Екатерина Великая

Глава 22

Великий князь Павел взрослел. Из мальчика получился маленький мужчина, низкорослый, с тщедушным, но хорошо сложенным телом, — телом танцовщика или актера на роли подростков. В 1773 году ему исполнилось девятнадцать, но он выглядел моложе своих лет. Его круглое лицо было малоподвижным, в нем не хватало глубины, открытости и любознательности, которыми так привлекало к себе лицо матери. В его голубых глазах светился ум, но они глядели недоверчиво. Резкие нервные движения выдавали гнездившуюся в нем тревогу.

Со стороны казалось, что у Павла страх перед матерью, которая была к нему холодна, а с годами почувствовала в нем опасность для себя. А он, удрученный своей хилостью и нездоровьем, страшился пасть жертвой дворцовых интриг. Страх этот заставлял его лгать, ловчить и по мелочам обманывать тех, кто был рядом.

В нем не было особых талантов — ни в музыке, ни в рисовании, ни в других видах изящных искусств. Ему нечем было тешить свое честолюбие. Учение давалось ему нелегко, хоть он и был сообразительным. Занимался с ним апатичный Никита Панин, который не придерживался четкой системы. Уроки часто прерывались шумным Григорием Орловым, который не доверял наукам и просто хотел телесно закалить Павла, беря его с собой на охоту. Сын государыни был проворен, но слабосилен.

Словом, он был всего лишь сыном своей замечательной матери. Теперь, когда ему исполнилось девятнадцать, о своем отце он знал все самое худшее, то, что было известно дворцовому окружению Екатерины: его отец Сергей Салтыков, а не Петр III; он узнал, что матери незаконность его рождения служит постоянным напоминанием о тех обстоятельствах, которые привели к этому; что мнимый отец Петр хотел умертвить его, как и Екатерину; и что его родительница имела какое-то отношение к смерти Петра.

Безотцовщина (Салтыков жил в Дрездене, Екатерина удерживала его за границей на незначительных дипломатических постах) заставила Павла обратиться к Панину, который был его учителем, пекся о нем и даже ночевал в его спальне. Этот человек был для Павла наставником в жизни. В детском возрасте Павел любил Орлова, но когда он узнал, какую роль сыграли братья Орловы в устроенном матерью перевороте и смерти последнего императора, его любовь к веселому, по-медвежьи большому товарищу ребячьих игр сменилась недоверием.

Подрастая, Павел стал понимать важность собственной персоны как великого князя, наследника романовского трона. Но он так боялся своей матери, что едва ли мог решиться на какие-либо самостоятельные действия. Он слепо подражал манерам юных аристократов, «с восторгом говоря о французах и Франции», как заметил один из современников. Все его вещи были выписаны из Парижа. Он прохаживался перед матерью, одетый в баснословно дорогие одежды. Его сюртуки и штаны сверкали, усыпанные драгоценными камнями, украшенные серебряным и золотым шитьем. На его груди и запястьях пенились тончайшие кружева. Застежки на туфлях играли бриллиантами, а пуговицами служили рубины в оправе.

Екатерина часто беседовала с сыном о том, что мишуре и блеску предпочитает «английскую простоту». Она притворялась, что ее не волнует его вид, но, оставаясь наедине, скрежетала зубами. Он догадывался об этом. Мать и сын раздражали друг друга и, хотя Екатерина заботилась о здоровье Павла, сделала ему прививку от оспы и старалась держать сына подальше от тех мест, где легко было подцепить болезнь, она делала это скорее ради собственной политической безопасности, а не для его благополучия. Павел унаследовал от матери охоту к словесной перепалке. Но ее остроумия ему недоставало. Став старше, он иногда преодолевал свой страх и высмеивал ее так, что это не проходило бесследно.

