержалась на несколько недель. Со всех концов страны приехали в Киев делегации, чтобы встретиться с императрицей и подать ей свои петиции. Среди них были татары и калмыки, грузины и киргизы, все те иноязычные народы, которые шли вслед за Пугачевым, и те, которые сопротивлялись войскам Потемкина. Были там и посланцы польского дворянства. Они явились отдать должное могущественной женщине, которая отняла у них часть страны и вполне может отнять и то, что еще осталось.

Когда к путешественникам присоединился Потемкин, приехавший в Киев из Крыма, то, по словам Сегюра, все изменилось. По отношению к императрице и ее окружению он вел себя как хозяин. Он закатывал роскошные балы, устраивал невиданные фейерверки, оплачивал концерты и пиры, принимал гостей в освященной веками Печерской лавре, где остановился. Сам он выглядел сиятельной персоной. На официальных встречах появлялся в маршальском мундире, «задыхаясь от количества наград и бриллиантов, — писал Сегюр, — задрапированный в кружево и шитье, с напудренными и уложенными локонами Полосами». В Печерской лавре, правда, гостей он принимал в несколько другом виде, больше напоминая турецкого визиря. С непричесанной головой и босыми ногами, облаченный в шелковый халат, он вальяжно возлегал на огромном диване, окруженный своими родственницами (некоторые из них, как известно, были его любовницами). Так он и встречал офицеров и иностранных посланников.

Казалось, что он пребывал в каком-то азиатском сне, но проницательный Сегюр все же разглядел, что, невзирая на видимую праздность, Потемкин не дремал и был с головой в работе. Он встречался с чиновниками, рассылал и получал донесения, вел неофициальные переговоры, играл в шахматы с послами, словом, делал все, чтобы приблизиться к той цели, которую они с императрицей перед собой поставили. По словам Сегюра, Потемкин был способен одновременно работать над десятком проектов, при этом не подавая виду, что он очень занят. Он мог наблюдать за строительными и сельскохозяйственными делами, отдавать приказы гражданским и военным чиновникам, вникая в бесконечную чреду разных начинаний..

В мемуарах, где рассказано о пребывании царицы в Киеве, ни слова не говорится о частных встречах Екатерины с Потемкиным. Может статься, что их просто не было. Все же их старая дружба не могла исчезнуть, не оставив следа. Они, бесспорно, любили друг друга и, может быть, иногда вместе спали. Екатерина не делала тайны из того, что ужасно скучает по Потемкину, когда они были в разлуке. Как императрица, так и Потемкин имели репутацию людей, погрязших в распутстве, обуреваемых неутолимыми животными страстями. Что касается его, то, как говорится, нет дыма без огня. Потемкин завел настоящий гарем наложниц. Кроме того, что он держал близ себя круг племянниц и дам благородного происхождения, в которых пылко влюблялся, Потемкин, говорят, был завсегдатаем борделей и не гнушался предложениями придворных воспользоваться услугами их жен в обмен на высокое покровительство.

В апреле гром пушек оповестил о том, что лед на реке начал трескаться. Три месяца провела императрица вместе со своей свитой в Киеве в ожидании, когда зима выпустит реку из ледяного плена. К 1 мая судоходство на Днепре возобновилось. Екатерина и ее почетные гости поднялись на борт семи новых, только что спущенных со стапелей вельботов, построенных под контролем Потемкина. «Флотилия Клеопатры», по меткому выражению де Линя, тронулась в путь.

Ярко раскрашенные суда имели команды, одетые в униформу, и маленькие оркестры. На каждом вельботе были декорированные спальни с удобными кроватями; убранными покрывалами из тафты, и с письменными столами из красного дерева. В туалетных комнатах и гостиных поставлены диваны, обитые дорогими китайскими тканями. Повсюду сияли шелк и золото. На одном вельботе была оборудована просторная столовая. На каждом судне находилось всего несколько человек, поэтому встречи для совместного времяпрепровождения стали подвигом, который требовал отваги и сноровки, поскольку для посещения соседей путешественникам приходилось на крошечных гребных лодках сновать между суднами. В пору половодья это не могло обойтись без приключений. Каждый день утлые лодчонки переворачивались, и люди или вещи оказывались в воде. Однажды во время сильной грозы на песчаные мели село сразу несколько вельботов.

