Елисейские поля

Красноносый

переводчик А. Бахмутская

«Состоятельная» — это слово теперь почти не употребляется. Однако в нем есть весомость, благопристойность, пусть и с легким налетом лицемерия. По смыслу оно противоположно скорее слову «расточительная», чем слову «бедная». Так вот, у нее был вид состоятельной женщины. Он наблюдал за ней сквозь запотевшее оконное стекло: одна в этом бистро, за дальним столиком, явно смущенная тем, что находится в подобном месте, но и слегка бравирующая своей смелостью… Он не спускал с нее глаз, не замечая, что его толкают прохожие. «Должно быть, она очень одинока, если решилась прийти сюда, — подумал он. — И видимо, истосковалась по мужскому обществу: ведь в других кафе много женщин, здесь же можно быть уверенной, что встретишь только мужчин».

Он еще долго не спускал внимательного взгляда с дамы в лиловом: да, она, безусловно, не из бедных, да к тому же еще довольно привлекательна. Тогда он сгорбился и вошел в зал с видом скромного просителя, который вполне соответствовал его строгому костюму вдовца.

Она видела, как вошел этот человек, одетый во все черное и «преждевременно постаревший от горя» (она любила романтичные выражения). Перенесенным страданиям она приписала и его красный нос, который на самом деле был обязан своим цветом лишь зимним холодам, а быть может, и злоупотреблением горячительными напитками, в которых он искал утешения. Но сейчас этот господин с блуждающим взглядом вовсе не был похож на человека, который ищет утешения в бистро. Дама в лиловом почувствовала, что их роднит порядочность и одиночество — только их одних в этом ужасно шумном и прокуренном зале. Подробность заставила особенно сжаться ее сердце: на пиджаке незнакомца не хватало одной пуговицы. Это говорило о многом: об одиночестве, беспомощности, заброшенности. Она поняла, что она могла бы стать утешительницей, а если Богу будет угодно (она была очень религиозна), то и матерью, сестрой, а может — кто знает? — и чем-то бо́льшим для этого незнакомца, и тогда ее жизнь, разбитая смертью Эдгара, наконец обретет смысл.

А человек в черном, казалось готовый вот-вот заплакать, высматривал место подальше от стойки, где царили самодовольные болтуны. Дама в лиловом украдкой наблюдала за ним. Все места были заняты, в этом он убедился заранее, прежде чем войти в кафе. Проходя мимо ее столика, он принял скорбный вид и даже что-то пробормотал. «В каком он глубоком отчаянии, если разговаривает сам с собой, — подумала она. — И со мной так бывает…» Она осмелилась обратиться к нему.

— Сударь, я вижу, вы ищете свободное место, — тихо сказала она. — Если мое присутствие вам не помешает…

— Это было бы неудобно, мадам, — пробормотал он. (Ему даже удалось покраснеть.)

— Сразу видно, с кем имеешь дело, — продолжала она, опустив глаза, — это я должна была бы извиниться за то, что обратилась к вам. Не сочтите это нескромностью, вы были так… так растерянны…

Тут его осенила гениальная идея: он взял ее руку в лиловой перчатке и прикоснулся к ней губами.

Он не переставал благодарить ее за «милость» (слово старомодное, как и слово «состоятельная», и оно тоже внушает доверие). Появился официант, привычным движением вытер мраморный столик.

— Что вам подать, сударь?

— Чашку вербенового отвара, пожалуйста.

«Официант решит, что у нас свидание», — подумала она, и эта мысль вызвала у нее и испуг, и чувство восторга.

Прошло много времени, прежде чем они заговорили о зиме, которая, бесспорно, в этом году была очень ранней, потом об автомобилях — говорят, действительно… и так далее. Они едва осмеливались взглянуть друг на друга. Она уронила сумочку, они одновременно наклонились, чтобы поднять ее, руки их соприкоснулись, и когда оба выпрямились, краска залила их лица.

Они договорились (это он предложил, стесняясь и путаясь в словах) о свидании на завтра, но в другом месте. Он уплатил за обоих, несмотря на протесты дамы в лиловом. «Позвольте мне доставить вам это маленькое удовольствие. Быть может, они у вас так же редки, как и у меня». Оба вздохнули. На следующий день они условились встретиться на воскресной мессе без четверти одиннадцать, ибо, как выяснилось, принадлежали к одному приходу.

— Как же случилось, — неосторожно спросила она, — что я вас никогда раньше не видела?

— Я больше там не бываю, — сказал он, отвернувшись, — с этой церковью у меня связаны слишком грустные воспоминания…

Она ни о чем не спрашивала. Утешительница должна все понимать без слов.

Спустя два года человек в черном стоял у чайного салона и наблюдал через оконное стекло за посетительницами. Он вновь надел костюм вдовца, который теперь был ему тесен, потому что за эти два года он сильно располнел: когда катаешься как сыр в масле, то не похудеешь. Два года жизни с Терезой (дамой в лиловом), изысканные кушанья, а главное, путешествия, так сказать, непрекращающиеся каникулы помогли ему привести в порядок свои дела, однако еще больше этому способствовал ее счет в банке. Взяв на себя управление ее состоянием, действительно довольно значительным, он сумел сделать так, что немалая часть денег потихоньку перекочевала в его карман. Тереза же ничего не замечала, считая единственной причиной своих убытков его затянувшееся невезение. «Несмотря на все ваши старания, мой милый…» — говорила она ему.

«Мой милый» — вот предел нежностей, которые допускались между ними, ибо человек в черном в этом отношении был очень строг и не допускал никаких вольностей. Не то чтобы он не любил женщин, но опыт убедил его, что неутоленное желание способствует прочности отношений, во всяком случае, когда речь идет о людях из хорошего общества. К тому же он не хотел рисковать ситуацией, сложившейся в результате его сложной тактики, ради удовольствия, которое легко можно получить на стороне, тайком. «Любовь, — он хотел сказать — секс, потому что истинную любовь испытывал только к своей матери и к деньгам, — чревата непредвиденными опасностями. Это не для меня…» Он неукоснительно следовал этому правилу. Так, к примеру, в прошлое воскресенье (разрыв с дамой в лиловом произошел накануне: он не позволял себе никакого отпуска, во всяком случае, за свой счет, не соблюдал положенного «траура»!), так вот, в прошлое воскресенье он отказался от весьма выгодной добычи — состоятельной дамы в полутрауре, за которой долго наблюдал в церкви святой Клотильды, — только потому, что почувствовал к этой даме физическое влечение. Нельзя служить сразу двум господам: демону наживы и демону похоти.

А вот сейчас здесь, в чайном салоне… к тому же, кажется, эта дама слегка прихрамывает. Он потер руки от удовольствия.

Потом он снял свою черную шляпу, взъерошил волосы (когда же они совсем поседеют!), чтобы привести их в беспорядок и придать себе жалкий вид. Он расслабил мускулы лица, и оно обмякло, будто парус без ветра. И если бы не чековая книжка в левом внутреннем кармане, у самого сердца, можно было бы подумать, что это другой человек. Он дождался, пока все столики будут заняты. Благословенный момент, когда она ему предложит — он был в этом уверен — место за своим столиком! Прежде чем войти, он нанес последний, но решающий штрих — оторвал пуговицу от пиджака.