В то лето, когда Павлу исполнилось шестнадцать, он заболел. Более месяца жизнь его висела на волоске. Время то было трудное для России. Еще шла в Крыму война с Турцией. Неурожай вызвал повышение цен. В Польше было беспокойно, нависла угроза распространения чумы в армии и южных губерниях.

Екатерина боялась, что ее официальный наследник умрет: ведь состояние Павла было тяжелым. Поползли слухи, что государыня намеревается объявить наследником другого сына. Этому мальчику, сыну Екатерины от Григория Орлова, шел девятый год. Он был здоровее, красивее, чем несчастный Павел. Звали его Алексей Григорьевич Бобринский. Мальчика держали подальше от двора, но о его существовании никогда не забывали. Если бы Екатерина провозгласила своим наследником юного Бобринского, власть Григория Орлова достигла бы неимоверных высот. Может быть, ему удалось бы убедить Екатерину выйти за него замуж.

После продолжительной болезни Павел все-таки выздоровел и встал с постели. А в душу Екатерины закралось беспокойство. Павла народ любил. Он был последним из живых наследников по линии Петра Великого. Его право на трон было неоспоримо, а сама Екатерина такого права не имела вовсе. У власти она держалась только благодаря своим способностям. Когда Павел с Паниным приехали в Москву, то на улицы вышли тысячи жителей и приветствовали их. Многие москвичи, с презрением относившиеся к Екатерине, кричали, что ее сын является их «единственным истинным государем», и клялись, что готовы стоять за него до смертного часа.

В сентябре 1772 года Павел стал совершеннолетним и из детства шагнул во взрослую жизнь. Но Екатерина, не желая изменить его положение, отказалась официально признать совершеннолетие сына. Павел был бельмом в ее глазу. Он уже научился высказывать собственное мнение. Он критиковал Екатерину за турецкую войну, за распрю с Польшей, дорого стоившей России. Вокруг него начали собираться единомышленники, хотя среди них пока еще не было влиятельных людей. Но это само по себе вызывало раздражение. Появились всякого сорта смутьяны, поддерживавшие Павла.

В начале 1773 года один из таких смутьянов, Каспар фон Зальдерн, мелкий дипломатический служащий, попытался организовать заговор, чтобы заставить Екатерину править вместе с сыном. Фон Зальдерн, дополнявший свое скромное жалование поборами и воровством — он украл у императрицы усыпанную бриллиантами золотую табакерку, — оказался никуда не годным заговорщиком и вскоре был разоблачен. Разгневанная Екатерина выслала его из страны. Но этот случай укрепил ее решимость держать Павла под неусыпным надзором, дабы предотвратить возникновение заговора.

Павел уже созрел для вступления в брак, и Екатерина горела желанием побыстрее женить его и дождаться внуков. В том, что Павел может стать отцом, никаких сомнений не было. Половую жизнь он начал в шестнадцать лет с женщиной, которая была старше его. Вероятно, его познакомил с ней Панин, сделав это с ведома и одобрения Екатерины. Его любовница родила сына, которому дали имя Симон Великий. Младенца Екатерина оставила при себе, подобно тому, как Елизавета когда-то держала в своих апартаментах Павла.

Выбрать невесту для Павла Екатерина решила в германских княжествах. Как и прежде, принцесс там было полным-полно, но найти подходящую девушку с хорошим характером, которая не затмила бы невзрачного с виду великого князя, было задачей не из легких.

Летом 1773 года в Петербург с тремя незамужними дочерьми, ни одной из которых не исполнилось еще двадцати лет, была приглашена графиня Гессен-Дармштадтская. Павлу из них понравилась семнадцатилетняя Вильгельмина. Екатерине она тоже пришлась по вкусу. Девушка была обходительна и любезна, правда, лицо ее усеяно прыщиками, но, слава богу, хоть не следами оспы. Но самым важным было то, что Вильгельмина выглядела здоровой, следовательно, могла стать матерью.