Екатерина писала Гримму, что плавание по полноводной реке оказалось делом не из легких. Всего императорская флотилия насчитывала что-то около восьмидесяти больших и малых судов, и избежать столкновений не удавалось. Течение было быстрым и коварным. На пути встречалось множество крутых поворотов и крохотных островков. Погода не баловала. Поднять паруса на вельботах было невозможно. Екатерина, как всегда, много работала за письменным столом. Каждый день она посылала и получала из Петербурга по несколько тяжелых и больших посылок с депешами. В часы отдыха императрица и ее гости развлекали себя играми в слова, вели оживленные беседы и устраивали состязания в литературном мастерстве. «Если бы вы только слышали все, что было за все это время сказано на моем вельботе, — писала она своему корреспонденту в Париж, — вы бы умерли со смеху».

Граф де Сегюр, хорошо знавший императрицу, поскольку провел при дворе в Петербурге несколько лет, считал, что во время весеннего путешествия по реке она пребывала в исключительно хорошем расположении духа.

«Я никогда не видел императрицы в лучшем настроении, чем в тот первый день нашего путешествия, — записал он. — Обед прошел в очень оживленной обстановке, мы все с большой радостью покидали Киев, где лед продержал нас в течение трех месяцев. Весна обновила наши мысли; красота природы, великолепие нашего флота, величие реки, движение, радостные толпы бежавших вдоль реки зевак, облаченных в странную мешанину костюмов тридцати народностей, наша уверенность в том, что каждый день будет полон новых впечатлений, — все это обостряло и возбуждало наше воображение».

Гости Екатерины переживали подъем духовных и умственных сил. Де Линь экспромтом сочинял стихи в классическом александрийском размере, а Сегюр подсказывал ему окончания рифм. Фицхерберт проявил талант рассказчика. Нарышкин, как всегда, дурачился, вдохновенно изображая из себя придворного шута. Кобенцль, любивший в свободную минуту лицедействовать, предложил в опочивальне Екатерины устроить драматизацию пословиц. Императрица тоже выступала со стихами и состязалась в остроумии. Хотя искрометному умнице де Линю она показалась несколько тяжеловесной и слишком прямолинейной. Она не обладала его живостью ума (но надо отд ать должное, в то время ее занимали другие заботы). В умственных забавах ее обыгрывали, но, заметим, ее соперники были людьми незаурядными.

В письмах Гримму Екатерина рассказывала о том, что тревожило ее в ту пору, когда позолоченные ладьи неслись вперед по широким водам Днепра в сторону Херсона. До ее ушей дошла молва о том, что близ Оренбурга появился другой узурпатор, который намеревается довести дело Пугачева до победного конца. Согласно другим сообщениям из степных районов Поволжья, среди местных крестьян якобы ходили слухи о том, что Пугачев жив (на самом деле в январе 1775 года он был казнен), но скрывается и в ближайшее время объявится и возглавит новое восстание. О подобных вещах Екатерина слышала уже много лет подряд. Но она не могла пренебрегать этими известиями, поскольку знала, что ее подданные так же непостоянны и непредсказуемы, как реки весной. Она брала на заметку сведения о том, где и когда возникли те или иные слухи, и была начеку.

На своем позолоченном вельботе государыня работала, сидя на палубе. В длинном свободном платье, наслаждаясь теплом, она прочитывала бумаги, которые приносили ей секретари, писала ответы. Она нашла греческого портного, который, наряжая ее, «был проворен, как мартышка», по ее собственному выражению, и «всегда старался угодить ее прихотям». А ее фантазия тогда склонялась в сторону юности. Однажды вечером во время светского приема на своем вельботе императрица появилась в оранжевом платье из тафты, отделанном голубыми лентами, с седыми волосами, распущенными по-девичьи. Зная, что находится в кругу друзей, Екатерина позволяла себе быть по-юному кокетливой и очаровательной. Даже в солидном возрасте это ей шло.