Мать Вильгельмины была весьма культурной женщиной, и дочь ее не могла не унаследовать материнских привычек и вкуса. Во всяком случае, государыня остановила свой выбор на этой девушке. Вильгельмину ознакомили с традициями православной веры и окрестили Натальей. 29 сентября состоялось венчание.

Старательно подыскивая сыну невесту, Екатерина одновременно позаботилась и о жизни молодых. Под апартаменты для новобрачной пары отвела она в Зимнем дворце несколько комнат и распорядилась, чтобы в них все было устроено по ее собственным эскизам. «Английская простота» была напрочь забыта: стены в одной спальне обшили золотой парчой с оторочкой из голубого бархата. Вторую, внутреннюю, спальню украшали колонны с вставками из голубого стекла, стены ее были обтянуты белым дамастом. Императрица лично уточнила все детали убранства и мебельной обивки для всех комнат и даже предложила использовать золотые декоративные изделия из ее собственных запасов. Все это делалось с единственной целью сделать Наталью счастливой, вызвать у нее желание достойно справиться с ролью великой княгини.

Екатерина помнила, как сама впервые приехала в Петербург почти двадцать лет назад, она помнила болезненное одиночество, тяжелое душевное потрясение от чудовищно нелепого брака. Желая избавить от подобных переживаний свою невестку, она написала ей своеобразное послание, где советовала избегать политических осложнений и сомнительной дружбы с иностранными министрами (это порой самой Екатерине не удавалось), не брать в долг и жить как можно проще. Екатерина сказала Наталье, что та в первую очередь должна выучить русский язык и постараться перенять обычаи ее приемной страны, стараясь при этом всю себя без остатка отдавать супругу и быть ему хорошей женой. Императрица пожаловала невестке щедрое содержание — пятьдесят тысяч рублей в год. У Натальи было то, чего так не хватало Екатерине: добрая воля свекрови и ее постоянная поддержка.

Главной фигурой на церемонии бракосочетания, конечно, была Екатерина, в платье, усыпанном драгоценными камнями и жемчугом. Гости заметили, что каштановые волосы императрицы стали совершенно седыми и что волосы она гладко зачесывает назад. Ее когда-то тонкая девичья талия стала полной, как у зрелой дамы, а в движениях нет былой грациозности и легкости. Но светлая кожа ее лица казалась гладкой и мягкой, хотя была сильно нарумянена. Ее голубые выразительные глаза смотрели на мир открыто и дружелюбно. В них светился ум и благожелательность. Многие обратили внимание на крепкие зубы императрицы. (У женщин среднего возраста в Петербурге, как правило, зубов оставалось мало. Считали, что виной тому был плохой климат и скудное питание.) Когда Екатерина улыбалась своей доброй дружеской улыбкой, зубы ее сверкали первозданной белизной, заставляя других дам прятать свои едва приоткрытые губы за веерами.

Но, когда императрица стояла рядом со своей подругой, графиней Брюс, красивой, удивительной хорошо сохранившейся женщиной, возраст государыни выдавал себя. В ее свите была и мать графини Брюс, Мария Румянцева, на склоне лет ставшая близким человеком. Несмотря на солидный возраст, она своей удивительной красотой могла затмить всех придворных дам.

Дни рождения Екатерина переживала болезненно. «Этот день я ненавижу, как чуму», — заметила она, когда завершался очередной год. Дни рождения ранили ее тщеславие, хотя теперь она уже не шла на его поводу, как случалось раньше. Кроме того, эти дни напоминали ей, что время не стоит на месте, а трудностей в жизни империи не убавляется.

С годами начали донимать всевозможные недомогания. Время от времени Екатерина страдала от болей в спине, а многочасовые чтения при тусклом свете вызывали сильные головные боли. Хорошее освещение и сильные очки помогли избавиться от головных болей, а от ноющих болей в спине доктора могли предложить лишь одно средство, — какой-то порошок, который вызывал обильный пот. Порошок не помог, и страдания императрицы продолжались.

По правде говоря, Екатерина не доверяла ни лекарям, ни аптекарям. Она предпочитала другие средства, твердо веря, что немалую пользу здоровью может принести чередование жары и холода. Она жила по заведенному ею распорядку. Вместе с дамами из своей свиты, надев длинную нижнюю юбку и обмотав шарф вокруг шеи, она прыгала в холодный пруд, мерзла в ледяной воде, а потом жарилась у раскаленной печи. Благодаря резкому переходу от холода к жаре, от которой пот катил градом, болезни как бы удерживались на расстоянии.

В последние годы Екатерина жила в сильном душевном напряжении. Война с Турцией, хотя и принесла ей славу, оказалась тяжким испытанием для России. (Казна, пополненная за счет вновь открытого месторождения серебра в Монголии, покрывала расходы, но запасы ее быстро истощались.) В Москве хозяйничала чума. Она унесла многие тысячи человеческих жизней, приведя за собой необузданный разгул грабителей и убийц. Несколько полусумасшедших заговорщиков ворвались во дворец, намереваясь отомстить за смерть покойного императора Петра, и насмерть перепугали Екатерину. Григорий Орлов заметил одного из офицеров, который поджидал Екатерину, лежа в засаде с длинным кинжалом в руке.

Повсюду Екатерине стали мерещиться заговоры. Пугало и то, что народ отворачивается от нее. Прошел год, как раскрыли крупный заговор в Преображенском полку. Эго событие глубоко потрясло Екатерину. Суть сводилась к тому, чтобы провозгласить императором Павла. Участие в заговоре принимало около тридцати офицеров и солдат (по другим источникам — около сотни). К счастью для Екатерины, имперские агенты узнали о крамольных планах, и тайная канцелярия занялась допросами. Вскоре от заговора не осталось ничего, кроме кипящего возмущения, но на душе у Екатерины было неспокойно, и дурные предчувствия не покидали ее.

Она понимала, что это выступление заговорщиков направлено не столько против нее самой, сколько против политического влияния Григория Орлова и его братьев. Ей хотелось вырваться из предгрозовой атмосферы. Взяв с собой нескольких преданных советников, императрица покинула столицу. Она не могла закрывать глаза на опасность, которая исходила из полков, расквартированных в столице. Опасность эта стала еще ощутимее теперь, когда Павел вступил в пору совершеннолетия и мог претендовать на трон, и государыня решила предпринять решительные шаги. Она задумала вывести полки из столицы и разместить их так, чтобы в случае бунта они не смогли быстро соединиться и взять верх над дворцовой стражей. После долгого и обстоятельного обсуждения советники убедили Екатерину не делать этого, поскольку политические последствия могли быть самыми неожиданными. Обычно находчивая, Екатерина на этот раз переменила тактику.

Внезапно, к вящему изумлению всего императорского двора, она удалила Григория Орлова и заменила его темноволосым красавцем Александром Васильчиковым, скромным лейтенантом из дворцовой стражи.

Молодой Васильчиков с молниеносной быстротой взлетел по служебной лестнице, получив должность генерал-адъютанта, придворного кавалера и, наконец, гофмейстера. Его представили к ордену Святого Александра и пожаловали покои, принадлежавшие ранее Орлову. Политические противники Екатерины посмеивались. Васильчикову в то время было двадцать восемь лет, императрице — сорок три. Она рисковала показаться смешной или и того хуже. Но даже ее враги вынуждены были признать, что этот ее поступок отличался политической дальнозоркостью.

Она яснее ясного дала гвардейцам понять, что власти Орловых раз и навсегда пришел конец. Наступила пора затишья. Интриги и кривотолки прекратились. Екатерина смогла вздохнуть с облегчением. Она надеялась, что эти перемены пойдут ей на пользу.