Как и Потемкин, Екатерина имела два гардероба: платья, сшитые по европейскому образцу (достаточно дорогие, но без экстравагантности) для официальных приемов, и платья по московской моде для работы и отдыха, не стесняющие движений, со множеством складок, способных скрыть ее полный живот и широкие бедра. Местные жители с восторгом встречали ее московский наряд. Она с палубы смотрела на них, толпившихся на речном обрыве. Они выкрикивали приветствия и махали ей руками.

Екатерина улыбалась в ответ и снова возвращалась к своей работе.

Война с Турцией представлялось ей неизбежной. Да и путешествие ее должно было подтолкнуть турок к решительным действиям. Тогда у нее будет предлог объявить войну, в победном исходе которой она почти не сомневалась. Екатерина имела поддержку Австрии. Они договорились с императором Иосифом встретиться на юге, но надежд на это было мало, поскольку он хворал. Противодействие ее военным замыслам могли оказать британцы и французы, но они находились далеко. К тому же французам было не до вмешательства, так как они с трудом справлялись с внутренними трудностями, которых день ото дня становилось все больше.

Во время путешествия Екатерина с интересом следила за событиями, которые разворачивались во Франции. Она узнала, что для решения тяжелого финансового кризиса была созвана Французская ассамблея знати. Она неодобрительно относилась к фривольному поведению королевы Марии-Антуанетты, младшей прелестной сестры императора Иосифа, и к неумелому правлению толстяка Луи XVI. Французское правительство, похоже, потерпело крах, и страна если еще и не вышла из повиновения, то во всяком случае уже становилась неуправляемой. Екатерине было приятно думать, что идеи просвещенного правления, появившиеся на свет во Франции, прижились в России, привитые ею, Екатериной, а не Людовиком XVI, и что она была действительной наследницей Монтескье, Дидро и Вольтера.

Письма, приходившие к Екатерине на борт вельбота, содержали также новости и личного характера Ее внук Александр и его сестра Елена переболели корью. У Константина появилась сыпь. Ее сын от Орлова, Алексей. Бобринский, в роскоши живший в Париже, истратил немалые средства, отпускаемые на его содержание, и нуждался в деньгах, чтобы рассчитаться с кредиторами. (Екатерина просила Гримма взять молодого человека под свою опеку и заставить его поклясться, что влезать в долги он больше не будет. Дать денег Бобринскому она велела Гримму только после получения клятвенных заверений.) Искать приюта у Екатерины прибыла невестка великой княгини Марии, Зельмира, которая была замужем за свирепым и жестоким братом Марии. Приехала она вместе с тремя детьми. Екатерина, лучше чем кто-либо знавшая муки такого брака, вернула Зельмире покой, которого той так не хватало. За время своего путешествия государыня написала несколько писем родственникам Зельмиры со стороны мужа, желая обеспечить бедной женщине благополучное будущее.

Екатерина получила одно любопытное письмо. В нем говорилось, что Лаватер, отец модной науки френологии, занимался изучением черт лица Екатерины с тем, чтобы угадать ее характер. Ее лицо, по словам Лаватера, свидетельствовало не о величии или достоинстве, а о безрассудности. Ее нельзя было сравнивать с покойной королевой Швеции Кристиной, которая воистину была мудрой правительницей. Несомненно, что суждениям Лаватера она не придала большого значения и вскоре забыла о них. Королева Кристина в конце концов отреклась от трона и нашла приют в стенах Ватикана. Она не преуспела в делах государственного управления, как Екатерина. Если измерять человеческую жизнь меркой Екатерины — плодотворностью, — то королева Кристина потерпела крах. А у нее пока все шло хорошо.

Несмотря на опасения Екатерины, болезнь императора Иосифа не затянулась, он поправился и присоединился к компании государыни. Вместе с ней он прибыл в Крым. Пять дней гостили они в бывшем ханском дворце, сказочном Бахчисарае, представлявшем собой волшебное смешение турецкого, мавританского и китайского стилей. В роскошных внутренних двориках били сверкающие фонтаны, замысловатая мозаика украшала каждый дюйм стен, потолков и изящных колонн. Екатерина восседала в огромном зале для торжественных приемов, где когда-то сидели ханы. Он был богато украшен позолотой и изысканной резьбой по камню, искусно выложен плиткой и цветным мрамором. Выполненная золотом надпись на одной из стен оповещала «весь мир» о том, что «ни в Исхафане, ни в Дамаске, ни в Стамбуле не отыщете вы подобного богатства».