«После одиннадцати лет страданий», как сказала она подруге, она намеревалась жить «в собственное удовольствие и при полной независимости». С влиянием на нее Орлова было покончено. Сцен больше не будет, ей не придется терпеть его измены, потакать капризам и тешить его самолюбие. Отныне стеснительному Васильчикову предстояло занять место ее кавалера, доверенного лица и любовника. Но он был всего лишь мальчиком-переростком с приятной наружностью. За ним не стояла сколько-нибудь влиятельная группа, у него не было сильных и надежных братьев. Он никогда не попытается взять над ней верх. Если все-таки такое взбредет ему в голову, она избавится от него в мгновение ока.

Орлов давно чувствовал, что его особое положение несколько пошатнулось. Он разочаровал императрицу, выполняя ее последнее поручение. Она послала его на мирные переговоры с турками в Фокшанах, и они оказались бесплодными. Его высокомерное поведение отодвинуло заключение мира на неопределенный срок. Более того, Екатерине стало известно о его любовном увлечении, предметом которого была его хрупкая кузина, едва перешагнувшая порог детства. Его предательство глубоко уязвило императрицу. И все же Екатерина слишком многим была обязана Орлову, и он не желал уступать место рядом с государыней без боя.

В конце концов Екатерина пожаловала своему бывшему любовнику щедрое вознаграждение. Оно включало изрядную сумму денег, движимую и недвижимую собственность, крепостных, княжеский титул. После короткой ссылки она вернула его в число своих приближенных, сделав советником. Теперь он снова стал важным сановником при дворе, и на венчании Павла выделялся, как всегда, красотой, богатством и внушительным видом. Само собой, выглядел он куда импозантней, чем скромный Васильчиков, который чувствовал себя не в своей тарелке, к тому же мучился от болей в груди.

За свадьбой великого князя и великой княгини потянулись недели балов, маскарадов, театральных представлений и больших приемов. Затем праздничные торжества продолжались во дворце, где каждый вечер собирались гости в салонах с золоченым убранством, среди хрусталя, серебряной и золотой посуды царских столовых. Почти на всех приемах присутствовала Екатерина. Она с нескрываемой любовью смотрела на свою невестку, стараясь вместе с тем скрывать свою холодность к сыну. Сопровождал ее Васильчиков, но ему на этих раутах она внимания не уделяла. В то же время государыня не могла не замечать и Григория Орлова. Досаду у нее вызывали его настойчивые ухаживания за сестрой Натальи, что подняло новую волну дворцовых сплетен. Что будет, если он женится на сестре великой княгини? В этом случае он станет зятем Павла, членом императорской фамилии. Неужели бесстыдным притязаниям Орлова нет конца?

15 октября 1773 года состоялось очередное заседание императорского совета, который собирался раз в две недели. Там императрице и членам совета было прочитано важное донесение: яицкие казаки подняли бунт. Во главе их стоит армейский дезертир, называющий себя Петром III.

Сообщение это государыня и ее советники встретили хладнокровно. Казацкие восстания были не внове. За последнее столетие русское правительство десятки раз подавляло выступления казацких шаек и полчищ, восстановляя порядок и приводя повстанцев к покорности.

Екатерина, как и ее предшественники, была уверена, что восстания казаков — это продолжение давнего спора между престолом и казаками. Жившие в приграничных районах казаки были вольнолюбивыми, независимыми и встречали в штыки любые попытки изменить образ их жизни, основанный на самоуправлении. Станицы их были разбросаны в малонаселенных южных степях, вдоль берегов Волги, на восточном побережье Каспийского моря и в Западной Сибири. Это были потомки беглых крепостных, армейские дезертиры, разного рода отщепенцы и бродяги, которые избегали встреч с представителями власти, поскольку нередко выходили за рамки закона. Но они несли военную службу, создавая собственные полки, и были живым щитом между Россией и враждебно настроенными местными народностями, которые постоянно угрожали плохо защищенным восточным границам государства.

Казаки служили честно русскому государству, но их преданность власти плохо уживалась с желанием сохранять собственную самостоятельность. Они восставали каждый раз, когда чувствовали, что их независимость под угрозой. Во время этих бунтов пробуждались воспоминания о полулегендарном Стеньке Разине, народном казацком герое.

Имя Стеньки Разина прозвучало сто лет назад во время царствования Алексея Михайловича. Атаман предстал тогда как освободитель русского народа, и под его знамена встали тысячи обездоленных. Разин обещал избавить от помещичьего гнета и установить казацкую республику, куда должны были войти земли, прилегавшие к Волге. Не раз и не два он, поддерживаемый крестьянами, обращал в бегство правительственные войска. Учиняя кровавую расправу, сжигая дворянские усадьбы, казаки Разина разорили и опустошили многие земли северо-восточной России. Москвичи опасались, что пожар восстания перекинется на запад и сметет их город. Порой казалось, что нет силы, которая могла бы остановить Разина, — такой могучей и яростной была его армия, такой притягательной надежда на освобождение. Однако в конце концов Разин был предан своими же сподвижниками. Но перед этим он успел стать сильным правителем в обширном захваченном им крае, где неукоснительно выполнялся каждый его приказ. В его распоряжении был даже флот, состоявший из двух сотен яликов и кичек.

Стенька Разин вселил ужас в сердца царских чиновников и всего правящего класса. Похожий на природное бедствие, сродни урагану или не на шутку разыгравшейся грозе, он со своими ордами как будто поднялся из земного чрева, готовый снести любую преграду, встававшую на его пути. Для власть предержащих Разин был страшным напоминанием о том, что кроме малой части страны, где царствует их воля, есть другие, неуправляемые пределы России, настоящей России. Там не живут по западному образу и подобию в искусственном великолепии, в окружении своих и чужих произведений искусства. Население настоящей России составляли грубые крестьяне, которые носили тулупы, не умели ни читать, ни писать, и верили только в одного Господа Бога. Разин пробудил этот народ, всколыхнул в них негодование, довел его до точки кипения. Под его предводительством пронеслись они по широким степным просторам, грозя подорвать социальные устои Российского государства. Им почти удалось это сделать.

Теперь старое недовольство как будто опять пробудилось. Новый предводитель назвался именем усопшего императора Петра III.

Это само по себе особого беспокойства не вызывало. В последние десять лет почти каждый год появлялся смутьян, который называл себя Петром. Пройдет время, и этот самозванец будет разоблачен.

Для подавления восставших в беспокойные уезды были направлены солдаты. Местным властям послали предупреждение быть начеку. По труднопроходимым проселочным дорогам были разосланы гонцы с заданием разведать обстановку и немедленно вернуться с донесением о настроении среди яицких казаков.

В Москве промозглые осенние дни сменились первыми снегопадами. Придворные предались зимним забавам, катанию на санях и на коньках. Императрица, благословив сына и невестку на новую жизнь, готовилась к встрече со знатным гостем из Франции.

В Россию после изнурительного пятимесячного путешествия приехал Дени Дидро. Его «Энциклопедия» много лет была настольной книгой Екатерины, а сам автор давно уж грелся в лучах ее щедрой филантропии. Дидро намеревался провести в Петербурге зиму.

Екатерина с радостью ожидала человека, который наравне с Вольтером и Монтескье был кумиром ее юности. «Энциклопедия» оказала значительное влияние на образ ее мыслей, направив ее на путь терпимости, умеренности и гуманности. Она связывала имя Дидро со всем, что было прогрессивного в европейской мысли. Теперь она сможет из уст самого мэтра услышать суждения о старых и новых идеях, которые просветили Европу. Она не теряла напрасно времени и всецело посвящала его ежедневным содержательным беседам с просветителем, которые порой длились по много часов кряду.