Покинув место прежней ханской славы, императрица и император отправились в путешествие по широкой пустынной степи, когда-то населенной татарскими племенами, нещадно истребленными безжалостными солдатами Потемкина. Опустевшие земли вернулись в первобытное состояние. Ночевали именитые гости в огромных шатрах, возведенных слугами князя Таврического. Поражаясь простору отвоеванных Россией новых земель, они не переставали дивиться деяниям Потемкина, направленным на возрождение некогда благодатной земли. Были построены поселения, посажены новые рощи, засеяны нивы. В этом краю с благоприятным климатом поселилось уже несколько иностранных переселенцев, к которым, как сказал Потемкин, скоро прибудет пополнение.

Екатерина не переставала изумляться изобретательности Потемкина, который изо всех сил старался скрасить ее путешествие и показать туркам величие и мощь России. Он устраивал военные смотры, в которых принимали участие тысячи с иголочки одетых, браво марширующих солдат. Татарские воины на быстрых скакунах поражали искусством вольтижировки. Однажды после захода солнца холмы, окружавшие город, где гостила Екатерина, озарились фейерверком. Огни образовали кольцо во много миль. В центре его, на самой высокой точке горной гряды, десятки тысяч петард высветили ее императорскую монограмму. От взрывов дрожала земля. Никогда еще такая мощь не была сосредоточена в одном месте. Русские выглядели сильными, если не сказать непобедимыми.

Екатерина еще больше сдружилась с Иосифом. Они делились друг с другом секретами о бремени власти, говорили о судьбах Европы, в частности о развитии событий во Франции, где недавно побывал Иосиф. Очевидцы утверждают, что между двумя монархами «недомолвок не было».

— Кто-нибудь предпринимал попытки убить вас? — спросила она. — Что касается меня, мне угрожали.

— Ко мне приходили анонимные письма, — ответил он.

Несмотря на единодушие и гармонию в личных отношениях, Екатерина и Иосиф не, могли прийти к соглашению по поводу грядущей войны. По словам Сегюра, который не раз беседовал с императором с глазу на глаз, у Иосифа не было плана активной поддержки России в ее грандиозном замысле завоевать Турцию. Стало известно о восстании в Нидерландах, направленном против владычества Австрии, и император понимал, что сейчас самое главное — навести там порядок. (Екатерина тоже слышала о событиях в Нидерландах и боялась, что это помешает австрийцам снарядить войска для отвлечения турецких сил, но об этом она и словом не обмолвилась с Иосифом.)

Путешествие императрицы завершалось посещением черноморских портов. Здесь Потемкин превзошел самого себя. Когда императрица со своей свитой прибыла в Севастополь, был устроен прием, на котором Потемкин выступал в роли хозяина. Там он произнес возвышенную речь о силе русского оружия.

«Сто тысяч солдат ждут моего сигнала», — объявил он, и тут закрытые ставни распахнулись, явив собранию панораму военного могущества. За окнами, в сторону широкого залива, вытянувшись в струнку, стояли шеренги солдат. Полки ждали сигнала Потемкина Один греческий батальон полностью состоял из женщин. Головы их украшали тюрбаны с яркими перьями, на боку висели роговые пороховницы и подсумки.

За плотными рядами солдат над тихими водами залива прогремели пушечные залпы с десятков кораблей. Десять тысяч глоток повторяли снова и снова здравицу в честь императрицы: «Да здравствует императрица Понта Эвксинского! Да здравствует императрица Понта Эвксинского!»

Это, конечно, был памятный час. Екатерина, оттаяв после отличного крымского вина и находясь под впечатлением того, что увидела и услышала за пять месяцев своего путешествия, была тронута до глубины души. Гости аплодировали. Из открытых окон доносились громогласные крики преданных ей солдат. Готовый двинуться против Константинополя, который был в каких-нибудь двух днях пути, в заливе стоял новый российский флот, построенный Потемкиным. Ворота Византии были открыты. Екатерине надо было только собраться с духом и дать приказ армии и флоту.