Дидро тоже восхищался Екатериной как правительницей, ум и сердце которой в первую очередь заботят чаяния народа. Он полагал, что широта ее знаний и осмысленный подход к управлению государством неминуемо должны привести к благодатным для России переменам. Встретившись с Екатериной, он был очарован. Огромное впечатление произвели на него ее любознательность и стремление к знаниям, простота, благодаря которой он чувствовал себя с императрицей легко и непринужденно. Она сочетает в себе, писал он, «душу Брута с чарами Клеопатры». Он с нетерпением ждал послеобеденных встреч с нею.

Философ и государыня обладали сильными характерами, в которых не было ни капли неуверенности в себе, ни склонности к фальши. Им не потребовалось много времени, чтобы правильно оценить масштабность личности друг друга и силу взаимного влияния. Вернувшись во Францию, Дидро рассказывал родным и знакомым, что в присутствии Екатерины он чувствовал удивительную свободу в высказывании своих суждений и что Россия, на его взгляд, действует раскрепощающе. «В так называемой стране свободных людей у меня душа раба, — писал он, — и в так называемой стране варваров я обнаружил в себе душу свободного человека».

«Он — человек исключительного ума, — писала Екатерина Вольтеру о Дидро. — Такого встретишь не каждый день». Француз в самом деле был личностью исключительной во многих отношениях. Его поведение отличалось страстностью, временами завораживающей. Когда какая-то мысль занимала его особенно сильно, он начинал говорить все громче и громче, все быстрее и быстрее, пока, наконец, не вскакивал со своего места и не начинал ходить по комнате, бурно жестикулируя и крича. У него была привычка срывать с себя парик и швырять его в сторону. Екатерина как-то подняла парик и подала ему, за что он поблагодарил ее и, смяв, засунул напудренный ком конского волоса в карман.

Екатерина снисходительно смотрела на страстность Дидро, доходившую порой до исступления. В нем ее восторгал неукротимый, вечно ищущий гений. Он показался ей более значимым, чем другой философ, с которым она встречалась прежде, Мерсье де ля Ривьер. В Петербурге тот гостил шестью годами раньше и страшно утомлял ее, «неся чушь». Его тщеславная болтовня доводила ее до такого состояния, что она была готова вышвырнуть его вон. Несмотря на то, что у Дидро была малоприятная привычка хватать в пылу беседы свою державную собеседницу за руку или стучать пальцем по ее колену, — в конце концов Екатерина, чтобы защититься от излишней фамильярности, стала принимать философа, сидя за столом, — тем не менее, хотя шли недели, беседы с ним оставались желанными и радовали хозяйку неистощимым воображением и богатством языка. Его любознательность даже превосходила ее собственную. Он хотел знать о России все и с большим интересом впитывал в себя то, что она ему рассказывала. Дидро не только слушал ее, но и записывал услышанное по памяти. Записи их бесед он сопровождал собственными пояснениями.

Однажды ноябрьским снежным днем к воротам дворца прискакал конный посыльный. Спешившись, он торопливо вошел внутрь. Гонец привез жизненно важное донесение о казацких волнениях.

Положение ухудшалось не по дням, а по часам. Силы правительства не могли сдержать наступление повстанцев. Самозванец, именовавший себя императором Петром Федоровичем, уже собрал армию, которая насчитывала десять тысяч человек. Она осадила Оренбург. Город защищало четыре батальона, на вооружении которых было семьдесят пушек. Но и повстанцы тоже имели артиллерийские орудия. Солдаты гарнизона к длительной обороне готовы не были.

Но и это еще не все. Говорили, что самозванец отправил своих посланцев к башкирам, которые жили в окрестностях Оренбурга, и на Урал, где рабочие были недовольны условиями жизни. Деревни, одна за другой, признавали его истинным государем, который пришел избавить народ от самозваной императрицы Екатерины и ее высоких поборов, ее войн, навязываемых ею законов. Говорили, что вскоре армия самозванца будет насчитывать двадцать тысяч человек, или даже тридцать, и тогда, с такой силищей, он не остановится ни перед чем.